Келлерман Бернгард - Город Анатоль

очно в неудержимом восторге, и вскочил. - Вот и отлично, что ты здесь, барон! Я тебя целый день вспоминал. Хотел даже идти к тебе. Ей-богу, не сойти мне с этого места! Это мой друг Янко, душа человек! А это - Жермена, француженка, она только что приехала из Белграда. Прежде она бегала по канату с зажженной лампой на голове, а затем сорвалась и с тех пор хромает немножко. Но это не беда и даже забавно... Однако когти у нее, как у кошки! Яскульский вдруг замолчал и пристально уставился хитрыми глазками на Янко.

   - Да что это с тобой, барон? - закричал он. - Ты точно мертвец, ни кровинки в лице! Посмотри на него, Ксавер!

   - Я сегодня упал с лошади, - солгал Янко, чтобы хоть что-нибудь ответить.

   - Упал с лошади? Да ты мог бы шею себе сломать, упаси боже! Ну садись, выпей стаканчик. Мы тебя живо на ноги поставим. Слушай, барон, я ждал тебя. Клянусь богом, ждал!

   Когда Яскульский начинал говорить, невозможно было прервать его. Как только его собеседник открывал рот, он уже при первых словах громко хохотал, хотя еще не знал даже, что тот хочет сказать. А затем начинал говорить как заведенный и ничто уже не могло его остановить. Последнее слово всегда оставалось за ним.

   Яскульский, конечно, заговорил о делах, о нефти, о спекуляции земельными участками. Он удивленно взглянул на Янко.

   - А почему ты не затеешь какого-нибудь дела, барон? - воскликнул он. - Теперь ты получил наследство, говорят, папенька оставил тебе полмиллиона. Послушай-ка! Ведь нефть - это просто-напросто жидкое золото. Оно течет из леса по всем улицам города. Нужно только подставить посуду. Нагнись, барон! Вот и всё, что от тебя требуется! Деньги у тебя есть. Сделай из них миллион, два миллиона. Ну, что ты скажешь?

   Янко попросил папиросу и, щурясь, смотрел сквозь дым на Яскульского. Вид у Янко был равнодушный, почти сонный. Но в то же время он напряженно думал - так, как только и умел думать Янко: руководясь своим инстинктом, как зверь. Так как же всё это было?.. Брат выгнал его из дому, и сегодня вечером начинается новая жизнь. Он не знал даже, где он будет спать эту ночь. Возбуждение и ненависть вырвали его из недавнего равнодушия, и опять Янко настойчиво стала преследовать "смутная мысль". Первый человек, которого он встретил в этот новый период жизни, был Яскульский, и он заговорил как раз о том, что занимало Янко уже много недель. Нет, эта встреча с Яскульским - конечно, не случайность. Случайностей не бывает. Он опять вспомнил, как в Будапеште, в игорном доме, Соня шептала ему на ухо номера, и он безошибочно ставил на них, словно стал на время ясновидцем. Всё случится так, как предназначено судьбой, ему надо только прислушаться к своим предчувствиям, вот и всё. "Господин барон, а вы не желаете заняться нефтью?" - вдруг услышал он снова подобострастный, вкрадчивый голос Ледермана, который заговорил с ним на днях в вестибюле "Траяна". Этот голос всё еще звучал в ушах у Янко.

   Преследовал его, как жужжащее насекомое. У Янко от волнения заблестели глаза.

   - Я уже несколько недель думаю об этом, Яскульский, - сказал он. - Эй, Ксавер, принеси мне вина!

   Но Яскульский запротестовал:

   - Нет, нет, барон! Сегодня ты мой гость! Чего ты хочешь? Рейнвейну? Пора тебе проснуться и протереть глаза, барон! Скажи себе сам, чего надо всем этим людям, нахлынувшим сюда в Анатоль? Они учуяли деньги, вот и всё. Видел ты скважину номер двадцать один, что на монастырском лугу? Нет? Ну так посмотри. Настоящий фонтан, "прыгун", как говорит Ледерман! Фонтан вышиной с дом. Теперь уже основали консорциум: хотят строить в городе новый квартал. Одна немецкая фирма предложила Анатолю построить в кредит трамвайную линию. Нужно быть дураком, чтобы не загребать здесь деньги лопатой!

   Нет, он, Яскульский, не такой дурак, ха-ха-ха!

   Самодовольно посмеиваясь, он перечислял свои предприятия. Вот, например, он купил старую городскую солеварню и перестраивает ее теперь под кино на пятьсот мест. Нужно только открыть глаза, барон! Риск мал, барыш велик!

   Яскульский немного помолчал. Он что-то обдумывал. Потом вытащил из кармана грязную записную книжку и криво надел на нос золотое пенсне. Он слишком много читает, и от этого глаза у него ослабели, говорил он. В действительности Яскульский никогда не читает. Возможно даже, что он вовсе не умеет читать. Во всяком случае, подписать свое имя - задача для него довольно трудная.

   - Я хотел с тобой посоветоваться, Янко! Давай поговорим сейчас, а то еще забуду. - Он ищет что-то сквозь пенсне в записной книжке. - "Колизей", "Глория", "Альгамбра", "Нирвана", "Страна грез"... Скажи, какое название ты посоветуешь выбрать?

   - Ну, скажем, "Страна грез".

   - Хорошо, "Страна грез". У барона ведь больше вкуса, чем у простого мужика.

   Но тут у Яскульского разыгрался аппетит, ему надо немедленно перекусить. И Янко пришлось ужинать вместе с ним, - Яскульский не хотел слышать никаких отговорок. Пережевывая куски, он громко чавкал. Да, вот только глаза у него немного сдают, а впрочем он всё еще такой же, как тридцать лет назад. И женщины еще вполне довольны им. Его отец в восемьдесят лет вносил по лестнице мешок в два центнера, и дожил до девяноста. Он умер с зажженной сигарой в зубах. Он уже отошел, а сигара всё еще дымилась. Так и не выпустил ее изо рта. Вот каковы они, Яскульские! Яскульский поковырял во рту зубочисткой и опять заговорил о делах.

   Разумеется, такие пустяки, как кино, это только, так сказать, попутные делишки. Главное - это нефть. Специалисты считают, что весь город плавает на нефти. В конце концов буровые вышки будут стоять во всех дворах, и во всех садах, и на городской площади.

   - Ну, что ты на это скажешь?

   Яскульский бурит уже вторую скважину на своих полях. Ледерман божится...

   "Господин барон, господин барон", - опять зазвучал вкрадчивый голос в ушах Янко.

   Лесоторговец понизил голос и забормотал совсем уже невнятно. У него был самый низкий бас во всем городе. И когда он понижал голос, можно было подумать, что говорят через какую-то трубу. Да, Марморош писал ему и зазывал к себе. Он хочет, чтобы Яскульский вложил деньги в "Национальную нефть", но Яскульский не желает вести дела с баронами.

   - Барон - это всегда барон, слышишь, Янко! Я как-то раз дал взаймы пять тысяч крон одному барону, а когда я ему об этом напомнил, он рассмеялся мне в лицо. У него, видите ли, денег нет! Ездить каждый год в Париж - это он может, а как платить, так у него денег нет. С тех пор я с баронами не веду никаких дел. - Яскульский снова заговорил полным голосом. - Ты, правда, тоже барон, Янко. Но ты человек! С тобой я хочу вести дела. И вот за этим я и хотел прийти к тебе сегодня. И когда я увидел тебя здесь, я подумал: вот судьба! Ведь это Янко! Теперь ты получил наследство, Янко. Давай сложимся: ты дашь двести тысяч и я двести. Это будет четыреста тысяч. Я откровенно признаюсь - мне нужно твое имя. Кто я такой? Лесоторговец Яскульский, только и всего. Мы с тобой начнем бурить, попробуем там, попробуем здесь, постараемся разнюхать, где лежит жидкое золото, пока "Анатолийская нефть" не прибрала всё к своим рукам. Если нам хоть раз повезет... Ну что же, по рукам, барон?

   И Яскульский протянул Янко руку, огромную, как те деревянные лопаты, какими он торговал, когда был мальчишкой.

   - Я обдумываю, как раз теперь я кое-что обдумываю... - рассеянно и задумчиво ответил Янко.

   Яскульский громко рассмеялся.

   - Обдумываешь? Что тут обдумывать? - загрохотал он. - Эй, Ксавер, дай-ка еще бутылочку! Нас двое, и мы перевернем Анатоль!..

   - Один вопрос, Яскульский, - прервал его Янко, и на этот раз ему наконец удалось вставить слово, - один вопрос. Что, Ледерман бывает когда-нибудь здесь, в "Парадизе"?

   - Нет, я его здесь ни разу не встречал. Он паинька, любит поспать, рано ложится. Что, Ледерман был здесь, Ксавер?

   - Нет, еще ни разу.

   А Янко думает: "Если Ледерман сейчас, в эту секунду, войдет в дверь..." В это мгновение чей-то голос произнес в дверях: "Добрый вечер", - и Ледерман, слегка сутулясь, как всегда, вошел крадущейся походкой. Тотчас же его глаза встретились с глазами Янко.

   Эту ночь Янко спал в "Парадизе", в маленькой комнатке, которую отвел ему Ксавер. У него вдруг так разболелась нога, что он, наверно, не сможет дойти до дому. И угораздило же его свалиться с лошади!

  

   На следующее утро Янко было уже гораздо лучше. Он почти не чувствовал боли в ноге. "Благодарю, Ксавер, и до свиданья". Корошек был в полном отчаянии, когда Янко явился в "Траян" и спросил себе комнату. Уже несколько недель в гостинице не было ни одного свободного номера. Всё было занято, до самой маленькой каморки на чердаке. В "Рюсси" Янко не хотел идти ни в коем случае. Еще вчера вечером он вспомнил о принадлежавшем ему маленьком доме в Монастырском переулке. Он выиграл этот дом у капитана Силинского: восьмеркой червей он побил семерку червей, просто смех! А как часто у него бывали на руках великолепные карты и он проигрывал. Вот так всегда в игре!

   Домик в Монастырском переулке был очень мал. На уровне земли были подворотня и чулан с забитым окном, а наверху - две комнатушки, куда вела узкая лестница. Вот и весь дом. Янко никогда не вспоминал о нем. Теперь Янко приказал чисто вымести две верхние комнаты, затем отправился к Роткелю и в четверть часа купил обстановку: кровать, несколько стульев, железный умывальник, стол. Вот и всё. Через час он уже утроился на новом месте. Больше ему ничего и не нужно. Здесь он может делать всё, что хочет. Плевать ему на Бориса!

   В сумерки Янко вышел из дому. Быстро прошел по улицам, по которым никогда раньше не ходил, до конца города, к старому кладбищу. Здесь, рядом с кладбищем, находился сто участок для застройки. Довольно большой пустырь - один песок да щебень, - в сущности не представлявший никакой ценности. Во всяком случае, участок стоил гораздо меньше, чем те шестьсот крон, которые он в свое время заплатил за него летчику, лейтенанту Дубранке. На участке днем работал канатчик и играли дети. Рядом ютились первые хижины пресловутого "цыганского квартала".

   Ледерман был уже на месте. Янко быстро поздоровался с ним и в волнении принялся расхаживать взад и вперед по пустому, заброшенному участку. Он что-то искал.

   "Что с ним такое? - думал Ледерман. - Кажется, он совсем спятил!"

   - Там должен лежать кусок коры или щепка, - шептал про себя Янко, бродя по пустырю, словно лунатик... Как мог знать Ледерман, что у Янко было нечто вроде видения? И в этом припадке ясновидения ему отчетливо представилось место, на котором лежал кусок коры. Вдруг Янко остановился. Вот она, эта кора! Он очертил круг на земле, затем поднялся, крестясь. Лицо его в сумеречном свете казалось синеватым, так оно было бледно.

   - Вот здесь, Ледерман, - взволнованно сказал он. - И как мы уговорились, если у вас будут спрашивать, вы взяли подряд у одного коммерсанта из Комбеза. Работать будем день и ночь, как условились...

   И Янко уже скрылся в темноте. Он опять перекрестился, еще и еще раз. Свершилось. Всё поставлено на карту. Он сделал свою ставку. Теперь крутись, шарик!

   Теперь Янко каждый день совершал вечернюю прогулку между "Траяном" и ратушей. Он старался придать своему лицу веселое, легкомысленное выражение, на его губах играла загадочная, торжествующая улыбка. У него был вид человека, которому везет и который не знает заботы. Яскульский рассказывал всему городу, что он в компании с Янко основал новое нефтяное предприятие - четыреста тысяч крон! Янко это было на руку: кредиторы молчали.

   По вечерам его часто навещала Роза. Дом семнадцать в Монастырском переулке нравился ей. Здесь не нужно было шептать, здесь она могла громко смеяться сколько душе угодно. Но Соню Янко видел очень редко.

   - Что вы делаете, Янко? - спрашивала Соня. - Какие у вас планы?

   - Ничего не делаю. Может быть, скоро поеду путешествовать.

   - Вы с Борисом расстались?

   - Да, я не мог больше выносить его педантичность. Как хорошо, что Жак в это время был в Берлине и должен был пробыть там еще несколько недель. Это просто счастье. Он еще ничего не знал. Но однажды, когда Янко лежал на постели и курил папиросу, вошел Жак, и Янко сразу увидел, что он знает всё. Жак был по-настоящему рассержен.

   - Так вот ты где живешь теперь. Тебя нелегко найти, - довольно холодно сказал Жак.

   - Да, я теперь здесь. Не смог ужиться с Борисом.

   - И что же дальше? - Жак с упреком посмотрел на него. - Я всегда боялся этого, ты делал опасные намеки!

   Да, за последние недели и даже месяцы, еще до вскрытия завещания, Янко вдруг чрезвычайно заинтересовался нефтью. Он часто говорил с Жаком на эту тему. Для него было бы теперь весьма кстати, если бы у него завелись деньги. Он городил несусветную чушь, и Жак однажды остановил его и посмотрел на него так насмешливо, что Янко больше не осмеливался упоминать об этом. Ах, как сердит был Жак! Янко засмеялся просто от смущения.

   - О, он уже тебе всё разболтал! - воскликнул Янко.

   - Нет, он сказал мне, что выполняет заказ одного коммерсанта из Комбеза, но я-то знаю, что это твой участок. Ты ведь мне его как-то раз показал.

   Жак осыпал Янко упреками. Никогда еще Янко не видел его таким раздраженным. Он держит пари, сто против одного, что Янко выбросит свои деньги на ветер.

   - Для чего тогда друзья? Послушай, Янко, ведь это же безумие!

   Жак не мог успокоиться. Он заговорил о геологических разрезах, о профилях, о слоях разных пород в горах. Они, специалисты, хоть кое-что знают, да и то не всё. Весьма возможно, что Анатоль лежит на больших скоплениях нефти, как это многие утверждают. Но зачем вкладывать свое состояние в более чем сомнительные эксперименты, которые под силу разве только фирме с миллионным капиталом? По лицу Жака было видно, что он очень зол, хотя он и старался сдерживать себя.

   Янко уже не смеялся. Смущенный и пристыженный, расхаживал он по комнате и сам был взволнован тем, что Жак так огорчен. Затем он остановился перед Жаком и, словно желая задобрить его, сказал робко, но в то же время с полным убеждением:

   - Ведь я ее видел.

   - Что ты видел? Нефть?

   Янко кивнул:

   - Да, нефть! У меня - как бы это сказать? - Янко откинул назад голову, - было как-то раз сумеречное состояние психики. Ну словом, это было видение. Я увидел нефть под землей, настоящий поток.

   - О боже ты мой!

   Жак в ужасе отскочил, схватил шляпу. Не сошел ли Янко с ума?

   - Послушай, Жак, третьего дня мы нашли первые следы нефти.

   Уже стоя в дверях, Жак еще раз обернулся:

   - О, я знаю их, эти следы нефти там, где работает Ледерман! Хорошо знаю их, - сказал он со злобным огоньком в глазах и побежал вниз по лестнице.

   Он быстро вышел из ворот на улицу, и даже спина его казалась сердитой.

   "Он только материалист! - подумал Янко и пожал плечами. - Он не может себе представить... Но, черт возьми, ведь бывают же видения, ведь есть же на свете тайны, о которых он и не подозревает!"

   И вдруг ему стало невыносимо грустно.

   Жак вышел из дома Янко охваченный тревогой, печалью, почти отчаявшись. Да, он любит Янко. Он чувствует это по тому невыносимому страху, который внушает ему теперь затея Янко. Жак начал сомневаться в умственных способностях Янко. Теперь, когда есть возможность хоть немного привести свои дела в порядок, Янко вдруг губит себя этим безумием!

   - Нет, никакая сила в мире не может его спасти, - тихо сказал Жак. - Ничем нельзя помешать его гибели: он точно камень, который катится в бездну. Скоро он будет на дне. Янко, Янко!

  

   После долгого перерыва Франциска опять наконец появилась в городе; жители Анатоля с любопытством разглядывали ее. Да, она расцвела, эта Франциска, видно, лесной воздух пошел ей на пользу. Глаза ее стали более светлыми и блестящими, грубоватые крестьянские черты лица смягчились. Теперь Франциску можно было принять за настоящую даму. Она была тщательно одета и только не заметила, что у нее на спине к платью прилипло перышко.

   Сегодняшней прогулкой Франциска преследовала совсем особую цель. Разумеется, всё это только нервы, глупость, какой-то заскок, но, однако же, факт остается фактом: каждый раз, когда Франциске приходилось отправляться в Анатоль за покупками или по каким-нибудь делам (она всегда с трудом заставляла себя делать это), входя в магазин, она начинала дрожать, не находила слов, не знала, как себя держать. Франциска?.. Ведь обычно она вовсе не была робкой! Что с ней такое? Этот страх остался у нее в крови от прежних времен. Когда-то, после процесса, все служащие в магазинах, особенно женщины, разглядывали ее с насмешкой и презрением и весьма неохотно обслуживали; некоторые вовсе не хотели иметь с ней дело; они исчезали, а если и подавали ей пакеты, то делали это так, точно она была прокаженная.

   Сегодня она шла в город с твердым решением победить наконец эту дурацкую нервозность. Она дала себе обещание смело входить в магазины и, подойдя к дверям, не убегать назад. Она хотела видеть, как примут ее теперь. Ведь с тех пор многое изменилось!

   Ее узнали. Некоторые раскланялись с ней. Этого еще никогда не бывало. А, это был Рауль Грегор! Он снял перед ней шляпу, но сделал вид, что очень спешит. Он быстро прошел мимо, и Франциска не догадалась, что у него не хватило духу остановиться около нее: Ольга могла это узнать, и тогда - горе ему! Нет, как изменился город за каких-нибудь несколько недель! Повсюду шла стройка; появился новый магазин какой-то модистки с великолепными моделями шляп; на площади - шикарная парикмахерская, - такой, пожалуй, не встретишь даже в Бухаресте на Калеа Викторией. Но самым удивительным был новый магазин "Роткель и Винер", совсем как в столице.

   Как, однако, трудно избавиться от однажды пережитого страха, если он вошел тебе в кровь! Франциска опять дрожала, когда подошла к магазину, но в конце концов победила себя и храбро открыла дверь: была не была!

   Гизела, та самая Гизела, о которой сплетничали, будто она не вполне женщина, сидела за кассой и считала. Увидев Франциску, она быстро направилась ей навстречу:

   - Как я рада, что вы наконец зашли к нам!

   - Я редко бываю в городе, - смущенно ответила Франциска; она покраснела до корней волос и забыла, что хотела купить.

   Тут ее увидел Роткель. Он вышел из-за прилавка и отвесил глубокий поклон. Ах да, теперь она вспомнила - ей нужны шелковые ленты, розовые шелковые ленты для белья, больше ничего. Но Гизела сказала, что она сочтет за честь показать ей весь магазин, может быть, ей что-нибудь понадобится - теперь или позже. Как раз сегодня получена партия новых шелковых тканей.

   - Великолепный товар, прошу покорно!

   Роткель распорядился, чтобы продавщица вынула шелковые материи и разложила их на прилавке; он просил Франциску бросить на них хоть один взгляд.

   Краски были действительно чудесные.

   - Это искусственный шелк? - спросила Франциска. Все сразу увидели, что она ничего не понимает. Роткель улыбнулся; он даже снисходительно засмеялся и, еще раз отвесив поклон, сказал:

   - Я не осмелился бы предлагать искусственный шелк такой клиентке, как вы.

   И Роткель ловко задрапировал шелком плечо Франциски.

   Гизела повернула зеркало и в первый раз увидела, что Франциска действительно немного косит - почти незаметно; но, может быть, виновато зеркало? И вот опять можно было убедиться, какие гнусные клеветники живут здесь, в Анатоле: они говорили, что Франциска Маниу косит, как заяц!

   - А есть у вас кимоно? - спросила Франциска. Кимоно были слабостью Франциски.

   Роткель только улыбнулся в ответ.

   - Есть ли у нас кимоно?! - сказал он и поднял на Франциску горящие глаза. - Не потрудитесь ли вы подняться на второй этаж?

   Там целый шкаф был заполнен кимоно всех цветов.

   - Ах, мне теперь не нужно будет выписывать кимоно из Бухареста! - воскликнула Франциска в восторге.

   - Ну, разумеется, это теперь ни к чему: вы сбережете деньги на пересылке и избавитесь от хлопот. И что могут вам прислать? Смею вас уверить, что столичные магазины пользуются всяким случаем сбыть в провинцию залежалый товар. А вы посмотрите теперь наши образцы, примерьте их! Если не понравится - не покупайте.

   Полчаса расхаживала Франциска перед зеркалом по розовому плюшевому ковру, то закутанная в красное, как кардинал, то зеленая, как попугай, то голубая, то лимонно-желтая. В конце концов она купила четыре кимоно.

   Дебют прошел блестяще. Роткель и Гизела проводили ее до дверей и, разумеется, обещали прислать ей всё на дом. Продавцы и продавщицы низко кланялись.

   - Ах, разрешите, - сказала Гизела, - у вас на спине перышко. Верно, пристало на улице. До свидания!

   Большего нельзя было и требовать.

   Ювелир Рокка не хотел верить своим глазам, когда Франциска вошла к нему; он посмеивался от удовольствия. Франциска купила золотые запонки для мужских манжет и спросила, нет ли у него золотого лорнета.

   - Золотого лорнета?.. - Он очень, очень сожалеет. У него есть всё, а золотого лорнета нет! - Но я непременно приготовлю его для вас, в самое ближайшее время, в самое ближайшее!

   Аптекарь Воссидло принял ее с тонкой любезностью образованного человека. Он тоже предложил ей выписать для нее духи, которые она просила, так как их у него как раз не было.

   - Всегда готов к вашим услугам, ваш покорный слуга!

   Теперь она решила хоть раз показаться в земельном банке, - это было совершенно необходимо. Молодые служащие, которые в последние месяцы приехали сюда из-за границы, не знали ее, но, как только она назвала себя - Франциска Маниу! - один из молодых людей опрометью выбежал в коридор, и вскоре в конторе появился сам Марморош, который любезно провел ее в свой кабинет - святая святых банка. Там он немедленно распахнул окно, смахнул сигарный пепел с сюртука и, побеседовав с Франциской, проводил ее до подъезда - самый высший знак внимания, какой выпадал на долю знатных клиентов банка.

   В заключение Франциска зашла в табачный магазин и спросила трубку. Теперь она держала себя уверенно и даже несколько надменно. Она купила три трубки, табаку и папирос. Очень довольная своим посещением Анатоля, Франциска возвратилась домой. И Роткель, и Марморош, и все остальные... Нет, ей теперь действительно нечего бояться входить в магазины Анатоля.

   Трубки и табак она положила на стол Майеру. Запонки она ему решила преподнести вечером. Затем переоделась по-домашнему: жара была невыносимая! Уходя от Роткеля, она взяла с собой купленное у него ярко-красное кимоно. То-то удивится Фриц! Кимоно было широкое, ей было приятно ощущать свою наготу под тонким шелком. Затем пришел с работы Фриц, грязный и потный. Он поблагодарил за трубки, - ему ведь никогда ничего не дарили. Красным кимоно Фриц был восхищен.

   - Какое счастье, что я не индюк! - сказал он. Он пойдет умыться, а потом сейчас же придет опять. Майер был худ и черен как мумия. Работать на вышках в эту жару было тяжело. Он казался теперь еще выше, потому что сильно исхудал за последнее время. Блеск его глубоко запавших голубых глаз стал совсем нестерпимым.

   Заядлый шахматист Майер научил этой игре Франциску. Они теперь хорошо познакомились, и им нечего было рассказывать друг другу. Рассказы Франциски о капитане Попеску, о князе Куза и о приключениях ее подруг пришли к концу, а от Эльзы из Бреслау тоже не было никаких новых известий.

   За домом находился крошечный садик, величиной с комнату; здесь они часто сидели по вечерам и играли в шахматы; здесь им не так мешал постоянный лязг и стук, доносившийся с вышек. Когда становилось совсем темно, они переходили в комнату Франциски и продолжали играть: играли до поздней ночи, и Майер на другое утро приходил на работу только в девять часов. По утрам он бывал в дурном настроении, зевал и бранился, а Франциска появлялась не раньше двенадцати. Миша, который обычно плохо спал, иной раз и после полуночи видел свет в окнах Франциски, слышал смех и разговоры, а иногда в комнате бывало совсем тихо, но свет горел до утра. Как-то раз Франциска сказала ему:

   - За шахматами засиживаешься так поздно, что утром никак не встать!

   - Это всё равно что с картами, - ответил Миша: - сидишь и сидишь и никак не можешь оторваться.

   Но Франциска теперь хозяйка, она может спать сколько хочет!

   Иногда между Франциской и Фрицем происходили споры, точно так же, как это бывает и за карточной игрой. Слышался раздраженный голос Франциски, затем крики Майера; в заключение он бешено хлопал дверью, и тогда наступала тишина. Да, все эти игры - изобретение дьявола, сколько людей погибло из-за карточной игры! Однажды Миша не на шутку перепугался: ставни на окне Франциски распахнулись, и она громко позвала на помощь. Но кто это орет в комнате? Неужели Майер? Миша быстро натянул штаны и, забыв даже сунуть ноги в деревянные башмаки, босиком побежал через двор. Но ставни снова уже были закрыты. Он постучал и спросил, что случилось.

   - Ничего, - ответила Франциска из комнаты.

   Но почему она так закричала?.. Ей показалось, что ломится вор, и она закричала, но к ней прибежал на помощь господин Майер. Теперь всё в порядке. Ей, наверно, померещилось, ведь вокруг бродит столько всякого подозрительного сброда!

   Однако на следующее утро Франциска не показывалась. С перепугу она ударилась головой о шкаф и набила себе такую шишку, что пришлось целый день прикладывать холодные компрессы. Даже через три дня у нее на лице были еще видны синие и желтые пятна.

   А с Майером в эту ночь тоже произошло несчастье. Он погнался за вором и наткнулся в лесу на терновый куст; всё лицо его было расцарапано. От этой неудачи он пришел в такое бешенство, что вообще не говорил ни слова и не отвечал на вопросы. Вечером он надел крахмальный воротничок и шляпу - боже мой, до сих пор никто еще не видел Майера в шляпе! - и ушел в город. Вернулся поздно, после полуночи, и хлопнул дверью. Так повторялось четыре вечера, пока наконец его гнев не утих.

   Опять они играли в шахматы в маленьком садике. Миша часто стоял и смотрел, как долго они думают, прежде чем двинуть какую-нибудь фигуру. А молодой господин Грегор, тот вовсе не показывался в усадьбе...

  

   Что такое творится с Янко? Роза наблюдала за ним исподтишка. Он был рассеян и чем-то мучился. Иногда пытался шутить, говорил всякие глупости, но ее не обманешь. Он, как актер, имитировал самого себя в веселом настроении, но это ему плохо удавалось. Роза страдала. Еще недавно Янко клялся поехать вместе с нею в Париж.

   Янко проводил дни большей частью дома, - его редко видели в городе; он ходил взад и вперед по своей голой комнате с выбеленными ставнями и курил одну папиросу за другой; окурки он бросал в старый цветочный горшок. А затем часами лежал на постели и смотрел в потолок. Его уверенность вдруг совершенно исчезла. Однажды он проснулся и почувствовал, что веры в начатое дело у него нет. Все свои деньги он поставил на одну карту и ни секунды не сомневался, что выиграет. Несколько дней назад он отдал Ледерману последние две тысячи крон; у него осталось еще несколько сот, и это было всё. Ах, если бы Жак вернулся несколькими неделями раньше! Вечером Янко пошел к цыганке, чтобы она погадала ему на картах. Карты были благоприятны, как всегда предсказывали успех, и как всегда там был какой-то брюнет, которого нужно было остерегаться. Борис, разумеется.

   Нет, он больше не верит картам! Жак, конечно, прав. Никаких видений и предзнаменований не существует, мир устроен в высшей степени прозаично и подчиняется законам логики. Чудес не бывает, и все эти карточные предсказания - сплошная чушь. Всё, всё было только самообольщением! И этот Ледерман! Он с самого начала был ему несимпатичен. Янко ненавидел его тихий вкрадчивый голос кастрата, его внешность, его красное пятно на лице от ожога, всю его угодливость. Это просто жулик, который выманивает у него деньги! Но вот Яскульский - ведь он опять нашел нефть! Его вторая скважина дает значительно больше первой. А всё-таки... Нет, Янко потерял веру!

   И вот что странно: в тот миг, когда его уверенность рухнула, сразу выступили на сцену сотни препятствий и неприятностей. Кредиторы вдруг зашевелились. Они заявили, что если Янко мог дать Яскульскому двести тысяч крон, то почему же он не может заплатить им какие-то несчастные пятьдесят тысяч? В самом деле, почему же он не платит? Они писали вежливо - это были просто почтительные просьбы. Затем кредиторы стали требовательнее, но Янко больше не читает этих писем до конца, он рвет их. Вот пришло одно письмо, за ним другое. Янко, лишь бы от них поскорей отделаться, дал честное слово заплатить всё на следующей неделе: сейчас он не может взять своих денег. Честное слово Стирбея так же верно, как вексель. Шлют письмо за письмом адвокаты. Просто бесстыдно ведет себя Марморош из земельного банка. Он очень спешит: он высчитывает часы; он дает двадцать четыре часа сроку, после этого он обратится в суд. Янко не отвечает ему.

   Взад и вперед, всё время взад и вперед между выбеленными стенами. Цветочный горшок уже переполнен окурками. Всё пропало! Rien ne va plus. [Все разладилось - фр.] Больше ничего не остается... Жак предложил ему должность у себя на нефтепромыслах. Нет, благодарю покорно, Янко не кули. Взад и вперед, взад и вперед, всё в тех же стенах. Янко ходит, как заблудившийся в тумане, и туман становится всё гуще, с каждым днем гуще. В этом тумане возникают какие-то предметы, через него проникают какие-то звуки, но он их с трудом воспринимает. Собственный голос кажется ему далеким и чужим: туман искажает его. "Человек в тумане! Вот кто я такой". И он даже чувствует некоторое сострадание к себе.

   Мысленно, - но только мысленно, так как он больше не видится с ним, - говорит он Жаку: "Представь себе, Жак, человека в тумане. Человека, который бредет сквозь туман и не видит солнца, он сбился с пути. Он всё глубже и глубже входит в туман. И больше нет для него спасения. Это - я!" Сквозь туман к Янко врывается чей-то голос, отвратительный, сладенький голос кастрата. Это Ледерман. Он говорит, а Янко лежит на постели и никак не может вспомнить, сколько времени он так лежит. Голос спрашивал, как себя чувствует господин барон, а затем сообщал, что сегодня в ковше был пропитанный нефтью грунт и что очень сильно пахло нефтяными газами. Господин барон может сам убедиться. Не сегодня-завтра они наткнутся на нефть. Но голос Янко ответил, что он больше не даст ни гроша, что Ледерман может прекратить работы, и конец всему. Сладкий, отвратительный голос говорит еще несколько минут, но Янко поворачивается на другой бок, и тогда Ледерман без единого звука теряется в тумане, даже скрипа двери не слышно.

   Когда же все эти люди оставят его в покое? Чего хочет полицейский капитан Фаркас? Он пишет, что ему нужно поговорить с ним официально, по долгу службы. По долгу службы? Янко ни с кем больше не будет говорить по долгу службы. Но через несколько дней к нему явился доктор Воссидло и сказал, что Фаркас очень просит Янко прийти к нему.

   - Что с тобой, ты болен, Янко? - спросил Воссидло и вопросительно посмотрел в лицо Янко.

   Янко скривил рот.

   - О, нет! - ответил он. - Я только по горло сыт, хватит с меня этого свинства, которое называется жизнью, и я положу этому конец.

   Доктор Воссидло улыбнулся:

   - Душевная депрессия, это пройдет! Но послушай, Фаркас очень сердит на тебя за то, что ты не показываешься.

   И доктор Воссидло рассказал историю, которая не могла не рассмешить Янко. Борис заметил, что в картинной галерее не хватает трех маленьких картин; на выцветших обоях были ясно видны три квадрата более темной окраски. Он немедленно сообщил об этом полиции. Фаркас, разумеется, побежал к Борису, допросил всех слуг, и из допроса выяснилось, что это Янко запаковал картины и уехал с ними. Борис вознегодовал, поручил Фаркасу расследовать дело, и Фаркас теперь спрашивает, как всё это вышло. Да, тут Янко не мог не рассмеяться, хотя ему почти всё стало теперь безразлично. Борис злится! Превосходно! Жаль, что он, Янко, не забрал тогда всю галерею! Янко просит доктора Воссидло передать Фаркасу сердечный привет: он желает ему долгой жизни, ведь они провели вместе столько ночей за картами! Отец подарил ему эти картины и разрешил заложить их в Вене, так как у отца не было тогда наличных денег. Фаркас может вызвать свидетелем отца Янко, а Борису до этих картин нет никакого дела. Их не было в галерее, когда он получил в свое владение эту коллекцию, и поэтому он не мог их и унаследовать. Да, заковыристый случай для адвокатов! И опять Янко весело рассмеялся.

   Доктор Воссидло оставил его, покачивая головой. Он не понимал, что творится с Янко.

   Янко рассказывал всем знакомым, которые только хотели его слушать, что он скоро распрощается с ними. Заметьте хорошенько - распрощается! Он пресытился этой жизнью.

   - Что же, ты застрелишься, Янко? - спросил его Ники Цукор с циничной улыбкой.

   - Ну, конечно, застрелюсь, - ответил Янко. - Все другие способы я считаю ненадежными.

   Удивительно, с каким спокойствием Янко говорил об этом: точно речь шла о какой-нибудь маленькой поездке, о чем-то совсем второстепенном. Но прежде чем исчезнуть, он решил устроить прощальный праздник для своих друзей в "Парадизе".

  

   Прощальный вечер Янко ("прежде чем я отправлюсь в дальнюю дорогу") должен был состояться в четверг вечером в "Парадизе". Разумеется, был приглашен и Жак. Никто не сомневался, что Жак придет. Он обещал это Соне, она очень беспокоилась за Янко. Он так странно вел себя, когда с нею прощался! Но сам Жак не принимал всерьез разговоров Янко о том, что он после праздника "поставит точку", и вообще относился критически ко всему, что о нем рассказывали. Жак хорошо знал Янко.

   Жак смог прийти только в десять часов. Уже издали он услышал оглушительный гвалт. Все праздники, которые устраивал Янко, были одинаковы. Цыгане пели любимую песенку Янко:

   Ютка, лишь она любить умеет,

   Ютка, Ютка, моя Ютка!..

   Все так орали и дурачились, что появление Жака никем не было замечено. Никто не обратил на него ни малейшего внимания. Все уже были изрядно пьяны и смеялись над каждой глупостью. Яскульский стучал кулаком по столу и просил не прерывать его каждую минуту.

   Жак пробегал глазами по лицам гостей, отыскивая Янко. Ах вот он - веселые, внимательные глаза, радостное, беззаботное лицо мальчика. "Ага, - подумал Жак, - это тот самый Янко, которого мы завтра будем оплакивать! Соня может спокойно отложить все заботы о нем. А кто это рядом с ним? Кто прижимается к его плечу? Это Роза, он в первый раз показывается с ней в обществе".

   Роза лихорадочно блестящими глазами смотрела на Яскульского и тряслась от смеха. На щеках у нее выступили красные пятна.

   - Прекрати наконец твои глупые шутки, Ники! - крикнул Яскульский и подмигнул "акробату". - Я хочу рассказать историю, как мы застрелили огромную медведицу в горах! Это было в Магуне, помнишь, Ники?

   - Так точно, в Магуне, - ответил Ники, делая театральный жест.

   Было ясно, что он хочет разыграть Яскульского. Весь сплетенный из мускулов, он ловко балансировал, сидя на спинке стула и положив ногу на ногу, точно акробат на трапеции. На его крупной голове задорно торчал черный вихор.

   - Ники, конечно, тоже играет роль в этой истории, хотя и не очень блестящую, - продолжал с насмешливой улыбкой Яскульский. - Вы сейчас услышите!

   И Яскульский начал рассказывать совершенно неправдоподобную историю о медвежьей охоте. Снег лежал в два метра толщиной, им несколько раз приходилось откапывать лопатой свои сани. И вдруг Яскульский видит, как под откос катится черный шар - медведица!

   Но тут Ники снова прервал Яскульского:

   - Ты совсем позабыл про волков, дядюшка! Сперва из лесу вышли три волка, они бежали за нашими санями.

   Яскульский не заметил, что "акробат" дурачит его. Он хлопнул себя по лбу:

   - Верно, я совсем забыл про волков! Ты прав, Ники! Так вот, мы едем, а я и говорю: "Кто это там бежит под гору?" Это были три огромных волка. Они бежали за нашими санями, страшные звери! Я взял тогда ружье и выстрелил в них. А Ники в это время, - да, да, племянничек, так оно и было, - забился с перепугу на дно саней.

   Здесь Ники опять прервал Яскульского:

   - Ты ошибаешься, память тебя подводит. Это не ты стрелял, а я. Ты в это время держал вожжи, потому что лошади понесли.

   - Правильно, Ники! Теперь я вспоминаю: верно, лошади понесли!

   Затем последовал рассказ о том, как Яскульский застрелил медведицу. Вот вылезают они, значит, из саней и начинают подбираться к медведице...

   - После первого выстрела она затрясла лапой, точно ее укусила пчела. Яскульский стреляет снова. Медведица упала, тихонько заворчала и подохла.

   - Но где же был наш друг Ники? - воскликнул Яскульский. - При первом же выстреле он бросился наутек. Когда я уложил медведицу, он был уже далеко и всё старался добраться до саней. За твое здоровье, мой милый друг, не сердись на меня, но всё было именно так, ха-ха-ха!

   Весь бар дрожал от хохота.

   "Акробат" ловко балансировал на спинке стула.

   - Нет, - спокойно сказал он, - это было не совсем так. Когда показалась медведица, я прекрасно помню, я действительно хотел выскочить из саней, но ты сказал мне: "Ради бога, не оставляй меня одного! Это страшный зверь, это медведица-матка!" Но я всё же выпрыгнул, не спеша подошел к ней вплотную и, вежливо раскланявшись, застрелил ее. А вообще-то я за всю свою жизнь не видел ни одного медведя и ни одного волка.

   Слушатели в восторге хлопали в ладоши.

   - Ну, знаешь...

   Яскульский в гневе встал со своего места. В это мгновение кто-то крикнул:

   - А вот и Грегор!

   - Цыгане! - закричал Янко, вскочил и бросился обнимать Жака. Глаза его загорелись от счастья. Он смотрел на Жака, как влюбленный.

   - Я твердо знал, что ты придешь, Жак! Роза, вот Жак! Поцелуй его!

   Роза обняла Жака за шею.

   - Ты друг Янко, я люблю тебя! - воскликнула она и поцеловала его. Она была уже немножко пьяна.

   - Цыгане, - закричал Янко, - "Ютку"! И цыгане заиграли и запели:

   Ютка, лишь она любить умеет,

   Ютка, Ютка, моя Ютка!..

   Здесь был еще молодой доктор Воссидло, тоже изрядно навеселе, и горбатый Лео Михель, социалист: он приветствовал Жака латинскими стихами, которых тот не понял. Тут же было несколько девиц из бара, - их уже совсем развезло. Белокурая Жермена сделала вид, будто очень близко знакома с Жаком, и немедленно уселась к нему на колени.

   Прощальный праздник Янко был выдержан в том же стиле, что и все его прежние вечеринки и кутежи.

  

   - А теперь шампанского, Ксавер! - закричал Янко. - Жак Грегор пришел, теперь начинается!

   "Акробат" запел. У него был хороший мягкий тенор, только, пожалуй, слишком сладенький. Успех, выпавший на его долю, не давал покоя Яскульскому. Он вскочил и затянул глухим басом:

   Не сыщешь девушки нигде

   Милей моей голубки!..

   Цыгане снова играли и пели. Ксавер так хлопотал над бутылками, что с него пот лил ручьями. Много ли надо молодым людям? Покричат, посмеются - и вот они уже счастливы. Яскульский завел новый охотничий рассказ. В первый раз всё это были, конечно, враки, а вот теперь... Но его никто не слушал. Стоял такой шум, что едва можно было расслышать свои собственные слова.

   Доктор Воссидло обнял Жака за шею. Это был белокурый, хрупко сложенный человек. Когда он пил, он становился мягок как воск. Он вздыхал, голос его звучал нежно, точно голос девушки. Да, слава богу, теперь его дела пошли лучше. Ему больше не нужно торговать зубными щетками и аспирином. Теперь у него есть практика, и он хорошо зарабатывает. В городе очень много венерических больных (он чуть было не сказал "слава богу"), - каждый третий мужчина заражен, каждая третья женщина. Приходится мно