Маркевич Болеслав Михайлович - Типы прошлого

льно справиться съ своимъ тулупомъ и застегнуть его на всѣ крючки, обернулся ко мнѣ и разразился смѣхомъ,

   - Ну, отецъ мой, одолжили вы меня! молвилъ онъ.- Ужь точно, можно съ Федромъ сказать: ex monte nascitur ridicuпus mus,- гора мышенкомъ разрѣшилась, все равно что программа иного изъ нашей брат³и, ученыхъ. Благо, не долго рожала; вечеръ не пропалъ!.. Одно вотъ скверно,- докторъ указалъ мнѣ рукой сквозь наступавшую мглу на скученный на одной сторонѣ шоссе и застрявш³й за нашими санями обозъ, вокругъ котораго похаживали извощики, похлопывая себя рукавицами по плечамъ и нетерпѣливо постукивая валенками по хрустѣвшему снѣгу,- за что мужичкамъ-то лишн³й часъ мерзнуть приходится изъ-за барскаго вздора? А впрочемъ, промолвилъ онъ беззаботно,- помните Мочалова въ Гамлетѣ:

  

   Оленя ранили стрѣлой,

   А лань здоровая смѣется;

   Заснулъ одинъ, не спитъ другой,

   И такъ на свѣтѣ все ведется!

  

   И докторъ всю дорогу проговорилъ о Мочаловѣ. Я довезъ его и поѣхалъ домой.

  

  

   Два дня послѣ этого происшеств³я, я скакалъ по Владим³рской дорогѣ въ нижегородскую деревню, куда призывало меня неожиданное извѣст³е о болѣзни матери. Этотъ печальный случай избавилъ меня отъ всякихъ явныхъ и неявныхъ послѣдств³й "истор³и", по поводу которой въ это время гудѣла, какъ водится, вся Москва, отъ Остоженки до Басманной. Я едва успѣлъ, предъ отъѣздомъ, написать въ Кемскому нѣсколько словъ о случившемся, прося его подать о себѣ вѣсть.

   Вернувшись въ Москву, въ траурѣ, на Ѳоминой недѣлѣ, я нашелъ у себя отвѣтъ Кемскаго на мое письмо. Оно занимало всего полстраницы. Морякъ извѣщалъ меня о прибыт³и своемъ въ Николаевъ и благодарилъ за дружбу. Онъ, очевидно, ограждалъ себя преднамѣренною сухостью этого письма отъ всякой попытки съ моей стороны продолжать съ нимъ переписку.

   "Все кончено между нами", сказалъ я себѣ съ грустью; "онъ не проститъ мнѣ того, чему я былъ невольнымъ свидѣтелемъ, и мысль обо мнѣ неразлучна теперь для него съ мыслью о самыхъ тяжкихъ минутахъ его жизни... Но гдѣ же она, роковая красавица? что ея отецъ?" думалъ я, припоминая въ первый разъ послѣ двухъ мѣсяцевъ, проведенныхъ въ отчаянной тревогѣ у постели умирающей, о дѣйствующихъ лицахъ этой необъяснимой драмы.

   Чемисаровыхъ не было въ Москвѣ, узналъ я отъ Чесмина. Еще на первой недѣлѣ поста они уѣхали въ деревню совершенно неожиданно, такъ какъ старикъ генералъ былъ довольно сер³озно боленъ, и пользован³е его, по словамъ докторовъ, далеко не было кончено. Въ городѣ приписывали этотъ внезапный отъѣздъ размолвкѣ отца съ дочерью, которая, объяснялъ мнѣ Чесминъ, оказывается по уши влюбленною въ Звѣницына, между тѣмъ какъ отецъ прочитъ ее за Кемскаго. Лысый, но чувствительный ма³оръ не сомнѣвался въ этомъ.

   - Счастливецъ Звѣницынъ! говорилъ онъ своимъ забавно-плаксивымъ голосомъ: - въ ротмистры, слышно, произведенъ, лейбъ-эскадрономъ командуетъ, любимъ этакою царицей, да еще, къ довершен³ю всего, въ мученики попалъ, только что акаѳистовъ не поютъ ему!

   - Какъ, въ мученики?

   - Да такъ; съ тѣхъ поръ, когда васъ всѣхъ, дуэлистовъ-то, Буйносовъ на большой дорогѣ какъ перепеловъ накрылъ, помнишь? Вотъ, съ той поры Секкаторовъ и пустилъ въ ходъ фразу: Звѣницынъ - martyr de l'honneur. Женск³й полъ и подхватилъ: и вопятъ онѣ теперь всѣ въ одинъ голосъ: Звѣницынъ martyr de l'honneur. Поди ты съ ними, разговаривай.

   - Недаромъ, видно, сказалъ я,- Вашневъ его Густавомъ-Адольфомъ звалъ.

   - Вашневъ, вотъ еще непроходимая ракалья! воскликнулъ Чесминъ.- Толкнулся было онъ къ Чемисаровымъ. Пр³ѣхалъ съ визитомъ, непрошенный, негаданный. Старикъ генералъ велѣлъ ему сказать, что онъ незнакомыхъ ему лицъ не принимаетъ. Такъ Вашневъ-то, со злости, сталъ распускать сплетни про нашу божественную, будто Звѣницынъ не первый предметъ ея страсти, и что она, еще въ деревнѣ, хотѣла выйдти замужъ за какого-то музыканта, который, не добившись, разумѣется, соглас³я отъ отца ея, взялъ да и зарѣзался.

   Я навострилъ уши.

   - Кто же былъ такой музыкантъ, не слыхалъ?

   - Да никакого, вѣроятно, и не было, хотя Вашневъ клянется-божится, что объ этомъ вся К-ая губерн³я знаетъ. Что возьметъ какой-нибудь Вашневъ выдумать! Однако Крусановъ на первыхъ же порахъ осадилъ его,

   - Крусановъ?

   - Ну да, вѣдь это по его части: не смѣй о дѣвушкѣ дурно отзываться. Онъ и пригрозилъ ему написать старику Чемисарову, что вотъ-молъ такой-то Вашневъ распускаетъ про вашу дочь неблаговидные слухи. Такъ тотъ такъ испугался, что цѣлую недѣлю прятался отъ насъ: неравно, думаетъ, и въ самомъ дѣлѣ донесутъ на него. Вотъ ужь по пословицѣ: блудливъ какъ кошка, а трусливъ какъ заяцъ.

   - А что Крусановъ? спросилъ я.

   - Въ эмпиреяхъ обрѣтается, любезный другъ. Иль ты не знаешь? Вѣдь его Ольга Николаевна овдовѣла; повезъ онъ ее въ деревню. Черезъ годъ свадьба. Я заранѣе шаферомъ приглашенъ.

   - Что же, и прекрасно!

   - Еще бы! Вѣдь премиленькая, и съ состоян³емъ, и сколько лѣтъ толстяка этого любитъ,- поди вотъ!... Нѣтъ, братъ, видно, одного меня обнесли чаркой на жизненномъ пирѣ, объявилъ ма³оръ, вздыхая, закатилъ глаза подъ свой нескончаемый лобъ и погрузился въ задумчивость.

   - И ты ничего болѣе о Чемисаровыхъ не знаешь? переспросилъ я его.

   - Что и откуда мнѣ знать! отвѣчалъ Чесминъ угрюмо,- уѣхали, и концы въ воду.

   "И концы въ воду, дѣйствительно," подумалъ я. "Видно въ книгѣ судебъ написано, никогда не узнать мнѣ этой тайны..."

   Вскорѣ послѣ приведеннаго мной разговора, я навсегда покинулъ Москву.

  

  

   Четыре года тому назадъ, {Писано въ 1865 году.} въ концѣ августа, возвращаясь въ Росс³ю изъ Итал³и, гдѣ пробылъ нѣсколько лѣтъ сряду, я попалъ случайно въ Баденъ.

   Сезонъ былъ въ полномъ разгарѣ; подходило время скачекъ. Погода стояла чудесная. Городъ кишилъ, словно расходивш³йся муравейникъ. Цѣлый день гремѣла музыка у Conversationshaus'а. На улицахъ слышались звуки, принадлежавш³е къ самымъ разнороднымъ нарѣч³ямъ земнаго шара; разноплеменная, праздничная толпа неслась на встрѣчу пр³ѣзжему: Тирольцы въ высокихъ шляпахъ, украшенныхъ лентами, цвѣтами и птичьими чучелами, поселянки изъ Шварцвальда въ своихъ причудливыхъ головныхъ уборахъ, австр³йск³е воины, неукоризненно приличные, и Пруссаки, похож³е на оловянныхъ куколъ; Мулаты въ нанковыхъ пиджакахъ и голубыхъ галстукахъ; длиннозубыя Англичанки-няньки съ питомцами въ поддевкахъ и плисовыхъ шароварахъ; художники изъ Дюссельдорфа, свѣтлоок³е и стройные, какъ молодой Пикколомини Шиллера, и тяжелые филистеры съ вонючею сигарой въ зубахъ; обывательки изъ Варшавы, въ патр³отической "жалобѣ" увѣшанныя эмблематическими цѣпями, кольцами, распят³ями, съ вызывающимъ взглядомъ изъ-подъ лицемѣрныхъ рѣсницъ, и улыбающ³яся на нихъ наши знакомыя, широк³я степныя лица. Здѣсь былъ и весь этотъ побродяжный и тунеядный парижск³й м³ръ, что сидитъ каждый день отъ часу до семи на Итал³янскомъ бульварѣ, въ Café anglais и maison d'Or, и отъ семи до полуночи въ авансценахъ Оперы, Пале-Рояля и Оффенбаховскихъ Буффовъ, всѣ эти джентльмены сомнительнаго происхожден³я и громк³я имена съ сомнительною репутац³ей, герои baccarat и герои стипльчезовъ, agents de changea, литературные сплетники и театральные критики, биржевые игроки и наглыя фрины съ неизбѣжными меценатами своими, boyards russes всѣхъ нац³й, возрастовъ и видовъ. Весь этотъ людъ умиралъ за рулеткой, объѣдался у Вебера, голосилъ безъ умолку на своемъ циническомъ argot и надрывался смѣхомъ до тошноты, до обморока. Представители французскаго ума, de l'intelligence franèaise, драматурги, романисты, поставщики "mots" въ Charivari и Figaro, борзописцы premiers Paris и наполеоновскихъ брошюръ, стучали костяшками домино и поглощали абсентъ отъ ранняго утра до поздней ночи предъ лицомъ и въ назидан³е поучаемой ими Европы. Теккереевск³е Ньюкомы, кептены на полужалованьи, съ женами и цвѣтущими дочерьми, гуляли стадами по Лихтентальсвой аллеѣ, взбирались на ослахъ на высоты Альтшлосса и прилежно отплясывали на даровыхъ балахъ Conversation'а, въ видахъ все того же полезнаго гимнастическаго упражнен³я. Старые и юные Durch и Erlaucht'ы изъ Almanach de Gotha отличались благонрав³емъ, достойнымъ потомковъ благородныхъ предковъ, и, не поддаваясь никакимъ разорительнымъ соблазнамъ, занимались платоническимъ ферлакурствомъ за русскими барынями. Русск³я барыни засѣдали подъ особымъ, имъ исключительно посвященнымъ и даже окрещеннымъ въ честь ихъ "русскимъ", деревомъ, на самомъ видномъ мѣстѣ гулянья, и глядѣли оттуда, какъ съ Монблана, на остальное человѣчество. Онѣ, повидимому, главенствовали въ Баденѣ и даже безаппелляц³онно. Осторожно и потупясь, какими-то сконфуженными тѣнями, старались проскользнуть мимо ихъ злополучные кринолины, не признанные ими, и шляпки съ фазановымъ крыломъ, имѣвш³я несчаст³е подвергнуться, вслѣдств³е какихъ-то невѣдомыхъ соображен³й, ихъ безпощаднымъ приговорамъ. Наѣзж³е журнальные хроникеры и изъѣденные золотухой сыны Сенъ-Жерменскаго предмѣстья возглашали хоромъ: "il n'у а plus de grandes dames que les dames russes!" Торжество было полное. Но, Боже мой, еслибъ знали эти бѣдныя, настоящ³я и самодѣльныя princesses russes, какимъ анаѳемамъ предавали въ это же время "новые люди" ихъ родины все это "отжившее сослов³е", котораго онѣ такъ упорно изощрялись явить себя достойными представительницами въ нѣмецкомъ городѣ Баденъ-Баденѣ, предъ лицомъ европейской high life и парижской благодѣтельной гласности! Но баденск³я princesse russes не подозрѣваютъ и по нынѣшн³й день существован³я бывшихъ этихъ "новыхъ людей" въ любезномъ ихъ отечествѣ, какъ не подозрѣваютъ онѣ, впрочемъ, кажется, и того, что у нихъ есть какое-то отечество...

   Весь этотъ гамъ и праздничное возбужден³е, и игра крохотныхъ людскихъ тщеславьицъ и trente et quarante, въ которую, сказывали, одинъ милый господинъ изъ донскихъ степей, пьяный до положен³я ризъ, выигралъ сто тысячъ франковъ въ одинъ присѣстъ, къ великой потѣхѣ присутствовавшей при этомъ галлереи, и бархатные глаза двухъ сестеръ-креолокъ,- все это, пожалуй, могло быть и привлекательно, и забавно. Но я спѣшилъ въ Росс³ю. Къ тому же я ѣхалъ изъ Итал³и; тамъ въ это время кишилъ людской муравейникъ въ виду иныхъ интересовъ, иныхъ цѣлей...

   Я собирался уже ѣхать изъ Бадена; неожиданная встрѣча измѣнила мои намѣрен³я. Проходя однажды послѣ обѣда по гулянью, я подошелъ купить сигаръ въ табачной лавкѣ, по сосѣдству стараго каштана, извѣстнаго подъ кличкой "русскаго" дерева. Въ тѣни его засѣдало, по обыкновен³ю, довольно многочисленное общество, дамы кружкомъ за небольшимъ столикомъ, мущины рамкой вокругъ дамъ. Къ послѣднимъ примыкалъ какой-то господинъ въ андалузской шляпѣ и розовомъ галстукѣ, сидѣвш³й на балансѣ, на переднихъ ножкахъ своего стула, въ весьма неловкомъ и даже небезопасномъ для него положен³и. Но пододвинуть стулъ свой впередъ, поближе къ кружку, онъ какъ будто не рѣшался, какъ не рѣшался, повидимому, и ввернуть свое слово въ общ³й разговоръ, а ограничивался какими-то невнятными мычан³ями и тѣми блуждающими улыбками, которыя такъ предательски выдаютъ человѣка, чувствующаго себя по той или другой причинѣ не по себѣ.

   "Гдѣ это я видѣлъ это лицо?" думалъ я, расплачиваясь съ обязательнымъ лавочникомъ, который, въ видѣ прем³и за забранныя мной сигары, предложилъ мнѣ получить даромъ пачку папиросъ Лаферма: Русскаго, извѣстно, этотъ народъ верхнимъ чутьемъ чуетъ.

   Розовый галстухъ вскочилъ внезапно съ мѣста, какъ бы несказанно обрадовавшись. Стулъ его будто только того и ждалъ: грохнулся, подломанный, на асфальтъ тротуара. Весь кружокъ всполошился; кто-то вскрикнулъ, всѣ обернулись. Какая-то госпожа, съ библейскимъ типомъ лица, глянула чрезъ плечо на виновнаго, потомъ на свою сосѣдку, крупную блондинку, какъ бы спрашивая: d'où sortil, ce quidam? Блондинка, дама очевидно петербургскаго происхожден³я, презрительно повела губами.

   Но виновный ничего уже этого не видѣлъ. Онъ стремился во мнѣ съ распростертыми объят³ями.

   - М***, вы ли? Боже мой, сколько лѣтъ, сколько зимъ!

   Нельзя было ошибиться: эта мягкая рѣчь, этотъ сдобный баритонъ могли принадлежать единственно просвѣщенному г. Секкаторову.

   Дѣйствительно, это былъ онъ, значительно облысѣвш³й и потучнѣвш³й. Что же дѣлать? Видно и съ Секкаторовымъ безпощадно время.

   - Свѣжо предан³е... Давно-ли мы, кажется, съ вами въ Москвѣ... какъ я, право, радъ!... восклицалъ онъ между тѣмъ, подхватывая меня подъ руку и таща за собой въ сторону противоположную "русскому" дереву.

   "Плохо, видно, приходилось тебѣ тамъ" подумалъ я, поневолѣ слѣдуя за нимъ:- "не изъ чего бы, кажется, приходить въ теляч³й восторгъ".

   - Вы откуда и куда? спрашивалъ онъ меня и, узнавъ, что изъ Флоренц³и, неизвѣстно почему вздохнулъ и сообщилъ мнѣ, что онъ прямо изъ Росс³и.

   - Что тамъ подѣлывается? спросилъ я.

   - Въ Росс³и? Помилуйте, громадное событ³е совершилось 19-го февраля! Или вѣсти не дошли до вашего прекраснаго далека, любезный другъ? примолвилъ онъ, трепля меня по рукѣ и словно весь расплываясь отъ удовольств³я.

   - Я ѣду въ деревню уставныя грамоты писать; мнѣ было бы интересно знать, что какъ крестьяне...

   - Управляющ³й мнѣ пишетъ: миръ, тишина и благоденств³е! Да и можно-ли было сомнѣваться? Вѣдь это одинъ князь Петръ Ивановичъ можетъ доказывать, что намъ съ свободой не справиться, какъ мартышкѣ съ очками. За то же вѣдь князь Петръ Ивановичъ...

   Отъ него такъ и понесло Сухаревою башней. Я поспѣшилъ перебить его.

   - А сами вы въ деревнѣ не были?

   - Не былъ. Признаюсь, рвался въ Европу. Вы согласитесь, что лучшаго момента нельзя было выбрать, потому, согласитесь, до сихъ поръ что мы были? Варвары, Скиѳы-рабы, на которыхъ еще Геродотъ съ презрѣн³емъ указывалъ пальцемъ. Вѣдь Скиѳы мы были, вы согласны?

   - Конечно, конечно, подтвердилъ я.

   Я готовъ былъ и не на это согласиться.

   - А теперь мы можемъ съ вами смѣло протянуть руку каждому иностранцу и сказать ему: "Любезный мой, не сердись, мы также сыны свободнаго народа; полно давить насъ подъ исполинскою пятой твоей гражданственности!^и

   "Господи, Боже мой! Давить подъ пятой гражданственности!" повторилъ я мысленно, глядя на него уже съ нѣкоторымъ страхомъ.

   А онъ даже руки разставилъ, точно волчокъ спустилъ. Сколько такихъ волчковъ наспускалъ онъ, воображаю, въ эти десять-двѣнадцать лѣтъ, въ московскихъ-то салонахъ!

   Мы подошли между тѣмъ къ Conversationehaue'у.

   - Вы во что проигрываетесь: въ рулетку или въ trente et quarante? спросилъ онъ меня.

   - Да ни во что; я съ пр³ѣзда еще и не заходилъ сюда.

   - Всѣ добродѣтели! воскликнулъ онъ, насмѣшливо кланяясь мнѣ. - Вашему другу не мѣшало бы, кажется, поучиться у васъ воздержности: онъ болѣе двадцати тысячъ франковъ успѣлъ уже спустить à la rouge.

   - Какому это другу? спросилъ я съ удивлен³емъ: - у меня здѣсь и хорошихъ знакомыхъ никого не оказывается.

   - Развѣ вы и съ нимъ расходитесь? съ паутинно-тонкою ирон³ей спросилъ г. Секкаторовъ, по старой привычкѣ своей тотчасъ же и обидѣвш³йся моими словами.

   - Съ кѣмъ же это наконецъ?

   - Да съ господиномъ Кемскимъ. Или вы съ нимъ еще не видѣлись?

   - Съ Кемскимъ? Онъ здѣсь?

   - Здѣсь именно, отвѣчалъ Секваторовъ, указывая на игорныя залы здан³я, предъ которымъ мы стояли,- отъ утренней зари и до вечерней зари. Я его тотчасъ же узналъ, хотя онъ такъ измѣнился, ужасъ.... Вы знаете, что ему подъ Севастополемъ....

   Но я его уже не слушалъ и побѣжалъ опрометью отыскивать стараго товарища.

  

  

   За длиннымъ зеленымъ столомъ, вокругъ котораго тройною галлереей тѣснилась толпа игроковъ и любопытныхъ, сидѣлъ противъ самаго банкомета согбенный и исхудалый человѣкъ съ длинною, почти совершенно бѣлою бородой, падавшею на столъ и по которой онъ съ какимъ-то судорожнымъ движен³емъ то-и-дѣло проводилъ блѣдными пальцами лѣвой руки, отрывая ихъ лишь для того, чтобы забирать въ горсть и за тѣмъ снова разсыпать довольно большую горку золота, лежавшую предъ нимъ. Это былъ Кемск³й. Боже мой, что было общаго между этимъ призракомъ и тѣмъ милымъ юношескимъ образомъ, который такъ живо хранился въ моей памяти! Неужели это сулила ему его цвѣтущая, богатая дарами молодость? Грустно было глядѣть на его поблекш³я, едва узнаваемыя черты, на опустивш³яся вѣки усталыхъ глазъ, на безпощадную сѣть морщинъ, глубоко бороздившую лобъ его и виски. Его густые, все еще курчавые волосы безпорядочно распадались во всѣ стороны спутанными сѣдыми прядями. Краснорѣчивѣе всякихъ рѣчей говорилъ мнѣ этотъ всклокоченный лѣсъ сѣдыхъ волосъ Кемскаго о его бездомной, отжитой жизни....

   "А вѣдь ему нѣтъ еще и сорока лѣтъ"! думалъ я.

   Среди мертвой тишины залы, банкометъ возглашалъ между тѣмъ своимъ звучнымъ напѣвомъ:

   - Rouge gagne et noir perd!..

   Какой-то французъ-старичокъ, за стуломъ котораго я нашелъ себѣ мѣсто, ткнулъ булавкой въ лежавшую предъ нимъ карточку и прошепталъ: "passera plus"!

   Кемск³й въ то же время сгребъ все свое золото и поставилъ его на красную.

   - Noir gagne et rouge.... запѣлъ, прометавъ снова банкометъ. Сидѣвш³й подлѣ него крупье потянулъ къ себѣ лопаткой золото Кемскаго.

   - De capitaine russe est en déveine de dix mille franca aujourd'hui, сказалъ старичокъ-французъ своему сосѣду.

   Кемск³й нетерпѣливо тряхнулъ своими сѣдыми кудрями и поднялъ голову.

   Крупье поспѣшно протянулъ свою лопатку къ сверткамъ, лежавшимъ предъ банкометомъ.

   - Un rouleau de cinq cents? предложилъ онъ Кемскому.

   Игрокъ былъ очевидно коротко знакомъ этой почтенной компан³я.

   Я такъ пристально, такъ неотвязно глядѣлъ на него, что заставилъ его, наконецъ, замѣтить себя. Онъ долго вглядывался, наконецъ узналъ. Полурадостная, полусмущенная улыбка пробѣжала по его губамъ; усталые глаза заморгали.

   - Merci, j'ai cessé, сказалъ онъ, вставая.

   Я тутъ только увидѣлъ, что правой руки у него не было; пустой рукавъ болтался, небрежно пристегнутый съ пуговицѣ его мѣшковатаго полотнянаго пальто.

   Я поспѣшилъ за нимъ.

   - Не взыщи, сказалъ мнѣ Кемск³й, выходя со мной на террасу,- хотѣлъ бы тебя обнять, да не приходится. И людно, и обнять-то въ сущности нечѣмъ,- онъ указалъ на свой пустой рукавъ.- Откуда ты и куда?

   - А ты давно-ли здѣсь? спросилъ я его въ свою очередь.

   - Ужь и не помню, право, недѣли двѣ.... Былъ, по обыкновен³ю, на водахъ,- шестой годъ прохожу я этотъ курсъ и все съ тѣмъ же успѣхомъ, промолвилъ онъ съ натянутою усмѣшкой,- ну, а за тѣмъ куда дѣваться? Притащился сюда.

   - И предаешься безднѣ страстей, проигрываешься, сколько я могъ замѣтить?

   - Никакой страсти нѣтъ, играю отъ скуки, рѣзко отвѣчалъ на мою шутку Кемск³й, нахмуривъ брови, и прибавилъ шага съ очевиднымъ намѣрен³емъ отвязаться отъ меня. Но я не отставалъ, и мы такимъ образомъ обошли почти кругомъ всего гулянья.

   Онъ остановился, взглянулъ на меня и, не говоря ни слова, протянулъ мнѣ свою цѣлую руку.

   Онъ былъ все тотъ же пылк³й, отходчивый, привлекающ³й Кемск³й.

   - Знаешь что? предложилъ я.- Возьмемъ сейчасъ коляску; поѣдемъ куда-нибудь.

   - Пожалуй, отвѣчалъ онъ нехотя и поглядывая на окна игорной залы.- Не поздно-ли? Солнце садится.

   - Въ самый разъ, и медлить нечего, а не то придется чураться вотъ отъ этой кикиморы, сказалъ я, смѣясь, указывая на андалузку и розовый галстукъ просвѣщеннаго г. Секкаторова, который, распознавъ насъ издалека, спѣшилъ въ намъ навстрѣчу съ очаровательнѣйшею и радостнѣйшею улыбкой, будто завидѣлъ какую-либо московскую Аспаз³ю изъ своихъ пр³ятельницъ.

   - Дѣйствительно кикимора, подтвердилъ Кемск³й,- видѣть его не могу; какъ подойдетъ въ столу, такъ и повалитъ во мнѣ несчаст³е. А онъ еще съ совѣтами лѣзетъ! Я ему кланяться пересталъ.

   - Это ему все равно, лишь бы ты его слушалъ. А слушать не хочешь, такъ укатимъ отъ него поскорѣе.

   - Куда же мы поѣдемъ?

   - Да хоть въ старый замовъ; недалеко.

   Мы повернули въ боковую аллею, почти подъ самою андалузкой г. Севваторова, уже готовившагося принять насъ въ свои просвѣщенныя объят³я, взяли коляску и отправились.

   Кемск³й молчалъ въ продолжен³е всего пути, но лицо его не было мрачно; онъ скорѣе, казалось, наслаждался догоравшимъ вечеромъ и пр³ятною ѣздой по красивой дорогѣ, неширокою лентой вьющейся въ гору между великолѣпными вѣковыми соснами, отъ которыхъ послѣ жгучаго дня несло живительною прохладой и здоровымъ смолистымъ запахомъ.

   - Къ стыду моему, я незнакомъ съ здѣшними окрестностями, хотя трет³й годъ пр³ѣзжаю сюда, признался онъ.

   - А съ господиномъ Беназе знакомъ? спросилъ я.

   Онъ не отвѣчалъ, но усмѣхнулся однако.

   Когда же подъѣхали къ старому замку, окончательно свечерѣло, и изъ-за темнаго лѣса выплыла луна, с³яющая и огромная.

   На платформѣ, подъ деревьями, ужинали два-три семейства Англичанъ, да группа Нѣмцевъ, за неизбѣжною кружкой пива, горячо препираясь о единствѣ Герман³и.

   - Пойдемъ наверхъ, сказалъ я моему спутнику.- Скажешь спасибо; только не вредно-ли тебѣ подниматься?

   - Ничего, пойдемъ.

   Мы взобрались въ уцѣлѣвш³й верхн³й этажъ здан³я.

   Хорошо было въ этихъ развалинахъ въ ясную лѣтнюю ночь. сквозь обвитыя дивимъ хмѣлемъ и плющомъ широк³я амбразуры бойницъ и стрѣльчатыхъ оконъ глядѣла луна и обливала ихъ своимъ палевымъ с³ян³емъ; причудливымъ узоромъ скользили мягк³е ея лучи по каменнымъ плитамъ, поросшимъ мхомъ, сверкали нежданными блестками въ расщелинахъ стѣнъ, на округлостяхъ огромныхъ столбовъ, подпиравшихъ когда-то тяжелые своды. Инымъ, давно отошедшимъ, м³ромъ,- м³ромъ легенды и рыцарской сказки,- вѣяло отъ этихъ обрушенныхъ. но все еще гордыхъ стѣнъ, отъ запустѣн³я и безмолв³я этого средневѣковаго орлинаго гнѣзда. Въ уходившихъ въ темь далекихъ углахъ пустынныхъ залъ клубились пары сгущеннаго воздуха, струясь и поднимаясь вверхъ трепещущимъ столбомъ, словно призраки, уносящ³еся отъ земли въ поднебесную высь. Поверхъ стѣнъ поднимались изъ темной глубины оврага вершины колоссальныхъ пихтъ и дубовъ, величаво помахивая своими необъятными вѣтвями и тихо шелестя. "Гдѣ вы", казалось, говорилъ ихъ таинственный шепотъ, "гдѣ вы, суровые латники, выѣзжавш³е на долину мимо нашихъ молодыхъ побѣговъ съ копьемъ въ стремени, съ опущеннымъ забраломъ; гдѣ свѣтлоок³я красавицы, для которыхъ въ так³я мѣсячныя ночи пѣвали соловьи и минезингеры, скрытые въ нашей, тогда едва еще зараставшей чащѣ? Schöne Zeit, wo bist du? Kehre wieder!...

   Мы оба долго молчали.

   - Помнишь. Владим³ръ, заговорилъ я первый,- какъ мы съ тобой, во второмъ классѣ, въ Царскосельскомъ саду зачитывались Уландовыхъ балладъ? Любимую твою помнишь?

  

   Graf Eberstein,

   Hüte dich fein,

   Dein Schlösslein soll hente gefährdet seyn!

  

   Что ни говори, а вѣдь хороша она, эта мечтательная, романтическая Герман³я?...

   - Хороша была покойница, да давно быльемъ поросла, какъ и наша молодость, съ невеселымъ смѣхомъ перебилъ меня старый товарищъ.- А вотъ она, настоящая-то дѣйствительность и современность! примолвилъ онъ, маня меня къ обвалившемуся окну, изъ котораго, какъ на ладони, виденъ былъ далеко внизу, подъ горой, сверкавш³й газовымъ освѣщен³емъ городъ, съ своимъ игорнымъ домомъ, лавками и отелями:- получайте и будьте счастливы!

   - Что же, замѣтилъ я,- съ этою дѣйствительностью можно еще, пожалуй, помириться нашему-то брату изъ-подъ Козмодемьянска.

   - Какъ кому, меня не тѣшитъ!

   Онъ усѣлся въ окнѣ и опустилъ молча голову. Такъ прошло довольно долго времени.

   - Скучно, братъ, тяжело жить, тихо началъ Кемск³й.- Не сѣтуй на меня, пожалуйста, я тебя сегодня не привѣтомъ, а только что не грубостью встрѣтилъ; не сердись: на меня находятъ теперь так³я минуты.... самъ себѣ часто гадовъ 'становишься....

   - Полно, другъ мой...

   - Я тебѣ сердечно радъ, право, - чѣмъ-то хорошимъ, давнишимъ отозвалось мнѣ.... И не мѣняешься ты какъ-то, а я....

   - Помилуй, воскликнулъ я, - да что ты и вынесъ!

   Онъ печально улыбнулся.

   - Помнишь, сказалъ онъ, въ наше послѣднее свидан³е, въ Москвѣ, ты мнѣ какъ-то выразился, - слова твои тогда врѣзались мнѣ въ память, - что мнѣ завидовать можно, что для меня нашлось настоящее дѣло въ жизни. Было оно, дѣйствительно, у меня это дѣло, и нѣтъ его, сгинуло оно на вѣки вѣковъ. Были люди близк³е, и никого нѣтъ, всѣ тамъ полегли... Остался я въ живыхъ; какъ, для чего, - не знаю; я объ этомъ не старался, еще тише и отрывисто промолвилъ Кемск³й, - и вотъ, какъ видишь, увѣченъ, одинокъ, никому не нуженъ.... Пойми, каково это сказать себѣ: ты, милый мой, хоть выжми, ни на какую потребу негоденъ, ты лишн³й человѣкъ на этомъ свѣтѣ!... Вѣдь я въ голову ядромъ контуженъ, объяснилъ онъ, какъ бы извиняясь предо мной: - лѣтомъ еще куда ни шло, за то въ ненастную пору, осенью, так³я муки приходится испытывать!... Поневолѣ бѣжишь вонъ изъ Росс³и и, какъ перелетная птица, ищешь теплаго края, поближе въ солнцу. Двѣ зимы я провелъ въ Испан³и, на будущую собираюсь въ Алжиръ.... вотъ она, моя жизнь, - невесела она!...

   - Ты свое сдѣлалъ, тебѣ не въ чѣмъ себя упрекать, перебилъ я его. - Лишн³й человѣкъ, говоришь ты про себя. Послушали бы тебя тѣ молодцы, - богато было ими наше поколѣн³е, надо признаться, - которые въ этомъ гордость свою полагали, женск³я сердца покоряли именно тѣмъ, что лишн³е они.... А ты гдѣ свою правую руку оставилъ?

   - Тамъ, гдѣ бы съ радостью и голову сложилъ! живо всоскликнулъ Кемск³й, и вдругъ остановился, какъ бы устыдившись своего порыва. - Ты и не поймешь, можетъ-быть, что значило для насъ, Черноморцевъ, отдавать его! продолжалъ онъ уже спокойнѣе; - ты не суди о насъ по тому, что тебѣ пришлось можетъ-быть почитать объ иныхъ защитникахъ Ceвастополя, о разныхъ гвардейскихъ моншерахъ и штабныхъ молодчикахъ. Мы знали, за что стояли и что отстаивали; не изъ-за чиновъ же вѣдь въ самомъ дѣлѣ и аксельбантовъ полегло тамъ все, что у насъ было лучшаго!...

   Страстный морякъ заговорилъ въ Кемскомъ. Онъ вспомнилъ о "незабвенномъ Михаилѣ Петровичѣ", о ненавистныхъ Англичанахъ, "исконныхъ врагахъ русской морской силы", о корветѣ, которымъ онъ, Кемск³й, командовалъ въ день Синопскаго боя, о добродушномъ героѣ Нахимовѣ, о слишкомъ мало вѣдомыхъ подвигахъ всей этой доблестной семьи людей, не пережившей своихъ "родныхъ корабликовъ", людей, для которыхъ такъ дорога была честь Росс³и и о которыхъ "новая Росс³я", какъ выражался Кемск³й, быть-можетъ слишкомъ скоро позабыла. Разсказъ спѣшилъ за разсказомъ и все оживленнѣе, все быстрѣе. Видно было, что онъ радъ былъ случаю высказать все то, что еще такъ живо кипѣло и негодовало въ его душѣ. И, слушая его, признаюсь, какъ и тогда, въ пору молодости нашей, что-то похожее на зависть шевельнулось во мнѣ, - да, на зависть къ этому увѣчному, полуживому человѣку, который умѣлъ еще такъ пламенно вѣрить, любить и негодовать. "Не въ безплодныхъ мечтан³яхъ прошла твоя жизнь, думалъ я, ты не отрицалъ, не гнушался, не бѣжалъ, и теперь еще, немощной и разбитый скиталецъ, ты и теперь еще счастливѣе многихъ!...

  

  

   Время бѣжало между тѣмъ. Давно уже смолкла музыка, отъ времени до времени доносившаяся до насъ изъ долины вмѣстѣ съ мимолетными набѣгами теплаго ночнаго вѣтра, Мѣсяцъ заходилъ за дальн³е отроги Вогезскихъ горъ. Темнѣло; кое-гдѣ лишь едва зримыми точками свѣтили догоравш³е фонари среди тѣнистыхъ аллей Бадена, да больш³я серебряныя звѣзды мигали надъ потускнѣвшими развалинами.

   - Не пора-ли?... началъ было я - и не кончилъ. Надъ самою головой Кемскаго, мягко шурша и вѣя внезапнымъ холодомъ отъ испуганныхъ крылъ, скользнуло что-то въ окно и тутъ же безслѣдно пропало въ дальнемъ углу.

   - Что это? вскрикнулъ онъ, вздрогнувъ.

   - Запоздалая сова или летучая мышь. Пора намъ домой.

   - Нѣтъ, это... это не то... Слышишь?

   Онъ судорожно ухватилъ меня за руку.

   - Что такое, что съ тобой?

   - Тамъ, въ этомъ углу, куда пронеслось.... гдѣ исчезли.... эти крылья... Развѣ ты не слышишь? проговорилъ онъ шепотомъ, все также крѣпко сжимая мою руку своею холодною рукой.

   Онъ былъ правъ. Тамъ, въ этомъ накипавшемъ сырыми пеленами мракѣ, поднимались откуда-то и тихо звенѣли как³е-то непонятные, воздушные и призрачные звуки. То слышалась одна, чистая какъ стекло, протяжная до истомы, надрывающая душу нота, то цѣлый рядъ нежданныхъ и едва уловимыхъ аккордовъ пробѣгалъ по невидимымъ струнамъ и исчезалъ мгновенно, какъ дымъ, уносимый вѣтромъ; будто какой-то тоскующ³й ген³й въ ночномъ безмолв³и тихо стоналъ о прошломъ надъ этими рыцарскими руинами...

   - Это эолова арфа! сказалъ я первый, очнувшись и припоминая Минвану Жуковскаго, надъ которою я проливалъ такъ много слезъ въ дѣтствѣ.

   - Пойдемъ отсюда! быстро проговорилъ Кемск³й, срываясь съ мѣста и съ такою тревогой въ голосѣ, съ какою долженъ былъ сказать эти слова донъ-Жуанъ, уходя съ кладбища.

   Я пошелъ за нимъ недоумѣвая. Почти ощупью, крѣпко придерживаясь въ стѣнѣ, спустились мы внизъ по крутымъ ступенькамъ ненадежныхъ лѣстницъ. У самаго выхода на платформу мы наткнулись на бодрствовавшаго еще кельнера; съ нимъ дѣлила ночные досуги какая-то женская особа, которая впрочемъ сочла долгомъ исчезнуть подъ темнымъ сводомъ входной башни, едва увидѣвъ насъ. Кельнеръ, съ свойственною зван³ю его любезностью, объяснилъ на мой вопросъ, что дѣйствительно въ первомъ этажѣ замка устроены въ окнахъ эловы арфы и что онѣ, при тихомъ вѣтрѣ, особенно ночью, производятъ einen reizenden Effekt.

   Но это объяснен³е не успокоило нервнаго расположен³я, въ которомъ находился мой пр³ятель. Онъ молча влѣзъ въ коляску и тотчасъ же забился въ свой уголъ, надвинувъ шляпу на брови и судорожно завернувшись въ пледъ.

   Давно ожидавш³й насъ Kutscher пробормоталъ что-то, указывая на часы свои, подложилъ башмакъ подъ колесо коляски, и мы тихо стали спускаться съ горы, молча и почти въ совершенной темнотѣ.

   - Неужели это Баденъ? заговорилъ Кемск³й, когда на поворотѣ дороги блеснулъ предъ нами рядъ освѣщенныхъ оконъ.

   - Die Groseherzogliche Residenz, объяснилъ ему кучеръ, указывая на нихъ бичомъ съ нѣкоторою торжественност³ю.- Баденъ ниже лежитъ.

   - Ты не спишь, ***? обратился во мнѣ Кемск³й.

   - Нѣтъ, а что?

   - Я удивилъ тебя тамъ, сейчасъ?

   - Да какъ бы тебѣ сказать....

   - Хорошъ герой, подумалъ ты, совы испугался, а? перебилъ онъ меня, засмѣявшись принужденнымъ смѣхомъ.

   - Не то, а....

   Онъ перебилъ меня опять.

   - Контуженная голова моя сыграетъ со мной не сегодня-завтра плохую шутку. И съ каждымъ днемъ все сильнѣе даетъ себя это чувствовать.

   - Да что съ тобой? Растолкуй пожалуйста.

   - А то, что я боюсь съ ума сойти, глухо отчеканилъ онъ.

   - Изъ чего же ты это заключаешь?

   - Ты самъ былъ сейчасъ свидѣтелемъ... Находитъ на меня подчасъ что-то необъяснимое... как³я-то галлюцинац³и... видѣн³я как³я-то мерещатся, знакомые мертвецы стоятъ передо мной какъ живые; неотвязно, по цѣлымъ суткамъ... Только игрой и спасаю я себя отъ...

   Онъ не кончилъ...

   - И неужели теперь, въ старомъ замкѣ, тебѣ что-нибудь примерещилось?

   И теперь, въ эту минуту, прошепталъ онъ, съ какою-то непонятною, несвойственною ему злостью, - вижу, и избавиться не могу, стоитъ онъ передо мной и играетъ, и скрипка его плачетъ такими раздирающими стонами... Ты говорилъ тамъ - эоловы арфы, и я знаю, это эоловы арфы были, а мнѣ все слышится его проклятая скрипка.

   - Какая скрипка? Чья? Кого ты видишь, Кемск³й? спрашивалъ я, встревоженный, наклоняясь въ нему и стараясь разглядѣть его лицо.

   - Кирилина, отвѣчалъ онъ также глухо.

   - Кирилина? а!

   Меня озарило какъ молн³ей.

   - Да, пояснялъ между тѣмъ Кемск³й, - музыкантъ это былъ у меня одинъ знакомый...

   - Воспитанникъ Павла Васильевича Чемисарова?

   - Ты почему знаешь?

   - Ты мнѣ тогда, въ Москвѣ, разсказывалъ про него.

   - Не помню. По какому же это случаю?...

   - Я тебя спрашивалъ о немъ. Меня интересовалъ этотъ человѣкъ, я и тогда догадывался, что онъ долженъ былъ имѣть немало вл³ян³я на твою судьбу.

   Самъ не знаю, какъ вырвалось у меня это, по правдѣ сказать, не совсѣмъ умѣстное признан³е. Подумавъ, я бы вѣроятно не рѣшился такъ насильственно вызывать Кемскаго на откровенность. Но оно оказалось небезполезнымъ, въ томъ смыслѣ, по крайней мѣрѣ, что слова мои дали его замѣтно путавшейся мысли другое направлен³е.

   - Говори, что ты знаешь? горячо примолвилъ онъ, пытливо, въ свою очередь, заглядывая мнѣ въ глаза.

   - Ничего я не знаю. Я только слышалъ тогда разговоръ твой съ Павломъ Васильевичемъ объ этомъ Кирилинѣ.

   - Какой разговоръ?

   - Въ ложѣ, въ Большомъ Московскомъ театрѣ.

   Я припомнилъ ему всѣ подробности этого вечера, ухаживанье Звѣницына, его собственную досаду, все, кромѣ замѣченнаго мною тогда смущен³я Надежды Павловны.

   Но онъ именно объ этомъ думалъ въ эту минуту.

   - А Надежда Павловна тоже слышала этотъ разговоръ мой съ ея отцомъ? спросилъ онъ.

   Я замялся.

   - Не знаю, право...

   Онъ откинулся опять въ уголъ коляски и глубоко вздохнулъ.

   - Ты знаешь, что ни отца, ни дочери нѣтъ уже на свѣтѣ! тихо проговорилъ онъ, послѣ минутнаго перерыва.

   - Нѣтъ, я не зналъ. И давно?

   - Павелъ Васильевичъ въ Крымскую кампан³ю...

   - Убитъ?

   - Нѣтъ, онъ не дождался этого счастья. "Не убьютъ меня, не утѣшатъ!" говорилъ онъ, бѣдный, въ предсмертномъ бреду. Онъ командовалъ ополчен³емъ своей губерн³и, но заболѣлъ на пути изнурительною лихорадкой и умеръ въ Симферополѣ за нѣсколько дней до Черной, гдѣ полегло больше половины его мужичковъ.

   - А... дочь его?

   - Наденька? Она скончалась нѣсколькими мѣсяцами позднѣе...

   - Скажи, Кемск³й, рѣшился я спросить,- ты видѣлъ ее послѣ того, какъ...

   - Послѣ того, какъ ты началъ строить свои догадки, догадливый человѣкъ? проговорилъ онъ нетерпѣливо и колко.

   - Я виноватъ передъ тобой, другъ мой, сказалъ я. - Я весьма неразумно коснулся такой струны, которой касаться мнѣ ни въ какомъ случаѣ не слѣдовало. Прости меня.

   Я протянулъ ему руку.

   Онъ взялъ ее и крѣпко сжалъ.

   - Я виноватъ передъ тобой, ***, молвилъ онъ измѣнившимся голосомъ, исполненнымъ теперь какою-то, будто внезапно разрѣшившеюся грустью,- но воспоминан³я эти до сихъ поръ рѣжутъ меня какъ ножомъ по сердцу...

   - Не будемъ говорить объ этомъ, Кемск³й, прошу тебя.

   - Нѣтъ, сказалъ онъ, - теперь все равно; въ операц³и больнѣй всего первый ударъ ланцета. Да, я ее видѣлъ. Послѣ шести лѣтъ разлуки, когда все, казалось, должно было быть кончено между нами,- она такъ просила меня объ этомъ тогда,- судьба опять свела насъ... но гдѣ же, какъ? По цѣлымъ днямъ не отходила она отъ моей постели, но для меня она была призракъ... свѣтлый призракъ, примолвилъ Кемск³й, подавляя вздохъ.- Я лежалъ въ тифѣ, въ госпиталѣ, въ томъ же Симферополѣ, гдѣ за нѣсколько времени до этого умеръ ея отецъ. Странная болѣзнь, этотъ тифъ! Я видѣлъ ее, я сознавалъ ея присутств³е, но не сознавалъ ни моего положен³я, ни мѣста, въ которомъ я находился. Я жилъ какою-то своеобразною, необъяснимою, но полною и, повѣришь ли, блаженною жизнью. Я понималъ, что надо мной паритъ какой-то ангелъ въ ея образѣ и хранитъ меня; глаза ея по часамъ не отрывались отъ меня, и я чувствовалъ, что я весь таю, таю какъ снѣгъ, подъ лучами этихъ грустно и ласково с³явшихъ мнѣ глазъ. И никогда, можетъ-быть, не былъ я такъ счастливъ, какъ въ то время! Когда я выздоровѣлъ, одна старушка сердобольная, свидѣтельница ея заботъ обо мнѣ, строго внушала мнѣ всю жизнь мою молиться за "сестрицу". Оказалось, что я былъ окончательно приговоренъ и не умеръ только потому, что "она вымолила меня у Господа", какъ выражалась эта добрая старушка, замѣнившая ее у моей койки, когда слегла сама Наденька, и ее полумертвую, увезли изъ Крыма.

   - И ты не поѣхалъ за ней, Кемск³й?

   - Нѣтъ, я не могъ. Не такое время было, задумчиво отвѣчалъ онъ.- У насъ были перебиты всѣ офицеры, оставалась горсть людей... Я не имѣлъ права ихъ покинуть... Я писалъ ей въ монастырь...

   - Въ монастырь? Развѣ она...

   - Она поселилась у тетки нашей, игуменьи *** монастыря,