Жихарев Степан Петрович - Записки современника. Дневник студента

внокомандующему подали или подложили безымянное письмо с эпиграфом: now or never {Теперь или никогда (англ.).}, в котором заключались очень здравые мысли, благонамеренные суждения и множество дельных замечаний о настоящей политике нашего кабинета и об отношениях наших к другим европейским державам. Между прочим, неизвестный сочинитель письма изложил также мнение, что, несмотря на победы Бонапарте, не должно оставлять его в покое и давать ему усиливаться, а, напротив, беспрерывно воевать с ним и тревожить его, хотя бы то было с некоторыми потерями; что настоящее время есть самое удобнейшее для того, чтоб соединенными силами иметь над ним поверхность, и что если это время будет упущено, то с ним после не сладишь: now or never.

   Генерал Вязмитинов, получив это письмо, представил его государю, который не токмо не прогневался на смелость сочинителя письма, но пожелал даже узнать его и потому приказал обвестить чрез полицию с.-петербургских жителей и вместе публиковать в газетах, чтоб тот, кто обронил бумагу с надписью "now or never", явился к нему, генералу Вязмитинову, без всякого опасения. Премудро и премилосердо! Полагают, что это письмо сочинял какой-нибудь иностранец, потому что некоторые выражения не совсем-то русские.

   Сегодня спектакль в пользу актеров и актрис г. Столыпина. Дают "Прекрасную Арсену", а скрипач Элуа играет концерт на скрипке. Поехал бы, если б давали не "Арсену". Впрочем, и лучше: отправлюсь с братом Иваном Петровичем Поливановым к Робертсону в фантасмагорию и кинетозографию: ничего этого я еще не видал.

   Любезные мои немцы и немки пеняют мне, что я давно у них не был и они не видали меня в третьей части "Русалки", которую третьего дня давали в первый раз. Они думают, что возвышенные цены были тому причиною, и уверяли меня, что я всегда имею свободный вход в театр без всякой платы. Взяли с меня слово, что непременно приеду к ним под новый год в маскарад. Это добродушное их объяснение и приглашение заставило краснеть меня и будет стоить мне недешево.

  

   О самолюбие! ты наших дней отрава.

  

   Штейнсберг болен и болен опасно, между тем ему не дают покоя. Боюсь, чтоб мы не лишились его: Штейнсберга никто не заменит. Какой актер и какой человек! В последнем отношении если кто наиболее приближается к нему по качеству ума, так это разве трансцендентальный пастор Гейдеке.

  

   30 декабря, суббота.

   Представление Робертсона началось кинетозографиею; это крошечный театр, состоящий из нескольких перемен разных видов: то перед вами Зимний дворец с огромною площадью, то Академия художеств с широкою рекою, то селение с церковью и почтовою станциею, то прозрачное озеро с раскинувшимися по берегам его рощами и проч. Но как все это сделано! как освещено и как оживлено! По площади разъезжают разные экипажи, скачут верхами офицеры, идут пешеходы: кто бежит, а кто идет тихо, едва передвигая ноги; по набережной гуляют кавалеры и дамы, встречаются друг с другом, снимают шляпы, кланяются и делают ручкой; вот скачет почтовая тройка и останавливается у станции: выходят ямщики, осматривают повозку и проч.; по озеру плавают лодки, одне на парусах, другие управляются гребцами, а третьи стоят на месте и с них рыболовы удят рыбу; между тем по небу ходят прозрачные облака, ветерок качает деревцами; наконец, смеркается, и из-за горизонта выплывает полная луна - словом, прелесть! Умники говорят, что это хорошо для детей. Согласен; да все-таки хорошо, и так хорошо, что я хочу быть ребенком. Всякое верное подражание природе есть уже художество, которое причисляется к категории художеств изящных. Послушайте Сохацкого.

   Вот вам нечто и неребяческое. Вы в комнате, обитой черным сукном, в которой не видно зги, темно и мрачно, как в могиле. Вдруг вдали показывается светлая точка, которая приближается к вам и, по мере приближения, все растет, растет и наконец возрастает в огромную летучую мышь, сову или демона, которые хлопают глазами, трепещут крыльями, летают по комнате и вдруг исчезают. Засим появляется доктор-поэт Юнг, несущий на плечах труп своей дочери, кладет его на камень, берет заступ и начинает рыть могилу. Эта чуха называется фантасмагорией¹²².

   Бог с ней, с этой фантасмагорией! Перед самым представлением этого плаксы-Юнга такая поднялась в темноте возня, что боже упаси! Там кричат: "ай!", там слышны "ах!", там чмоканье губ, там жалобы на невежество, там крик матушек и тетушек: "Что такое, Маша? Что с тобою, Лиза?", там глубокие вздохи, прерываемые сердитым голосом: "Да перестаньте!", - словом такая суматоха и такой соблазн, что мочи нет! Зрителей было человек более двухсот и большею частью молодых людей обоего пола, размещенных весьма тесно на скамейках. В такой толпе, и особенно в такой темноте, виноватых не сыщешь: все правы. Опомниться не могу от этой потехи.

  

   31 декабря, воскресенье.

   Услышав поутру о приезде Ивана Александровича Загряжского, знаменитого владельца еще более знаменитого села Кареяна, искреннего друга и сослуживца моего деда, я тотчас же отправился к нему и, к великой моей радости, застал его дома. Все семейство его, два сына и три дочери, находится в Петербурге, а он живет на холостую ногу и, кажется, не упускает случая повеселиться¹²³. Он рад был меня видеть, благодарил, что приехал сегодня, а не завтра, потому что наверное не застал бы его дома; спрашивал о старшей сестре, которую отец, после кончины первой жены своей, оставлял у него в доме на воспитании, покамест не женился на моей матери. Он по-прежнему окружен пышностью и не изменяет своим привычкам, приобретенным в штабе князя Потемкина, которого был он из первых любимцев и ежедневным собеседником. Узнав, что я очень знаком с немецким театром, он сказывал, что привез собственную свою балетную труппу и чрез балетмейстера своего, итальянца Стеллато, уже поладил с будущим антрепренером Александром Муромцевым насчет определения своих танцоров к немецкому театру за известную плату, с тем условием, чтоб первая его танцовщица, Наташа, и славный прыгун, Иваницын, отпущенные на волю, получали особое жалованье.

   При мне у Загряжского перебывало довольно гостей, старых его приятелей и сослуживцев. Говорили, рассуждали, смеялись, шутили, гак что время прошло незаметно, и Загряжский оставил меня обедать. Мне чрезвычайно понравились анекдоты, рассказанные хозяином о Льве Александровиче Нарышкине, отце Александра Львовича, нынешнего главного директора театральных зрелищ. Одного из них не расскажу, потому что он не очень благопристоен, но другие готов сообщить тебе, и вот из них первый. Однажды императрица Екатерина, во время вечерней эрмитажной беседы, с удовольствием стала рассказывать о том беспристрастии, которое заметила она в чиновниках столичного управления, и что, кажется, изданием "Городового положения" и "Устава благочиния" она достигла уже того, что знатные с простолюдинами совершенно уравнены в обязанностях своих пред городским начальством. "Ну, вряд ли, матушка, это так", - отвечал Нарышкин. - "Я же говорю тебе, Лев Александрыч, что так, - возразила императрица, - и если б люди твои и даже ты сам сделали какую несправедливость или ослушание полиции, то и тебе спуску не будет". - "А вот завтра увидим, матушка, - сказал Нарышкин, - я завтра же вечером тебе донесу". И в самом деле на другой день, чем свет, надевает он богатый кафтан со всеми орденами, а сверху накидывает старый, изношенный сюртучишка одного из своих истопников и, нахлобучив дырявую шляпенку, отправляется пешком на площадь, на которой в то время под навесами продавали всякую живность. "Господин честной купец,- обратился он к первому попавшемуся ему курятнику, - а по чему продавать цыплят изволишь?". - "Живых - по рублю, а битых - по полтинке пару", - грубо отвечал торгаш, с пренебрежением осматривая бедно одетого Нарышкина. "Ну так, голубчик, убей же мне парочки две живых-то". Курятник тотчас же принялся за дело: цыплят перерезал, ощипал, завернул в бумагу и положил в кулек, а Нарышкин между тем отсчитал ему рубль медными деньгами. - "А разве, барин, с тебя рубль следует? Надобно два".- "А за что ж, голубчик?". - "Как за что? За две пары живых цыплят. Ведь я говорил тебе: живые по рублю". - "Хорошо, душенька, но ведь я беру неживых, так за что ж изволишь требовать с меня лишнее?".- "Да ведь они были живые". - "Да и те, которых продаешь ты по полтине за пару, были также живые, ну я и плачу тебе по твоей же цене за битых". - "Ах ты, калатырник! - взбесившись завопил торгаш, - ах ты, шишмонник этакой! Давай по рублю, не то вот господин полицейский разберет нас!". - "А что у вас за шум?" - спросил тут же расхаживающий, для порядка, полицейский. "Вот, ваше благородие, извольте рассудить нас, - смиренно отвечает Нарышкин, - господин купец продает цыплят живых по рублю, а битых по полтине пару; так, чтоб мне, бедному человеку, не платить лишнего, я и велел перебить их и отдаю ему по полтине". Полицейский вступился за купца и начал тормошить его, уверяя, что купец прав, что цыплята были точно живые и потому должен он заплатить по рублю, а если он не заплатит, так он отведет его в сибирку. Нарышкин откланивался, просил милостивого рассуждения, но решение было неизменно. "Давай еще рубль или в сибирку". Вот тут Лев Александрович, как будто ненарочно, расстегнул сюртук и явился во всем блеске своих почестей, а полицейский в ту же секунду вскинулся на курятника: "Ах ты, мошенник! сам же говорил живые по рублю, битые по полтине и требует за битых как за живых! Да знаешь ли, разбойник, что я с тобой сделаю?.. Прикажите, ваше превосходительство, я его сейчас же упрячу в доброе место: этот плутец узнает у меня не уважать таких господ и за битых цыплят требовать деньги как за живых!".

   Разумеется, Нарышкин заплатил курятнику вчетверо и, поблагодарив полицейского за справедливое решение, отправился домой, а вечером в эрмитаже рассказал императрице происшествие, как только он один умел рассказывать, пришучивая и представляя в лицах себя, торгаша и полицейского. Все смеялись, кроме императрицы, которая, задумавшись, сказала: "Завтра же скажу обер-полицеймейстеру, что, видно, у них по-прежнему: "расстегнут - прав, застегнут - виноват"".

   О прочих анекдотах, например, как Нарышкин одного посланника, вызвавшего его за шутку на дуэль, оставил на месте, и каким образом объявлял он строптивой супруге своей о кончине ее отца, о которой никто объявить ей не решался, сообщу по времени, а теперь навстречу новому году к немцам, в маскарад!

  

   1 января, понедельник.

   "С преподобными преподобен будеши и со строптивыми развратишися".

   Это богомудрое изречение сбылось на мне в полном значении слова. Благодаря некоторым знакомым повесам, вчерашнюю ночь напролет я прогулял в маскараде, хотя об руку с разными масками двусмысленного поведения, которые все так хорошо замаскированы были, что их можно было бы узнать за четверть версты. Одна из них, Марья Ивановна Козлова, открылась мне, что выходит замуж за берейтора колымажного манежа, Шульца, товарища старика Кина, и вместе с ним моего наставника в верховой езде. Поздравляю ее: супружество блистательное. Но, правду сказать, она женщина чудесная, собою красавица и стоит такого мужа. О прежнем говорить нечего: кто старое помянет, тому глаз вон.

   Слава богу, что посреди этих соблазнов удержался я еще от пьянственного окаянства! И так сегодня не поспел никуда и визиты справлять придется завтра; а что буду отвечать, если иные прочие спросят: "Ou avez-vous ete hier, monsieur?" {Где вы были вчера? (франц.).} или отпустят такую фразу: "Vous avez la mine toute bouleversee, monsieur: seriez-vous par hasard malade?" {На вас лица нет; уж не больны ли вы? (франц.).}. Что же? Сказал напрямки всю правду, да и в сторону. Признание заставит все извинить.

   Маскарад не обошелся без истории: двое закадычных приятелей, Лисенко и Батурин, чуть было не вцепились друг другу в волосы за мадам Кафка, которая одного предпочла другому. Это напомнило мне лафонтенову басню, которая, кажется, начинается так:

  

   Duex coqs vivaient en paix: une poule survint

   Et voici la guerre allumee.

   Amour, tu perdis Troye! и проч.¹²⁴

  

   {Жили мирно два петуха. Явилась курица - сразу загорелась война. Любовь, ты погубила Трою (франц.).}

  

   Штейнсберг опасно болен и не сходит с постели. Дирекция театра передана уже Муромцеву, и некоторые актеры и актрисы переезжают к нему в дом в Посланников переулок.

   Получил премилое письмо из Петербурга. Пишут о скорейшем доставлении аттестата и просьбы для поступления на службу. Прежде будущего месяца сделать этого не могу et pour cause {И не без причины (франц.).}.

   Плохо начал я этот год. Как-то бог приведет кончить его?

  

   3 января, среда.

   Истинная правда: настоящее стиховное наводнение. У кого только я ни был, у всех находил в разных видах и размерах оды по случаю получения всемилостивейшего рескрипта и, в том числе, одну, поднесенную градоначальнику, которая, к сожалению, из рук вон плоха: ни одной мысли, ни одного чувства, ни одного выражения! Господи боже мой! Неужели же наш московский Парнас до такой степени обнищал, что для такого важного случая не выставит ни одного достойного песнопевца? Право, такую жижу и посылать к тебе совестно и грустно; разве отправить ее только для приобщения к прочим курьезностям твоей литературной кунсткамеры.

  

   Ода

  

   Градов полунощных царица,

   Седяща на горах крутых,

   Почтенна древняя столица

   Обширнейшей из стран земных,

   С_к_л_о_н_я_ _п_о_д_ _т_я_ж_к_и_м_и_ _с_т_е_н_а_м_и

   Г_л_а_в_у, _п_о_к_р_ы_т_у _с_е_д_и_н_а_м_и,

   Вкушала сладостный покой;

   О_г_р_о_м_н_ы _б_а_ш_н_и _п_о_з_л_а_щ_е_н_н_ы,

   О_д_е_ж_д_о_й_ _б_е_л_о_й_ _п_о_к_р_о_в_е_н_н_ы,

   Д_р_е_м_а_л_и_ _т_о_м_н_о_ _н_а_д_ _р_е_к_о_й,

  

   Почто по зимней ночи мрачной

   Восток зарделся от огней,

   И _Ф_е_б_ _в_ _р_у_м_я_н_о_й_ _р_и_з_е_ _б_р_а_ч_н_о_й

   С_у_г_у_б_и_т_ _с_в_е_т_ _с_в_о_и_х_ _л_у_ч_е_й,

   Снега алмазами блеснули,

   И_з_ _л_ь_д_о_в_ _н_а_я_д_ы_ _в_о_с_п_р_я_н_у_л_и

   И вся природа _т_о_л_ь_ _к_р_а_с_н_а,

   Ч_т_о_ _в_ _х_л_а_д_е_ _м_е_р_т_в_о_м_ _и_ _с_у_р_о_в_о_м

   О_н_а_ _и_г_р_а_е_т_ _п_о_д_ _п_о_к_р_о_в_о_м

   И жизни радостной полна?

  

   Не звук ли ангельский несется

   От норда с невских берегов?

   Нет, сладкий голос раздается

   Отца в сердцах его сынов;

   Его драгое начертанье,

   Души небесной излиянье,

   Москву и в старости живит.

   Имея ангела на троне,

   Нам сладко жить в его законе,

   Когда он нам любовь дарит.

  

   Живи, наш царь, живи во веки,

   Как ты от нас был отлучен,

   В мольбах мы лили слезны реки,

   А ныне дух наш восхищен!

   Москва горит к тебе любовью,

   В_ _с_е_д_и_н_а_х_ _с_т_а_р_ц_ы, _х_л_а_д_н_ы_ _к_р_о_в_ь_ю.

   П_о_н_е_с_ш_и_ _д_о_л_г_о_ _с_л_у_ж_б_ы_ _т_р_у_д,

   О_г_н_и_ _п_о_ч_у_в_с_т_в_о_в_а_в_ш_и_ _н_о_в_ы,

   Служить тебе еще готовы

   И_ _к_р_о_в_ь_ _з_а_с_т_ы_в_ш_у_ю_ _п_р_о_л_ь_ю_т.

  

   А ты, с которым мы встречаем

   В веселье сладком новый год,

   В ком любим мы и почитаем

   Славянов древних дух и род:

   О! сколько видеть нам приятно,

   Что ты за доблесть многократно

   Щедротой царской озарен,

   Почтен заслугами, душою,

   Нещетны годы правь Москвою

   И буди в век благословен!

  

   Ух! чего тут нет? Во-первых, есть древняя столица, которая склоняет покрытую сединами главу под _т_я_ж_к_и_м_и_ _с_т_е_н_а_м_и! есть и позлащенные башни, покровенные белой одеждой, которые т_о_м_н_о_ _д_р_е_м_л_ю_т над рекою! есть и Феб в _б_р_а_ч_н_о_й_ _р_у_м_я_н_о_й _р_и_з_е, _с_у_г_у_б_я_щ_и_й_ _с_в_е_т_ _л_у_ч_е_й_ _с_в_о_и_х! есть и наяды, _в_о_с_п_р_я_н_у_в_ш_и_е _и_з_ _л_ь_д_о_в! есть и хладные кровью старцы, которые, почувствовав новые огни, _г_о_т_о_в_ы _п_р_о_л_и_т_ь _з_а_с_т_ы_в_ш_у_ю_ _к_р_о_в_ь! - словом, все тут есть, кроме здравого смысла. Право, через пятьдесят лет не поверят, чтоб эта чепуха была сочиняема серьезно и еще на такой случай! {Предсказание студента, сделанное в 1806 г., сбылось в 1856: без справки не поверили.}

   О, Дмитриев, много толку в твоем "Чужом толке"!¹²⁵

  

   5 января, пятница.

   Не жури меня, потому что мне и без того грустно. Беды большой в том нет, что я сказал тебе от искреннего сердца спасибо. Да и как не сказать, когда ты беспрестанно меня выручаешь! "Лучше д_а_я_т_и, чем п_р_и_н_и_м_а_т_и", - говорит писание, и если у п_р_и_н_и_м_а_т_е_л_я отнять одно средство, которым он может расквитаться с_ _д_а_я_т_е_л_е_м, то есть чувство благодарности, то это значило бы надеть на него вечные кандалы, и потому ты делай свое дело, а мне не препятствуй делать моего. Поступим по тому же писанию, которое слышали сегодня и услышим завтра: "Остави, тако бо подобает нам исполнити всяку правду".

   Сегодня выезжал я только в церковь, а после навестить умирающего Штейнсберга, и с тех пор целый день дома. На свободе проглотил, наконец, многохвальный роман "Тереза и Фальдони"¹²⁶, перевода Каченовского, и чуть было не подавился. А отчего мне грустно? Не от "Терезы же и Фальдони" и даже не от того, что Катерину Ивановну Яковлеву-Собакину, девушку-красавицу и наследницу огромного состояния - которую я коротко знаю и с которою случалось мне болтать по несколько часов без умолку, потому что она болтать любит - кто-то увез из театра. Мать, женщина простая и сама не выезжающая в свет, отпускала ее всюду с француженкой. Я предчувствовал, что это когда-нибудь случится. Барышня девятнадцати лет, богатая, своенравная и своеобычливая, легкомысленная, ежеминутно увлекающаяся, должна была быть жертвою какого-нибудь отчаянного спекулатора. Нет, Катерина Ивановна, не вы причиною, что мне грустно,

  

   И все мне смутное желанье давит грудь,

   И что-то все влечет меня к кому-нибудь;

   Чего-то хочется, чего - и сам не знаю.

   Как ветка по реке, ношусь от края к краю!

  

   Давеча, проходя от Штейнсберга мимо комнаты мадам Шредер, я зашел к ней и застал ее за фортепьяно (у них сочевника нет). Она спела мне по-русски песню Кавелина (одного из старых лучших наших воспитанников, товарища Магницкого и Ханенко), да так спела, что я прослезился. И как выговаривает она слова! совершенно русская, даже милее, чем русская:

  

   На что, с любезной расставаясь,

   На что п_р_о_с_т_и ей говорить,

   Как будто с жизнью разлучаясь,

   Счастливым больше уж не быть?

   Не лучше ль просто д_о_ _с_в_и_д_а_н_ь_я,

   Д_о_ _н_о_в_ы_х_ _р_а_д_о_с_т_е_й, сказать

   И в сих мечтах очарованья

   Себя и время забывать?

  

   А последние куплеты:

  

   В приятну ночь, при лунном свете,

   Представить счастливо себе,

   Ч_т_о_ _н_е_к_т_о_ _е_с_т_ь_ _е_щ_е_ _н_а_ _с_в_е_т_е,

   К_т_о_ _д_у_м_а_е_т_ _и_ _о_ _т_е_б_е!

   Что и она, рукой прекрасной

   По арфе золотой бродя,

   Своей гармониею страстной

   Зовет к себе, зовет тебя!

   Еще день, два - и рай настанет...

   Но, ах! твой друг не доживет!¹²⁷

  

   Эта полная тихого чувства песня, этот милый, трогательный голос хорошенькой, бесцеремонной женщины почти у самых дверей умирающего приятеля, мысль о моем одиночестве, несмотря на дружбу доброго моего Петра Ивановича, и какое-то непонятное влеченье в Петербург, соединенное с некоторыми воспоминаниями о Липецке, - совершенно возмутили меня, и мне сделалось грустно, так грустно, что я изъяснить не в состоянии.

   На ту беду, как нарочно, никого нет. Хоть бы дедушка зашел, так потолковали бы о закулисных происшествиях.

   Ну кто бы подумал, что эту песню мадам Шредер выучила и пела еще в Ревеле, когда в Москве о ней и теперь понятия не имеют?

  

   7 января, воскресенье.

   Вчера ездил на иордан, устроенный против кремлевской стены на Москве-реке. Несмотря на сильный мороз, преосвященный викарий собором служил молебен и погружал крест в воду сам. Набережные с обеих сторон кипели народом, а на самой реке такая была толпа, что лед трещал, и я удивляюсь, как он мог не провалиться! В первый раз удается мне видеть эту церемонию в Москве: она меня восхитила. При погружении креста и громком пении архиерейских певчих и всего клира: "Во Иордане крещающуся тебе, господи", палили из пушек и трезвонили во все кремлевские колокола, и это пение, и эта пальба, и звон, и этот говор стотысячного народа, с знамением креста, усердно повторявшего праздничный тропарь, представляли такую торжественность, что казалось, будто искупитель сам плотию присутствовал на этом обряде воспоминания о спасительном его богоявлении погибавшему миру. Говорят, что в Петербурге эта церемония еще великолепнее; может быть, но сомневаюсь, чтоб она была поразительнее и трогательнее.

   По окончании церемонии народ стал расходиться, и Нил Андреевич Новиков повел меня на смотр невест, который у низшего купечества и мещанства бывает ежегодно в праздник крещения и о котором я понятия не имел. По всей набережной стояло и прохаживалось группами множество молодых женщин и девушек в довольно богатых зимних нарядах: штофных, бархатных и парчевых шубах и шубейках: многие из них были бы очень миловидны, если б не были чересчур набелены, нарумянены и насурмлены, но при этой штукатурке и раскраске они походили на дурно сделанных восковых кукол. Перед вереницею невест разгуливали молодые купчики, в лисьих шубах и высоких шапках, и все были, по выражению Новикова, с к_о_н_д_а_ч_к_а, то есть чистенько одеты и прикидывались молодцами. Между тем какая-то проворная бабенка подбежала к нам и прямо обратилась ко мне с вопросом: "А ты, золотой мой, невесту, что ли, высматриваешь?". - "Невесту высматриваем вот с тятенькою, - отвечал я очень учтиво, показав на Новикова, - да только по мысли-то не найдем". - "А вот, постойте, мои красавцы, я вашей милости покажу: такая, матушка, жирненькая, да и приданьице есть: отец в Рогожской постоялый двор держит", и с этими словами привела нас к одной группе, в которой стояла девушка, в малиновой штофной шубе, лет, по-видимому, двадцати пяти, недурная собою, но так же намалеванная и такого необъятного для девушки дородства, что она, в сравнении с другими, казалась тыквою между огурцами. "Вот вам, сударики, невеста, так уж невеста!", - с самодовольствием сказала сваха. "Коли приглянулась, так скажите, где жить изволите и как вашу милость звать, а я завтра понаведаюсь и о вашем житье-бытье невесте порасскажу". Я объявил на ушко свахе, что невеста нам очень понравилась и что тятеньку моего зовут Нилом Андреевичем Новиковым, а живем мы на Ордынке, в своем доме, и чтоб она не замешкалась явиться к нему для переговоров. Хоть бы этим пронять старого проказника, который не пропускает ни одного случая поднять меня на смешки.

   Этот выбор невест показался мне очень похожим на выбор молодых канареек в Охотном ряду: выбирай из сотни любую, покрупнее или помельче, пожелтее или позеленоватее, а которая из них петь будет - бог один весть.

   А слыхал ли ты, как этот любезный оригинал, Нил Андреевич, увозил цыганку из Епифани, как весь цыганский табор гнался за ним более ста верст, и чем он от него отделался? Это случилось еще до нашего рождения, однако ж происшествие в памяти у многих и так занимательно, что я когда-нибудь тебе его расскажу.

  

   9 января, вторник.

   Кудрявцев рассказывал при мне генералу Дурнову, что граф Каменский получил от государя собственноручное письмо, которым он приглашается приехать к известному времени в Петербург и, между тем, быть готовым к принятию какого-то важного поручения, что по сему случаю фельдмаршал вчера отправился в свои нижегородские деревни.

   Николай Николаевич Сандунов также скоро едет в Петербург. Говорит, что должен там быть к 17 числу. Кажется, он хочет сенатскую службу свою променять на ученую.

   Нашего губернского предводителя, Льва Дмитриевича Измайлова¹²⁸, ждут к 18 числу. То-то пойдёт потеха! Большая часть из его ассистентов и согуляк, Шиловский, Рославлев, Кобяков и проч., уже здесь. Эти господа очень грозятся на губернатора и говорят, что Измайлов непременно в феврале поедет в Петербург хлопотать о его смене. По всему видно, что этот губернатор не захотел поклоняться рязанскому Аману.

   Завтра на бегу большое состязание между некоторыми знатными охотниками. Мы едем смотреть: такого важного случая в жизни москвичей пропустить нельзя.

  

   11 января, четверг.

   Пастор Гейдеке¹²⁹ утверждает, что Штейнсберг проживет недолго. Жаль! Это был такой человек, каких на белом свете мало бывает. Какою жизнью и какими трудами искупил он заблуждения своей молодости! И вот, я думаю, почему он был так увлекателен в первых сценах 4-го действия шиллеровых "Разбойников". С каким чувством говорил он тираду: "Die Blatter fallen" {Листья опадают (нем.).}, в которой Карл Моор вспоминает о прежних днях своей невинности: "О meine Unschuld, meine Unschuld!" {О, моя невинность! (нем.).}. Пастор Гейдеке сознается, что он прежде имел против Штейнсберга какое-то предубеждение и даже критиковал его в своем журнале, но что после, узнав его короче, он не только стал уважать его, но даже искренно его полюбил. Однако ж я говорю о бедном Штейнсберге, как об умершем, тогда как, может быть, он еще и выздоровеет; у бога милости много! - кроме того, его пользуют лучшие здешние медики и пользуют безмездно, следовательно усердно, с дружеским вниманием и осторожностью.

   Вчерашний бег был оживлен необыкновенно и казался каким-то охотничьим праздником. Стечение народа, несмотря на будничный день, было чрезвычайное. У Александра Алексеевича Чесменского был охотничий завтрак, и охотники приехали с него на бег, очень подгулявши. Заклад, предложенный г. Мосоловым за своего Буяна против Катка графа Орлова, не принят, но это не помешало охотникам состязаться между собою из одной славы. Чесменский на Катке, Мосолов на Буяне, Давыдов на Потешном, А. И. Яковлев на каком-то сибирском буланом мерине, князь Гундоров, Исаков и много других пустились на своих рысаках по бегу перегонять друг друга, и, вопреки обыкновению, они не приостанавливали их на поворотах, но поворачивали круто на всей рыси и таким образом бегали до тех пор, пока лошади их не изнурились и не стали. Один только рысак г. Мосолова не токмо не изнурился и не стал, а, напротив, остальные концы продолжал бежать один с возраставшею быстротою, и г. Мосолов остановил его уже сам, когда все другие съехали с бега. Я очень боялся, чтоб, при такой быстрой езде, не случилось какого несчастья, тем более, что охотники были навеселе, однако ж бог миловал. Николай Петрович Аксенов, знающий охотник, сказывал, что мосоловский рысак скаковой породы и оттого так силен, а между тем его не очень уважают, потому что он не так красив и происходит не от лошадей графа Орлова. Этот несчастный esprit de parti {Дух кружковщины (франц.).} мешается всюду и во все, даже и в самую охоту.

  

   12 января, пятница.

   Сию минуту из бенефиса Гальтенгофа. Давали "Дон-Жуана". Сгоряча не могу выразить всего, что я прочувствовал в продолжение представления этой оперы. Какая прелестная музыка! Нейком, в своих огромных серьгах, дирижировал оркестром. Театр был полон. Я никогда не видывал столько дам высшего общества в ложах немецкого театра, как в сегодняшнем представлении. Все известные любители-музыканты занимали кресла. Я заметил Сандунову и Злова в одной из лож 2-го яруса.

   На днях опишу представление во всей подробности, а теперь не до того. Довольствуйся, покамест, этим заключением недельной моей тетради, которая полетит к тебе завтра.

  

   15 января, понедельник.

   "Дон-Жуана" играл Гальтенгоф, Лепорелло - Гунниус, дону Анну - мамзель Соломони, дону Эльвиру - прежняя мадам Гебгард, для которой входная ария была выпущена, дона Оттавио - мадам Шредер, Церлину - мамзель Гунниус, Мазетто - Эме, коменданта- Вильгельм Гас. Если говорить о каждом в особенности, то все исполняли дело свое хорошо, но в целом опера была изувечена: партия дона Жуана написана для баса, а ее пел тенор; дон Оттавио - роль тенора, а ее исполняла мадам Шредер - сопрано; Церлина, если не совсем контральто, то самый низкий меццо-сопрано, а ее пела маленькая Гунниус, сопрано самый высокий; о Мазетто нечего и говорить: басовую партию пел контральтино. Для всех этих господ Нейком должен был партии транспонировать, и оттого в morceaux d'ensemble {В ансамблях (франц.).} произошла некоторая нескладица. Я не музыкант, но у меня хороший слух, а Катерина Александровна Муромцева - мачеха нынешнего директора немецкого театра, великая музыкантша и некогда сама необыкновенная певица - утверждает, что настоящая гармония оперы потеряна. Только трое из действовавших лиц были на своих местах: мамзель Соломони, Гунниус и Вильгельм. Я простил Соломони мою Лизету, которую она исковеркала, за партию доны Анны, которую исполнила она, по уверению Катерины Александровны, согласному с мнением всей публики, совершенно удовлетворительно. Бог даровал ей талант огромный - большой, гибкий и приятный голос, прекрасную наружность и много чувства: стоит только все это усовершенствовать ученьем и опытностью, и нет сомнения, что в серьезных оперных партиях она может быть первоклассною певицею и актрисою. Не помню, у Буало или Грессета, есть стих:

  

   Tel brille an second rang qui s'eclipse au premier *;¹³⁰

  

   {* Блистает на втором месте тот, кого затмевают на первом (франц.).}

  

   но в отношении к Соломони смысл этого стиха должно изменить на следующий:

  

   Tel brille au premier rang qui s'eclipse au dernier. *

  

   {* Блистает на первом месте тот, кого затмевают на последнем (франц.).}

  

   Кто видел Соломони в простой роли Лизеты и после слышал ее в важной партии доны Анны, тот, конечно, заметит эту поразительную разницу в исполнении ею обеих ролей и необыкновенно быстрые ее успехи в области искусства. Не знаю, отчего дирекция русского театра не догадается завербовать ее на свою сцену. Она родилась в России, итальянского у нее один только голос, говорит по-русски как русская и прекрасно образована, играет на скрипке и фортепьяно и танцует прелестно. Вот еще талант, которым публика будет обязана Штейнсбергу, умевшему угадать его.

  

   18 января, четверг.

   Наконец удалось мне побывать у Походяшина, с кем и как - о том знать тебе нет надобности. Это человек тихий, скромный и молчаливый, живет более жизнью созерцательною, однако ж не забывает исполнять и некоторые светские обязанности в своем кружку; ростом не мал, худощав и физиономию имеет бесстрастную. Он принял меня ласково, с любовью, но без излишней доверчивости, как следовало принять недоучку-студента. Делал мне кой-какие вопросы, на которые я отвечал как умел, запинаясь и краснея, потому что ничто так не лишает присутствия духа, как желание внушить о себе доброе мнение и опасение проговориться. Спрашивал, где я служить намерен. Я отвечал, что меня обещали определить в иностранную коллегию и что я имею полное удостоверение в исполнении этого обещания, как скоро доставлю в Петербург нужные для сего бумаги. "Это служба довольно видная, - сказал Походяшин, - и для молодого образованного человека может быть очень выгодна в отношении к повышению чинами и другим отличиям; сверх того, она дает средства путешествовать и в чужих краях приобресть такие познания, какие нам здесь бывают недоступны, но между тем в этой службе - разумея ее в некоторой высшей степени действования - есть и свое неудобство: надобно уметь более или менее притворствовать, иначе хорошим дипломатом быть нельзя". Здесь он взглянул на образ спасителя старинного письма, стоящий в переднем углу маленького его кабинета на каком-то продолговатом черном пьедестале, и потом, взглянув на меня, продолжал: "Да, к сожалению, нельзя отвергать, что чем человек простее и прямодушнее, тем менее его понимают в свете, а бескорыстную честность почитают каким-то неслыханным дивом, и так как большая часть людей привыкла судить по своим чувствам, своим видам или своим склонностям, то самые простые, благонамеренные поступки всегда приписывают лицемерию, скрытным намерениям и видам своекорыстным, а между тем настоящим лицемерам тепло на свете: и в политике, и в общественных сношениях, и даже - страшно вымолвить - в самой религии они приобретают народность и уважение. Эгоисты и прошлецы действуют мастерски: для них ничего не значат ни лживые уверения в дружбе, ни предложения услуг тогда, когда знают, что в них не нуждаются, ни коварные улыбки кстати, ни изменническое молчание ни вероломные рукожатия - словом, все эти средства обращают они в свою пользу и похищают незаслуженную благосклонность. Вот отчего, при этом несчастном состоянии нашего общества, трудно сохранить себя от увлечения и не притворяться, когда другие притворствуют, не лицемерить, когда вокруг вас лицемерят другие, вот отчего так трудно исполнить заповедь христову: б_у_д_и_т_е_ _м_у_д_р_и, то есть осторожны, _я_к_о_ _з_м_и_я_ _и_ _ц_е_л_и, то есть чисты, _я_к_о_ _г_о_л_у_б_и_е. Согласить осторожность поведения с чистотою сердца: _з_д_е_ _п_р_е_м_у_д_р_о_с_т_ь!".

   И много еще говорено было кой-чего, о чем долго рассказывать. Странное дело! Походяшин никогда не говорит иначе, как вдвоем или втроем; при лишних людях он молчит и кажется человеком очень ограниченным, за какого мне его и выдавали. Он из старинного купеческого звания, был некогда очень богат, но призревал _н_и_щ_а_ и _у_б_о_г_а_ и отдал все в _з_а_е_м_ _б_о_г_о_в_и. Теперь сам немного разве богаче Максима Ивановича, если не считать капитала, скрытого в небесах.

   Петр Иванович испугался, когда я объявил ему, что был у Походяшина. Тотчас пошли расспросы: как, с кем и когда? Но мой Петр Иванович всегда пугается: он испугался до смерти, что мадам Шредер в сочевник пропела мне с глазу на глаз песню; испугался, что я был на смотру невест; испугался немецкого письма, которое получил я из Петербурга, и говорит, что меня в Липецке испортили¹³¹. Не пугается только он, когда, мы бываем у его учениц, девиц Скульских, откормленных двадцатипятилетних пулярдок, которых называет он удивительными невинностями и которые, вопреки своему призванию, хотят непременно попасть в поэтессы или поэтиссы, в Сафо или Дезульер. А сколько бы теперь детей было у этих белых, румяных и дородных поэтесс или поэтисс, если б они похлопотали о своем замужестве! Право, люди не знают настоящего своего назначения!

  

   20 января, суббота.

   В минувший понедельник приехал Николай Петрович Архаров, и я сегодня был у него. Чуть ли старик не сбирается в Петербург. Но зачем? Он человек не нынешней эпохи, в которую _м_и_л_о_с_т_ь_ _х_в_а_л_и_т_с_я_ _н_а_ _с_у_д_е, крут, упрям и властолюбив. Сказывал, что встретил старого своего знакомца, смоленского военного губернатора Степана Степановича Апраксина, который в один и тот же день с ним приехал и, кажется, более не возвратится в Смоленск: хочет пожить на покое. Если этот барин поселится в Москве, то можно ее поздравить с добрым обывателем. Богат-пребогат, фамилия не только знатная, но и заслуженная, дом как полная чаша; своя музыка, свой театр, свои актеры, любит жить на большую ногу, приветлив и радушен - гуляй Москва! Николай Петрович спрашивал меня, часто ли бываю у его брата, Ивана Петровича. Я отвечал, что давно не был. "Дурно, - сказал он, - у него общество всегда хорошее, и тебе полезно, бывать там".

   Приехавший новый танцмейстер Ламираль в прошедшее воскресенье дебютировал с женою и восьмилетнею дочерью в каком-то турецком дивертисменте. Я их не видал, но те, которые видели, хвалят. Только преудивительное дело: в воскресенье дебютировали, а чрез неделю, то есть послезавтра, в понедельник, танцуют они в свой бенефис. Мне кажется, что бенефисы должны даваться в награду за некоторое время службы, а не за один раз прыганья в турецком наряде.

   Я очень понимаю, что талантом можно возвысить свое положение в свете, и ни мало не удивляюсь, если горничная, булочница или швея поступают на сцену, делаются актрисами, певицами или танцовщицами, но чтоб актриса, жена превосходного актера, обратилась добровольно в швею - этого постичь не могу. Однако ж пример перед глазами. Проезжая Кузнецкий мост, я заметил на доме Дюмутье новую вывеску: "Nouveau magasin de modes: Madame Duparay, ci-devant actrice du theatre fransais a Moscou" {Новый магазин мод госпожи Дюпаре, бывшей актрисы французского театра в Москве (франц.).}. Вот куда спустилась рыжая А_р_и_с_и_я!¹³² Sic transit gloria mundi! {Так преходяща мирская слава! (лат.).}

  

   21 января, воскресенье.

   Добродушный хитрец Антон Антонович в самом деле думает, что я ни чем не занимаюсь, кроме театра. Я пришел просить его о выдаче мне студенческого аттестата, а он свое: "А больше учиться-та не хочешь?". - "Не хочу, Антон Антоныч". - "Как Митрофанушка-та: не хочу учиться, хочу жениться?". - "Хочу, Антон Антоныч". - "Небось, туда же в дармоеды-та, в иностранную коллегию?". - "Туда и отправляюсь, Антон Антоныч". - "Ректора-та попроси, а я изготовить аттестат велю. А новые стихи-та Жуковского знаешь?". - "Знаю, Антон Антоныч". - "Ну-ка, прочитай-ка".

  

  

  

  

  

   . . . Поэзия, с тобой

   И скорбь и нищета теряют ужас свой!

   В тени дубравы, над потоком,

   Друг Феба с ясною душей

   В укромной хижине своей,

   Забывший рок, забвенный роком,

   Поет, мечтает - и блажен!

   И кто, и кто не оживлен

   Твоим божественным влияньем?

   Цевницы грубыя задумчивым бряцаньем

   Лапландец, дикий сын снегов,

   Свою туманную отчизну прославляет

   И неискусственной гармонией стихов,

   Смотря на бурные валы, изображает

   И хладный свой шалаш и шум морей,

   И быстрый бег саней,

   Летящих по снегам с еленем быстроногим.

   Счастливый жребием убогим,

   Оратай, наклонясь на плуг,

   Влекомый медленно усталыми волами,

   Поет свой лес, свой мирный луг,

   Возы скрипящи под снопами,

   И сладость зимних вечеров,

   Когда, при шуме ,вьюг пред очагом блестящим,

   В кругу своих сынов,

   С напитком пенным и кипящим

   Он радость в сердце льет

   И мирно в полночь засыпает,

   Забыв на дикие бразды пролитый пот...¹³³

  

   "Полно-та, полно-та! - вскричал мой Антонский, развеселившись,- уж вижу, что знаешь. Когда успеваешь выучивать-та? все с актерками танцуешь-та!". - "Я стихов не учу, Антон Антоныч, сами в память врезываются". - "Ну, а прозу также помнишь-та?". "Помню, Антон Антоныч&