Маурин Евгений Иванович - Людовик и Елизавета

bsp;   Остальные разошлись кто куда. Ла Тремуйль, озабоченный руководством чествования, отправился с главными участниками его на предназначенную лужайку. Ришелье, более всего заботившийся о цвете лица, удалился в свою комнату, чтобы смазать кожу, пострадавшую от трехчасового пребывания на солнце, им самим изобретенной помадой. Суврэ с Полетт вышли на террасу и отправились бродить по аллеям парка.

   - Ну, Полетт,- сказал маркиз,- наступает решительная минута. Вы все сделали так, как я говорил вам?

   - Ох, Анри, как я боюсь! - сказала девушка, бледнея и закрывая лицо руками.

   - Но чего же вы боитесь, глупенькая?

   - Всего, Анри, всего! Боюсь, что не выдержу своей роли.

   - О, этого не бойтесь! Женщины - прирожденные комедиантки!

   - Злой!.. Боюсь, что король разглядит, какими ярко-белыми нитками сшиты все эти случайности... Господи! Но разве не бросится ему в глаза странность ряда совпадений: вас я узнала случайно по кольцу, но вашего спутника, голос которого я слышу целый день, в короле не узнала. Мало того, зная, что вы тут, я решаюсь надеть тот же костюм...

   - Постойте, Полетт, я вижу, что вы совершенно не вслушались в мои доводы. Хорошо, что мы заговорили с вами об этом, а то вы еще, чего доброго, напутали бы потом, и тогда король действительно заподозрил бы меня и вас в хитрой интриге. Слушайте меня внимательно и проникнитесь той логической нитью, которой вам надо следовать в случае, если король захочет объяснений. Узнав меня по кольцу, вы догадались, что мой товарищ тоже принадлежит к числу придворных. Кто он? Вам это очень интересно узнать, так как "бедный юрист" произвел на вас большое впечатление. Но, желая узнать, кто такой другой незнакомец, вы не хотите обнаруживать себя. Приглашением в Шуази вы пользуетесь как средством примирить и то, и другое. Если в этом обществе нет вашего "юриста", то вы ничего не добьетесь, но и не потеряете; ведь кроме меня, никто не обратит внимания на появившуюся Фортуну, думая, что это так и нужно по ходу празднества. Если же тот "другой" здесь, то он выдаст себя вскриком, преследованием. Вам будет легко скрыться от него среди кустов Шуази и, сбросив это платье, появиться в обычном. А его-то вы тогда уже узнаете. Для этого вечером, когда после чествования Весны все разбредутся по аллеям, вы поверх обычного платья наденете свой прошлый маскарадный наряд и полумаску. Ну, а об остальном мы уже переговорили с вами. Д'Айен обещал свою помощь. Как видите, нам с вами беспокоиться нечего!

   - И все-таки мне страшно, Анри, страшно, что наступает минута, которой я ждала всю жизнь... А вдруг король не захочет меня?

   - В этом случае я, Полетт, потеряю больше вашего! Ах, как Жанна измучила меня! Ну, да не будем говорить обо мне! Во всяком случае вам надо сегодня вечером идти ва-банк. Все на карту, все на одну ставку, Полетт, а там... будь что будет!

   - Да вы подумайте только, Анри, если мне не удастся сразу пленить короля, то я потеряю и сестру, мою последнюю покровительницу!

   - "A vaincre sans périls - on triomphe sans gloire {"Победа без опасности дает торжество без славы" ("Сид", трагедия Корнеля).} - Полетт... Батюшки, вот легка-то на помине... Вашей сестре лучше не видеть нас вместе. Полетт, скройтесь в боковую аллею, пока она нас не заметила!

   Полетт юркнула в сторону, Суврэ один пошел навстречу графине де Майльи, которая шла опустив голову. Когда, заслышав шум шагов маркиза, она взглянула на него, Суврэ заметил, что ее глаза были полны слез, а лицо искажено гневом, отчаянием, нешуточной мукой.

   - "Pour qui sont ces serpents qui sifflent sur votre tête?" {"Для кого эти змеи, которые шипят над вашей головой" ("Андромаха", трагедия Расина).} - спросил Суврэ, становясь в комически-патетическую позу.

   Луиза улыбнулась, но сейчас же из ее глаз хлынули слезы, и, обессиленная, она тяжело опустилась на ближайшую скамейку.

   - Что с вами, дорогая графиня? - воскликнул Суврэ, встревоженно подбегая к ней.

   - Ах, милый маркиз,- сквозь рыдания ответила ему Луиза,- если бы вы знали, как мне бесконечно тяжело! Вы сами страдаете от неразделенной любви и можете понять меня, хотя любовь неразделенная - еще рай в сравнении с разделенной, но потом отвергнутой. Король стал совсем не таким, как прежде. Я уже не могу наполнить его жизнь, он рассеян со мной; видно, что он озирается по сторонам в поисках нового счастья. И эта негодяйка графиня Тулузская, которая напропалую кокетничает с ним...

   - Полно, графиня! Со стороны этой соперницы вам ничего не грозит! Самое большее, что может быть между ними,- это любовь на час. Но к таким забавам короля вы уже должны были бы привыкнуть. Однако вам действительно грозит опасность, хотя и с другой стороны...

   - А, вы заметили? Кто она? - крикнула Луиза, у которой сразу высохли слезы.

   - Никто! Сам король не знает, кто та "она", которой суждено похитить вашу любовь, графиня. Я ровно ничего не заметил; я просто знаю короля, умею наблюдать и извлекать вывод из обстоятельств. Овладейте собой, графиня, сдержите ваши слезы и постарайтесь выслушать и понять меня! Одна вы никогда не сможете удержать короля. Не сегодня, так завтра, не в этом месяце, так в будущем, но король серьезно привяжется к другой женщине. На первых порах он будет скрывать от вас новую связь, но потом поспешит придраться к случаю, чтобы дать вам чистую отставку. Вам надо считаться с этой возможностью и принять свои меры, графиня! К королю Франции нельзя предъявлять такие требования, как ко всякому другому мужчине. Тут надо со многим мириться, и раз не можешь владеть им всецело и безраздельно, то, чтобы не терять совсем, необходимо согласиться на дележ. Поэтому будьте начеку! Король не переносит плачущих женщин, слезы приводят его в бешенство. Подавите в себе свою боль, графиня, улыбайтесь, смейтесь, шутите, но в то же время ни на минуту не теряйте короля из виду; и как только вы заметите, что король серьезно привязывается к другой женщине, то возьмите ее за руку, подведите к королю, киньте ее ему в объятия и попросите только местечка и для себя. Заключите со своей соперницей нераздельный союз. Вместе вы навсегда свяжете короля. Порознь вы - ничто!

   - Что вы говорите, маркиз! Разве это возможно? - с ужасом воскликнула графиня.

   - Моими устами говорит верный друг и опытный человек, графиня! Подумайте о моих словах на досуге, и вы должны будете согласиться со мной. Но сделайте это поскорее - беда подкрадывается, словно вор ночью! А теперь дайте руку, графиня, и позвольте отвести вас в замок. До начала чествования Весны осталось немного времени. Прилягте, отдохните, наберитесь сил, чтобы не быть такой скучной и убитой, какой вы были во время обеда. Пойдемте, графиня!

   Луиза задумчиво пошла с маркизом в замок и, послушавшись его совета, легла отдохнуть, после чего незаметно задремала. Ее разбудили звуки труб, сзывавшие гостей к новому развлечению.

   Уже темнело, а в парке под сводами вековых деревьев дрожали ночные тени. Борьба угасавшего дня с властью воцарявшейся ночи придавала всем предметам какие-то таинственные, сказочные очертания. А на лужайке, где должно было происходить само чествование, дрожащий свет массы факелов заставлял плясать тени, придавая всему своеобразное оживление. Но вот словно по мановению волшебного жезла, все травки, кустики, скамейки, статуи, фонтаны, деревья - все ожило, воскресло, проснулось и зажило своей таинственной жизнью, трепеща радостью бытия, переговариваясь друг с другом, обмениваясь то тревожным, то радостно удивленным шепотом...

   Посреди лужайки на пьедестале, обвитом гирляндами цветов, в черном резном кресле сидела Весна, прикрытая прозрачным белым покрывалом. Она была почти совершенно обнажена, и сквозь тонкий флер покрывала просвечивало белоснежное тело графини Тулузской. Она сидела неподвижно, словно изваяние. По бокам пьедестала два высоких, художественной работы треножника курились ароматными травами. На ступеньках пьедестала, у ног принцессы Весны, живописными группами расположились ее придворные дамы, тоже молодые, красивые и почти обнаженные. Широким полукругом пьедестал обнимал железный ряд "жантильомов принцессы", одетых в живописные костюмы времен Генриха IV. Закованные в панцири, они стояли неподвижно, твердо сжимая в руках обнаженные шпаги, и ветерок шаловливо играл роскошными перьями их шлемов. Из небольшого павильона, находившегося в конце лужайки как раз позади пьедестала, неслись тихие, рыдающие звуки скрипок.

   Но вот вдали замелькали факелы, и из главной аллеи показалась процессия "иноземного принца". Сам принц и его свита были разодеты в костюмы светлых, ласкающих тонов. Впереди шел герольд - маркиз Жевр - в богатой бархатной одежде. Четыре молоденьких девушки, одетых только в розовое трико, бархатные береты да туфли, несли над "принцем" - Людовиком XV - легкий балдахин, украшенный страусовыми перьями. По бокам и сзади балдахина красивой толпой шла свита принца.

   Процессия остановилась против неподвижно сидевшей Весны и ее приближенных. Никто не шелохнулся, никто не раскрыл рта для приветствия. Видно было, что в царство Весны пришло какое-то большое горе, которое подавляло все сердца.

   Герольд подошел ближе, отвесил учтивый поклон принцессе и в красивых, звучных стихах, в которых сразу чувствовалась причудливая муза Мариво, сказал, что его государь страшно обеспокоен дошедшими до него вестями. Уверяют, будто принцесса Весна захирела и готова была отбыть обратно туда, откуда только что прибыла, хотя срок ее царствования далеко еще не истек. Действительно, та картина, которую они теперь видят перед собой, свидетельствует о великой печали, царящей среди свиты принцессы. Неужели эти вести верны?

   Герольд замолк, замолк и оркестр, аккомпанировавший еле слышными аккордами. Принцесса Весна и ее свита еще ниже поникли головами. Наступила томительная пауза... И вдруг незримый оркестр ответил рыданиями, вздохами... и снова смолк.

   И опять заговорил герольд. Он говорил о том, что его государь прибыл издалека, желая почтить обожаемую принцессу, и вот что же он застает! Принцесса скучна, грустна, принцесса хочет скрыться... О, перенесет ли нежное сердце принца такое разочарование?

   И снова только стон скрипок страстным вздохом понесся ему в ответ.

   Тогда, полный отчаяния, герольд пригласил "дев принца" развеселить заскучавшую принцессу.

   Ряды приближенных "иноземного принца" раздвинулись, и оттуда показался рой танцовщиц, державших в руках гирлянды цветов. Оркестр заиграл сначала медленно, томно, нежно, потом все пламеннее, необузданнее, страстнее...

   Танцовщицы медленно приблизились к пьедесталу, с умоляющим видом простерли к принцессе цветы, стали склоняться в размеренных, томных движениях. Но по мере того, как звуки незримого оркестра становились все громче и пламеннее, они все увеличивали страстность движений и, наконец, сложив цветы у ног Весны, закрутились, понеслись в пламенном вихре вакхического танца.

   И - о, чудо! - сама принцесса Весна стала терять свою неподвижность. Вот она вздрогнула, откинула покрывало, встала.

   Словно зачарованные восторгом, танцовщицы остановились и упали ниц перед ожившей принцессой.

   Весна спустилась на две-три ступеньки и заговорила. Она говорила о том, что действительно злая тоска закралась в ее сердце, но искренняя любовь и обожание божественного принца излечили ее. Она снова ожила, снова весела и довольна, снова полна желанием пробыть здесь как можно долее...

   Скрипки запели все бурнее, все призывнее. Одна за другой пробуждались от тяжелого сна придворные дамы Весны. Жантильомы весело замахали шпагами, потом вложили их в ножны и кинулись к дамам, приглашая их к веселому танцу. Спустилась с пьедестала и сама принцесса Весна и закружилась в радостной пляске. Свита принца перемешалась с приближенными принцессы. Все затанцевало, запело, возрадовалось... Танцы стали общими... И только время от времени видно было, как дошедшие до апогея страсти парочки бегом скрывались среди кустов, чтобы тут же принести жертвы верховной покровительнице принцессы Весны - богине Венере...

   Мало-помалу островакхический характер увеселения смягчился. Участники празднества разошлись по всему парку в ожидании, когда звуки труб призовут их к ужину. Везде: среди кустов, в глухих аллеях, в беседках, павильонах слышался таинственный шепот, раздавались сдержанный смех, звуки поцелуев. Весна справляла свой пир...

   Король, взяв под руку маркиза Суврэ, пошел с ним по аллеям. Его величество был в этот вечер особенно расстроен.

   - Слушай, Суврэ,- сказал король, машинально давая маркизу увлечь себя в дальнюю аллею,- ты должен во чтобы то ни стало разыскать мне того чертенка с маскарада. Просто сам не понимаю, как могла эта девчонка до такой степени увлечь меня! Веришь ли, я просто ни одной ночи не могу заснуть спокойно с того дня! Она дразнит меня упругостью своего молодого тела... Я должен иметь ее, Суврэ! Я не могу...

   Говоря это, король вместе с Суврэ подходил к темневшему вдали искусственному гроту, жавшемуся полукругом к стене парка и выходившему двумя покатыми выходами на одну и ту же площадку.

   Вдруг около них замелькал огонь факела и показалась плечистая фигура д'Айена, который, видимо, был сильно рассержен и громко ругался.

   - Что тут такое, д'Айен? - окликнул его король.

   - Ах, это вы, государь,- отозвался граф.- Да помилуйте, ваше величество, как же не сердиться, когда эти дамы только и делают, что нарушают правила!

   - Мой друг д'Айен очень серьезно проникся ролью моего помощника, государь! - насмешливо заметил Суврэ.

   - Да, ведь должен же я соблюдать данную мне инструкцию! - рассердился граф.- Мне сказано, что сегодня никто из дам или мужчин не должен быть в масках. А тут обхожу я дозором парк, и вдруг из-за кустов шмыг какая-то женщина и передо мною мелькнула бархатная полумаска. Я за ней. Кричу ей, она не отзывается. Догнал ее, наконец, у этого грота, говорю, чтобы она сейчас же сняла маску, так как на сегодня это воспрещено, а она только смеется в ответ. Я хотел силой заставить ее снять маску, так куда тут! Бегает, словно оглашенная, взад и вперед. Ведь у грота два выхода...

   - А ты не догадываешься, кто это может быть? - спросил Суврэ.

   - Да, в том-то и дело, что, по-моему, она не из наших. На ней совсем другой костюм, чем был определен для свиты принцессы Весны или иноземного принца. Вот это-то меня и тревожит.

   - А что у нее за костюм, д'Айен? - полюбопытствовал король.

   - Да Бог ее знает, государь! По-моему, костюм богини счастья - Фортуны. Греческий узел, в волосах золотой обруч, широкая туника, сандалии, в руках рог изобилия...

   - Суврэ, это - она! - вскрикнул король, выхватывая из рук д'Айена факел и бросаясь к одному из входов в грот.- Ты, д'Айен, можешь уйти! А ты, Суврэ, беги ко второму выходу, чтобы она не могла скрыться от нас на этот раз.

   Д'Айен поспешно ушел. Суврэ встал в позицию около левого выхода, король с факелом в руках вбежал правым ходом в грот. Увидев его, спрятавшаяся там женщина остановилась на мгновение, со стоном схватилась за сердце и потом бросилась бежать к другому выходу. Увидев там маркиза, она побежала обратно, рассчитывая, должно быть, прошмыгнуть мимо Людовика. Но король быстро воткнул факел в землю и схватил бегущую в свои объятия.

   - Я нашел тебя, девушка! - с торжеством крикнул он.

   - О, ваше величество, это - вы! - с отчаянием простонала Фортуна.- Простите! Простите!

   Она сделала попытку вырваться.

   - Ну, нет! Теперь ты от меня не уйдешь! - торжествуя, ответил король.- Долой маску, сударыня, я должен знать, кто та очаровательница, которая осмелилась лишить своего государя сна и покоя! - Не обращая внимания на; слабое сопротивление девушки, король сорвал с нее маску, а затем с удивлением вскрикнул: - Девица де Нейль!

   - Да, это я! - чуть не плача ответила Полетт, опускаясь на колени.- О, если бы я знала...

   - Но теперь ты знаешь, кто я! - страстно произнес король, подходя к ней и бурно прижимая ее к своей груди.- Так скажи же, дерзкая девчонка, осмелишься ли ты и теперь продолжать дразнить меня, посмеешь ли ты и теперь отказать мне в том, чего я просил у тебя на маскараде?

   - Если бы я даже смела, то не могу, государь! - страстным шепотом ответила Полетт, простирая руки к королю.

   Людовик снова обнял ее. Их уста слились в безудержно-сладостном лобзании.

   Около грота послышались веселые возгласы. Король оторвался от объятий Полетт, шепнул ей: "Сегодня же ты будешь моей! Ты получишь мои распоряжения через маркиза Суврэ!" - и направился к левому выходу.

   Полетт слышала, как он сказал: "Пойдем, маркиз!", слышала легкий шум их удалявшихся шагов. Внезапная слабость овладела девушкой; она закрыла глаза рукой и почти без сил прислонилась к стене.

   - Так вот как! - раздался вдруг около нее грустный, укоризненный голос.- Неужели ты для того просила взять тебя из монастыря, Полетт, чтобы интриговать против меня?

   Полетт вскрикнула, открыла глаза и в трепетном свете догоравшего факела увидела сестру, которая стояла перед ней подобно живому укору совести.

   Как это всегда бывает, чувствуя себя действительно виноватой, не зная, что сказать в свое оправдание, Полетт вместо извинения ответила сестре какой-то насмешливой резкостью.

   - Молчи, безумная! - ответила та, подбегая к сестре и хватая ее за руки.- Неужели ты в своем ослеплении не видишь, что, как ни увлекся тобою король, я еще достаточно сильна, чтобы помешать ему овладеть тобой! Одно мое слово, и ты будешь в монастыре, но уже без возможности когда-либо выйти оттуда. Как! Ты шутя лишаешь меня самого дорогого в моей жизни, да еще осмеливаешься говорить дерзости!

   Полетт поникла головой и тихо заплакала. Черты лица Луизы смягчились.

   - Не плачь, Полина,- мягко сказала она, обвивая стройный стан сестры,- не плачь, а лучше пойдем со мною и обсудим, как нам быть. Я уже давно ждала, что король увлечется кем-нибудь. Мужчины вообще, а французские короли и подавно сделаны не из того теста, из которого пекут верных любовников... В этом случае ты все-таки меньшее из зол. Пойдем и обсудим, как нам быть. Всего Людовика я тебе все равно не уступлю и лучше погибну сама вместе с тобой. Но, может быть, нам удастся полюбовно поделить его! Ведь мы - родные сестры, Полетт!

   Они ушли и долго совещались во мраке аллей, пока звуки фанфар не позвали их к ужину. Все заметили, что во время ужина графиня де Майльи была оживленнее и веселее, чем в последнее время. Ночное пиршество тянулось долго. Наконец король встал, а вслед за ним встало и разошлось по своим комнатам и остальное общество.

   Мало-помалу огни в окнах замка гасли, и Шуази погружалось во мрак и тишину. Когда все замерло и заснуло, дверь королевской комнаты тихо раскрылась, и оттуда показался Людовик со свечой в руках. Он осторожно прошел коридором, завернул в боковой флигель замка и там толкнул одну из дверей.

   Перед ним была погруженная в полумрак большая комната, обставленная с чисто-восточной роскошью. Навстречу королю от окна встала и пошла какая-то женщина. Король радостно вскрикнул и быстрее зашагал к ней. Вдруг он остановился, гневно топнул ногой и крикнул:

   - Что это значит?

   Только теперь он заметил, что встретившая его женщина была не Полетт, а Луиза де Майльи, причем ее сестра сидела в дальнем углу на маленьком кресле.

   - О, мой возлюбленный государь! - нежно ответила Луиза, опускаясь на колени,- сегодня я случайно поглядела и подслушала, что мой обожаемый Людовик увлекся девицей Де Нейль. Я была в первый момент сильно огорчена, но ведь я так люблю вас, государь! И я подумала: пусть сестра отдаст вашему величеству всю свою девичью свежесть, свою наивность в делах любви, чего так не хватает мне самой, лишь бы только и для меня остался уголок в вашем сердце, так как я не могу жить без любви вашего величества!.. О, мой государь! Позвольте нам обеим быть около вас, делить вашу священную любовь, услаждать ваш жизненный путь!

   Людовик поднял графиню с земли, привлек ее к себе, поцеловал и взволнованным голосом сказал:

   - Ты - прелестная женщина, Луиза, и я очень люблю тебя! Я никогда не оттолкну такого верного, любящего сердца, как твое! {Людовик с истинно королевской рассеянностью забыл потом об этих словах. В 1741 г. Полина умерла и ее место заняла третья сестра, Диана, герцогиня де Лораге, с которой старшая сестра тоже делила любовь короля. Но в 1742 г. Людовику пришлось увидеть четвертую и пятую сестру графини де Майльи - маркизу Гортензию де Флавакур и маркизу Марию де ла Турнель. Обе младшие были самыми красивыми из всей семьи, и Людовик принялся ухаживать за обеими. Флавакур наотрез отказалась разделить любовь Людовика, а Турнель одним из первых условий (она представила королю целый контракт, уцелевший до наших дней) поставила удаление от двора графини де Майльи и заключение ее в монастыре. Людовик не постеснялся дать Майльи два дня сроку на выезд, хотя графине решительно некуда было деваться!} А теперь ступай, Луиза, ступай!

   Де Майльи с очаровательной улыбкой поклонилась королю и скрылась в коридоре. Людовик лихорадочной рукой запер за нею дверь и с широко раскрытыми объятиями устремился к тому углу, где сидела съежившаяся, скорчившаяся в испуганном забытьи Полина де Нейль.

  

  

   - Здравствуйте, мсье Столбин,- сказал маркиз Суврэ, входя рано утром в садик Очкасовых и обращаясь к сидевшему там в грустной задумчивости русскому,- не знаете ли, ваша очаровательная хозяйка уже проснулась?

   Столбин улыбнулся и сделал рукой утвердительный знак.

   - Ах, да! - принужденно смеясь, воскликнул маркиз.- Я и забыл, что вы не говорите на нашем милом французском языке!

   В этот момент над занавеской одного из открытых окон показалась хорошенькая головка Жанны.

   - Как? Это вы, маркиз? В такую рань? - спросила она.

   - Что же делать,- ответил маркиз,- у меня важное дело и мало времени. Теперь девятый час, а в десять я непременно должен быть в Сэн-Клу. Я хотел сначала писать вам, но дело так сложно, что это было бы слишком долго.

   - В таком случае идите сюда, я накину что-нибудь на себя,- сказала Жанна.- Я еще не одета. Ну,- сказала она входившему в комнату маркизу,- что за спешное дело у вас?

   - Вчера, когда мы возвращались из Шуази, Полетт взяла с меня слово, что я побываю у вас в самом непродолжительном времени и все расскажу вам. Дело в том, что эта маленькая шалунья отлично справилась со своей ролью и на славу разыграла предрешенную нами комедию. Все шло, как по маслу; вакхический характер празднеств произвел свое действие на чувственность короля, и когда в нужный момент появилась Полетт, то король сразу и бесповоротно пленился ею. В Шуази его величество ни на миг не отпускал ее от себя, и мне совершенно не удавалось переговорить с нею. Только на обратном пути она успела шепнуть мне, чтобы я повидался с вами и сказал следующие слова: "Даже в минуты первого торжества и упоения страсти Полетт не забыла обещаний, данных подруге!"

   - Если это - правда,- сказала Жанна,- то мечты лучших русских людей могут принять теперь более осязательный облик! Но скажите,- перебила она самое себя,- а как же обошлось с де Майльи?

   - О, сестры отлично поделили короля между собою! Правда, в Шуази при короле почти неотлучно находилась Полина, но по переезде в Версаль обе сестры будут поочередно пользоваться вниманием его величества.

   На лице Жанны отразилась брезгливость.

   - Не понимаю,- сказала она,- как это у вас, господ французов, темперамент может совмещаться с такой расчетливостью в делах любви! Конечно, раз уж погружаешься в политику, то всякие пустяки, вроде излишней щепетильности, нравственной брезгливости и женской стыдливости приходится оставлять в стороне. Но все-таки я никогда не могла бы дойти до такого откровенного цинизма, как молоденькая Полетт, только что выпорхнувшая из монастыря.

   - Право, не знаю, что сказать вам на это,- задумчиво ответил маркиз.- Может быть, я не так уж щепетилен, как вы, но я не могу осуждать Полетт за то, что она, наметив себе определенную цель, идет к ней прямо и твердо. Кроме того, не могу я осуждать ее и потому, что такое разрешение семейного вопроса было придумано, подготовлено и подсказано мной самим...

   - Вами? - вне себя от удивления воскликнула Жанна.

   - Ну да, мной. Ведь вы знаете, я вмешался во всю эту историю только потому, что мне сказали: "Это нужно для Жанны!" Я - цельный человек, не умею отдаваться частью сердца или делать что-нибудь вполовину. Полетт действительно способна привлечь внимание короля в желаемую сторону и изменить весь курс внешней политики Франции. Но имеет ли она достаточные данные, чтобы прочно утвердиться в благоволении короля? Нет, одна она оказалась бы эфемеридой, блестящей бабочкой, рождающейся, чтобы умереть, сверкнув на мгновение. Король ценит в женщине ум, но важнее всего для него горячая кровь и молодое мясо. Луиза де Майльи была уже чересчур женщиной, и король начинал скучать с нею. Полина де Нейль - чересчур человек, и это быстро утомило бы короля. Но вместе они взаимно дополнят в своих нежных цепях, пока случайность не порвет прочного союза сестер между собой. И вот, когда я взвешивал все это, мне и в голову не приходило думать, нравственно ли такое разрешение вопроса, не цинично ли оно, не оскорбляет ли щепетильности порядочных людей. В моем мозгу огненной надписью сверкала фраза: "Это нужно для Жанны", и больше я ни с чем считаться не мог!

   Жанна с нескрываемым удивлением смотрела на Суврэ. Она была очень добрым и хорошим человеком, но страдала некоторой ограниченностью суждений, чрезмерной педантичностью взглядов. Более мечтая, чем думая о жизни, она составила себе в уме какой-то идеальный мир, герои которого с трудом могли воплотиться в живых, действительных людях. Но, разочаровываясь в последних, она не поступалась составленными идеалами. Она с первого взгляда подводила встреченного человека под определенную категорию и смотрела на него сверху вниз, как на существо несовершенное, не соответствующее ее героической мерке. И много нужно было для того, чтобы поколебать в ней составленное по первому взгляду мнение, отказаться от него!

   Еще в монастыре она сразу определила Полину как беспочвенную фантазерку, пустую болтушку и ветреницу. Полина на ее глазах духовно росла, поражала учителей, надзирательниц и знакомых мужским складом ума, недюжинной широтой взглядов и меткостью суждений, а Жанна ни на йоту не поступалась усвоенным с первого момента дружбы надменно-снисходительным отношением к подруге, пока разговор утром после знаменательного маскарада не заставил спасть пелену с ее глаз и не показал ей Полины в новом, совершенно неожиданном свете.

   То же самое было и с маркизом де Суврэ. Бывая с Полиной у ее родных в отеле Мазарин, она впервые встретилась семнадцатилетней девушкой с маркизом, которому было тогда двадцать один год. Как мужчина, Суврэ даже скорее понравился ей, но она сразу определила его: "Фат, заботящийся только о жабо да манжетах; пустой человек, не имеющий твердых принципов; балагур и ломака, для которого строить шута - высшая цель жизни". И уж ничто не могло сдвинуть ее с этого определения!

   Ей было весело с маркизом, она бывала рада, когда встречала его, и по возвращении из России с удовольствием принимала его у себя. Может быть, бессознательно в ее сердце даже нарастала любовь к нему, потому что не раз бывало, что она видела во сне, как Суврэ прижимает ее к своей груди и покрывает огненными лобзаньями, что заставляло ее дрожать от восторга и счастья. Но, просыпаясь, она неизменно думала с искренним пренебрежением: "Боже мой! Какие нелепые сны видишь порой! Подумать только, чтобы я полюбила такого... Фу!" Суврэ был для нее просто человек "не как все", собачкой, которую можно было приласкать и подразнить, но любить!.. Любовь и этот "шут гороховый" - это казалось Жанне чудовищно несовместимым. Поэтому на все попытки маркиза объясниться ей в любви она отвечала самым откровенным смехом.

   В последнее время где-то внутри ее души пробуждались сомнения в правильности ее взгляда на маркиза. Наружу эти сомнения до сих пор еще не пробивались, но в это утро Суврэ как-то сразу показался ей иным.

   Два обстоятельства поражали ее. Во-первых, ее удивляло, что этот человек, которого она считала таким пустым и поверхностным, оказывается умелым и дальновидным в самых тонких соображениях, что этот ломака так прост, искренен и сердечен. Во-вторых, ее тревожило, что вместо обычного балагурства в его тоне теперь звучало что-то надтреснутое, мрачно-покорное, глубоко-скорбное.

   "Это нужно для Жанны!" - мысленно повторила она и почувствовала, что в ее сердце зазвенела сладкая, радостная песнь.

   - Вы действительно оказали мне большую услугу всем этим! - ласково сказала она, протягивая маркизу руку.

   Суврэ почтительно прижался губами к ее руке; из его глаз скатилась и обожгла руку Жанны горячая слеза...

   Жанна вздрогнула; ее сердце забилось в сладком ужасе... Ах, если бы теперь он опять повторил ей прежние слова любви! Как жаждала и как боялась она этого!

   Они оба молчали. Положение было томительным и напряженным.

   - И ради этого-то вы примчались в такую рань? - спросила Жанна, чтобы сказать что-нибудь.

   - Я должен был сдержать данное слово, а необходимость быть утром в Сэн-Клу выяснилась только вчера поздно ночью.

   - Но вы могли бы заехать ко мне после окончания своего дела! - улыбаясь сказала Жанна, ожидавшая, что Суврэ по обыкновению ответит с комическим пафосом что-либо вроде: "Я всегда стремлюсь как можно скорее увидеть свою богиню!"

   Но Суврэ с невыразимой нежностью поднял взор на кокетливо улыбавшееся личико Жанны и грустно сказал:

   - Я не был уверен, что буду иметь возможность когда-либо заехать к вам по окончании этого дела...

   - Что вы говорите? - вскрикнула Жанна бледнея.- А, понимаю! - продолжала она, понижая голос до трепещущего шепота.- Дуэль! Какая-нибудь дурацкая, бессмысленная дуэль из-за пустяков, из-за острого словца, дерзкой насмешки! Из-за глупостей ставят на карту жизнь, здоровье, и все это шутя, легкомысленно, так себе... И вы еще смели говорить...- рыданием вырвалось у нее.

   Но она сама испугалась того, чего чуть не сказала, и замолчала, хватаясь руками за судорожно бившееся сердце. Она хотела бы так много сказать маркизу, но у нее не было слов; только рыдания дрожали в груди да мозг свинцовой крышкой гроба придавливало сознание надвигавшегося горя и отчаяния...

   - В делах чести...- начал Суврэ, но замолчал, поникнув головой; он вспомнил, что дуэль действительно вызвана его мальчишеством, что Жанна права; но не все ли равно?

   Они молчали, оба погруженные в скорбную задумчивость. Наконец, ржанье лошади маркиза, привязанной им к решетке сада вернуло его к действительности.

   - Моя Электра напоминает, что мне пора,- сказал он.

   Жанна подошла к нему ближе и с каким-то отчаянием вскрикнула:

   - Но ведь мне говорили, что вы отлично фехтуете!

   Как ни казалось странным и непоследовательным это восклицание, но Суврэ с благодарностью взглянул на Жанну. Он понял ту скрытую логическую нить, которая привела ее к этому, и ответил, потупляя взор:

   - Вчера вечером по возвращении из Шуази я получил записку от своего секунданта д'Айена, что его, тоже бывшего со мной в Шуази, уже поджидал секундант противника. Д'Айен просил меня никуда не уходить, чтобы он мог сегодня же (то есть вчера) сообщить мне условия дуэли, так как последняя по всем признакам состоится на следующее утро. Поджидая графа, я прилег на кушетку. Не знаю, долго ли я спал, да и спал ли на самом деле, но только вдруг я увидел, что ко мне подходит покойник-отец, которого я очень любил. Отец положил мне руку на голову и сказал: "Мы скоро опять будем вместе, сынок!" И я понял, что смерть стережет меня... Напрасно старался д'Айен высмеять меня, внушить мне бодрость... При иных обстоятельствах я не обратил бы внимание на сонное видение, но теперь я с радостью приветствую избавительницу-смерть и заранее покоряюсь...

   - Но почему? - со слезами в голосе спросила Жанна.

   Суврэ поднял свои усталые, грустные глаза и ответил:

   "Quand on a tout perdu, quand on n'a plus d'espoir,

   La vie est un opprobre, et la mort un devoire!" {*}

   {* "Когда все потеряно, когда нет более надежды, жизнь - это бесчестие, а смерть - обязанность" ("Мерош", трагедия Вольтера).}

  

   - Нет! - с силой крикнула Жанна, обвивая руками шею маркиза.- Нет, Анри! Ты не умрешь, ты не смеешь умереть! Ты должен жить для меня!

   - Жанна! - радостным, изумленным стоном вырвалось из наболевшей груди Суврэ.- Жанна, ты любишь меня, божество мое!

   Вместо ответа Жанна склонилась на его плечо и тихо заплакала.

   - Не плачь, богиня моя! - радостно воскликнул Суврэ, покрывая заплаканное личико возлюбленной бесчисленными поцелуями.- Не плачь, моя Жанна! Теперь пусть хоть весь свет восстанет против меня! Я слишком дорожу своим счастьем, чтобы навеки лишиться его в тот самый момент, когда оно наконец-то блеснуло мне! Пусть все мертвецы выходят из гробов, пусть они грозят и предсказывают мне дурной конец - на зависть им я все-таки буду жить, буду жить для тебя и тобой, Жанна!

   Снова послышалось призывное ржанье Электры.

   - Пора! - сказал маркиз, нежно вырываясь из конвульсивных объятий Жанны.- Не бойся за меня, любимая!..

   - Я хотела бы умереть, чтобы не знать этой тревоги, этих сомнений... Анри, умоляю тебя, когда все будет кончено, сейчас же лети сюда, чтобы успокоить меня. И поклянись мне, если ты будешь ранен или... Но я не хочу и думать о таком ужасе! Словом, если ты не будешь сам в состоянии успокоить меня, то пусть тебя принесут сюда, чтобы я сама могла ухаживать за тобой!

   - Клянусь, дорогая! - торжественно сказал Суврэ и, мягко освободившись от цеплявшихся за него рук Жанны, поцеловал ее и хотел выбежать из комнаты.

   - Бога ради, подожди минутку! - раздирающим голосом крикнула Жанна.- Вот,- сказала она, расстегивая воротник утренней блузки и снимая с белоснежной шеи довольно массивный, старинный крест.- Надень это, Анри! Не смейся надо мной! Это - святыня, большая святыня! Этот крест спасал в бою и моего деда, и отца!

   - Я не смеюсь, дорогая,- ответил Анри, благоговейно целуя крест.- Для меня это - во всяком случае - святыня, раз он висел на твоей груди!

   Он надел крест, в последний раз прижал к своему сердцу Жанну и бросился вон из комнаты.

   Жанна с рыданиями упала в кресло.

   Вскочив на лошадь, маркиз что есть силы погнал ее по направлению к Сэн-Клу. Его глаза горели, лицо было полно самой дикой, решительной энергией, и все его существо радостно трепетало. Он останется победителем в этом поединке! Иначе быть не может, иначе жизнь - просто злая насмешка!

   Так домчался он до Сэн-Клу, на одной из лужаек которого, около старой, заброшенной мызы, его уже ждал д'Айен.

   - Наших противников еще нет? - спросил его Суврэ, осаживая лошадь.

   - Нет, но до срока осталось еще минуты две. Однако, Анри, я рад, что сегодня у тебя совсем другой вид и настроение, чем вчера!

   - Э, милый мой, мало ли что ни вообразишь себе под влиянием дурной минуты? - смеясь ответил Суврэ, соскакивая на землю и подходя к графу с протянутой рукой.- Вчера я поддался непростительной слабости, но неужели ты мог думать, что я действительно жажду чести быть убитым бесславной рукой гасконца, ласкающей за деньги увядшие прелести маркизы де-Бледекур?

   - Значит, папаша...- начал д'Айен, пожимая руку маркиза.

   - Может провалиться обратно в преисподнюю,- беззаботно подхватил Суврэ.- Ведь не из рая же явился он призывать любимого сынка к такому бесчестию? Впрочем, откуда бы он ни приходил, но удовольствия сегодня же соединиться с ним в лоне авраамовом я ему не доставлю; это, что называется, "себе дороже стоит"! Однако их все нет и нет! А скажи, кстати, что за чудак согласился быть секундантом этого рыжего чудовища?

   - Поручик Декамп, знаешь - этот скромный, застенчивый, голубоглазый юноша!

   - Но ведь это, кажется, в высшей степени приличный человек! Как же он согласился?

   - Я высказал ему это. Но Декамп очень мило ответил мне, что в таких делах никому отказывать нельзя, тем более человеку сомнительному, которому трудно найти секунданта.

   - Что же, он, пожалуй, прав! Ну, а условия дуэли? Вчера ты не сказал мне ничего определенного.

   - Да условия самые обычные: драться до того, пока один из противников не упадет и не будет в состоянии встать. Секунданты будут только наблюдать за правильностью поединка, но сами оружия не скрестят. Как очень мило сказал Декамп, раз их не увлекает партийность или особые счеты, то сам бой делается скучным и теряет свою привлекательность. Однако вот и они! - сказал д'Айен, указывая на прогалину, откуда показались два всадника.

   - Извините, господа, что мы немного опоздали,- приветливо сказал Декамп.- Но лошадь шевалье де ла Хот-Гаронна оступилась и захромала...

   - Что я отнюдь не считаю дурным предзнаменованием! - вызывающе кинул гасконец, соскакивая с лошади и привязывая ее к дереву.

   Секунданты обменялись установленными приветствиями, осмотрели плошадь поединка, смерили шпаги.

   - В позицию, господа! - крикнули они, когда все формальности были кончены.

   - Одно слово, Шарль! - сказал Суврэ, взяв под руку графа д'Айена и отводя его в сторону.- Если я буду ранен, ты должен отвезти меня к Жанне, она заставила меня поклясться в этом!

   - Так вот в чем причина счастливой перемены в твоем настроении! - смеясь ответил граф.- Ну, Анри, теперь уж я окончательно спокоен за тебя! Не захочешь же ты умереть, так сказать, на пороге своего блаженства! Да благословит тебя Бог, милый Анри!

   - Однако скоро вы решитесь приступить к делу? - ворчливо окрикнул их ла Хот-Гаронн.

   - К вашим услугам, шевалье, к вашим услугам! - ответил Суврэ, подходя к противнику и делая ему изысканный, установленный поклон.

   Шевалье неуклюже ответил на приветствие, противники встали в позицию и скрестили шпаги.

   С первого же момента ла Хот-Гаронн повел бешеную атаку. Он был очень силен, от его ударов жалобно звенела парирующая шпага противника, у него были верный глаз и твердая рука, но, как это сразу заметил д'Айен, в фехтовании гасконца не было той легкости, изящества, мастерства, которое замечалось в каждом движении маркиза де Суврэ. Гасконец нападал грубо, тяжело, маркиз же, словно шутя, парировал все его атаки.

   Тем не менее д'Айену пришлось со стесненным сердцем констатировать, что вескость ударов противника заставила маркиза начать отступление. Он успокоился только тогда, когда увидел, что голова Анри несколько втянулась в плечи, а спина слегка выгнулась, в то время как его горящий взор с особенной пытливостью впился в противника.

   Граф не раз фехтовал ради упражнения с маркизом, не один раз присутствовал и при его дуэлях, а потому знал, что эта поза Суврэ предвещает один из блестящих, неотразимых выпадов.

   Действительно, отразив терцией удар противника, Суврэ ловким финтом заставил гасконца слегка приподнять шпагу. В тот же момент он перенес тяжесть своего тела с левой ноги на правую и уже хотел из-под руки поразить ла Хот-Гаронна, но в этот момент его нога, зацепившись за камешек, подвернулась. Этим воспользовался противник и изо всех сил ткнул Суврэ прямым ударом в грудь.

   Маркиз, словно сноп, рухнул на землю. Из груди д'Айена вырвался крик отчаяния, но Суврэ в тот же момент, как ни в чем не бывало, вскочил с земли и, становясь снова в позицию, весело крикнул:

   - "Et quel temps fut jamais si fertile en miracles!" {"Какое время было когда-либо столь же чревато чудесами!" ("Аталия", трагедия Расина).}

   Шпага противника попала в крест Жанны и не причинила таким образом ни малейшего вреда маркизу.

   Эта неудача в момент преждевременного торжества смутила гасконца и окончательно лишила его хладнокровия. Он все чаще и чаще пускался на неосторожные выпады, оставляя неприкрытой грудь. Только каким-то чудом пока еще не пролилось ни капли крови!

   - Не отдохнуть ли нам? - сказал наконец маркиз, отскакивая в сторону и опуская шпагу.- С каждой минутой вы фехтуете все хуже и хуже, шевалье! А мне еще так хвалили ваше искусство! Не понимаю, "comment en un plomb vil l'or pur s'est-il changé?" {"Каким образом чистейшее золото превратилось в гадкий свинец?" ("Аталия", трагедия Расина).}

   Снисходительность противника еще более взбесила пламенного гасконца.

   - В позицию, сударь, в позицию! - закричал он с пеной у рта.- В позицию, или я подумаю, что вы просто трусите!

   - Ну, что же,- небрежно ответил Суврэ, подходя.- Если так, давайте продолжать. "Tu l'as voulu, George Dandin!" {"Ты этого хотел, Жорж Данден!" (Из комедии Мольера).}

   Шпаги снова скрестились, снова началась борьба между взбешенной силой и хладнокровной ловкостью.

   - Нет, шевалье! - сказал Суврэ, нанося легкую рану в левое плечо гасконцу.- Фехтование - положительно не ваша сфера. А ведь Буало недаром говорит: "Soyez plutôt maèon, si c'est votre talent" {"Будьте лучше каменщиком, если в этом ваше призвание".}.

   Шевалье в бессильном бешенстве бросил на смеющегося маркиза свирепый взгляд.

   - Что за взгляд! - с иронией воскликнул Суврэ.- А знаете ли, шевалье, ведь у ва