Маурин Евгений Иванович - Людовик и Елизавета

щных обманов, тонко нанизанных друг на друга, сплетни, игра в политические бирюльки... А тут ему пришлось столкнуться лицом к лицу с реальной политикой, к которой он, несмотря на всю свою самоуверенность, сам чувствовал себя мало пригодным.

   Заигрывать с Минихом, с принцессой Анной Леопольдовной, с герцогом Бироном, царевной Елизаветой и с послами других держав; никому ничего не обещать и всем подавать надежду; ловким словцом или удачным подходцем разрушать нити, сотканные другими,- вот это было его сферой, вот тут он чувствовал себя великим и искусным! Но твердо взять определенный курс, руководствуясь только действительной картиной положения и истинными выгодами своего отечества,- нет, это было ему не по силам!

   К тому же, по привычке к интригам, он зарвался и осуществление переворота сегодня дорого стоило бы ему.

   "Франция все равно добьется всего, что ей нужно,- думал он,- добьется через Швецию, которая станет госпожой положения в России, будучи в свою очередь кругом обязана правительству Людовика Пятнадцатого. И вот это-то и поспешат поставить мне на вид. Вот, дескать, какой молодец этот Нолькен - все устроил, а он, Шетарди, не сумел же! И без того Амело в одном из ответов на мои депеши назвал требования территориальных уступок "преувеличенными", с неудовольствием замечая, что нельзя требовать от дочери разрушения дела отца и что дело пошло бы скорее на лад, если бы я поставил более приемлемые условия и требовал уступки не всех завоеванных Петром земель, а только умеренной части их. Нет, что-нибудь одно: или царевна подпишет посланные ей со Шмидтом условия, или замысел Нолькена будет разрушен! Но удастся ли мне это? Сейчас еще ничего нельзя достаточно отчетливо представить себе. Вот вернется Шмидт, приедет Нолькен..."

   Шетарди вдруг прервал свои мысли и с широко раскрытыми от удивления глазами подбежал к окну, в которое мащинально смотрел до этого. Да верить ли ему своим глазам?

   Но сомнений быть не могло: действительно, в ворота въезжала, направляясь к подъезду флигеля, сама Любочка Оленина, очаровательная; далеко не строгая и очень болтливая фрейлина ее высочества принцессы Анны Леопольдовны.

   Шетарди поспешил позвонить камердинеру и сказал ему:

   - Пьер, бегите к подъезду и впустите даму, которая только что подъехала. Проведите ее в мой частный кабинет и постарайтесь, чтобы ее видело как можно меньше глаз!

   Распорядившись, он поспешил сам пройти в свой частный кабинет и вошел в него как раз в тот момент, когда из противоположных дверей показалось раскрасневшееся от мороза, задорное, смеющееся личико фрейлины.

   - Любочка! - воскликнул Шетарди, как только за девушкой захлопнулась дверь.- Но, Боже мой, какая неосторожность! Среди бела дня, сюда, ко мне, чуть ли не в придворном экипаже!

   - Бррр! Какой мороз! - дрожа от холода и подбегая прямо к печке, ответила Оленина.- Нет, моя шубейка окончательно отказывается служить, и с этой точки зрения я действительно совершила подвиг, приехав к такому неблагодарному кавалеру, который с удовольствием уступает свои права печке!

   - Но, Любочка,- все еще не приходя в себя от неожиданности, сказал посол,- что скажет принцесса, если узнает, что ты приезжала сюда?

   - Поблагодарит меня за самоотверженность, потому что я отправилась к вам по просьбе ее высочества! - улыбаясь ответила Любочка.

   - Да что ты говоришь? Но как это могло случиться? - хватаясь за голову, вскрикнул маркиз.

   - Ха! Вот теперь хорошо! - сказала Любочка, потягиваясь, словно ласковая кошечка, перед горячей печкой.- Так это вас заинтересовало, сударь? Но я не скажу ни слова, если вы будете и далее холоднее петербургской зимы! Ну-с, милостивый государь,- повелительно кивнула она, подходя к нему и протягивая пухленькие, розовые губы,- я жду!

   Шетарди кинулся к ней, обхватил ее обеими руками и несколько раз с непритворной страстью поцеловал ее.

   - Иди сюда, дорогая! - сказал он потом, не выпуская ее из объятий и увлекая к большому дивану, стоявшему вблизи печки.- Садись вот так...- он усадил девушку к себе на колени,- и рассказывай!

   - Как я рада видеть тебя, милый Жак, как я счастлива побыть в неурочное время со своим котиком! - сказала Любочка, грациозно прижимаясь к маркизу, у которого, словно у заправского "котика", даже усы затопорщились от близости этой обольстительной девушки.- Я еще вчера рвалась к тебе, потому что у меня были новости, но никак не могла. Понимаешь, случилась такая смешная история...

   - Ой, Любочка! - смеясь перебил ее Шетарди,- уж я знаю тебя! Если ты начнешь теперь рассказывать мне все смешные истории, которые случились с тобой в это время, то мы и в два дня не доберемся до сути!

   - Уж что правда, то правда, люблю поговорить! - согласилась девушка.- Ну, так вот, вчера я досадовала, что не удалось вырваться к тебе, а теперь рада, потому что сегодня имеются уже новые новости! Уж я ломала-ломала голову, как бы выбраться! И что же мне помогло? Необычайная ленивость принцессы!

   - Ленивость? - удивленно переспросил Шетарди.

   - Ну да. Ведь она ленива до ужаса, а к тому же еще неаккуратна, грязна до отвращения. Нас, русских, упрекают в неопрятности, но хороша же эта немка! Ведь она по три дня не встает с постели, чтобы не одеваться, а главное - не умываться, потому что воды она боится больше нечистой силы! И вот Менгден рассказала ей, будто у французского посланника имеется такая мазь, которая заменяет и воду, и мыло...

   - Что за чушь! - воскликнул маркиз.

   - Ну, заменяет в том смысле, что если утром намазать лицо и руки мазью, а потом вытереть полотенцем, то кожа становится чище, чем от мытья, и очень нежной, матовой... Есть такая мазь?

   - Приблизительно - да. Ее употребляют для смягчения кожи, но после тщательного мытья... Ну, да сойдет и так для твоей принцессы-замарашки! Что же, она прислала тебя ко мне просить этой мази?

   - Да. Она уверяла, что заметила, какие жадные взгляды маркиз бросает на меня на каждом приеме и балу; уверяла, что я произвела неотразимое впечатление на вашу милость и, следовательно, вы мне не откажете. Вот она и попросила меня придумать предлог для посещения. Я, конечно, сейчас же сообразила. Нарышкин, скрывшийся во Франции,- мой дальний родственник; мне хотелось бы послать ему письмо, так нельзя ли, дескать, отправить это послание с дипломатической почтой? Принцессе эта мысль очень понравилась, так как ей, кроме всего прочего, хотелось убедиться, охотно ли французское посольство помогает сноситься с беглыми русскими. Но, конечно, это - мысль не ее, а этой противной Юльки Менгден!

   - А, понимаю! - с холодной улыбкой сказал маркиз.- Так вот что: что касается мази, то я охотно дам тебе несколько банок той, которую употребляет сама виконтесса де Вентимиль. Ну, а относительно письма скажешь, что я вежливо, но решительно отказался принять таковое. Конечно, между нами говоря, если моя кошечка действительно захочет написать письмо...

   - Да нет, вовсе нет! - смеясь перебила его Любочка,- ведь я Нарышкина-то почти и не знаю!

   - Ну, а новости?

   - О, новости очень интересные! Я благословляю случай, открывший мне уголок, из которого можно слышать! Так вот! Вчера к принцессе пришел Миних. Анна Леопольдовна была одна и плакала. На вопрос фельдмаршала, чего; принцесса плачет, она ответила, что регент не дает ей жить. Он на каждом шагу оскорбляет ее и принца, а теперь до нее дошли слухи, что он подготавливает целый переворот. Герцог только ждет прибытия из Москвы старшего брата Карла, московского генерал-губернатора, чтобы совместно с другим братом, Густавом, командиром Измайловского полка, арестовать принца и принцессу и выслать их за границу. Затем, конечно, императора уморят и...- и принцесса залилась рыданиями. Миних вскочил и сказал:

   - Ваше высочество! Скажите только слово, и я в один час освобожу вас от этого негодяя!

   - Каким образом? - спросила принцесса.

   Тогда Миних объяснил ей свой план. Регент может рассчитывать только на измайловцев и конногвардейцев. Наоборот, преображенцы слепо пойдут всюду за ним, Минихом. Завтра - то есть, значит, сегодня - очередь держать караул у Зимнего и Летнего дворцов за преображенцами. Следовательно, ничего не будет стоить захватить ночью регента и расправиться с ним по-свойски...

   К моему удивлению, вместо того, чтобы поблагодарить Миниха, принцесса разразилась новыми слезами и градом упреков. Она говорила, что фельдмаршал хочет окончательно погубить ее, что предприятие может и не удаться, что с таким человеком, как Бирон, борьба непосильна,- и кучу всяких других вещей. Миних ушел, видимо, страшно рассерженный. Мне даже показалось, что он буркнул нечто похожее на угрозу...

   Но сегодня рано утром он снова пришел. У принцессы была в это время Менгден, и Юлька быстро повернула все по-своему. Она принялась стыдить принцессу, уверять, чтос хуже все равно не будет и что лучше пойти на риск, чем терпеть такую муку. Принцесса поддалась, согласилась, но дрожала в это время, как осиновый лист! Между прочим, в середине разговора в комнату вошел супруг принцессы, принц Антон, но Менгден, не дав никому опомниться, попросту вытолкнула его, сказав, что его высочеству нечего здесь делать.

   - Этот трус способен еще выдать нас всех! - заметила она, закрыв дверь за принцем.

   - Так вот, милый Жак, что я узнала. Не правда ли, это важно? Но как хорошо будет, когда уберут этого злого урода... Уж я так торопилась к тебе, так торопилась...

   - Любочка! - сказал Шетарди, страстно обнимая гибкий стан девушки.- Завтра поезжай в лавки и набери себе всего, что нужно для самой роскошной шубки,- я все уплачу!

   - О, спасибо, спасибо! - воскликнула Любочка, хлопая в ладоши и затем кидаясь целовать Шетарди.- Какой ты милый! Так это действительно так важно для тебя?

   - Страшно важно! - ответил маркиз.- Но... Черт! Я ничего не понимаю...

   - Чего ты не понимаешь, милый? - спросила Любочка.

   - Да так... У меня свои соображения... Ну, а скажи, ставил ли Миних какие-нибудь условия?

   - Да, и очень много... Но я их плохо расслышала и не запомнила...

   - И это назначено на сегодня?

   - Да, сегодня ночью это должно быть исполнено!

   - Но, Боже мой! - ночью решается ее судьба, а за несколько часов до этого она посылает тебя за мазью!

   - А как ты думаешь, разве последнее для нее не важнее первого? Да и так это вышло: после ухода Миниха принцесса, как я поняла из ее разговора с Менгден, хотела съездить с визитом к жене Бирона, чтобы рассеять подозрения, если таковые имеются,- известное дело, коли совесть нечиста, так везде страхи чудятся... Ну, так вот, принцесса и говорит с досадой, что надо мыться, а то лицо не свежее. Тут Юлька и рассказала ей про твою мазь... Конечно, как меня позвали да попросили к тебе съездить, я вне себя от радости была. Сначала я потупилась и робко сказала, что как бы про меня худое говорить не стали, я-де себя так соблюдаю, так соблюдаю... А Юлька, злющая, наставительно говорит мне, что царские интересы важнее собственной чести...

   - Ах, ты, моя красавица! - страстно шепнул Шетарди, еще крепче прижимая к себе девушку.

   Он понимал, что одна шубка не может еще наградить Любочку в полной мере, что она ждет его ласк... Тут он был вполне "в своей сфере"...

   Прошло немного времени. В дверь постучали. Любочка поспешно оправила на себе, как могла, платье, пришедшее в довольно картинный беспорядок, и чин-чином уселась в дальнем углу дивана. Шетарди тоже привел себя в более приличный вид и подошел к дверям.

   Это был Пьер.

   - Ваше высокопревосходительство,- шепотом доложил камердинер,- только что прибыл его превосходительство шведский посол. Кроме того, Жан доложил, что господин Шмидт кончили копировать документ и желают передать его лично вам!

   - Шмидта проведи в соседнюю комнату, барона - в деловой кабинет.

   - Слушаю-с,- ответил Пьер.

   Извинившись перед Любочкой, Шетарди вышел в соседнюю комнату, где ждал его Шмидт.

   - Ну что? - спросил посол.

   - Царевна не решилась подписать предъявленное мною ей обязательство. Она говорит, что ей нужно подумать...

   - А! Ну пусть думает! - небрежно сказал Шетарди.- Ну, а текст условия?

   - Сожжен мною.

   - Ее высочество ничего особенного не говорила?

   - Нет, но я сам подвергся преследованиям сыщика и еле укрылся от него...

   - А! Это очень важно! Но сейчас мне некогда. Завтра я подробно расспрошу вас об этом... Ну, так у вас для сообщения мне нет ничего такого, что было бы важно знать именно сейчас?

   - Нет, ваше высокопревосходительство, нет.

   - В таком случае благодарю вас от души, идите с Богом!

   Шмидт ушел.

   Шетарди вернулся к Любочке, зайдя предварительно в свою туалетную.

   - Любочка,- сказал он,- мне очень жаль, но приходится просить тебя уехать: пришел человек по важному делу! Вот три банки мази. Значит, надо делать вид, что ты просила для самой себя? Ну, хорошо! Так прощай, дорогая моя, займись шубкой и пришли мне счета! - Шетарди крикнул Пьера.- Пьер,- сказал он,- лошадь барышни отведена за угол флигеля, как я приказал, да? Ну, так оденьте и проводите барышню до кучера; ему лучше не подъезжать к подъезду.

   Шетарди остался один.

   "Hy-c,- сказал он про себя,- а теперь минутку посидим и подумаем. Что же это может значить? С кем играет Миних комедию? С Нолькеном или с принцессой? А может быть - с обоими? Здесь пахнет ловушкой! Любочка говорила, что преображенцы держат караул ночью и перед Зимним, и перед Летним дворцами... А, может быть, Миних просто хотел как-нибудь объяснить свое появление в Зимнем дворце? Он явится арестовать принцессу, а там подумают, что он ведет Бирона? Да, это пожалуй,- самая верная мысль! Но я не выскажу ее Нолькену... Теперь я знаю, что мне делать и какие меры принять!" - и он поспешил в кабинет к Нолькену.

   - Бога ради, простите, дорогой барон, что я вас задержал! - произнес он, приветливо протягивая Нолькену обе руки,- но те сведения, которые я добыл в это время, наверное, послужат мне достаточным извинением!

   - Помилуйте, милый маркиз,- ответил Нолькен,- об извинениях здесь и речи быть не может! Ведь мы работаем с вами заодно, идем к одной цели...

   - О да! - с улыбкой сказал маркиз,- хотя иногда мы и расходимся в мнениях относительно пути, ведущего к этой цели. Ну-с, итак, вы рассчитываете сегодня ночью покончить со всеми нашими неприятностями? Но знаете ли вы, что царевна категорически отказалась подписать известное вам обязательство?

   - Да? Это очень неприятно, но... что же делать? Придется всецело положиться на ее великодушие!

   - Как вы ошибаетесь, милый барон! Я имею самые точные сведения, что царевна однажды сказала в интимном кругу: "Я буду водить шведов и французов за нос, но им от меня все равно ничего не увидеть!"

   - И все-таки для нас иного исхода нет! Хотя мой государь и убежден, что война с Россией была бы своевременной и победоносной, но войны не хочет сенат, а вы знаете, как умалена у нас королевская власть. Для Швеции нет выхода... И вот мне категорически предписано во что бы то ни стало изменить это положение вещей...

   - Но уверены ли вы, что предпринятые вами шаги действительно помогут этому? Уверены ли вы, что Миних, получая от вас деньги, действительно сделает то, чего вы ждете от него?

   - Маркиз! - сказал Нолькен, удивленно откидываясь на спинку кресла,- я не понимаю ваших сомнений!

   - Я сейчас объясню их вам. Не правда ли, Миних поставил вам условием, чтобы половина обещанной суммы была доставлена ему сегодня же?

   - Да, я обещал прислать этот задаток до восьми часов вечера...

   - И вас не удивило, что он желает от вас гарантий, сам не давая никаких?

   - Но мне кажется, что, получив деньги...

   - Полно, милый барон! Меня удивляет, как такой тонкий дипломат, как вы, не видит всей сомнительности подобного положения вещей. Если Миних возьмет с вас деньги и ничего не сделает, то вы лишены возможности кричать об этом, потому что какой же посол согласится сам признаваться, что он давал деньги на ниспровержение существующего законного правительства? Если же Миних сделает, что обещал, но вы не исполните своего обещания, то, став вместе с переворотом у самого кормила власти, он найдет возможность и средства заставить вас дорого поплатиться за обман. Значит, при таком положении вещей, когда Миних гарантирован всем, а вы - ничем, гарантий требуют именно с вас! Даже если бы у меня не было фактов, доказывающих, что вас собираются обмануть, заманить в ловушку, мне достаточно было бы одного этого логического соображения!

   - Но у вас имеются факты?

   - Да, и очень убедительные! - и Шетарди рассказал Нолькену все, узнанное им от Любочки.

   - Но этого не может быть! - воскликнул шведский посол.- Я не могу допустить, чтобы Миних пошел на такой обман! Вас ввели в заблуждение, маркиз.

   - Барон! - ответил Шетарди,- клянусь вам словом французского дворянина и рыцаря, что особа, сообщившая мне эти сведения, заслуживает полного доверия и что до сих пор каждый мельчайший факт, переданный мне ею, подтверждался в точности!

   - Но я не понимаю, как мог Миних... Да и какая выгода?..

   - И это мне нетрудно объяснить вам, барон! Еще тогда, когда ждали смерти императрицы Анны, Миних являлся к царевне Елизавете с предложением своих услуг. Он хотел выговорить определенные условия, но царевна, опасаясь, что ей подставляют ловушку, гневно ответила, что "дочери не пристало торговаться с человеком, всецело обязанным ее отцу". Значит, действуя в пользу царевны, Миних идет на риск. А тут он рассуждает так: ему обещана вами известная сумма, половину он получит от вас, половину выторгует от принцессы Анны в виде разных синекур и наград; в добавление к полной сумме он выторгует себе еще чины, ордена, право на власть; все это он будет иметь наверное. Ну, а Миних - такой расчетливый человек, который идет только на верные комбинации!

   - Боже мой, но вы приводите меня в отчаяние, маркиз! Я положительно не знаю, на что решиться...

   - По-моему, единственно правильным исходом будет послать Миниху записочку, извещающую его в том, что вы не могли достать сегодня деньги и вручите их ему завтра!

   - Но записка может скомпрометировать меня!

   - Нисколько! Вот вам бумага, перо, чернила. Садитесь и пишите: "Дорогой фельдмаршал, очень извиняюсь, что не мог достать сегодня просимое Вами. Если обстоятельства сложатся сегодня благоприятно, то завтра я весь к Вашим услугам". Вот вы и увидите, насколько чисты были намерения фельдмаршала!

   - Мне кажется, что вы правы, дорогой маркиз! - сказал Нолькен, к великому торжеству Шетарди подписывая и запечатывая продиктованную ему записку.- Миних не имеет ни права, ни основания сомневаться в моем обещании. Если же он не исполнит своего - значит, он и не собирался исполнять его! Я сейчас же отправлю записку с одним из моих людей. А теперь до свидания, дорогой маркиз. Большое спасибо вам за громадную помощь, которую вы оказываете мне!.. Но я боюсь,- сказал он уже в дверях,- как бы Миних, осуществив переворот в пользу Брауншвейгского дома, не стал из мести еще ухудшать наше положение?

   - Э, барон, чем он может ухудшить? Положение бесспорно плохо... Да и не бойтесь: я знаю Миниха, знаю и брауншвейгскую чету: торжество Миниха будет калифством на час!

   Он проводил шведского посла до передней, затем, вернувшись к себе в кабинет, с торжествующей улыбкой подошел к железному шкафу, в котором хранились особо ценные вещи и важные документы, достал оттуда несколько табакерок, выбрал одну, отличавшуюся особенно тонкой работой и ценностью, полюбовался на кружевную эмаль, на двойной ряд драгоценных камней, окружавших портрет Людовика XV, спрятал ее в изящный бархатный футляр и отправился совершать свой вечерний туалет. В это время ему по его приказанию уже успели заложить карету. Закутавшись в дорогую шубу, Шетарди уселся и сказал форейтору:

   - На Дворцовую набережную,- дом фельдмаршала Миниха!

  

  

   Фельдмаршал Миних жил не в собственном доме, а в наемном, помещавшемся рядом со старым Зимним дворцом: собственный дом фельдмаршала на Васильевском Острове (где теперь Морское училище) не был еще достроен.

   В описываемое время фельдмаршалу было 57 лет. Мардефельд в депеше от 17-го декабря 1740 года дал ему такую характеристику:

   "У него великолепная фигура, он очень трудолюбив и красноречив. У него большой талант к военному делу, но к той деятельности, за которую он теперь взялся, у него нет и намека на способность, да и вообще у него скорее поверхностный, чем глубокий ум. Его скупость, которую можно назвать ослепительной, сделает то, что он подарит свою дружбу и добрую волю любой иностранной державе, способной осуществить его материальные надежды. Ввиду того, что он совершенно невежествен, он во всем советуется с братом, который обладает педантической эрудицией, но лишен здравого смысла".

   Деятельность, к которой у Миниха, по мнению прусского посла, "не было и намека на способность",- была должность первого министра, полученная Минихом после низвержения Бирона. Да и откуда было взяться этой способности! До сих пор Миниху не приходилось иметь дело с гражданско-административной деятельностью.

   Призванный Петром Великим для рытья каналов, Миних самим провидением предназначался к этой работе, так как происходил из крестьянской семьи, жившей издавна в болотистой части графства Ольденбург, где уже не одно поколение трудилось над отводом вод. Отец Миниха выслужился в датской армии до офицерского чина, и таким образом семья получила дворянское звание.

   Шестнадцати лет (в 1699 г.) Миних-сын поступил на французскую службу по военно-инженерному ведомству, вскоре перешел на сторону врагов Франции и служил под знаменами Евгения Савойского и Мальборо, в чине генерала поступил к Августу II (в 1716 г.), где принялся раздумывать, на чью бы сторону перейти: Петра I или Карла XII.

   Смерть шведского короля вывела Миниха из неприятного положения осла Буридана {Как известно, церковное учение о "грехе" основано на той предпосылке, что человек одарен свободной волей или правом свободного выбора, и потому ответствен за свои деяния. Но были философские школы, отвергавшие свободную волю. Они учили, что человек не свободен в выборе, а подчиняется внешним воздействиям. К их числу принадлежал схоластик Буридан (XIV в.), который в доказательство невозможности существования свободного выбора приводит следующий пример: осла поставили в математической середине между двумя одинаковыми по виду и качеству стогами сена; если у осла существует полная свобода выбора, то при отсутствии какого-либо мотива к предпочтению одного стога другому он должен умереть от голода, так как абсолютно свободная воля не даст остановиться ни на одном из них. С тех пор в литературе положением Буриданова осла стали назвать такое, когда человек не знает, на что решиться и что предпочесть.} и заставила предложить свои услуги России. Но на первых порах его надежды не оправдались. Сначала он был в небрежении, потом ему поручили надзор за прорытием Ладожского канала.

   При Петре II Миних был назначен губернатором Ингрии и Финляндии с командованием расположенными там войсками. Ко дню коронования юного царя Ладожский канал был кончен, и Миниха назначили губернатором С.-Петербурга с пожалованием ему графского титула.

   Честолюбивые замыслы Миниха стали осуществляться только тогда, когда он женился на вдове великого маршала двора Салтыковой, урожденной Мальцан. Жена пустила в ход все свои связи, и Миниха назначили президентом военной коллегии. Тут Миних проявил энергичную и плодотворную деятельность. Он сформировал Измайловский и конногвардейский полки, выделил военно-инженерный корпус в отдельное от артиллерии ведомство, основал шляхетский кадетский корпус и заслужил большую популярность тем, что уравнял в армии иностранцев, получавших прежде двойное жалованье, с русскими.

   Бирон, сильно опасавшийся Остермана, рассчитывал найти в Минихе опору себе против лукавого канцлера. Будущее показало, насколько временщик ошибался в продажном немецком проходимце.

   В дальнейшем Миниху пришлось не раз поддержать славу русского оружия. Он отличился при взятии Данцига, а затем - в кампании против турок 1737-39 годов, которая доставила ему сан фельдмаршала.

   После смерти Анны Иоанновны Миних, имевший право сказать про регентство Бирона, что и "моего тут капля меду есть", сильно разочаровался в своих надеждах на герцога: Бирон не был расположен давать особенный ход честолюбивому фельдмаршалу и сумел даже ударить его по самому больному месту - скупости. Это заставило Миниха бросаться во все стороны, предлагая свои услуги принцессе, Анне Леопольдовне, царевне Елизавете, послам - всем, кто был расположен достаточно дорого оценить его содействие.

   Шетарди был отчасти прав, когда объяснил себе переговоры фельдмаршала с принцессой Анной Леопольдовной военной хитростью, желанием "отвести глаза", но только отчасти - Миних считался с возможностью арестовать Бирона для торжества Анны Леопольдовны на случай, если шведский посол не оправдает своих обещаний. Вот почему он "про запас" выговорил себе у принцессы ряд условий.

   Теперь, когда ему доложили о прибытии французского посла, Миних был в самом отвратительном расположении духа. Сначала его напугал Бирон. Миних обедал у него со всем своим семейством; герцог был очень рассеян, молчалив и вдруг обратился к фельдмаршалу со странным вопросом: приходилось ли ему, Миниху, участвовать в ночных предприятиях военного характера?

   Фельдмаршал вскоре убедился, что Бирон даже не думает подозревать что-либо, но все-таки этот вопрос внушил ему дурные предчувствия. А тут еще записка Нолькена... Черт знает что! Вдруг Нолькен самым спокойным образом обманет его? Он откроет царевне Елизавете дорогу к престолу, а вместо обещанной суммы Нолькен с Елизаветой Петровной отправят его в Сибирь?

   И Миних не знал, на что решиться. Рискнуть или нет? Ведь положиться на Анну Леопольдовну тоже нельзя! Но с другой стороны, почему Нолькен вдруг уклонился от присылки задатка? Может быть, Бирон действительно осведомлен обо всем, и ему, Миниху, попросту готовят ловушку?

   Под влиянием всех этих тревожных дум Миних принял французского посла очень неохотно и почти невежливо. Но Шетарди сделал вид, будто ничего не замечает.

   - Простите, дорогой фельдмаршал,- сказал он, отвешивая Миниху изысканный поклон,- простите, что я тревожу вас в такой поздний час. Но меня задержали, а мне хотелось непременно сегодня же передать вашему высокопревосходительству слова моего августейшего повелителя, который глубоко ценит ваше благосклонное отношение к Франции и просит вас принять в залог своей признательности эту безделушку.

   Маркиз изящным жестом раскрыл футляр и с грациозной улыбкой протянул фельдмаршалу табакерку, ловко повернув ее перед жирандолью так, чтобы засверкали драгоценные камни.

   - Какая прелесть! - воскликнул Миних, жадно впиваясь в крупные бриллианты и прикидывая в уме стоимость табакерки.- Но присядьте, дорогой маркиз! Сделайте честь моему скромному дому! Какая прелесть, какая прелесть! - повторил он, любуясь игрой камней.- Я очень-очень тронут, но и смущен тоже - за что мне такая милость?!

   - Но помилуйте, господин фельдмаршал,- с негодованием вскричал посол,- я нахожу, что это - пустяк, который совершенно не способен оплатить вашу известную во всем мире лояльность. Я надеюсь, что вскоре буду иметь честь более существенно доказать вам этот пустячок. Я еще утром хотел ехать к вам, но сначала задержали спешные депеши, а потом приехал Нолькен, который продержал меня чуть ли не три часа; хотя я и не мог исполнить его просьбу, но он все не отставал.

   - Какую просьбу? - поспешно спросил Миних.

   - Я, кажется, совершил нескромность...- с отлично разыгранным смущением ответил Шетарди.- Но мы ведь - друзья, дорогой фельдмаршал, и вы не выдадите меня?

   - Может ли быть и речь об этом!

   - Так вот: этот чудак приезжал ко мне с просьбой ссудить ему довольно значительную сумму. Кому-то он что-то обещал - уж, наверное, здесь женщина замешана! Но ведь обещать легко, а как достать денег, когда касса безвозвратно пуста? У Нолькена не только нет денег сейчас, но я знаю, что у него не скоро еще будет мало-мальски приличная сумма!

   - И что же, вы отказали ему? - с нескрываемым интересом спросил Миних.

   - Ну, конечно! - с видом глубочайшего убеждения ответил Шетарди.- Я не настолько богат, чтобы кидать такие суммы по-пустому. Ведь Швеция окончательно разорена и живет мелкими займами...

   - Так вот оно что! - злобно вскрикнул Миних, но сейчас же спохватился.- Так, так! Это очень интересно...- Он замолчал и некоторое время молча смотрел на посла, не зная, как приступить к интересовавшему его предмету.- Как вы чувствуете в России? - спросил он наконец.

   - Благодарю вас, я вполне сроднился с этой очаровательной страной! - ответил Шетарди.

   - Но мне кажется, что положение иностранного министра в России теперь вообще очень трудно?

   - Но почему?

   - Время неспокойное... Во всех углах родятся заговоры.

   - Дорогой фельдмаршал, какое дело иностранному послу до заговорщиков? Он аккредитован к законному правительству и считается только с ним одним.

   - Но не все считают настоящее правительство законным. Находятся люди, которые утверждают, будто законные права на стороне цесаревны Елизаветы...

   - Что касается этого...- сказал Шетарди, делая небрежный жест рукой.- Можно ли серьезно говорить о правах царевны? Ведь закон Петра Великого не признает прав, а предоставляет монарху самому избирать себе наследника. Да и мне кажется, что нельзя говорить о заговоре в пользу царевны Елизаветы, так как она первая и в мыслях не держит короны...

   - Вы плохо осведомлены, маркиз!

   - О, нет! Мне много приходилось по-дружески болтать с царевной. Она сама сказала мне, что все ее претензии - просто вымысел. Мало того, она находит, что при настоящем положении вещей вступление на престол - очень неблагодарная задача. "Без людей,- сказала она,- править нельзя, а все теперешние годятся только на виселицу!" Я спросил ее, что она сделала бы, если бы роковая случайность устранила всех прочих лиц и ей волей-неволей пришлось вступить на трон. "Прежде всего,- ответила она мне смеясь,- я поручила бы теперешних министров, генералов, президентов, фельдмаршалов и т. п. заботам палача!"

   - Так вот как? - с еле сдерживаемой злобой повторил Миних.- Всех нас, значит, к палачу?

   - Но, дорогой фельдмаршал, царевна не называла имен.

   - А к чему имена? Всех нас - и делу конец! Так, так! Слава Богу только, что царевна не думает о престоле, как вы говорите, а если и думает, так ей придется наткнуться на людей, которым вовсе не желательно свести близкое знакомство с палачом... Так, так...

   - Ну, а теперь, дорогой фельдмаршал, позвольте мне откланяться и пожелать вам всего хорошего! - сказал Шетарди, видевший, что все брошенные им семена тут же дали желаемые ростки.

   Миних для вида удерживал его, но был даже рад, когда посол ушел.

   - Так, так! - в десятый раз повторил Миних, оставшись один.- Хорошо, что я узнал все это заблаговременно! Ну, погоди же ты! Я разыграю тебе хорошенькую комедию!

   Он приказал заложить лошадь и направился к Преображенским казармам, чтобы подобрать соответствующий состав людей для караульного наряда, которому предстояло около одиннадцати часов вечера сменить измайловцев. Он знал приблизительно, кто из солдат тяготеет в сторону Елизаветы Петровны, а кто - в сторону Анны Леопольдовны. К Летнему дворцу, где жил с семьей герцог, он решил назначить первых, к Зимнему - вторых!

   И всю дорогу старый фельдмаршал шептал сквозь зубы полные раздражения угрозы...

   А Бирон точно предчувствовал, что над его головой собираются тучи. Весь день он был задумчив и мрачен и, чем ближе время подходило к вечеру, тем более усиливалась его непонятная тревога.

   - Болен я, что ли? - спрашивал он себя.- Ведь ничего мне не грозит, и еще несколько дней...

   Несколько дней! Иногда и час один, а не то что несколько дней, способен изменить всю человеческую судьбу!

   Назойливая мысль нашептывала:

   "Что было бы со мной, если бы императрица Анна умерла на несколько дней раньше? Сложил бы давно на плахе голову! Вот что такое несколько дней... Но ведь опасности ниоткуда не видать? Положим, она всегда была, но ведь сегодня ее не больше, чем в любой другой день? Так откуда же эта тревога, откуда эта подавленность?"

   За обедом, на котором присутствовало много посторонних, Бирон был настолько молчалив и рассеян, что гостям было очень не по себе, и они в первый удобный момент стали прощаться.

   Герцог не удерживал их. Только одного графа Головкина он крепко ухватил за рукав и шепнул:

   - Погоди, не беги от меня! Мне тяжело, меня что-то невыносимо гнетет! Мне прямо страшно становится одному!

   Он был так удручен, что даже не заметил выражения неприятной растерянности, отразившейся на лице графа.

   - Не держали бы вы меня, ваше высочество! - смущенно ответил Головкин.- Что-то не по себе мне... Знобит, головая тяжелая...

   - Эх ты! - с горечью сказал Бирон.- А еще другом называешься! Друг до черного дня! Пустяшное нездоровье побороть не можешь, когда мне так невыносимо тяжко!

   - Да я не о себе, а о вашем высочестве больше! - залебезил Головкин.- Я что? Я обойдусь. Но и вы, герцог, сдается мне, не очень-то здоровы... Вам бы прилечь, сном все пройдет...

   - Обо мне ты уж не беспокойся, брат! - отрезал Бирон.- Что же касается нашего здоровья, то у меня имеется хорошее лекарство!

   Бирон велел подать бутылку вина и два кубка. Головкину оставалось только подчиниться: он рисковал навлечь на себя подозрения...

   Но и доброе старое вино не могло успокоить тревогу собутыльников, и беседа не клеилась. Скажут слово, да и молчат, молчат. Потом, через четверть часа, еще слово...

   Только, когда было покончено с третьей бутылкой, Бирон заговорил.

   - Не знаю, почему, но меня сегодня особенно неотступно преследует образ покойной императрицы,- сказал он, тяжело опуская голову на руки.- Совесть меня мучит, граф... Почему не уберег, не уследил... Эх! - стоном вырвалось у него.- Жила бы да жила она!

   - Да в чем же вы можете винить себя, герцог? - возразил граф.- Ведь болезнь - не свой брат!

   - Эх, что болезнь! - отмахнулся от него регент.- Ты-то знаешь, что такое болезнь вообще, да и что за болезнь была у императрицы?

   - Но я - не доктор...

   - А доктора, думаешь, знают? Надо что-нибудь сказать, вот они и брешут. Отравить - на это они мастера, а болезнь распознать, да вылечить - ну, тут они все равно, что слепые... Что болезнь! Когда жизнь идет гладко, ровно, так и с болезнью до глубокой старости проживешь; а огорчения, заботы - вот неизлечимая болезнь, которая быстрее всего сводит в могилу!

   - Но ведь вы всецело стояли на страже!

   - Да оставь, Головкин! - с досадой крикнул герцог.- Надоели мне эти сладкие слова! Сам знаю, что знаю...

   Он опять замолчал, погрузившись в воспоминания. Часы пробили половину одиннадцатого. Головкин вздрогнул и опасливо уставился на циферблат.

   - Как сейчас помню,- тихо, словно обращаясь к себе, сказал герцог,- была холодная, дождливая осенняя погода, а мне пришло в голову поехать кататься верхом. Императрица отнекивалась, но я... Ах, не всегда я обращался с ней так, как подобало! Следы ног ее целовать бы мне..., а я... Как сейчас помню: приехали мы с катанья, а на другое утро она и слегла {Между прочим, про это обстоятельство упомянуто в обвинительном 1 акте, составленном против Бирона.}.

   И опять наступила долгая, долгая пауза... Часы пробили одиннадцать.

   - Недужится мне уж очень,- робко сказал Головкин,- пойти мне, что ли?

   - Ты пойми,- не слушая его, сказал герцог,- ведь я вовсе не искал регентства. Мне тяжело было примириться с мыслью, что придется управлять этой страной, которая никогда не простит мне моего иноземного происхождения. Но что мне было делать, куда деваться? Ведь у меня семья... Правда, и в России, и везде за границей - в Пруссии, в Австрии, да и мало ли где - у меня имения. Но если я сегодня выпущу власть из рук, разве меня оставят в покое? Все - враги, все зубы точат! Про Россию и говорить нечего. Но, думаешь, даст мне прусский король либо австрийская императрица жить спокойно? Как бы не так! Сейчас начнут сводить счеты за старое! А из-за кого все это? Все из-за России, которая меня ненавидит! Мне негде голову преклонить, Головкин, я один, один, один!..

   - Ваше высочество,- настойчиво сказал Головкин, опасливо посматривая на циферблат.- Вам положительно необходим покой. Позвольте, я провожу в опочивальню, ваше высочество!

   - "Ваше высочество!" - с горечью повторил Бирон.- А ты думаешь, простят мне когда-нибудь, что я заставил сенат присвоить мне этот титул?.. Но ты прав! - сказал он, вставая.- Мне нужен покой. Вино начинает сказываться, меня клонит ко сну... Вот единственный верный друг, который не изменяет... Только вот что, граф, сначала мы пройдем в зал, где стоит гроб императрицы. Хочется мне поклониться ее праху!

   - Слава тебе, Господи,- шепнул Головкин, следуя с облегченным видом за Бироном.

   Хотя со дня смерти императрицы Анны Иоанновны прошло уже около месяца, но похорон еще не было, и гроб с высочайшими останками, украшенный императорскими гербами и тонувший в цветах, стоял в одном из залов Летнего дворца, громадные восковые свечи придавали всему какой-то жуткий колорит своим трепещущим светом, и лица неподвижно вытянувшихся гвардейцев, стоявших почетным караулом у гроба императрицы, казались мертвенными, неживыми.

   Головкин остался поближе к дверям. Бирон подошел к гробу и долго смотрел на него, шепча немецкую молитву.

   - Прощай, дорогой друг! - сказал он наконец,- прощай, моя единственная опора! Я хотел бы скорее быть с тобой!

   Он подошел к Головкину, взял его под руку и вышел с ним из зала.

   В следующей комнате к нему поспешно подошел молодой офицер из дворцового караула. Это был знакомый нам Мельников.

   - Ваше высочество! - сказал он, вытягиваясь в струнку перед регентом,- караул задержал какого-то человека, назвавшегося гоф-комиссаром Липманом. Несмотря на запрещение вашего высочества кому бы то ни было входить во дворец, Липман настойчиво пытался пробраться сюда и грозит немилостью вашего высочества, если о нем не будет доложено, так как у него имеется дело первой важности!

   - А, понимаю! - сказал Бирон.- Потрудитесь сказать этому господину, что я считаю его домогательства наглостью. Для приема являются утренние часы, а не ночь!

   Мельников ушел.

   "Пронюхал что-нибудь, еврей!" - с тревогой подумал Головкин.

   - Я понимаю, что ему нужно,- злобно заговорил Бирон, с обычной для него легкостью переходя от мрачной подавленности к потребности обрушиться на кого бы то ни было, что бывало с ним обыкновенно после неумеренного питья.- Представь себе, граф, третьего дня я вызвал к себе эту собаку, которая мне всем обязана, и предложил устроить заем, весьма необходимый казне. А этот негодяй решился ответить мне, что заем невозможен, пока правительство - то есть я - не примет некоторых необходимых мер для своего упрочения. Он хотел было перечислить мне эти меры, но я попросту выгнал его вон, пригрозив, что в двадцать четыре часа вышлю его из России! Какова наглость! Всякое животное осмеливается посягать на власть! Ну, теперь он, верно, понял, что его дело плохо - прослышал, должно быть, что я уже послал курьера за границу, вот и прибежал. Ну, да погоди! Набегаешься ты у меня еще!

   Они прошли дальше, направляясь к выходу. Но вскоре Мельников явился опять.

   - Ваше высочество! - сказал он.- Осмелюсь доложить, что гоф-комиссар настаивает на том, чтобы его пропустили. Он говорит, что явился к вашему высочеству не по собственному делу, а по вашему и что может приключиться плохое дело, если его не допустят...

   - Так прогнать его прикладами, если он добром не хочет уйти! - чуть не с пеной у рта крикнул Бирон.- По моему делу! Я думаю, что по своему делу даже этот нахал не решился бы тревожить меня в такое время! Потрудитесь выпроводить его, а если вы осмелитесь еще раз доложите мне о нем, то я разжалую вас в солдаты и подвергну телесному наказанию. Вы недостойны ни дворянского звания, ни офицерского чина, если осмеливаетесь заставлять два раза повторять себе приказ! Ступайте!.. Вот таковы они все, эти русские офицеры,- заворчал он, когда Мельников, покрасневший от обиды, ушел.- Ни малейшего понятия о дисциплине! Только немцы и умеют служить! Ну, да погоди, дай срок! Я весь этот мятежный полк расформирую по армейским частям! Всякий м