Жаколио Луи - Затерянные в океане

ленов фамилии Прево-Лемеров, в ненависти к которой поклялся Эдмон Бартес.

   Однако мы не будем возвращаться слишком далеко назад - мы коснемся лишь того несчастного события, которое привело на скамью подсудимых главного кассира Прево-Лемеров.

   В один из чудных вечеров мая, благоухавшего всеми прелестями весны, великолепный особняк банкира Прево-Лемера светился многочисленными огнями, привлекая к себе внимание уличных фланеров. В этот день знаменитый финансист, смелые операции которого удивляли весь Париж, праздновал тридцатую годовщину своего брака и вместе с тем начала своей финансовой деятельности.

   Он искренне любил свою жену и детей и - редкая черта в характере капиталистов - посвящал им все свое свободное от финансовых дел время.

   Из чувства деликатности он не желал видеть ни одного постороннего лица на своем семейном торжестве, и потому круг участников последнего ограничивался членами его семейства и лицами, служившими у него: все они, начиная от управляющего банкирским домом и кончая последним писарем в бюро, были созваны к столу в этот день.

   Жюль Прево-Лемер находился тогда в апогее своей славы, чем он был обязан исключительно умению вести дела, работая неустанно день и ночь, и пользовался благоприятными обстоятельствами. Он был сын незначительного чиновника, служившего в одном финансовом учреждении в провинции, и уже в шестнадцать лет оставил свой родной городок ради Парижа, где некоторые влиятельные люди нашли ему место у Голдсмитов, знаменитых Голдсмитов, которых иначе не называли, как "королями банкиров" и "банкирами королей". Здесь-то юный Жюль и научился постепенно высшей банковской науке и соединенным с ней различным секретам грандиозных денежных операций.

   Старый барон Голдсмит имел привычку показывать своим добрым знакомым бюро, за которым четырнадцать лет работал Жюль Прево-Лемер, выводя на бумагах цифры, - и говаривал при этом своим не совсем правильным французским языком:

   - Фот бюбитр, с которого начиналь тела малатой Брево-Лемер!

   Потом он прибавлял с особенной улыбкой, намекая на стойкость своего финансового дела и на непрочность финансовых дел других лиц:

   - Я сокраняй этот пюро, на случай если он фернется!

   Но старый "король банкиров" и "банкир королей" ошибался: можно было быть уверенным, как дважды два четыре, что Жюль Прево-Лемер не вернется за свой прежний "бюбитр", видевший его скромные начинания в великой финансовой науке; в случае крушения, которое могло его постигнуть, он скорее согласился бы пустить себе пулю в лоб, чем вернуться к тому, с чего начал, потому что таков уж был у него характер. К тому же подобное событие оказывалось и прямо невозможным: состояние Жюля Прево-Лемера, по последним данным, оценивалось в двести пятьдесят миллионов. С подобным капиталом банк не может подвергнуться краху, если только банкир привык благоразумно избегать слишком рискованных операций, подразумевая под этим опасную игру на бирже, которую Жюль Прево-Лемер давно уже оставил. Равным образом он постепенно освободился и от вкладов, по которым приходилось платить слишком крупные проценты, и заменил их операциями менее блестящими, но зато с несомненными гарантиями на успех. Так, зная, что в Индии и на Дальнем Востоке можно всегда получить двенадцать - четырнадцать процентов чистой прибыли, он основал свои банкирские конторы в Мадрасе, Бомбее, Калькутте, Коломбо, Сингапуре, Батавии[Батавия - столица Индонезии, находится на о. Яве, ныне - г. Джакарта.], Шанхае, Гонконге и в Иокогаме Эти конторы занимались такого рода операциями, где серьезные потери были невозможны: они выдавали вперед деньги под сбор на больших плантациях риса, чая, сахарного тростника, кофе, индиго, опиума, а также лицам, занимавшимся выделкой шелка, и отправляли все эти продукты в Европу. Здесь главная контора, помещавшаяся в Париже, рассылала прибывшие товары на распродажу во все крупные города: Марсель, Бордо, Париж, Гавр, Ливерпуль, Лондон, Амстердам и тому подобное, возвращая себе при расчете свои авансы с надлежащими процентами. Излишки от выручек посылались, конечно, производителям.

   Операции эти были так верны, а Жюль Прево-Лемер располагал такими огромными капиталами, что в скором времени он достиг преобладающего значения на всех главных рынках мира.

   Все солидные производители обращались к нему и всегда были удовлетворяемы самым основательным образом в своих нуждах. Слава банкирского дома Жюля Прево-Лемера росла и росла. Словом, этот человек родился под счастливой звездой, которая с самого рождения его бодрствовала над ним, старательно удаляя с его дороги все препятствия и преграды, пытавшиеся остановить его шествие к храму славы. Ему никогда не приходилось переживать тяжелых и печальных периодов существования, которые так угнетают людей на их жизненном поприще.

   Уже четырнадцать лет работал он у Голдсмитов, когда однажды познакомился с молодым испанцем из Гаваны, маркизом, носившим громкую фамилию; этот маркиз, несмотря на довольно большое состояние, вложенное деньгами в банк Голдсмитов, был давно уже близок к разорению, так как привык проживать несравненно больше того, что получал. И вот как-то при удобном случае Жюль Прево-Лемер сказал ему:

   - Если вы будете продолжать ваш образ жизни, то прежде чем пройдет десяток лет, у вас не останется ни гроша из всего вашего состояния.

   - Что же делать, - отвечал смеясь молодой человек, - когда банковские билеты тают в моих руках?!

   - У вас триста тысяч франков дохода, а вы тратите более пятисот тысяч!

   - Ваша правда, но я не могу уже остановиться на моей покатой дороге; остановлюсь разве тогда, когда уцелеет для меня каких-нибудь двенадцать тысяч ренты. Ну, тогда женюсь на какой-нибудь красавице из хорошей фамилии, с хорошим приданым и похороню себя в провинции, где забуду скачки, пари, тонкие ужины, актрис и танцовщиц, всецело поглощенный воспитанием своих детей, уходом за цветами в своем саду и игрой в безик и триктрак с почтеннейшим тестем, а может быть и с тещей.

   - Все это прекрасно, - согласился Жюль Прево-Лемер, - но можно устроиться еще лучше: продолжать тратить по полмиллиона в год и сохранить свое состояние нетронутым, во всей его неприкосновенности.

   - Честное слово, если вы можете научить меня искусству тратить деньги, сохраняя их, - я готов буду последовать вашим советам.

   - Это очень просто: в прошлом году ваших денег у моих патронов было шесть миллионов и четыреста с лишним тысяч.

   - Верно.

   - И вы, что называется, выбросили за окно...

   - ... эти "четыреста с лишним тысяч", и представьте, менее даже чем в десять месяцев.

   - Значит, у вас остается всего шесть миллионов ровным счетом, то есть - ни одним су больше того.

   - Милейший мой, вы высчитываете так же математически точно, как покойный Баррем, мой бывший банкир!

   - Хорошо! Теперь представьте себе, что если бы вы получали десять на сто, то ваши шесть миллионов приносили бы вам ежегодно по шестьсот тысяч франков, тогда как вы теперь получаете едва половину этой суммы. Это шестьсот тысяч вы смело можете проживать, причем ваш капитал останется нетронутым; он даже будет увеличиваться, а вместе с тем и ваш ежегодный доход.

   - Все это так, но где же достать десять на сто?

   - А вот где, - выслушайте меня внимательно.

   - Я вас слушаю.

   - Я служу довольно долго у моих патронов и знаю секрет валютных операций... Ну, да что об этом много толковать! Доверьте мне ваши шесть миллионов, и я заведу собственный банкирский дом, специально для таких вкладов, как ваш. Тогда я вам гарантирую эти десять на сто.

   - Согласен, - сказал маркиз просто, - но предварительно я, со своей стороны, должен кое-что предложить вам.

   - Извольте, я вас слушаю, так как во всяком деле одна голова хорошо, а две лучше.

   - Может случиться, - сказал маркиз, - что мы вдвоем, хозяйничая в кассе, скорее прогорим, чем если бы хозяином был я один. Ввиду этого, доверяя вам мои миллионы, я требую, чтобы из них была отложена некоторая сумма, ну хоть необходимая для образования двенадцати тысяч ренты, - на черный день; эту сумму вы внесете во французский государственный банк, где, понятно, она будет в сохранности скорее, чем у нас с вами.

   - И это все, чего вы требуете? - спросил старый служака Голдсмитов, предвкушая наслаждение от будущего "собственного дела".

   - Все. Готовьте акт для подписи!

   И акт нового банкирского дома был утвержден на этих основаниях, причем испанец из Гаваны получил также право на пятую долю из чистых прибылей от операций нового финансового учреждения.

   Через десять лет после этого вкладчик основного фонда получил, кроме своего взноса, еще двенадцать миллионов, и Жюль Прево-Лемер продолжал дело уже один, с капиталом в шестьдесят миллионов, увеличенным им впоследствии в пять раз.

   В год основания своего дома он женился на дочери агента одной разменной кассы ("деньги к деньгам", говорили по этому случаю) и взял за ней полмиллиона. Жена его обладала редкой красотой и всеми достоинствами, которые составляют счастье семейного очага.

   Холодная, расчетливая и эгоистичная натура, которой обладал Жюль Прево-Лемер, не мешала ему, однако, искренне любить и даже обожать свою жену. Платила ли она ему тем же, - трудно было решить; известно было только, что Жюль Прево-Лемер необыкновенно счастлив и в финансовых делах, и в своей семейной жизни.

   У него было три сына. Старший, Поль, двадцати восьми лет, в начале нашего рассказа был капитаном в 4-м гусарском полку; благородный, рыцарский нрав отличал его от многих подобных ему, и в общем он являлся типом французского офицера, который увековечили в своих рассказах Дэталь и Невиль.

   Не таков зато был второй сын банкира, Альбер, бывший моложе брата на два года. Красивый и статный, подобно Полю (оба они унаследовали красоту от матери), он отличался эгоизмом и сердечной сухостью отца, не заимствовав, однако, от него ни любви к труду, ни честности в деле, каково бы оно ни было. Воспитанный в роскоши, приученный к немедленному удовлетворению всех своих желаний и даже капризов, он уважал только богатых людей, а к бедным питал одно презрение, видя в них стадо, обязанное безропотно повиноваться тем, у кого в руках власть и деньги. "Негодная сволочь", "подлая толпа", "пушечное мясо" - таковы были обычные эпитеты, которыми он награждал те слои общества, где когда-то влачили свое существование его отец и все его предки. Он так усердно при всяком удобном случае сыпал этими выражениями направо и налево, что однажды вызвал даже строгое замечание того самого маркиза, который тридцать лет тому назад положил начало благосостоянию его отца, вверив ему свои шесть миллионов.

   - Вы забываете, милый мой, - сказал он молодому негодяю, - что без содействия некоторых людей, расположенных к вашему отцу, вы в настоящее время были бы не более как экспедитором в каком-нибудь министерстве или продавцом в Лувре, и то при условии добропорядочного поведения с вашей стороны.

  

   Урок, данный старым маркизом де Лара-Коэлло молодому Прево-Лемеру, был жесток, но вполне заслужен. Слушая его, Альбер кусал губы от бешенства, так как вокруг них - дело происходило у маркиза - была целая компания. Впрочем, он не возразил ничего и безмолвно проглотил обиду; но зато с тех пор он ни ногой к старому другу своего отца. Вместо того сын банкира стал усердно искать знакомства с титулованными щеголями, что обходилось ему очень дорого.

   Выудить деньги у Альбера было очень просто. Когда кому-нибудь из аристократиков, ведшему свой род чуть не от крестоносцев, хотя на самом деле и герб, и титул были просто куплены его дедом, приходила нужда, он лаконично писал молодому Прево-Лемеру:

   Добрейший!

   Вчера жестоко продулся. Нужно десять билетов по тысяче. Заранее благодарю за одолжение. Всегда твой

   Барон де Мартиньер

   Как отказать барону, который зовет вас "добрейшим" и позволяет быть с собой на "ты"? Альбер немедленно писал:

   Эта пустяковая сумма в твоем распоряжении.

   Альбер

   Чтобы закончить очерченный нами портрет молодого Прево-Лемера, добавим, что при всей своей лени он обладал достаточным запасом знаний, чтобы не быть безграмотным, и достаточным количеством ума, чтобы не слыть за идиота. Таков был человек, которому, как мы увидим сейчас, пришлось играть видную роль в деле Бартеса.

   Когда Альбер и его брат были еще детьми, отец лелеял надежду, что они сделаются со временем его компаньонами и преемниками по банку. Но - увы! - чем более молодые Прево-Лемеры входили в сознательный возраст, тем более разочаровывался в своих надеждах банкир. Поль обнаружил решительную наклонность к военной службе, и отец вынужден был позволить ему поступить в Сен-Сирское военное училище; что касается Альбера, то чем дальше, тем яснее становилось отцу, что он способен лишь тратить, но не приобретать.

   Оставив надежду в отношении сыновей, старый банкир вынужден был перенести ее на будущего зятя: дело в том, что у него было еще третье дитя, дочь в возрасте восемнадцати лет.

   Стефания - таково было ее имя - представляла собой прелестную девушку, соединявшую в себе красоту матери с прекрасным характером. Доброта и невинность так и светились в ее девственном личике, обрамленном кудрями шелковистых волос. Образованная, умная, милая в обращении, сердечная, - она могла доставить счастье всякому, кто сумел бы добиться ее руки.

   Банкир принялся усердно подбирать ей жениха, но дело оказалось труднее, чем он предполагал сначала. Как мы уже видели, Прево-Лемеру необходим был такой зять, который был бы в состоянии продолжать его громадное предприятие; но, кроме того, нужно было, чтобы он мог понравиться Стефании: отец никогда не решился бы отдать дочь за нелюбимого человека.

   Проискав напрасно во всех знакомых семьях молодого человека, который бы вполне отвечал этим условиям, банкир возымел наконец блестящую мысль, которую, как мы увидим сейчас, и открыл своей жене во время семейного торжества по случаю тридцатилетия их брака.

   Праздник был в полном разгаре, когда банкир отозвал жену в маленький салон, находившийся вдали от танцевального зала, и, обняв ее, взволнованным голосом проговорил:

   - Сегодня ровно тридцать лет, моя дорогая, как мы рука об руку идем по жизненному пути. Позволь же мне сердечно поблагодарить тебя за все то счастье, которое ты дала мне.

   - Но и ты, в свою очередь, - отвечала глубоко тронутая мадам Прево-Лемер, - всегда был образцом нежного супруга и отца!

   - Одна только мысль беспокоит меня, одного недостает для полноты моего счастья, - это видеть Стефанию устроенной. Ты знаешь, что я давно уже лелею мысль выдать ее за человека, который сумел бы сделать ее счастливой и в то же время смог бы вести начатое мною дело. Но до сих пор план этот оставался неосуществленным: ни в одном из семейств, подходящих к нам по богатству и положению, я не мог найти для Стефании подходящего жениха. Наконец меня озарила счастливая идея...

   Здесь банкир вдруг остановился, прислушался и, подойдя к портьере, отделявшей салон, где происходила беседа, от зимнего сада, быстро откинул ее. В зимнем саду, однако, не оказалось никого.

   - Что такое, Жюль? - спросила банкира удивленная мадам Прево-Лемер.

   - Ничего, ничего, моя милая, - поспешил ответить тот. - Мне показалось, что в соседнем помещении кто-то есть. Но я ошибся. Продолжу лучше свою мысль" Итак, я подумал, что вопрос о состоянии нашего будущего зятя - вопрос второстепенный, лишь бы только он удовлетворял другим условиям: мог сделать счастливой Стефанию и вести мое дело. Решив так, я перестал подыскивать дочери мужа среди богатых семейств и начал искать около себя, среди своих служащих. На этот раз поиски были успешнее: я скоро остановился на двух молодых людях, которые почти в одинаковой степени обладают требуемыми качествами.

   - И эти избранники?.. - спросила жена.

   - Разве ты не догадываешься, кто они?

   - Пожалуй, что и догадываюсь, - улыбнулась мадам Прево-Лемер.

   - Так скажи мне, дорогая: если твой выбор сойдется с моим, это еще более укрепит меня в моем решении.

   - Ты, конечно, думаешь об Эдмоне Бартесе и Жюле Сегене?

   - Совершенно верно: о моем главном кассире и главном бухгалтере. Ни тому ни другому нет еще и тридцати лет, но тем не менее они занимают самые главные должности в моем банке. Эдмон Бартес отличается проницательным умом, практической сметкой и в то же время благоразумной осторожностью. Будучи моей правой рукой, он знает дела фирмы почти так же хорошо, как и я сам. Его способность продолжать начатое мной предприятие стоит вне всяких сомнений. В то же время, как ты знаешь, по своей наружности он - красавец, ловкий кавалер, изящный и интересный. Наконец, он происходит из хорошей семьи: его отец - дивизионный генерал в Невере.

   - Что касается меня, - с улыбкой заметила мать Стефании, - то, если бы мне пришлось выбирать, я без колебаний...

   - Выбрала бы Бартеса?

   Тут банкир снова вскочил и подошел к портьере: ему опять показалось, что в зимнем саду кто-то есть. Но самый внимательный осмотр не обнаружил там ничего подозрительного.

   - Удивительно, - пробормотал он, - мне все чудится...

   - Полно, Жюль, - успокоила его мадам Прево-Лемер, - подумай, кому какая нужда шпионить за нами.

   - Твоя правда, дорогая... Ну-с, так ты предпочла бы Бартеса? Нельзя ли узнать, почему?

   - Скажи мне сначала свое мнение о втором претенденте, а я потом сообщу свое.

   - Охотно! Жюль Сеген почти так же молод, как и Бартес, и так же красив, хотя наружность его иного типа. По уму и способностям он, несомненно, не ниже Бартеса: все дела фирмы знает в совершенстве; наконец, и по происхождению он принадлежит к безусловно порядочной семье: отец его - судья в Сенском департаменте, пользующийся всеобщим уважением. Ну, теперь скажи, что ты имеешь против Сегена?

   - Видишь ли, Жюль, - начала мадам Прево-Лемер, - при всех своих достоинствах, которых умалять я вовсе не собираюсь, этот молодой человек произвел на меня при первой встрече какое-то неприятное впечатление...

   - Но кто же верит, дорогая, первому впечатлению? - перебил банкир.

   - И потом, наблюдая за господином Сегеном, я всегда думала, что ему недостает искренности и прямодушия Бартеса.

   Банкир пожал плечами.

   - Не знаю, - произнес он, - я тоже наблюдаю за Сегеном уже десять лет...

   - Дай мне докончить, мой друг... Наконец, мне кажется, у него несколько черствое сердце. Я тебе расскажу один факт, который имел место недавно без тебя. Бартес, Сеген и еще несколько гостей сидели у нас за столом и разговаривали. Речь зашла о бедственном положении жены и дочери Бернара - того Бернара, который, помнишь, обанкротился в прошлом году... Слыша о лишениях, которые они терпят, Бартес не мог удержаться от сожаления. "Бедные женщины!" - вздохнул он. "Ну, не нахожу этого, - отозвался Сеген, - по-моему, так они терпят по заслугам, так как в дни богатства Бернара я не видал женщин вздорнее и чванливее этих дам..." Меня слегка покоробило, и я постаралась переменить разговор. Через неделю еду к Бернарам, чтобы чем-нибудь помочь им, и представь себе, что узнаю! Оказывается, Эдмон, желая помочь несчастным и в то же время боясь оскорбить их милостыней, придумал сказку, будто он должен был Бернару пять тысяч франков, но не успел возвратить их, находясь за границей, и теперь считает своим долгом вернуть их. Разве такое благородство не редкость в наше время?

   - Я вполне согласен с тобой, моя дорогая. Этот великодушный поступок еще больше возвышает Бартеса в моем мнении. Конечно, он будет для Стефании наилучшим мужем. Но ты что-то улыбаешься, Сюзанна?"

   - Видишь ли, мой друг, - отвечала мадам Прево-Лемер с Улыбкой, - в довершение всего мне кажется, что Стефания не совсем равнодушна к Эдмону.

   - В самом деле? Тем лучше! Тогда не о чем и разговаривать. Тебе остается лишь переговорить с влюбленными. Результат своего разговора ты сегодня же передашь мне, а в ближайший день будет и помолвка.

   - С удовольствием, мой друг! - отвечала жена банкира собираясь покинуть салон.

   - Даже вот что!.. Постой-ка, Сюзанна! Не объявить ли нам о помолвке сегодня же вечером, во время ужина?

   - Это будет еще лучше.

   - Ну так ступай, моя дорогая! - проговорил банкир, еще раз обнимая свою достойную подругу.

   Мадам Прево-Лемер вышла в танцевальный зал, где Стефания, краснея от удовольствия, танцевала с Эдмоном Бартесом, и сделала молодой парочке знак следовать за ней в ее будуар.

  

   Едва банкир и его жена ушли из маленького салона, где они поверяли друг другу свои семейные тайны, как две половины тяжелого оконного занавеса отдернулись, и из-за них показались два человека, безмолвные и бледные, словно собиравшиеся совершить преступление.

   Это были Альбер и главный бухгалтер его отца Жюль Сеген. Пробравшись в эту комнату с целью, о которой мы узнаем ниже, они были застигнуты врасплох хозяевами дома и, не успев обменяться и парой слов, едва успели скрыться за опущенный оконный занавес, закрывавший окно от любопытных глаз уличных прохожих.

   Конечно, и банкир, и его жена, удалившиеся сюда, чтобы на свободе обменяться мыслями о занимавших их предметах, были слишком далеки от подозрения, что они здесь не одни; с другой стороны, и молодые люди не думали попасть в засаду, где они совершенно невольно стали шпионами; они вовсе не для этого проникли сюда, - их цель была совсем другая...

   Как бы то ни было, но Альбер и его соучастник слышали все, о чем беседовали банкир и его жена. Едва последние ушли, как они быстро освободились из своей случайной западни, уверенные, что больше никто не встревожит их. Тем не менее фигура Жюля Сегена все еще сохраняла следы изумления и озабоченности, в которые поверг его неожиданный приход хозяев в эту комнату.

   Альбер, заимствовавший от людей, которых он посещал, привычку все, что бы ни случилось, обращать в шутку (эта милая черта характера и теперь еще сохраняется у некоторых субъектов известного класса), первым прервал молчание, воскликнув:

   - Уф, черт возьми, я едва не задохнулся в этой клетке! Почтенный папаша мог спасти меня двумя способами: или раскрыв двери нашего заключения, или убравшись отсюда! Он предпочел второе - ну, тем лучше для него и для нас! Но вообрази себе фигуру виновника моих дней, если бы он вздумал раздвинуть половинки занавеса! Последовал бы диалог, имевший место при открытии убежища некоего господина в гардеробном шкафу в два часа утра: "Что вы тут делаете?" - "Прогуливаюсь!" Потеха!.. Но что за мрачный вид у тебя? Неужели тебя так устрашило наше приключение?

   - Нет, но я все думаю.

   - О чем?

   - Сейчас узнаешь.

   - Как ты находишь идею папаши выдать Стефанию за Эдмона?

   - Вот именно об этом я и хотел поговорить с тобой... Но сначала скажи мне, зачем ты привел меня сюда?

   Этот вопрос сразу придал физиономии Альбера то серьезное и отчасти беспокойное выражение, с которым он вошел в этот салон в сопровождении своего друга.

   - Видишь ли, - сказал он, - я хочу просить тебя об одной услуге...

   - Если только она в пределах моих возможностей, - отвечал Сеген, - ведь ты знаешь, что я всегда твой покорный слуга.

   - Дело касается твоей специальности, то есть денег" Скажи мне, как ваши корреспонденты рассчитываются за свои авансы, получаемые от вас?

   - Да очень просто - сведением баланса в конце каждого месяца.

   - Твой ответ не совсем ясен для меня" Но как бы там ни было, а я, кажется, пропал, если ты не придешь ко мне на помощь: мне остается или пустить себе пулю в лоб, или бежать в Америку, спасаясь от гнева Прево-папаши!

   - В чем же дело?

   - Прошлый месяц я был увлечен адской игрой"

   - И, конечно, проиграл?

   - Естественно!

   - Сколько?

   - Боюсь сказать.

   - Не ребячься, говори!

   - Полмиллиона!

   - Черт возьми, ты-таки преуспеваешь! И это в прошлом месяце, говоришь? Как же ты расплатился?

   - Я сделал перевод уплаты этих пятисот тысяч франков на счет папаши, подписанный Мистенфлютом или, кажется, Баландаром, если не ошибаюсь"

   - Так. Но по этому переводу, братец, не будет ни гроша уплачено, и твои Мистенфлют или Баландар будут опротестованы!

   - Ты, однако же, не понимаешь, что я хочу сказать...

   - Говори яснее, и я тебя пойму.

   - Неужели ваш банк отказал бы в уплате требования, подписанного Баландаром, даже и тогда, если бы на нем значилась подпись...

   - Твоего отца? Несчастный! Угадываю, в чем дело: ты, значит, подделал его подпись?

   - Вот именно! - ответил Альбер с улыбкой облегчения, после чего продолжал: - Ты ужасно туп на догадки! Но продолжу... Теперь, когда ты знаешь все, скажи мне, не мудрствуя лукаво, можешь ли ты спасти меня? Если можешь, я буду тебе вечно признателен, если же нет, то я буду знать, что мне остается предпринять.

   - Ты преуспеваешь, это верно! Но дай мне время подумать" Надо сначала сделать так, чтобы этот перевод уплаты не был переслан к нам; иначе все наши бюро будут взволнованы им, и твой отец немедленно будет предупрежден... Когда срок уплаты?

   - Пятнадцатого мая, то есть завтра..

   - И только сегодня ты сказал мне об этом! От кого ты получил деньги?

   - От Соларио Тэста и сына.

   - Это же страшные скряги, черт возьми! Ни малейшего средства уладить с ними дело, пойми ты это! Можно быть уверенным, что они отправили уже документ для удостоверения во французский банк, и твой отец, который состоит там одним из распорядителей, с минуты на минуту может быть предупрежден о казусе... Это ужасное дело! Пойми ты, это ведь событие - иметь у себя в портфеле подпись твоего папаши! И если ему до сих пор еще ничего не сказали, то, значит, сомневаются в чем-то и ждут, будет ли уплачено по подобному документу!

   - Скажи мне, что, по-твоему, может случиться?

   - О, может случиться простая вещь: если требование будет предъявлено, отец твой немедленно уплатит по нему; но потом он отправится к Соларио Тэста, чтобы узнать, кто выдал им вексель, а выяснив это, он прижмет тебя к стене, потому что не любит шутить в денежных делах: по его убеждению, не может быть ничего хуже того, что ты сделал! Он готов скорее простить убийство, чем подлог!

   - Боже мой! Что же мне теперь делать!

   - Быть завтра в банке ранее восьми часов утра с полумиллионом франков в кармане; тогда твой отец ничего не узнает, и дело канет в вечность.

   - Но где же я возьму их, эти полмиллиона?

   - Вот как еще можно устроить: ты возьмешь выданное тобой требование об уплате и к подписи "Прево-Лемер" прибавишь слово "сын"; тогда, по крайней мере, не будет подлога, и на вопрос отца ты можешь откровенно ему сказать, что вынужден был прибегнуть к этому из-за крупного проигрыша, который уплатили за тебя твои приятели, и что впредь ты будешь осторожнее. Словом, отец уплатит за тебя, и дело обойдется одним выговором, без подозрения, что готовился подлог.

   - Все это недурно, - согласился, вздохнув, Альбер, - но еще лучше было бы, если бы достать эти пятьсот тысяч. И нужно достать их сегодня же! Я рассчитывал позаимствовать их из твоей кассы. Я бы их вернул тебе по частям, надеясь на помощь матери, которой я признался бы в своем проигрыше, и на свои пятьдесят тысяч франков, ассигнуемые мне ежемесячно отцом.

   - Это невозможно, так как я не имею никакого отношения к кассе нашего дома. С этим надо обратиться к Эдмону Бартесу, который заведует ей, производя все платежи и выдачи. Для него это будут сущие пустяки - выдать тебе авансом пятьсот тысяч франков, о чем никто никогда и не узнает.

   - Сомневаюсь, чтобы он оказал мне подобную услугу!

   - Ты мастер только сомневаться. А я так уверен в противном, потому что сам, на его месте, сделал бы для тебя то же.

   - Ну хорошо, буду надеяться на услугу Бартеса!

   - Есть еще одно средство...

   - Какое, голубчик? Ты все более и более окрыляешь меня надеждами! - радостно воскликнул Альбер.

   - Прежде чем открыть тебе это средство, нужно сперва посвятить тебя в мои планы и проекты, потому что и у меня они есть! Но предварительно ты поклянешься принять самое деятельное Участие в них. Без этого ни ты не будешь спасен, ни я не успею в моем заветном желании, ставшем целью моей жизни.

   - Черт возьми, ты слишком красноречив, чтобы не дать тебе этой клятвы! Итак, я весь твой, и телом и душой, тем более что мне ведь остается одна только пуля в утешение, если ты не спасешь меня!

   - Ну, так слушай же! - начал Сеген со зловещей улыбкой, нe предвещавшей ничего хорошего. - Ты был здесь невольным свидетелем того, как твой отец колебался в выборе себе зятя между Бартесом и мной, и как этот выбор, благодаря влиянию твоей матери, пал на моего соперника.

   - Твоего соперника?

   - Да, потому что я люблю твою сестру!

   - И давно? Ты ведь никогда не говорил мне об этом.

   - Это не важно ни для тебя, ни для меня. Важно только то чтобы мои надежды осуществились.

   - А я думал, что тебя соблазняет управление делами банкирского дома Прево-Лемера!

   - Может быть, и это, - не будем бродить вокруг да около, а приступим прямо к делу, в котором нужна мне твоя помощь: ты должен помочь мне изменить решение твоего отца.

   - Друг мой, тебе ведь известно, что я не имею никакого влияния на его волю: при первых моих словах он обрежет меня так, что я навсегда лишусь дара речи!

   - Это было бы очень жалко! Но знай, что, спасая себя, ты тем самым осуществишь мой проект.

   - Так выражайся яснее, потому что, честное слово, я ничего не понимаю!

   - Сначала нужно все деликатности и предрассудки оставить в стороне...

   - Прекрасно, оставим их! Они ведь годятся только для глупцов!

   - И приступить к делу непосредственно, - продолжал Сеген, - или, проще говоря, надо взять из кассы необходимую тебе сумму, - из кассы, которой заведует Бартес... Завтра днем она будет открыта для обычных платежей, падающих на пятнадцатое число, а вечером, подводя итоги, откроют отсутствие этой суммы.

   - Но тогда отец арестует Бартеса как вора!

   - Ничуть не бывало. Отнесут исчезновение к простой ошибке в счетах или к забывчивости какого-нибудь получателя, который не прислал, положим, из Индокитая, своей расписки в авансе и так далее. Начнутся справки да уведомления, на которые уйдут месяцы, и в конце концов придут к заключению, не очень выгодному для главного кассира, что и заставит твоего отца переменить относительно его свои намерения... Вот именно это-то мне и нужно!

   - Хорошо! Но как же добыть их, эти пятьсот тысяч, из кассы?

   - Это я беру на себя, но при одном только условии - При каком?

   - Ты проникнешь в квартиру Бартеса и возьмешь у него связку ключей, среди которых находится и ключ от кассы.

   - Это очень неосторожно с его стороны - оставлять ключи в квартире уходя куда-нибудь!

   - Ничего нет неосторожного, потому что ключ от кассы похож на все прочие, и чтобы узнать его, нужно увидеть на нем особенные, известные только Бартесу, приметы; но с некоторых пор и я овладел этим секретом, воспользовавшись однажды его оплошностью: он забыл раз печатное описание этих примет у себя на пюпитре, и я потихоньку списал их для себя.

   - Все это прекрасно, но где я найду ключи, войдя к нему в квартиру?

   - Запомни, что я тебе скажу, и будь ловок, как кошка. Когда войдешь в его прихожую, то увидишь маленькую дверь налево; открой эту дверь, и ты очутишься в небольшой комнатке, на правой стене которой увидишь висящее старое пальто. Приподними это пальто - и увидишь под ним связку ключей, повешенную на особом гвозде.

   - Черт возьми, ты проницателен, как сыщик, который знает все секреты в каком-нибудь интересном для него доме! Как тебе удалось пронюхать все это?

   - Уж это, брат, мое дело. Итак, ступай в квартиру Бартеса, а я пойду в танцевальный зал - побеседовать с ним, чтобы подольше удержать его там. И когда ты принесешь мне эти ключи, тогда я с ними и отправлюсь в кассу.

   - Но квартира Бартеса может оказаться запертой, или его лакей может увидеть меня!

   - Я подумал и об этом: вот тебе ключ от его секретного бокового входа, с левой стороны дома, где ты заметишь маленькое крылечко; смело отопри его дверцу - и увидишь перед собой дверь в прихожую, о которой я уже говорил тебе. Никто тебе не помешает; только, повторяю, будь ловок, как кошка.

   - А как ты будешь действовать там, в кассе? Вдруг кто-нибудь да накроет тебя?

   - Никто не накроет. Кому придет мысль идти проверять бюро в такую пору? Все, как ты видел, на балу. Одного меня не будет некоторое время, но я могу сказать, что не люблю танцев или что у меня дома есть спешная работа: случалось ведь нередко, что перед отплытием на Восток пакетботов я просиживал напролет ночи, оканчивая корреспонденцию, и все это знают. Итак, если ты согласен на это предприятие, то в путь-дорогу!

   - Да, я почти согласен, только видишь ли...

   - Ах, у тебя отыскались "почти" и "только". В таком случае счастливо оставаться, Альбер! Выпутывайся сам, как знаешь!

   С этими словами Сеген направился к выходу.

   - Жюль! - воскликнул Альбер. - Не уходи, прошу тебя, не оставляй меня одного!

   - Да или, нет? - спросил, останавливаясь на полпути, бухгалтер. - Я серьезно рискую, а ты колеблешься! Это из рук вон! Отвечай мне сию же минуту! После будет уже поздно, и твой документ завтра станет всем известен!

   - Согласен, согласен! Все, только не это! Сейчас же иду за ключами! - решил наконец Альбер.

   - Вот это умно! - одобрил Сеген. - Так за дело!

   Два негодяя снова вошли в зал и смешались с толпой, поздравлявшей обрученных. Сеген принес свое поздравление и завязал лицемерно-искренний разговор с Бартесом, Альбер снова незаметно ускользнул из зала. Но не прошло и четверти часа, как он вновь появился и, незаметно передав своему приятелю найденное им в квартире Бартеса, в свою очередь подошел к обрученным с поздравлениями.

   Зато отсутствие Сегена, которому пришла очередь исчезнуть из зала, продолжалось около часа и причиняло Альберу смертельную муку, которую он с трудом скрывал от окружающих: ему все мерещилось, что Сегена накрыли хозяйничающим у кассы и что вот-вот придут его арестовывать, узнав, каким образом ключи от кассы попали к его приятелю. Наконец он увидел последнего спокойно входящим в зал, и не с пустыми руками, а с двумя великолепными букетами белых роз, окаймленных камелиями и пармскими фиалками. С улыбкой подошел он к обрученным и преподнес им свой подарок "от чистого сердца"...

   Это было так любезно и так кстати, что даже Жюль Прево-Лемер не мог удержаться от одобрительного восклицания:

   - Ах, это хорошо, право хорошо! - сказал он, обращаясь ко всем, кто был в ту минуту возле него; и все охотно согласились с ним.

   - Ну? - спросил Альбер через несколько минут своего приятеля, когда они оба были вдали от толпы.

   - Все как следует, - был ответ. - Ступай в свою комнату, где под тюфяком кровати найдешь нужное тебе. Не мог же я войти сюда с пачкой банковских билетов!

   - Ты ужасно долго был там!

   - Ба-а, нельзя же было в одну минуту обделать такое дело: замок долго сопротивлялся моим усилиям, так что было даже мгновение, когда я готов был отказаться от всего!.. А разве мое отсутствие кто-нибудь заметил?

   - К счастью, нет! Но более всего удачны были эти два букета: гениальная идея, и притом - великолепие и шик!

   - Ладно, я и сам вижу, что это вышло очень кстати" Пойдем-ка отсюда, - нам нужно еще потолковать кое о чем.

   - А ключи? - спросил Альбер.

   - На своем месте, можешь успокоиться.

  

   Сеген солгал, сказав своему сообщнику, будто бы кража потребовала массы усилий; на самом деле его промедление имело другие причины: когда он увидел перед собой груды банковских билетов и чистого золота, адская мысль неожиданно родилась у него: вместо пятисот тысяч франков, нужных Альберу, он взял вдвое больше, то есть ровно миллион, и на первом попавшемся извозчике поехал в особняк генерала Бартеса, где тогда жил один лишь Бартес-сын. Пробравшись здесь в небольшой павильон, примыкавший к основному зданию, он приподнял одну из дощечек паркета и положил в образовавшееся углубление другие пятьсот тысяч, которые и прикрыл дощечкой. Это было вполне верное средство уничтожить соперника, так как, раз половина пропавшей суммы будет найдена у Бартеса, осуждение его в воровстве будет неизбежно! Сделав это, Сеген за двести франков купил два роскошных букета, предназначенных для того, чтобы объяснить его отсутствие на балу, продолжавшееся, как мы уже сказали, около часа, и наконец возвратился в дом своего патрона.

   Все это негодяй скрыл от своего сообщника, чтобы иметь возможность сказать ему впоследствии, когда деньги будут найдены у главного кассира: "Ты видишь, что Бартес обкрадывал твоего отца, и мы таким образом оказываемся теперь в стороне, свободные от всяких подозрений!"

   К тому же Альбер, скорее неразвитый, чем злой по натуре, мог бы остановиться перед этим планом, изобретенным для гибели невинного человека, и не дать своего согласия на его выполнение. По этой-то причине Сеген и предпочел удержать в секрете вторую часть своих ночных похождений.

   Между тем на другой день, пятнадцатого мая, Эдмон с восьми часов утра был уже на своем посту. Открыв кассу, он страшно побледнел и наверное упал бы, если бы вовремя не схватился за стоявшее возле него кресло.

   - Что с вами? - спросили клерки, которые с участием бросились к нему, заметив его бледность

   - В кассе произошла кража! - чуть слышно сказал молодой человек, не веря своим глазам.

   Но не верить им было нельзя: десять пакетов с билетами каждый по сто тысяч франков, предназначенных еще накануне для платежей пятнадцатого мая, исчезли из кассы неизвестно куда!

   Предстояло убедиться в очевидности и неоспоримости факта.

   - Попросите сюда сию минуту господина Прево-Лемера! - сказал Бартес одному из клерков. - Не потребовалась ли ему лично эта сумма до нашего прихода сюда?

   Однако Бартес сам не верил в возможность подобного случая: банкир Прево-Лемер был очень щепетилен и всегда строго держался своих постоянных правил и привычек, которым никогда и ни под каким видом не изменял. Он ни за что не стал бы брать денег из кассы банка для своих личных нужд, тем более что для этого у него существовала частная касса, не имевшая ничего общего с главной; этой кассой он и довольствовался, не только удовлетворяя из нее свои личные потребности и потребности своего семейства, но даже производя при помощи этих денег небольшие операции на стороне.

   При первых словах Бартеса патрон его сказал, добродушно улыбаясь:

   - Не тревожьтесь, милейший мой! Это, вероятно, просто ошибка в счете какой-нибудь из контор. Эту ошибку мы легко можем подтвердить проверкой.

   Если бы главный кассир чувствовал хоть малейшее пятно на своей совести, он поспешил бы воспользоваться безграничным доверием, выраженным ему в этом ответе патрона, и дело легко было бы поправить: свадьба его была назначена через два месяца, по прошествии которых он получил бы приданое за невестой; из этого приданого он и покрыл бы пропажу миллиона, о