Жаколио Луи - Затерянные в океане

ав одну из своих козьих ног?!

   - Да, эти суда здорово мешают проходу!..

   Говорившие на несколько минут умолкли; потом первый из них опять сказал другому:

   - Эй, Боб, чувствуешь?..

   - Что такое?

   - Мне кажется, мне кажется, что это проклятое судно как будто движется.

   - Это у тебя в глазах, голубчик, или в голове... Однако же, черт возьми! Кажется, палуба дрожит" Что-то затевают там, внизу!

   - Вот видишь, я был прав! Слышишь ли - не то свист какой-то, не то журчание? Можно подумать, что в судно вливается вода! Уж не случилось ли порчи какой?.. Честное слово, мы, кажется, тонем! Ах, мошенники, что они там делают? Разбудим скорее товарищей!

   "Иен" действительно погружался в воду, и с ужасающей быстротой: через минуту он весь был под водой!

   Солдаты и судейские стражи, обезумев от страха, спасались кто как мог, стараясь вплавь добраться до набережной. Ни с кем, однако, не случилось несчастья, и когда они вышли кое-как из воды на берег, промокшие и озябшие, то, обернувшись, увидели одно лишь пустое место там, где недавно стоял "Иен". Китайского броненосца как не бывало!

   Город был озадачен в высшей степени, когда "потерпевшие крушение" начали повсюду бить тревогу. С нетерпением ждали следующего дня, чтобы самим увидеть, в чем дело, потому что не слишком верили рассказам "потерпевших".

   С восходом солнца весь Сан-Франциско устремился на набережную и увидел, что вчерашние рассказы были совершенно справедливы: китайское судно действительно исчезло, как бы его не было совсем!

   Тотчас же опустили подводный колокол, желая удостовериться, не потонуло ли судно вследствие какой-нибудь случайности. Но дно морское, где стоял "Иен", было совершенно пусто: ничего, кроме песка и нечистот, не нашли там!

   А в публике между тем стали утверждать, что китайский броненосец был просто привидением: как появился он внезапно и не спрашивая ни у кого на то дозволения, так внезапно и пропал!

   "Привидение" же, отойдя под водой на приличную дистанцию от рейда, поднялось на поверхность и, направив одну из своих пушек на сторожевую башню с семафором, послало ей на прощание ядро в триста фунтов, которое разбило ее вдребезги, вместе с ее сигнальным знаком и телеграфом.

   Это было все, что мог сделать "Иен" с негостеприимным берегом Америки, после чего он спокойно отправился в свой дальнейший путь.

  

  

   В Батавии, главном городе острова Явы, принадлежавшем, как известно, голландцам, красуется в квартале Кенинс-Плейн замечательно роскошное здание в чистейшем китайском стиле, с верандой вокруг, с двойной крышей, приподнятой в виде джонки по углам, и с фонарями, разрисованными серебром по красному лаку. Изящные рисунки их изображают гирлянды цветов, чудовищных рыб, фантастических птиц и странных насекомых, создаваемых фантазией китайских рисовальщиков.

   Здание - деревянное, но из какого дерева оно построено! Все дорогие породы деревьев тут соединены вместе: тик, сандал, палисандр, - и все это покрыто прозрачным разноцветным лаком, оттенки которого удивительно гармонируют с яркими тонами природы знойных тропиков!

   В постройке здания и в неслыханной роскоши, с которой оно отделано, верно и наглядно выражается вкус людей желтой расы. Почти в четыре миллиона франков оно обошлось своему владельцу, который проводит в нем только часы, свободные от лихорадочной коммерческой деятельности, поглощающей большую часть его времени... Батавия - самый красивый и самый коммерческий город в так называемой Малайзии (южноазиатские острова, населенные малайским племенем), и потому несколько строк, которые мы хотим посвятить его описанию, не будут излишни, тем более что в этом городе произошли очень важные события, относящиеся к нашему рассказу.

   Старая Батавия, которая занимает еще значительную часть современной нам Батавии, имела в свое время репутацию города с губительным климатом. Вследствие этого город был отчасти снесен, и из его разобранных построек были воздвигнуты новые кварталы на новых местах. Даже укрепления его не были пощажены: три четверти их были также снесены, и на их месте возникли прекрасные аллеи и эспланады. В этих новых кварталах находятся теперь ратуша, биржа, таможня, казармы флотского экипажа - словом, все главные здания города.

   Поистине ужасна была старая Батавия: расположенная в низком и влажном месте, при устье ничтожной речонки, лишенной в большую часть года воды, палимая знойным солнцем, полная разных нечистот, со своими узкими улицами и каналами стоячей и гниющей воды, окруженная, наконец, со всех сторон кладбищами и бойнями, - она была местом скорой смерти для всех, кто жил в ней, был ли это туземец или какой-нибудь пришлый человек. Было замечено, что население города быстро уменьшалось, несмотря на наплыв новых людей, приходивших искать себе счастья в далекой стране, и потому решено было перестроить город до основания.

   Теперь все изменилось, и Батавия может считаться городом вполне безопасным для здоровья своих обитателей. Русло речки урегулировано набережными, которые мешают ее воде разливаться по сторонам и всасываться таким образом в почву, а из прежней сети каналов, прорытых по образцу амстердамских, оставлены только немногие, которые могут быть действительно полезными для города, служа в то же время и его украшением. К старой Батавии, перестроенной и значительно уменьшенной, примыкает теперь Южное Предместье, справа и слева от которого красуются великолепные новые кварталы: Вельтвреден и упомянутый уже Кенинс-Плейн.

   Новый город расположен посреди восхитительной равнины, и его главные части, не теснящиеся друг к другу, а удаленные одна от другой на значительное расстояние, соединяются тенистыми аллеями, на которые выходят роскошные виллы коммерсантов, утопающие в море тропической зелени. Там они, эти счастливые избранники своенравной фортуны, ведут таинственное существование, полное всевозможного комфорта, а подчас и самой безумной роскоши... Нужно видеть, в пять часов пополудни, нескончаемую вереницу богатых экипажей, развозящих их владельцев из деловых контор по домам, а также кавалькады элегантных всадников, сопровождающих коляски дам, - нужно видеть всю эту публику, чтобы составить представление о том, каким блеском и роскошью наполнена столица голландских колоний в Азии.

   Дворец генерал-губернатора в Батавии не уступит лучшим дворцам Европы. Отели, памятники, церкви, мечети, пагоды, частные дома - все это утопает среди громадной массы зелени, которой наполнен весь город, и вечером, когда зажгутся повсюду огни, представляет собой нечто волшебное, феерическое, что можно встретить только в сказках!

   Батавия обладает также множеством научных и учебных заведений разного рода, так что и духовные потребности человека находят здесь себе полное удовлетворение наравне с материальными. Словом, это город всесторонней жизни - город наук, искусств, богатства и роскоши. Здесь можно найти все лучшее, все самое изысканное, что обыкновенно находят только в лучших городах Европы, таких как Париж, Лондон и другие, - и все дурное, все испорченное, от которого не свободны наши центры цивилизации. Голландцы недаром считают Яву с ее столицей вторым своим отечеством, и во времена Людовика XIV и Наполеона I, которые грозили им совершенным порабощением в Европе, серьезно подумывали о поголовном своем переселении из Европы в Азию.

   В Батавии можно встретить людей всяких национальностей, особенно часто китайцев. Последние наводняют собой всю Малайзию и, можно сказать, держат в своих руках всю торговлю страны. Терпеливые и предприимчивые, честные и трудолюбивые, они сумели стать необходимыми повсюду и из всего извлекать себе выгоды, не пользуясь, однако, ими в ущерб господствующей национальности, которая не только терпит их за это, но даже покровительствует им. Китаец всюду составил себе реноме до мелочей аккуратного и точного человека, безукоризненно честного, знающего в совершенстве все тонкости высшей коммерции. Вследствие этого миллионные капиталы проходят через его руки, и нередко под одно его честное слово, без всяких бумажных документов и неизбежной при них потери времени.

   Вернемся теперь к великолепному китайскому особняку в Кенинс-Плейн.

   На главных дверях его была приделана серебряная дощечка, покрытая толстой хрустальной пластинкой, сквозь которую виднелась вырезанная и позолоченная надпись на английском языке:

   Разменная касса банкирского дома Лао Теин и Ко.

   Во всех приморских торговых городах Индокитая и Малайзии, как например в Сингапуре, Гонконге, Шанхае и прочих, а также на островах Суматре, Яве, Борнео и других коммерческим языком стал английский, который господствует теперь на всех - Рынках. Поэтому китайцу говорят обыкновенно в этих странах По-английски, употребляя свой язык только между собой или у себя дома, по окончании дневных коммерческих занятий.

   Указанная скромная надпись не давала точного представления ни о тех замечательно-обширных торговых операциях, которые вел банкирский дом Лао Тсин и К^o, ни о громадном состоянии его главы. Центральная контора его находилась, согласно китайским законам, в Пекине, но операции его на родине были значительно скромнее тех, которые совершались в других городах крайнего Востока, и в особенности в Батавии. Последняя была поэтому любимым городом престарелого Лао Тсина, который сосредоточил здесь блеск своего богатства, служившего для многих предметом зависти и удивления.

   Кроме особняка в Кенинс-Плейн, в двенадцати милях от города у него было еще одно замечательное убежище, скрытое в обширном тропическом саду и отделанное с такой невероятной роскошью, которая свойственна только сказочным дворцам "Тысячи и одной ночи".

   Там, в этом поистине сказочном дворце, время от времени он давал рауты, на которые приглашались сливки батавского общества и о роскоши которых можно судить, например, по следующим фактам.

   На одном из вечеров каждый мужчина, уходя домой, получил по булавке для галстука, украшенной крупной бирюзой, а каждая дама - букет для корсажа, составленный из брильянтовых роз, окруженных мелкими цветами из аметистов, изумрудов и бирюзы. Материалы для подобных подарков, более чем царских, доставляли копи драгоценных камней в Самаранге, принадлежавшие Лао Тсину.

   В другой вечер при разъезде гостей дамы получили по великолепной кашемировой шали, а мужчины - по сингапурскому пони с богато украшенным седлом и со всеми принадлежностями для езды. Все это, заметим нашим читателям, исторические факты.

   Правда, подобных раутов давалось Лао Тсином всего четыре в год, и число приглашаемых на них никогда не превышало ста человек, причем каждую даму должен был обязательно сопровождать мужчина, будь это отец, муж, брат или иной родственник, - но тем не менее каждое из подобных собраний обходилось владельцу сказочного дворца в несколько миллионов, тратить которые он никогда не задумывался...

   На каждом вечере Лао Тсина неизменно присутствовал какой-то старый китаец преклонного возраста. На его указательном пальце правой руки заметно было массивное золотое кольцо, а сам он почти весь вечер проводил в большом эбеновом кресле с серебряными инкрустациями, которое стояло на возвышении в три ступени от пола. Никто из гостей не знал, кто был этот человек; видели только, что слуги, проходя мимо, преклоняли перед ним одно колено, а сам хозяин выказывал по отношению к нему такие знаки внимания, которые, по китайскому этикету, подобают одним членам императорской фамилии.

   Известно было также, что престарелый таинственный гость не живет ни в Батавии, ни вообще на острове Яве и что слуги сказочного дворца ничего не могли сообщить о нем, потому ли, что сами ничего не знали, или, может быть, потому, что не хотели говорить... Раз один лакей, проходя мимо гостя, приветствовал его каким-то именем или титулом, которого никто не понял, - этого было достаточно, чтобы на другое же утро лакей исчез неизвестно куда"

  

   В один из последующих вечеров обычные посетители сказочного дворца заметили, что таинственный гость не является уже больше на рауты. Так прошло полтора года, в течение которых все пришли к заключению, что этот гость - родственник, конечно, хозяина дворца - вероятно, покончил свои счеты с земным миром, то есть, попросту говоря, умер. Это, по-видимому, подтверждалось и тем обстоятельством, что именно около того времени Лао Тсин уехал в Пекин и пробыл там, сверх обыкновения, очень долго: разумеется, похороны знатного родственника были тому причиной, а не одни финансовые дела, которые всегда отнимали у него не много времени, так как пекинской конторой управлял его родной брат, а это было то же самое, что и сам Лао Тсин. Все остановились на данном предположении и скоро забыли таинственного гостя с его массивным золотым кольцом.

   Однако на все последующие рауты эбеновое кресло с серебряными инкрустациями все еще продолжали ставить на возвышение с каким-то благоговейным, почти религиозным вниманием к отсутствующему важному гостю; это само по себе малозначительное обстоятельство приобрело впоследствии, как скоро мы увидим, очень важное значение.

   В Батавии все знали или, по крайней мере, догадывались, что Лao Тсин имеет сношения с древнейшим тайным обществом в Китае, управляющим судьбами всего речного и морского плавания в Небесной Империи, то есть, короче говоря, - с пиратами; все знали также, что общество это терпимо китайским правительством, потому что оно могущественно, и мы знаем уже, из начала нашего рассказа, до какой степени простиралось его могущество: сама императрица-регентша Нан Ли вынуждена была прибегнуть к его содействию, когда понадобилось для коронования малолетнего императора Куанг Су изъять из рук западных варваров похищенный ими драгоценный скипетр династии Цин, и, в награду за это содействие, должна была дать обществу пиратов новые привилегии.

   Лао Тсин был банкиром этого общества, или, вернее, его главы, Кванга, который по своему усмотрению мог распоряжаться его капиталом, не давая никому отчета в этом, даже совету из главных лиц общества, на котором он всегда присутствовал и членов которого избирал также по своей единоличной воле. Читатели, может быть, уже догадались или начинают догадываться, что таинственный гость на вечерах банкира был не кто иной, как сам Кванг, или Фо, бывший тогда еще в живых, и что исчезновение его как раз совпало с его опасной экскурсией в Париж - для возвращения коронной китайской драгоценности.

   Лу, Кванг и Чанг дали, как мы знаем, клятву повиноваться молодому наследнику Кванга и привести к повиновению ему всех; исполнить это им было легко, так как, кроме первых трех важнейших членов совета, никто не знал лично главы своего общества. Двое из этих троих всегда жили в Пекине, чтобы приводить в исполнение предписания Кванга, ни разу еще не были представлены ему и не знали ничего о его обычном местопребывании: только в случае смерти важнейших лиц общества они могли быть призваны к Квангу, чтобы заменить собой умерших при его особе.

   Лу, Кванг и Чанг не сомневались в верности этих трех, и даже мысль о каком-нибудь недоразумении, а тем более об измене не представлялась их уму...

   Все важнейшие события нашего рассказа не были известны в Батавии, где только один Лао Тсин знал о том, что старый Фо намерен совершить путешествие в Париж. В качестве доверенного лица и почти друга он пытался было отговорить Кванга от этого опасного предприятия, советуя поручить его кому-нибудь из его приближенных; но Кванг уехал сам, и после его отъезда Лао Тсин перестал получать какие бы то ни было известия о нем. Если бы не четыре миллиона, которые он должен был уплатить американцам по предъявлении ими счетов, подписанных Фо, Лао Тсин долго бы еще не знал, где находится глава тайного общества Поклонников Теней и что сталось с ним. Потом, когда он приехал в Пекин по делам, он узнал там от членов совета, что коронная драгоценность возвращена по принадлежности и что, в виде возмездия варварам, у них взят великолепный "Регент". Но сведения членов совета не шли дальше этого, и никто не знал о дальнейших приключениях Кванга и его трех приближенных, вернувшихся благополучно, по общему мнению, в свое секретное убежище.

   Этого убежища не знал и сам Лао Тсин; он мог сноситься с Квангом только через одного посыльного из малайцев, некоего Саранги, которого Фо поместил при нем. Но эти сношения были строго ограничены одним условием, а именно: Лао Тсин мог посылать к Квашу этого человека, только отвечая на его запросы, но не по собственному желанию и усмотрению, что, разумеется, было далеко не одно и то же. Банкир беспрекословно подчинился этому условию, зная, что нарушение его дорого бы ему стоило, но когда прошло почти два года без всяких известий о том, что делает Кванг в своем тайном убежище, то однажды он дал себе слово непременно узнать об этом, послав туда малайца под благовидным предлогом, что в его кассе накопилось столько золота и разных ценностей, что он решительно не знает, как с ними быть, куда их пристроить.

   Это намерение его случайно совпало с новым раутом, который он намерен был дать в своем загородном дворце, названном им "Уютным Уголком".

   Утром в тот день он отправился в свою контору, где дела шли своим обычным чередом: приходили и уходили посетители, получали и уплачивали. Когда он вошел в кабинет, наполненный целой коллекцией всяких редкостей, его молодой клерк Лай Пинг тотчас же явился к патрону с листом шелковой бумаги, на котором сведен был счет операциям, совершенным в предыдущий день.

   - Хорошо, милейший мой, хорошо! - одобрил Лао Тсин, бросая рассеянный взор на поданный ему лист. - Только я сегодня не буду этим заниматься, а принеси ты мне все завтра в Уютный Уголок: завтра, по случаю сегодняшнего раута, я не буду в городе, так как вечер протянется до утра. Да устрой все так, чтобы тебе можно было прийти сегодня отобедать со мной.

   Говоря это, Лао Тсин отечески коснулся рукой щеки юноши, который покраснел от удовольствия.

   - Когда ты будешь писать матери, - продолжал он, - то можешь сказать ей, что я по-прежнему доволен тобой и собираюсь назначить тебя управляющим моего дома в Батавии, по достижении, конечно, тобой совершеннолетия.

   - Вы очень добры ко мне, - сказал растроганный юноша, - и я ежедневно молю наших семейных духов беречь ваше драгоценное здоровье!

   - Я знаю, что ты благонравный молодой человек, и вот за это как раз и люблю тебя, а впоследствии ты займешь в моем сердце место, давно уже ставшее свободным после смерти моих двух сыновей, которых призвал к себе Будда.

   Последние слова сказаны были с глубоким вздохом, которого не мог удержать старый Лао Тсин.

   - Ну, теперь иди к себе, - закончил он, - и постарайся, чтобы никто не помешал мне заниматься моими личными делами до самого обеда.

   - Извините, - сказал юноша, - я должен кое-что сообщить вам...

   - Говори, я слушаю.

   - Два судна под американским флагом встали на рейд в это утро. У них платежные требования на наш дом.

   - Ага, от кого же именно?

   - От ван дер Смитсена в Сан-Франциско.

   - Хорошо. Пусть отправят посыльных к их командирам, - я их немедленно приму, когда они сойдут на берег.

   - Прибыл еще один военный французский фрегат "Бдительный". Этот будет чиниться и запасаться провизией и, кроме того, имеет также дело к вам...

   - Слишком много чести для меня, - сказал немного насмешливым тоном Лао Тсин. - Отправь также посыльного к его командиру!

   Видя, что патрон находится в хорошем расположении духа, юный клерк продолжал уже смелее:

   - Кажется, этот французский фрегат намерен устроить охоту на китайские джонки, которых так много в Малайском архипелаге. Я слышал, что его командир поклялся очистить Малайзию от пиратов, которые недоступны для преследований благодаря рифам и подводным скалам, известным только им одним. Это говорили сегодня утром его матросы, идя на рынок за провизией.

   И юноша разразился бы смехом, если бы не боялся и не уважал своего начальника, как отца, в присутствии которого, по китайским понятиям, смех был неприличен, - до того намерение французского фрегата казалось ему забавным!

   - А-а, матросы уже говорят об этом? - осведомился Лао Тсин, не выходя из своего задумчивого состояния. - Ну, теперь бедным пиратам ничего не остается, как только покорно сложить свое оружие!

   Потом, сделав знак рукой, что аудиенция окончена, и, заперев плотнее дверь за юношей, он сел в свое кресло и смеясь сказал себе вслух по-китайски:

   - Это будет война слона с тучей москитов в воздухе!

   Но его веселость скоро уступила место серьезным размышлениям, в которые он и углубился.

  

   Лао Тсину было уже под шестьдесят лет, но здоровье не изменило еще ему. Высокого роста, хорошо сложенный, с лицом умным, интеллигентным, он был представителем той сильной и деятельной маньчжурской расы, которая когда-то завоевала Китай и посадила на его трон свою династию императоров. Родом он был из Северного Китая, и потому цвет его кожи был слегка только смуглым, а выразительные и красивые глаза лишь немного расположены вкось, так что с первого взгляда эта свойственная всей монгольской расе особенность была у него почти незаметна. Длинные шелковистые усы ниспадали у Лао Тсина до самой груди, бороды же, по китайской моде, он не имел обыкновения носить.

   В общем, вся фигура банкира выражала твердость, соединенную с той проницательностью взгляда, какой отличаются все восточные люди. Он невольно внушал доверие к себе, и с ним действительно можно было иметь дело. Кто был аккуратен и верен в слове и деле, тот всегда с первых же слов мог сойтись с Лао Тсином; зато кто пытался хитрить с ним - никогда не имел успеха в своих намерениях: Лао Тсин тотчас же превращался в истого китайца, обладающего к тому же местными, специфическими малайскими особенностями характера, и тогда от него нельзя было ничего добиться никакому хитрецу.

   Просидев более часа в размышлениях, Лао Тсин, казалось, принял наконец какое-то твердое решение.

   "Да, - сказал он вслух, вставая с кресла, - это, наконец, невыносимо. Мой старый друг должен простить мне, если я превышу свою власть, потому что обстоятельства прямо вынуждают Меня к такому поступку, не говоря уже о тридцати миллионах, поступивших в кассу общества в течение этих двух лет, - миллионах, с которыми я не знаю, что делать. Не должен ли я также сообщить и об этом французском броненосце, который явился сюда охотиться за нашими джонками?"

   Он ударил в гонг, после чего в дверях через минуту появился слуга.

   - Где Саранга? - спросил его Лао Тсин.

   - В саду, сударь.

   - Что он там делает?

   - То же, что и всегда, сударь: жует бетель, курит и пьет арак.

   - Спроси у него, может ли он уделить мне несколько минут, и если может, пусть придет сюда.

   Слуга ушел, и через две минуты в дверях показался Саранга, держа одну руку на губах, а другую у лба, что означает самое почтительное приветствие по малайскому этикету.

   - Саранга, - сказал банкир, - уже очень долго мы не видим нашего великого главу!..

   - Да, более двух лет, - ответил малаец, считая по пальцам, как ребенок.

   - Но теперь ты можешь порадоваться: у меня есть известие для него, с которым ты и отправишься к нему.

   При этих словах банкира малаец не мог сдержать радостного восклицания.

   - Ах, - воскликнул он, - вот чего Саранга давно желает! Возвратиться на остров Иен, туда, где прошла его молодость, - ведь это истинное счастье!

   Лао Тсин тотчас же быстро записал название острова, невольно сорвавшееся с языка малайца, чего тот в пылу радости даже не заметил, и сказал про себя: "Вот открытие вдвойне драгоценное, потому что выпытать его мне не стоило никаких предосудительных подходов".

   Таким образом малаец проговорился о том, о чем он дал клятву молчать под страхом смертной казни!.. Впрочем, он испытывал такую фанатичную преданность Квангу, что не задумался бы сам пронзить себя кинжалом, если бы убедился, что вверенная ему тайна против его воли слетела с его языка...

   Между тем банкир, не желая показать, что незаметно для малайца случилось нечто важное, продолжал перелистывать свою записную книжку и наконец, как бы вспомнив, что он не один в кабинете, равнодушно произнес:

   - Извини, мой храбрый Саранга, у меня столько разных дел, что и во время разговора с тобой они не дают мне покоя. Итак, о чем, бишь, мы говорили? Да, да, о том, что тебе предстоит отправиться к нашему верховному главе. Даю тебе сегодняшний день для сборов в путь, а завтра на рассвете ты поедешь к нему. Как и всегда, одна из моих яхт к твоим услугам.

   Обычный деловой тон банкира ободрил малайца, которым овладели было уже опасения, не сказал ли он в порыве радости чего-нибудь лишнего, - и он весело ответил:

   - Хорошо, господин, я буду готов! За Сарангой дело не станет! Но вы, как и в те разы, не забудете, конечно, дать мне пароль для прохода?

   - Какой пароль?

   - А с которым проходят к Квангу и который он всегда меняет при новом поручении.

   Лао Тсин несколько мгновений молчал, не зная, что сказать на это.

   - Послушай, Саранга, - проговорил он наконец, - на этот раз не Кванг зовет тебя, а сам я посылаю к нему, потому что не имею сведений о нем вот уже два года" Стало быть, у меня нет для тебя и пароля для прохода.

   - В таком случае я не могу отправиться, - возразил малаец, внезапно побледнев от страха.

   - Ты боишься гнева предводителя?

   - Это бы еще ничего, я рискнул бы на это, так как великий предводитель добр и простил бы меня.

   - Так что же тебя удерживает?

   - То, что без пароля никто не будет ожидать моего прибытия, никто не явится навстречу мне, чтобы провести меня через подземные гроты Мары, кишащие акулами, и я буду наверняка разорван этими чудовищами.

   - Я не понимаю тебя. Что это за подземные гроты?

   - Дело в том, господин, что никто не может проникнуть к Квангу, не будучи заблаговременно призван им: подземные гроты Мары никогда еще безнаказанно не пропускали людей, решившихся пробраться без проводников и без оружия, необходимого для борьбы с акулами, которые кишат там в бесчисленных количествах.

   - Что ты там мне рассказываешь? - удивился банкир.

   - Истину, господин! - подтвердил торжественно малаец. - Мне на своем веку довелось совершить немало этих переходов, и теперь я не могу без трепета вспомнить о них!.. Поймите, господин, - прибавил малаец, понижая голос, - ни один наш переход через эти проклятые гроты не обходился без гибели нескольких человек, утащенных так или иначе чудищами! Стало быть, всякий раз, как великий начальник требует к себе кого-нибудь, предстоит гибель людей! Несмотря на это, я с радостью пошел бы опять к Квангу по его первому требованию, пренебрегая всякими опасностями, будь только у меня пароль для перехода; но без него это значит - идти на верную смерть!

   - Итак, о путешествии туда нечего и думать? - спросил разочарованный Лао Тсин.

   - Вы сказали истину, господин! - подтвердил Саранга. - Если бы еще было время муссонов, когда гроты бывают свободны от воды в продолжение целых суток, - ну, тогда еще можно было бы сделать попытку пройти их без проводников; но ждать муссонов придется еще более полугода!

   - Да, плохо дело! - сказал задумчиво банкир. - Но если мы, за эти новые полгода, опять ничего не узнаем о Кванге, решишься ли ты тогда отправиться к нему?

   - Клянусь вам, господин, что я решусь тогда на все, - будь даже гроты полны воды и акул, потому что мне самому страшно хочется видеть нашего великого главу!

   - Эти гроты далеко идут под землей?

   - На двадцать четыре морских мили, которые приходится плыть на пирогах, ежеминутно сражаясь с акулами... Нередко случается, что какая-нибудь из них вскакивает в пирогу, и тогда приходится отбиваться от нее топорами.

   - Это ужасно!. Но разве нельзя миновать эти гроты, пройдя другой дорогой?

   - Другой дороги нет, по крайней мере, я ничего не знаю об этом. Все берега острова, - я могу вам сказать, господин, что это остров, и не должен лишь называть его имени и места, где он находится, - все они представляют собой отвесные стены, от двухсот до трехсот метров высотой. Вследствие этого взобраться на них нет возможности, и на остров можно проникнуть лишь сквозь стены, которые в разных направлениях изрыты гротами, наполненными водой и акулами" Вот все, что я могу сказать вам; дальше описывать вам остров я не имею права.

   - Спасибо, Саранга, и за это! - заключил беседу банкир. - Когда придет время, я тебе напомню о твоем обещании.

   - И я буду верен ему! - сказал малаец, откланиваясь и уходя к себе.

   Когда Саранга ушел, к Лао Тсину тихо явился его молодой клерк, Лай Пинг, и сказал, подавая две визитные карточки и листок бумаги:

   - Эти три человека ожидают вас уже около получаса. Лао Тсин взглянул сначала на листок шелковой бумаги и вздрогнул от неожиданности: на листке было оттиснуто секретными китайскими знаками, ключ к которым был известен ему:

   ЛИ ВАНТ,

   ЧЛЕН ВЕРХОВНОГО СОВЕТА ОБЩЕСТВА ДЖОНОК

   - Проси! - сказал он и подумал про себя: - Наконец-то... Вот и сведения, которых я так давно жду! Несомненно, случилось нечто чрезвычайно важное, если такое лицо решилось оставить Пекин, где в любой час дня и ночи могут прийти к нему какие-нибудь приказания от Кванга...

   - Господин Ли Ванг, - продолжал между тем клерк, - просил передать вам, что он желает быть принятым вместе с двумя европейцами, карточки которых перед вами: это, кажется, важные особы, рекомендованные ему французским посольством в Пекине.

   Банкир взглянул на карточки. На одной из них значилось под дворянской короной:

   МАРКИЗ ДЕ СЕН-ФЮРСИ,

   ЧЛЕН ФРАНЦУЗСКОГО ПОСОЛЬСТВА

   В ПЕКИНЕ

   Другая заключала на себе скромную надпись:

   ГОНТРАН ДЕ ЛАНЖАЛЕ, МОРСКОЙ ОФИЦЕР

   - Хорошо, - решил Лао Тсин, - пусть войдут все трое вместе, хотя я в этом союзе трех различных лиц ровно ничего не понимаю!

  

   Входя к банкиру, Ли Ванг пропустил вперед двух своих спутников и плотно притворил за собой дверь, как человек, готовящийся к конфиденциальной беседе и не желающий, чтобы его кто-нибудь подслушал. Банкир встретил посетителей обычными приветствиями на английском языке и указал им на места, которые они и заняли.

   - Мои товарищи, - начал Ли Ванг на том же языке, - не говорят ни по-английски, ни по-китайски, и я, в случае надобности, могу быть переводчиком для них, так как они намерены сообщить вам интересные сведения и подтвердить то, что я дол. жен сказать вам.

   Лао Тсин не привык выслушивать подобные предисловия от лиц, обращающихся к нему по финансовым делам, и эта краткая речь Ли Ванга сразу оттолкнула его от посетителей. Эти люди как он думал, пришли к нему совершить какую-нибудь денежную операцию, но в то же время хотят еще заранее быть уверенными в успехе, для чего стараются расположить его к себе какими-то "интересными" для него сведениями. Однако, несмотря на свою нелюбовь к различным подходам в разговорах, Лао Тсин решил терпеливо выслушать все, что скажут ему посетители, будучи только настороже.

   - Я вас слушаю, - сказал он, приветливо улыбаясь и намеренно умалчивая о том, что ему нет надобности в переводчике, так как он сам вполне владеет французским языком. Умолчание это давало ему преимущество перед собеседниками, которые, думая, что он не понимает по-французски, могли не стесняться в замечаниях, высказывая их друг другу.

   - Сперва позвольте мне спросить вас, как банкира нашего общества, - продолжал Ли Ванг, - имеете ли вы какие-нибудь известия о нашем верховном главе?

   - Я могу предложить вам тот же вопрос, - отвечал Лао Тсин. - Со времени моей последней поездки в Пекин и до сего дня я знаю об этом столько же, сколько и тогда, то есть ровно ничего.

   - Хорошо, очень даже хорошо, ваше превосходительство! - воскликнул Ли Ванг.

   Лао Тсин носил аметистовый шарик на шапочке и потому имел право на этот титул. Он молча поклонился в ответ на вежливость Ли Ванга, который продолжал:

   - Я также ничего не знаю с тех пор, как оставил Кванга в Париже, где он передал мне скипетр Хуан-ди, похищенный варварами из летнего дворца его величества, равно как и большой бриллиант из коронной французской сокровищницы, врученный потом мной ее величеству, императрице Нан Ли, вместе с драгоценным скипетром.

   - Уверены ли вы, что этот драгоценный бриллиант дошел по назначению? - спросил вдруг, как бы мимоходом, банкир своего собеседника.

   Этот неожиданный вопрос заставил на одно мгновение покраснеть Ли Ванга, что не укрылось от такого проницательного человека, как Лао Тсин, тут же решившего не забывать этого обстоятельства.

   - Разумеется! - подтвердил член верховного совета с прежним своим апломбом. - Бриллиант можно видеть во дворце третьего круга, вместе с прочими сокровищами ее величества. Но так как не в этом главный предмет нашего разговора, то позвольте мне продолжать"

   - Сделайте одолжение, я вас слушаю!

   - Итак, наше общество остается без главы вот уже два года, если не более того! - воскликнул Ли Ванг. - Ввиду столь важного обстоятельства я считаю своей прямой обязанностью, вместе с моим товарищем по верховному совету Ли Юнгом, покончить скорее с этой неопределенностью положения, которая может сделаться вредной для нашего дела... Надеюсь, и вы того же мнения?

   - Прежде чем высказать вам мое мнение об этом щекотливом предмете, позвольте спросить вас, из чего вы заключаете, что Общество Джонок остается без своего верховного главы?

   - Из чего?.. Из его продолжительного молчания!

   - Из продолжительного молчания? Но ведь вам известно, что, по уставу общества, вы не имеете даже права критиковать поведение Кванга. Ваш пост - в Пекине, и вы не должны ни оставлять его, ни беспокоиться о действиях главы.

   - Даже если бы он умер?

   - Так точно, даже если бы он умер! Вам ведь известно, что Квангу одному принадлежит право назначить себе наследника, которому мы обязаны слепо повиноваться, как только он объявит нам свои приказания.

   - Но если Кванг перед смертью не имел времени назначить себе наследника?

   - Наши правила, по-моему, вполне ясно решают и это затруднение: согласно им, высокое звание Кванга, - в случае, если бы он умер, не назначив себе наследника, - принадлежит с минуты его кончины старшему - не по возрасту, а по назначению - из трех советников, находящихся при его высокой особе... Из этого очевидно, что место его не вакантно и никогда не может быть вакантным.

   - Ну, а если, например, Кванг и три его советника погибнут вместе, хотя бы при кораблекрушении? Как тогда следует поступить?

   - В этом случае, вы знаете, Квангом становится тот из членов верховного совета в Пекине, который первым надел кольцо власти, хранящееся в ящике.

   - Который, в свою очередь, хранится в кассе общества, - Добавил Ли Ванг.

   - Да, до последнего времени это так и было, - до поездки Кванга в Париж. Но перед поездкой он взял с собой ящик из кассы, оставив у меня лишь записку, в которой сказано, где надо искать этот ящик в случае, если пройдет три года без всяких известий о Кванге и его трех советниках.

   "Посмотрим, что ты на это ответишь, - сказал себе Лао Тсин. - Если ты изменник, то берегись!"

   - Я этого не знал, - ответил Ли Ванг, - и если это так, то теперь приходится говорить совсем о другом... Не угодно ли вам, как выражаются европейцы, открыть свои карты?

   - Я готов, - сказал банкир. - Но покажите пример, так как я не знаю, чего вы, собственно, желаете.

   - Вот чего я желаю, - ответил торжественно Ли Ванг, - я имею достоверные известия о смерти старого Фо и о том, что он не назначил себе наследника, а потому намерен провозгласить себя Квангом. Вы единственный человек, который может помочь мне в достижении этой цели. Итак, скажите мне, какова будет цена вашего содействия?.. Вы видите, что я вполне откровенен с вами...

   Лао Тсин ничем не обнаружил внезапного волнения, овладевшего им при таком неожиданном повороте их беседы, и ответил сдержанно и просто:

   - Вы придаете слишком много значения моему содействию в этом важном деле. Во всяком случае, я нахожу, что мне необходимо сначала основательно обдумать ваше предложение, прежде чем высказать вам свои требования.

   - Ваше желание подумать, прежде чем дать решительный ответ, я нахожу вполне естественным, - продолжал Ли Ванг, маленькие глазки которого блеснули от удовольствия. - Но сколько времени нужно вам на размышление?

   - Завтра вечером вы получите от меня окончательный ответ. Предупреждаю только вас, что мне нужно несомненное доказательство смерти Кванга, иначе я не стану действовать в вашу пользу.

   - Об этом не беспокойтесь, ваше превосходительство, у нас есть самые неопровержимые доказательства того, что старый Фо умер!

   - А именно?

   - Об этом узнаете завтра вечером. Теперь же для вас совершенно излишне было бы знать их, так как вы можете и отказаться от содействия нам в этом деле.

   - Вы, стало быть, не один заинтересованы в нем?

   - Нет, как видите, иначе эти два джентльмена не присутствовали бы здесь: они тоже заинтересованы, и не меньше, может быть, меня. Когда я буду Квангом, я возвращу маркизу де Сен-Фюрси, специально посланному сюда французским правительством, тот драгоценный бриллиант, который взят был в Париже вместе со скипетром Хуан-ди... Если я вам не сообщаю сегодня доказательств смерти Кванга, так это по той причине, что они известны только этим двум господам, желающим открыть свои тайны не иначе как наверняка. Вы понимаете меня?

   - Теперь я вас понял, - объявил банкир, - и могу свободнее обдумывать ваше предложение.

   - Вы мне позволите сказать моим товарищам о результате нашего разговора?

   - Сделайте одолжение, не стесняйтесь!

   Не предполагая, что банкир может понять его французский язык, Ли Ванг сказал де Сен-Фюрси и Ланжале:

   - Он наш, этот банкир; дело сводится к одним деньгам, потому что это денежный мешок, который за золото готов продать самого себя!

   - Это удивительно, - заметил Ланжале. - А я считал его бравым малым, и он мне так понравился!..

   "Неужели в этой банде нашелся один честный человек?" - подумал Лао Тсин, выслушав замечание Парижанина о своей особе.

   - Во всяком случае, - заключил Ли Ванг, - это неважно. Он может попросить за свою помощь сколько ему вздумается - ведь казна нашего общества неистощима!

   - Не находите ли вы, Гроляр, или, виноват, господин маркиз, - продолжал Ланжале, плохо слушая Ли Ванга, - не находите ли вы, что этот почтенный китаец очень похож на нашего покойного доброго Фо?

   При этих новых словах Парижанина скорбь мгновенно охватила банкира, что выразилось в нервном подергивании его губ: теперь ему уже было ясно, что Фо умер - Фо, его старый друг, смерть которого он считал до этой минуты не более как выдумкой Ли Ванга, всеми силами старавшегося расположить его в свою пользу! Но силой воли он подавил свое скорбное чувство, чтобы не выдать себя перед хитрым Ли Вангом, которого он должен был с этих пор держать в своих руках как изменника и бунтовщика перед лицом нового Кванга, который должен наказать его!

   Он сказал гостям "до завтрашнего вечера!", и они расстались. Посягавший на высокое звание Короля Смерти ушел от банкира настолько довольный результатами совещания, что можно было подумать, будто вся заманчивая власть уже в его руках: стоит ему лишь приказать, да распорядится. До такой степени превратно понял он, при всей своей хитрости и пронырливости, своего соотечественника!

  

   Как только ушли посетители, Лао Тсин ударил в гонг и сказал явившемуся на зов камердинера. - Ты хоро