Жихарев Степан Петрович - Записки современника. Дневник студента

зелеными рощами!

  

   12 августа, суббота.

   Во вторник назначен в галерее танцовальный пикник. Это затеи графа Чернышева, к величайшему удовольствию всей липецкой публики, молодых людей и стариков, из которых редкие, вопреки общему мнению, не рады чужой радости и не веселы чужим весельем. Между тем этот пикник нас не очень занимает. У нас ежедневно свои домашние танцы под фортепиано Димлера: сестры, несколько их приятельниц, очаровательная Альбини, беспечный Nemo, веселый трагик Логомах-Кузьмич, двое молодых застенчивых соседей, вальсирующих мастерски, и я на подставу; бал хоть куда; а затем - кто во что горазд!

   Но в этих беспрерывных семейных удовольствиях по временам восстает предо мною угрожающий призрак - мысль о приближающемся отъезде. Что ж! нельзя, чтобы счастье было продолжительным: иначе оно не было бы счастьем. Однако ж, кто знает? для меня в Липецке открылась какая-то новая перспектива: не знаю, куда приведет она, но я исполнен отрадных надежд и твердо решился идти по ней.

   Сейчас я получил твое письмо. Ну не грешно ли церемониться и не сказать прямо: "пришли мне Дурака". Чтобы угодить тебе как можно скорее, отец нынче же посылает нарочного в твое Никольское за Гаврилою, по прибытии которого он немедленно отправлен будет к тебе на почтовых с Дураком N 2.

  

   16 августа, среда.

   Я так недолго здесь пробуду, что надобно забыть об охоте, и потому решился послать к тебе оба NN моих Дураков, с тем что, если б на будущий год мне случилось опять сюда приехать, то ты пришлешь мне одного из них на то время, которое я здесь пробыть могу. Отец снарядил тебе славного верхового горца, которого подарил ему Л. Д. Измайлов, в припадке излишней щедрости. Уведомь, когда и с кем велишь прислать его. Мне кажется, что тот же Гаврик может исполнить и это поручение. Вероятно, ты спросишь: отчего я полагаю быть опять здесь в будущем году? Вот отчего: матушка имеет доверенность к Альбини и чувствует себя лучше здесь, чем в Ивановском; сестрам веселее, а в прожитке большой разницы нет: так же все почти свое - деревня под руками.

   Пикник удался как нельзя лучше: время благоприятствовало; танцовали много; полдник был преизобильный; в заключение пускали небольшой фейерверк. При первой ракете я вспомнил Бранстетеров и любимое их лакомство - лягушек, которых в здешнем озере бездна. Кстати об озере: как жаль, что здесь вовсе нет никаких средств для прогулок по воде: не только шлюпки, но и простой порядочной лодки найти нельзя!

   Историк Гиббон и медик Тиссот имели склонность к какой-то красавице, помнится, леди Фостер, и ревновали ее друг к другу. Разумеется, при каждом их свидании у предмета их страсти не обходилось без взаимных колкостей. Однажды, когда Гиббон, по желанию леди, читал ей отрывки из своей истории, Тиссот сказал ему: "Господин историк, когда леди Фостер занеможет от скуки, слушая вас, я ее вылечу". - "Господин медик, - отвечал Гиббон, - когда леди Фостер умрет от вашего леченья, я сделаю ее бессмертною".

   Нечто подобное случилось со мною.

   Гиббон-Лабат, и Тиссот-Альбини, в порывах своего доброжелательства ко мне, заспорили вчера о той карьере, которую я избрать должен, и о средствах выйти в люди. Альбини говорил, что вообще для успехов в службе мне полезнее будут занятия серьезные и что я должен продолжать учиться; а Лабат утверждал, в качестве француза de la vieille roche {Старого покроя (франц.).}, что все это вздор и что для успехов по службе мне скорее нужна благосклонность общества и особенно женщин. "Но знаете ли вы, генерал, - возразил Альбини, - что ваши советы могут вскружить ему голову, и тогда мне придется лечить его от рассеяния!". - "А знаете ли вы, доктор, - отвечал живой старик, - что когда от ваших советов он будет в чахотке, тогда я, мимо вас, вылечу его рассеянием".

  

   24 августа, четверг.

   Вот тебе последнее мое донесение из Липецка. Мы выезжаем послезавтра или, наипозже, в воскресенье 27 числа, прямо в Москву, не заезжая в деревню. Мои остаются еще здесь на неделю. Все мы, отъезжающие и остающиеся, грустны до того, что даже прогулки наши прекратились. Сегодня сделал я несколько церемониальных прощальных визитов, а завтра сделаю остальные, нецеремониальные.

   Н. П. Архаров сказывал, что война с французами у нас неизбежна, потому что государь, по милосердию своему, верно, захочет помочь немцам; иначе они пропали. Старик читает иностранные газеты и постоянно следит за политическими происшествиями в Европе, а сверх того, и по положению своему имеет случай знать больше других; следовательно, ему можно верить.

   С нами по пути едет до Лебедяни отставной мичман Андреев, довольно бодрый старик и чудак преуморительный. По мнению его, вся природа изменилась теперь к худшему, а люди стали обезьянами. "Господи, воля твоя, что это за господа бывали в старину! - говорит он. - Вот, например, хоть бы взять покойника деда твоего, князя Гаврила Федорыча Борятинского - царство ему небесное - уж подлинно был настоящий барин: человек серьезный, тучный, грузный, бригадир; ходил всегда с натуральною тростью с золотым набалдашником; сюртук носил светлозеленый с красными лацканами и обшлагами - что твоя риза: нынешних три выкроить можно. Бывало, кто хочет ему кланяйся, а он только что кивнет головою; а как задумает в гости к воеводе, либо к какому соседу на храмовый праздник, так сборы-то и пойдут еще с вечера: призовет дворецкого, да при нем и учнет приказывать кучерам: под такой-то _л_а_к_и_п_а_ж такую-то шестерню, а под такой-то такую-то. Сам, бывало, сядет с княгинею в линею на шестерке пегих... А теперь что? ничего, так, стрень-брень. Вот я тебе расскажу, как он встречал из похода сынка своего, князя Михаила, что опосля с ума сошел..."⁸⁰

   Эту историю я не дал рассказывать мичману, потому что мне теперь некогда слушать, да надобно же и приберечь что-нибудь для дороги.

   Если рассказ о нашем дедушке покажется мне сколько-нибудь занимательным, то сообщу его тебе из Москвы. Прости!

  

   3 сентября, воскресенье.

   Мы приехали третьего дня. Петр Иванович обрадовался мне, как родному брату. Он не понимает, что меня могло задержать так долго и как столько времени я мог оставаться в совершенной праздности, и всю вину сваливает на моих товарищей. Я уверяю, что, напротив, всему причиною один я; и это совершенно справедливо, потому что насчет отъезда мои товарищи были всегда в моем распоряжении.

   Между тем говори, что хочешь, а у меня тоска по Липецку; авось не разобьют ли ее лекции, на которые начну ездить с завтрашнего дня. Я пропустил их немного и, при небольшом прилежании, в неделю войду опять в свою колею.

   Говорят, что на роли старухи m-me Lavandaise, игравшей любовниц и даже "Федру" (!!), приехала новая актриса. Надлежало бы взглянуть на нее, но я дал себе слово нынешний месяц не заниматься театром, и разве съезжу посмотреть "Эдипа в Афинах", которого скоро давать будут. Правда, надобно однажды побывать и у немцев, чтоб они не думали, что я их забыл. Роли m-lle Stein заняла m-me Schroder, тоже очень приятная и миловидная актриса, с хорошим голосом.

   Нетерпеливо жду от тебя писем: хочется знать, доволен ли ты мною.

   А знаешь ли, что недорассказанная история о сиятельном предке не без интереса? В этой встрече, которую сделал старик проказнику-сыну, много характеристического. Когда-нибудь я передам ее словами самого рассказчика.

  

   7 сентября, четверг.

   Весь город толкует о войне: ненависть к Бонапарте возрастает, между тем как любовь к государю доходит до обожания и доверенность к нему беспредельна. Не умею выразить тех чувств, которые одушевляют каждого при чтении указа от 1 сентября о рекрутском наборе, в котором государь изволит говорить, что "не может равнодушно смотреть на опасности, угрожающие России, и что безопасность империи, достоинство ее, святость союзов и желание, единственную и непременную цель государя составляющее, - водворить в Европе на прочных основаниях мир - решили его двинуть ныне часть войск за границу и сделать к достижению намерения сего новые усилия".

   Ну, как при этом случае не вспомнить пророческих стихов вдохновенного Державина о государе:

  

   Не на словах ты милосердье

   Покажешь - на делах твоих;

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Посадишь Мудрость ты с собою,

   Велишь ей научать себя,

   Пройдешь с народною толпою -

   Проникнет правда до тебя;

   Ты в мире брань готовить станешь,

   Войну обымешь тишиной.⁸¹

  

   Наконец, вот и письмо твое! Сердечно рад, что ты мною доволен, но зато я не очень доволен собою: занимаюсь прилежно, чтоб управиться с пропущенными лекциями, да туго идет - избаловался.

   Вчера утром ездил я к П. Т. Бородину с письмом от М. А. Устинова для получения 300 руб. в числе денег, следующих отцу за вино.

   Меня ввели в тот самый кабинет, в котором зимою во время бала происходила такая ужасная игра в банк. Откупщик, как видно с похмелья, сидел в кресле, и какой-то домашний эскулап-немец щупал у него пульс: "Фам натать принимаит лекарство. Я пропишет фам габли". - "А как принимать их?". - "На сахар". - "Дурак, брат, немец: я ведь не ребенок". - "Ну, на вода". - "Совсем, брат, дурак. Пей воду сам". - "Пошалуй с водка". - "Ну, так бы и сказал, л_ю_б_е_з_н_ы_й_ _д_р_у_г!".

   Хорош пациент, да и лекарь недурен!

   Штейнсберг говорит, что желал бы сдать свой театр, потому что не хватает здоровья и сил на исполнение двоякой обязанности: директора и актера. Кажется, А. М. Муромцеву хочется попасть в театральные султаны: он крепко увивается около Штейнсберга; но с таким директором театр уйдет недалеко, так же как и он сам недалеко уйдет с театром: все утверждают, что состояние расстроится непременно.

  

   12 сентября, вторник.

   На вопрос Ив. Ив. Дмитриева у приехавшего из Петербурга г. Максимовича, служащего в комиссии составления законов, что делают тамошние литераторы и в особенности Державин, Максимович отвечал, что, "по слухам, он сочиняет какую-то оперу, вроде Метастазия..."⁸² - "Разве вроде безобразия", - возразил Дмитриев.

   Иван Иванович не может скрыть своего сожаления, что величайший лирический поэт нашего времени на старости лет предпринимает сочинения, совершенно не свойственные его гению: пишет и даже переводит трагедии, комедии и оперы в подрыв своей славе, которою Иван Иванович, как старинный его приятель и усердный почитатель его таланта, так дорожит, что желал бы видеть ее неприкосновенною для критики.

   Англоман Н. М. Гусятников много рассказывал о покойном графе Федоре Григорьевиче Орлове, который, по его словам, был человек большого природного ума, сильного характера, прост в обхождении и чрезвычайно оригинален иногда в своих мыслях, суждениях и образе их изъяснения. Например, он никогда не предпринимал ничего, не посоветовавшись с кем-нибудь одним, но терпеть не мог советоваться со многими, говоря: "ум - хорошо, два - лучше, но три с ума сведут". Он уважал науки и искусства, но называл их п_р_и_л_а_г_а_т_е_л_ь_н_ы_м_и; _с_у_щ_е_с_т_в_и_т_е_л_ь_н_о_ю_ же наукою называл одну ф_и_ф_и_о_л_о_г_и_ю, то есть уменье пользоваться людьми и своевременностью, равно как и важнейшим из искусств - искусство терпеливо сидеть в засаде и ловить случай за шиворот.

   Получено известие, что государь выехал уже из Петербурга. Общие усердные молитвы и благословения сопровождают нашего _а_н_г_е_л_а _в_о_ _п_л_о_т_и, как величает его Москва.

   На днях провожали мы в С.-Петербург П. С. Молчанова. Вот распремилый-то человек! Иван Иванович говорит, что он непременно будет статс-секретарем, о чем сказывал ему граф И. П. Румянцев, который рекомендовал его государю. Князь Александр Борисович Куракин и Александр Андреевич Беклешов любят его, как душу. Иван Иванович советует мне держаться этого знакомства, которое может со временем быть для меня чрезвычайно полезным.

  

   16 сентября, суббота.

   Сегодня на французском театре дебют Девремона в пяти пьесах: "Le marquis par hasard", "Le galant Savetier", "M-r et m-me Tatillon", "Le remouleur et la meuniere" и "La Dinde des mains". И следовало бы поехать, но не поеду: в будущем предстоит слишком много удовольствий, а может быть и счастья. Потерпим, reculons pour mieux sauter {Отступим, чтобы лучше прыгнуть (франц.).}. Я теперь бы с удовольствием съездил к Троице-Сергию помолиться угоднику - вот куда меня тянет! Никогда не чувствовал я такой полноты сердца, как теперь: знаю, что без молитвы его не опорожнишь, а для молитвы здесь я как-то рассеян. Непременно в будущую субботу поеду.

   Добрейшие Лабаты приехали из Липецка и завтра отправляются в Петербург. Они сказывали, что Альбини будет сюда к 1 октября и, по желанию матушки, остановится у нас в доме, чего сами они не могли сделать, потому что не хотели пробыть здесь более суток; просили прислать как можно скорее нужные бумаги для определения в службу.

   Говорят, что какой-то Ламберт нашел средство управлять воздушным шаром и обещает произвести опыт в Париже. Он намерен отправиться из Тиволи, спуститься на купол инвалидной церкви и потом отправиться в Версаль и проч. П. И. Страхов уверяет, что это не что иное, как шарлатанство, и состояться не может; но Андрей Чеботарев, великий физик, химик и алхимик, который ни в чем не сомневается и почитает все возможным, утверждает, что он сам добирается уже до этой тайны⁸³. Желаю успеха!

   Москва наполняется помаленьку: на улицах заметно больше движения; но из моих коротких знакомых почти никого еще нет.

  

   19 сентября, вторник.

   А. А. Беклешов получил известие, что граф Платон Александрович Зубов имел счастие 11 числа сего месяца угощать государя в витебском имении своем Усвяте, в самом том доме, в котором останавливалась императрица Екатерина Великая в 1780 и 1786 годах. Граф Зубов так был восхищен пребыванием в его доме государя, что воздвигает памятник, в виде обелиска, с надписью, которой я добыть не мог, хотя она и ходит в английском клубе по рукам. Говорят, что 17 числа государь назначил быть в Пулаве, у князя Чарторижского, который сопровождает его в путешествии. В Пулаве соберется вся польская знать и все известные красотою и любезностью женщины тамошнего края. Государя всюду носят на руках. Отрадно и весело слышать!

   Дедушка видел репетицию "Эдипа" и уверяет, что такой трагедии на русском языке не бывало. Он в восхищении от стихов и от самого содержания трагедии; но игрою актеров не очень доволен. Говорит, что, "кажется, не понимают ролей своих, а вразумить некому: кто в лес, кто по дрова". Представление назначено 27 числа. Очень любопытно видеть Воробьеву в греческом костюме. Слава богу, что играет не Караневичева!

   Теперь уж нет сомнения, что русский театр в будущем году поступит в ведомство императорской театральной дирекции, от которой и назначен будет директор. Актеры чрезвычайно довольны; к довершению их благополучия им объявлено, что все время бытности их в звании актеров будет зачтено им в срок, назначенный для получения пенсионов; следовательно, прежние труды их не пропадут. Драматические авторы также радуются. Я видел Н. И. Ильина и В. М. Федорова, которые утверждают, что теперь драматическая литература в Москве очень оживится и получит настоящие, свойственные ей размеры, потому что всякий сочинитель будет знать, с кем иметь дело.

  

   21 сентября, четверг.

   Вместо субботы отправляюсь к Троице завтра и пробуду там до понедельника, то есть 25 числа, потому что это день праздника преподобного Сергия и митрополит будет отправлять службу собором. Буньковский ямщик подрядился свозить меня взад и вперед за 15 руб., с тем чтоб ехать на тройке, останавливаться в Пушкине для корма не долее двух часов, от Троицы съездить в Вифанию и, наконец, возвратиться в Москву во вторник, не позже 8 часов утра. Дорого, да по крайней мере покойно и без хлопот.

   Воздушные путешествия входят у нас в моду. Вот и еще новый воздухоплаватель, какой-то К_а_ш_и_н_с_к_и_й⁸⁴, объявляет о своем полете и приглашает с собою попутчика; но если с самим Гарнеренем⁸⁵ никто из москвичей лететь не решился, то кто же вверится малоизвестному человеку? Сказывали, что в Петербурге с Гарнеренем летал генерал Сергей Лаврентьевич Львов, бывший некогда фаворитом князя Потемкина, большой остряк, и что по этому случаю другой такой же остряк, Александр Семенович Хвостов, напутствовал его, вместо подорожной, следующим экспромтом:

  

   Генерал Львов

   Летит до облаков

   Просить богов

   О заплате долгов,

  

   на что генерал, садясь в гондолу, ответствовал без запинки такими же рифмами:

  

   Хвосты есть у лисиц, хвосты есть у волков,

   Хвосты есть у кнутов -

   Берегитесь, Хвостов!⁸⁶

  

   Я достал надпись, которая должна быть вырезана на обелиске, сооружаемом графом Зубовым в память пребывания государя в Усвяте. Вот она:

   "Великий государь император Александр I присутствием своим сентября 11 дня 1805 года ознаменовал память двукратного присутствия 1780 и 1786 годов великия государыни императрицы Екатерины II, на сем месте облаготворившей присоединением под державу свою жребий народов отторженных, ныне блаженствую щих".

   Чувства и мысль есть; но мне кажется, что, по важности случая, надпись требовала бы выражений сильнейших в слоге лапидарном.

  

   26 сентября, вторник.

   Трои сутки на ногах, почти не отдыхая. Вчерашнюю ночь всю в дороге, сегодняшнее утро проболтал, рассказывая Петру Ивановичу свои похождения и - ничего не устал: бодр и здоров, как говорят немцы, ganz munter. А отчего? оттого, что все делал по влечению сердца. Чувствую себя довольным и счастливым; на сердце легко. Бог весть, продолжится ли только это состояние сердечного блаженства!

   У Троицы насмотрелся, наслушался и намолился вдоволь. А сколько воспоминаний! Четыре года прошло с тех пор, как при вступлении моем в пансион Ронка матушка возила меня к Троице за благословением преподобного чудотворца. В теперешнюю поездку мне хотелось непременно совершить пелеринаж мой по прежним следам моим. Приехав в пятницу, я начал с молебна, прикладывался к раке угодника, удостоился прикоснуться губами к деревянному гробу его и затем, в субботу, ездил в Вифанию - словом, все исполнил точно так же, как и в первую поездку, по матушкиному указанию. В Вифании встретил митрополита во время его прогулки. Он часто останавливался, подзывал к себе проходящих, раздавал какие-то приказания, вероятно, по случаю наступающего в лавре праздника, и долго разговаривал с семинаристами. Преосвященный Платон показался мне древним Платоном, беседующим в афинской академии с своими учениками; только я уверен, что языческий Платон не был так благообразен и не имел такой силы убеждения, как наш Платон, христианский. Про него, не обинуясь, сказать можно: п_о_у_ч_а_е_т - _я_к_о_ _в_л_а_с_т_ь_ _и_м_е_я_й.

   В лавру преосвященный переехал в воскресенье ко всенощной, а вчера, в день праздника, служил литургию и говорил поучение, которого я, стоя, за теснотою, далеко, расслушать не мог. Стечение поклонников было чрезвычайное: настоящий христианский праздник.

   Эпоха первого переселения из деревень в столицу наступила: многие возвратились уже из подмосковных, теперь потянутся помещики из степных деревень; на днях ожидают Лобковых. Очень желаю видеть востроглазую Арину Петровну: перестанет ли она издеваться надо мною? - Едва ли. Впрочем, теперь пусть забавляется: угар проходит, если уже не прошел совсем.

  

   28 сентября, четверг.

   Дедушка прав: такой трагедии, какова "Эдип в Афинах", конечно, у нас никогда не бывало ни по стихам, ни по правильному, расположению. Последнее достоинство соблюдено в ней от первой до последней сцены - а это главное; стихи бесподобные; действующие лица говорят все свойственным им языком, без чего, впрочем, стихи не были бы и хороши; мысли прекрасные, чувства бездна; есть сцены до того увлекательные, что невольно исторгают слезы; никакой напыщенности: все так просто, естественно - словом, "Эдип" такое произведение, от которого нельзя не быть в восхищении⁸⁷. Театр был полон - ни одного пустого места, и восторг публики был единодушный. Плавильщиков, игравший роль Эдипа, был большею частью хорош, а в некоторых сценах даже превосходен: в 1-м явлении второго действия, когда он узнает, что находится близь храма Эвменид:

  

   Храм Эвменид! Увы, я вижу их: оне

   Стремятся в ярости с отмщением ко мне

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   и проч.

  

   он, кажется мне, слишком горячился, но зато с каким высоким чувством печального воспоминания сказал он следующую тираду:

  

   Гора ужасная, несчастный Киферон,

   Ты первых дней моих пустынная обитель,

   Куда на страшну смерть извлек меня родитель

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  и проч.

  

   или:

  

   Видала ль ты, о дочь, когда извергнут волны

  

  

  

   Обломки корабля?

  

  

  

  Вот жизнь теперь моя!

  

   но верхом совершенства игры его была сцена с Полиником, в которой он точно выказал дарование необыкновенное и был преимущественно превосходен:

  

   Зри руки ты мои, прошеньем утомленны,

   Ты зри главу мою, лишенную волос:

   Их иссушила скорбь и ветер их разнес.

  

   или:

  

   . . . Тебя земля не примет:

   Из недр отвергнет труп и смрад его обымет!

  

   Я не мог хорошо запомнить стихов, потому что плакал, как и другие, и это случилось со мною в первый раз в жизни, потому что русская трагедия доселе к слезам не приучала.

   Зато какой Креон - Колпаков, какой Полиник - Прусаков, какая Антигона - Воробьева и какой Тезей! Правда, Тезей - Злов, туда и сюда: немного холоден, немного на ходулях, по крайней мере не смешон. При следующих стихах, которые произнес он недурно:

  

  

  

  

  

  . . . Мой меч союзник мне

   И подданных любовь к отеческой стране,

   Где на законах власть царей установленна,

   Сразить то общество не может и вселенна,

  

   театр поколебался от рукоплесканий и криков: "браво" и проч. Спасибо нашей публике, которая какова ни есть, не пропускает, однако ж, ничего, что только может относиться к добродетелям обожаемого нашего государя.

   Матушка пишет, что послезавтра должен приехать Альбини и чтоб я приготовил им спокойное помещение и угостил их как можно радушнее и лучше. Об этом мне напоминать нечего: мы с Петром Ивановичем не занимаем и половины дома; следовательно, все остальные комнаты к услугам любезного доктора и распремилой его подруги. Что же касается угощения, то об этом я также давно позаботился: от кислых щей до разных медов и наливок - всего приготовлено вдоволь, а о кушанье нечего и говорить: одних разве фазанов не будет. Сколько бы ни пробыли здесь они, не почувствуют решительно ни в чем недостатка; даже снарядил для них и карету. Итак, милости просим, желанные гости!

  

   1 октября, воскресенье.

   Всюду толки об "Эдипе" и, странное дело, есть люди из числа староверов литературных, которые находят, что какая-нибудь "Семира" Сумарокова или "Росслав" Княжнина больше производят эффекта на сцене, чем эта бесподобная трагедия. Мне кажется, что можно безумствовать так из одного только упрямства. Все лучшие литераторы: Дмитриев, Карамзин, Мерзляков, отдают полную справедливость автору; да и нельзя: труд его достоин не токмо хвалы, но и уважения: до него никто у нас на театре не говорил еще таким языком, и те, которые показывают вид, что предпочитают ему Сумарокова и Княжнина, действуют не весьма добросовестно, потому что хотя и запрещается спорить о вкусах, но это запрещение относится скорее к огурцам и арбузам и прочему, нежели к произведениям ума. Впрочем, и то сказать: если человек иногда может быть вещественно-близорук, косоглаз и даже слеп, то почему ж ему не быть близоруким, косоглазым и слепым и в нравственном отношении? А если допустить это, пословица выйдет справедлива: о вкусах не спорь.

   Как жаль, что Озеров, при сочинении прекрасной тирады проклятия Эдипом сына, не имел в виду превосходных дантовых стихов, которые так были бы кстати и так согласовались бы с положением самого Эдипа, испытавшего на себе все бедствия, им сыну предрекаемые:

  

   Tu proverai si come sa di sale

   Il pane altrui и проч. и проч⁸⁸.

  

   то есть:

   "Ты испытаешь, как солон чужой хлеб и как жестки ступени чужого крыльца, но что еще более для тебя будет тягостным, это - скучное и развратное общество, в которое ты впадешь и которое, несмотря на свою гнусность, неистовство и безбожие, обратится, однако ж, против тебя и посмеется над тобою". В этом сухом и плохом переводе нет и тени тех красот, которые заключаются в строфе божественного Данта, но гений Озерова умел бы облечь этот скелет в надлежащий образ и вдохнуть в него жизнь и движение. Сегодняшний спектакль на Петровском театре, несмотря на воскресенье, отменен, по причине - так гласит афиша - "воздушного путешествия г. Кашинского, предпринимаемого им во второй раз". Хороша причина!

  

   3 октября, вторник.

   Альбини приехали сегодня к обеду и пробудут до 7 числа. Комнатами и устройством помещения чрезвычайно довольны. Обед был превкусный, а с дороги после трехдневной голодухи показался им еще вкуснее. Петр Иванович в восхищении от петербургской красавицы, да иначе и быть не может. У Альбини здесь много дел, и он должен выезжать беспрерывно. Не знаю, буду ли уметь занять милую гостью, которая все это время должна оставаться одна, но, во всяком случае, постараюсь и даже приглашу Снегиря-Nemo летать к нам почаще: он знаком уже с нею и бывает забавен.

  

   5 октября, четверг.

   Вчера ездили в немецкий театр, а сегодня возил гостей смотреть "Эдипа". Милая докторша находит, что мадам Шредер играет русалку не токмо приятнее, нежели в Петербурге мамзель Брюкль {Впоследствии мадам Линденштейн.}, которая хотя имеет и огромный голос, но зато неловка и дурна собою, но даже лучше самой мадам Кафка. От Штейнсберга в восхищении: говорит, что лучше Минневарта видеть невозможно и что он и в Петербурге отличался в этой роли, несмотря на то что Линденштейн, который в фарсах почитается несравненным, играл Ларифари. Между прочим, они сказывали, что главною причиною удаления Штейнсберга из Петербурга было соперничество его с Линденштейном, потому что директор немецкого театра, Мире, передал Линденштейну половину ролей, занимаемых Штейнсбергом. Я никак не предполагал, чтоб Альбини посещали русский театр и видели "Эдипа" уже в Петербурге. Они находят, что Плавильщиков в "Эдипе" превосходнее Шушерина, но что все прочие роли играются в Петербурге гораздо лучше и особенно роль Антигоны, которую исполняет воспитанница театральной школы, Семенова, с необыкновенным талантом.

   Мне хотелось бы свозить гостей моих во французский спектакль в субботу посмотреть две очень хорошие пьесы: "La Femme comme il у en a peu" и "Les Folies amoureuses"; но, к сожалению, они в этот день намерены выехать.

   Получено известие, что талантливая мамзель Штейн вышла замуж за отличного актера, Гебгарда, и принята на петербургский немецкий театр, на котором муж ее занимает амплуа первых любовников. Говорят, что она с каждым днем видимо совершенствуется и что публика принимает ее лучше, нежели мамзель Брюкль в операх и холодную красавицу мамзель Леве в комедиях и драмах. Пастор Гейдеке уверяет, что если семейные хлопоты и заботы не воспрепятствуют ей, она может сделаться первою актрисою Германии.

   Здоровье Штейнсберга чрезвычайно расстроивается, а между тем он всякий раз играет. Сдача театра Муромцеву решена. Хорошо будет управление!

  

   6 октября, пятница.

   Сегодня посещали Альбини многие из здешних почетных медиков. Странное дело! Никто лучше их не знает, что делается в свете, оттого ли, что они, рыская беспрестанно по разным домам, имеют случаи узнавать вообще о всех происшествиях или имеют какие-нибудь особые источники, из которых могут почерпать новости; только им все известно лучше и обстоятельнее, нежели самому князю Одоевскому, который тратит такие большие суммы на содержание своих городских и загородных корреспондентов. Между прочим, гг. медики рассказывали, что вообще во всех сословиях одна речь: "благословения государю, и что, по одному его слову, все бы готовы были - старый и малый, знатный и простолюдин - не токмо жертвовать своим состоянием, но сами лично приняться за оружие и стать в ряды воинов на защиту престола и отечества". Как теперь кстати стих Дмитриева:

  

   Речешь - и двигается полсвета и проч.⁸⁹

  

   Между тем как гости мои были заняты докторами, я воспользовался свободным временем и сделал несколько необходимых визитов, которые должен бы сделать несколько дней назад. Был у тетки Прасковьи Гавриловны, был у твоих Семеновых. Милые кузины наши Вишневские и твои сестры добреют и полнеют, но не молодеют: пора, пора! Но я боюсь, чтобы пора уже не прошла. Заезжал к Лобковым: востроглазая Арина Петровна так же хороша, так же весела и так же насмешлива по-прежнему; и нельзя не любить ее; но четырехмесячное отсутствие и серьезные размышления много меня изменили. К чему могла повести меня эта исключительная привязанность?

  

   8 октября, воскресенье.

   Гости мои выехали из Москвы совершенно довольные мною, дав честное слово, в проезд свой через Москву в будущем апреле, опять остановиться у нас, а осенью ехать вместе в Петербург. Мы с Петром Ивановичем провожали их до Всесвятского, где роспили бутылку шампанского за здоровье ненаглядной Schwester Dorchen {Сестры Дорочки (нем.).}, как она мне под сурдиною велела называть ее, говоря, что это название klingt besser in die Ohren {Приятнее для слуха (нем.).}; а я прибавил: und lautet noch besser im Herzen {И еще приятнее звучит в сердце (нем.).}.

   Только что распростились мы с ними и они хотели садиться уже в карету, как, обернувшись, увидели мы над Москвою преогромное зарево пожара. Долго-долго стояли мы в недоумении, что такое так жарко гореть могло, пока едущий из Москвы почтальон не объяснил, что горит Петровский театр, и, несмотря на все усилия пожарной команды, едва ли она в состоянии будет отстоять его⁹⁰.

   Наконец мы расстались не без взаимного горя:

  

   Jede zarte Blume der Bekanntschaft

   Pflanzt der Trennung Dorn ins Herz, {*} -

  

   {* Нежный цветок знакомства всегда

   насаждает в сердце тернии разлуки (нем.).}

  

   сказали они, и справедливо: бог весть, удастся ли опять встретиться в жизни? Столько непредвидимых случаев, столько неожиданных бедствий! Державин прав:

  

   Сегодня льстит надежда лестна,

   А завтра, что ты, человек? ⁹¹

  

   Петру Ивановичу очень хотелось заехать на пожар, но я решительно отказался: и_з _о_г_н_я _д_а _в_ _п_о_л_ы_м_я! Приехал домой, и вот несколько гекзаметров на немецкую тему Schwester Dorchen:

  

   Смертные в жизни подобны былинкам, брошенным в море:

   Ярые волны их разлучают, там съединяют внезапно,

   Там разлучают опять, и кто знает, на долгое ль время?

   Мило знакомство, но тяжко мгновенье разлуки. Ах! буря

   Жизни может унесть за могилу минуту свиданья!

  

   Не дай бог случиться последнему!

  

   9 октября, понедельник.

   Петровского театра как не бывало: кроме обгорелых стен, ничего не осталось. Жаль, очень жаль! Что теперь будут делать актеры? Куда деваться публике? Время спектаклей только что наступило. Теперь один ресурс - немецкий театр, но, к сожалению, Штейнсберг хиреет не на шутку, и хотя есть новые, очень хорошие сюжеты, особенно в опере, но все эти господа без Штейнсберга, как тело без души.

   Чего иногда ни выдумает народ? Многие находятся в полном убеждении, что театр сгорел оттого, что в в_о_с_к_р_е_с_е_н_ь_е назначено было представление "Русалки", в которой столько чертовщины, что христианину смотреть страшно и в будни, не токмо в праздник. Самые жаркие последовательницы этого мнения две наши соседки: старухи Бушуева и знаменитая башмачница, известная под прозванием р_а_с_к_о_л_ь_н_и_ц_ы. Первой эту глупость простить можно за миловидность дочки ее, Настасьи Васильевны, но другую извинить нечем, потому что работницы ее все, как на подбор, одна другой безобразнее.

   Кстати о Настасье Васильевне. Чем кончится страсть Петра Петровича Свиньина, которую он слишком неосторожно обнаруживает к этой бедной девушке? Она вовсе невинно пострадать может во мнении своих знакомых: наш околоток - царство сплетень. Не раз посылал он ей записки, а наконец, я встретил несчастного воздыхателя под ее окошком: уверял, что дожидается ее появления, чтоб послать ей поцелуй. Что-то уж чересчур глупо! О матери говорить нечего: под носом ничего не видит, но братья могут узнать, и дело не обойдется без истории.

   Намедни какой-то помещик Перхуров, отставной прапорщик и громогласный толстяк, в великом раздражении на французов кричал в Английском клубе: "Подавай мне этого мошенника Буонапартия! Я его на веревке в клуб приведу". Услышав грозного оратора, Иван Александрович Писарев, только что приехавший из деревни, скромный тихоня, спросил у Василья Львовича Пушкина: не известный ли это какой-нибудь генерал и где он служил? Пушкин отвечал экспромтом:

  

   Он месяц в гвардии служил

   И сорок лет в отставке жил,

  

  Курил табак,

  

  Кормил собак,

  

  Крестьян сам сек -

   И вот он в чем провел свой век!

  

   Иван Иванович говорит, что Пушкин и не воображает, какая верная и живая биография Перхурова заключается в его экспромте.

   С удивлением рассказывают, с какою малою свитою государь изволит путешествовать. Его сопровождают не более восьми человек: обер-гофмаршал граф Толстой, князь Чарторижский, генерал-адъютант князь Долгорукий, граф Ливен и Уваров, лейб-медик Вилье, статский советник Убри и камергер принц Бирон.

  

   11 октября, среда.

   Вот что рассказывал генерал Бардаков, находившийся некогда в главной квартире князя Потемкина-Таврического.

   Князь обложил какое-то турецкое укрепление и послал сказать начальствовавшему в нем паше, чтоб сдался без кровопролития; между тем, в ожидании удовлетворительного ответа, приготовлен был великолепный обед, к которому приглашены были генералитет и все почетные особы, к свите князя принадлежащие. По расчету светлейшего, посланный парламентер должен был явиться к самому обеду, однако ж он не являлся. Князь сел за стол в дурном расположении духа, ничего не ел, грыз, по обыкновению своему, ногти и беспрестанно спрашивал, не едет ли посланный. Обед приходил к окончанию, и нетерпение князя возрастало. Наконец вбегает адъютант с извещением, что парламентер едет. "Скорей, скорей сюда его!", - восклицает князь, и чрез несколько минут входит запыхавшийся офицер и подает князю письмо; разумеется, в ту же секунду письмо распечатано, развернуто... Но вот беда: оно писано по-турецки - новый взрыв нетерпения! "Скорее переводчика!". Переводчик является. "На, читай и говори скорее, сдается ли укрепление или нет?". Переводчик принимает бумагу, читает, оборачивает письмо, вертит им перед глазами туда и сюда, пожимает плечами и не говорит ничего. "Да говори же скорее, сдается укрепление или нет?", - восклицает князь в величайшем порыве нетерпения. "А как вашей светлости доложить? - прехладнокровно отвечает переводчик. - Я в толк не возьму. Вот изволите видеть, в турецком языке есть слова, которые имеют двоякое значение: утвердительное и отрицательное, смотря по тому, бывает поставлена над ними точка или нет; так и в этом письме находится именно такое слово. Если над этим словом поставлена точка пером, то укрепление не сдается, но если эту точку насидела муха, то на сдачу укрепления паша согласен". - "Ну разумеется, что насидела муха!" - воскликнул светлейший и тут же, соскоблив точку столовым ножом, приказал подавать шампанское и первый провозгласил тост за здравие императрицы. Укрепление точно сдалось, но только чрез двои сутки, когда паше обещаны были какие-то подарки; а между тем донесение государыне о сдаче этого укрепления послано было в тот же день, когда светлейший соскоблил точку, будто бы мухой насиженную.

   Вот какие дела прежде сходили с рук! Впрочем, князю Потемкину многое извинить было можно за веру его во всемогущество русского народа и премудрость Екатерины. Он был именно тот человек, который, по словам Державина:

  

  

  

   ... взвесить смел

   Мощь Росса, дух Екатерины,

   И, опершись на них, хотел

   Вознесть их гром на те вершины,

   На коих древний Рим стоял

   И всей вселенной колебал!⁹²

  

   14 октября, суббота.

   Шурин Г. Р. Державина, Н. А. Дьяков, показывал несколько его писем и, между прочим, собственноручное его послание, в котором наш бард делает намеки на увольнение Дьякова от должности московского прокурора и как будто утешает его в невзгоде:

  

   Коль с невинных снял железы,

   Ускорил коль правый суд,

   Коль утер сиротам слезы,

   Не брал лихвы, не был плут,

   Делал то, что делать должно -

   И без чина ты почтен и проч. и проч.⁹³