Келлерман Бернгард - Город Анатоль

ридет знаменитое "письмецо". "Ну что, ты всё еще ждешь письмеца, Янко? - издевался он над самим собой. - Ах, ты состаришься, а письмецо так и не придет!"

  

   Однако настал день, когда "письмецо" пришло. Янко не верил своим глазам. Сомнения нет - почерк Сони! Увидеть почерк Сони значит увидеть самоё Соню; буквы были такими же прямыми, ясными и по-настоящему красивыми, как и она сама. Что же сделал "Янко-свинья"? Он вдруг превратился в мальчика, весь притих, а затем прижал письмо к сердцу. Вот видишь! А ты считал, что этого никогда не будет!..

   Соня была убеждена, что Жак говорил с Янко и что поэтому Янко и перестал бывать у них. Через неделю она почувствовала тревогу. Она вовсе не хотела оскорбить Янко. И вот она написала ему несколько строк.

   Янко прочел "письмецо" и даже взял его с собой в ванну, чтобы перечесть еще раз. "Может быть, твои дела еще не так плохи, Янко? - думал он во время бритья. - В тебе еще осталось что-то человеческое, несмотря ни на что. Если б этого не было, разве написала бы тебе письмо такая девушка, как Соня? Иногда ты немного привираешь, признаем это. Ты должен от этого отвыкнуть!" Впрочем, в присутствии Сони он ведь никогда не лгал. "Почему вы не рассказываете дальше, Янко?"- спрашивала она иногда. "Ах, все это одни глупости", - отвечал он, весь красный от стыда. В ее присутствии ему никогда не приходили на ум грязные мысли. Это нужно признать. Да, конечно, его страстно тянуло к ней. Это было вполне естественно. Но однажды, когда у него была Роза, он осквернил Соню своими грязными мыслями, один только раз. Он раскаялся в этом. И она должна простить ему этот грех. В тот день он был как безумный. И тогда он сказал Розе, что она ему осточертела, и так тяжко оскорбил ее, как только можно оскорбить человека. Да, это верно. Но это было только один раз. И он сейчас же попросил у нее прощения. Она простила его.

   Может быть, "Янко-свинья", если приглядеться к нему поближе, вовсе не такой уж пропащий человек. Может быть, в нем осталось еще что-то хорошее, и это хорошее, его ангел, борется со злом, с этим страшным, грязным дьяволом, который хочет его погибели. Когда он думает о Соне, всё хорошее оживает в нем. Ангел побеждает дьявола. Этот крошечный ангел в сердце Янко побеждает страшного безобразного дьявола. Тогда у Янко только добрые мысли в голове. Так, например, он как-то раз накричал на одного рекрута и чуть не ударил его. И вдруг он подумал: "Что сказала бы об этом Соня?.. Ведь это несчастный, глупый крестьянский парень!" И хотя Янко до смерти устал, он отправился в казарму. Делая вид, что проверяет солдат, он подошел к рекруту, рассмеялся и сказал, что он его не хотел обидеть, и отдал несчастному, дрожавшему от страха парню все папиросы, какие у него были в портсигаре. В другой раз он думал о Соне и вдруг вспомнил, что жена их дворецкого больна. По целым неделям он не вспоминал об этом, а теперь подошел к дворецкому и спросил, что с его женой. Он дал ему двадцать крон и сказал, что больной надо пить токайское вино, чтобы восстановить силы. Когда он думает о Соне, он избегает общества таких людей, как доктор Воссидло, Ксавер Савош и Ники Цукор. Их шутки и остроты становятся ему отвратительны. У него такое чувство, будто Соня всё это слышит.

   Нет, он еще не совсем пропащий. Если бы Соня полюбила его, он снова стал бы человеком. Он бросил бы пить и играть.

   И он еще раз перечитывает письмо Сони. Может быть, она всё-таки немного любит его? Эта мысль пьянит. Он быстро одевается. Он вдруг чувствует себя чистым, не потому, что на нем чистое белье и платье, о нет, он не это имеет в виду! Внезапно он ощущает себя точно заново рожденным. Он стал другим человеком. Он иначе чувствует, иначе мыслит. Он решает сегодня же отправиться к Соне и обратиться к ней "с великим вопросом". "Если она хочет стать моей женой, она даст свое согласие сегодня же, хотя бы у меня не было в кармане ни одной кроны. А если я ей не нужен, то она не возьмет меня и через две недели, хотя бы мне принадлежало тогда имение Сан-Суси и двести тысяч крон. Просто нелепо ждать, пока будет вскрыто завещание!"

   Соня встретила его упреками. Затем они пили чай в саду, и Соня говорила. Она не мучила его больше вопросами о буддизме и о загробной жизни. Она говорила о судьбах людей, которых она узнала в больнице. И вдруг спросила его:

   - Вы в последние дни виделись с Жаком?

   - Да, я видел его на днях.

   - Он вам что-нибудь рассказывал про меня?

   - Нет, решительно ничего.

   Соня удивленно покачала головой. Янко сжал пальцы и наклонился вперед.

   - Послушайте, Соня... - начал он, запинаясь и так тихо, что она с трудом расслышала его.

   У него вдруг перехватило дыхание. Но она, вероятно, все же поняла его. Она бросила на него быстрый смущенный взгляд, затем встала и сказала:

   - Простите, кажется, папа зовет, - и быстро ушла.

   Явилась госпожа Ипсиланти и заговорила о спекулянтах, об аферистах, об этом простофиле Савоше, который уже нашел нефть, - так по крайней мере рассказывают. Есть слух, что на горе, на монастырских лугах нашли прямо-таки невероятно огромные залежи нефти. И говорят, что эта женщина, эта Франциска, купила монастырский выгон только два-три месяца назад, прямо за бесценок... Ах, а ей вот не везет и не везет! Она вздохнула. Янко заметил у нее на висках белоснежные волосы. Видно, сегодня у него нет никаких шансов поговорить с Соней...

   Всё же решение его было твердо. Не сегодня, так завтра. Однако на следующий день он нашел дом баронессы в тревоге. У Сони были заплаканные глаза. Здоровье отца внезапно ухудшилось. Янко распрощался и ушел. Он долго гулял после этого, что вообще делал очень редко. Вечером остался дома и написал Соне. Он просил ее не спешить с ответом, а написать ему только через три дня. До получения ответа он не будет приходить к ней.

  

   Что за ужасный грохот? Словно бьют пушки. Это в горах производят взрывы, строят железную дорогу. Клепальные молотки там наверху всё еще стучат день и ночь. Феликс сидит в своей библиотеке, заткнув уши ватой. Жак утешает его - через несколько недель резервуары будут готовы.

   Около двух тысяч человек понаехало в Анатоль за последние месяцы. Люди живут в каждой дыре, и по всему городу идет строительство. Множество весьма подозрительных иностранцев работает теперь в нефтяном городе. Вечером они орут в трактирах и кабачках и пьют водку, как воду. Что ни день, происходят драки. Третьего дня оказалось двое убитых: были пущены в ход ножи. Но дела в Анатоле идут превосходно. Деньги хлынули в город непрерывным потоком. Бледное лицо Роткеля сияет. Его новый магазин выстроен и уже открыт. Как огромный фонарь высится его шестиэтажный торговый дом, залитый по вечерам ослепительным светом, и люди сбегаются к нему, точно их ждут там подарки. Антония и Гизела сидят за кассами, Мозес вернулся из Варшавы.

   "Траян" сделался настоящей биржей. С утра до поздней ночи в маленьком кафе толпятся бурильщики, подрядчики, агенты, спекулянты, авантюристы и кричат во всю глотку. Они говорят о нефти, о земельных участках, о новых постройках, о деньгах. Трудно дышать от табачного дыма. Корошек весь день кашляет, в груди у него хрипит, глаза слезятся. Благодарение богу, "Новый Траян" растет день от дня. Да, этот Фехери Дьюла ловкий малый! В красной гостиной каждую ночь идет игра. Во что там играют, Корошеку всё равно. Но там часто возникают скандалы, а этого Ломача из Тостановичей один раз избили до крови. Да, это уже не старый "Траян"! Сегодня ночью опять одна служанка кричала "караул!" и Корошеку пришлось бежать наверх. Это не люди, а просто звери. Две горничные уже ходят с толстым брюхом. Плохая реклама для "Траяна"!

   "Три коньяка и одно черное кофе на стол господина Савоша!" - кричит Корошек, стараясь покрыть шум.

   Ксавер Савош, "самый красивый мужчина в Анатоле", любимец дам, восседает за столиком. Каждый день его можно встретить в "Траяне". Савош раньше делал знаменитое анатолийское розовое масло, а теперь занялся разработкой нефти, и ему очень повезло. У него воинственно закручены усы, и он похож на капитана в штатском. Никто не отвешивает дамам таких изящных поклонов, как он. Савош - лучший танцор в городе, и никто не может так превосходно рассказать еврейский анекдот, как он. Где бы он ни показался, люди корчатся, точно у них судороги в животе: это действие нового анекдота Савоша! Но теперь он уже не рассказывает анекдотов и не острит. Он говорит как заведенный, он продает землю участками, ценой по пяти тысяч крон. Всякий может заработать на этом сто тысяч. По мнению специалистов, нет ни малейшего сомнения, что на этих участках есть нефть. Там уже и сейчас видны следы нефти. Каждый может пойти и убедиться. К сожалению, у него, у Савоша, сейчас нет денег, и он не может продолжать бурение. Он не дотянул каких-нибудь несчастных двадцать - тридцать метров, а может быть, даже через пять метров уже показалась бы нефть! "Анатолийская нефть" предлагала ему большую сумму, но Савош хочет, чтобы деньги остались в его родном городе. "Неужели одни немцы должны зарабатывать на нефти, как вы думаете, господа?"

   Весь город говорил теперь о Ксавере Савоше и его участках. Разумеется, Ольга всё уже разузнала и с волнением передала Раулю эту новость.

   - Ну, что ты скажешь, малышка? - спросила она. - Этот болван Савош, этот хвастунишка и пошлый остряк нашел нефть!

   Рауль проворчал:

   - Нефть? Только следы нефти, как мне рассказывали.

   Ах, Ольга хорошо знает, что Рауль ревнует ее к Савошу и терпеть его не может. Савош постоянно танцует с ней, говорит ей любезности. И она нисколько не скрывает, что охотно танцует с ним. Самый видный мужчина в городе - это, без сомнения, Савош! И Ольга тихо рассмеялась.

   - Я знаю, что ты ревнуешь к Савошу, потому что он пользуется большим успехом у женщин, - сказала она. - Нефть или следы нефти - всё равно: дела у него идут блестяще. Люди просто дерутся за его участки. Если он продаст свои шестьдесят участков пo пяти тысяч крон каждый, то соберет не маленькую сумму. А раньше вся эта земля стоила не больше десяти тысяч крон. Все теперь наживают деньги, все! И Роткель, и Яскульский, и вся эта шатия. А ты со всеми твоими связями, что ты предпринял?

   День за днем Рауль должен был выслушивать эти речи. Марморош на одной только сделке заработал пятьдесят тысяч крон!

   Раулю было не по себе от этих разговоров. Жак предостерегал его от участия в каких бы то ни было спекуляциях. А теперь ему еще указывают на этого возомнившего о себе дурака Савоша, как на блестящий пример, - нет уж, благодарю покорно. И чего она хочет, эта Ольга? Чего она так волнуется последнее время? У нее нет никаких забот. Ее существование обеспечено даже в случае его смерти. Чего ей, собственно, еще надо?

   Ночью - после нежностей - Ольга опять вернулась к разговору о Савоше.

   - Послушай, малышка, может быть, нам и в самом деле купить участок у Савоша? - спросила она, приподнимаясь на постели.

   - Я поговорю об этом с Жаком, - ответил Рауль. - У меня тоже есть план. Ты скоро увидишь. Потерпи еще немного!

   Ольга радостно захлопала в ладоши:

   - Возьми из банка наши восемьдесят тысяч крон и сделай из них полмиллиона! Ведь ты умнее всех этих дельцов, вместе взятых.

   Она долго еще болтала, и Раулю нравилось слушать в темноте ее звонкий веселый голос. Что они сделают, если у них будет столько денег? Ольга предлагала переехать в Вену. Анатоль - город маленький и скучный. Она мечтает о театрах, концертах. У нее будет собственная ложа в Бургтеатре.

   - Правда, малышка? Ах, как чудесно!.. И ты купишь своей пичужке автомобиль, и мы с тобой поедем в Италию и в Испанию? - спрашивала она полушутя.

   Да, конечно, он купит ей автомобиль.

   - И шубку, и драгоценности, и красивые платья, да, малышка?

   - Да, и меха, и драгоценности, и платья.

   Ольга снова захлопала в ладоши, и перед тем как заснуть, еще раз влюбленно поцеловала мужа.

  

   Борис в последние недели развил кипучую деятельность. Он часто исчезал из Анатоля, потом опять появлялся, вел долгие переговоры с Марморошем в земельном банке, ездил в Бухарест к своей тетке, баронессе Персиус, которая его любила так же горячо, как горячо презирала Янко. Баронесса была дама лет семидесяти. Ее считали очень богатой. И вот жители Анатоля в один прекрасный день узнали из местной газеты об основании нового акционерного общества - "Национальная нефтяная компания", под председательством барона Бориса Стирбея, с капиталом в три миллиона крон.

   Когда Жаку показали газету, он мгновенно вспомнил блеск в темных глазах Бориса, когда Жак показывал ему временные резервуары для нефти. Это был подозрительный блеск; теперь Жак знает, что он означал. Ну и прекрасно! Пусть барон Борис Стирбей делает, что ему нравится! В статье, написанной в тоне дифирамба, газета поздравляла город и всю страну с основанием "Национальной нефтяной компании". Это тем более отрадный факт, что руководство компанией берет на себя такой человек, как барон Борис Стирбей. Жак улыбался исподтишка. Три миллиона для нефтепромышленного общества - это капля в море, разве с такими деньгами что-нибудь сделаешь?

   И тем не менее город мгновенно охватила какая-то лихорадка. Компанию "Анатолийская нефть" не очень любили. Это был иностранный капитал: доходы уплывали в карманы иностранцев, а теперь возникла "Национальная нефтяная компания". Она будет конкурировать с чужаками. Это просто чудесно! Да еще барон Борис Стирбей! Пропаганда в виде проспектов и брошюр, которую Марморош вел с огромным размахом, была излишня; деньги состоятельных граждан Анатоля и дворян-землевладельцев сами собой стекались в сейфы "Национальной нефтяной компании". Баронесса Ипсиланти немедленно купила акции новой компании - на очень значительную сумму. Теперь и Ольга не могла уже дольше терпеть.

   - Это наш шанс! Это наш шанс! - восклицала она в чрезвычайном волнении.

   Но Рауль, этот тюфяк, всё еще колебался. "Жак предостерегал..." Ольга расхохоталась ему в лицо:

   - Жак! Ведь это их конкурент! Акции "Национальной нефти" уже поднимаются в цене.

   В конце концов Рауль отнес свои восемьдесят тысяч крон к Марморошу.

   Ксавер Савош торжествовал. Теперь и на его улице был праздник. Как только узнали, что "Национальная нефть" ведет с ним переговоры, в одну ночь цена на его участки поднялась: они шли теперь по восьми тысяч. Они поднялись еще выше, когда стало известно, что "Национальная нефть" купила половину всех участков Савоша. Ольга, торжествуя, подсчитала, что в течение трех недель они заработали бы тридцать тысяч крон, если бы он последовал ее совету и купил десять участков. Ах, этот несчастный Рауль! Жак считал слухи об этой покупке весьма сомнительными, но Марморош вовсе не скрывал, что сделка между "Национальной нефтью" и Савошем состоялась. В этот день Жак обходил свои разработки, весело насвистывая; редко видели его в таком хорошем настроении. Встречая надутого Савоша с воинственно закрученными усами, он едва удерживался от смеха: "Ну и гусь!.."

   Разумеется, Жак тоже сходил посмотреть на буровые работы, которые Савош начал на своих розовых плантациях. Последняя проба грунта несомненно была пропитана нефтью, но Жаку показалось, что тут что-то неладно. В это мгновение он вспомнил один случай. Что же это за случай? Чего только не случается за день: то несчастье с рабочим, то порвется канат или заест ковш... Разве всё упомнишь! Но вдруг, когда он осматривал пропитанный нефтью грунт на участке Савоша, он вспомнил, что один из сторожей на промыслах "Анатолийской нефти" недавно задержал в лесу человека, укравшего ночью бочку с нефтью. Он хотел лечить ею свой ревматизм. "Отпустите этого чудака!" - сказал Жак. Сторож знал вора. Это был хромой старик, не замеченный раньше ни в чем дурном. Жак тоже знал его. Звали его Томшак, и еще студентом Жак часто разговаривал с ним; Томшак работал тогда на розовых полях у Савоша.

   Жак не рассказал об этом ни Винтеру, ни кому-либо другому. Этот случай очень позабавил его, он запомнил его и помалкивал: ну что ж, теперь у него прибавилось жизненного опыта. В конце концов в задачи Жака не входило просвещать здешних обывателей. Люди - дураки, каждый по-своему с ума сходит, и сам он, разумеется, тоже дурак, только он еще не уяснил себе, в чем именно заключается его глупость. Пусть себе теряют свои деньги - это его не касается. Ведь это не его деньги.

   По городу ходят всевозможные слухи. Яскульский тоже нашел нефть. Он начал бурение на своих полях в южной части города. Для него работал Ледерман. Может быть, Ледерман получает сырую нефть в цистернах из Борислава? Всё возможно. У Ледермана была худая слава; он принужден был уехать из Борислава, потому что у него больше не было заказов.

   К большому удивлению Жака, на участках Яскульского действительно оказалась нефть, хотя пока еще в таком незначительном количестве, что Ледерман спускал ее в ручей. Ледерман хотел бурить глубже.

   Яскульский был опьянен своим успехом и, угощая в "Траяне" вечером знакомых, не скупился на шампанское. Пусть весь город говорит о его находке! Яскульский обычно был очень скуп; он жил со своей дочерью, которая заведовала его хозяйством, в довольно обширной усадьбе на окраине города. Комнаты у него были устланы толстыми персидскими коврами, и Яскульский снимал в передней сапоги и расхаживал по коврам в белых шерстяных носках. Обедал он на кухне. Но сегодня пусть все пьют за его счет сколько влезет! В "Траяне" стоял невероятный гвалт. Яскульский кричал:

   - Идите ко мне и посмотрите на мою скважину. Вот это нефть! У "Анатолийской нефти" слюнки текут! Этот Грегор уже прибегал ко мне. Да только кишка у них тонка! Меня зовут Яскульский, это звучит! Официант, еще сливянки на всю компанию, слышишь!

   Яскульский мог выпить очень много, но сегодня и он был пьян. Он начал хвастать своей силой и побился об заклад, что вырвет ножку у бильярдного стола. Однако, как ни стар был бильярд, Яскульский, несмотря на свою медвежью силу, ничего не мог с ним поделать. У Корошека от страха холодный пот выступил на лбу. Но Яскульскому уже наскучил "Траян"; у него появился "аппетит на бабенок", как он это называл.

   - К Барбаре! - кричал Яскульский. - Плачу за всех! Барбара была хозяйкой "Парадиза" и славилась внушавшим почтение задом. "Точно из бронзы. Только у статуй еще бывают такие!" - говорил о ней Яскульский.

   Вся орава повалила туда. До "Парадиза" было с полчаса ходьбы. Но когда добрались до цели, из всей компании осталось шесть человек. Полуодетый слуга заявил им, что "Парадиз" куплен Ксавером и теперь перестраивается, а Барбара переехала в цыганский квартал.

   - К Барбаре, плачу за всех! - крикнул Яскульский, и они двинулись туда.

   Когда добрались до цыганского квартала, их оказалось только трое - Яскульский, Савош и студент Ники Цукор, племянник лесоторговца.

   ...Яскульский стучит и кричит так, что его слышно чуть не на милю кругом. Еще не открыли дверь, а он уже заказывает десяток бутылок вина. Наконец в доме появился свет, и Барбара отперла гостям. Барбара была горой жира с ярко-рыжими крашеными волосами и бесстыдным, опустошенным разгульной жизнью лицом. Посетители начали с водки и, угощая

   Барбару, лили ей водку и вино в рот, точно в воронку. Яскульский горланил, вино брызгало у него из ноздрей. Наконец Барбара не выдержала: она вся как-то осела и уже не понимала, чего от нее требуют.

   - По очереди, - кричал Яскульский, - вы мои гости, но здесь я буду первым! Эй ты, Ники, назад!

   На следующий день Барбара ничего не помнила.

  

   Янко ждал три дня. Время точно остановилось; каждую минуту он вытаскивал часы. Да, время ползет; как странно, а ведь обычно оно летит так быстро! Янко аккуратно появляется в столовой за обедом и завтраком, к большому удивлению Бориса, который приветствует его слегка насмешливо:

   - Случилось чудо, Янко?

   Борис обращался с Янко с прежним снисходительным дружелюбием, но, с тех пор как ему удалось основать "Национальную нефть", в его голосе слышалось плохо скрытое высокомерие. За столом он округленными фразами говорил о своих планах, но Янко едва слушал его. В центре города будет построено внушительное здание, многоэтажный дом, эмблема города и всей страны. Марморош уже наметил подходящее место, рядом с теперешним "Траяном", но оно слишком дорого. Как почти все земельные участки, которые можно было купить, это место тоже принадлежало Роткелю. Этот Роткель в последнее время скупил все участки в центре города. Весьма дальновидный человек! Жаль, что он еврей. Через несколько недель Борис хочет отправиться в Лондон, чтобы заказать одному из лучших английских архитекторов проект здания главного управления общества. Только англичане умеют строить! Кстати, он хочет подобрать там для акционерной компании директоров, инженеров и специалистов, так как сам он не может отдавать много времени практической работе. Как председатель общества он считал своей главной задачей представительство. Несколько месяцев в году он будет проводить в Лондоне.

   После обеда Янко брал книжку и пробовал читать. Сперва он не понимал того, что читал, но вскоре начал проводить за чтением целых два часа, что раньше с ним случалось очень редко. Потом он принимал холодную ванну и час ездил верхом. Вечера проводил в своей комнате. Он ничего не пил. Нет, Янко в эти дни был абсолютным трезвенником и не позволял себе никаких излишеств... Он даже не виделся с Розой.

   Через три дня пришел ответ Сони. Она писала нежно и ласково, почти как любящая женщина. Она очень ценит дружбу Янко; она признаёт его доброту, знает, как много у него достоинств... И всё же это, в общем, был отказ. "Это невозможно, я никогда не соглашусь, никогда, никогда, но мы останемся друзьями. Приходите же, завтра я жду вас".

   Янко словно окаменел. У него, конечно, были сомнения, но если быть искренним - в глубине сердца он таил легкую надежду. Ну хорошо, теперь этому конец. Иначе и быть не могло. Он почувствовал себя плохо. Кровь вдруг отлила от сердца, - ему пришлось ненадолго прилечь. Затем он вышел из дому. Он шел, как всегда, спокойной походкой, с самоуверенной улыбкой на губах, но в нем не было никакой уверенности, ни малейшей. Там, где находилось его сердце, он ощущал тупую боль и пустоту, и беспредельное уныние.

   Вечер он провел у Жака. Они обедали в номере. Жаку не нужно было ни о чем расспрашивать Янко. Янко притворялся равнодушным, даже шутил, но его голос был странно громким, и в нем звучали фальшивые нотки. Янко почти не ел, только жадно пил вино, стакан за стаканом.

   - Не принимай этого трагически, Янко! - сказал наконец Жак. - В конце концов нельзя же ее к этому принудить.

   - Да, это верно, принудить ее нельзя, - ответил Янко. Жак, разумеется, счел нужным изложить свою житейскую мудрость. Женщины не должны занимать в жизни мужчины большое место, не нужно относиться к ним слишком серьезно, чересчур близкая и тесная связь опасна, она может стать обузой, ну и так далее. Янко часто слышал все эти рассуждения и сам говорил себе всё это сотни раз.

   - Может быть, так даже лучше для тебя, Янко! Вы с Соней очень разные люди.

   - Да, может быть, даже и лучше, - ответил Янко. - Может быть, ты и прав, Жак!

   Через две недели Жак собирался поехать на месяц в Берлин.

   - Поедем со мной, Янко! Берлинские женщины отвлекут тебя от твоих мыслей. В конце концов Соня не единственная женщина в мире.

   И Жак засмеялся веселым, беззаботным смехом.

   Янко всё меньше понимал Жака. Как видно, жизнь Жака протекает спокойно и трезво, по раз навсегда установленной схеме, которую не могут нарушить никакие страсти. Как, должно быть, удобно так жить! И всё-таки Янко ему не завидовал. Даже та боль, которая в эту минуту жгла ему сердце, даже эта боль была ему драгоценна.

   Янко ушел.

   - Господин барон? - окликнул Янко тихий подобострастный голос, когда он проходил через вестибюль. - Не хочет ли господин барон тоже заняться нефтью?

   Это был Ледерман. Когда бы Янко ни встретил его, он всегда нашептывал ему одни и те же речи.

   - Я работаю в кредит, только прикажите, господин барон! Янко одним прыжком перескочил через несколько ступеней, чтобы уйти от этого вкрадчивого голоса. У Янко была мучительная пустота в груди, которая пригибала его к земле. С этой пустотой трудно оставаться одному, и поэтому он отправился в казино, сел играть в карты и выпил бутылку вина. Прошло немного времени, пустота, пригибавшая его к земле, исчезла, и Янко всё забыл. Только иногда острая боль пронизывала сердце, но он делал вид, что ничего не чувствует.

   Янко снова зажил прежней жизнью. Он гулял по улицам, смеялся, шутил, играл в карты, на бильярде, подавал условные знаки Розе, и она приходила к нему. Жак был прав. Не нужно всё это принимать слишком серьезно. Иногда у него где-то в сердце вдруг вспыхивал образ Сони, в сердце, или где-то еще в груди, или в глазах, - он не знал точно где. Но он старался притушить этот сияющий образ. Как всё нелепо! Да, вся эта жизнь, если хорошенько к ней присмотреться, немногого стоила. И всё ему теперь было до ужаса безразлично. Как только он получит свою долю наследства, он отправится путешествовать, чтобы развлечься. Может быть, там, вдалеке отсюда, он избавится от своего равнодушия.

   Даже Соня теперь как будто стала ему безразлична. Любит ли он ее еще? Неужели он действительно любил ее так безумно? Он навестил ее, и Соня нашла, что у него "очень хороший вид". Это в ее устах прозвучало так, точно ей было бы приятней увидеть его чахоточным.

   - Я и чувствую себя вполне хорошо, - сказал Янко.

   - Я очень рада, что вы отнеслись к этому так благоразумно, Янко, - сказала Соня и протянула ему обе руки.

   Из вежливости он прикоснулся губами к ее рукам, как он привык это делать, но, когда его губы почувствовали нежность ее рук, в груди у него вдруг стало жарко, точно его обожгло что-то, и в горле захватило дыхание. Через мгновение, однако, Соня опять стала ему так же безразлична, как и всё остальное.

   Ему было в высшей степени безразлично и то, как разрешится вопрос о наследстве. Совершенно всё равно. Во время вскрытия завещания он едва мог удержаться от смеха при виде торжественности и серьезности Бориса, и чем дальше читал нотариус, тем больше кривилось гримасой лицо Янко. Он чуть не расхохотался и почувствовал на себе укоризненный взгляд Бориса. Может быть, он когда-нибудь ночью громко хлопнул дверью, и самодур старик мстит теперь за себя. Он хотел бы, чтобы Янко целовал ему руки, - ведь этот тщеславный старикашка требовал, чтобы люди боготворили его, и если они этого не делали, он их преследовал как своих врагов. Всё состояние досталось Борису. Родовое имение Генриеттенхое, - ну что ж, этого следовало ожидать, но к нему отошло также и поместье Сан-Суси близ Станцы - приданое их матери. Леса в горах, недвижимости и земли, разбросанные в разных местах, - всё переходило к Борису, так же как и богатый особняк в Анатоле со всем, что в нем было: с библиотекой, картинной галереей, всей обстановкой. Одним словом, решительно всё состояние покойного. Монастырь и университет тоже получили щедрые приношения. Старик не забыл и своих слуг, подумал обо всех нуждающихся родственниках. Как истый вельможа, он раздавал свои деньги направо и налево. Янко получил пятьдесят тысяч крон и несколько елейных наставлений. Почтенный господин с серебристой бородой, читавший завещание, на одну секунду остановил свой взгляд на Янко: ему, очевидно, было стыдно.

   На улице Янко расхохотался: старик отомстил.

   Янко бродил по улицам. Он вовсе не чувствовал себя несчастным или возмущенным, он только удивлялся. Сперва он хотел было отправиться в Дубовый лес, к Жаку, но стоит ли? Жак и без него скоро узнает об этом. Пятьдесят тысяч крон, - этого как раз достаточно, чтобы заплатить долги. Но Янко и не думает платить! Нет! Теперь это твердо решено. Пусть его кредиторы благодарят старика. Янко беззвучно смеется. "Не нужно относиться к жизни слишком серьезно!"- сказал Жак. Ну вот, Янко теперь усвоил это.

   Вечером он пойдет к девочкам в "Парадиз", - надо развлечься. Янко фланирует по улицам, и всякий, кто его видит, уж верно думает, что этот Стирбей получил в наследство пятьсот тысяч крон и имение Сан-Суси в придачу.

  

   Янко возвращался теперь домой в час ночи, и в два, и в пять, - как придется. Он спал два-три часа или совсем не спал, принимал ванну, переодевался и снова уходил из дому. Последние недели он вообще не показывался за столом и уже много дней не видел Бориса. Однажды вечером, когда он спал до сумерек у себя в комнате, в дверь постучал лакей. Борис просит его прийти на минутку, он хочет с ним поговорить.

   - Через десять минут я буду готов, - сказал Янко.

   Он умылся, кое-как собрался с мыслями и вошел в кабинет брата.

   Борис быстрым, испытующим взглядом посмотрел в лицо Янко, - оно очень изменилось.

   - Тебя совсем не видно стало, - сказал он с легкой неодобрительной усмешкой в углах рта. - Ты в штатском?

   Рука Бориса была вялая и холодная.

   - Да, я взял отпуск.

   Янко не сказал Борису, что он вообще распрощался с военной службой. Какое Борису до этого дело?

   - Как же ты теперь хочешь устроить свою жизнь? Этот вопрос интересует меня. Садись, Янко!

   Янко развалился в кресле и обнял руками колено. Вся его поза была несколько вызывающей. Его раздражал холодный, заносчивый тон, которым вдруг заговорил Борис. Янко злился на себя: зачем он явился по первому зову, не спросив заранее, чего хочет от него Борис. За письменным столом сидел его отец, только на сорок лет моложе, с таким же упрямым лбом, с таким же сухим орлиным носом, с глубоко запавшими глазами, с суровым взглядом и узким деспотическим ртом. Только голова была черная как смоль, лицо выбрито, - изменилась мода, вот и всё. Под столом, подозрительно щурясь на Янко, лежала Диана, серый дог. Она охраняла Бориса точно так же, как прежде охраняла старика.

   Янко слегка зевнул.

   - Как я намерен устроить свою жизнь? - Он небрежно покачивал правой ногой. - Я об этом совсем еще не думал.

   Он не мог бы указать причину, но у него было определенное намерение обидеть Бориса. И тот мгновенно почувствовал враждебность Янко. Он спокойно вздохнул раза два, затем спина его стала еще прямее, - совсем как у отца. Он пристально посмотрел на брата:

   - Тебе, разумеется, не так легко перестроиться, Янко. Я это понимаю. Мне жаль, что отец, завещая нам свою последнюю волю, не распорядился иначе. Он был не совсем доволен тобой. Прости, что я это тебе говорю.

   Янко сдвинул брови и ответил несколько громче, чем сам того хотел:

   - Отец был уже так стар, что забыл свою собственную юность. А впрочем, мне совершенно всё равно, что он обо мне думал.

   - О! - Борис в испуге и с какой-то подчеркнутой торжественностью поднял руку. - Советую тебе, дорогой Янко, отказаться от этого тона. У нас есть все основания чтить память отца. Ты бы послушал, с каким уважением говорят о нем на Даунинг-стрит. [*] - Он замолчал, а затем продолжал уже другим тоном:- Я твердо рассчитывал, что ты получишь Сан-Суси. Это было бы прекрасным полем деятельности для тебя. Говоря откровенно, управление двумя имениями требует от меня больше труда и забот, чем мне хотелось бы, особенно теперь, когда я принимаю на себя руководство акционерной компанией "Национальная нефть".

  

   [*] - Улица в Лондоне, на которой находится министерство иностранных дел.

  

   Янко звонко расхохотался. Его желчное настроение сразу исчезло.

   - Но послушай, Борис, - сказал он весело и беззлобно. - Если это тебе доставляет столько труда, ты же можешь подарить мне Сан-Суси! Для этого достаточно одного росчерка твоего пера.

   Борис вдруг почувствовал себя оскорбленным. В смехе брата ему послышалась злая насмешка, хотя в действительности Янко только шутил. Глаза Бориса стали холодными, и между бровями залегла резкая морщина, перерезавшая весь лоб до корней волос. Такая же морщина была у отца, когда он гневался.

   - Но я же просто не могу этого сделать! - ответил он, покачивая головой, и губы у него запрыгали и злобно скривились. - Это значило бы идти наперекор последней воле отца! Я считаю своим священным долгом строго соблюсти все пункты завещания.

   - Ты меня совсем не так понял, Борис!

   Но Борис не обратил внимания на замечание Янко. Он сразу изменил тон, заговорил деловито, торопливо, как будто у него не было больше времени:

   - Но я тебя не за этим просил прийти ко мне. Я хотел сообщить тебе, что мы должны расстаться.

   - Ты хочешь уехать в Лондон?

   - Нет, не в этом дело. Ну... пойми же меня! Мы должны в конце концов расстаться, Янко. Я хочу, чтобы дом был в полном моем распоряжении.

   "Расстаться?" Так вот в чем дело... Этот дом принадлежит теперь Борису. Янко знал это. Но ему никогда не приходило в голову, что Борис сможет отнять у него его комнаты в доме, где он вырос. Когда он наконец понял, он мертвенно побледнел и его губы приняли землисто-серый оттенок. Это был плохой знак. Янко вдруг почувствовал, что ему нанесли смертельную обиду, но еще не отдавал себе ясного отчета, в чем, собственно, она заключалась. Он выпрямился.

   - Одним словом, - крикнул он, - почему ты не выразишься более точно? Ты хочешь вышвырнуть меня отсюда?

   Он закричал так громко, что собака под столом заволновалась. Ее глаза блеснули фосфорическим блеском.

   - Спокойно, Диана! - сказал Борис и опустил руку под стол. - Ты знаешь Диану: она не любит громких голосов. - Губы Бориса дрожали от злости. - "Вышвырнуть"! Что это за выражение?

   - Я выражаюсь, как умею, уж не взыщи. Разумеется, это можно выразить гораздо приличнее.

   - Неужели ты не понимаешь, - сдержанно продолжал Борис, - что я хочу жить в своем доме один? Разве не мое право сказать тебе, что, на мой взгляд, нам лучше жить врозь?

   "Мой дом! Мое право!" Разумеется, это было его право, и тем не менее Янко чувствовал себя в глубине души жестоко задетым.

   - Никто не оспаривает у тебя этого права, - сказал он, - но всё-таки...

   Борис прервал его:

   - У нас с тобой слишком разный стиль жизни. Мы по-разному представляем себе те обязанности, которые налагает на нас славное имя Стирбеев. У нас с тобой совершенно различные связи в обществе. Я не хочу сказать ничего дурного о твоих друзьях, но - не сердись, пожалуйста, - мне было бы очень неприятно видеть в моем доме таких людей, как доктор Воссидло или этот Ники Цукор.

   Глаза Янко вдруг расширились и заблестели.

   - Что тебе за дело до моих друзей? Они нисколько не хуже тебя. Только не так чванны!

   - Я говорил с тобой вежливо и ожидал, что ты будешь отвечать мне тем же, - заметил Борис, и в его голосе зазвучали резкие ноты.

   Дог зарычал. Борис наклонился, взял собаку за ошейник и продолжал:

   - Я не хотел критиковать твое поведение, Янко. Но, пожалуй, с твоей стороны было не особенно тактично принимать здесь эту мещаночку в то время, когда папа был при смерти.

   Янко вскочил в бешенстве.

   - Поди ты к черту! - закричал он. - Герцогинь и принцесс здесь нет, и я должен довольствоваться "мещаночкой", как ты ее называешь.

   Борис поднялся. Дог сейчас же свирепо зарычал.

   - Я не привык, чтобы со мной говорили таким тоном, - надменно сказал Борис.

   - Да кто ты такой, черт тебя побери? - кричал Янко вне себя от бешенства.

   Борис с трудом удерживал за ошейник разъяренную собаку.

   - Не беспокойся, отпусти Диану! Пусть она только сунется - я размозжу ей голову стулом! Ты хочешь, чтобы я ушел? Ну так я ухожу сегодня же вечером, чтоб тебя черт побрал!

   Борис стоял мертвенно-бледный у письменного стола. Янко быстрыми шагами вышел из комнаты и хлопнул дверью так, что весь дом задрожал. Он услышал, как в кабинете залаяла Диана.

   - Какой негодяй! - закричал Янко, когда, дрожа всем телом, вошел к себе в комнату.

   Он позвонил лакею.

   - Уложи всё это, быстро! - закричал он. - Собери вещи, я позже пришлю за ними.

   - Чтоб тебя черт побрал! - еще раз крикнул Янко, с громким топотом сбегая вниз по лестнице.

   У Янко были дурные манеры.

  

   Кипя от злости, Янко быстро шагал по улицам. Над городом опускалась ночь. Через несколько минут он уже забрел в виноградники.

   - Я был прав, он действительно просто свинья во фраке! - кричал Янко, и смертельная ненависть к Борису разгоралась в нем. Завтра он вызовет его на дуэль. Он насильно всунет ему в руку армейский пистолет и крикнет: "Ну стреляй же ты, свинья!" О, Янко совершенно обезумел. "Ты знаешь Диану!" Не хватало только, чтобы он натравил на меня собаку! Он держал ее подле себя для защиты, этот трус... Диану я завтра подстрелю!"- скрежетал зубами Янко, полный внезапной ненависти к ни в чем не повинной собаке. Он мчался всё дальше и дальше. "Надменный дурак! Чтоб он околел!"

   - Да и чего можно ожидать от человека, который вешает кошек? - кричал Янко в окружавшую его тьму. - Это не выдумка, это правда!

   Борису было тринадцать лет, и какая-то кошка осмелилась - вы только подумайте! - расцарапать Борису нос. Как?! Какая-то кошка! Да это просто-напросто оскорбление величества. Борис устроил над кошкой настоящий суд. Она была приговорена к смерти через повешение, и Борис вздернул ее на воротах сарая. Чего можно ожидать от такого человека?

   - К черту! - задыхался Янко. - Я ему отплачу! Так это тебе не пройдет! В этом ты можешь быть уверен. Я не умру, - в первый раз он заговорил о смерти, - пока не отомщу тебе, слышишь? День и ночь я буду думать об этом. Не забывай!

   Всё безразличие, всё равнодушие Янко вдруг исчезли. Да он вовсе и не собирается умирать. Кто говорит о смерти? Неуёмная жажда жизни охватила его. И в то же время одна смутная мысль, которая занимала Янко уже несколько недель, прежде чем его охватило это ужасное равнодушие, снова вспыхнула в нем. Вперед! Вперед! Не терять времени! Может быть, это даже хорошо, что Борис выбросил его из дому.

   Янко вдруг успокоился. Он остановился, несколько раз глубоко вздохнул и окончательно пришел в себя. Вокруг него царили тишина и спокойствие. Над ним раскинулось сине-зеленое ночное небо, усеянное крупными звездами. Наверху, в горах, сияли фонари нефтяного города. Янко даже рассмеялся вдруг. Он совсем забыл, что в десять часов к нему хотела прийти Роза. Может быть, она бросит камешек в окно Бориса? И вдруг господин председатель акционерной компании "Национальная нефть" - помилуй нас, боже! - откроет окно и увидит, что там стоит не герцогиня Хэмэндэггс и не принцесса Хаудуюду [*], а просто "мещаночка" из Анатоля, у которой даже нет шелкового белья. Да, вот это была бы потеха! И Янко снова расхохотался.

  

   [*] - Хэм энд эгге - яичница с ветчиной (традиционный английский завтрак); хау ду ю ду - по-английски "здравствуйте".

  

   Впереди над камнями встала тень. Это сторож, охраняющий виноградники. Рабочие с нефтяных промыслов воруют виноград чуть не центнерами.

   Теперь Янко уже не бежит куда глаза глядят, он избрал себе определенную цель. Нефтяной город служит ему ориентиром, и вот уже показались красные окна "Парадиза". Когда он поднимался по деревянной лестнице, его злость почти испарилась, и только руки всё еще дрожали.

   "Парадиз" помещался в небольшой уединенной усадьбе, в получасе ходьбы от города. Раньше здесь был кабачок Барбары, пользовавшийся весьма сомнительной репутацией, а теперь Ксавер попытался превратить его в "первоклассное увеселительное заведение". Он перестроил и обставил трактир в стиле элегантного публичного дома и приказал всё выкрасить в кирпичный цвет. Здесь был центральный бар и отдельные кабинеты, в которых гостей не тревожили ни при каких обстоятельствах. Ксавер пригласил на службу несколько девиц: правда, не красавиц, но всё-таки они были на своем месте. Они приехали из Белграда, Будапешта, Вены, немного усталые и уже потрепанные жизнью. Неудивительно: путь в Анатоль был ведь довольно долгий.

   Из "Парадиза" неслись крики, шум. Красные занавески почти всех отдельных комнат были освещены. Из бара раздавался смех Яскульского. Лесоторговец держал на коленях маленькую опьяневшую блондинку и понемногу вливал ей сквозь зубы зеленый ликер.

   - Ну, не бойся, малютка! - кричал он. - От этого еще никто не умирал. Ах ты желтая бестия, ты еще кусаешься!

   В это мгновение он заметил Янко.

   - Да ведь это Янко! - воскликнул он, т