Келлерман Бернгард - Город Анатоль

а. Его автомобиль каждый день стоял теперь перед зданием правления "Национальной нефти", ярко освещенным до поздней ночи. Спустя несколько недель из Лондона получено было известие, что сэр Губерт скончался от удара. Что ж, он давно уже был болен!

   Борис опять уехал, но через несколько дней вернулся. В особняке Стирбеев начались приготовления. Говорили, что Борис ждет приезда какой-то дамы. Но никто не приезжал, и Борис с неистовой энергией принялся за работу, чтобы наверстать время, упущенное в последние тревожные недели.

   "Национальная нефть" делала не такие большие успехи, как ожидали; ей с самого начала не везло; дела "Анатолийской нефти" и "Анатолийской натуральной нефти", как называлось предприятие Янко Стирбея, шли гораздо лучше. Здание правления "Национальной нефти" выглядело чрезвычайно внушительно, особенно вечером. Приемные комнаты в первом этаже были обставлены - по словам тех, кто в них побывал, - просто по-княжески. А поезжайте на станцию и посмотрите на нефтяные поезда "Национальной нефти"! Они были выкрашены белой лаковой краской и не шли ни в какое сравнение с грязными, видавшими виды цистернами "Международной ассоциации". Клуб "Национальной нефти" был, без сомнения, самым красивым зданием в Анатоле, и всё же...

   Участки, приобретенные компанией у Яскульского, давали довольно большое количество нефти, но бурение на розовых плантациях Ксавера Савоша, которое обошлось в полмиллиона, не привело ни к каким результатам. Самым удачным приобретением "Национальной нефти" были до сих пор участки, купленные у молодого Находа. Это был внук торговца шерстью Находа, убитого кузнецом. Говорили, что только эти участки и спасли "Национальную" от неизбежного банкротства. Но акции компании продолжали падать.

   Когда Борис узнал, что Альвенслебен продал свое предприятие "Международной ассоциации", он слег в постель. Да, действительно, он пролежал три дня с высокой температурой. Мисс Мэй бесшумно шмыгала по коридорам. В свое время Борис вел в Берлине переговоры с Альвенслебенами. Они потребовали несколько миллионов. Борис осаждал министерства. Неужели там не понимают, что это вопрос национального значения, что речь идет о шаге, который может оказать решающее влияние на всю политику страны! Что значат при таких условиях несколько миллионов! Борису сказали, что правительство получает известный процент от прибылей "Анатолийской нефти", это твердая статья дохода, тут нет никакого риска. Но что это за постановка вопроса! Дружба с великой державой, которую Борис имеет в виду, может принести неисчислимые выгоды, а правительство торгуется из-за двух-трех миллионов!

   И вот теперь Журдан опередил их. А капитал, который стоял за "Международной ассоциацией", был капиталом великой державы, соперничавшей с Англией.

   Ошибка, которой никогда уже не исправить. Никогда? А всё же...

   Борис ходит взад и вперед по коврам кабинета и предается честолюбивым мечтам. А всё же... А всё же... "Национальная нефть" должна стать такой внушительной силой, так разрастись, чтобы прижать "Анатолийскую нефть" к стенке. И тогда ассоциация откажется от "Анатолийской нефти", просто отвернется от нее.

   Борис ходит с мрачным и бледным лицом взад и вперед. Никто не смеет приблизиться к нему.

   Он подходит к телефону и вызывает мисс Сильверсмит.

   - Мэй, - говорит он, - есть телеграммы из Лондона? Нет ли писем от леди Кеннворти? Ничего? Благодарю, Мэй!

   Когда он берет трубку, голос у него становится мягче и он улыбается.

  

   Однажды утром, когда всё было залито ярким солнечным светом, к "Траяну" подкатил автомобиль. Корошек выбежал к подъезду. И кто же сидел там, улыбающийся и красный от мороза? Янко!

   - Господин барон! - забормотал Корошек и, спотыкаясь, побежал вниз по лестнице. - Опять в родных краях?

   Итак, Янко вернулся. Совершенно такой же, как и прежде, только как будто пополнел немного.

   - А Роза Мариам у себя?

   - Да, у себя. Она уже несколько дней не решается выходить из гостиницы.

   Когда Янко вошел в комнату, Роза громко вскрикнула и бросилась ему на шею. Она его ждала, о, как она ждала его! Уже несколько недель она томилась в своей комнатке под крышей, только по вечерам выходила ненадолго подышать свежим воздухом. Она смеялась, и в то же время слезы бежали по ее лицу. Она по-прежнему была влюблена в Янко. Ни одного вопроса, ни одного упрека, ничего! Он тут, значит, всё хорошо, и она счастлива. Вот каковы эти женщины! Когда они не любят, человек может гибнуть на их глазах, и они не пошевелят пальцем, но, когда они любят, они сами гибнут без слова жалобы. Янко был обрадован, что она вела себя так мужественно.

   - Ну-ка, дай на тебя посмотреть, - сказал он и окинул взглядом ее фигуру.

   Само собой разумеется, она должна выносить ребенка! Роза готова была сделать всё, что он хотел. Но Янко уже собрался уходить: ему некогда, он должен сейчас же увидеть Жака.

   - Передай ему привет, - сказала Роза. - О, как он был добр ко мне! Вот это настоящий друг! Он приходил ко мне каждые два-три дня и баловал меня подарками.

   Когда Янко ехал через город, лицо его сияло от счастья, как у мальчишки. Радость жизни переполняла его и била через край. Он жадно впивал холодный сухой воздух родины, чувствуя при каждом вздохе, как в него вливаются новые силы. Он наслаждался удивлением прохожих, когда они узнавали его. Да, да, он опять здесь, воскресший из мертвых, трижды живой! Он радовался, что он снова здесь, в этом городе, где ему знаком каждый дом, где он знает каждого человека. Он совсем не был космополитом, любителем анонимности больших городов, теперь это для него ясно. Жак, конечно, будет высмеивать его, но что поделаешь. Он, Янко, в сущности, большой домосед.

   Янко нашел Жака нервным и переутомленным. Лицо его вытянулось, черты заострились. Он бранил город: он погибает здесь от скуки; нефть опротивела ему. Он ни в коем случае не останется здесь надолго. Жак почти ни разу не улыбнулся.

   - А Соня? Как она поживает? Часто ли ты видишься с ней? - спросил Янко.

   Жак покачал головой и со скучающим видом посмотрел куда-то в сторону. Нет, он редко видит ее, за последние недели не был ни разу. У него слишком много работы, этот Брааке не дает ему спуску. Вдруг Жак вспомнил что-то важное. Он наклонился вперед, понизил голос и сказал, что они дошли до нового нефтеносного слоя на глубине восьмисот метров.

   Это была единственная важная новость, которую он мог сообщить Янко.

   - Но ты молчи об этом, Янко, слышишь? Это глубочайшая тайна!

   Янко побывал в Вене, в Берлине и Копенгагене. Одна из трех картин, которые он заложил, была продана в Данию. Он, конечно, пережил целый ряд приключений. Jeg elsker dig, min lille pige! [Я люблю тебя, моя крошка! - датск.] Да, его там обучили датскому языку. Он добрался до Стокгольма и видел северное сияние.

   Жак скептически прищурил левый глаз. О делах Янко будет говорить с Жаком завтра, а сегодня нужно отпраздновать свидание, без этого нельзя.

   - Вообще, мы теперь устроим себе развеселую жизнь, вот увидишь, Жак! - воскликнул Янко и засмеялся.

   Жак слушал его рассеянно. Да, это опять широкие жесты Янко, его прежний смех, его разухабистая, несколько крикливая манера говорить. "Человек никогда не меняется", - подумал Жак, и в эту минуту он смотрел на Янко немного свысока. Он никогда и не изменится. Каким был в шесть лет, таким будет и в шестьдесят. Когда жизнь наносит ему удар посильнее, он стонет, хочет даже наложить на себя руки, а через несколько недель опять принимается за старое. О жалкий род людской! Но всё же Жак обещал Янко в этот вечер прийти в "Траян".

   Затем Янко отправился на свои скважины. С большим волнением вошел он на бывший строительный участок и едва узнал его. Скважина "Голиаф", о которой Жак писал столько чудес, сильно разочаровала его.

   Тут вообще нечего было и смотреть! Ее всё еще глушили, и нефть, по трубам толщиной в руку, текла в примитивный, наспех вырытый резервуар, откуда по другим трубам устремлялась в цистерны. Ледерман сломя голову прибежал откуда-то и радостно приветствовал Янко. Чего только не пришлось ему здесь пережить, какую выдержать борьбу, один бог знает! Янко вернулся как раз вовремя. Господин Грегор не мог, конечно, во всё вникать, у него не было для этого времени. А теперь, когда в дело ввязался этот Журдан, нужно быть очень, очень осторожным! Ледерман хорошо знает Журдана из "Международной ассоциации"! Он начал свою карьеру в Южной Африке, на алмазных приисках.

   Знаменитый участок Янко являл собой неприглядное зрелище - сплошная трясина из жирной грязи. На нем стояли три новые буровые вышки, две из них - у самой кладбищенской стены, сверху донизу заляпанной нефтью.

   - Мы хотим выкачать нефть даже из-под зада у мертвецов, - сказал Ледерман с циничным смехом.

   Затем Янко вернулся в гостиницу переговорить с госпожой Корошек насчет меню сегодняшнего ужина. Когда Янко вошел к ней на кухню, матушка Корошек не утерпела и привлекла его на свою обширную грудь. Она любит Янко, как родного сына - несмотря на все его недостатки. Это она никогда не забывала прибавить.

  

   Наблюдения Жака оказались неверны: напрасно он думал, что Янко не переменился. Янко со своей стороны прилагал все усилия к тому, чтобы казаться прежним. Никто не должен был подозревать, что он пережил после тогдашней катастрофы. Он разыгрывал из себя прежнего Янко, но в нем произошли глубокие перемены. Он стал благоразумнее, умереннее, не пил и не брал в руки карт. Кто бы этому поверил? Он развернул такую кипучую деятельность, какой никто от него не мог ожидать.

   Точнехонько, минута в минуту, явился он к Жаку, чтобы переговорить с ним о делах. С Ники Цукором он часами объезжал город и окрестности в поисках подходящего для себя дома. Город был переполнен, ничего нельзя было найти. В конце концов он снял пустовавшую запыленную дачу в двух километрах от города. Но это ничего, у него уже был свой автомобиль. Он немедленно созвал мастеровых, ему не терпелось. У Роткеля купил мебель для дома, платье и белье для Розы, и как только всё было готово, перевез Розу в новое жилище. Пусть видит весь Анатоль, что дочь вдовы Мариам едет в автомобиле с бароном Янко Стирбеем: Янко это совершенно безразлично.

   Он добросовестно приходил по утрам в контору, которую устроил для него Жак, и прилагал все усилия, чтобы освоиться с делами, в которых ничего не понимал. По целым дням рылся он в ворохе бумаг, стараясь разобраться в удостоверениях, договорах, счетах, квитанциях, накопившихся за последние месяцы. Его предприятие - он по-детски гордился им - добывало нефть и продавало ее "Анатолийской нефтяной компании". Оно уже построило два больших резервуара и соединительную ветку к железной дороге, вело буровые работы, и не так-то легко было разобраться во всех этих бесконечных документах. Раньше Янко просто бросил бы их в угол. У него были продолжительные совещания с Марморошем. Марморош охаживал его и, шлепая своими толстыми губами, предлагал ему какой угодно кредит. "Анатолийская натуральная нефть" было предприятие вполне здоровое, это можно смело сказать.

   Много часов Янко проводил у Рауля. Нужно было разрешить сотни вопросов. Он застал Рауля в меланхолично-торжественном настроении. У него был вид человека, испытавшего тяжкую несправедливость. Еще засветло он плотно задергивал занавеску и зажигал свет. На лампе, стоявшей на его письменном столе, был темно-зеленый абажур, так что вся комната погружалась в почти полный мрак, и Рауль расхаживал по ней, отбрасывая на стены огромную тень. Он говорил глухо, торжественно и очень тихо, как человек с истерзанными нервами. Он был зол на весь мир, бранил всех и каждого. Ольга подала прошение о разводе, и ее адвокат составил для нее оскорбительную, полную грязных обвинений жалобу. Ольга требовала две тысячи крон в месяц. У Рауля было достаточно причин, чтобы разочароваться в людях. Рауль ушел в темный угол и оборвал себя посреди фразы: на несколько секунд он совсем забыл, что в комнате находится Янко.

   На днях Борис подал иск. Он требует возвращения ему участка, на котором Янко нашел нефть. Он утверждает, что этот земельный участок приобретен на деньги покойного барона и поэтому принадлежит к владениям Стирбеев. Иск, конечно, совершенно нелепый, вся затея рухнет как карточный домик, когда дело дойдет до суда. Но она показывает Бориса в довольно странном свете. Встречаясь с ним, Рауль каждый раз испытывал неприятное чувство.

   - А как у вас идут переговоры с Яскульским? - спросил Янко.

   Яскульский был самым упорным противником Янко. Он буквально осаждал его. Каждое утро он являлся к нему в контору, усаживался на стул и бесцеремонно вытягивал ноги в огромных сапожищах. Он смеялся, шутил, рассказывал новости. Но затем опять заводил разговор о своей яме с гравием. Он сегодня не уйдет, пока не будет улажено это дело.

   - Двадцать тысяч, Янко, мое последнее слово!

   И ежедневно Янко терпеливо приводил одни и те же аргументы. Какие, собственно, убытки потерпел Яскульский? Весной эксперты определят, пострадал ли щебень от нефти.

   Яскульский оглушительно хохотал.

   - Что же, ты хочешь отделаться несколькими повозками щебня, барон? Да, вот теперь я вижу, что ты всё-таки тоже барон. Я тебе расскажу историю об одном человеке. Он шел с горящей трубкой через лес, и лес сгорел дотла. Ему пришлось заплатить за весь лес, и за маленькие деревья столько же, столько за большие. Послушай, Янко, если бы не моя яма, у тебя убежала бы вся твоя нефть.

   - Ну и подавай иск, тебя высмеют в суде.

   - Меня уже часто высмеивали, а всё же я стал богатым человеком. Ну послушай, - пятнадцать тысяч! Для тебя это всё равно что кот чихнул, и мы будем квиты.

   Яскульский просит рюмку коньяку и рассказывает о "салоне Колоссер". Там теперь есть одна молоденькая крестьянская девчонка: семнадцать лет, маленькая - вот такая, совсем как ребенок, но прямо огонь!

   - Пойдем со мной туда сегодня вечером!

   Нет, у Янко не было ни малейшего желания идти с Яскульским.

   Яскульский приходит каждое утро. Он хочет взять Янко измором. Но Янко слушает и каждый раз возражает одно и то же. Яскульский не может прийти в себя от удивления: каким упрямым стал наш Янко!

  

   Сердце у Янко колотилось от волнения, точно у школьника, когда он потянул звонок у садовой калитки баронессы Ипсиланти. Собаки прибежали из занесенного снегом сада и, узнав гостя, подняли оглушительный радостный лай. Они прыгали на него и пытались лизнуть его в лицо. Прием, оказанный собаками, растрогал Янко. О, он теперь стал такой чувствительный! Чуть что - и уже слезы на глазах.

   Об этом мгновении - когда он надавит дверную ручку у входа в дом Ипсиланти - он мечтал уже много месяцев. Волна тепла и счастья поднялась в его сердце, невольно он пошел быстрее. Сейчас он увидит ее! И он видел перед собой Соню такой, какой видел в последний раз, тогда... тогда!.. когда она стояла во дворе "Парадиза" - бесплотная тень со светлым ликом. И снова он почувствовал, как холодна была ее рука. И снова его память воскресила нежную озабоченность, прозвучавшую тогда в ее голосе и навсегда запечатлевшуюся в его ушах. В гостиной - зимой в ней не жили - было холодно, как в леднике. Мебель была закрыта безобразными полосатыми чехлами; от стен веяло чем-то мрачным и безрадостным. Казалось, вся атмосфера дома изменилась, точно кто-то здесь умер во время его отсутствия. Здесь, где прежде все было залито солнцем, где ощущалось благоухание цветов, а за окнами виднелись знаменитые цветники баронессы... Вдруг открылась дверь, и на пороге показалась Соня. Она сразу вспыхнула и сделала удивленный жест, точно испугалась.

   - Янко? - произнесла она тихо, почти смущенно. И, обернувшись назад, в комнату, крикнула: - Это Янко, мама! Он уже целую неделю здесь и наконец пришел к нам.

   Янко стоял, смотрел на Соню и не знал, что сказать. Соня! Среди ледяного холода гостиной его вдруг обдало жаром, точно от печки. Он чувствовал, что ведет себя глупо, чрезвычайно глупо, но не мог произнести ни слова.

   - Холодно! - воскликнула рядом баронесса, и Янко поспешил поздороваться с дамами по всем правилам вежливости. Он поцеловал маленькую холодную руку баронессы и даже прищелкнул каблуками, точно на нем всё еще был военный мундир. Он смущенно засмеялся и начал быстро рассказывать что-то громким голосом.

   Баронесса сидела, накинув на плечи лиловую шаль, ее маленькое личико заострилось. Большими деревянными спицами она вязала белую накидку. На полу лежал клубок шерсти, и время от времени, когда у баронессы кончалась нитка, она откатывала клубок резким движением ноги. Казалось, она очень спешила. Спицы торопливо и даже как-то сердито пощелкивали в ее маленьких проворных ручках. На ней было золотое пенсне, и порой она поглядывала поверх него на Янко быстрым, пристальным взглядом. Вид у нее был обиженный и рассерженный.

   - Здесь тоже за это время случилось немало, - сказала она и, с упреком взглянув на Янко, прибавила: - Боже мой, чего только не рассказывают в городе! Какая везде распущенность!

   Янко сильно смутился. Только теперь он понял упрек в суровых глазах баронессы. Она явно намекала на историю с Розой. Роза жила в его доме, Роза разъезжала с ним по городу, и после этого он осмелился прийти сюда! Это было, конечно, неприлично, но Янко просто не подумал об этом. Соня, разумеется, тоже знала всё; он видел это по ее глазам, но она ни разу не упрекнула его. Она улыбалась чуть заметной, снисходительной улыбкой. Если бы она его любила, у него ничего не было бы с Розой. Но женщины этого не понимают!

   Смущенно и запинаясь, рассказывал он о своем путешествии. Сегодня у него всё не клеилось, какой-то несчастливый день.

   - О, это, верно, было очень интересно! - неоднократно восклицала Соня, подбадривая Янко несколько деланной улыбкой. Она находила поведение матери ужасным. С ней трудно было ладить в эти дни.

   Баронесса вдруг выпрямилась и забыла про свою работу.

   - Северное сияние! Вы видели в Стокгольме настоящее северное сияние, барон? - Она была так сердита, что даже титуловала его бароном. - Ах, я всю жизнь мечтала увидеть полуночное солнце! И пирамиды, верблюдов в пустыне! Ну а теперь мне придется весь остаток моей жизни просидеть здесь. А айсберги вы тоже видели? - наивно спросила она.

   Соня громко рассмеялась. Наконец-то, в первый раз, ей есть над чем по-настоящему посмеяться.

   - Что ты, мама! Стокгольм находится не так уж далеко на севере.

   Баронесса почувствовала себя оскорбленной смехом Сони. Если там бывает северное сияние, то почему бы не быть и айсбергам? Что тут смешного?

   - А как вы нашли Жака? - неожиданно спросила Соня несколько изменившимся голосом.

   - Жака? В отвратительном настроении. Скука убивает его, говорит он.

   - Скука?

   Соня наморщила лоб.

   - Да, он сказал: "Скука меня погубит!" Баронесса вздохнула:

   - Мы ничего больше не слышим о Жаке и не видим его. О деле с Г. он, кажется, совсем забыл.

   Деревянные спицы взволнованно защелкали. Дело с Г.! Одно время она надеялась на это. Лицо ее вдруг поблекло, на нем изобразилось уныние, она закашлялась.

   - Может быть, к нам он тоже приходил от скуки, мама? - сказала Соня с какой-то чужой, ледяной улыбкой. - А мы, глупые, думали, что его приводил интерес к нам и, может быть, даже что-то большее. Я боюсь, - обратилась она к Янко, и из ее светлых глаз брызнул яркий свет, - боюсь, что наш Жак весьма расчетлив.

   Янко горячо запротестовал:

   - Нет, ни одного дурного слова о Жаке! Нет, нет! Ничего подобного! Он совсем не расчетлив, готов на всякие жертвы. Он в состоянии всё отдать людям, которых любит.

   - Любит? Вы думаете, Жак действительно способен любить? Я сомневаюсь в этом. Он большой эгоист, наш милый Жак, - продолжала Соня, и голос ее показался Янко странно взволнованным. - А впрочем, разве все мы не эгоисты? Что знаем мы о себе?

   Янко простился, и дамы не удерживали его. Задушевного разговора сегодня так и не получилось. Очевидно, он пришел совсем некстати. Баронесса, как видно, чем-то озабочена, у нее неудачи в делах. Что это может быть за дело с Г.? Она больна, жалуется на слабость сердца. Соня, очевидно, страдает от капризов матери. Янко нашел ее похудевшей и побледневшей, и в ее голосе не было прежней звучности и свежести. Она казалась рассеянной. В ней не было того непосредственного, теплого участия, которое она выказывала своим друзьям. Да, она была холодна.

   Лишь тогда, когда Соня провожала Янко через ледяную гостиную с мебелью в чехлах, он опять услышал ее прежний голос. Она порадовалась тому, что у него опять всё идет хорошо. У него такой довольный, почти счастливый вид. Она сказала это без зависти.

   - Путешествие пошло вам на пользу!

   - Я начинаю новую жизнь, - сказал Янко, не чувствуя, как смешно это звучит.

   - Новую жизнь? - Соня недоверчиво улыбнулась, но сразу же посерьезнела и поспешно добавила: - А почему бы и нет? Желаю вам мужества и поздравляю вас. - Она замолчала, а затем взглянула на него своими светлыми глазами и тихо сказала: - Когда я вас видела в последний раз, в ту ночь, я очень тревожилась за вас, Янко. Вам тогда было очень плохо.

   Янко пробормотал что-то насчет благодарности, что он никогда не забудет ее доброты...

   - Благодарность? К чему благодарность? К счастью, всё хорошо кончилось, - сказала она и вдруг вздрогнула. - О, здесь настоящий мороз! До свидания, Янко!

   Янко не чувствовал холода.

   - До свидания, Соня!

   Но Соня позвала его назад, хотя в гостиной и было холодно. Она опять заговорила о Жаке, просила передать ему привет.

   - Не передадите ли вы ему от меня кое-что, Янко? - Ее лицо вдруг приняло надменное выражение, которое ему так не нравилось. Так она смотрела на него прежде, когда он прикасался к ее руке или позволял себе маленькие вольности.

   - Передайте ему... но только запомните хорошенько и передайте слово в слово: "Соня велела сказать тебе, что и у нее это было только от скуки".

   Янко ничего не понял. Она, по-видимому, сердита на Жака. Что они - поссорились? Покачивая головой, он оставил дом баронессы. Соня изменилась, это несомненно. Что с ней? Она казалась холодной, неприступной, даже жестокой. Но, несмотря на это, он ясно чувствовал, что рядом с ней он становится совсем другим. Она преображала его своими чарами. В его душе поднималось что-то новое, сильное, чистое. Как плохо всё устроено на свете! Почему в жизни нет ясности и простоты? Но в то же время им овладела глубокая печаль: расстояние между ним и ею, казалось, стало еще больше. Тогда, в ту ночь, когда она пришла к нему во двор, она была совсем близка ему. Ему надо было тогда пойти за ней. Он будет вечно раскаиваться в этом.

   Всё в ней загадочно, в Соне. В голове у Янко смутно шевельнулась гнетущая мысль о том, что теперь он окончательно потерял Соню.

   Ну и чудак же Янко! В Вене он купил для Сони очень красивый античный браслет. Это была совсем не дешевая вещь. Сегодня он хотел принести его, но совершенно забыл об этом. А теперь уже поздно!

  

   Янко выделял в своей жизни две строго обособленные друг от друга части. Вот его жизнь до катастрофы, она казалась ему теперь чуждой и очень далекой. А вот новая жизнь, со времени его выздоровления. В эту жизнь он вкладывал всю силу своей воли. О катастрофе он по возможности избегал думать. И теперь еще кровь стыла в его жилах при мысли о том страшном часе, когда отвращение к себе толкнуло его в объятия смерти. Он бледнел, он закрывал глаза и за что-нибудь крепко хватался, снова ощущая ужасное падение в бездонную глубину. И когда наконец это страшное воспоминание проходило, тысячи мелких бисеринок пота выступали у него на лбу. Никогда он не стал бы говорить об этом ни с одним человеком.

   Всё в этой жизни, даже самое малое, было таинственно, загадочно и непостижимо. Янко не верил в бога, но был до крайности суеверен. После "катастрофы" жизнь казалась ему какой-то жуткой мистерией, разыгрывающейся по непреложным и никому не ведомым законам. Он чувствовал вокруг себя какие-то силы, против которых всякая борьба бесполезна. Пусть называют эти силы какими угодно именами. Он жертвовал свечи в монастырь: кто знает, быть может, эти силы любят блеск свечей? Он не хотел упустить ничего, что могло бы доказать им его покорность.

   Эти силы приговорили его к наказанию. За свое тщеславие, за свое самомнение, за свои пороки он должен перенести унижение и валяться в пыли. О да, он теперь понял! Эти вездесущие силы не сразу уничтожили его, они предпочли позволить ему вернуться к жизни. Но что они теперь хотят сделать с ним? "Да, что они хотят сделать со мною?" - часто спрашивал Янко. Много загадочных событий произошло в его жизни. Он знает это, но не может разгадать их тайный смысл. Так, в свое время он купил этот строительный участок у летчика Дубранке вовсе не по доброте сердечной, не потому, что мать Дубранке нуждалась в операции. О нет! В то мгновение, когда Дубранке предложил ему купить участок, в то самое мгновение - Янко вспоминает это с беспощадной ясностью - он уже знал, что этот участок сыграет в его жизни совершенно особую роль. Откуда он это знал? Кто шепнул ему об этом? Жак смеялся над ним. Ну, а чем объяснить то, что он увидел нефть в глубине, под землею? Ведь он действительно ее видел. Это истинная правда. Жак может сколько угодно объявлять его сумасшедшим. Может быть, какие-то духи делали его ясновидящим? Может быть, существуют духи и демоны, населяющие воздух, капризные в своем общении со смертными, то милостивые, то жестокие. Бывали дни, когда Янко чувствовал этих духов и демонов вокруг себя, в другие дни он смеялся над подобным вздором.

   Обо всем этом он остерегался говорить с Жаком. У Жака всегда только логика, причинность, точная наука. Он слишком много изучил книг и от этого возомнил о себе.

  

   - Вы говорите, что потеряли веру в человечество?

   - Я предъявляла к людям слишком большие требования. И конечно, должна была разочароваться.

   - Может быть, вы слишком большая идеалистка?

   - Это всегда было моим недостатком.

   На этом беседа была прервана. Карола должна была вернуться к своим обязанностям за стойкой бара, а французская певичка начала декламировать:

   За горбуна пойти отец меня заставил.

   В день свадьбы мой горбун мне синяков наставил.

   Карола так много пережила в жизни, что каждый на ее месте потерял бы бодрость духа. Не раз приходилось ей расставаться с иллюзиями - жизнь разбивала их одну за другой. Вначале она стала артисткой. Но что вы хотите? В столичных театрах нужно не столько быть талантливой, сколько уметь ладить с директорами, а этого она как раз не умела. У нее были друзья, но все они оказались слабыми, трусливыми, мелкими людьми. Однажды она горячо полюбила человека, который клялся и божился, что женится на ней. Но в конце концов что же оказалось, как вы думаете? Он был женат. Это самое жестокое разочарование в жизни Каролы, она думала, что никогда не переживет его, так как чувствовала себя созданной для семейной жизни. Она смотрела на брак как на добровольный союз, в котором обе стороны сохраняют некоторую личную свободу. О, она была благоразумна и знала жизнь. Брак ни в коем случае не должен превратиться в порабощение.

   Как умно она говорит! Рауль любит слушать ее. У нее есть житейский опыт и знание людей. И голос ее звучит красиво и тепло, все гласные поют.

   Разумеется, Карола выставляла свои требования. Разве она не имеет на это право? Прежде всего она выйдет замуж только за образованного человека. Но теперь, когда она принуждена работать в баре, на осуществление ее желаний мало надежды. Рауль уверял ее, что есть достаточно мужчин, лишенных предрассудков, и украдкой гладил ее полную, белую руку, на которой сверкали камни. Карола встала, и Рауль уловил быстрый благодарный взгляд ее больших и теплых глаз. Рауль, бледный и вялый, всё еще страдал от тяжелой душевной депрессии, часто переходившей в мрачную меланхолию. Теперь он проводил в "Парадизе" каждый свободный вечер за исключением субботних и воскресных дней, когда бар наполнялся крикливыми пьяными людьми. Уже приближаясь к "Парадизу", Рауль чувствовал себя легче и свободнее, а как только входил туда, его согревал мягкий свет, исходивший из больших и теплых глаз Каролы. Она приветствовала его дружеской улыбкой и подходила к его столику выпить лимонаду.

   - А вы не хотите ликеру, Карола, или, может быть, стакан шампанского?

   Нет, она не хотела:

   - Благодарю.

   Раулю нравились белизна ее кожи, полные, круглые плечи, которые она слегка пудрила. Он видел большие, правильно расположенные поры и слышал запах красивого выхоленного тела. Иногда Рауль вдруг краснел без всякой видимой причины. Ах, эти белые плечи! Ну что стали бы говорить в городе! Да ничего, люди ко всему привыкают. Он, конечно, перед этим взял бы ее из бара и устроил на какое-нибудь приличное место.

   Рауль не сомневался ни одной секунды, что Карола любит его. Она позволяла ему ухаживать за собой. Иногда он гладил ее руку, а иной раз, если никто не видел, обнимал за талию. Однажды она прижала свою ногу к его колену, и вдруг ее бледное лицо залилось румянцем, а в темных глазах вспыхнуло пламя. В этот вечер она больше не подходила к нему, точно испугавшись, что выдала себя. Только ее глаза иногда искали его.

   У Рауля было много случаев наблюдать за Каролой. Она всегда была одинаково любезна со всеми гостями, шутила, но не допускала никаких грубостей. Небольшие вольности она принимала со снисходительной улыбкой, двусмысленностей и смелых шуток просто не слушала. Когда однажды Яскульский, изрядно выпив, попытался пустить в ход руки, она дала ему звонкую пощечину, над которой никто не смеялся громче, чем сам Яскульский.

   А этот Ники Цукор - насквозь развращенный человек. Для таких, как он, нет ничего святого: всё им надо замарать своими грязными лапами. Ники как-то раз заявил, что Карола нисколько не лучше всех остальных, ей только нужно больше предложить. Рауль запретил говорить таким тоном за своим столом и с тех пор игнорировал этого бесстыдного субъекта.

  

   Гизела не могла нахвалиться домом Франциски. Какой вкус, какие великолепные предметы искусства, ковры, картины! Особенно восхищалась она одной картиной, висевшей в маленькой красной гостиной: обнаженная женская фигура стояла в алом отблеске догоравшего огня. У Гизелы было достаточно такта, чтобы промолчать о спальне с зеркалами, но что она была буквально влюблена в ванную комнату Франциски, этого она не скрывала. Ванная была сказочно красива. А большой приемный салон! Здесь стояла группа из белого мрамора. Чудесно! И какой доброй оказалась Франциска! Она подарила Гизеле фарфоровую кошку, только потому, что эта вещица ей понравилась.

   В честь новоселья Франциска решила дать костюмированный бал. Он пришелся как раз на то время, когда в городе устраивался традиционный карнавал. Весь город был в волнении. Всякий, кто сколько-нибудь уважал себя, старался получить приглашение. Гизела две недели только и говорила, что о своем костюме. Антония явилась на бал одалиской. Она была голой до бедер. И даже часть живота была открытой. Только грудь прикрывала прозрачная золотая вышивка. Костюм был несколько смелый, но она ни за что не хотела отстать от Гизелы, костюм которой Антония назвала просто бесстыдным. Гизела была одета пажом. Но что это был за паж! О милосердное небо!

   Франциска принимала своих гостей в роскошном фантастическом платье из газовых вуалей, таких прозрачных, что Рауль, явившийся во фраке, едва осмеливался смотреть на нее. Она изрядно подвыпила и веселилась вовсю. Мужчины целой ватагой увивались за ней. Антония исполнила танец живота, и мужчины утверждали, что под тонкой шелковой юбочкой у нее ничего, решительно ничего не было. Но это, конечно, была ложь. Жак тоже был здесь, в смокинге, но он с самого начала уселся в уголок дивана с маленькой белокурой актрисой и просидел там весь вечер. Маленькой актрисе тоже понравилось в этом уголке. К счастью, Антония не была ревнива.

   Праздник продолжался до утра. В конце концов остался только близкий кружок Франциски, и все они были сильно пьяны, особенно Ники Цукор. "Акробат" пришел в очень оригинальном костюме, изображавшем куст, и был с ног до головы упакован в тонкую стружку, выкрашенную в зеленый цвет. Под утро этот зеленый куст замертво свалился на диван в маленькой гостиной. Ему брызгали в лицо одеколоном, пускали дым в ноздри, Франциска вылила графин воды на зеленый хохолок, где, по-видимому, находилась голова Ники, но он не приходил в себя. В первый раз друзья "акробата" видели его по-настоящему пьяным. Франциска сказала, что она ни в коем случае не может оставить его в маленькой гостиной, там все отделано заново. Поэтому Ники стащили в ванную комнату. Но когда все гости ушли, зеленый куст встал, довольный и бодрый, и понес Франциску в ее газовом платье на своих плечах через все комнаты. Какая забавная выдумка! Франциска не могла вдоволь нахохотаться.

   Нет, какой праздник! Франциска одержала еще одну блестящую победу в светском обществе. Как прелестно и непринужденно встречала она своих гостей и занимала их. И какая роскошь! Видно, деньги не играют для нее никакой роли. Роткель за обедом долго не слышал ничего, кроме восторженной трескотни своих дочерей. Антония без конца хвалилась тем, что начальник полиции Фаркас всю ночь ухаживал за ней. И как ухаживал! Нет, какой обаятельный человек этот полицейский капитан! Но с ним надо держать ухо востро, в этом надо признаться. Гизела меньше хвастала своими успехами, чем Антония, но у нее были на то свои причины. Она на целый час исчезла с бала так, что этого никто не заметил, и никто никогда не узнает, с кем она была.

   Франциска собирала у себя общество, рассылала приглашения, давала маленькие званые обеды. Почти каждый вечер дом ее был ярко освещен. Весь город заговорил о ней. Ники Цукор, этот бездельник, постоянно бывал у нее. Об этом знали все, и Франциска не делала из этого никакой тайны. Ники вел себя у Франциски, как в собственном доме. Он бесцеремонно разваливался где-нибудь на кушетке и приказывал подать себе ликеру и папирос. Франциска прощала ему все его шалости и дерзости. Она притворялась, что ничего не видит и не слышит, и только иногда говорила с упреком:

   - Не измажьте мне ковров своими сапогами, господин Цукор!

   Иногда в доме Франциски происходили настоящие оргии, и гости так шумели, что соседи жаловались полиции. Но что толку жаловаться? Ведь Фаркас сам бывал у Франциски, и Франциска не обращала никакого внимания на эти жалобы. А если кто-нибудь из служанок делал недовольную мину, то ее тут же выставляли за дверь.

   Одна из уволенных горничных рассказывала о Франциске всевозможные скандальные истории. Ну что остается думать, если этот "трилистник" - так называли в городе Франциску, Ники и "стопроцентную" - запирается ночью в спальне Франциски? Чего им там надо, втроем в спальне? А то вдруг их смех раздается в час ночи из ванной комнаты. Горничная божилась, что это правда.

   Франциска, видимо, воображала, что ей все дозволено. Недавно разыгрался еще один скандал - с молодым актером Александером. Это был необыкновенно смазливый малый, с гладкой кожей, с черными дерзкими глазами и, как говорила Гизела, с "чувственным ртом молодого Байрона". Франциска, понятно, наравне с другими дамами Анатоля имела право увлекаться Александером, этого никто не оспаривал, но все возмущались тем, что она бешено аплодировала, как только он выходил на сцену, а когда уходил, забрасывала его цветами. Даже Ники, державший на коленях белую меховую накидку Франциски, казалось, испытывал неловкость, а ведь он не отличался тонкостью чувств. И теперь этот Александер играл только для Франциски. Просто противно смотреть!

   В городском театре кончился сезон, но Александер все еще фланировал по улицам Анатоля. Вдруг стало известно, что он поселился у Франциски как гость. Франциска брала у него уроки драматического искусства. Внезапно она воспылала страстью к театру и основала театральный кружок. Решено было построить большой чудесный театр. День и ночь она только об этом и говорила. Александер вдруг сделался необычайно элегантным; он сопровождал Франциску, когда она выезжала на прогулку, и она нисколько не скрывала своей влюбленности. Но хоть бы она по крайней мере позаботилась плотно задергивать занавески в своей спальне! Она даже этого не делала, и это уже был настоящий скандал!

   Антонию больше не принимали в доме Франциски, за то что она сделала как-то глазки Александеру. Ах, что это была за сцена!

   Франциска пригласила своих друзей на ужин, - после ужина Александер выступит с отрывками из своих ролей. Янко отказался. Он написал, что не совсем здоров. Жак вообще не дал никакого ответа. Отказался и Рауль. Отказались почти все. Франциска наконец поняла. Она вручила Александеру деньги на путевые расходы и проводила его на вокзал.

   Но зато каждое воскресенье Франциска аккуратно посещала обедню в монастыре Терний господних. Она пожертвовала в монастырь серебряный крест вышиною более метра и заплатила за ремонт монастырской крыши около десяти тысяч крон. Недавно она решила соорудить над могилой своего отца мавзолей из черного мрамора, очень простой, без всяких украшений. Ну кто мог бы предсказать Маниу, что он когда-нибудь будет покоиться в мавзолее? Настоятель славословил набожность Франциски и ее детское благоговение перед служителями церкви. Он иногда обедал у нее, и когда семидесятилетний старец, одно из самых почтенных и уважаемых лиц в городе, появлялся перед домом Франциски, она смиренно встречала его у садовой калитки и провожала, когда он уходил. После этого дом и даже улица часами были погружены в атмосферу благочестия.

  

   Рауль все еще каждый вечер в девять часов приходил в "Парадиз" выпить бутылку легкого красного вина. Близость Каролы молодила его; он забывал желчные письма адвоката Ольги, свою депрессию и меланхолию. Его восхищали мягкие движения Каролы; она ходила, точно все еще была на сцене. А ее фигура! Иной раз он чувствовал себя таким влюбленным, что нежно целовал ей кончики пальцев. Однажды, когда они оказались в баре одни, Раулю удалось поцеловать ее в щеку. Это так взволновало его, что несколько минут сердце бешено колотилось в груди. А Карола густо покраснела и тщательно напудрила щеки. Вид у нее был чуточку рассерженный.

   Рауль делал ей скромные подарки, скорее даже не подарки, а просто знаки внимания: конфеты, засахаренные фрукты. Он покупал их в трех-четырех магазинах, немножко там, немножко здесь, чтобы не вызвать подозрений у продавщиц. Десять лет брачной жизни воспитали его. В конце концов он осмелился подарить Кароле кольцо с красивым изумрудом.

   - Это только маленький сувенир, - смущенно пробормотал он. - Мне кажется, что среди ваших колец недостает зеленого камня.

   Карола посмотрела на подарок, и глаза ее радостно блеснули. Она нежно прикоснулась губами к камню, а затем перенизала свои кольца и сказала:

   - Для вашего кольца должен быть особый палец! Раулю это очень понравилось, и весь следующий день он вспоминал этот очаровательный жест. Почему он, собственно говоря, медлит сделать ей предложение? Он чувствовал, что она этого ждет. Порой она молча подходила к нему, как-то вопросительно поглядывая и улыбаясь как близкому другу. Почему же он медлит? Потому что она служит в баре? Но она образованнее, чем все здешние глупые барыньки. И, разумеется, несравненно чистоплотнее всех этих задирающих нос дамочек, участниц "четверговых чаев", которые, наверно, моются не чаще трех раз в год. Да почему, почему не жениться на ней? Тогда она не была бы предметом сластолюбивых взглядов мужчин и всегда находилась бы подле него. Рауль даже в своих чувствах любил известный уют.

   Однажды вечером представился, по-видимому, благоприятный случай узнать мнение Яскульского о Кароле. У Яскульского в отношении женщин был большой опыт. Лесоторговец в этот вечер был в мирном, задумчивом настроении и совершенно трезв.

   - Роскошная женщина эта Карола! - начал Рауль. - Как ты находишь?

   Яскульский выпятил губы, кивнул в знак согласия и жадным взором стал следить за каждым движением Каролы. Глаза его оживились, он пробормотал:

   - Изумительна! Как статуя! Даже чешка на вилле Колоссер не может сравниться с ней.

   - К тому же она образованна, говорит по-французски, много читала. А манеры ее разве не безукоризненны? - продолжал Рауль.

   Глаза Яскульского заблестели. Он отпил вина, причмокнул и облизнулся:

   - Ты прав, Рауль! Эта женщина... Много их у меня было, но такой не случалось видеть.

   - Не правда ли? А ведь на ней, пожалуй, и жениться можно, как ты считаешь? - продолжал Рауль шепотом, прерывисто дыша от волнения.

   - Жениться? - Яскульский с изумлением посмотрел на Рауля, и его мясистое лицо расплылось в широкую улыбку. - Так, так!.. - ответил он. - Она, разумеется, выше всех здешних девиц. Но почему непременно жениться? Надо думать, и она не святая!

   - Да кто требует от нее, чтобы она была святой?

   Голос Рауля прозвучал обиженно.

   - Ну, это я просто так. Женщины - кто их разберет! Так ты говоришь - жениться? Как ты сказал? Жениться?

   И Яскульский рассмеялся, но совсем не так, как всегда. Не обычным раскатистым хохотом, а сух