Келлерман Бернгард - Город Анатоль

любил ее так, как любит Янко. И даже больше! Еще больше!

   Есть очень хороший способ прогнать глупые фантазии. Слышишь, Соня? Для этого нужно работать, как работают крестьяне на виноградниках. Их не осаждают ненужные мысли.

   Придя домой, Соня под палящим солнцем принялась полоть сорняки на клумбах. Мухи совсем замучили ее, - ведь Соня не в состоянии убить ни одну тварь, - пот лил со лба. Очень хорошо, как крестьяне на виноградниках... Она стояла на коленях, и камешки посыпанной гравием дорожки больно впивались ей в ноги. Еще не было десяти, она будет работать, пока не пробьет двенадцать. Пусть болит спина!

   Янко нашел ее копающейся в земле, с прилипшими ко лбу мокрыми волосами.

   - Добрый день, Соня! - удивленно воскликнул он. Соня бросила на него беглый взгляд.

   - Добрый день, Янко, - сказала она, не отрываясь от своего дела. - Не сердитесь на меня, Янко, что я продолжаю работать.

   - Чего ради вы себя мучите, Соня? Это могли бы сделать и ваши слуги!

   Он с восхищением смотрел на прелестную, стройную и белую шею Сони, покрытую крошечными золотистыми волосиками, и плавную линию округлых плеч.

   - Я работаю, чтобы не допускать в свою голову глупых мыслей, Янко, - ответила Соня, стоя перед ним на коленях. - Имеете ли вы понятие о том, какие глупые и скверные мысли могут приходить в голову молодой девушке?

   - Только не вам, Соня!

   - Почему не мне? Почему я должна быть исключением? Нет, я совершенно такая же, как другие, совершенно такая же, только хочу казаться лучше.

   Она покраснела без всякой видимой причины, и Янко нашел ее смущение очаровательным.

   На несколько мгновений Соня оторвалась от своей работы.

   - Вы сегодня уже виделись с Жаком? - спросила она, нахмурив лоб. - Мы с ним вчера поссорились, вернее - я его обидела. Я откровенно признаю это и очень хотела бы, чтобы он об этом узнал.

   - Жак не злопамятен, Соня. Он ни на кого не может долго сердиться. Вы это знаете.

   Соня нахмурилась. Ни на кого? Она не "никто". Было бы обидно и для нее и для него, если бы он так быстро простил ей. И она усердно продолжала работать.

   "Боже мой, - думал Янко. - Если б она позволила прикоснуться к ее руке. Если б у меня хватило смелости взять ее за руку!"

  

   Жак целый вечер спорил с Феликсом о существовании бога и о жизни и вернулся к себе в гостиницу очень поздно. Не успел он войти в комнату, как Франциска вполголоса спросила через дверь, может ли она побеспокоить его на несколько минут. И, не дождавшись ответа, Франциска вошла в комнату.

   - Надеюсь, вы не сердитесь на меня? - спросила она, бросив на него быстрый испытующий взгляд. - Я была очень невежлива с вами, я знаю. Но вы посмотрели на меня так странно! - Она близко подошла к Жаку. - Ну что же, не сердитесь?

   Жак вовсе не забыл ее тогдашнего глупо-надменного вида, но сегодня он был весел и настроен миролюбиво.

   - Может быть, вы были переутомлены? - сказал он, улыбаясь в знак примирения.

   Да, она была утомлена, и вообще она иногда не умеет владеть собой. Такой уж несчастный у нее характер. Сегодня, конечно, слишком поздно, чтобы разговаривать. Она пришла только затем, чтобы сказать ему, что завтра утром она переезжает к себе в усадьбу. Ей страшно подумать, как там будет скучно.

   - Вы будете меня навещать? - спросила она. - Ведь вы на меня больше не сердитесь? Я буду паинькой. Не сердитесь? Да? Когда же вы придете?

   - Ну, скажем, послезавтра, в шесть часов.

   Жак сдержал слово. Через день, около шести часов вечера, он пришел на "Турецкий двор". Франциска была в превосходном настроении.

   - Как чудесно, что вы пришли! - радостно воскликнула она. - Я вчера чуть не умерла со скуки. Простите мне мой костюм. Это от жары я так оделась. Я сегодня с семи часов утра хлопочу по хозяйству.

   На ней было легкое розовое кимоно, на ногах желтые шелковые, немного стоптанные туфельки. Лицо ее пылало, и сегодня волосы решительно отказывались подчиняться ей: напрасно она обеими руками старалась их пригладить.

   Жак нисколько не интересовался "примитивным сельским хозяйством", но вежливость обязывала его хотя бы мельком заглянуть на скотный двор и на конюшню. Там стояли коровы, стояли дюжие битюги, которые привозили из леса тяжелые возы с дровами.

   - Ну что, разве они не красавцы? - спросила Франциска, преисполненная гордости.

   Всё это принадлежит ей. Теперь всё будет вычищено и побелено. Дом и ставни будут заново выкрашены. Она, наверно, продаст усадьбу. Нужно, чтобы у дома был более привлекательный вид. В сарае были сложены железные трубы. Эти толстые трубы вдруг заинтересовали Жака. В первый раз лицо его оживилось.

   - Что это за трубы? - с удивлением спросил он. - Откуда они здесь?

   - Ах эти? Они, должно быть, предназначались для нового колодца, который хотел вырыть отец, - ответила Франциска.

   Подошла Лиза, служанка, с вытянутым обветренным лицом, и сказала, что чай готов.

   Жак и Франциска сидели за чаем в комнате Маниу с оконными нишами глубиной почти в метр. Франциска отбросила назад рукава кимоно, чтобы удобнее было разливать чай, и Жак восхищался ее смуглыми сильными руками.

   - Кимоно чудесно идет вам, Франциска, - сказал он, бесцеремонно оглядывая ее сверху донизу. - Оно прекрасно обрисовывает вашу фигуру.

   Но Франциска боялась, что кимоно ее полнит.

   - Вы хотите услышать комплименты? - Жак положил руку на талию Франциски. - У вас фигура, как у семнадцатилетней. Но послушайте, Франциска, вы серьезно хотите продать усадьбу? Я покупаю ее.

   Франциска громко рассмеялась. Жак в роли крестьянина! Представить себе только этого изящного молодого человека в лакированных туфлях на телеге с навозом!

   - Ну, а сколько вы предлагаете? - спросила она, полушутя.

   - Ну что же, я дал бы двадцать тысяч крон, - серьезно ответил Жак.

   Это, конечно, было предложение, о котором вообще не стоило и говорить. За один только лес, - а он был довольно большой, - без усадьбы, без лугов и полей, дадут по крайней мере тридцать тысяч крон. Меньше чем за пятьдесят тысяч Франциска и не думает уступать усадьбу.

   - Может быть, я снова привыкну к лесу, как знать, - сказала она.

   Тогда Жак сделал другое предложение:

   - Заключите со мной по крайней мере договор, который предоставил бы мне право быть первым покупателем на тот случай, если вам сделают какое-нибудь серьезное предложение.

   Чего он хочет? Франциска усиленно соображала. Она была подозрительна и всегда боялась, что ее хотят перехитрить. Нет, никогда! Зачем ей себя связывать! Да кроме того, она пока и не думает продавать усадьбу.

   - Отец оставил мне столько денег, что я годы могу жить без всяких забот. Мне нечего спешить.

   Жак казался задумчивым и рассеянным. От его хорошего настроения не осталось и следа. Он молча выпил чашку чая и раскрошил кусочек печенья. После долгого молчания он пристально посмотрел Франциске в глаза и сказал, особенно подчеркивая слова:

   - Обещайте мне хоть одно, Франциска, - вы не продадите ни усадьбы, ни леса, не предупредив меня об этом. Ни усадьбы, ни леса, понимаете! Это обещание ничего вам не стоит. Но оно может оказаться более в ваших интересах, чем вы думаете. Больше я вам ничего не скажу.

   Франциска была смущена и встревожена. Чего ему надо? Что ему за дело до этого леса, до этой усадьбы? Он подружился с ней так, как будто это вышло само собой, но она заметила, что он преследует какие-то тайные цели. Франциска не так глупа! Она покачала головой.

   - Я не понимаю вас, Жак, - взволнованно сказала она. - Вы становитесь всё загадочней. Вы говорите теперь со мною так же, как говорил отец, когда намекал на какие-то таинственные дела, связывавшие его с вами. Почему вы не говорите со мной откровенно?

   Жак взглянул на нее и улыбнулся. Он встал, закурил папиросу и несколько минут расхаживал по комнате. Потолок был так низок, что он почти касался его головой. Жак улыбнулся, сморщил лоб, затем рассмеялся, остановился перед Франциской и бросил папиросу в окно.

   - Ну хорошо, - сказал он, снова садясь за стол. - Я буду говорить с вами теперь вполне откровенно - насколько это возможно. Слышите, Франциска, насколько это возможно! А вы будете молчать о том, что я скажу, я это знаю, так как это в ваших же интересах. Заметьте, наши интересы очень тесно связаны. Слушайте...

   Жак понизил голос, и Лиза, с любопытством подслушивавшая у двери, не разобрала больше ни одного слова.

   Миша прошел мимо окна. Франциска крикнула ему, чтобы он перенес на сеновал сложенные в сарае железные трубы.

   - В сарае они мешают пройти. Лиза, помоги Мише, трубы тяжелые.

   Затем Франциска закрыла окно.

   - Они говорят об усадьбе! - сказала Лиза Мише.

   О, Миша хорошо знает всё это! Молодой господин Грегор всё время охаживал старого Маниу, и они постоянно шептались. Миша часто видел его в последнее время разгуливающим в лесу, он там всё что-то выискивал. Может быть, Жак хотел купить лес из-за дубильной коры? Случайно встретив Мишу, Жак долго говорил с ним о новых способах дубления. И чему только не учат теперь в школах! Миша и Лиза нарочно гремели трубами. Пусть Франциска слышит, что они работают.

   Франциска приказала подать ужин. Но и после ужина молодой господин Грегор остался в усадьбе. Франциска отослала Лизу спать:

   - Ты можешь идти к себе. Мне еще нужно поговорить по делу с господином Грегором.

   Лиза еще долго слышала, как они разговаривали. Потом она заснула, а когда проснулась, услышала, что Франциска тихонько смеется. Затем она взвизгнула, а господин Грегор громко расхохотался. Лиза снова заснула. И когда проснулась вторично, оттого что ей на лицо вскочила мышь, в доме было совершенно тихо. Вероятно, гость уже ушел. Но вдруг она услышала, как заскрипела входная дверь. И когда она выглянула в окно, - для этого ей не нужно было даже вставать, - она увидела Франциску и молодого господина Грегора, освещенных луной.

   - Совсем светло, - звонким голосом сказал господин Грегор, - через час я буду дома!

   Франциска была бледна, и глаза ее блестели. Так казалось при свете луны. Волосы были как будто еще более растрепанны, чем днем. И как странно звучал ее голос: точно она плакала.

   - Покойной ночи, Франциска!

   - Покойной ночи!

   Франциска осталась на месте. Но затем вдруг что есть духу побежала за Жаком. Лишь через полчаса вернулась она домой. Она казалась еще бледнее, чем раньше.

   На следующее утро Жак послал длинную телеграмму в Берлин.

   - Послушай, Ксавер, - сказал он, возвратившись в гостиницу, - я жду телеграммы из Берлина. Немедленно принеси ее мне в комнату. Если я буду спать, разбуди меня. Мы всю ночь сидели в "Парадизе". Ну и кабачок! Купи-ка его, у него есть будущее.

   Под вечер был получен ответ из Берлина. Жак отлично выспался. Он сейчас же спустился к Корошеку.

   - Послушайте, в четверг ко мне приезжает из Берлина мой компаньон, банкир Альвенслебен. Лучшую комнату и самое внимательное обслуживание! У этого господина собственная вилла, два автомобиля, и он очень избалован. Понимаете? И пожалуйста, уберите из комнаты все олеографии и особенно гипсовые фигуры. Вот так, дорогой господин Корошек.

   Затем Жак опять пошел на "Турецкий двор". Франциска ждала его у ворот.

   - Телеграмма из Берлина пришла только час назад, Франциска, - сказал Жак. - Он приезжает в четверг вечером. Я дам тебе точные инструкции.

   - А ты приготовил наш договор? - спросила она.

   - Да, вот он.

   Франциска взяла у Жака вечное перо и подписала договор.

   - Да ты прочитай его по крайней мере!

   - Нет! - Франциска наклонилась к плечу Жака, прошептала что-то и вдруг укусила его за ухо так, что он вскрикнул. - Всё мое недоверие к тебе прошло. И никогда, никогда больше не вернется!

   Ухо у Жака ныло. "Не так-то просто будет с ней!" - подумал Жак, но рассмеялся.

   Подали ужин. Франциска сегодня была в вечернем туалете, точно собиралась на бал.

   - Иди спать! - прикрикнула она на Лизу.

   И опять Лиза слышала, как они смеялись и болтали. Франциска хихикала и взвизгивала. Но любопытная Лиза не могла ничего разобрать и, как ни крепилась, в конце концов заснула. На этот раз она не слыхала, как Жак ушел из усадьбы.

  

   Альвенслебен младший прибыл точно в четверг. Жак поехал его встречать в Комбез, а Корошек от усердия едва не слетел с лестницы, когда коляска остановилась перед "Траяном". Белоснежный, точно высеченный из глыбы сахара, вышел берлинский господин из коляски. Корошек был ошеломлен. Берлинский банкир, которого он представлял себе толстым, жирным, с блестящей лысиной, оказался молодым человеком, едва ли старше Жака, тонким, гибким, с бледно-голубыми глазами. Когда прибывшие вышли из коляски, Корошек долго искал чего-то в экипаже, но нет, там ничего не было. Господин Альвенслебен приехал без шляпы. Этот элегантный молодой человек, очевидно, так и приехал из Берлина в Анатоль без шляпы. У него была совершенно гладко остриженная голова, и только на темени слегка вились плойки светлых волос.

   Жак и его гость обедали в красной комнате. Молодой господин из Берлина кушал с изумительным аппетитом, но пил только содовую воду. Никакого вина, ни рюмочки. Уж эти богачи! Вечно боятся за свое здоровье. Ксавер навострил уши, но господа говорили только на самые общие темы: о Берлине, о политическом положении, о знакомых.

   После обеда они отправились в комнату Жака и долго беседовали о чем-то вполголоса. Жак показывал свои чертежи и зарисовки местности, излагал планы и предложения. Теперь видно было, как много он поработал.

   - Отец хотел уже прекратить все переговоры, - сказал Альвенслебен младший, - не легко было его переубедить. Он стареет, и ему порой не хватает смелости. Так вы думаете, что эта девица Маниу продаст свою усадьбу за сорок тысяч крон?

   - Она будет счастлива от нее отделаться. Она просила меня похлопотать, чтобы ей дали пятьдесят тысяч. Но вы, пожалуй, уговорите ее продать и за сорок.

   На следующее утро, в семь часов, Гершун уже ждал со своей коляской у подъезда "Траяна".

   - Ну, Гершун, теперь ты должен показать нам достопримечательности Анатоля! - сказал Жак так громко, чтобы все могли слышать.

   Но, бог мой, неужто молодой господин из Берлина хочет ехать без шляпы?

   - Шляпу, господин! - крикнул Корошек. - Возьмите шляпу, с вами может случиться солнечный удар!

   Альвенслебен не понял его.

   Коляска нерешительно двинулась по городским улицам. Достопримечательности? Гершун в смущении ерзал на козлах.

   - Вези нас в Дубовый лес, там прохладней! - крикнул Жак.

   А когда они проезжали мимо "Турецкого двора", Жак приказал остановиться:

   - А не попросить ли нам у Франциски Маниу по стакану молока?

   Несмотря на ранний час, Франциска уже закончила свой туалет. Она опять чуть-чуть перестаралась надушиться. Смущенно поклонившись Альвенслебену, она не спускала глаз с его лица. Лизу послали за молоком.

   Альвенслебен сейчас же заговорил о деле. Он не привык тратить свои слова понапрасну. Там, в Берлине, у них нет для этого времени. Он интересуется ее усадьбой; короче говоря, он предлагает Франциске сорок тысяч крон наличными. Она может немедленно получить чек. И Альвенслебен вытащил из бокового кармана толстое позолоченное вечное перо.

   Франциска улыбнулась и немножко скривила рот. На лице ее появилось смущенное, почти глупое выражение. Она с улыбкой покачала головой. Не говоря ни слова, она дала понять, что не согласна.

   Альвенслебен выпил глоток молока. Он похвалил молоко - оно было и в самом деле отменным - и увеличил предлагаемую сумму на пять тысяч. Он не хочет терять время.

   - Ваш лес по своему составу, надо признаться, великолепен. Но подумайте, сударыня, в каком глухом углу находится ваше имение!

   Франциска снова покачала головой.

   - Я вообще не продаю его, - решительно ответила она. Альвенслебен беспомощно взглянул на Жака. Жак вскочил с места в сильном волнении.

   - Как? - Он даже позабыл о вежливости. - Вы вдруг, оказывается, вообще не хотите продавать? А еще третьего дня вы заявили мне, что обязательно продадите усадьбу, и господин Альвенслебен приехал сюда по моему телеграфному вызову. Подумайте, что вы говорите!

   Франциска опустила голову и закусила губу. Затем она сказала:

   - Я этой ночью видела во сне отца, и он запретил мне продавать усадьбу. Значит, я не буду ее продавать. Но, может быть, вы сделаете мне какие-нибудь другие предложения?

   И на этом она заупрямилась. Как ни уговаривал ее Альвенслебен, сколько ни величал "сударыней", она не меняла своего решения.

   Жак сделал ему знак, и Альвенслебен встал.

   - Госпожа Маниу, - сказал Жак многозначительно, - вы привыкли к тому, что здешние люди торгуются неделями. Поэтому я должен вас предупредить, что если господин Альвенслебен закроет за собой дверь, то он уж больше сюда не вернется.

   У Жака был чрезвычайно рассерженный вид. Франциска молчала.

   - Мне очень жаль, что господин понапрасну проделал такое долгое путешествие, - сказала она наконец, не поднимая глаз.

   Мужчины вышли.

   - Вот каковы здесь крестьяне! - воскликнул Жак в бешенстве, когда они проходили через двор. - Вы видите теперь сами. Но завтра она будет разговаривать совсем по-иному, она хочет поторговаться, вот и всё.

   - Кстати, вы оказались правы, Грегор, - в ней явно есть что-то патологическое, - сказал Альвенслебен.

   Банкир отложил свой отъезд и на следующее утро вместе с Жаком снова отправился в усадьбу Маниу. Но Франциска с прежним упорством повторила, что она не хочет продавать. Они могут арендовать у нее усадьбу, если хотят, и заключить договор. На этом она уперлась.

   Упрямство Франциски рассмешило Альвенслебена; он расхохотался:

   - Арендовать! Слышите, Грегор, эта крестьянка всю ночь ломала себе голову, пока не напала на слово "арендовать"! Но у меня нет ни малейшего желания торчать еще в этой ужасной дыре. Попытайте вы теперь свое счастье, и если она не захочет продавать, тогда арендуйте усадьбу. Может быть, кто знает, это даже лучше? У нас с вами до вечера еще достаточно времени, чтобы обсудить точно условия, и вы мне протелеграфируете в Берлин.

   Вечером Альвенслебен уехал.

   - Всё сошло хорошо, господин Грегор? - с любопытством спросил Корошек, когда Жак вернулся из Комбеза.

   - Всё сошло превосходно, благодарю!

   Жак сиял.

   Через несколько дней он послал Альвенслебену проект арендного договора. Госпожа Маниу, к сожалению, была упрямее, чем когда-либо. Что-то заставило ее насторожиться. Может быть, отец когда-нибудь сделал при ней неосторожное замечание. Вероятно, за ней сейчас стоит какой-то адвокат; это ясно видно из осторожной формулировки договора. Жак советует поспешить, потому что если в это дело всунут нос адвокаты...

   Альвенслебен прислал подписанный договор с обратной почтой. Теперь Жак действительно был в отменном настроении. Ежедневно он уходил из гостиницы рано утром и возвращался лишь к ночи.

   - Завтра вечером приезжает молодой инженер, - сказал он Корошеку, - господин Майер из Бреслау, и с ним два монтажника. Монтажникам можете дать комнаты попроще.

   Корошек выкручивал шею, чтобы заглянуть в лицо Жаку. Что это творится здесь? Уж этот мне господин Грегор!.. С самого начала он делал какие-то таинственные намеки, затем приехал банкир из Берлина, который путешествует без шляпы, а теперь еще инженер с двумя монтажниками!.. Образцы разных горных пород заполнили всю комнату. Наверное, открыли железо или серебро, а может быть, золото? Господи боже! Ксаверу поручено было навострить уши, и он их навострил. Ведь Жак часто обедал теперь с Янко в красной комнате. И Ксавер услышал, что в горах в лесу будет построен лесопильный завод для использования ценных пород дерева, но лесопильный завод - это не главное, главное - строительство химической фабрики для выработки дубильных веществ. А пока что они роют колодец, им нужна хорошая вода, - плохая вода портит котлы паровых машин.

   Из Станцы с грохотом катили подводы, нагруженные всякой всячиной: трубами, жердями, цепями, железными балками, а на некоторых возах были такие тяжелые машинные части, что нужно было впрягать по шести волов. Эти подводы никогда не проезжали через Анатоль; они ехали по другой дороге, прямо лесом в усадьбу. Здесь они исчезали за воротами со всем своим грузом, а ворота усадьбы теперь всегда были плотно закрыты.

   Но лесоторговец Яскульский заявил, что все эти россказни о лесопильном заводе и фабрике дубильных веществ просто плутни. В Дубовом лесу нет никаких ценных пород дерева, перевозка которых могла бы окупиться. То же и с дубильными веществами! Ведь Яскульский - специалист по лесу!

   - Что, собственно, ты собираешься строить, Грегор, там в лесу? - бесцеремонно спросил он как-то вечером Жака, когда тот ужинал в "Траяне".

   Жак поднял голову и недружелюбно посмотрел на Яскульского. Его раздражало, что этот нахальный мужик говорит ему "ты".

   - А какое вам до этого дело?

   - Что это будет? Лесопильный завод? Фабрика дубильных веществ? Это мне ты хочешь втереть очки?

   - Не суйте ваш нос в то, что вас не касается, - отрезал Жак.

   Яскульский раскатисто захохотал.

   - Не груби, сынок! Поди-ка сюда, выпьем по стаканчику!

   Яскульский, которому принадлежала половина города, был самым любопытным человеком во всем Анатоле. С раннего утра и до позднего вечера он переходил из трактира в трактир и знал всё. На другой день он встретил Мишу, тот сидел на возу дров.

   - Эй, Миша! - закричал Яскульский и схватил лошадь под уздцы, чтобы Миша не мог от него улизнуть. - Как поживаешь, Миша? Вот получай крону на выпивку. Как там у вас дела с лесопильным заводом? А колодец готов уже?

   - Всё еще роют!

   И Миша сообщил, что колодец роют в том самом месте, где его рыл и Маниу. Только теперь эти немцы работают электричеством. Они проложили провода до самого леса. Роют колодец машиной; бур, которым они работают, высотой с человека. Сколько же он весит? Его притащили на шести волах. Яскульский смеялся.

   - Молодчина этот Грегор! - воскликнул он. - Он наврет вам с три короба!

   Врет ли молодой господин Грегор или не врет, это мало тревожило Мишу. Самое главное, что усадьба всё еще принадлежала Франциске. Однако, увидев этого иностранца, одетого во всё белое, Миша решил, что дело плохо: тот, наверно, выставит его из усадьбы.

   Яскульский часто бродил вокруг "Турецкого двора", но он слышал только, как ухал копер и грохотали трубы. Где-то стучали по железу.

   - Ах, чтоб его черт побрал!

  

   - Вы представить себе не можете, как меня беспокоит Соня! - воскликнула госпожа Ипсиланти, когда Жак неожиданно повстречался с ней на площади среди базарной сутолоки; на баронессе была кокетливая красная соломенная шляпка с бледными розочками, и одета она была как семнадцатилетняя девушка. - Вы и не подозреваете, какая она сейчас стала невыносимая! Но больше всего меня беспокоит то, что она становится всё более скрытной. Я прошу ее: "Говори откровенно, дитя мое, доверься твоей матери! Ты знаешь, что ты можешь мне всё сказать". Но Соня молчит, она ходит по дому, как лунатик. Когда к ней обращаются, она ничего не понимает. Люди слишком много разговаривают, утверждает она. Нужно молчать, чтобы услышать внутренний голос. Но что это за внутренний голос? Ах, Жак, если бы вы знали... - Госпожа Ипсиланти вздохнула и попробовала масло у одной из крестьянок. - Нет, подождите, Жак, не убегайте. О, эти крестьяне, они считают нас, горожан, за круглых дураков! Подкрашивают масло, чтобы оно казалось жирнее. Ах, Жак, с вами я могу говорить откровенно... Вы такой благоразумный молодой человек. Я только тогда могла бы спать спокойно, если бы знала, что Соня устроена прочно. Ведь я мать, поймите меня, только мать! Я говорю Соне: "Выходи замуж, и пусть у тебя будут дети, тогда все глупые мысли оставят тебя в покое". Но в ответ на это Соня начинает пристально разглядывать меня, точно сомневается в моем рассудке. Убегает из комнаты и хлопает дверью. Вот она какая! Страшно несдержанная. А затем раскаивается и целует меня. Ведь она, в сущности, ангел, хотя у нее и есть дурные привычки. Что-то с нею будет? Ведь я каждый день могу умереть - вы знаете, какое у меня сердце... Ведь все мы люди! Откровенно говоря, Жак, вначале я была не в восторге от вашего друга Янко, но скажите сами, какие надежды могут быть, в конце концов, у молодой девушки в этом городе? Ах, боже мой, мне с Соней следовало бы путешествовать посещать курорты! Вот там она могла бы сделать партию, настоящую партию! Но как я могу уехать отсюда? Вы знаете, я связана по рукам и по ногам нашим дорогим больным. Борис... он, казалось, был раньше очень заинтересован Соней, но теперь он так далеко отсюда. А в Лондоне у него, говорят, связь с настоящей принцессой! Перед Борисом, конечно, широкая дорога. Он будет посланником, министром иностранных дел, помяните мое слово! А всё-таки, скажу вам, я не знаю, что о нем думать. В нем есть какой-то сердечный холод, он какой-то черствый. В сущности, Янко мне приятнее - он добрее, отзывчивее. Мать должна обо всем подумать, Жак! Янко, может быть, и не идеал супруга, но где вы его найдете в наши дни? Янко легкомыслен, делает много глупостей, конечно, но это понемногу уладится. О, скольких Янко знала я в моей жизни! Все они становятся со временем прекрасными мужьями. У Янко в свое время будет состояние, и Соня проживет без забот. Да в конце концов он и карьеру сделает. Хочет он того или нет, он всё-таки Стирбей, и этим всё сказано! Он будет командиром полка, а может быть и генералом... Ах, Жак, сколько уже дней мы вас не видим! Обещайте мне завтра же прийти к нам. Обещаете? Вы пользуетесь влиянием на Соню. Постарайтесь образумить ее. А скажите, что с Янко в последние дни? Ни одного разумного слова не скажет. Говорят, он опять задолжал. Вексель? О боже мой, повлияйте на него в хорошую сторону, Жак! Он должен просто погасить этот вексель и наконец остепениться...

   В конце концов Жаку удалось вырваться. Улыбаясь, шел он по дороге к Дубовому лесу. "Он должен просто погасить этот вексель", - великолепно сказано! Даже Янко смеялся, когда Жак повторил ему вечером эту фразу, хотя у Янко было отчаянное настроение. Марморош из земельного банка на этот раз был неумолим. Он хочет затянуть петлю на шее Янко. От него пощады не жди, Жак! На беду отец Янко был так болен, что к нему невозможно было обратиться. Янко надо было как-нибудь вывернуться, и он сообщил Жаку возникший у него план. Жак нашел этот план превосходным.

   - Неплохая мысль, не правда ли?

   - Прекрасная идея! Я всегда говорил тебе, что совершенно безразлично, будет ли в галерее висеть двумя картинами больше или меньше. Не забудь только маленького Остаде: "Танцующие крестьянки", слышишь?

   - Нет, нет, ни в коем случае! А теперь, Жак, давай выпьем за удачу этого плана.

   На следующее утро Янко взял отпуск на неделю "для приведения в порядок своих финансовых дел" и вечером выехал из Анатоля. С ним был маленький ручной саквояж и довольно объемистый пакет, обвязанный крепким шпагатом. Янко ни с кем не попрощался, он просто исчез. Ровно через неделю он вернулся. Жак ждал его в "Траяне". И действительно, перед гостиницей остановилась коляска.

   Жак испугался, когда Янко вошел: он был бледен, как только что выбеленная стенка. Очевидно, Янко не спал несколько ночей и еле держался на ногах. Да, вот каким он вернулся! Жак предвидел самое худшее.

   - Ксавер, давай обед!

   До Вены всё шло хорошо. Продавец картин, с которым отец Янко всю жизнь поддерживал связь, без всяких затруднений дал ему под залог трех картин десять тысяч крон на три месяца. Ну, значит, всё хорошо, всё прекрасно.

   - Стакан вина, Жак!

   Но в Вене Янко пришла несчастная мысль испробовать наконец свой любимый план, испытать счастье в игре. Ведь он выработал свою особую систему! Он отправился в Будапешт, - там у него много друзей, и они повели его в игорный клуб.

   - Я играл точно в каком-то трансе, - рассказывал Янко. Сперва он поставил на номер двадцать один. Почему он так сделал? Очень просто: Соня стояла рядом с ним и шепотом подсказала ему это число. Кроме того, день рождения Сони двадцать первого августа. Шарик покатился и остановился на номере двадцать первом. Соня сказала: "Поставь еще раз на этот же номер". И хотя это покажется почти невозможным, однако шарик снова остановился на номере двадцать первом. Тогда Соня сказала: "Бери деньги". Ведь он сдуру поставил бы и в третий раз на двадцать первый. Он увеличил ставку до тысячи крон и за пять минут выиграл кучу денег. "Выйди в сад", - шепнула ему тихонько Соня, и он пошел в сад.

   Там она шепнула ему число восемь, и он продолжал играть. Иногда он проигрывал, но большей частью все цифры, которые подсказывала ему Соня, были счастливыми.

   - Публика вокруг стала удивляться, - самодовольно добавил Янко.

   В конце концов он выиграл довольно большую сумму. Сколько там было, он уже теперь не помнит, но, разумеется, из этих денег он мог бы уплатить все свои долги, и у него осталось бы еще несколько десятков тысяч. Но он был так глуп, что не уехал сейчас же, хотя Соня и настаивала на этом. На следующий день он играл вяло, без всякого вдохновения. Соня больше ничего не шептала ему. Но он всё-таки продолжал играть; он решил сорвать банк. К вечеру он проиграл все деньги дочиста. Друзья купили ему билет на поезд.

   - И теперь у меня в кармане нет ни гроша. Последнюю крону я отдал носильщику.

   Янко чуть не плакал. Лицо его приняло жалобное выражение. Однако пил и ел он с большим аппетитом.

   Жак взглянул на него и не в состоянии был удержаться от смеха.

   - За твое здоровье, Янко! - воскликнул он. - Хоть ты вернулся и без денег, но всё-таки здоровым и бодрым. Хуже было бы, если б ты сорвал банк, а на обратном пути тебе отрезало бы ноги при какой-нибудь железнодорожной катастрофе.

   Тут и Янко рассмеялся.

  

   Жак любезно улыбался; он старался сохранить прежние уверенные манеры, но всё же от Корошека не ускользнуло, что в последние недели Жак сильно переменился. Там, в лесу, работа, по-видимому, шла не так, как следовало. Яскульский выведал, что там уже выкопали колодец глубиною более чем в сто метров, но всё еще не добрались до воды. Из Берлина одна за другой шли телеграммы. Жак с досадой и раздражением вскрывал их, бегло проглядывал, и его взгляд становился упрямым и холодным. Как-то раз он неожиданно наткнулся в коридоре на Ксавера; Жак вздрогнул и отскочил, - он сделался нервным.

   Да он, как видно, немного закутил, этот молодой господин Грегор! Почти каждую ночь возвращается в гостиницу под утро. Корошек слышал, как заливался звонок у входной двери. Коридорный - сонная тетеря, вечно его не добудишься! Молодые господа теперь проводили время в "Парадизе" у Барбары. Корошек никому не хочет вредить, но ведь всем известно, что эта Барбара была прежде в публичном доме в Белграде. Яскульский клялся, что встречал ее там. Тогда ее звали Лола, и она была, по его словам, "бешеной девчонкой".

   Нет, Жак теперь совсем не был похож на прежнего Жака. Соня тоже заметила перемену; лицо его вытянулось и стало суровым, а иногда вид у него был совершенно растерянный.

   - Что с вами, Жак? - спросила Соня. - У вас заботы? Вы за последнее время что-то побледнели.

   Жак качал головою и старался казаться равнодушным.

   - Прошу вас, Соня, не будем говорить обо мне. Когда-нибудь я вам всё расскажу, и, может быть, очень скоро.

   - Жаль, что вы больше не откровенны со мной, как раньше. Он страдает, что-то его мучит, почему же он молчит? Голос Сони звучал ласково.

   Утро. Одиннадцать часов. Светит солнце. Корошек стоит у подъезда гостиницы. Он видит, как Рауль Грегор идет через рыночную площадь с толстым, потертым, совсем порыжевшим кожаным портфелем под мышкой. Рауль направляется прямо к "Траяну", и Корошек уже издали отвешивает ему глубокий поклон. Он знал Рауля по бесчисленным собраниям и конференциям. Нечего и говорить, что Корошек состоял членом всех солидных клубов и обществ, - из деловых соображений, - и во всех этих клубах и обществах Рауль был председателем или вице-председателем, а если не председателем, то уж, конечно, ответственным секретарем или казначеем. Корошек питал к Раулю большое уважение, даже величайшее уважение. Рауль умел быстро разобраться в любой ситуации и всегда давал нужный совет. Трудно себе представить, как сложно в наше время жить на свете! Постоянно возникают вопросы о праве, о компетенции, о подведомственности и бог весть еще о чем! И каким красноречием обладал этот адвокат! "Прошу вас ближе к делу, господин Яскульский!"- а сам он мог говорить несколько часов подряд, и всё время говорил к месту! Корошек поспешил сбежать с лестницы навстречу Раулю.

   - Какая честь, господин Грегор, приветствовать вас здесь у нас!

   Рауль, однако, очень спешил, - он очень занят, - и спросил только, здесь ли брат.

   - Да, он еще не выходил из своего номера.

   Корошек озабочен. Ему кажется, что господин Жак переутомлен и стал нервным. А кроме того, он последнее время начал кутить. Сегодня утром он вернулся только в шесть часов и, вероятно, еще спит.

   Рауль нахмурил лоб, проворчал что-то про себя и потащился с потертым портфелем под мышкой вверх по лестнице. Он постучал в третий номер. Ответа нет. Толкнул дверь. Жак лежал на постели одетый и спал.

   - Ну что вы на это скажете? В одиннадцать часов! Даже башмаков не снял!

   Когда Жака разбудил чей-то голос, он с удивлением увидел сидевшего у постели Рауля. Рауль что-то говорил, и Жаку казалось, что он говорит уже давно. Рауль любил слушать самого себя. Если он говорил долго, его низкий голос начинал ритмически "раскачиваться", и когда голос так "раскачивался", Рауль мог говорить часами. Во время знаменитой защитительной речи на процессе Маниу его голос "раскачивался" в течение восьми часов.

   Жак ничего не понял из того, что говорил Рауль, но он почувствовал, что Рауль пришел, чтобы в самой вежливой форме сделать ему выговор и предупреждение относительно его образа жизни. Наконец он стряхнул с себя дремоту и закурил папиросу, чтобы проснуться окончательно.

   - Чего ты хочешь от меня, Рауль? - спросил он. Рауль сердито взглянул на него:

   - Я тебе всё это подробно изложил, но ты, по-видимому, ничего не понял.

   Когда Рауль сердился, он пытался под фальшивой дружеской миной скрыть свое раздражение, и его толстое лицо становилось банальным и глупым.

   - Как? Значит, люди говорят обо мне? - спросил Жак, насмешливо улыбаясь.

   - Да. Зачем ты и твои приятели ведете себя так непристойно? Этот "Парадиз", эта Барбара! Она, говорят, была раньше в публичном доме в Белграде!

   Жак усмехнулся.

   - Ну и пусть себе говорят, Рауль, - произнес он скучающим голосом.

   Рауль скреб свою черную эспаньолку; его телескопы сверкали. У этих современных молодых людей нет никаких нравственных устоев. В обществе есть известные принципы морали, чести, такта, которыми нельзя пренебрегать. Жак прекрасно знает всё это и находит, что всё это просто смешно. Рауль пришел, чтобы совершенно откровенно сказать ему, - они ведь обычно откровенны друг с другом, - что ему не нравится компания, в которой Жак проводит свое время. Ему не нравится, что он так близок с Янко Стирбеем.

   - У Янко Стирбея очень расшатаны понятия о морали и праве. Будь осторожен! А этот молодой доктор Воссидло - это же ничтожество! Молодой человек, который крадет товары у своего отца и продает их на сторону! Какое падение нравов! А об этом дураке Михеле, об этом Ники Цукоре и о других я и говорить не хочу!

   Тут Рауль вдруг переменил тон. Он заговорил тепло, снисходительно, по-братски. Атмосфера города, очевидно, не подходит для Жака, он слишком долго жил за границей, и эта работа в лесу, эта лесопилка или химический завод - кто вас там разберет, - по-видимому, недостаточно занимают его. Не лучше ли было бы ему опять уехать за границу? В этом случае Рауль был бы готов...

   Жак воспаленными глазами смотрел в потолок и молчал. Вид у него был усталый, растерянный, даже грустный.

   - Очень возможно, что я опять уеду за границу, - сказал он, немного помолчав, и голос его прозвучал как-то нерешительно и даже смиренно.

   Затем Жак снова замолчал и не отрывал глаз от потолка. Куда девались его прежняя самоуверенность и резкость? Тот ли это Жак, который задорно требовал у Рауля сто тысяч крон только для того, чтобы позлить брата? Он приподнялся и сел на постели, устремив глаза в пустоту.

   - Это решится в течение недели, самое большее двух, - тихо сказал он.

   Рауль добродушно рассмеялся. Он победил. Опыт победил высокомерие юности.

   - Ну, не принимай это так близко к сердцу. Разочарование... Мы все пережили это!

   Он погладил руку Жака.

   Так вот, если Жак снова хочет ехать за границу, Рауль готов помочь ему советом и делом - и даже деньгами. Такой выход был бы, пожалуй, самым лучшим для всех. Во всяком случае, так продолжаться не может, скажем откровенно. Рауль подошел наконец к главному, - до сих пор он только ходил вокруг да около, - к тому, что привело его сюда. Это была Франциска.

   - Могу я говорить вполне откровенно, Жак? Люди болтают... Всем бросается в глаза, а дамы буквально возмущены... Ольга передала мне это. Может быть, это клевета, но только говорят...

   Он не хочет повторять, что болтают люди. А впрочем, он скажет: открыто говорят, что у него связь с Франциской. С Франциской!

   Жак скривил губы.

   Всё это имеет еще и другую сторону. Ведь всему есть границы. Рауль как адвокат и нотариус и должностное лицо должен заявить, что такое поведение компрометирует перед всем городом не только Жака, но и его, Рауля. Ведь эта Франциска морально дефективная особа, патологическая лгунья, которая просто со злости отправила своего отца в тюрьму!..

   - Нет, не возражай, всё это так и было! И ты, мой брат, среди бела дня показываешься с ней на улицах!

   Жак слушал молча, закинув руки за голову. Но теперь он позволил себе улыбнуться.

   - Может быть, этот Маниу был не так уж невинен, как ты думаешь! - бросил он.

   Нет, этого Рауль не мог допустить. Рауль просто рассмеялся в ответ. Он вел процесс. Он заглянул в бездну человеческой испорченности. Рауль не может говорить об этом процессе без волнения. Тут уж ему очки не вотрешь. Он вскочил и стал расхаживать по комнате. Он неоспоримо доказал Жаку, что Маниу был невиновен, что это ясно по целому ряду причин. Медицинская экспертиза с самого начала дала вп