Келлерман Бернгард - Город Анатоль

   Бернгард Келлерман

  

   OCR Niche, 2006

  

   Когда молодой инженер Жак Грегор, о котором теперь говорит весь Анатоль, вернулся несколько месяцев назад из-за границы, его прибытие в город никем не было замечено. Он приехал в запыленной коляске со станции Комбез в жаркое послеобеденное время, и жители Анатоля спали еще, как обыкновенно, за закрытыми ставнями. Спал даже кучер на козлах, но лошади сами подвезли экипаж прямехонько к "Траяну". Они могли бы завезти ездока и на другую сторону площади, к подъезду "Рюсси" - третьеразрядной гостиницы, кишевшей клопами, но они узнавали пассажиров по запаху и не сомневались ни секунды, что этот элегантный приезжий может остановиться только в "Траяне".

   Позже рассказывали, что Корошек, хозяин "Траяна", вообще не хотел принимать Жака, потому что в прошлый раз молодой господин Грегор позабыл уплатить по счету. Так вот, Корошек будто бы рассвирепел (всем известно, что с ним это случается) и закричал: "Не надо мне его денег!" Да мало ли чего теперь наговорят в городе! Во всяком случае, вся эта история насчет Корошека - злостное преувеличение. Жаку просто пришлось подождать несколько минут в вестибюле, вот и всё. Он слышал за матовым стеклом конторки пыхтенье и шепот. Пыхтел Корошек, а Ксавер, лакей, шептал. Но когда Жак нетерпеливо откашлялся, Ксавер немедленно появился в вестибюле, готовый к услугам:

   - Господин Корошек сейчас выйдет.

   - А вот и мы, Ксавер! - воскликнул Жак со смехом, и его звонкий властный голос прозвучал для Ксавера как труба, так что он даже вздрогнул от испуга. Этот голос перебудит весь сонный "Траян". Он разбудит весь город.

   - Ca va, mon vieux? Still going strong, old boy? [*]

  

   [*] - Как дела, старина? - французское и английское приветствия.

  

   Ксавер покраснел. Дыханием большого света повеяло на него от бодрого, задорного голоса Жака. Он бросил восхищенный взгляд на элегантный костюм инженера - голубовато-серый, словно подернутый сизой дымкой. С какой непринужденностью, как самоуверенно развалился этот Грегор на облезлом кожаном диване в вестибюле, - ну не так ли вот сидят путешественники в больших отелях Вены и Будапешта? Кто же осмелится усомниться в их платежеспособности?

   - Дай мне четвертый номер, как в последний раз, Ксавер! - крикнул Жак, вытирая пот с лица.

   - Занят, к сожалению. Дама из Бухареста.

   - Дама? Старая, молодая, безобразная, красивая?..

   - Довольно молодая, не красивая, но и не безобразная.

   На лестнице Жак вдруг весело рассмеялся.

   - Что это такое с нашим милейшим Корошеком, Ксавер? - спросил он, остановясь и взглянув на Ксавера. - Он, кажется, в дурном настроении, а?

   - Это всё из-за тогдашней истории, - шепнул Ксавер. - Вы ведь знаете, это мужичьё... они бросились тогда прямо в полицию.

   Жак снова рассмеялся. Да, то была веселая прощальная вечеринка. Двадцать одну бутылку вина выпили!

   - Кстати, послушай, Ксавер, барон Янко Стирбей в городе?

   - Да, в городе. Он оставил вам письмо. Я сейчас принесу. Пожалуйте вот сюда, в третий номер. Надеюсь, вы будете довольны, господин Грегор. Багаж я сейчас пришлю.

   Ксавер поклонился, по старой привычке быстро скосил глаза на лакированные башмаки Жака. И такого-то гостя хозяин чуть не выпроводил! Прямой способ погубить всё дело, такие гости приезжают не каждый день...

   Не успел Ксавер закрыть за собой дверь, как из номера уже раздались звонки, поднявшие на ноги всю гостиницу. Коридорный, весь в пыли, словно над ним только что пронесся самум, притащил багаж. Но едва он ушел, снова раздался резкий звонок. Коридорный еще раз просунул голову в дверь третьего номера. Горничная должна немедленно принести два ведра воды. Да, теперь "Траян" действительно начал просыпаться.

   Жак с наслаждением плескался в тазу с холодной водой. Всё сошло гладко, черт возьми! Но что это, однако, стряслось с Корошеком? Вот чудак! Что это он забрал себе в голову? В "Рюсси"? Нет, совершенно невозможно. Это было бы плохое начало. Если бы он остановился в "Рюсси", никто бы ему не дал ни одной кроны взаймы. Он эту дыру хорошо знает. Жак вылил себе на голову туалетную воду из зеленого флакона и стал усердно тереть каштановые кудри.

   - Войдите!

   За дверью кто-то запыхтел, в комнату, прижимаясь к стенке, протиснулся Корошек и раскланялся несколько смущенно:

   - С приездом, господин Грегор!

   Жак повернул к нему улыбающееся лицо.

   - Очень любезно вы приняли меня, господин Корошек! - воскликнул он, весело улыбаясь и великодушно прощая. - Черт возьми, когда я в Берлине появляюсь в "Бристоле", то швейцар - ростом в два метра - распахивает двери: "Честь имею, господин Грегор!"

   "Берлин, - бормотал сконфуженный Корошек. - Берлин, да, да..." - Он шептал всё это в вырез своего жилета и астматически пыхтел от смущения. Он не смел отойти от двери и положил на край стола два письма, полученные на имя Жака. Корошек был приземист и толст, носил всегда очень широкую одежду; голова у него была необыкновенно длинная, яйцеобразная, волосы - белесоватые. Человек с плохим зрением мог бы подумать, что Корошек носит на плечах спелую, пожелтевшую дыню. "Да, да", - Корошек раскаивался, вид у него был озабоченный. От раскаяния он держал свою дыню несколько набок. Запах крепких духов, наполнявший комнату, внушал ему почтение к гостю. Будем надеяться, что молодой господин Грегор не слышал того, что Корошек в конторе сказал Ксаверу. Тогда дело было бы совсем плохо. Во всем виновато его сердце. Только оно. Это от сердца кровь застаивается... А господин Грегор стал еще красивее. Вот таким и должен быть молодой человек: свежий, здоровый, может, несколько дерзкий и легкомысленный... То-то порадовался бы старый господин Грегор, Христиан-Александр. - И у Корошека - он был чувствителен - появились слезы на глазах.

   - Пожалуйста, простите, господин Грегор, - заблеял он. - У нас были тогда недоразумения с полицией из-за вашего прощального праздника. Молодые люди выбрасывали бутылки прямо на площадь, и осколки стекла врезались коровам в копыта. Вот наши крестьяне и побежали за полицией... - Тут Корошек закашлялся и сплюнул в синий носовой платок.

   Жак громко рассмеялся.

   - Что за жалкая дыра! - презрительно воскликнул он, бегло просматривая письма, которые Корошек положил на стол. А, Берлин, "Альвенслебен и К®"! Альвенслебены, должно быть, удивляются, почему они так долго ничего не слышат о нем... Да, загадки жизни, милейшие господа, они непостижимы! А вот это от Янко!..

   - Но послушайте, господин Корошек! Откуда же на площади коровы? Коровы в городе! Ну посудите сами: разве им тут место?

   Альвенслебены конечно удивлены, как он и предполагал. "Мы уже три недели не получаем от вас известий... надеемся, что..." Да как могли знать Альвенслебены, что он отправился домой через Париж и приехал только сегодня! А в Париже была Ивонна! И ваш аванс на расходы, милейшие господа Альвенслебены, растаял до последней кроны. Вам нужен отчет?.. Обратитесь в небесную канцелярию... "Мы просим немедленно известить нас, нам необходимы точные сведения".

   - А знаете ли вы, уважаемый господин Корошек, что сделали бы с этими крестьянами в Берлине или Париже, если бы они явились в город со своими коровами? Знаете? Ну?

   Корошек не знал. Он беспомощно уставился на Жака выпученными фиалковыми глазами.

   - Их просто-напросто арестовали бы!

   Корошек удивился. Он попросил разрешения присесть, - ох уж эта лестница! - и спросил:

   - А разве там нет коров? Разве там не пьют молока?

   Жак энергично взбивал мыльную пену в чашечке для бритья.

   - Ну разумеется, там пьют молоко, - ответил он рассеянно, - но коров там не видно. Я думаю, многие в больших городах совсем забыли, что молоко получается из вымени коровы. Пожалуй, они перестали бы пить молоко, если бы вспомнили, что это продукт животноводства. Скотина - она всегда скотина, всякие там выделения, да и у скотниц и доярок руки тоже отнюдь не стерильные. Впрочем, теперь уже приготовляют молоко из бобовых растений, из бобов сои. Так-то, уважаемый господин Корошек.

   В дверь постучали, вошла горничная с ведром воды. Молоденькая, лет шестнадцати, крестьянская девушка с блестящими ласковыми глазами теленка. Она задрожала от страха, когда Жак взглянул на нее.

   - Господину Грегору нужно два ведра, понятно? - повторил Корошек приказание Жака. - А всё-таки это была неприятная история, господин Грегор, с этими коровами. Крестьяне выставили невозможные требования, - у них ведь нет ни стыда, ни совести. Они грозили судебным процессом. Вы должны понять, господин Грегор, ведь все мы только люди. А затем, - Корошек сказал это с каким-то подобострастием, - за вами еще остался маленький должок в сто восемьдесят крон...

   Жак принялся намыливать щеки.

   - Я вас просил связаться с моими братьями. Разве они вам не заплатили? - Жак изобразил на своем лице крайнее удивление.

   Корошек замотал головой:

   - Нет, господин Рауль очень рассердился. Он сказал, что платит вам ежемесячную ренту и больше ни в какие деловые отношения с вами не входит. А господин Феликс, как он сам сказал, все свои деньги истратил на постройку. У него тоже долги.

   Жак нахмурился.

   - Как досадно, - сказал он, быстро пробегая письмо Янко. Янко ждет его сегодня вечером в гостинице - вот и всё, что он написал. Да, жизнь прекрасна. Прощанье, приезд, свидание с друзьями, волнения, острые моменты! Там, под закопченной стеклянной крышей парижского вокзала, стояла Ивонна. Слезы блестели у нее на глазах, несмотря на то, что она смеялась. А в спальном вагоне "Вена - Будапешт" - эта рыжая толстушка. Жаль, что не было денег, он бы остановился в Будапеште. Как чудесно, что Янко тут! Первый вечер в этой дыре всегда бывал смертельно скучен. Даже первая ночь в тюрьме была бы, пожалуй, не хуже. Вставляя новое лезвие, Жак взглянул в зеркало на Корошека.

   - Право же, это очень досадно, - повторил он, делая вид, что искренне жалеет Корошека. - Но как я мог это предвидеть? Да, мои братцы... Ну, я им скажу, что я о них думаю... Но мы можем сейчас же уладить все эти пустячные недоразумения, - прибавил Жак и опустил пальцы в жилетный карман.

   Но теперь очередь удивляться была за Корошеком. Он откинулся на спинку кресла и заклинающим жестом воздел руки к небу. Глаза его еще более выкатились.

   - Нет, нет, вы меня не так поняли, убедительно прошу вас. Вы, пожалуйста, простите меня, что я не подошел к вам, чтобы нас приветствовать, когда вы приехали. Но ведь не всегда бываешь в хорошем настроении. Времена плохие. Торговля вином с каждым годом всё падает. С изюмом дела еще хуже. Мы не можем конкурировать с Турцией и с Грецией. Единственно, что еще идет хорошо, так это розовое масло. Но накладные расходы... вы себе представить не можете... В результате остаешься почти ни с чем. Вы к нам прямо из Берлина, господин Грегор?

   Жак брился, разговаривая с Корошеком.

   - На этот раз я из Парижа, - ответил он, рассматривая себя в зеркале.

   - Из Парижа? - Жак поднялся в глазах Корошека на недосягаемую высоту. Так вот с кем он имеет дело - с человеком, который просто-напросто взял да и приехал сюда из Парижа! - Ну, и как там, в Париже? - спросил он, почтительно понижая голос. Глядя на отражение в зеркале, он благоговейно ловил каждое слово Жака.

   - В Париже? - Жак тихо засмеялся. - Ну, это невозможно рассказать, господин Корошек. Там нет ночи. День и ночь одинаковы. Деньги текут по улицам. Роскошь, женщины и музыка. Торговый оборот в одну секунду... слушайте, что я вам скажу, Корошек, - в одну секунду больше, чем в Анатоле за весь год.

   - Праведный боже, - вздохнул Корошек.

   Жак брил теперь верхнюю губу, оставляя только маленькие, едва заметные усики, и не мог уже вразумительно отвечать на расспросы любознательного Корошека о Париже и Берлине.

   Хозяин встал.

   - Чуть не забыл, - сказал Корошек в дверях, - господин барон Стирбей просил вас быть сегодня вечером в половине восьмого в красной комнате.

   Жак набрал на ладонь крепких духов из флакона и вытер лицо.

   - Окажите Ксаверу, чтобы принес мне телеграфный бланк! - крикнул он Корошеку сквозь волну благоухания.

   - Будет исполнено, господин Грегор.

   Ксавер принес бланк, и Жак немедленно написал телеграмму: "Альвенслебен Берлин занят переговорами работой подробности письмом". Не сворачивая бланка, он отдал телеграмму Ксаверу.

   - Вели снести на почту, но только сейчас же. Лучше всего отнеси сам. Ваш коридорный, кажется, форменный идиот.

   - Я пойду сам.

   В коридоре раздались торопливые шаги Ксавера. Да, теперь "Траян" действительно проснулся.

   Вот полное и правдивое описание того, как Жак Грегор приехал в Анатоль. Пусть люди рассказывают теперь всё, что им угодно.

  

   В половине восьмого, минута в минуту, Жак спустился по лестнице в столовую. Он отдохнул, освежился и был теперь в превосходном настроении.

   Даже здесь, внизу, как и во всех номерах, стоял приторный запах лизола. Из года в год Корошек и его жена вели борьбу с насекомыми. "Тут наш клопик прифрантился, с блошкой он плясать пустился", - вполголоса напевал Жак, весело спускаясь по лестнице, очень довольный собой. Подумать только, этот старый осел Корошек не позволил ему заплатить долг, просто не позволил. Вот уж не ожидал.

   Ксавер, старший лакей, скрыл свое изумление в глубоком поклоне, когда увидел Жака. А Корошек, с любопытством высунувший свою желтую дыню из стеклянной двери, от удивления не мог даже пробормотать приветствие. Жак расфрантился и, чтобы пустить пыль в глаза Корошеку, Ксаверу, Янко, всему Анатолю, надел смокинг. Смокинг? В "Траяне"? К обыкновенному ужину? Такого здесь еще никто не видывал! А я-то так распетушился, что чуть не отказал... Святой Иосиф, так бы и было, если б Ксавер меня не остановил! Да только для одной рекламы нужно принять такого гостя! Для рекламы, даже если б он не заплатил ни гроша!

   Чтобы попасть в красную комнату, святая святых "Траяна", нужно было пройти через кафе и через столовую. Маленькое кафе с десятком мраморных столиков было пусто, но в небольшой затхлой столовой, в углу, склонившись над тарелкой супа, сидела среднего роста дама с темными, несколько растрепанными волосами. Она с любопытством подняла голову, когда вошел Жак. Жак рассматривал ее с полной бесцеремонностью молодого человека, только что приехавшего из Парижа. Темноволосая дама неподвижно держала в руке ложку, и в ее черных блестящих глазах, казалось, прыгали насмешливые огоньки. Откровенно говоря, похоже было на то, что она над ним потешается. В дверях красной комнаты Жак обернулся: ему почудилось, что дама быстро спрятала во рту язык, который она высунула у него за спиной. Но, может быть, он и ошибся.

   "Ишь ты, - думал Жак, - что это? Жаль, что она чуточку не покрасивее, малютка. Ну не чудесно ли всё это? Приезжаешь из Берлина или Парижа в какую-нибудь дыру на периферии цивилизации, и вот уже снова манит жизнь, загадочная, вечно на взводе, как скрученная пружина. И маленькая очаровательная Ивонна уже далеко, черт возьми! И всё это хорошо..."

   - А, ты уже здесь, Янко! - воскликнул Жак звонко и радостно.

   Янко Стирбей лежал на красном плюшевом диване, лениво растянувшись и задрав ноги на валик, но мгновенно вскочил, когда вошел Жак. Одним прыжком он очутился около Жака. Все движения Янко были порывисты и быстры.

   - Наконец-то хоть одна живая душа! - закричал он. Янко всегда был шумлив, - пожалуй, чересчур шумлив, будто немного навеселе. Он обнял Жака и расцеловал его в обе щеки. Глаза его были влажны.

   - Ну, наконец-то ты здесь! Слава богу! Дай мне посмотреть на тебя, Жак. Ты загорел, как цыган! - нежно разглядывал Янко своего друга.

   В противоположность Жаку, у Янко с юности всегда был бледный, зеленоватый цвет лица. Даже горячее солнце Анатоля не могло наложить загар на его кожу. Как всегда, он казался невыспавшимся, щеки у него немного ввалились. Но он был необычайно вынослив, его здоровье не могли расшатать никакие излишества. Он мог не спать по нескольку суток, и действительно спал очень мало. У него не хватало времени на сон. Жизнь слишком интересна, чтобы спать! "Ну конечно, опять закутил, - подумал Жак, когда увидел Янко. - Он иначе не может".

   Янко Стирбей принадлежал к одному из знатнейших семейств этого края. Его отец, барон Микаэль Георг Стирбей, много лет был министром и близким другом покойного короля, старший брат Борис занимал место секретаря посольства в Лондоне; среди его родственников были генералы, советники, губернаторы, прокуроры. Но сам Янко был простым лейтенантом, без малейшего честолюбия, как он сам заявлял, и в Анатоле пользовался славой "первого шалопая в городе". Пока у него были деньги, он сорил ими без оглядки (отец уже не раз спасал его от кредиторов), а когда денег не было, делал долги, не ломая себе голову над вопросом, как он их будет платить. Янко был игрок, кутила и большой почитатель прекрасного пола. О его приключениях рассказывали бесчисленные истории. Много раз они кончались форменным скандалом. Только из уважения к его больному отцу Янко еще не прогнали из армии.

   - Эй, Ксавер! - окликнул Янко лакея, по обыкновению несколько рисуясь резкостью своего тона. - Мы начинаем. Принеси коктейль.

   - Коктейль? Это еще что за новости? - спросил Жак.

   - Да, коктейль. Мы хоть и живем на краю света, но тоже не отстаем от жизни. Изобретен в честь тебя, Жак! Ты удивишься. Наше здешнее сладкое вино, джин, чуть-чуть розовой эссенции - для букета - и одна оливка. Надеюсь, у тебя хороший аппетит? Я уже несколько дней ломаю голову, как бы тебя получше встретить. Отведай даров отечества: вот поросенок, вот барашек, вот курица. Разумеется, мне следовало бы приготовить для тебя какую-нибудь красотку, но этого я сейчас сделать не в состоянии. Но подожди, может быть, отыщу завтра, кто знает? Во всяком случае стол здесь будет не хуже, чем в Берлине или Париже. Я уже побывал на кухне у госпожи Корошек, там пахнет, как на небесах. Эй, Ксавер, поторапливайся!

   Жак и Янко были, можно сказать, братьями. Много лет они учились в одной школе и вместе пережили все мальчишеские увлечения и грешки. Бессчетные юношеские проказы и сумасбродства, нескончаемые беседы и жаркие споры сделали их друзьями на всю жизнь. Окончив школу, Янко поступил в военную академию, а Жак уехал продолжать образование в Вену. После нескольких лет разлуки они снова встретились в доме родственницы Янко, жены судебного советника госпожи Ипсиланти, и здесь их опять связала одна общая страсть: они одновременно и одинаково пылко влюбились в дочь советницы Соню, и влюбились, нужно прибавить, одинаково несчастливо: красивая девушка смеялась над обоими приятелями.

   Когда Жак в первый раз приехал из Вены на каникулы, он начал смотреть на Янко критически. И в это же время Янко почувствовал умственное превосходство Жака. Он осознал его умение дисциплинировать себя, его скрытую энергию и с тех пор всегда восхищался своим другом.

   Изобретенный Янко коктейль был превосходен, а сам ужин - маленькое произведение искусства. Когда Жак положил в рот первый кусок жареной колбасы, в нем проснулось нечто вроде патриотического чувства, хотя вообще он презирал патриотизм. Госпожа Корошек и в самом деле была первоклассным поваром: корень квадратный из Будапешта плюс Константинополь, - так формулировал ее искусство Жак. А затем запеченные цыплята! И знаменитое анатолийское розовое вино, слегка пенящееся, как шампанское... Да, Жак вдруг почувствовал себя дома, как будто бы никогда не разгуливал по ярко освещенным улицам Берлина и Парижа. Ксавер, бесшумно двигаясь, подавал блюда, тарелки, бутылки. Пот катился по его веснушчатому лицу. У него сегодня был большой день. "Garcon, waiter, Ober!" [*] - Жак обращался к нему на всех языках, а Янко то и дело покрикивал: принеси то, принеси это. Корошек вошел, чтобы засвидетельствовать почтение. Он надел новый темно-серый сюртук: смокинг Жака не давал ему покоя.

  

   [*] - Французское, английское и немецкое обращение к лакею.

  

   Янко слушал рассказ Жака весь обратившись в слух, с мечтательным, почти влюбленным выражением лица. Берлин! Париж! Впрочем, и у него, Янко, тоже есть кое-что порассказать, а как же... Недавно он провел два месяца в портовом городе Станца, - его перевели туда в порядке взыскания. Станца? Ну да, такой же городишко, как Анатоль, только еще скучнее, если это возможно. За всю неделю туда заглянет две-три баржи с дровами да несколько рыболовных судов. Там стоит всего-навсего одна батарея. Но бог милостив! В своем милосердии он поставил Янко на квартиру к некоей Габриэле Гилкас. Габриэле - тридцать лет, а ее мужу, рыботорговцу господину Гилкасу - шестьдесят.

   - Габриэла - настоящая Юнона, скажу тебе, Жак. В самую отчаянную жару тело у нее остается холодным как мрамор, изумительно!

   Да, вот так он и жил в этом городишке Станца. В сущности совсем неплохо. А взыскание он получил в двух словах вот за что: он приказал арестовать Яскульского. Просто арестовать.

   - Какого Яскульского?

   Янко еще и теперь смеялся до слез, когда вспоминал об этой истории:

   - Да того Яскульского, что торгует лесом. Высокий такой, метра два в нем будет. Разве ты его не помнишь? Единственный человек в Анатоле, у кого есть радио. Его еще прозвали "Радио-Яскульский". Простой мужик, а прибрал к своим рукам полгорода. Дело было так: все они выпили немножко больше обыкновенного. Что еще прикажешь здесь делать? Сели играть. Яскульский выигрывал и выигрывал... Янко и теперь убежден, что Яскульский плутовал. Это разозлило Янко. В довершение всего Яскульский начал рассуждать об армии.

   - Ты ведь его знаешь, Жак! "На что нам армия? Если будет война, вы будете разбиты в полчаса, и даже меньше - в десять минут". Ну, это уж он перегнул! "А без войны армия и вовсе ни к чему. Вам надо воевать! Перейдите-ка границу да отхватите кусок чужой земли". Вот какой вздор он нес, этот мужик. "Да где вам, вы, верно, броситесь наутек, как только направят на вас хоть одну пушку! Не так, что ли?"

   Этого Янко не мог стерпеть. Он приказал арестовать лесоторговца. И Янко с громким смехом принялся рассказывать, как Яскульский орал в своей камере, точно сумасшедший: "Я убью тебя, Янко, дай мне только выбраться отсюда!" Это была непередаваемо комичная сцена. На следующее утро Янко проснулся и вдруг вспомнил: "Боже мой, ведь я арестовал этого проклятого Яскульского!" Конечно, это вызвало страшный скандал. Командир разбушевался. И в результате Янко очутился в городишке Станца.

   Это была лишь одна из проделок Янко; он мог рассказывать часами. Следует признаться, что порой он не мог совладать со своей фантазией и немного увлекался. В своих рассказах изображал себя более остроумным, дерзким, более находчивым, чем он был на самом деле. Он сам признавался, что зачастую немножко привирает.

   - А не сказать ли нам Ксаверу, чтоб он еще раз подал цыплят? Как ты думаешь?.. Ксавер!..

   Ну вот, а теперь он пытается ужиться в этой дыре. Да, провиденье явно благоволит к Янко: он завел себе восхитительную подружку! Очаровательную, влюбленную, страстную. Заходит он недавно в маленькую лавчонку, - без всякой задней мысли, просто чтобы купить кусок мыла, - и вдруг видит: за прилавком стоит она, - стройная, изящная, хорошенькая, как видно, немножко недалекая, но глаза, глаза! Как у газели, право.

   - И теперь плутовка по ночам вылезает в окно, чтобы прийти ко мне, а ей нет еще и семнадцати лет. Я должен ее тебе показать. Вот увидишь! Если захочешь, я, может быть, даже уступлю ее тебе. Ты знаешь, я люблю тебя. Ах, боже мой, сколько мне нужно тебе рассказать! Но как хорошо, что ты опять здесь! - воскликнул Янко с радостной улыбкой. - Наконец-то хоть одна живая душа! Знаешь ли ты, что за люди здесь живут? Не люди, а какие-то скоты. Знаешь ли ты, как меня здесь мучило, сжигало желание поговорить с настоящим человеком? Надеюсь, ты на этот раз подольше поживешь здесь? Не так ли?

   Жак медлил с ответом.

   - Я еще не решил окончательно, - сказал он задумчиво. - Может быть, проживу несколько месяцев. - Янко перестал жевать и посмотрел на него недоверчиво. - А может быть, даже дольше. У меня на этот раз дела в нашем городе. Но всё это пока еще не выяснено.

   - Дела в Анатоле? - у Янко отвалилась челюсть. Он даже как будто немного испугался. - Да ты в уме, Жак?

   - Да, дела, - повторил Жак, улыбаясь. - И, может быть, даже очень значительные и необычные дела, - прибавил он, напустив на себя важности и понизив голос. - Тебе я могу это сказать, Янко, но ты пока не рассказывай никому. Дело вот в чем, - но только пусть это будет между нами: я сделал одно изобретение, или, скорее, открытие...

   Янко слушал с вытаращенными глазами. Он снова глядел на Жака с нежным обожанием:

   - Изобретение, вот как? Я всегда знал, что ты когда-нибудь удивишь мир, Жак. Весь мир! Но какое же это изобретение, скажи? Можно узнать?

   Но Жак покачал головой и выпустил дым в воздух. Об этом ему пока не хочется говорить, даже с ним, Янко. Нет, это преждевременно. Он уже сказал, что всё это еще не решено. - Нужны некоторые исследования, Янко, хотя я лично - слушай, что я тебе скажу, - твердо уверен в успехе дела.

   Всё это звучало весьма таинственно. Голос Жака был спокоен и тверд. Янко показалось, что Жак вдруг сделался старше на несколько лет. В его голосе звучали совершенно новые, уверенные нотки. Интересно, где Жак научился так разговаривать? Должно быть, в Берлине и Париже, когда он излагал свои мысли тамошним дельцам.

   Жак вдруг задумался.

   - Один вопрос, - обратился он к Янко, резко повернувшись в его сторону, - раз уж мы коснулись этой темы. Как обстоят у тебя дела? Есть у тебя деньги, Янко?

   - Деньги! - Янко остолбенел от удивления.

   - Я хочу сказать, не при деньгах ли ты теперь? Мне нужны деньги для дела, о котором я тебе сейчас намекнул. Тысяч двадцать меня бы вполне устроили.

   - Двадцать тысяч крон. Ничего себе! - Янко всплеснул руками и залился таким громким, раскатистым смехом, что Ксавер с любопытством просунул свою рыжую голову в дверь.

   Жак тотчас же встал и не спеша подошел к двери.

   - Не хватало только, чтобы этот бездельник нас подслушивал. - Жак выглянул в столовую. Маленькая черноволосая дама всё еще сидела там, и опять Жаку показалось, что в ее черных глазах мелькнули насмешливые огоньки. Но когда он спустя некоторое время снова заглянул в столовую, чтобы позвать Ксавера, ее уже не было.

   - Вот умора-то! - Янко всё еще не мог успокоиться. - Тысяч двадцать! - воскликнул он. - Недурно сказано! Если б ты знал, чего бы я не отдал за какую-нибудь сотню или две сотни крон! А ему, видите ли, двадцать тысяч понадобилось!

   Нет, в настоящее время он, барон Иоганн Стирбей, он же Янко, не может наскрести у себя в кармане и трех крон, честное слово. Он прогорел, вконец прогорел. Позавчера, играя в казино, просадил последние сто крон. Сегодня он хотел купить какой-нибудь небольшой подарок для той девочки, о которой он только что рассказывал. Завтра у нее день рождения. Ей исполняется семнадцать лет. Какой-нибудь знак внимания - сумочку или колечко... И он обыскал все свои костюмы, все ящики. Ничего. Хоть шаром покати. Нет, в настоящее время его финансовое положение безнадежно. Ему очень жаль, но он должен разочаровать Жака.

   - Ты знаешь, Жак, - прибавил Янко, - отец мой серьезно болен. Каждую минуту жизнь его может оборваться. Вот тогда ты сможешь получить тысячи. Столько тысяч, сколько тебе понадобится и сколько ты пожелаешь.

   - А ты не можешь достать денег под залог, Янко? - настойчиво допрашивал Жак. - Мы могли бы с тобой нажить большие деньги. Так, между делом, без всякого усилия, понимаешь? Я бы тебя, конечно, сделал участником в половине прибыли.

   - Прибыли? Ты из этого хочешь извлечь доход?

   Жак рассмеялся.

   - Я современный человек, - сказал он строго, с несколько комичной серьезностью. - Дело без прибыли? Усилие без результата? Что ж это было бы? Откровенно говоря, я совсем не идеалист! Эй, Янко, не с луны ли ты свалился? - Жак рассмеялся весело и громко.

   - Мы об этом подумаем, - поспешил заверить Янко. Он взглянул на часы. - Еще нет десяти. У нас куча времени. Единственное преимущество у нашего города в том, что здесь всегда много времени. А теперь Ксавер подаст нам кофе и ликеры.

  

   - А как Соня? Она здесь? - спросил вдруг Жак, устроившийся в углу красного плюшевого дивана.

   Янко быстро взглянул на Жака и поставил на стол рюмку, которую только что взял. Вопрос смутил его. На губах у него появилась сконфуженная улыбка. Точно так же он улыбался, когда мальчиком его уличали в каком-нибудь нехорошем поступке. Он покраснел и встал, так велико было его волнение.

   - Ты угадал мои мысли, Жак, - сказал он, всё еще смущенно улыбаясь, и начал расхаживать по комнате. - Я только что думал о Соне! Весь вечер я болтал всякий вздор, но думал всё время только о ней одной, поверь мне. Сто раз я хотел заговорить о ней, но никак не мог найти удобный момент. На что мне в конце концов эта девочка, эта Роза, с ее большими глазами? Она мне не нужна. Решительно не нужна. В сравнении с Соней... Нет, разве можно с ней кого-нибудь сравнивать! Мне даже трудно произнести их имена рядом друг с другом. - Его голос зазвучал мягче: он потерял свой обычный резкий, разухабистый тон.

   Янко остановился подле Жака.

   - Да, она здесь, Жак. Уже несколько недель, как она вернулась. - Он сдвинул на мгновение брови и снова зашагал по комнате. - Она стала серьезнее, еще серьезнее. И еще красивее.

   Он помолчал, прошелся несколько раз взад и вперед, затем снова приблизился к Жаку.

   - Да, еще красивее, - повторил он мечтательно. - Ты завтра ее увидишь. Она теперь в полном расцвете. Она... как бы сказать?.. Представь себе сказочно красивую белую розу, розу в самом полном, самом прекрасном ее цветении. Это она!

   Жак улыбался в тени, и Янко увидел, как блеснули его белые зубы.

   - Ты смеешься, Жак? - сказал он. - Ну ладно же. - Он рассмеялся своим прежним, коротким и вызывающим смешком и налил себе рюмку коньяку. - Ты увидишь ее, Жак. И я предсказываю тебе: ты влюбишься в нее так же горячо, как и я. Совершенно так же. Я тебя знаю.

   Янко снова стал ходить по комнате. Он был очень задумчив. Соня сделалась, пожалуй, даже чересчур серьезной. Почему баронесса отдала ее в католический пансионат на юге Франции, заведение, где царил строго религиозный дух? Не лучше ли было бы для Сони, при ее склонности к мечтательности и прочей туманной дребедени, не лучше ли было бы, если бы мать послала ее в современный швейцарский пансион, где танцуют, занимаются спортом и веселятся? Но как она хороша! Боже мой, как она хороша!

   Янко размечтался. Жак вдруг почувствовал усталость. Колеса вагона, казалось, еще вертелись у него под ногами. Пока Янко разглагольствовал, он немного вздремнул. Хорошо, что Янко этого не заметил.

   Когда Жак поздно ночью вошел в свою комнату, он остановился на пороге удивленный и даже как будто испуганный. Лунный свет потоком вливался в окно. Город, казалось, был покрыт снегом, а за ним высились горы, точно отлитые, но не обработанные серебряные глыбы. С высокого светлого неба под неумолчное пиликанье мириадов кузнечиков, казалось, непрерывно сыпалась серебряная пыль. С гор веял теплый ветер, напоённый сладким запахом роз. Анатоль славился своими розами, из которых добывалась розовая эссенция. Розы только что начали цвести, и маленький спящий городок был окутан их благоуханием.

   В Париже сейчас ревут автомобили, запах бензина слышен даже в пятом этаже, друзья играют на бильярде в кафе "Версаль", а маленькая Ивонна терпеливо сидит у своего мраморного столика и презабавно дурачится с посетителями. Словно огненный прибой, катятся волны света по уходящим вдаль бульварам. Подожди, в один прекрасный день и ты вернешься на эти бульвары с карманами, наполненными банкнотами, и купишь себе сотню таких Ивонн! О нет, благодарю покорно! У него нет ни малейшего желания сидеть в какой-нибудь конторе и лизать шефу пятки за какие-то четыреста крон в месяц! Он не дурак. И не трус. Так-то!

   Жаль, жаль этого Янко! Он живет одним днем, влюбляется и еще не знает, что жизнь каждого человека, так же как и каждое здание, должна быть построена по точному плану и что малейшая ошибка в расчетах может мстить за себя в течение всей жизни. Он, Жак, будет очень осторожно и внимательно составлять план своей жизни. Ах, Янко, глупец, одумайся!

   Оказалось, что можно прекрасно спать под рев автомобилей, а тонкое стрекотание кузнечиков не дает уснуть. Жак захлопнул окно. Но теперь у его уха начала дышать стена. То ли плачут, хихикают, смеются. Совсем рядом кто-то громко сморкнулся. "Траян" передавал все звуки с этажа на этаж. Может быть, это маленькая брюнетка, которая над ним подсмеивалась? Она, кажется, косит немного. Что она, просто так одета в черное или в трауре? Может быть, она и в самом деле спит рядом, отделенная от него лишь тонкой стеной? Не постучать ли ей? Еще третьего дня в Париже скрещивались взгляды в непрерывном поединке между мужчиной и женщиной, а вчера эта рыжая блондинка в поезде на Будапешт!.. Если бы во время кораблекрушения его выбросило на песчаную отмель, он и тогда стал бы искать женщину и нашел бы ее. Он уверен, что нашел бы, не будь он Жак Грегор... Чудесно быть молодым!

   "Voire serviteur, messieurs, dames [Ваш покорный слуга, дамы и господа (франц.)] , приветствую вас". Это Ивонна, прелестная газель!.. Тихо, словно издалека, играет негритянский джаз-банд в зале для танцев на площади Клиши... Саксофон бесновался и хохотал еще в левом ухе Жака, а он уже спал блаженным сном молодого человека.

  

   Рано утром Жака разбудил душераздирающий крик осла. И мгновенно Жак понял, что он снова на родине. Хрюкали свиньи, перебранивались крестьянки. Был базарный день.

   Жак быстро соскочил с постели и так поспешно оделся, точно боялся потерять даже секунду. Вскоре он, вычищенный, выглаженный, пахнущий духами и эссенциями, уже выходил из гостиницы. Со снисходительной улыбкой столичного жителя смотрел он на суету базара, на молоденьких девушек, бесцеремонно изучая их лица. Интересная темноглазая дама стояла на балконе дома, где помещался бельевой магазин "Роткель и Винер", и кокетливо улыбалась ему. Он поклонился. Это не то Гизела, не то Антония Роткель, - он не мог бы сказать точно, так были похожи сестры. Одну из них он когда-то поцеловал во время танцев. Боже мой, в этом захолустье решительно ничего не изменилось! Так и есть: вот белый шпиц ювелира Рокка, он опять сидит перед входом в магазин, как и в прежние годы.

   Жак кланялся, улыбался, кокетливо показывая красивые белые зубы, и теперь весь Анатоль знал, что "молодой господин Грегор" вернулся на родину. Неподалеку от ратуши он свернул в переулок и вошел в ворота одного дома, из подвала которого доносился крепкий запах вина. Здесь жил его брат Рауль, адвокат и нотариус, и ему Жак всегда наносил первый визит. Жак слегка насвистывал, чтобы придать себе мужества. Этот первый визит к Раулю всегда был для Жака малоприятной обязанностью. Сейчас он, как водится, услышит, что опять истратил много денег, редко писал и вообще пора бы ему найти себе какое-нибудь солидное занятие. Рауль был педант, одним словом - придира. На много лет старше Жака, он был опекуном младшего брата и всё еще не хотел понять, что его питомец давно уже стал взрослым. Этот мягко-отеческий, увещевательный тон... он просто навяз у Жака в зубах.

   На этот раз Жаку повезло. Горничная сказала, что брат уже в суде, а Ольга, его невестка, еще не закончила своего туалета и не может его принять. Вот как хорошо всё сложилось! Откровенно говоря, у Жака не было ни малейшего желания повидаться со своей невесткой Ольгой. Он обыкновенно избегал оставаться с ней наедине и, по правде сказать, боялся этого, так как совсем не знал, о чем с ней говорить. Он не понимал ее, да и не старался понять. Она казалась ему тщеславной, легкомысленной болтуньей, которая ждет только, чтобы ей говорили любезности. Но этого она от него не дождется. Между ними установился вежливый, холодноватый, иногда немного насмешливый тон.

   Ольга поздоровалась с ним сквозь полуоткрытую дверь спальни. Она высунула ему пухленькие пальчики и полную, открытую почти до плеча руку, на которой блестели золотистые волосики. Белокурые локоны были закручены штопорами на папильотки и смешно торчали вокруг ее хорошенького, ничего не выражавшего кукольного личика.

   - Мы живем, конечно, опять в "Траяне"? - спросила она. Она почти всегда говорила с ним на "мы".

   - Разумеется. Что ж мне, в "Рюсси" жить, что ли?

   Ольга кокетливо улыбнулась, и ее светло-голубые глаза блеснули.

   - Разумеется, разумеется, каждый живет по своим средствам, - ответила она и насмешливо скривила ротик.

   Жак весело рассмеялся.

   - Я живу на проценты с миллионов, которые скоро заработаю, Ольга, - ответил он, несколько рисуясь.

   Ольга не знала, что на это сказать. Она пригласила его к обеду, и Жак поспешил распрощаться. Нет, им не о чем было говорить друг с другом.

   "Но как всё хорошо устроилось", - думал Жак, когда с довольной миной снова выходил на улицу. Он прошел через весь город, быстро поднявшись между стенами виноградников на гору, подошел к скромному домику, стоявшему несколько в стороне от других домов, за изгородью диких агав и кактусов, и толкнул садовую калитку. Здесь жил его брат Феликс, которого он очень любил.

  

   - Господин Феликс в библиотеке, - сказала горничная-крестьянка, открывшая ему дверь, и Жак услышал голос брата в полуподвальном этаже дома.

   Ну конечно, где же еще мог быть Феликс Грегор, как не в своей библиотеке! Здесь он сидел, согнув широкую сутулую спину над большим письменным столом, как всегда в светлом, очень широком полотняном костюме, в котором он казался еще полнее, чем на самом деле. Рубашка на груди была расстегнута, на ногах лапти, как у крестьянина.

   В этом приятном прохладном полуподвале Феликс проводил большую часть дня. Только иногда он поднимался в сад, чтобы немного размяться. В город он почти никогда не ходил. Все, однако, хорошо знали, кто такой Феликс Грегор: его окружал ореол ученого и философа. Несколько лет назад одна венская газета поместила его очерки, и он стал чем-то вроде знаменитости. С тех пор он ничего больше не напечатал, но всему городу было известно, что он работает над большим историческим исследованием.

   - Милости просим, милости просим! - радостно воскликнул Феликс и звонко расцеловал Жака в обе щеки. - Я, разумеется, уже слышал, что ты приехал, - продолжал он, улыбаясь. - Весь город это знает. Вчера вечером мы, конечно, ужинали с бароном Стирбеем, мы остановились в "Траяне" и так же, как и раньше, отвергли гостеприимство наших братьев. Видишь, дорогой мой, я знаю всё, и даже немного больше.

   Феликс смеялся добродушным, дребезжащим смехом, от которого колыхалось всё его дородное тело. Он весело расчесал пальцами бороду и хитро подмигнул Жаку:

   - В этом городе не может быть никаких тайн. Все твои планы уже раскрыты. Сегодня утром мне сообщили, что ты приехал сюда для того, чтобы строить дорогу из Комбеза в Анатоль.

   Жак испуганно отступил.

   - Позволь, как же это так? - пробормотал он в смущении.

   Феликс громко расхохотался.

   - Ты, я вижу, немножко удивлен, сынок, не правда ли? Вот видишь, какой это город! Сегодня утром я считывал показания метеорологических приборов и вдруг вижу - едет Гершун, что привез тебя вчера со станции. Он слез с навоза, которым была нагружена его телега, и тут же начал выкладывать новости. По пути со станции ты раз десять останавливал экипаж и занимался геологическими изысканиями (что я нахожу очень похвальным). Ты шутил с этим Гершуном, а он всё принял за чистую монету и рассказал об этом всему городу. - И Феликс опять затрясся от смеха.

   Жак действительно болтал с Гершуном, не придавая значения своим словам. Сейчас он всё еще был смущен и то и дело краснел. "Это предостере