Маркевич Болеслав Михайлович - Бездна

123;мъ нѣтъ, кажется, старыхъ учителей...

   - Я завтра же наведу справки, графиня.

   - Ахъ да, онъ, кажется, живетъ въ Hôtel Bauer... говорилъ мнѣ Giacomino... Да, именно въ Hôtel Bauer, я хорошо помню теперь...

   - Найти его легко такимъ образомъ, сказалъ маркизъ съ легкимъ подергиван³емъ лицевыхъ мускуловъ.

   - Но вотъ въ чемъ просьба, начала она опять тѣмъ же не совсѣмъ увѣреннымъ тономъ: - я бы, не хотѣла послать пригласить его... отъ себя. Вы понимаете, это заранѣе связало бы меня нѣкоторымъ образомъ...

   - Вы желаете, то-есть, чтобы я, какъ бы ничего не слыхавъ отъ васъ, но зная только, что вы ищете учителя для вашего сына и желая оказать вамъ одолжен³е, отыскалъ его отъ себя, подчеркнулъ онъ,- и привелъ въ вамъ?

   - Какъ вы догадливы, дорогой маркизъ! воскликнула молодая женщина.

   - На бѣду себѣ, проговорилъ онъ сквозь зубы, учтиво наклоняя въ то же время голову. - Завтра же желан³е ваше будетъ исполнено.

   - Благодарю тысячу разъ!

   И она еще разъ протянула ему руку.

   - Но становится и въ самомъ дѣлѣ холодно, кажется... А casa (домой)! обернулась она съ приказан³емъ стоявшему за нею на кормѣ гондольеру.

  

  

   Графинѣ Еленѣ Александровнѣ Драхенбергъ было никакъ не болѣе двадцати девяти лѣтъ. Но, по особаго рода хвастовству, она не упускала ни одного удобнаго случая говорить о себѣ, какъ о женщинѣ, имѣющей "sa trentaine bien sonnée", какъ бы съ цѣлью заявить этимъ о тѣхъ правахъ на полную свободу поступковъ, которая, по ея мнѣн³ю, сопряжена была для женщинъ съ тридцатилѣтнимъ возрастомъ, а, можетъ быть, просто изъ-за удовольств³я выслушивать возгласы недовѣр³я и горяч³я опровержен³я, которыми отвѣчали на эти ея увѣрен³я поклонники ея и "друзья"-мущины (друзья-женщины вѣрили ей само собою на-слово). Она дѣйствительно была замѣчательно молода на видъ. Роста выше средняго, чуть-чуть полна, рыжа какъ бѣлка лѣтомъ, она, какъ всѣ рыж³я, отличалась необыкновенною тонкостью, бѣлизной и свѣжестью кожи. Черты ея были неправильны, лобъ не въ мѣру высокъ (она въ виду этого еще раньше моды кудрявила волосы на лбу), но все вмѣстѣ взятое составляло нѣчто своеобразно милое и привлекательное, благодаря живому выражен³ю прекрасныхъ карихъ глазъ и прелестному очерку свѣжихъ и полныхъ губъ, изъ-за которыхъ ослѣпительно сверкали ея, словно подобранный жемчугъ, крупные и ровные зубы. Съ этою наружностью она могла нравиться, и нравилась болѣе, чѣмъ мног³я женщины самой безспорной красоты.

   Единственная дочь умнаго и дѣловитаго отца, умѣвшаго нажить огромное состоян³е на золотыхъ пр³искахъ и всякихъ иныхъ толково и счастливо ведомыхъ предпр³ят³яхъ, Елена Александровна, послѣдняя отрасль древняго новгородскаго рода Борецкихъ, выдана была на девятнадцатомъ году жизни матерью, Полькой по рожден³ю, за Нѣмца-мужа, глубок³й трауръ по которому, по свойственной ей своеобразности, продолжала носить молодая женщина до сихъ поръ, хотя имѣла бы уже по существующимъ на то въ свѣтѣ правиламъ полное право замѣнить шерстяныя свои ткани шелковыми, такъ какъ шелъ одиннадцатый мѣсяцъ со дня его кончины. "Une faèon d'expiation, объясняла она, полувздыхая, полусмѣясь, близкимъ ей людямъ,- pour m'être tant ennuyée avec ce brave homme de son vivant". Графъ Отто Фердинандовичъ Драхефонъ-Драхенбергъ былъ и точно достойнѣйш³й, но тяжеловѣснѣйш³й изъ смертныхъ вообще и изъ супруговъ въ особенности... "Остзейск³й дворянинъ" въ полномъ значен³и понят³я, выражаемаго этими двумя словами, онъ былъ примѣрный, равно уважаемый начальствомъ и товарищами, эскадронный командиръ одного изъ гвардейскихъ кирасирскихъ полковъ, строго держался законовъ "хорошаго общества", отчетливо и усердно оттанцовывалъ всѣ танцы на придворныхъ балахъ, и въ вопросахъ чести дочитался авторитетомъ всею петербургскою военною молодежью. Тридцати съ чѣмъ-то лѣтъ отъ роду, онъ былъ полковникъ и флигель-адьютантъ, и при весьма небольшихъ средствахъ. которыя получалъ изъ родительскаго замка въ Курлянд³и, умѣлъ жить приличнѣе многихъ изъ своихъ однополчанъ, тратившихъ тысячъ по тридцати въ годъ и бѣжавшихъ въ нему же во дни безденежья "перехватить рублей триста на недѣльку времени", въ чемъ онъ находилъ возможность никогда имъ не отказывать. Наружности онъ былъ совсѣмъ рыцарской, болѣе внушительной, чѣмъ красивой; потомокъ меченосцевъ сказывался съ перваго взгляда въ его высокомъ, сухомъ и мускулистомъ станѣ, въ холодномъ блескѣ блѣдно-голубыхъ глазъ и въ силѣ растительности безконечно длинныхъ и кудрявыхъ льняныхъ усовъ,- "первыхъ по всей гвард³и", говорили съ гордостью "за полкъ" и съ тайною завистью по отношен³ю къ самимъ себѣ новоиспеченные корнеты, которыхъ муштровалъ онъ на офицерской ѣздѣ... Лучшаго супруга для дочери не могла и представить себѣ Гедвига Казим³ровна Борецкая, рожденная графиня Лахницкая, во внутреннемъ чувствѣ которой каждый "родовитый" иноземецъ, въ силу уже одной крови, текущей въ его жилахъ, долженъ былъ быть не въ примѣръ аристократичнѣе, цивилизованнѣе и "надежнѣе какъ мужъ во всѣхъ отношен³яхъ" любаго "Московита", хотя бы самаго знатнаго и добропорядочнаго. "Этотъ, по крайней мѣрѣ, не истощилъ себя съ кокотками и не проиграетъ состоян³я твоего въ Яхтъ-клубѣ", напирала она, исчисляя дочери достоинства графа Драхенберга. Дочь, со своей стороны, была такого мнѣн³я, что съ Драхенбергомъ вальсировать очень ловко, что нѣмецк³й акцентъ въ его французской рѣчи "не особенно противенъ" и, наконецъ, что никто лучше его не ѣздитъ верхомъ на каруселяхъ придворнаго манежа... Благодаря сочетан³ю такихъ лестныхъ о немъ мнѣн³й, счастливый курляндск³й графъ выхватилъ, какъ говорится вульгарно, "изъ-подъ носу" своихъ совмѣстниковъ руку одной изъ богатѣйшихъ невѣстъ въ Росс³и... Съ первыхъ же шаговъ своихъ на супружескомъ поприщѣ онъ осуществилъ возлагавш³яся на него Гедвигою Казим³ровною надежды въ мѣрѣ, далеко превысившей даже ея ожидан³я. Онъ уплатилъ ей чистыми деньгами причитавшуюся ей вдовью часть, исчисливъ оную, "съ соизволен³я графини Елены Александровны", тысячъ на семь дохода выше того, на что имѣла она право по закону, и счастливая теща, благословляя такого "beau fils modèle", переселилась вслѣдъ затѣмъ въ Вѣну, гдѣ года два спустя вышла вторымъ бракомъ за графа Пршехршонщовскаго, прокутившагося галиц³йскаго помѣщика, который лѣтъ на пятнадцать былъ ея моложе, и на котораго заглядывались женщины, когда онъ на гуляньѣ въ Пратерѣ съ высоты элегантнѣйшаго лондонскаго догкарта привѣтствовалъ знакомую даму "d'un coup de chapeau", правя своими four in hands кровными лошадьми моднаго цвѣта Isabelle... Состоян³е жены своей, оставленное покойнымъ отцомъ; ея въ нѣсколько запутанномъ видѣ, графъ Отто Фердинандовичъ въ нѣсколько лѣтъ управлен³я привелъ въ такое блестящее положен³е, что ежегодный доходъ съ заводовъ ея и земель, не превышавш³й семидесяти пяти тысячъ, когда онъ вступилъ съ нею въ бракъ, возросъ чрезъ пять лѣтъ до ста двадцати, и Драхенбергъ, уже тогда отецъ, указывая на маленькаго сына, говаривалъ, потирая руки, въ веселыя минуты, что онъ "къ совершеннолѣт³ю этого шибсдика надѣется благоразумною эконом³ей сколотить свободный милл³ончикъ, за который тотъ, надо полагать, скажетъ ему merci"...

   Все это было бы прекрасно, если бы мужъ Елены Александровны удовольствовался своимъ положен³емъ финансоваго главы того товарищества на паяхъ, которое называется супружествомъ въ свѣтѣ. Но онъ, въ силу своихъ патр³архальныхъ понят³й, почиталъ еще себя серьезно призваннымъ быть духовнымъ руководителемъ "данной ему небомъ подруги жизни (seiner Lebensgenossin)" и это призван³е свое исполнялъ съ такою уб³йственною добросовѣстностью, что въ первое время ихъ супружества доводилъ жену чуть не до лютаго отчаян³я. Отто Фердинандовичъ берегъ супругу свою и ея репутац³ю пуще зѣницы ока, неуклонно слѣдовалъ за нею повсюду, тревожно слѣдилъ за каждымъ словомъ ея и движен³емъ, производилъ въ умѣ тщательную разцѣнку нравственныхъ качествъ ея свѣтскихъ пр³ятельницъ и бальныхъ кавалеровъ. Возвращаясь съ нею съ бала или раута, онъ начиналъ еще въ каретѣ и продолжалъ затѣмъ, идя за нею въ ея спальню, безконечно длинно и безконечно нудно подвергать "правильному обсужден³ю" "неприличную смѣлость" такого-то оброненнаго ею предъ тѣмъ-то "фатомъ" выражен³я, или опасность, которая могла-де грозить ей отъ сближен³я съ такою-то слишкомъ "фривольною" женщиной изъ ея знакомыхъ. "Обсужден³е" заканчивалось неизбѣжнымъ нравоучен³емъ о томъ "достоинствѣ", съ какимъ должна держать себя женщина "высокаго рожден³я (eine adelige Person)" вообще и носящая его имя въ особенности, причемъ пускался въ тотъ дидактическ³й "высок³й" тонъ, присущ³й съ дѣтства каждому Нѣмцу, которымъ говоритъ ему проповѣдникъ съ каѳедры и лицедѣй съ театральныхъ подмостокъ. У молодой женщины начинало нестерпимо ныть подъ ложечкой и сводить судорогой пальцы на ногахъ. "Ну хорошо, оставь меня только, я спать хочу"! восклицала она, махая руками, готовая разрыдаться отъ досады и скуки... Но неугомонный супругъ переходилъ тогда къ соображен³ямъ по части хозяйства и "свѣтскихъ обязанностей". Начиналось подробнѣйшее изложен³е тѣхъ причинъ по которымъ "им необходимо" дать обѣдъ такого-то числа, пригласить къ нему тѣхъ-то лицъ и потратить на него столько-то денегъ; вытаскивалось изъ кармана menu, "требовавшее внимательнаго разсмотрѣн³я" и которое "en tonte confidence" составлено ему было "по дружбѣ" однимъ пр³ятелемъ, извѣстнымъ гастрономомъ... "О, Боже мой, оставишь-ли ты меня наконецъ"! плакала уже впрямь теперь жена, насилу сдерживаясь отъ желан³я швырнуть ему въ голову только-что снятымъ ею съ руки браслетомъ. Отто Фердинандовичъ, весьма боявш³йся женскихъ слезъ, расширялъ каждый разъ послѣ этого все такъ же недоумѣло свои блѣдно-голубые глаза, осторожно приподнималъ плечи и удалялся, но на другой же день являлся утромъ къ женѣ съ тѣмъ же menu въ рукѣ и съ озабоченнымъ видомъ приглашалъ ее пройти съ нимъ въ столовую, "сдѣлать маленькую репетичку" предполагаемаго "ихъ" обѣда, "чтобы напередъ знать, кто подлѣ кого будетъ сидѣть, такъ какъ въ этихъ случаяхъ очень важно, чтобы не посадить рядомъ людей, которые терпѣть другъ друга не могутъ", а также, чтобы "сговориться заранѣе" насчетъ тѣхъ нюансовъ,- онъ особенно хлопоталъ о "нюансахъ",- которыми должны они, мужъ и жена, руководиться, каждый со своей стороны, въ своихъ frais d'amabilité относительно "главныхъ" и "неглавныхъ" изъ своихъ приглашенныхъ...

   Но графиня Елена Александровна была не того рода особа, чтобы долго терпѣть "назойливое" попечительство своего супруга. Въ одинъ прекрасный вечеръ она замкнула на замокъ дверь своей спальни, а на слѣдующее утро объявила ошеломленному мужу, что она родилась въ свѣтѣ и знаетъ, какъ вести себя тамъ, по крайней мѣрѣ, такъ же хорошо, какъ и онъ, что по ночамъ она спать хочетъ, а не слушать его пасторск³я сентенц³и (такъ и сказала "пасторск³я", что особенно показалось "giftig", язвительнымъ и ужаснымъ бѣдному Отто Фердинандовичу). "Я хочу наконецъ дышать свободно", безпощадно объясняла она; вы имѣете право требовать отъ меня лишь одного, что-бъ я не дѣлала скандала, не срамила вашего имени, и на счетъ этого вы можете быть покойны: я не стану васъ обманывать хотя бы уже потому, что по-моему это ставитъ и мужа, и жену въ равно глупое положен³е. Лучшее доказательство этому то, что я вамъ теперь говорю: другая женщина на моемъ мѣстѣ давно бы кинулась на шею первому встрѣчному мущинѣ изъ одной злости на ваши проповѣди, и вы объ этомъ никогда бы не узнали, по примѣру всѣхъ мужей на свѣтѣ,- а я предпочитаю объясниться съ вами откровенно. C'est à prendre ou à laisser: или вы оставите меня жить по моему разумѣн³ю, дружиться съ кѣмъ я хочу, ѣздить куда мнѣ вздумается и, главное, безъ васъ и безъ вашихъ нотац³й,- или я завтра же уѣду къ матери, въ Вѣну, гдѣ, говорятъ, гораздо веселѣе жизнь, чѣмъ здѣсь, и тогда я ни за что не отвѣчаю"...

   Выходка эта страшно перепугала графа Драхенберга. Онъ настолько уже успѣлъ узнать характеръ графини, чтобы не сомнѣваться въ томъ, что она буквально исполнитъ угрозу свою - уѣдетъ въ Вѣну къ этой "старой дурѣ", своей матери, "die alte Närrin", какъ называлъ онъ in petto тещу, "на пропащее житье", если онъ не подчинится предъявляемымъ ему требован³ямъ. Въ душѣ его первымъ ощущен³емъ заныло жгучее и злобное раскаян³е по поводу "безсмысленныхъ узъ", которыми связалъ онъ себя: ему, Драхенбергу, благородному плоду чистыхъ соковъ германскаго древа, возможно-ли было взять въ подруги этотъ прямой продуктъ славянской несостоятельности и распущенности (Liederlichkeit), да еще въ его двойномъ букетѣ - русской и польской крови! "О lieber Gott, nein, das war doch ein Wahnsinn, ein Wahnsinn!" блѣднѣя, восклицалъ онъ про себя, растерянно упершись взглядомъ въ раскраснѣвшееся отъ волнен³я лицо той, которая такъ дерзко дозволяла себѣ заявлять о своемъ какомъ-то правѣ дышать свободно, отдѣльно отъ законнаго своего сожителя... Но эта дерзкая "способна на все", подумалъ онъ тутъ же, способна не только уѣхать, но еще увезти съ собою его сына... а съ этимъ, пожалуй, взять у него назадъ "полную довѣренность", данную ему на управлен³е ея имѣн³ями, и дать подобную же первому попавшемуся негодяю, который разоритъ ее и ихъ наслѣдника... Отто Фердинандовичъ былъ человѣкъ чувствъ самыхъ возвышенныхъ, конечно, но онъ былъ вмѣстѣ съ тѣмъ и человѣкъ положительный, ein solider und praktischer Mann: негодован³е клокотало въ благородной душѣ его, но онъ не счелъ благоразумнымъ дозволить себѣ выразить его на словахъ:

  

   "Не выпустилъ изъ устъ онъ пламенныхъ рѣчей

   И бога гнѣвнаго сдержалъ въ груди своей" *).

   *) L'Aveugle, А. Шенье, въ переводѣ К. К. Павловой.

  

   Онъ только "убѣдительно" просилъ графиню Елену одуматься, разсудить, "насколько правильно съ ея стороны пренебрегать тѣми полезными для нея указан³ями, которыя онъ, какъ ближайшее къ ней мужское лицо и другъ"... Она не дала ему продолжать. "C'est à prendre ou à laisser!" съ жестокосердою настойчивостью повторила она... Отто Фердинандовичъ вспомнилъ еще разъ о "наслѣдникѣ"... и о "довѣренности" и уступилъ.

   Но помириться съ новымъ положен³емъ своимъ онъ все-таки не могъ: ему не доставало того легкомысл³я, или того добродуш³я, съ какимъ славянск³й мужъ ужился бы съ такимъ положен³емъ, находя въ немъ даже нѣкоторую привлекательную сторону, и Отто Фердинандовичъ считалъ нужнымъ при всякомъ случаѣ давать это чувствовать своей обидчицѣ. Наливалъ-ли онъ ей воды за столомъ, спускалъ-ли ее съ лошади въ манежѣ, или принималъ чашку чая изъ ея рукъ на вечерѣ у ней en petit comité, куда онъ каждый разъ признавалъ для себя необходимымъ являться, его уныло вытянутое лицо говорило ей неизмѣнно то же: "ты видишь-молъ, какъ я приличенъ, учтивъ и даже милъ съ тобою, но я все же уязвленъ, и ты это понимай!"... Елена Александровна понимала дѣйствительно: видъ "этого spectre de Banco", котораго, какъ увѣряла она, изображалъ теперь ея обезоруженный "властелинъ", раздражалъ ее хуже зубной боли. Но это нисколько не располагало ее отдать себя снова подъ его ярмо. Она только старалась до возможности избѣгать всякихъ встрѣчъ и разговоровъ съ нимъ, и свидан³е съ глазу на глазъ допускала лишь въ тѣхъ неизбѣжныхъ случаяхъ, когда ему бывала необходима подпись ея подъ какимъ-либо документомъ по ея имѣн³ямъ, которыми онъ продолжалъ все также полноправно и удачно управлять. Обитая подъ однимъ кровомъ, супруги наши были теперь такъ же чужды другъ другу, такъ же разнились въ образѣ жизни, какъ жители противоположныхъ полушар³й. Отто Фердинандовичъ командовалъ полкомъ въ окрестностяхъ столицы, гдѣ и проживалъ половину своего времени, вставалъ съ зарей, весь день проводилъ на службѣ. Жена его подымалась съ постели въ два часа пополудни и ложилась въ пять утра, принимала каждый день "между пятью и шестью", обѣдала, ѣздила по театрамъ, чаевала и ужинала въ "coterie intime" отчаяннѣйшихъ "кокодетокъ",- ихъ же царство настало въ тѣ дни, - говорила, самымъ модно-циническимъ argot парижскихъ бульваровъ, декольтировалась "avec un chien de tous les diables", по выражен³ю толстенькой графини Ваханской, ближайшей ея пр³ятельницы, и укладывала въ лоскъ своимъ кокетствомъ все сонмище военныхъ и гражданскихъ сановниковъ, папильйонирующихъ въ видѣ "отдыха" отъ великихъ трудовъ своихъ на благо отечества въ извѣстныхъ гостиныхъ петербургскаго большаго свѣта. "Въ с³яющей лысинѣ каждаго изъ этихъ государственныхъ старцевъ", увѣрялъ какой-то mauvais plaisant, "вы можете видѣть какъ въ зеркалѣ отражен³е неподражаемой chute d'épaules графини Драхенбергъ"... Самъ графъ Анисьевъ, занимавш³й теперь весьма видный постъ и не смотря на свои давно ушедш³е за полвѣка годы, слывш³й у женщинъ за "homme irrésistible", предпринялъ правильную осаду сердца огневой красавицы - "la femme de feu",- ее же не безъ ехидства прозвала такъ, по заглав³ю одного, весьма скабрезнаго романа Belot, все та же маленькая и толстенькая Lizzy Ваханская (носившая вслѣдств³е этого въ свою очередь прозван³е Boulotte), намекавшая этимъ якобы единственно на рыжеватость своей "meilleure amie". Но сердце это не сдалось графу Анисьеву, и прозвище, данное графинѣ Драхенбергъ, могло дѣйствительно - весьма долгое время по крайней мѣрѣ - относиться съ единственно огненному цвѣту ея волосъ. При всей суетности ея жизни и распущенности рѣчей, усвоенной ею въ обществѣ пр³ятельницъ своихъ "кокодетокъ", въ душѣ ея теплилась не малая доля идеализма своего рода, смутнаго искан³я чего-то "интереснѣе" того, что "въ области чувства" могла она ожидать отъ петербургскихъ свитскихъ генераловъ и статскихъ карьеристовъ... Давъ имъ наглядѣться бывало вволю цѣлый вечеръ на свои блистательныя плечи, наслушавшись ихъ казенныхъ любезностей и остротъ, понадерганныхъ изъ Figaro и всякихъ французскихъ книжекъ, поставляющихъ готовыя mots росс³йскимъ "козёрамъ", она садилась въ карету, глубоко утомленная, и съ нервною зѣвотой гадливо говорила себѣ, укутываясь въ пушистый бѣлый мѣхъ своей ротонды: "Они еще скучнѣе со своими обольщен³ями, чѣмъ мой мужъ со своею добродѣтелью".

   Такъ прошло нѣсколько лѣтъ. Но то, что Французы насмѣшливо называютъ "психологическимъ моментомъ" въ жизни женщины, не минуло наконецъ и ея. За годъ предъ тѣмъ, какъ встрѣчаемся мы съ нею въ Венец³и, она въ Крейцнахѣ, куда ѣздила лѣчить ребенка своего отъ золотухи, встрѣтилась съ человѣкомъ, предъ которымъ разлетѣлась въ прахъ вся ея нерушимая до той минуты внѣшняя безупречность. Это былъ нѣк³й Венгерецъ, графъ Шегединъ, музыкантъ, поэтъ и путешественникъ. Лѣтъ онъ былъ уже не совсѣмъ молодыхъ, прихрамывалъ притомъ на правую ногу, какъ лордъ Байронъ, но его полуцыганская, полуразбойничья наружность носила отпечатокъ такой силы, въ черныхъ какъ ночь глазахъ горѣла такая неотразимая воля соблазна, что "женщина,- говорили про него бывалыя барыни,- которую онъ удостоивалъ своимъ вниман³емъ, должна была или безпрекословно сдаться ему тотчасъ, или бѣжать отъ него скорѣе въ какой-либо невѣдомый еще людямъ уголокъ земли (такъ какъ всѣ вѣдомые исхожены-де имъ были вдоль и поперекъ), гдѣ бы не имѣлъ онъ возможности преслѣдовать ее... Репутац³ю имѣлъ незавидную: онъ, по ходившимъ о немъ слухахъ, проигралъ и прожилъ на своемъ вѣку два или три огромныя наслѣдства, былъ два раза женатъ, каждый разъ на богатыхъ красавицахъ, и каждый разъ красавицы эти умирали спустя годъ послѣ брака, неизвѣстно какъ и отъ чего, въ какой-нибудь отдаленной странѣ, куда влекла ихъ мужа страсть къ приключен³ямъ или наживѣ, и откуда вѣсти едва доходили до Европы. Увѣряли, что онъ когда-то служилъ въ англ³йской арм³и въ Инд³и, покушался произвести возмущен³е между сипаями, былъ въ этомъ уличенъ, судимъ и приговоренъ къ смерти, но спасся какимъ-то чудеснымъ образомъ при помощи жены какого-то раджи, очутился затѣмъ на одномъ изъ острововъ Малайскаго архипелага, населенномъ дикими, провозгласившими его якобы царемъ надъ ними... Все это, конечно, сильно отзывалось сказкой; вѣрно было то, что онъ принадлежалъ дѣйствительно къ одному изъ древнѣйшихъ родовъ Венгр³и, но не владѣлъ тамъ, ниже въ какой иной землѣ, никакимъ недвижимымъ имуществомъ, что значительныхъ капиталовъ за нимъ тоже никто не зналъ, что не мѣшало ему проживать тысячъ пятьдесятъ гульденовъ въ годъ, и что его же одноземцы называли его "средневѣковымъ condottiere, странною игрой судьбы перенесеннымъ цѣликомъ въ XIX вѣкъ"... Дурная слава графа Шегедина, какъ это неизбѣжно бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, послужила ему на пользу въ глазахъ Елены Александровны еще болѣе, можетъ быть, чѣмъ его музыка, французск³е стихи и звеняще-проницающ³й голосъ. Онъ съ этимъ своимъ темнымъ прошедшимъ, напоминавшимъ легенду о Раулѣ Синей Бородѣ, съ загадочными услов³ями настоящаго своего существован³я, со своею наружностью "кондотьер³а", такъ мало походилъ на "прилизанные", шаблонные, "до гадости одинъ другаго повторяющ³е" типы дешевыхъ невскихъ Ловеласовъ!

   Онъ не ухаживалъ за нею, не расточалъ словъ, но она была окололдована съ первой минуты... Онъ овладѣлъ ею нежданно, внезапно,- она сама потомъ не въ силахъ была объяснить себѣ какъ... Онъ сидѣлъ однажды у нея послѣ обѣда со своею цитрой, на которой игралъ съ какимъ-то удивительнымъ, захватывавшимъ за тончайш³е нервы слушательницъ его выражен³емъ. Она внимала ему, не отрываясь взглядомъ отъ его поникшихъ въ инструменту вѣкъ, вся захолодѣлая отъ непонятнаго, никогда еще до той минуты неиспытаннаго ею волнен³я... Шегединъ оторвалъ вдругъ на полутактѣ руки отъ струнъ и протянулъ ихъ къ ней, устремивъ на нее въ упоръ свои сверкавш³е черные глаза. Она поднялась съ мѣста и безотвѣтно, безвластно пошла на этотъ нѣмой зовъ... Онъ охватилъ ея станъ желѣзною рукой, привлекъ въ себѣ, приникъ къ ея губамъ пылающими губами... Она ничего далѣе не помнила...

   Изъ Крейцнаха онъ поѣхалъ за нею на Таунское озеро, въ Гмунденъ, гдѣ мальчику ея предписано было пользоваться горнымъ воздухомъ. Русскихъ тамъ не было никого, ниже какихъ-либо знакомыхъ графини изъ чужеземцевъ. Она свободно могла отдаваться своей любви... Любовью-ли впрочемъ называть то, что испытывала она въ тѣ дни? Нѣтъ, это было скорѣе какое-то навожден³е, что-то похожее на рабское подчинен³е ясновидящей таинственному вл³ян³ю своего магнетизёра: тутъ было упоен³е и трепетъ, блаженство и страхъ,- "неправедныя ночи и мучительные дни". Было что-то безудержное, чуть не звѣрское въ знойныхъ порывахъ страсти этого человѣка, вызывавшихъ въ ней иной разъ, невольно так³е же пламенные отзвуки... Но за ними слѣдовали у нея часы какой-то надрывающей физической тоски, если можно такъ выразиться: она не раскаивалась, не упрекала себя ни въ чемъ, она готова была, казалось ей, назвать графа Шегедина любовникомъ своимъ предъ цѣлымъ свѣтомъ,- но ей было тяжело, словно предъ смертнымъ часомъ... Онъ еще менѣе, чѣмъ она, способенъ былъ объяснить себѣ то, что происходило въ ней въ ту пору, и со свойственною ему раздражительностью упрекалъ ее въ холодности: "Я безсильна", отвѣчала она ему, слабо усмѣхаясь,- "я безсильна отвѣчать, какъ бы вы желали, à votre amour de tigre"...

   - Вы называете меня "тигромъ", сказалъ онъ ей однажды на это:- да, я люблю васъ лютымъ и ревнивымъ какъ у хищника чувствомъ и не выпущу васъ болѣе изъ моихъ объят³й; вы должны быть моею на вѣки... моею женой...

   - Но я замужемъ, je suis mariée, вы знаете! воскликнула она.

   - Vous vous démarierez, voilà tout, рѣзко выговорилъ онъ;- вы разведетесь: я этого хочу! Мужъ вашъ не препятств³е, если вы меня любите.

   Она подняла на него глаза и тутъ же опустила ихъ и замолкла. Разводъ, это значило разлука съ сыномъ; мужъ, "законъ" отняли бы его у нея въ этомъ случаѣ, она понимала, а ребенокъ ея былъ дорогъ ей, и никогда ей такъ сильно не сказывалось это, какъ въ ту минуту... Но возражать она не имѣла силы: у нея своей воли уже не оставалось; вся она. чувствовала молодая женщина, была въ "его" власти.

   Она согласилась на все, отгоняя всѣ возникавш³я въ ея головѣ возражен³я... Графъ Шегединъ, какъ оказывалось, былъ весьма свѣдущъ по части существующихъ къ Росс³и постановлен³й о разводѣ. Онъ объяснилъ молодой женщинѣ, что мужъ ея долженъ "принять вину на себя", дабы дать ей законное право выйти замужъ за него, Шегедина, и что весь вопросъ заключается въ томъ, "какую цѣну захочетъ положить графъ Драхенбергъ за свое отречен³е"... "А если ни за как³я деньги не захочетъ согласиться?" вырвалось у нея невольно. Шегединъ только плечами пожалъ на это и презрительно улыбнулся,- и ей самой тогда представилось, что "хотя мужъ ея и считается самымъ благороднымъ человѣкомъ въ Петербургѣ", но что все же онъ "разсчетливый Нѣмецъ" и предпочтетъ "соглашен³е à l'amiable" за крупную сумму "открытому скандалу"...

   Наступала осень; графинѣ давно было пора вернуться въ Петербургъ. Шегединъ долго не рѣшался отпустить ее. Онъ звалъ ее въ Вѣну, къ матери, съ которою близко былъ знакомъ и чрезъ посредство которой, по его мнѣн³ю, можно было начать "прямые переговоры" съ графомъ Драхенбергомъ... "Это значило бы все испортить", возражала молодая женщина: "моя мать не пользуется никакимъ авторитетомъ въ глазахъ мужа; напротивъ, я одна, личнымъ объяснен³емъ съ нимъ, могу склонить его дать мнѣ свободу..."

   Страстный Венгерецъ сдался на ея убѣжден³я, но съ тѣмъ, что самъ онъ мѣсяцъ спустя послѣ пр³ѣзда ея въ Петербургъ пр³ѣдетъ туда "на помощь ей и покровительство..." Она уѣхала.

   Но, очутившись снова въ домѣ своемъ на Серг³евской, Елена Александровна пришла вдругъ въ смущен³е. Она какъ-то внезапно почуяла, что "разсчетливость" Отто Фердинандовича дальше извѣстныхъ предѣловъ не пойдетъ, что онъ дѣйствительно "настолько все-таки рыцарь, что продать жену свою другому ни за как³я деньги не согласится," а слѣдовательно нечего и начинать съ нимъ разговоръ объ "этомъ..." Да и когда же было ей разговаривать съ нимъ? Русская арм³я стояла въ тѣ дни подъ Плевной. Войска мчались на парахъ съ сѣвера за Дунай, а въ числѣ ихъ полкъ, которымъ командовалъ графъ Драхенбергъ. Онъ только-только успѣлъ дождаться ея возвращен³я, чтобы "проститься съ сыномъ" и передать ей, "графинѣ", въ запечатанномъ пакетѣ "на случай, если онъ не вернется", подробное изложен³е "системы дѣйств³й", которой слѣдовалъ при управлен³и ея имѣн³ями и которую "онъ осмѣливается ей совѣтовать удержать и впредь, когда другой станетъ этимъ заниматься". Возможно-ли было ей, въ самомъ дѣлѣ, въ такую минуту заявлять ему, что она желаетъ развестись съ нимъ?.. Она чуть не расплакалась даже, когда онъ, прощаясь съ нею въ передней, прижалъ руку ея въ губамъ, и перекрестила мгновеннымъ движен³емъ его наклоненную голову... А тотъ между тѣмъ слалъ ей каждый день изъ Вѣны, куда переѣхалъ изъ Гмундена и гдѣ успѣлъ совершенно привлечь на свою сторону графиню Пршехршонщовскую, пламенныя и тревожныя письма, допытываясь, "въ какомъ положен³и стоятъ ихъ дѣла", напоминая ей о ея "обѣтахъ (ses serments)" и заявляя, что невыносимое безпокойство, испытываемое имъ, заставитъ его по всей вѣроятности ускорить пр³ѣздъ свой въ Петербургъ. А въ Петербургѣ, въ томъ особомъ свѣтскомъ кружкѣ, въ которому принадлежала графиня, связь ея съ Шегединомъ была уже предметомъ общихъ разговоровъ. О Гмунденской "идилл³и" первая узнала какимъ-то чрезвычайнымъ путемъ графиня Ваханская, находившаяся въ ту пору въ Б³арицѣ, и, вернувшись оттуда, разблаговѣстила объ этой "amusante histoire" по всѣмъ благоприличнымъ домамъ столицы, въ тотъ пр³емный часъ предъ обѣдомъ, когда въ "интимный кабинетъ" хозяйки расчесанный франтъ-слуга въ бѣломъ галстукѣ вноситъ уставляемый на раздвижномъ столикѣ серебряный tea-kettle съ чайнымъ приборомъ и всякимъ сладкимъ печеньемъ... Венгерск³й донъ-Жуанъ не покидалъ еще своей квартиры на Ringstrasse, а на набережныхъ Невы уже каждая изъ "кокодетокъ" готовилась in petto къ состязан³ю, имѣвшему конечною цѣлью отбитъ его у "femme de feu,"- между тѣмъ какъ ее, эту счастливицу, рѣзали на кусочки кругомъ того же tea-kettle и сладкаго печенья на раздвижномъ столикѣ, съ тѣмъ единодуш³емъ завистливаго злослов³я, которымъ отличается искони изящный петербургск³й гранмондъ. Графинѣ Драхенбергъ въ то же время сообщали тѣ же пр³ятельницы, подъ видомъ сердечнаго участ³я и предостережен³я, объ "ужасныхъ клеветахъ, "atroces calomnies," на ея счетъ, которыя онѣ-же разносили по городу... "И это пока еще нѣтъ его здѣсь; что же будетъ, когда онъ пр³ѣдетъ, когда мы съ нимъ какъ на сценѣ принуждены будемъ являться предо всѣми ими?" тревожно думала молодая женщина и все чаще объ этомъ задумывалась... Подъ владычествомъ страннаго чувства находилась она со времени разлуки своей съ нимъ, она, какъ сказочная царевна, словно только-что ушла изъ очарованнаго замка, гдѣ все дышало обольстительною, но ревнивою, но страшною властью похитившаго ее волшебника, и жадно вбирала въ себя воздухъ вновь обрѣтенной ею свободы. Та власть и любезна была ей, и пугала ее... и съ каждымъ днемъ все сильнѣе брало это послѣднее ощущен³е верхъ надъ первымъ... Ну да, она любила его, любила несомнѣнно, никого еще до него не любила она такъ, да и вовсе не любила; но вѣдь эта любовь ея къ нему - "рабство"... "Рабство", докучливо стучало у нея въ головѣ: "онъ всю тебя хочетъ, каждый твой помыселъ, каждое сердечное движен³е". Онъ ничего не способенъ оставить ей, даже для сына... для сына! Онъ ревновалъ ее въ этому ребенку, онъ "ненавидѣлъ его въ душѣ, потому что не могла-же разлюбить его совсѣмъ изъ-за него"...Не даромъ зовутъ его "Синею Бородой": кто знаетъ, сдѣлайся онъ ея мужемъ, и дрожь пробѣгала у нея по тѣлу, "не кончила-ли бы и она такъ, какъ его первыя двѣ жены?"... Ну да, она его любитъ, но "имѣетъ-ли она право отказаться для него отъ сына... и ото всего"... И когда же? Теперь, когда "политическ³я дѣла въ такомъ положен³и", когда мужъ ея... отецъ ея ребенка понесъ свою жизнь на поле сражен³я... Нѣтъ, нѣтъ, я люблю этого человѣка, но есть минуты, когда надо умѣть жертвовать собою...

   Въ одно прекрасное утро графиня Елена Александровна поѣхала въ главное управлен³е Краснаго Креста, просидѣла тамъ болѣе часу, вернулась оттуда прямо домой, велѣла никого не принимать и засѣла за большое "объяснительное" письмо въ графу Шегедину. Въ письмѣ этомъ она сообщила ему, что у нея "сердце нестерпимо сжимается при мысли о томъ, какое впечатлѣн³е произведутъ на него ея строки", но что есть въ жизни обстоятельства, "des circonstances impérieuses pins fortes que la volonté humaine", предъ которыми человѣкъ долженъ поневолѣ смириться, и что подъ гнетъ такихъ обстоятельствъ попала она вслѣдъ за возвращен³емъ въ отечество. "Нравственная обязанность, падающая на нее, какъ на лицо, владѣющее значительнымъ состоян³емъ, въ ту трудную годину, которую переживаетъ нынѣ Росс³я, столько же, сколько и желан³е, заявленное ей въ высшихъ сферахъ (dans les hantes sphères de notre Cour), поставили ее въ необходимость, пожертвовавъ крупную сумму на раненыхъ, принять еще лично въ завѣдыван³е одинъ изъ госпиталей, устраиваемыхъ Краснымъ Крестомъ въ различныхъ мѣстностяхъ на театрѣ войны за Дунаемъ (какой именно, она не говорила), и она немедленно должна туда ѣхать". Она "умоляла" его не сѣтовать на нее за то, что называла она "печальнымъ, но священнымъ долгомъ", и отложить "ихъ лучезарныя мечты (leurs rêves radieux)" до лучшаго будущаго... Нелицемѣрная слеза, дѣйствительно выпавшая при этомъ изъ глазъ нашей графини и размазавшаяся большимъ кляксомъ по ея свѣженачертанному лиловыми чернилами писан³ю, должна была, по ея мнѣн³ю, убѣдить его самымъ неотразимымъ образомъ въ несомнѣнной искренности тѣхъ "sentiments douleureux et amers" и жалобъ на "sort fatal", на роковую судьбу, отдаляющую моментъ ихъ свидан³я "на неопредѣленное время", которыми заканчивалось ея послан³е.

   Но, получивъ его, венгерск³й "тигръ" заскрежеталъ отъ ярости. Эта "бѣлоснѣжная" женщина съ ея русскими милл³онами его покидала, бѣжала отъ него, бѣжала очевидно нарочно въ районъ мѣстности, занимаемой русскою арм³ей, куда его не пустятъ, гдѣ ей нечего опасаться его преслѣдован³я... Но, можетъ быть, еще не поздно, онъ еще застанетъ ее въ Петербургѣ, свидится съ нею... А свидится - побѣда останется за нимъ: онъ знаетъ власть свою надъ нею, онъ возьметъ свое, "хотя бы сто тысячъ московскихъ чертей, кумушекъ и соперниковъ стояли между ею и имъ"... И въ тотъ же день вечеромъ графъ Шегединъ, угрюмо уткнувшись въ уголъ вагона Вѣнско-Варшавской дороги, катилъ, новый Язонъ, добывать ускользнувшее изъ рукъ его золотое руно къ ледянымъ берегамъ Финскаго залива.

   Но онъ уже не засталъ тамъ графини, и Lizzy Ваханская, съ которою онъ ранѣе встрѣчался за границей и въ которой, зная о ея дружбѣ съ той, поѣхалъ тотчасъ же по пр³ѣздѣ, къ немалому ея восхищен³ю, злорадно объявила ему, что она не далѣе какъ вчера получила телеграмму отъ этой "pauvre Elly", которая въ настоящую минуту находится въ Никополѣ, "ужасной, нездоровой трущобѣ, гдѣ она рискуетъ потерять бѣлизну своей кожи, son plus beau titre à l'adoration des hommes", домолвила она со своимъ ехидно-добродушнымъ остроум³емъ.

   Шегединъ тѣмъ не менѣе еще не потерялъ надежды. "Женск³й капризъ, славянская безтолковость, жалкая боязнь глупыхъ толковъ", объяснялъ онъ себѣ тѣмъ или другимъ мотивомъ нежданное бѣгство своей жертвы; - "но ей тамъ скоро надоѣстъ, онъ легко убѣдитъ ее вернуться". И между тѣмъ какъ общество "кокодетокъ" à qui mieux mieux расточало предъ нимъ свои соблазны,- онъ попалъ въ моду съ перваго же появлен³я своего въ гостиной Lizzy; онъ собиралъ всякими тонкими путями точныя свѣдѣн³я о состоян³и, о прошломъ, о "спец³альномъ" положен³и графини Драхенбергъ въ свѣтѣ, объ отношен³яхъ ея къ мужу,- и тѣмъ сильнѣе росло въ немъ рѣшен³е овладѣть ею, во что бы ни стало, чѣмъ яснѣе становилось для него, что ни "Дворъ" (онъ почему-то воображалъ себѣ сначала, что Дворъ можетъ стать между ею и имъ, ни мужъ, ни иныя "внѣшн³я услов³я" не послужатъ помѣхой его желан³ю, если только она останется вѣрна своимъ обѣтамъ...

   Но, къ немалому изумлен³ю его и тревогѣ, она не отвѣчала на страстныя письма, которыя продолжалъ онъ слать ей каждый день, да и никому не писала, какъ бы нарочно для того, чтобы лишить его возможности имѣть как³я-либо о ней вѣсти... Графъ Шегединъ былъ человѣкъ внезапныхъ и дерзкихъ рѣшен³й: онъ собирался ѣхать въ Одессу, а оттуда подъ чьимъ-либо паспортомъ, подъ видомъ какого-нибудь агента поставщиковъ пров³анта на арм³ю, перебраться за Дунай, отыскать ее... какъ вдругъ какое-то, откуда-то полученное имъ сообщен³е заставило его, совершенно неожиданно для всѣхъ, мгновенно выѣхать изъ Петербурга за границу... Куда? зачѣмъ? - осталось тайной, объяснен³я которой тщетно добивались очарованныя имъ петербургск³я mondaines у чиновъ австр³йскаго посольства; трансъ- и цислейтанск³е дипломаты отвѣчали на вопросъ загадочными пожат³ями плечъ и холодными улыбками, причемъ офиц³ально заявляли, что "l'embassade impériale n'en а aucune connaissance"... Заходили между тѣмъ как³е-то странные слухи невѣдомаго происхожден³я, заговорили о "поддѣлкѣ" какихъ-то австр³йскихъ бумагъ, о "государственномъ преступлен³и", въ которомъ будто бы принималъ участ³е этотъ недавн³й любимецъ петербургскихъ гостиныхъ и раскрыт³е котораго заставило его бѣжать де въ Америку... Дамы съ тѣмъ большимъ негодован³емъ протестовали in corpore противъ "такой клеветы", чѣмъ настоятельнѣе повторяли ее поклонники ихъ, завидовавш³е успѣхамъ венгерскаго "condottiere" въ ихъ очаровательной средѣ...

   Вѣсть объ этомъ, поспѣшно сообщенная въ Никополь графинею Ваханскою, Елена Александровна приняла почти равнодушно... Увы, страсть ея къ графу Шегедину была для нея въ настоящую пору поконченное дѣло, что Нѣмцы называютъ "ein überwundener Standpunkt"; она пережита была ею и сдана въ архивъ съ тѣмъ легкимъ духомъ, съ тою простодушною безсовѣстностью, на которыя имѣютъ особую привилег³ю женщины. Иными помыслами и впечатлѣн³ями полно было ея пылкое воображен³е. Дѣло Краснаго Креста - къ которому примкнула она первоначально, видя въ немъ для себя лично выходъ изъ затруднительнаго положен³я,- стало теперь въ глазахъ ея дѣломъ жизни. Она отдалась ему, сама не зная какъ, порывисто, мгновенно, съ какою-то внезапною жаждой самоотвержен³я и жертвы, какъ отдалась Венгерцу, все тѣмъ же безсознательнымъ побужден³емъ своей впечатлительной природы. Эта изнѣженная, избалованная, капризная свѣтская барыня оказалась вдругъ самою дѣятельною распорядительницей, самою неутомимою и усердною сестрой милосерд³я, проводила дни и ночи въ госпиталѣ, перевязывала самыя гнойныя раны, не морщилась ни предъ какимъ надрывающимъ зрѣлищемъ искалѣчен³я, ни предъ какимъ претящимъ обрядомъ ухода за больными. Способность преодолѣвать чувство отвращен³я, которой отнюдь не подозрѣвала она въ себѣ до тѣхъ поръ, доставляла ей глубокое внутреннее услажден³е, "Я воображаю, что было бы съ Lizzi на моемъ мѣстѣ!" говорила она себѣ съ улыбкой торжества и сожалѣн³я по адресу пр³ятельницы. Она сыпала деньгами на "своихъ" раненыхъ, "своихъ" врачей, "своихъ" сестеръ, и совершенно искренно была убѣждена въ ту минуту, что врачевать увѣчныхъ и недужныхъ "тѣлесно и духовно" было ея настоящимъ призван³емъ на землѣ...

   Долго-ли продолжалось бы въ ней это восторженное душевное состоян³е, сказать трудно; но ея дѣятельность по Красному Кресту прервана была на третьей же недѣлѣ смертью мужа, убитаго наповалъ пулей въ грудь... Она все кинула, отправилась на мѣсто битвы, испросила разрѣшен³е вырыть тѣло и повезла его въ свинцовомъ гробѣ чрезъ всю Росс³ю въ замокъ предковъ его въ Курлянд³ю, гдѣ Отто Фердинандовичъ, какъ стало извѣстно ей по вскрыт³и пакета съ его завѣщан³емъ, положеннаго на хранен³е въ полковой ящикъ, желалъ быть похороненнымъ въ фамильномъ склепѣ, подлѣ отца своего, убитаго подъ Гроховимъ въ Польскую кампан³ю въ рядахъ того же полка, во главѣ котораго такъ же доблестно, какъ онъ самъ, погибъ теперь сынъ его.

   Къ госпиталю своему графиня болѣе не возвращалась. Пока приводила она въ исполнен³е волю мужа и утѣшала, сама проливая при этомъ чистосердечнѣйш³я слезы, его старушку мать, русск³я войска успѣли дойти до Санъ-Стефано. Война почиталась оконченною... "On n'а plus besoin de moi", рѣшила молодая вдова, у которой, за смертью мужа, оставались на рукахъ заботы объ управлен³и своимъ огромнымъ состоян³емъ. Не мудрствуя лукаво, она передала это управлен³е пожилому Нѣмцу, бухгалтеру, состоявшему у покойнаго въ большомъ довѣр³и, котораго назначила своимъ главноуправляющимъ, и первыми вешними днями отправилась съ сыномъ въ Швейцар³ю... "Непр³ятной встрѣчи" за границей ей опасаться не приходилось: какъ она узнала, ея "тигръ", котораго ошибочно считали скрывшимся въ Америку, убитъ былъ, на родинѣ своей, на поединкѣ съ редакторомъ одной пештской газеты, опубликовавшей какой-то жестоко позоривш³й графъ Шегедина документъ. Извѣщенный объ этомъ, Шегединъ понесся прямо изъ Петербурга въ венгерскую столицу, гдѣ нанесъ диффаматору своему публичное оскорблен³е, и палъ затѣмъ съ прострѣленнымъ черепомъ, унося въ могилу ключъ къ разъяснен³ю этой истор³и,- о ней же въ Петербургѣ имѣлись весьма смутныя свѣдѣн³я, такъ какъ прежде всего тамъ въ свѣтѣ никто не читаетъ нѣмецкихъ газетъ, да и въ самыхъ вѣнскихъ листкахъ по этому предмету никакихъ особыхъ подробностей не заключалось... Какое впечатлѣн³е произвела эта новая смерть на графиню, не знаемъ; во всякомъ случаѣ она окончательно дѣлала ее свободною...

   Въ Люцернѣ, гдѣ сынъ ея пользовался молочнымъ лѣчен³емъ, она нашла довольно пр³ятное общество, въ томъ числѣ отставнаго русскаго генерала Троекурова съ прелестною семнадцатилѣтнею дочерью. Она тотчасъ же поспѣшила познакомиться съ ними: дѣвушка наружностью своей и милымъ нравомъ очаровала ее съ перваго раза, а объ отцѣ ея она слышала много въ Петербургѣ, какъ объ "элегантѣ", и покорителѣ сердецъ прежнихъ временъ. Живыхъ слѣдовъ этого былаго "элегантства" она не могла не признать въ немъ, но самъ онъ показался ей мрачнымъ и надменнымъ, "un orgueilleux taciturne". Онъ дѣйствительно держался относительно ея на строго учтивой ногѣ и видимо не желалъ допустить никакой интимности между ею и своею дочерью. Это стало особенно замѣтно ей со времени пр³ѣзда въ Люцернъ одной русской четы.

   Графиня Елена Александровна по матери была племянница нѣкоей, весьма свѣтской, много принимавшей и любимой въ Петербургѣ старушки, графини Лахницкой, рожденной Буйносовой (мужъ ея, давно умерш³й генералъ-адьютантъ, былъ родной братъ Гедвиги Казим³ровны). У нея познакомилась она въ одно прекрасное утро съ прибывшею изъ Москвы, незнакомою ей до тѣхъ поръ племянницей этой тетки, дочерью ея роднаго брата, Антониною - "Tony" - Буйносовой, которую старушка выписала въ себѣ на житье, такъ какъ, говорила она, вздыхая, на ушко графинѣ Драхенбергъ, "братъ мой совсѣмъ разорился, бѣдной дѣвочкѣ ѣсть нечего дома". Узнавъ объ этомъ, Елена Александровна по свойственной ей восторженности и мягкости сердца сочла нужнымъ оказать дѣвушкѣ самый горяч³й пр³емъ, стала съ перваго же раза называть ее "ma cousine" и "ты", хотя въ сущности ровно никакого родства между ними не было, приглашала постоянно къ себѣ, вывозила на балы, на которыхъ старуха-тетка перестала уже бывать. Дѣйствительные двоюродные братья "Тони", сыновья графини Лахницкой, оба женатые и занимавш³е уже видныя положен³я. были гораздо менѣе сочувственно расположены къ своей бѣдной родственницѣ. Они - да и вообще таково было впечатлен³е, произведенное юною Москвичкой въ петербургскомъ high life,- находили, что при ея "незавидномъ матер³альномъ положен³и" она должна была бы чрезвычайною скромностью "se faire, pour ainsi dire, excuser sa trop éclatante beauté", а она, напротивъ, "смотритъ и говоритъ такъ величаво, будто увѣрена, что весь м³ръ долженъ быть у ногъ ея". На это графиня Драхенбергъ пламенно возражала, что "Тони тысячу разъ права; что въ друг³я, лучш³я времена, когда у людей было больше поэз³и въ сердцѣ, весь м³ръ дѣйствительно лежалъ бы у ногъ такой красавицы", и старалась доказать это всѣмъ молодымъ людямъ, "Jeunes gens à prendre" своего круга, которымъ безпрестанно ставила на видъ, какъ "они глупы", не предлагая руки своей и сердца ея "splendide cousine", какъ выражалась она. "Jeunes gens à prendre" отвѣчали ей на это, смѣясь, что кузина ея безъ сомнѣн³я хороша на диво, но что она ужь "слишкомъ умная и ученая"... У графини за этимъ опускались руки: ей было хорошо извѣстно, какимъ пугаломъ представляются "умъ" и "ученость", да еще у женщины, Боже мой! въ золотой средѣ петербургскаго Яхтъ-клуба... Такъ прошла цѣлая зима, а въ концѣ ея умерла почти внезапно старушка Лахницкая. За этою смертью Тоня Буйносова оставалась въ Петербургѣ безъ крова, такъ какъ ни одинъ изъ ея двоюродныхъ братьевъ не предложилъ ей поселиться у него въ домѣ. Предложила Елена Александровна. Но дѣвушка не согласилась принять "положен³е приживалки" у этой миѳической родственницы; "а другаго, какъ ни верти", откровенно сказала она ей, "мы съ тобою для меня не выкроимъ".

   - Да, ты такая, задумчиво замѣтила на это графиня: - для тебя все или ничего.

   - А пока придетъ, промолвила Тоня, кривя свои побѣлѣвш³я отъ внутренней кипѣни губы,- отправляюсь въ Москву на черстный хлѣбъ моего маркиза-папаши.

   - И неужели не вернешься болѣе въ Петербургъ?

   Красавица глянула прямо въ