Главная » Книги

Жихарев Степан Петрович - Записки современника. Дневник студента, Страница 4

Жихарев Степан Петрович - Записки современника. Дневник студента


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19

е. Они находились прежде в услужении князя Потемкина, в качестве фейерверк-мейстеров, устроивали потешные огни в Молдавии и Валахии и участвовали в изготовлении знаменитого фейерверка, который был пущен во время известного бала, данного князем в Таврическом дворце64; сверх того они механики, землемеры, инженеры, гидрографы и живописцы. Антона Бранстетера я помню еще с детства, когда он расписывал церковь у соседа нашего, генерала Муромцева, и ежегодно в день именин жены его, 24 ноября, пускал фейерверки, на которые съезжались все окружные помещики и, в том числе, возили меня. Теперь эти Бранстетеры живут на покое, имеют свою лабораторию, снабжают всю Москву и сопредельные губернии потешными огнями и ловят лягушек, употребляя их в продолжение лета в пищу, вместо цыплят. Дешево и вкусно!
  
   28 июня, среда.
   Мы непременно выезжаем в воскресенье, 2 июля, и прямо в Липецк, потому что мои домашние должны быть теперь уже там. Болезнь унесла у меня много времени и осадила меня по крайней мере на месяц. Мы едем целою колониею: Снегирь-Nemo, Литхенс и фортепьянист Димлер, которому в Москве теперь делать нечего: у дольщиков его, Дурновых, летом игры нет, а ученики и ученицы разъехались по деревням. Что, если бы ты мог приехать также в Липецк и пожить на свободе? Но это мечта!
   Сообщаю тебе последнее из Москвы сведение: табель профессорских лекций на будущий университетский курс, о которой ты так заботился для Верзилина. Предчувствую, что недолго слушать мне добрых моих профессоров. Отец, обрадовавшись моему 12 классу, торопит службою.
  
   Физику
   Страхов
  
   Натуральную историю
   Пр. Антонский.
  
   Философию
   Брянцев
  
   Статистику
   Гейм
  
   Эстетику
   Сохацкий
  
   Чистую математику
   Аршеневский
  
   Историю
   Черепанов.
  
   Российское право
   Горюшкин
  
   Теорию законов
   Цветаев
  
   Теорию поэзии
   Мерзляков
  
   Приложение алгебры к геометрии
   Загорский

Н_а _ф _р_а_н_ц_у_з_с_к_о_м _я_з_ы_к_е

   Историю натуральную и сравнительную
   Анатомию
   Фишер
   Естественное и народное право
   Шлецер.
  
   Химию .
   Рейс.
  
   Нравственную философию
   Рейнгард.
  
   Астрономию
   Гольдбах
  

Н_а_ _н_е_м_е_ц_к_о_м

  
   Высокую геометрию
   Иде
  
   Ботанику
   Гофман
  
   Немецкую литературу
   Санглен
  
   Особенные уроки, lectiones privatae, и особеннейшие, privatissimae, зависят от взаимных условий желающих учиться с профессорами.
   Теперь жди от меня писем из Липецка, по-прежнему в ежедневных рапортичках, разумеется, если попадаться будут случаи и люди, о которых стоило бы сообщать тебе; иначе о чем писать, разве только о количестве застреленных уток и прочей дичины? Но я решусь и на это, лишь бы только болтать с тобою.
   Ты не любишь, чтоб тебя благодарили, а потому я и не хочу говорить, сколько я тебе обязан за все про все. Мне кажется, я никогда не расплачусь с тобою... Да, я забыл, что ты не любишь этого слышать! Извини.
  
   8 июля, суббота.
   Солнышко только что показалось из-за горизонта, и мы все четверо сладко дремали в коляске, когда сидевший на козлах человек мой разбудил нас громогласным: "Вон Липецк виден!". Мы проснулись. Первою нашею мыслью было остановиться и несколько промедлить, во-первых, для того чтоб слишком ранним приездом не потревожить домашних, а во-вторых, чтоб дать время Снегирю-Nemo и Адальберту-Литхенсу оправить туалеты свои, потому что будучи великими шематонами, они непременно хотели, при первом появлении своем, произвести благоприятное на незнакомых впечатление. Так и сделали: простояли более часу, потом поехали шагом и к восьми часам ровно явились у подъезда дома Вишневских, в котором наши жили.
   Нечего говорить тебе о минуте моего свидания с домашними, слезах матери и сестер и удовольствии отца: подробности этого свидания могут быть интересны только для меня, а для тебя достаточно знать, что вот уже третий день, как я нахожусь в кругу своих, совершенно довольный и счастливый. Отец радешенек, что я привез немца и щеголяет пред ним немецким языком, когда-то изученным на зимних квартирах в Пруссии, а Литхенс отпускает ему фразы из драматических ролей своих. Матушка не наговорится с Nemo, который поет ей обо мне турусы на колесах; а сестры ухватились за старого знакомца, Димлера, которого, несмотря на усталость, тотчас же засадили за фортепьяно и заставили отколачивать русалочный польский65: "На что так чудесить, к чему куралесить?", - словом, кажется, я всем угодил. Слава богу, свои и чужие - все в восхищении! Тотчас же пошли расспросы, кто любит какое кушанье, чтоб всех равно удовольствовать. Литхенс объявил, что он обожает жареных кур с саладом. "А индеек?", - спрашивает отец. - "В индейках я вкусу не знаю, потому что никогда их не едал", - отвечает Фердинанд. Такое признание всех удивило, и теперь рассказывают за диво встречному и поперечному, что у нас в доме есть немецкий трагик, которому никогда в жизни не случалось есть индеек.
   Снегирь-Nemo успел уже напутать: матушка под величайшим секретом мне объявила, что ей сказывали в_е_р_н_ы_е_ _л_ю_д_и, будто я очень влюблен в известную особу и оттого занемог, и что если это подлинно справедливо, то со временем можно подумать и о свадьбе. "Ну, а если она не пойдет за меня?", - спросил я. - "Ах, батюшка, как же это можно, чтоб за тебя нейти?".
   Хорошо, если б все так думали обо мне, как добрая моя мать: а еще лучше, если б я сам о себе так думал! Карамзин говорит:
  
   Блажен не тот, кто всех умнее -
   Ах, нет! он часто всех грустнее;
   Но тот, кто, будучи глупцом,
   Себя считает мудрецом!66
  
   Ita est {Верно (лат.).}.
  
   16 июля, воскресенье.
   Я познакомился со всеми почти приезжими больными и нашел, что они, за весьма немногими исключениями, все, слава богу, здоровы и, кроме того, необыкновенно любезны и приветливы. Граф Григорий Иванович Чернышев, старик князь Иван Сергеевич Гагарин, Иван Петрович Тургенев67, отец наших студентов, - умные, ученые и добрые люди. Николай Петрович Архаров, бывший некогда московским губернатором или обер-полицеймейстером, - право не знаю - cordon bleu {Голубая лента (орден Андрея Первозванного, франц.).}, родной брат Ивану Петровичу, добродушному и ласковому моему патрону68. Николай Петрович не похож на брата: тучный, серьезный и, кажется, холодный старик. Камергер князь Голицын, проживший в продолжение весьма короткого времени сорок тысяч душ и вследствие того уступивший жену свою графу Разумовскому69 и теперь живущий небольшим пенсионом, который производят ему племянники его князья Гагарины, - очень образованный, любезный и веселый человек. Генерал Яков Петрович Лабат де Виванс, бывший при покойном императоре кастеланом Михайловского замка, старинный гасконский дворянин, семидесятилетний юноша70, с премилыми добродушными и говорливыми, хотя и некрасивыми дочерьми, охотницами до споров и, что удивительно, до возражений; Н. Н. Сандунов с женою-красавицею. Из молодых же людей, приехавших лечиться от здоровья, находятся твои знакомцы: князь С. Г. Щербатов, А. В. Новосильцев, Н. Д. Нарышкин, Зотов и много других.
   Директором вод Ив. Ник. Новосильцев, родной брат статс-секретаря государева, Николая Николаевича, добрый и приветливый человек. Петербургский доктор А. А. Альбини71, любимейший ученик знаменитого Франка, находящегося теперь в качестве лейб-медика при государе, состоит официальным при водах врачом. Жена его, дочь известного в Петербурге медика Эллизена, необыкновенная красавица... что я говорю "красавица!", нет, существо неземное, какая-то гурия, пери!
   Все общество по утрам собирается в галерею, устроенную при источнике. Здесь условливаются об обедах, вечеринках и других parties de plaisir {Развлечениях (франц.).}. Сад вокруг галереи только что начинает разводиться. Со временем место может быть прекрасное, но и теперь Липецка в сравнении с тем, что он был за пять лет назад, узнать нельзя. Город разрастается и выстроивается не по дням, а по часам.
   Много встретил я таких знакомых, которые знали меня в ребячестве, и между прочим старого городничего Петра Тим. Бурцова72, живущего теперь лет пятнадцать на покое, отличного человека, у которого дочери такие неблагообразные, но зато добрые и премилые. Старик огорчен поведением единственного сына, гусарского поручика {Того самого, к которому Денис Давыдов написал известное послание: "Бурцов йора, забияка", и проч. Позднейшее примечание.73}, доброго будто бы малого, но величайшего гуляки и самого отчаянного забулдыги из всех гусарских поручиков. Встретил также и доброго Ив. Ник. Лодыгина, прекрасного человека на всякое дело и безделье; с ним неразлучно воспоминание о родном дяде его, Петре Лукиче Вельяминове, друге Николая Александровича Львова и Алексея Николаевича Оленина, одном из ближайших по сердцу людей Г. Р. Державину. В послании своем "К Музе", исполненном очаровательной меланхолии, несмотря на жесткость некоторых стихов, певец Фелицы называет его любителем муз и оплакивает его отсутствие в числе четырех друзей своих:
   . . . Где Хариты?
   И друзей моих уж нет:
   Львов, Хемницер в гробе скрыты,
   За Днепром Капнист живет;
   Вельяминов, муз любитель,
   Согнут горестьми в дугу
  
  
  
  
  
  
  и проч.74
  
   Наконец увидел я и еще старого знакомца и баловника моего, Ив Егор. Штейна. Он по-прежнему здесь лесничим, по-прежнему добряк, по-прежнему не выпускает изо рта трубки, по-прежнему воображает себя великим знатоком в музыке и теперь беспрерывно у нас и впился в Димлера. Обязательный человек! Узнав, что у меня нет охотничьей подружейной собаки, он тотчас же подарил меня двумя преогромными польскими лягавыми псами, которым кличка: Дурак N 2 и Дурак N 3. Дурак же N 1 у него заветный. Я не утерпел и в тот же день попробовал их в поле. Эти дураки умнее многих умных: послушны, вежливы, плавают как рыба и чутье диковинное; добротою своею они напоминают мне моего Трезора. Здесь не постигают, как решился Иван Егорович подарить мне таких собак, от которых даже и щенка никто у него допроситься не мог, и не знают, чему приписать такое великодушное пожертвование.
  
   18 июля, вторник.
   Между тем как все общество, прогуливаясь по галерее и около источника, наполняло желудки свои вонючею влагою, большею частью пополам с парным молоком, Н. Н. Сандунов подсадил меня к себе, чтоб потолковать о литературе: стихах и прозе, о поэтах и прозаиках. Я всегда полагал, что Николай Николаевич, несмотря на свое юридическое призвание, любил литературу и особенно театральную, чему доказательством служат его разные пьесы, которые мы разыгрывали на пансионском театре, не говоря уже о капитальном переводе шиллеровых "Разбойников", но никогда не думал, чтоб он сам был стихотворцем. Он прочитал мне свою песню под названием "Денежный мешок". Стихи нехороши и, сверх того, есть куплеты de tres mauvais genre {Очень дурного вкуса (франц.).}, например:
  
   Чернобровы, белокуры
   Не откажут ни одна:
   Денег не клюют лишь куры,
   А любовь до них жадна
  
  
  
  
  
  и проч.
  
   Но со всем тем сенатский обер-секретарь-поэт - явление замечательное и отрадное. Говорят, что при покойной императрице в числе обер-секретарей было много литераторов и, между прочим, Иван Хмельницкий, издавший "Зримый свет в лицах", книгу с картинами, составлявшую отраду детей от 7 до 10-летнего возраста75 и мою, и Федор Эмин, автор комедии "Знатоки"76, в которой так смешон астроном, открывший новое созвездие _С_о_б_а_к_и_ и так логически и важно отвечающий тем, которые сомневаются в его открытии:
  
   Коль есть в планетах раки,
   Так почему ж не быть там и моей Собаки?
  
   У источника я познакомился с одним израненным, или, вернее, изрубленным в котлету майором Ф. А. Евреиновым, страстным охотником до книг и литературы, но литературы отсталой, то есть семидесятых годов. Он бредит Вольтером, Дидротом, Гельвецием и прочими энциклопедистами и вне их сочинений не находит ничего заслуживающего внимания и уважения. Пресмешной! Я части пробовал разуверять его насчет этих философов, которых сочинения никогда не наполнят так души и не утешат сердца, как задушевные стихотворения Шиллера и многих других авторов - куда тебе! Глаза нальются кровью, пена у рта; не даст слова выговорить. "Да читали ли вы что-нибудь, кроме ваших фаворитных писателей?".- "Не читал и читать не хочу и не буду". Изволь с ним спорить!
   Нельзя довольно налюбоваться милою докторшею. Что за прелестная женщина - простая, веселая, без всякого жеманства! Она бывает ежедневно у нас, и муж доволен, что она подружилась с нашим семейством и остается у нас иногда по целым дням, потому что ей не скучно, а, может быть, он и рад прятать свое сокровище под крыло матушки. Чужая душа - потемки.
  
   20 июля, четверг.
   Я решительно в восторге от своих Дураков: эта команда, конечно, не слишком вострая и проворная, но умная, терпеливая и верная. Если они уже раз почуяли что-нибудь, то следуйте за ними смело: они приведут вас прямо к птице и стоят на месте как вкопанные. Честь и слава утешителю моему, Ивану Егоровичу! Отец, по просьбе матери, подарил ему славного верхового донца, в котором он нуждался. Не хотел брать, насилу упросили. Чтоб дать тебе понятие об изобилии дичи в здешних окрестностях, скажу только одно, что вчера в два ружья с охотником Павлом, которого ты знаешь, мы убили более пятнадцати пар разнородной дичи, не считая тех частых п_у_д_е_л_е_й, которые я давал, к великому изумлению и неудовольствию дурацкой моей компании; сверх того, какая приятная охота, нет мокрых, трясинных болот, по берегам огромного озера растут камыш и осока: удобно подкрадываться под птицу; река, кусты и вокруг зелень и ковыль: всякую птицу найдешь, большую и малую, от кряквы до чирка, от кроншнепа до гаршнепа. Дорожные спутники мои не ездят со мною на охоту, говоря, что им и без того весело и что они не хотят сами ни п_а_р_и_т_ь_с_я, ни ж_а_р_и_т_ь_с_я, а довольны тем, что по моей милости для них н_а_п_а_р_я_т_ и _н_а_ж_а_р_я_т.
   Завтра граф Чернышев дает un gouter dansant {Завтрак с танцами (франц.).} в галерее для всей липецкой публики, пьющей и непьющей. Мне кажется, это один из самых любезных людей в свете - умный, острый, приветливый; а как образован, какой дар слова! Надобно видеть, как занимаются своим туалетом местные красавицы. Monsieur Lebourg, плутоватый француз, продал почти все свои модные товары, а сверх того спустил содержателю галерейного буфета Приори для графского gouter рублей на 300 разных вин, которых у Приори не случилось. Стол заказан ему на сто человек; но на столько персон у него не достанет серебра, которое пополнится присылкою из разных домов.
   Здесь находится для сбора на какой-то монастырь один иеромонах, отец Павлин, человек весьма замечательный. Отроду ему, должно быть, лет 35, но какой ум, какой мастер говорить, какое приличие во всех движениях и поступках и ко всему этому - совершенный красавец! Он, конечно, стоял бы высоко в своем звании, если б был из ученых, то есть схоластик; впрочем, знаний практических он имеет слишком достаточно. Есть и еще собиратель, но совершенно в другом роде: этот еще не монах и почитает себя недостойным ангельского образа. Он по временам находится как будто в каком-то исступлении и нередко предрекает многим будущее. На днях он сказал что-то матушке, которая очень уважает его.
  
   23 июля, воскресенье.
   Графский gouter dansant был чудесный - без всяких затей, изобильный, веселый. Ели, пили и танцевали с 5 часов до 12; протанцевали бы и всю ночь, если б не запрещали того правила, учрежденные для больных. Немцы мои не сходили с паркета, и особенно германо-русс Nemo вальсировал без устали. Я так увлекся общею веселостью, что, несмотря на свою неловкость, несколько раз вальсировал с мадам Альбини, которая танцевать любит. Что это за женщина - прелесть! Добрейшие demoiselles Labat, которые с нею давно знакомы, потому что отец ее, Эллизен, был у них домашним врачом, сказывали, что она прежде не была так хороша, но что теперь она так прелестна, что другой подобной они не знают. Сегодня мы едем с ней прогуливаться верхами.
   Когда гости уселись за стол, распорядитель праздника, Приори, сделал им сюрприз: с полным оркестром, принадлежащим помещику Дегтереву77, он, в качестве итальянца, suppose toujours chanteur {Т. е. обязательно певца (франц.).}, пропел, или, вернее, проревел арию из оперы "Gantatrice Villane" в русском переводе. Ну, уж ария!
  
   Все женщины - сирены!
   Страх любят перемены;
   Молоденьки девицы,
   Замужни и вдовицы -
   Все на один покрой:
   И муж глаза закрой.
   Мужья! не горячитесь;
   А если взбеленитесь,
   В ревнивцы посвятят;
   А там... не горячитесь,
   Рога то возвестят!
  
   Я думал, что это перевод нашего обыденного общества, а вышло напротив: Н. Н. Сандунов сказывал, что это перевод нашего почтенного А. Ф. Мерзлякова, сделанный по заказу смоленского генерал-губернатора С. С. Апраксина, у которого есть домашняя опера и будто бы отличный доморощенный буф, Иван Гаврилович Гуляев {Гуляев по смерти Воробьева в конце 1808 г. был вызван на петербургскую сцену и занял его роли. Но какая разница! Позднейшее примечание.}, ученик капельмейстера Мориани. Попался же Алексей Федорович! Теперь есть средство отомстить ему за насмешки над нами с Петром Ивановичем. Эта ария так похожа на романс Бородулина:
  
   Все женщины - метресы,
   Престрашные тигресы,
   На них мы тигры сами
   С предлинными усами, -
  
   что, кажется, вылилась с одного пера.
   Я, кажется, писал к тебе обо всем и о всех, а забыл упомянуть об одном из замечательнейших персонажей: эта особа - секретарь директора, тит. сов. Иван Кузьмич Киселев, ростом с версту, имеющий притязания на красоту, bon ton {Хорошие манеры (франц.).} и политическое значение, а впрочем, кажется, очень добрый малый. Я часто подслушиваю его в объяснениях с дамами; но третьего дня напал на такие выходки, что из рук вон! Например: одна дама, довольно полная, жаловалась на жар и духоту, и он говорит ей: "Вам жарко, а каково же мне? Вы согреваетесь одним солнцем, а я (глубокий вздох) двумя!". Другая из туземок, также плотная, объявляет, что больше танцовать не станет, потому что очень устала, а он умильно возражает: "Не верю: сильфиды уставать не могут!". Наконец совсем зарапортовался. Подсев к премилой княжне Кат. Иван. Гагариной, у которой, буквально, пре-к_р_а_с_н_ы_е волосы, хотя, впрочем, длинные, густые и вьющиеся, он начал восхищаться цветом ее лица, выхваляя его белизну, нежность и проч. Та все молчала и только улыбалась; но когда отпустил он фразу: "Вы точно лилия, окруженная золотым, лучезарным сиянием!", бедная княжна не выдержала. "Ах, Иван Кузьмич! - вскричала она, - не можете представить себе, как вы нам всем надоели!", и ушла от докучного кавалера.
   Давеча, после обедни, которую отправляли в приделе собора, потому что в главном храме ставят иконостас, я зашел посмотреть на работы и познакомился с живописцем Трофимом Федоровичем Дурновым, которому они поручены и который сам писал все образа. Вот оригинал! Он был крепостным человеком графа Воронцова, учился долго в Академии художеств, за успехи в живописи отпущен помещиком на волю и женился на своей натурщице. С роду не видывал такого бахвала, хотя и знаком со многими п_с_о_в_ы_м_и _о_х_о_т_н_и_к_а_м_и. Он показал мне запрестольный образ "Снятия со креста", разумеется, скопированный с какой-нибудь гравюры, и восхищался им удивительно забавно. Счел ли он меня каким-либо невеждою в живописи или в самом деле убежден в своем превосходстве, только утверждал преважно, что "Рубенс - мазилка, а Каррачи, также писавший "Снятие со креста", в ученики ему не годится". Я слушал разиня рот, не зная, что и отвечать ему; однако ж осмелился спросить: "А что вы скажете о Рафаэле?". - "Ну, Рафаэль, - отвечал он с миною знатока, - конечно, живописец хороший; иной раз пишет хоть бы и нашему брату!". Ах, господи, я полагал, что этот Дурнов пьяница или сумасшедший - ни того, ни другого: решительно ничего хмельного в рот не берет, примерной аккуратности и самый попечительный отец семейства. После поставки иконостаса он едет опять в Петербург писать картину на звание (будто бы) профессора. Если буду в Петербурге, непременно отыщу чудака: это сущее золото!
  
   25 июля, вторник.
   Вчера утром с час сидел я у Н. П. Архарова. Я виноват пред ним: он не так угрюм, как в первый раз мне показался, напротив, довольно разговорчив и сообщителен. Сколько раз я давал себе слово не поддаваться первому впечатлению - и всегда попадал впросак. Старик много видел и испытал в жизни; беседа с ним любопытна и поучительна. У него собралось человек пять посетителей, и он много рассказывал нам анекдотов о себе, о прежних вельможах, о великолепии, которым они себя окружали, о благодетельных распоряжениях правительства касательно эмигрантов во время французской революции, о вспомоществованиях, которые им делали, о способах, какие употреблялись к прекращению необыкновенного распространения фальшивых ассигнаций, и проч. и проч. "Но знаешь ли ты, - спросил он меня, - историю твоего деда с отцовской стороны?
   Если не знаешь, так я когда-нибудь тебе ее расскажу; а теперь, покамест, будет с тебя и одного анекдота". Тут он рассказал нам, как по увольнении графа Румянцева от командования армиею, дедушка, который был одним из любимейших его полковых командиров, попал в немилость князя Потемкина и по этому случаю определен вятским губернатором; а чтоб не было ему с_к_у_ч_н_о, то и трое детей помещены в Вятскую же губернию на разные места, и в том числе отец мой определен советником казенной палаты. (Хороша немилость!). Недели через две по прибытии деда на губернаторство в Вятку, он как-то случайно узнал, что у одного из богатейших тамошних купцов умерла жена, замучившись родами, но что смертных признаков нет, и тело, несмотря на летнее, довольно жаркое время, оставалось невредимым, а между тем церковно-служители и все те, которым назначалась большая сумма денег в раздачу на поминовение и подаяния, спешили пышными похоронами. Дед послал лекаря разведать о том под рукою и осмотреть тело; но лекарь явился к осмотру вооруженный анатомическим ножом, как будто имел приказание анатомировать тело. Все знают отвращение нашего русского народа от этой операции, и потому лекаря одаряли, с тем чтоб он удостоверил в действительной смерти усопшей. Он так и сделал, и потому умершую отнесли в церковь, отпели, заколотили гроб, вынесли и хотели уже опускать в могилу, как вдруг является дедушка со свитою, приказывает немедленно вытащить гроб и отколотить его; сам, к ужасу предстоявших, вскрывает крышку, снимает покрывало, вглядывается в лицо умершей и, призвав всех медиков и лекарей, каких только могли отыскать в городе, объявляет им решительно, что если они не оживят умершей, то он того лекаря, который послан был от него для осмотра тела, как убийцу, самого закопает живого в могилу, а прочих велит судить как соучастников в убийстве, и вместе с тем приказывает городничему приставить к ним караул и не давать им ни пить, ни есть, покамест они не воскрестят умершей. "Что ж ты думаешь? - заключил Николай Петрович, - ведь умершая-то ожила, разрешившись мертвым младенцем! Но с тех пор деду твоему житья не было: кто бы в губернии ни умер - к нему гонец с просьбою от родных умершего: "Прикажи лекарям оживить покойника". Кто просит о родителях, кто о детях; не случалось только, чтоб мужья просили о воскрешении жен; а что всего страннее, что отказ твоего деда не считали отказом по невозможности исполнения, но по нежеланию. С тем он и вышел в отставку, что не мог разубедить в своем всемогуществе. А если пошло на воспоминания о твоих стариках, то знаешь ли, что за человек был прадед твой, Абрам Иванович Спешнев, которого данковское имение теперь принадлежит твоей матери и о котором, вероятно, она тебе сказывала? Он был отставной майор и добился этого чина, никогда не выезжая из-за межи своего села Ивановского, в котором и умер, имея более 80 лет от роду. Добрый и честный был человек, но такой чудак, каких теперь и в Англии, земле чудаков по преимуществу, более не сыщешь. У него была, во-первых, страсть крестить детей, которых для того свозили к нему десятками из соседних городов и всех окружных селений, потому он был довольно щедр на дары своим крестникам: давал им по рублю денег и снабжал ризками. В особенности же любил быть воспреемником у духовных лиц и каждому крестнику из этого звания жаловал на зубок по десятине земли, так что при кончине его вся дача вашего села Ивановского, как слышал я, изрезана была на сотню участков. К счастью, все это по-тогдашнему делалось на словах, и бабка твоя, войдя после него в наследство, оставила землю за собою, а владельцев вознаградила небольшими деньгами; но главное-то заключалось в том, что он в уезде всех перероднил между собою до такой степени, что лет 25 спустя после его смерти не находилось женихам невест и невестам женихов. Другую страсть имел он к голубям и белым иноходцам (на которых, однако ж, никогда не езжал), и по этому случаю рассказывали о нем преуморительные анекдоты. Например: конюхи и голубятники его, состоявшие из самой продувной дворни, зная простодушие своего барина, не пропускали ни одного праздничного дня, чтоб не выманить у него или вина, или молока, или пшеничной муки и проч., под предлогом, что все это нужно для его фаворитных животных. "Прикажите отпустить вина". - "А на что, братцы?". - "Да надобно вспрыснуть голубей: что-то запечалились, летать не станут", и отказа не было. "Прикажите отпустить ведра два молока". - "А на что столько?". - "Да надобно вымыть иноходца?". - "А воды-то в Вязовке мало?". - "Да нельзя, кормилец: иноходец белый, так водой замараешь". - "Так бы и сказали; ин возьмите"".
   У Фердинанда Литхенса завелись шуры-муры: он нашел себе здесь Луизу, которой он очень нравится, и распивает с нею лимонад, разумеется, без яду, отпуская преуморительные тирады; a Nemo прикомандировался к сестрам: они не расстаются с ним и делают из него, что хотят: выводят ему усы, водят его в бумажном колпаке, одевают в женское платье, а намедни заставили его ездить на конюшенном козле верхом по двору. Все это исполняет он с удовольствием - и совершенно счастлив!
   Я продолжаю охотиться только по вечерам, когда спадет жар; утра же провожу в галерее или у кого-нибудь из знакомых. Время летит быстро, незаметно: того и гляди, что меня скоро выпроводят отсюда. Но покамест я здесь, не хочу и думать о грустной минуте отъезда. Мне приходит иногда желание съездить в Задонск, который так близко отсюда: что-то неизвестное тянет меня поклониться гробу преосвященного Тихона, искреннего друга покойных деда и бабки моих и настоящего уврачевателя сердечных и душевных их скорбей и болезней. Мне стоит только заикнуться о том матушке, так она сама не даст мне покоя и будет торопить отъездом, а между тем не хочется оставить и Липецка. Впрочем, на поездку нужно не более двух суток.
  
   1 августа, вторник.
   Пелеринаж78 свой кончил я в трои сутки и чрезвычайно им доволен, несмотря на нестерпимый жар и ужасную пыль, которые меня сопровождали во всю дорогу. Как человеку бывает легко, когда он исполнит обязанность, принятую им на себя волею или неволею, точно душа из заперти выпускается на волю.
   Во время трехсуточного отсутствия моего в здешнем обществе не произошло никакого изменения, и нового ничего нет, кроме того, что Ив. Куз. Киселева, наконец, короче узнали, и теперь ни барыни, ни барышни не бегают уже от его комплиментов, а, напротив, напрашиваются на них. После лучезарного сияния, которым попотчевал он княжну Гагарину, иначе и быть не могло: "Les sots sont ici bas pour nos menus plaisirs" {В этом мире глупцы существуют для того, чтобы нас увеселять (франц.).}, - говорит граф Gresset 79 - Чернышев. Только воля их, а мой Трофим Федорович, серьезно убежденный и еще серьезнее убеждающий, что Р_а_ф_а_э_л_ь _ж_и_в_о_п_и_с_е_ц _х_о_т_ь _б_ы_ _е_м_у _п_о_д_с_т_а_т_ь, стоит десятка Киселевых. Я, наконец, залучил к себе этого Трофима Федоровича и нахожу, что вне круга своего искусства он очень неглупый и дельный человек. К сожалению, он почти не выходит из этого круга; теперь начал говорить, что какой-то новый живописец, Егоров, недавно приехавший из чужих краев, может быть, со временем заменит его.
   Ну, не премилые ли люди эти все Лабаты, и старик со старухою, и добрые болтливые его дочери? Как-то услышав от матушки, с которою крепко подружились, что ей бы хотелось записать меня в иностранную коллегию, они тотчас же поручили зятю своему, Ив. Петр. Эйнбродту, лейб-хирургу императрицы Марии Федоровны, чтоб немедленно хлопотал об определении меня в коллегию, и сегодня, когда я пришел благодарить их и объявил, что я еще не уволен из университета и не имею аттестата, они мне сказали, "что это ничего не значит", что пусть Эйнбродт все подготовит, "et quand vous recevrez vos papiers vous viendrez a Petersbourg tout droit chez nous et vous serez inscrit au College dans l'espace de 8 jours" {А когда вы получите свои бумаги, вы приедете в Петербург прямо к нам и будете через неделю записаны в Коллегию (франц.)}. Альбини утверждает, что Эйнбродту легко это сделать, но что и он, с своей стороны, желал бы оказать мне услугу и для этого предлагает, по получении мною в будущем марте университетского аттестата, прислать его с другими нужными бумагами прямо к нему; что он уже отдаст их Эйнбродту и вместе с ним похлопочет, чтобы меня определили в службу заглазно, и затем вот что говорит он: "Et comme a la fin du mois d'avril, je devrai probablement revenir a Lipetzk, alors ne serait-il pas possible d'arranger les choses de maniere, que vous puissiez partir pour Petersbourg ensemble avec moi, apres la saison des eaux, car je serai enchante d'etre votre Cicerone dans une ville, que vous ne connaissez pas encore et de vous faciliter les moyens de faire des bonnes connaissances" {А так как в конце апреля мне, вероятно, придется вернуться в Липецк, то нельзя ли устроить так, чтобы после лечебного сезона вы могли отправиться в Петербург вместе со мной: мне будет очень приятно быть вашим путеводителем в неизвестном еще вам городе и облегчить вам приобретение хороших знакомых (франц.).}. Боже мой, да это такое счастливое стечение обстоятельств, которого я никогда не смел надеяться и за которое не знаю, как благодарить провидение.
   И. Н. Ладыгин недаром племянник П. Л. Вельяминову, "муз любителю", как называл его Державин, и не напрасно он был домашним человеком в поэтическом кругу Н. А. Львова. Он сам пишет недурные стихи, хотя по скромности и не любит всякому читать их; во всех его стихотворениях проявляется мысль и чувство и эти достоинства могут извинить в них некоторую неопределенность выражений и неправильность в словоударении. Из числа этих стихотворений мне понравилось одно, под названием "Соловей на могиле певицы", написанное вот по какому случаю. Лет двенадцать назад автор был страстно влюблен в К. П. С, милую и образованную девицу, которая любила музыку, как он любил ее, т. е. без памяти, имела прекрасный, обработанный голос и пела с большим чувством. К несчастью, эта девица неожиданно умерла и погребена в деревне у церкви, на родовом кладбище. Спустя несколько лет после ее смерти Ладыгин, проезжая поздно вечером мимо кладбища, услышал соловья, распевавшего на одной из берез, окружавших церковную ограду, и вот этот соловей сделался сюжетом следующей элегии:
  
   Что так громко, соловей,
  
  Стонешь над могилой,
   Где соперницы твоей
  
  Прах почиет милой?
  
   Иль ты хочешь, соловей,
  
  Ночи в час унылой
   Звучной песнею твоей
  
  Разбудить прах милой?
  
   Песня сладостна твоя,
  
  Но стократ нежнее
   Раздавалась песнь ея,
  
  Слаще и милее!
  
   Песня девы молодой
  
  В сердце западала,
   Как воздушной арфы строй,
  
  Душу проникала.
  
   Много, много вас, певцов,
  
  С весною прибудет,
   Но весна почившей вновь
  
  К песням не разбудит!
  
   Голос смолк, погаснул взор,
  
  Здесь она отпела
   И к певцам бесплотным в хор -
  
  В небо улетела!
  
   "Поверите ли, - говорил мне Ладыгин с слезами на глазах, - что эти стихи вылились у меня из души тут же, в самую минуту, как я проезжал мимо церкви, возле которой погребена первая и последняя любовь моя?". Верю!
  
   6 августа, воскресенье.
   Вот сегодня ровно месяц, как мы приехали сюда, а мне кажется, что я здесь только со вчерашнего дня - так незаметно пролетело все это время. Нам и в голову не приходило бы возвращение в Москву, если б не письма Петра Ивановича, которые постепенно приучают нас к идее оставить Липецк: с 17 числа начнутся курсы профессорских лекций и, по совести, я должен бы поспешить к их началу. Но что делать? Бывают такие обстоятельства, которые разрушают самые благие намерения. Я отвечал П. Ив-чу, чтобы прежде 1 сентября он меня не ждал.
   Сегодня разгавливаются яблоками. Из окрестных селений навезли груды этих плодов, так что не знают, куда с ними деваться. Приезжим запасать впрок их нельзя, а у коренных липецких жителей свои сады. Чтоб помочь бедным крестьянам в сбыте их произведений, на который они с такою уверенностью рассчитывали, мы решились собрать подпискою некоторую сумму и скупить привезенные яблоки. Так и сделали: все охотно давали деньги, даже и сам скупой Бологовский предложил пять рублей в коллекту без всякого приглашения красавицы Альбини, которой принадлежит эта филантропическая идея. Но что же делать с таким количеством яблок? Волшебница и тут нашлась: она решила собрать со всех дворов детей, мальчиков и девочек, и также пригласить дворовых людей из свиты приехавших на воды господ и разделить им скупленные фрукты. Исполнителями этого распоряжения были Nemo и Кузьмич, который, утратив имя и оставшись при одном отчестве, решительно делается дамским фаворитом и несет такую гиль, что перещеголял и самого Бородулина. А что ты скажешь про милую коллектрису? Как добрая душа пользуется всеми случаями, чтоб сделать доброе дело!
   Один из здешних старожилов, горный чиновник Матвеевский, у которого теперь в заведывании небольшие остатки бывшего здесь некогда огромного чугунного завода, желая удивить нас своим хозяйством, принес огромное яблоко, около двух фунтов весом, и рассказывал способ, какой употреблял он для произведения плода такой чудной величины. Для этого он выбирал молодое и сильное деревцо во время его цвета и, не допуская цвет до завязи, общипывал его весь, кроме трех или четырех цветочков, которые и оставлял цвести до тех пор, покамест сделается в них завязь. Из этих трех или четырех завязей он уже выбирал самую полную и сочную и, оставляя ее одну, уничтожал другие. Этим способом производил он всех родов плоды необыкновенно крупные. Матушка не хотела отстать от опытного садовода и снабдила его огромным домашним арбузом, слишком в пуд весом, прекраснейшего вкуса.
   На вопрос мой: откуда брали дрова для чугунного завода, когда вокруг Липецка я не видал ни одного крупного дерева, Матвеевский мне сказал, что все пространство за озером, которое с горы теперь представляется пустынею и простирается верст на 20 до самого селения Ольшанки, было некогда непроходимым бором, в котором водились медведи и россомахи, и что он сам даже запомнит много лесов по ту сторону озера; что причиною истребления этих лесов в такое непродолжительное время была прежде неумеренная, сплошная рубка дров для завода, без разделения на лесосеки, а после неограниченное попущение всякому рубить сколько душе угодно. Жаль! Какой, думаю, великолепный был прежде вид с горы, когда это бесподобное озеро окаймлялось густым лесом и эта теперешняя липецкая Ливия отенялась

Категория: Книги | Добавил: Armush (20.11.2012)
Просмотров: 529 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа