Сервантес Мигель Де - Славный рыцарь Дон-Кихот Ламанчский. Часть вторая

съ проявлен³емъ величайшей радости. "Добрыя вѣсти, добрыя вѣсти, господинъ Донъ-Кихотъ! - вскричалъ онъ.- Донъ-Грегор³о и ѣздивш³й за нимъ ренегатъ уже на берегу. Что я говорю на берегу? Они уже у вице-короля и черезъ минуту будутъ здѣсь." Донъ-Кихотъ какъ будто нѣсколько обрадовался. По правдѣ сказать, я бы больше обрадовался, еслибы случилось наоборотъ,- сказалъ онъ.- Тогда-бы я былъ принужденъ поѣхать въ Бербер³ю, гдѣ освободилъ бы силою своей руки не только Донъ-Грегор³о, но всѣхъ находящихся тамъ плѣнныхъ христ³анъ. Но, увы! Что я говорю, несчастный! Развѣ я не былъ побѣжденъ? Развѣ я не былъ опрокинутъ на землю? Развѣ я не тотъ, который не смѣетъ цѣлый годъ браться за оруж³е? Что же я обѣщаю, я чѣмъ могу тщеславиться, когда я долженъ скорѣе управлять веретеномъ, чѣмъ мечомъ? - Оставьте это, господинъ,- вмѣшался Санчо.- Да здравствуетъ курица, несмотря на ея типунъ! Къ тому же, сегодня ты, а завтра я. Въ дѣлахъ встрѣчъ, ударовъ и тумаковъ ни за что ручаться нельзя, потому тотъ, кто сегодня падаетъ, завтра можетъ встать, если самъ не пожелаетъ остаться въ постели, то есть, если не дастъ себя побѣдить, не набравшись новой хитрости для новыхъ битвъ. Ну, вставайте, ваша милость, и встрѣчайте Донъ-Грегор³о, потому мнѣ кажется по шуму и движен³ю, который я слышу, что онъ уже въ домѣ."

   Это была правда: сходивъ съ ренегатомъ къ вице-королю, чтобы дать ему отчетъ объ отъѣздѣ и возвращен³и, Донъ-Грегор³о, торопись свидѣться съ Аной Феликсъ, поспѣшилъ со своимъ спутникомъ въ домъ Донъ-Антон³о. Выѣзжая изъ Алжира, Донъ-Грегор³о былъ еще въ женскомъ платьѣ, но на суднѣ онъ перемѣнялъ его на платье одного плѣнника, бѣжавшаго вмѣстѣ съ нимъ. Но въ какомъ бы платье онъ ни явился, въ немъ можно было узнать человѣка, достойнаго зависти, уважен³я и ухаживан³я, потому что онъ былъ чудно хорошъ и казался не старше семнадцати - восемнадцати лѣтъ. Рикоте и дочь его вышли къ нему навстрѣчу - отецъ, тронутый до слезъ, а дочь, очаровательно стыдливая. Они не цѣловались, потому что любовь сильная не смѣла. Красота Донъ-Грегор³о и Аны Феликсъ одинаково очаровывала всѣхъ, присутствовавшихъ при этой сценѣ. Молчан³е влюбленныхъ говорило за нихъ, а глаза ихъ были языками, которые выражали ихъ счастье и ихъ цѣломудренные мысли. Ренегатъ разсказалъ, как³я ловк³я средства онъ употребилъ, чтобъ извлечь Донъ-Грегор³о изъ тюрьмы, а Донъ-Грегор³о разсказалъ, въ какихъ онъ былъ затруднен³яхъ и опасностяхъ среди охранявшихъ его женщинъ, и разсказалъ все это не пространно, а въ короткихъ словахъ, и съ умомъ, далеко превосходившимъ его возрастъ. Затѣмъ Рикоте щедро заплатилъ и вознаградилъ какъ ренегата, такъ и гребшихъ на суднѣ христ³анъ. Что касается ренегата, то онъ возвратился въ лоно церкви и изъ пораженнаго члена сталъ снова чистымъ и здоровымъ членомъ, благодаря раскаян³ю и искуплен³ю.

   Два дня спустя вице-король сталъ совѣщаться съ Донъ-Антон³о относительно средствъ, которыя слѣдовало употребить, чтобы Ана Феликсъ и ея отецъ остались въ Испан³и, потому что они не видѣли ничего дурного въ томъ, чтобы оставить въ своемъ отечествѣ такую христ³анку-дочь и такого благонамѣреннаго отца. Донъ-Антон³о предложилъ выхлопотать эту милость при дворѣ, куда его, кромѣ того, призывали еще и друг³я дѣла. При этомъ онъ намекнулъ, что тамъ съ помощью милостей и подарковъ можно уладить мног³я затруднен³я. "Нѣтъ,- возразилъ Рикоте, присутствовавш³й при этомъ разговорѣ: - ни отъ милостей, ни отъ подарковъ ничего ждать нельзя, потому что съ великимъ Донъ-Бернардино де Веласко, графомъ де Салазаръ, на котораго его величество возложилъ заботу о нашемъ изгнан³и, все безполезно: и просьбы, и слезы, и обѣщан³и, и подарки. Правда, онъ соединяетъ съ правосуд³емъ милосерд³е, но такъ какъ онъ видитъ, что нашъ народъ вообще испорченъ и извращенъ, то и употребляетъ въ качествѣ лѣкарства не смягчающ³й бальзамъ, а жгуч³я прижиган³я. Съ благоразум³емъ и мудростью, которыя онъ вносить во всѣ свои дѣла, и съ трепетовъ, который онъ внушаетъ, онъ вынесъ на своихъ крѣпкихъ плечахъ исполнен³е этой великой мѣры, и ни наша ловкость, ни наши подвохи, ни стратагемы, ни плутни не могли обмануть его аргусовыхъ глазъ, которые всегда бодрствуютъ, чтобъ не дать ни одному изъ насъ скрыться отъ него и остаться, какъ невидимый корень, который со временемъ дастъ ростки распространитъ ядовитый плоды по Испан³и, наконецъ очищенной и освобожденной отъ страха передъ нашимъ размножен³емъ. Это было геройское рѣшен³е со стороны великаго Филиппа III и неслыханная мудрость - поручить исполнен³е этого дѣла Донъ-Бернардино де Веласко {Изгнан³е морисковъ поручено было многимъ комиссарамъ, а этому Донъ-Бернардино де Веласко, восхвален³е котораго Сервантесъ такъ некстати вкладываетъ въ уста Рикоте, поручено было изгнать морисковъ только изъ Ламанчи. Очень можетъ быть, что онъ исполнялъ свои обязанности обязанности строго и неподкупно, но другихъ комиссаровъ можно было смягчать, и, какъ видно изъ современныхъ мемуаровъ, не одинъ богатый морискъ покупалъ право оставаться въ Испан³и, перемѣнивъ только провинц³ю.}. Какъ бы то ни было,- отвѣтилъ Донъ-Антон³о, - я, будучи тамъ, употреблю всѣ усил³я, и пусть небо рѣшитъ по своей волѣ. Донъ-Грегор³о поѣдетъ со мной, чтобъ утѣшить своихъ родителей въ горѣ, которое должно было причинить имъ его исчезновен³е. Ана Феликсъ останется съ моей женой въ моемъ домѣ или въ какомъ нибудь монастырѣ, а господинъ вице-король, я увѣренъ, не откажется взять къ себѣ Рикоте до окончан³я моихъ хлопотъ."

   Вице-король согласился на всѣ предложен³я, Донъ-Грегор³о же, знавш³й, что происходитъ, сначала увѣрялъ, что не можетъ и не хочетъ оставить донью Ану Феликсъ. Однако, желая повидаться съ родителями и думая, что найдетъ возможность вернуться за своей возлюбленной, онъ, наконецъ, согласился на то, что было рѣшено. Ана Феликсъ осталась у жены Донъ-Антон³о, а Рикоте во дворцѣ вице-короля.

   Наступилъ день отъѣзда Донъ-Антон³о, затѣмъ, два дня спустя, день отъѣзда Донъ-Кихота и Санчо, такъ какъ послѣдств³я паден³я не позволяли рыцарю раньше пуститься въ путь. Когда Донъ-Грегор³о разставался съ Аной Феликсъ, было много слезъ, вздоховъ, рыдан³й и обмороковъ. Рикоте предложилъ своему будущему зятю тысячу дукатовъ, если онъ желаетъ, но Донъ-Грегор³о не взялъ ни одного и занялъ у Донъ-Антон³о пять дукатовъ, обѣщаясь возвратить ихъ ему въ Мадридѣ. Наконецъ, они оба уѣхали, а нѣсколько времени спустя отбыли, какъ уже сказано, и Донъ-Кихотъ съ Санчо,- Донъ-Кихотъ безоружный и въ дорожномъ платьи, а Санчо пѣшкомъ, такъ какъ оселъ несъ на спинѣ оруж³е.

  

   При выѣздѣ изъ Барцелоны Донъ-Кихотъ отправился поглядѣть на то мѣсто, на которомъ упалъ и вскричалъ: "Здѣсь была Троя! Здѣсь моя несчастная звѣзда, а не моя трусость, отняла у меня про: шедшую мою славу! Здѣсь фортуна совершила по отношен³ю ко мнѣ свое круговращен³е! Здѣсь помрачаются мои геройск³е подвиги, и здѣсь, наконецъ, рухнуло мое счастье, чтобъ никогда уже не подниматься!"

   Санчо, услыхавш³й эти сѣтован³я, оказалъ ему: "Мужественному сердцу, мой добрый господинъ, подобаетъ такъ-же имѣть терпѣн³е и твердость въ несчастьи, какъ радость въ счастьи. Я сужу ао себѣ, потому если я губернаторомъ чувствовалъ себя весело, такъ и теперь пѣшимъ оруженосцемъ не чувствую себя печальнымъ. Въ самомъ дѣлѣ, я слыхалъ, что особа, которую зовутъ Фортуной, капризная, сумасбродная женщина, вѣчно пьяная и вдобавокъ слѣпая. Вотъ она и не видитъ, что дѣлаетъ, и мы знаетъ, кого опрокидываетъ и кого поднимаетъ.

   - Ты настоящ³й философъ, Санчо,- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,- и говоришь, какъ человѣкъ разсудительный. Не знаю, кто тебя учитъ такимъ вещамъ. Могу тебѣ только сказать, что никакой Фортуны на свѣтѣ нѣтъ, и что все, что случается здѣсь, какъ хорошее, такъ и дурное, происходитъ не случайно, а по особому предопредѣлен³ю неба. Поэтому-то и говорятъ обыкновенно, что всяк³й человѣкъ творецъ своего счастья. И я былъ творцомъ своего счастья, но только не достаточно благоразумнымъ, и потому моя самоувѣренность такъ дорого обошлись мнѣ. Я долженъ былъ бы сообразить, что тщедуш³е Россинанта не устоитъ противъ безмѣрной величины коня, на которомъ сидѣлъ рыцарь Бѣлой Луны. А между тѣмъ, я отважился принять вызовъ. Я сдѣлалъ все, что отъ меня зависѣло, и все-таки былъ выбитъ изъ сѣдла;^: но хотя я лишился чести, но не лишился и не могъ лишиться способности держать свое слово. Когда я былъ странствующимъ рыцаремъ, смѣлымъ и отважнымъ, моя рука и мое сердце рекомендовали меня человѣкомъ сердца, теперь же, когда я - сверженный рыцарь, я хочу зарекомендовать себя человѣкомъ слова, сдержавъ обѣщан³е, которое далъ. Шагай же, другъ Санчо: отправимся домой, чтобы провести тамъ годъ искуса. Въ этомъ вынужденномъ уединен³и мы почерпнемъ новыя силы для возобновлен³я занят³я оруж³емъ, котораго и никогда не брошу.- Господинъ,- сказалъ Санчо,- ходить пѣшкомъ вовсе не такъ интересно, чтобъ мнѣ хотѣлось дѣлать больш³е концы. Повѣсимъ это оруж³е, какъ человѣка, на какое-нибудь дерево, и, когда я сяду на спину къ Сѣрому, поднявъ ноги отъ земли, мы будемъ въ состоян³и отмѣрять так³я разстоян³я, как³я вашей милости будетъ угодно назначить. А думать, будто я много пройду пѣшкомъ, значитъ воображать, будто въ полночь бываетъ день.- Ты хорошо придумалъ,- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ:- привяжемъ мое оруж³е въ качествѣ трофеевъ и вырѣжемъ подъ нимъ и вокругъ него то, что было написано на трофеяхъ изъ оруж³я Роланда:

  

   Да не дерзнетъ, коснуться ихъ никто,-

   Съ Роландомъ будетъ драться онъ за то.

  

   - Это золотыя слова,- возразилъ Санчо,- и если бы Россинантъ не былъ намъ нуженъ въ дорогѣ, я бы посовѣтовалъ и его также повѣсить. - Ну, такъ ни онъ, ни оруж³е не будутъ повѣшены! - вскричалъ Донъ-Кихотъ.- Я не хочу, чтобъ обо мнѣ говорили, что старая хлѣбъ соль забывается. - Славно сказано! - одобрилъ Санчо:- потому, по мнѣн³ю умныхъ людей,- нечего сваливать съ больной головы на здоровую. А такъ какъ въ этомъ приключен³и виноваты только ваша милость, такъ себя и накажите, и пусть вашъ гнѣвъ не падетъ ни на это и безъ того окровавленное и разбитое оруж³е, ни на кроткаго и добраго Россинанта, который ни въ чемъ не виноватъ, ни на моя ноги, которыя слишкомъ нѣжны. чтобъ ихъ можно было заставлять ходить больше, чѣмъ полагается."

   Въ такихъ разговорахъ прошелъ весь день и еще четыре другихъ дня, и съ ними не случилось ничего такого, что помѣшало бы ихъ путешеств³ю. На пятый день они увидали при въѣздѣ въ одно село, у дверей постоялаго двора, много народу, который веселился, такъ какъ былъ праздникъ. Когда Донъ-Кихотъ сталъ подъѣзжать къ нимъ, одинъ крестьянинъ возвысилъ голосъ и сказалъ: "Ладно! одинъ изъ тѣхъ двухъ господъ, которые не знаютъ спорщиковъ, рѣшитъ нашъ споръ. - Очень охотно,- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ:- и по всей справедливости, если, конечно, пойму его. - Дѣло въ томъ, мой добрый господинъ,- продолжалъ крестьянинъ,- что одинъ житель этой деревни, такой толстый, что вѣситъ два и три четверти центнера, вызвалъ на перегонки другого жителя, который вѣситъ всего сто двадцать пять фунтовъ. Услов³е вызова состоитъ въ томъ, чтобы пробѣжать разстоян³е во сто шаговъ съ одинаковымъ вѣсомъ. Когда у вызвавшаго спросили, какъ уровнять вѣсъ, онъ отвѣтилъ, что вызванный, вѣсящ³й одинъ центнеръ съ четвертью, долженъ взвалить себѣ на спину полтора центнера желѣза, и тогда сто двадцать пять центнеровъ тощаго уравняются съ двумя стами семьюдесятью пятью фунтами толстаго. - Вовсе нѣтъ! - вскричалъ Санчо, прежде чѣмъ Донъ-Кихотъ отвѣтилъ.- Мнѣ, который былъ, какъ всѣмъ извѣстно, нѣсколько дней назадъ губернаторомъ и судьей, подобаетъ разъяснять так³я сомнѣн³я я прекращать всяк³е споры.- Вотъ и прекрасно,- сказалъ Донъ-Кихотъ.- Возьмись, другъ Санчо, отвѣтить имъ, потому что я не гожусь для такого переливан³я изъ пустого въ порожнее: у меня и такъ все въ головѣ спуталось и смѣшалось."

   Получивъ это позволен³е, Санчо обратился къ крестьянамъ, собравшимся толпой вокругъ него и ожидавшихъ, разиня рты, приговора, который онъ долженъ былъ произнести. "Братцы,- сказалъ онъ: - то, чего требуетъ толстый, не имѣетъ смысла и тѣни справедливости; потому если правду говорятъ, что вызванный имѣетъ право выбирать оруж³е, то здѣсь не годится, чтобъ вызвавш³й выбралъ такое, съ которымъ противнику его невозможно одержать побѣду, Поэтому мое мнѣн³е таково, чтобъ толстый и жирный вызыватель подрѣзался, обрѣзался, надрѣзался, сократился и уменьшился - словомъ, снялъ бы съ себя сто пятьдесятъ фунтовъ мяса отсюда, оттуда, отъ всего своего тѣла, какъ захочетъ и какъ ему будетъ угодно; такимъ образомъ, оставшись съ вѣсомъ въ его фунтовъ, онъ уровняется тяжестью со своимъ противникомъ; тогда они могутъ бѣжать, и силы будутъ равны. - Божусь,- сказалъ одинъ изъ крестьянъ, выслушавъ приговоръ Санчо,- что этотъ господинъ говоритъ, какъ святой, и разсудилъ, какъ каноникъ. Но толстякъ навѣрное не захочетъ отнять у себя и унц³и мяса, не то что сто пятьдесятъ фунтовъ.- Самое лучшее будетъ, чтобъ они вовсе не бѣжали,- замѣтилъ другой,- для того чтобы тощему не пришлось надорваться отъ тяжести или толстому себя искромсать. Купите на половину заклада вина, позовемъ этихъ господъ въ кабакъ, и я возьму все на себя.- Что касается меня, господа,- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,- то я вамъ очень благодаренъ, но мнѣ нельзя ни на минуту останавливаться, ибо мрачныя мысля и печальныя событ³я заставляютъ меня казаться неучтивымъ и спѣшить впередъ какъ только можно скорѣе." И, пришпоривъ Россинанта, онъ проѣхалъ мимо крестьянъ, оставивъ ихъ столь же пораженными его странной наружностью, сколько умомъ Санчо. Одинъ изъ крестьянъ вскричалъ: "Если у лакея столько ума, тактъ каковъ же долженъ быть господинъ? Бьюсь объ закладъ, что если они поѣдутъ въ Саламанку, такъ сразу сдѣлаются при дворѣ алькадами. Все пустяки, только одно важно: учиться и все учиться, а потомъ имѣть немножко покровительства и счастья, и не успѣешь оглянуться, какъ очутишься съ жезломъ въ рукѣ или митрой на головѣ."

   Эту ночь господинъ и слуга провели въ полѣ, подъ открытымъ небомъ, а на другой день, пустившись снова въ путь, они увидали приближавшагося къ нимъ пѣшкомъ человѣка съ котомкой на шеѣ и желѣзной палкой въ рукѣ - обычный нарядъ пѣшаго посла. Этотъ послѣдн³й, увидя Донъ-Кихота, ускорилъ шагъ и почти подбѣжалъ къ нему, затѣмъ, обнявъ его правую ногу, такъ какъ выше не логъ достать, закричалъ съ признаками величайшей радости: "О, господинъ Донъ-Кихотъ Ламанчск³й! какую радость испытаетъ въ тайникахъ души своей господинъ герцогъ, узнавъ, что ваша милость возвращаетесь въ его замокъ, гдѣ онъ еще продолжаетъ жить съ госпожей герцогиней! - Я васъ не знаю, другъ мой,- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,- и не узнаю, кто вы, если вы не скажете мнѣ сами.- Я, господинъ Донъ-Кихотъ,- отвѣтилъ посолъ,- я Тозилосъ, лакей его свѣтлости герцога, тотъ самый, который не хотѣлъ драться съ вашей милостью по поводу женитьбы на дочери доньи Родригесъ,- Помилосердуйте! - вскричалъ Донъ-Кихотъ.- Возможно ли, чтобъ вы были тотъ, котораго мои враги - чародѣи превратили въ упомянутаго вами лакея, чтобъ отнять у меня славу побѣды?- Полноте, мой добрый господинъ,- возразилъ посолъ:- не говорите этого. Тутъ не было ни колдовства, ни перемѣны лица. Какъ я взошелъ въ ограду лакеемъ Тозилосомъ, такъ и вышелъ изъ нея лакеемъ Тозилосомъ. Я захотѣлъ жениться безъ битвы, потому что молодая дѣвушка пришлась мнѣ по вкусу. Но дѣло вышло совсѣмъ наоборотъ, потому что, какъ только ваша милость уѣхали изъ нашего замка, мой господинъ, герцогъ, приказалъ отсчитать мнѣ сто палочныхъ ударовъ за то, что я ослушался приказан³й, которыя онъ далъ мнѣ передъ началомъ битвы. Кончилась эта истор³я тѣмъ, что бѣдная дѣвушка поступила въ монастырь, донья Родригесъ вернулась въ Кастил³ю, а я иду теперь въ Барцелону снести письмо, которое посылаетъ мой господинъ вице-королю. Если ваша милость желаете напиться чистаго, хотя и теплаго вина, такъ у меня здѣсь есть мѣхъ со старымъ виномъ и еще нѣсколько кусковъ трончонскаго сыру, которые сумѣютъ пробудить вашу жажду, если она дремлетъ.- Я безъ околичностей принимаю приглашен³е,- отвѣтилъ Санчо,- и пусть добрый Тозилосъ наливаетъ стаканы на зло всѣмъ чародѣямъ, как³е найдутся въ Инд³и.- Право, Санчо,- возразилъ Донъ-Кихотъ,- ты величавш³й въ м³рѣ обжора и страшнѣйш³й неучъ, если не хочешь понять, что этотъ курьеръ очарованъ и этотъ Тозилосъ не настоящ³й. Оставайся съ нимъ и набивай себѣ желудокъ, а я медленно поѣду впередъ и подожду, пока ты подойдешь." Лакей расхохотался, досталъ свой мѣхъ, вынулъ изъ котомки хлѣбъ и сыръ и усѣлся съ Санчо на травѣ. Мирно и дружно принялись они за провиз³ю и стали уплетать ее съ такимъ мужествомъ и аппетитомъ, что облизали даже бумагу, единственно потому, что она пахла сыромъ. Тозилосъ сказалъ Санчо: "Навѣрное, другъ Санчо, твой господинъ долженъ быть сумасшедш³й.- Какъ долженъ? - удивился Санчо.- Нѣтъ, онъ никому не долженъ: онъ всѣмъ платитъ чистоганомъ, особенно если приходится расплачиваться сумасшедшей монетой. Я отлично вижу это и даже говорилъ ему; да что же тутъ подѣлаешь? Особенно теперь онъ такой сумасшедш³й, что хоть вяжи его, потому его побѣдилъ рыцарь Бѣлой Луны." Тозилосъ попросилъ его разсказать ему это приключен³е, но Санчо отвѣтилъ, что невѣжливо заставлять его господина еще дольше дожидаться его, и что они поговорятъ объ этомъ въ другой разъ, если встрѣтятся. Затѣмъ онъ всталъ, стряхнулъ крошки съ своего платья и бороды, толкнулъ впередъ осла, простился съ Тозилосомъ и присоединился къ своему господину, который ждалъ его бъ тѣни, подъ деревомъ.

  

   Если множество мыслей всегда терзали Донъ-Кихота еще до его поражен³я, то еще больше мыслей стало терзать его со времени поражен³я. Онъ стоялъ въ тѣни дерева, и тамъ, какъ мухи къ меду, слетались мучить его тысячи мыслей. Однѣ относились къ снят³ю чаръ съ Дульциней, друг³я къ жизни, которую онъ будетъ вести во время своего вынужденнаго уединен³я. Тѣмъ временемъ подошелъ къ нему Санчо и сталъ расхваливать ему щедрость лакея Тозилоса. "Возможно ли,- вскричалъ Донъ-Кихотъ,- что бъ ты все еще думалъ, о, Санчо, что этотъ малый дѣйствительно лакей? Развѣ ты забылъ, что видѣлъ Дульцинею обращенною въ крестьянку и рыцаря Зеркалъ превращенныхъ въ баккалавра Карраско? Вотъ дѣла рукъ преслѣдующихъ меня чародѣевъ. Но скажи мнѣ: ты спрашивалъ у этого Тозилоса, что Богъ сдѣлалъ съ Альтисидорой? Оплакивала ли она мое отсутств³е или повергла уже въ лоно забвен³я влюбленныя мысли, терзавш³я ее въ моемъ присутств³и? - Моя мысли,- отвѣтилъ Санчо,- не даютъ мнѣ справляться о всякомъ вздорѣ. Но, во имя Бога, сударь, какая муха васъ укусила, что вы справляетесь о чужихъ мысляхъ, и особенно о влюбленныхъ?- Послушай, Санчо,- сказалъ Донъ-Кихотъ,- большая разница между поступками, которые дѣлаешь изъ любви, и поступками, которые вызываются благодарностью. Можетъ случиться, чтобъ рыцарь оставался холоденъ и безчувственъ, но поистинѣ невозможно, чтобъ онъ былъ неблагодаренъ. По всѣмъ видимостямъ, Альтисидора нѣжно любила меня: она дала мнѣ три головныхъ платка, которые тебѣ извѣстны, она оплакивала мой отъѣздъ, упрекала меня, проклинала меня, публично жаловалась, забывая стыдливость. Все это доказательства, что она меня обожала, ибо гнѣвъ влюбленныхъ всегда выражается въ проклят³яхъ. Я не могъ дать ей никакихъ надеждъ, потому что всѣ мои надежды сосредоточены на Дульцинеѣ; не могъ дать ей сокровищъ, потому что сокровища странствующихъ рыцарей обманчивы и лживы, какъ блуждающ³е огни. Значитъ, я могу удѣлять ей только оставш³яся у меня воспоминан³я о ней, не оскорбляя этимъ, однако, воспоминан³й о Дульцинеѣ, которой ты дѣлаешь зло тѣмъ, что медлишь бичевать и сѣчь эти куски мяса, которые я желалъ бы видѣть въ зубахъ у волковъ за то, что они предпочитаютъ лучше сохранить себя на съѣден³е землянымъ червямъ, чѣмъ обратиться на излѣчен³е этой бѣдной дамы.- Право, господинъ,- возразилъ Санчо,- я, сказать правду, не могу себя увѣрить, чтобъ шлепки по моей задницѣ имѣли что-нибудь общее со снят³емъ чаръ съ очарованныхъ. Это все равно, что говорить: у тебя болитъ голова, такъ намажь себѣ пятки. Я могу, по крайности, побожиться, что во всѣхъ истор³яхъ, которыя читали ваша милость о странствующемъ рыцарствѣ, вы не видали никогда снят³я чаръ посредствомъ ударовъ бичомъ. Ну, да ужъ такъ и быть, я дамъ себѣ ихъ, когда мнѣ придетъ охота и когда время представитъ мнѣ всѣ удобства для этого дѣла.- Дай Богъ! - отвѣтилъ Донъ-Кихотъ.- Да пошлютъ тебѣ небеса такую милость, чтобъ ты созналъ лежащую на тебѣ обязанность помочь моей дамѣ и госпожѣ, которая также и твоя, ибо и ты мой." Они продолжали путь, разговаривая такимъ образомъ, когда очутились на томъ мѣстѣ, гдѣ ихъ опрокинули и затоптали быки. Донъ-Кихотъ узналъ это мѣсто и сказалъ Санчо: "Вотъ лугъ, на которомъ мы встрѣтили очаровательныхъ пастушекъ и изящныхъ пастуховъ, которые хотѣли воскресить пастушескую Аркад³ю. Это столь же новая, сколько умная мысль, и если ты раздѣляешь мое мнѣн³е, о, Санчо, то я хотѣлъ бы, чтобъ мы въ подражан³е имъ, превратились въ пастуховъ, хоть на время, которое я долженъ провести въ заточен³и {Сервантесъ подражаетъ здѣсь одному мѣсту изъ Амадиса Греческаго (ч. II, гл. СХХХ²²): "Среди этихъ многочисленныхъ заботъ донъ-Флоризель де Никеа рѣшилъ одѣться пастухомъ и поселиться въ деревнѣ. Рѣшивъ такъ, онъ уѣхалъ, открылъ свой планъ одному доброму человѣку и заставилъ его купить нѣсколько овечекъ, чтобы водить ихъ въ полѣ..."}. Я куплю нѣсколько овечекъ и все необходимое для пастушеской професс³и; потомъ, назвавшись - ты пастухомъ Пансино, а я пастухомъ Кихотисъ, мы станемъ бродить по горамъ, лѣсамъ и лугамъ, тутъ распѣвая пѣсни, тамъ жалобы, утоляя жажду хрустальной влагой изъ ручьевъ или изъ глубокихъ рѣкъ. Дубы будутъ щедрой рукой расточать намъ свои сладк³е, душистые плоды, а пробковыя деревья - доставлять намъ сидѣн³е и пристанище. Ивы будутъ давать намъ тѣнь, розы - благоухан³е, обширные луга - ковры, затканные тысячами цвѣтовъ, воздухъ - свое чистое дыхан³е, луна и звѣзды - кротк³й свѣтъ, не взирая на ночной мракъ, пѣсня - удовольств³е, слезы - радость, Аполлонъ - стихи, а любовь - чувствительныя мысли, которыя могутъ прославить и обезсмертить насъ не только въ настоящемъ, но и въ будущемъ.- Ей-Богу,- вскричалъ Санчо,- эта жизнь мнѣ по душѣ, тѣмъ болѣе что и баккалавръ Самсонъ Карраско, и цирюльникъ дядя Николай, закрывши глаза, захотятъ тоже вступить въ эту жизнь и сдѣлаться, какъ мы, пастухами. И еще дай Богъ, чтобъ священнику не пришла охота сунуться въ пастухи, потому онъ тоже человѣкъ веселый и не прочь повеселиться.- То, что ты говоришь, прелестно,- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ.- А если баккалавръ вступитъ въ пастушеское общество, въ чемъ я не сомнѣваюсь, то его можно будетъ называть пастухомъ Самсонино или пастухомъ Карраскономъ. Цирюльникъ Николай можетъ назваться пастухомъ Никулозо, какъ древн³й Босканъ назывался Неморозо {Полагаютъ, что Гартилазо де ла Вега въ своихъ поэмахъ подразумѣвалъ подъ именемъ Неморозо своего друга поэта Боскана, такъ какъ итальянское слово bosco и латинское nemus, отъ котораго произошло имя Неморозо, тождественны.}. Что касается священника, то я не знаю, какое имя ему дать: развѣ производное отъ его имени, какъ напримѣръ, пастухъ Кур³амбро {Отъ испанскаго слова cura - священникъ.}. Что до пастушекъ, въ которыхъ мы должны быть влюблены, тамъ для нихъ можно пр³искать сотни именъ, а такъ какъ имя моей дамы столько же годится для пастушескаго зван³я, сколько для зван³я принцессы, то мнѣ и не зачѣмъ ломать себѣ голову, чтобы подыскать ей болѣе подходящее. А ты, Санчо, дашь своей какое тебѣ будетъ угодно имя: - Я не думаю дать ей иное имя, какъ Терезона {Увеличительное имя.}: оно очень подходить къ ея высокому росту и ея настоящему имени. Впрочемъ, если я буду прославлять ее въ моихъ пѣсняхъ, то докажу, какъ цѣломудренны мои желан³я, когда я на чужой коровай рта не разѣваю. Священнику не нужно пастушки, а то это будетъ дурной примѣръ для другихъ. Ну, а баккалавръ если захочетъ имѣть пастушку, такъ это его дѣло. - Боже мой!- вскричалъ Донъ-Кихотъ,- какую жизнь мы себѣ устроимъ, другъ Санчо! Сколько волынокъ будутъ раздаваться въ моихъ ушахъ! Сколько свирѣлей, тамбуриновъ, сонахъ и рабелей! А если между этими звуками еще раздадутся звуки альбоговъ {Нѣчто вродѣ цимбала.}, то мы, значитъ, услышимъ всѣ пастушеск³е инструменты. - А что это такое альбоги? - спросилъ Санчо. - Я ихъ никогда не видывалъ и ничего не слыхивалъ о нихъ. - Альбоги,- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,- это металлическ³я доски, похож³я на ножки подсвѣчниковъ, когда ихъ ударяютъ одну о другую вогнутой стороной, они издаютъ звукъ, если не особенно гармоническ³й и пр³ятный, то, по крайней мѣрѣ, не рѣжущ³й уха и вполнѣ подходящ³й къ грубости волынки и тамбурина. Это назван³е альбога арабское, какъ и всѣ слова въ нашемъ испанскомъ языкѣ, начинающ³яся на al, какъ напримѣръ: almohaza {Скребница.}, almorzar {Завтракъ.}, alhombra {Коверъ.}, alguazil {Судейск³й чиновникъ.}, almacen {Магазинъ.}, alcаncia {Небольшой полый шаръ, наполненный цвѣтами, и духами, или пепломъ, которымъ перекидывались на арабскихъ турнирахъ при пляскахъ на коняхъ.} и т. п. Въ нашемъ языкѣ есть всего три арабскихъ слова, кончающихся на i: borsegui {Полусапогъ.}, zaquizami {Чердакъ.}, и maravedi {Мелкая монета стоимостью въ ¹/₃₄ реала.}, потому что alheli {Гвоздичное дерево.} и alfaqui {Факиръ - мусульманск³й священникъ или монахъ. Сервантесъ забылъ упомянуть объ alfoli - магазинъ соли, и aljonjoli - кунжутъ (растен³е).} признаются арабскимя какъ по начальному al, такъ и по окончан³ю i. Это замѣчан³е я сдѣлалъ мимоходомъ, потому что оно пришло мнѣ въ голову по поводу альбоговъ. Особенно намъ поможетъ въ совершенствѣ устроить нашу пастушескую жизнь то, что я немножко причастенъ къ поэз³и, какъ тебѣ извѣстно, а баккалавръ Самсонъ Карраско настоящ³й поэтъ. О священникѣ я ничего вѣрнаго сказать не могу, но я готовъ побиться объ закладъ, что онъ имѣетъ претенз³ю на риѳмоплетство; ну, а насчетъ дяди Николая я не допускаю и тѣни сомнѣн³я, потому что всѣ цирюльники играютъ на гитарѣ и сочиняютъ куплеты. Я буду сѣтовать о разлукѣ; ты будешь хвастать вѣрной любовью; пастухъ Каррасконъ будетъ разыгрывать покинутаго, а священникъ Кур³амбро - что ему будетъ угодно: такимъ образомъ, все пойдетъ у насъ чудесно. - Что до меня, господинъ,- отвѣтилъ Санчо,- такъ я такой несчастный, что боюсь никогда не дожить до того дня, когда для меня наступить такая жизнь. Ахъ, как³я красивыя деревянныя ложки я буду дѣлать, когда стану пастухомъ! Сколько у насъ будетъ салату, битыхъ сливокъ, вѣнковъ и всякихъ пастушескихъ бездѣлокъ. Если все это не ославить меня умнымъ человѣкомъ, такъ хоть искуснымъ и ловкимъ. Моя дочь Санчика будетъ приносить намъ въ поле обѣдъ. Впрочемъ, надо будетъ держать ухо востро: она смазливенькая, а между пастухами есть люди, которыхъ скорѣе назовешь хитрецами, чѣмъ простаками. Я бы не хотѣлъ, чтобъ она приходила за шерстью и уходила стриженая. Любовныя шашни и дурныя желан³я встрѣчаются и въ полѣ, какъ въ городѣ, и забираются одинаково въ королевск³е дворцы и въ хижины пастуховъ. Но если убрать причину, такъ уберешь и грѣхъ, и когда глаза не видятъ, сердце не надрывается, и лучше прыжокъ съ забора, чѣмъ молитвы честныхъ людей. - Будетъ тебѣ сыпать пословицами, Санчо! - вскричалъ Донъ-Кихотъ. - Каждой изъ приведенныхъ тобою было бы достаточно для выражен³я твоей мысли. Сколько разъ я тебѣ совѣтовалъ не быть такимъ расточительнымъ на пословицы и не давать себѣ воли, когда ты ихъ говоришь. Но тебѣ говорить - кажется, все равно, что проповѣдовать въ пустынѣ и то же самое, что мать бьетъ меня, а я стегаю свой волчокъ.- И еще кажется,- возразилъ Санчо,- что ваша милость дѣлаете, какъ когда печка говоритъ котлу: "Убирайся отсюда, ты, съ черной внутренностью!" Вы научились отъ меня говорить пословицы и сыплете имя попарно. - Послушай, Санчо, - отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,- я привожу пословицы кстати и, когда я ихъ говорю, они подходить, какъ кольцо къ пальцу; ты же такъ треплешь ихъ за волосы, что тащишь ихъ, вмѣсто того чтобы приводить. Если память не измѣняетъ мнѣ, я уже какъ-то говорилъ тебѣ, что пословицы - это коротк³я правила, извлеченныя изъ продолжительнаго опыта и наблюден³й нашихъ древнихъ мудрецовъ. Но пословица, приводимая некстати, скорѣе глупость, чѣмъ сентенц³я. Однако, оставимъ это, и такъ какъ наступаетъ ночь, удалимся съ дороги и поищемъ, гдѣ бы вамъ переночевать. Богъ знаетъ, что съ нами будетъ завтра." Они отошли въ сторону отъ дороги и поздно и плохо поужинали къ большому неудовольств³ю Санчо, которыя думалъ о нуждѣ, ожидаюшей странствующихъ рыцарей въ лѣсахъ и горахъ, если даже время отъ времени обил³е и является имъ въ замкахъ и богатыхъ домахъ, какъ у Донъ-Д³его де Миранда, на свадьбѣ у Камачо или въ домѣ у Донъ-Антон³о Морено. Но, принявъ также въ соображен³е, что не всегда бываетъ день и не всегда ночь, онъ уснулъ на эту ночь, между тѣмъ какъ его господинъ бодрствовалъ подлѣ него.

  

   Ночь была темна; хотя луна и была на небѣ, но не въ такомъ мѣстѣ, гдѣ ее можно было видѣть, ибо госпожа Д³ана по временамъ отправляется гулять къ антиподамъ, оставляя горы въ тѣни и долины во мракѣ. Донъ-Кихотъ отдалъ дань природѣ, проспавъ первый сонъ; второго же онъ себѣ уже не позволилъ, въ противоположность Санчо, у котораго, впрочемъ, второго сна никогда не бывало, такъ какъ одинъ и тотъ же сонъ длился у него всегда отъ вечера и до утра - доказательство, что онъ обладалъ хорошей комплекц³ей и не имѣлъ заботъ. Донъ-Кихоту же заботы до того не давали уснуть, что онъ даже разбудилъ Санчо и сказалъ ему: "Удивляюсь, право, Санчо, невозмутимости твоего настроен³я. Я полагаю, что ты мраморный или бронзовый и что въ тебѣ нѣтъ ни чувства, вы сострадан³я. Я бодрствую, когда ты спишь, плачу, когда ты воешь; лишаюсь чувствъ отъ истощен³я, когда ты тяжелѣешь и еле дышешь оттого, что объѣдаешься. А между тѣмъ, вѣрный слуга долженъ дѣлить страдан³я своего господина и волноваться его волнен³ями, хотя бы изъ прилич³я. Взгляни на спокойств³е этой жизни, взгляни на уединен³е, въ которомъ мы находимся и которое какъ бы приглашаетъ насъ нѣсколько пободрствовать между первымъ и вторымъ сномъ. Вставай, во имя неба! Отойди немного отсюда и добровольно и мужественно дай себѣ три или четыре сотни ударовъ плетью въ счетъ ударовъ для снят³я чаръ съ Дульцинеи. Я умоляю тебя объ этомъ, потому что не хочу вступать съ тобой въ рукопашную, какъ въ тотъ разъ: я знаю, что рука у тебя тяжела и жестка. Когда ты хорошенько отстегаешь себя, мы проведемъ остатокъ ночи въ пѣсняхъ - я о горестяхъ разлуки, а ты о прелестяхъ вѣрности, и тѣмъ положимъ начало пастушеской жизни, которую должны будемъ вести у себя въ деревнѣ,- Господинъ, отвѣтилъ Санчо,- я не картез³анск³й монахъ, чтобы вставать среди сна и наказывать себя, и не думаю также, чтобъ можно было сразу перейти отъ боли отъ ударовъ плетью къ наслажден³ю музыкой. Пусть ваша милость дастъ мнѣ поспать и не доводитъ меня до крайности касательно моего стеган³я себя, потому вы доведете меня до того, что я побожусь, что не трону на себѣ даже ниточки своего кафтана, а не то что собственнаго тѣла. - О, жестокая душа!- вскричалъ Донъ-Кихотъ.- О, оруженосецъ безъ нутра! О, какъ дурно я употребилъ хлѣбъ и какъ неумѣстны были милости, которыя я тебѣ оказалъ и еще думаю оказать! Благодаря мнѣ ты видѣлъ себя губернаторомъ, благодаря мнѣ надѣешься стать со временемъ графомъ или получить какое-нибудь другое соотвѣтствующее зван³е, и надежда эта отсрочивается не далѣе, какъ на одинъ этотъ годъ, потому что вѣдь post tenebras spero lusem {Послѣ мрака я надѣюсь на свѣтъ. Эти латинск³я слова, написанныя вокругъ журавля, составляли девизъ перваго издателя Донъ-Кихота и друга Сервантеса Хуана де ла Кеста.}.- Этого я не понимаю,- возразилъ Санчо,- а отлично понимаю, что, когда сплю, то не чувствую ни страха, ни надежды, ни горя, ни удовольств³я. Да будетъ благословенъ тотъ, кто выдумалъ совъ, этотъ плащъ, прикрывающ³й всѣ человѣческ³я мысли, блюдо, утоляющее голодъ, воду, утоляющую жажду, огонь согрѣвающ³й стужу, свѣжесть, умѣряющую жгуч³й зной,- оловомъ, всем³рную монету, на которую можно все купить, и вѣсы, на которыхъ уравниваются скотникъ и король, простакъ и мудрецъ. У сна только одно дурная сторона, сколько я слыхалъ; онъ похожъ на смерть, потому что между спящимъ и мертвымъ разница небольшая. - Никогда, Санчо,- сказалъ Донъ-Кихотъ,- я не слыхалъ, чтобъ ты такъ изящно выражался, какъ сейчасъ, и это доказываетъ мнѣ, какъ вѣрна поговорка, которую ты иногда приводишь. "Не отъ кого ты родился, а съ кѣмъ ты водился". - Ахъ, ахъ, господинъ вашъ хозяинъ! - вскричалъ Санчо. Я, что сыплю теперь пословицами? Ей-Богу, ваша милость роняете ихъ изо рта попарно, еще почище моего. Только между моими и вашими, должно-быть, та разница, что ваши являются кстати, а мои ни къ селу, ни къ городу. Но въ концѣ концовъ, и тѣ и друг³я - пословицы."

   На этомъ мѣстѣ своего разговора они услыхали глух³е звуки и пронзительный крикъ по всей долинѣ. Донъ-Кихотъ поднялся и взялъ въ руки шпагу, Санчо же подлѣзъ, свернувшись клубкомъ, подъ осла и устроилъ себѣ съ обѣихъ сторонъ укрѣплен³е изъ узла съ оруж³емъ и вьюка отъ своего осла, столько же дрожа отъ страха, сколько Донъ-Кихотъ былъ встревоженъ. Шумъ съ каждой минутой усиливался и приближался къ обоимъ нашимъ трусамъ, т.-е. къ одному, ибо всѣмъ извѣстно мужество другого. Дѣло въ томъ, что торговцы вели продавать на ярмарку болѣе шестисотъ поросятъ и гнали ихъ туда въ этотъ поздн³й часъ ночи. Шумъ, который производили эти животныя, хрюкая и сопя, былъ такъ ужасенъ, что оглушилъ Донъ-Кихота и Санчо, и они никакъ не могли понять, что это такое. Громадное хрюкающее стадо приблизилось въ безпорядкѣ, и, ничуть не уваживъ достоинства Донъ-Кихота и Санчо, перешло черезъ нихъ, унеся укрѣплен³я Санчо и опрокинувъ на землю не только Донъ-Кихота, но даже и Россинанта. Это нашеств³е, это хрюкан³е, быстрота, съ которой приблизились эти грязныя животныя, истрепали и разбросали оруж³е, вьюкъ, осла, Россинанта, Санчо и Донъ-Кихота. Санчо поднялся черезъ силу и попросилъ у своего господина мечъ, говоря, что хочетъ убить съ полдюжины этихъ нахальныхъ господъ поросятъ, чтобъ научить ихъ жить, потому что онъ понялъ, что это они. Донъ-Кихотъ грустно отвѣтилъ ему: "Оставь ихъ, другъ: это поражен³е - наказан³е за мой грѣхъ, и такъ и слѣдуетъ, чтобъ небо карало побѣжденнаго странствующаго рыцаря, давъ лисицамъ его ѣсть, осамъ жалить и свиньямъ топтать ногами. - А это тоже кара небесная,- спросилъ Санчо,- когда оруженосцевъ странствующихъ рыцарей жалятъ москиты, пожираютъ вши и мучитъ голодъ? Еслибы мы, оруженосцы, были сыновьями рыцарей, у которыхъ служимъ, или близкими родственниками, тогда было бы неудивительно, что наказан³е за ихъ грѣхи падаетъ на васъ до четвертаго поколѣн³я. Но что общаго между Панса и Донъ-Кихотами? Давайте-ка уляжемся и проспимъ остаточекъ ночи. Богъ велитъ солнцу взойти, и намъ станетъ легче. - Спи, Санчо,- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,- спи: ты только на то и рожденъ, чтобы спать. А я, который рожденъ на то, чтобы бодрствовать, до самаго утра буду давать волю своимъ мыслямъ и изолью ихъ въ маленькомъ мадригалѣ, который, незамѣтно для тебя, вчера вечеромъ сочинилъ про себя. - Мнѣ кажется,- замѣтилъ Санчо,- что мысли, укладывающ³яся въ куплеты, не особенно мучительны. Ваша милость можете риѳмоплетствовать, сколько хотите, а я буду спать, сколько смогу." И занявъ на землѣ столько мѣста, сколько хотѣлъ, онъ свернулся, съежился и уснулъ глубокимъ сномъ, не тревожными ни заботами, ни долгами, ни горестями. Что же касается Донъ-Кихота, то онъ, прислонившись къ пробковому дереву или къ буку (Сидъ Ганедъ Бенъ-Энтели не указываетъ, что это было за дерево), пропѣлъ слѣдующ³я строфы, подъ аккомпанементъ своихъ собственныхъ вздоховъ:

  

   "Любовь, когда я размышляю

   О страшной боли, мнѣ тобою приносимой,

   Отъ этой боли нестерпимой

   Найти прибѣжище я въ смерти уповаю.

  

   "Когда жъ я къ смерти приближаюсь,

   Что служитъ гаванью моихъ страдан³й моря,

   Во мнѣ какъ не бывало горя,

   На сердцѣ радостно,- и вспять я обращаюсь.

  

   "Итакъ, мнѣ жизнь лишь въ смерти служитъ,

   А смерть лишь для того, что жизнь мнѣ возвращаетъ.

   Какой конецъ всему, кто знаетъ,

   Къ которому мнѣ вмѣстѣ съ смертью жизнь послужитъ!"

  

   Рыцарь сопровождалъ каждый изъ этихъ стиховъ множествомъ вздоховъ и ручьями слезъ, словно сердце его разрывалось отъ сожалѣн³я о его поражен³и и о разлукѣ съ Дульцинеей.

   Между тѣмъ наступилъ день, и солнце ударило своими лучами въ глаза Санчо. Онъ проснулся, встряхнулся, протеръ глаза и потянулся; потомъ бросилъ взглядъ на опустошен³е, произведенное свиньями въ его кладовой, и проклялъ стадо, не забывъ и тѣхъ, кто гналъ это стадо. Затѣмъ они оба снова пустились въ путь и къ вечеру увидали приближавшихся къ нимъ человѣкъ десять верхами и человѣкъ пять пѣшкомъ. У Донъ-Кихота забилось сердце, а у Санчо оно просто замерло, потому что приближавш³еся къ нимъ люди были съ мечами и щитами и одѣты были, какъ для войны. Донъ-Кихотъ обернулся къ Санчо и сказалъ: "Если бъ я могъ, о, Санчо, пустить въ ходъ свое оруж³е и еслибы мое обѣщан³е не связывало мнѣ рукъ, этотъ отрядъ, который собирается напасть на меня былъ бы для меня находкой. Но можетъ быть, это вовсе не то, чего мы опасаемся". Въ эту минуту подъѣхали верховые и съ копьями въ рукахъ, не говоря ни слова, окружили Донъ-Кихота и приложили остр³я своихъ коп³й къ его груди и спинѣ, грозя ему такимъ образомъ смертью. Одинъ изъ пѣшихъ, приложивъ палецъ къ губамъ и давая тѣмъ знакъ молчать, схватилъ Россинанта за узду и стащилъ его съ дороги. Остальные пѣш³е, окруживъ Санчо и осла и все сохраняя то же полное молчан³е, послѣдовали за тѣмъ, который уводилъ Донъ-Кихота. Два три раза рыцарь пытался спросить, куда его ведутъ и чего хотятъ отъ него, но едва онъ начиналъ двигать губами, какъ ему закрывали ротъ наконечниками коп³й. То же самое было и съ Санчо: только что онъ собирался заговорить, какъ одинъ изъ его стражей кололъ его рогатиной и при этомъ кололъ также и осла, точно и тотъ хотѣлъ говорить. Наступала ночь. Они прибавили шагу, а страхъ все возросталъ въ сердцахъ обоихъ плѣнниковъ, особенно каждый разъ какъ имъ кричали: "Двигайтесь, троглодиты! Молчите, варвары! Терпите, антропофаги! Перестаньте ныть, скиѳы! Закройте глаза, уб³йственные полиѳемы, пожирающ³е львы!" и многое тому подобное, что рѣзало уши обоихъ несчастныхъ, господина и слуги. Санчо говорилъ про себя: "Мы бандиты? Мы воры? Мы анаѳемы? Эти прозвища мнѣ вовсе не по нутру. Подуетъ скверный вѣтеръ - и бѣда идетъ за бѣдой, точно палочные удары на собаку. И далъ бы Богъ, чтобъ кончилось палочными ударами это приключен³е, которое пахнетъ такими бѣдами!"

   Донъ-Кихотъ шилъ совершенно растерянный и, несмотря на тысячи осаждавшихъ его мыслей, не могъ сообразить, что означаютъ ругательства, которыми ихъ награждали. Одно онъ заключалъ изъ этого: что ничего хорошаго ждать нельзя, а нужно опасаться многаго дурного. Наконецъ около часу ночи они подошли къ какому-то замку, въ которомъ Донъ-Кихотъ сейчасъ же призналъ замокъ герцога, гдѣ гостилъ нѣсколько дней назадъ. "Пресвятая Богородица! - вскричалъ онъ, какъ только узналъ домъ.- Что это значитъ? Въ этомъ домѣ все олицетворенная любезность, радушный пр³емъ, учтивость, во для побѣжденныхъ добро обращается въ зло, а зло въ еще худшее." Они вошли въ передн³й дворъ замка и увидали въ немъ нѣчто такое, что усилило ихъ удивлен³е и удвоило ужасъ, какъ читатель увидитъ въ слѣдующей главѣ.

  

   Всадники сошли съ коней и, при помощи пѣшихъ внезапно схвативъ на руки Донъ-Кихота и Санчо, внесли ихъ во дворъ замка. Сто факеловъ на подставкахъ горѣли во дворѣ, а пятьсотъ лампъ освѣщали окружныя галлереи, такъ что, несмотря на ночь, къ тому же очень темную, невозможно было замѣтить отсутств³я дневного свѣта. Среди двора высился катафалкъ на два аршина отъ земли, весь покрытый громаднымъ чернымъ бархатнымъ балдахиномъ, а кругомъ, на ступеняхъ, горѣло болѣе ста бѣлыхъ восковыхъ свѣчъ въ серебряныхъ подсвѣчникахъ. На катафалкѣ лежалъ трупъ молодой дѣвушки, до того прекрасной, что даже смерть казалась въ ней прекрасной. Голова ея лежала на парчевой подушкѣ и украшена была вѣнкомъ изъ душистыхъ цвѣтовъ. Въ рукахъ, скрещенныхъ на груди, она держала пальмовую вѣтвь. Съ одной стороны двора возвышалось нѣчто вродѣ подмостокъ и тамъ, на двухъ стульяхъ, сидѣло два лица, которыхъ, судя по коронамъ на головахъ и скипетрамъ въ рукахъ, легко было признать за царей, настоящихъ или мнимыхъ. У поднож³я этихъ подмостокъ, куда вели ступеньки, стояло два стула, на которые стражи плѣнниковъ усадили Донъ-Кихота и Санчо, все молча и показывая имъ знаками, чтобъ и они молчали. Но они молчали бы и безъ знаковъ и угрозъ, потому что языки ихъ были парализованы удивлен³емъ, въ которое повергло ихъ это зрѣлище. Въ ту же минуту стали подниматься на подмостки два знатныхъ лица въ сопровожден³и многочисленной свиты. Донъ-Кихотъ сейчасъ же призналъ въ нихъ своихъ хозяевъ, герцога и герцогиню, которые усѣлись на двухъ роскошныхъ креслахъ, рядомъ съ вѣнценосными царями.

   Кто не изумился бы при видѣ такихъ странныхъ вещей, особенно если прибавить къ этому, что Донъ-Кихотъ узналъ въ распростертомъ на катафалкѣ трупѣ прекрасную Альтисидору? Когда герцогъ и герцогиня взошли на подмостки, Донъ-Кихотъ и Санчо отвѣсили имъ по глубокому поклону, на которые благородная чета отвѣтила легкимъ наклонен³емъ головы. Тутъ явился гайдукъ и, подойдя къ Санчо, накинулъ ему на плечи длинное черное баракановое платье, испещренное нарисованными огоньками, потомъ снялъ съ него шляпу и покрылъ ему голову длинной, остроконечной митрой, вродѣ тѣхъ, которыя носятъ осужденные инквизиц³ей, причемъ сказалъ ему на ухо, чтобъ онъ не разжималъ губъ, иначе ему заткнутъ ротъ кляпомъ или убьютъ на мѣстѣ. Санчо оглядѣлъ себя сверху до низу и увидалъ себя всего въ огонькахъ, но такъ какъ огни эти не жгли его, то онъ и не обращалъ на нихъ вы малѣйшаго вниман³я. Онъ снялъ митру и увидалъ, что она вся покрыта нарисованными чертями; тогда онъ опять надѣлъ ее и пробормоталъ про себя: "Ладно; по крайности тѣ меня не жгутъ, а эти не уносятъ." Донъ-Кихотъ также смотрѣлъ на него и, не взирая на то, что всѣ чувства его были парализованы ужасомъ, не могъ удержаться, чтобъ не расхохотаться при видѣ фигуры Санчо.

   Въ это время изъ-подъ катафалка послышались пр³ятные, тих³е звуки флейтъ, которые, не будучи нарушаемы ни однимъ человѣческимъ голосомъ - ибо въ этомъ мѣстѣ даже тишина молчала,- раздавались нѣжно и уныло. Вдругъ около по