Жаколио Луи - Затерянные в океане

ustify">   - В Константинополе ничего не было потом, - заключил Ли Ванг, очевидно, прибегая снова к окольному пути.

   - Так!.. Но а в Пекине, например?

   - Формулируйте ваш вопрос яснее.

   - Когда вы представили обе драгоценности императрице, не заметили ли вы чего-нибудь, возвратясь из дворца к себе?

   Лао Тсин словно парализовал этим вопросом и пристальным взглядом Ли Ванга, который, совершенно растерявшись, не мог, казалось, произнести ни слова более.

   Банкир как будто сжалился над ним и мягко сказал:

   - Хорошо, я вам помогу в вашем ответе, так что вам останется только сказать - да или нет... Вы были так взволнованы предстоящим свиданием с императрицей, что перепутали два ящика, заключавшие в себе "Регент" и его имитацию, и вместо первого представили ей второй... Так ведь, да?

   - Да, - подтвердил Ли Ванг, имевший теперь самый жалкий вид: зачем ему теперь скрывать правду, когда Лао Тсин знает все?

   Но он ошибался: Лао Тсин не знал, а только предполагал правду, которую уловил еще вчера, когда Ли Ванг покраснел при его неожиданном вопросе относительно "Регента"; сегодня же это предположение оказалось верным, и в этом заключался весь секрет, уничтоживший Ли Ванга!

   "Ах, мошенник! Жалкий вор!" - воскликнул про себя Гроляр, выслушав это признание в подмене знаменитой драгоценности, ради которой он уже два года странствовал по Востоку, подвергаясь разным случайностям, вынося всякие обиды. Но он удержался от громкого восклицания, помня, что драгоценная вещь еще не в его руках и что ему предстоит еще самое трудное дело - получить ее от союзника. Согласится ли он теперь на это, теперь, когда дело приняло такой неожиданный оборот?

   - Ну, вот и все! - заключил, насмешливо улыбаясь, Лао Тсин. - Все, мой милейший Ли Ванг! Вы видите сами, что хуже этого ничего не могло быть. И вы еще претендуете на звание главы могущественнейшего в мире общества? Что же, приветствую будущего Короля Смерти!

  

   Как я должен понять ваши последние слова? - спросил Ли Ванг, почувствовав, что банкир осуждает его образ действий по возвращении в Пекин. - В прямом их смысле, милейший мой Ли Ванг, в прямом смысле, - отвечал банкир, - потому что ваша вина искупается вашей откровенностью... "к которой я принудил тебя!" - подумал про себя Лао Тсин.

   Ли Ванг, уже считавший свое дело проигранным, быстро ободрился, так как банкир говорил и смотрел серьезно, без всяких признаков издевательства над ним. Видя такой оборот дела, Гроляр счел наконец уместным повести речь о передаче ему "Регента", в чем он не сомневался более и о чем у них давно заключен был договор с Ли Вангом, но Лао Тсин предупредил его:

   - Теперь, милейший мой, - сказал он, обращаясь к Ли Ванту, - вам остается только передать мне на хранение драгоценность, которую вы должны вручить господину де Сен-Фюрси в день вашего избрания главой могущественного общества... Или вы, может быть, предпочли бы вручить ее маркизу сейчас, в моем присутствии?

   Гроляр увидел, что дело его очень близко к счастливой развязке, и обрадовался, а Лао Тсин между тем продолжал:

   - Итак, мой друг, а в скором времени - ваша светлость, исполните это последнее дело. Не отговаривайтесь неимением драгоценности при себе, потому что подобной вещи никогда не оставляют дома, а держат в надежном кармане своего костюма и день и ночь, не расставаясь с ней ни на минуту. Если же вы станете утверждать, после ваших признаний, противное, то ведь это будет ложь, вследствие чего я, к сожалению, вынужден буду прервать всяческие отношения с вами.

   Угроза подействовала, и Ли Ванг волей-неволей достал из внутреннего кармана своего нижнего платья, недоступного для самого ловкого вора, маленький ящичек, тщательно запертый крепким и хитрым замком; крышка его была хрустальная, и сквозь нее виден был великолепный "Регент", засверкавший при появлении на свет Божий всеми цветами радуга.

   Гроляр протянул было к нему руки, но банкир, вежливо отстранив их, сказал:

   - Сделаем все по порядку. Конечно, между вами существует уговор, который следует исполнить; но сначала надо узнать, предпочитает ли господин Ли Ванг исполнить его немедленно, сейчас же, или желает, может быть, подождать, как это и было условлено, того времени, когда осуществится его цель, то есть когда он сделается главой нашего общества. Это не заставит себя долго ждать, и у меня уже готов способ, который я укажу ему, - способ разыскания ящика, где хранится "кольцо власти", и провозглашения им себя Квангом - на острове, служащем резиденцией всех Квангов.

   Услышав это, Ли Ванг протянул руку с "Регентом" банкиру, который и взял драгоценность спокойно, без всякой поспешности, словно самую обыкновенную вещь.

   - Надеюсь, - сказал дрожащим от волнения голосом претендент на звание Кванга, - надеюсь, что вы мне, Лао Тсин, возвратите это сокровище в случае моей неудачи на выборах.

   - Разумеется, мой друг и будущий Кванг! - успокоил его Лао Тсин. - В этом невероятном случае я исполню свой долг, возвратив "Регент" вам, а вы уж поступите с маркизом так, как считаете нужным, - это уже не будет меня касаться.

   Такое решение, конечно, не могло понравиться Гроляру, но он не стал спорить, рассудив, что если, в конце концов, он не получит

   "Регент" от китайцев, то у него всегда найдется средство забрать его у них законным путем, обратившись к содействию голландских властей.

   Банкир же между тем думал, глядя на своих посетителей: "Нет, господа, не вам придется возвратить коронную драгоценность французскому правительству! Я в этом деле вижу хорошее средство для Бартеса заслужить расположение властей его родины, хотя он, живя среди нас, и не нуждается в нем, и с помощью богатств, которые скоро поступят в его распоряжение, сможет должным образом отомстить своим врагам, опозорившим его и пославшим в ссылку как последнего вора... Как ужасна эта история, которую он рассказал мне, и как его бедный отец должен был жестоко страдать от нее..."

   Лао Тсин вспомнил, что и он был отцом двух сыновей, погибших в расцвете лет, и это воспоминание вызвало слезы на его глаза, задумчиво смотревшие в пространство и не замечавшие более собеседников.

   Вдруг вошел Саранга, и банкир поневоле должен был вернуться к действительности.

   - Это ты, мой верный Саранга? Так ты уже готов?

   - Да, господин!

   - Хорошо! Вот это - те два джентльмена, которых ты должен проводить к гротам Мары.

   Малаец вздрогнул и посмотрел на Ли Ванга и Гроляра как на приговоренных к смерти, но лицо его не выдало ощущений, овладевших им в эту минуту: воля его господина была для него законом, не допускавшим никаких ни размышлений, ни возражений.

   - В саду, господин, - заметил малаец, - четверо иностранных матросов ожидают ваших приказаний.

   - Хорошо. Через несколько минут ты узнаешь о времени своего отъезда.

   Саранга поклонился и вышел, а Лао Тсин сказал Ли Вангу и Гроляру:

   - Извините, господа, личные воспоминания заставили меня отклониться от нашего дела, но теперь мы возвратимся к нему.

   - Лао Тсин, - перебил его Ли Ванг тем же лихорадочным, беспокойным голосом, - я жду исполнения ваших обещаний!

   - Оно не замедлит, - ответил банкир, - мне остается только сказать вам: все приготовлено для вашего путешествия. Когда вы Желаете ехать?

   - Сегодня вечером! Сейчас даже!

   - Час отъезда зависит от вас. Яхта, на которой вы отправитесь, уже под парами, а вместо китайского экипажа я попросил командира "Калифорнии" отпустить четырех матросов с его суд. на, которые вполне опытны в плавании как под парами, так и под парусами; затем, к вашим услугам малаец Саранга, сделавший в качестве лоцмана более пятидесяти путешествий туда и обратно... Наконец, вот последнее: потрудитесь получить эту записку оставленную покойным Фо, с помощью которой вы пройдете и на остров, и во дворец Квангов, и отыщете ящик с "кольцом власти". С этими словами банкир подал Ли Вангу большой сверток шелковой бумаги и пергамента, который тот взял обеими руками, дрожа от радости.

   - Сколько нужно времени, чтобы быть там? - нетерпеливо спросил он.

   - Четыре или пять дней.

   - Хорошо, Лао Тсин! Я еду вечером, после захода солнца.

   - Мы едем, Ли Ванг! - поправил его Гроляр. - Я не должен ни на минуту разлучаться с вами до того момента, когда исполнятся все ваши желания, а вместе с ними исполнятся, конечно, и мои!

   - Это невозможно! - воскликнул Ли Ванг. - Я бы, разумеется, охотно взял вас с собой, но там, на острове, не имеет права показываться никто, не принадлежащий к нашему обществу.

   - Это верно, - подтвердил банкир, - и у входа, ведущего на самый остров, должен будет высадиться лишь один Ли Ванг, который туда и проникнет; но вы, маркиз, можете подождать его возвращения в лодке, в которой довезет вас обоих до входа на остров один Саранга, так как на яхте невозможно будет пройти туда.

   Оба союзника согласились с этим планом и ушли от Лао Тсина, довольные и собой, и им, хотя и не без некоторых сомнений и сожалений, относившихся исключительно к великолепному "Регенту": один жалел, что должен был расстаться с ним, другому не менее жаль было видеть, что он не попал к нему в руки.

   Когда они уходили, банкир сказал Гроляру:

   - Милостивый государь, вы не можете понять моих симпатий к бежавшим из Нумеа ссыльным, которых вы чуть было не предали вчера французскому правительству, не вмешайся в дело Уолтер Дигби, настоящий американец на этот раз; но вы теперь откажетесь от ваших дальнейших действий в этом роде, иначе ни за что не получите драгоценности, о которой хлопочете.

   - Но, милостивый государь, мой долг...

   - Э! - перебил его банкир. - Я понимаю, что всякий долг соединен бывает с разными печальными необходимостями, но случается нередко, что чувство гуманности берет перевес и диктует нам свой образ действий.

   - Посмотрю, что я могу сделать для ваших друзей, - важно сказал Гроляр, - может быть, мне удастся добиться от моего правительства некоторого смягчения их участи; но во всяком случае я не могу отказаться от миссии, возложенной им на меня, потому что это равносильно измене, а изменником своему отечеству я не желаю быть, да и вы не можете этого требовать от меня

   - Пусть будет так, господин маркиз, - согласился Лао Тсин. - go пеняйте потом на себя за то, что может случиться впоследствии, так как я не перестану ограждать моих друзей от ваших покушений на их свободу, и вы могли уже видеть, успеваю ли я в этом, - это ограждение я считаю также своим долгом. Во всяком случае, на несколько месяцев они свободны от ваших покушений.

   - Вы намекаете на кражу у меня моих бумаг?

   - Да, это по моему желанию их украли у вас.

   - Я так и думал! Но тогда, значит, мы идем с вами не к миру, а к войне, а в этом случае я предоставляю себе полную свободу действий, которая не может быть выгодна для вас!

   - Как вам будет угодно. Прошу только помнить, что во всякой борьбе удары падают безразлично на всех, направо и налево.

   - Благодарю за напоминание! А относительно "Регента" я ничего не боюсь: у меня ваше слово, милостивый государь, и к одному делу мы не будем примешивать другого.

   С этими словами Гроляр важно раскланялся и ушел, полный достоинства и самого выгодного мнения о своей личности: из простого полицейского он начинал формироваться в дипломата, и, как казалось ему, не без успеха.

   Оставшись один, банкир кликнул Сарангу и сказал ему:

   - Видел этого иностранца, который поедет с Ли Вангом?

   - Да, господин!

   - Ну, - продолжал Лао Тсин, понизив голос, - если он тоже захочет ехать с ним в гроты Мары, - пусть себе, не мешай ему.

   - Понимаю, господин! - просто сказал малаец, смотря на своего господина глубоким взглядом больших черных глаз.

   Через некоторое время в кабинет Лао Тсина вошли Бартес и Гастон де Ла Жонкьер.

   - Ну-с, - спросил первый, - удалось ли вам добиться чего-нибудь?

   - Вот "Регент", - отвечал банкир, подавая его Гастону. - Он ли это самый?

   Молодой человек обезумел от радости: схватив драгоценность, он принялся петь, кричать и танцевать, не помня ни себя, ни тех, кто был с ним! Вот когда честь его отца восстановлена, а вместе с ней обеспечена и участь всего семейства! Теперь все невзгоды прошли, и они заживут обеспеченной и спокойной жизнью!

   Когда первый приступ радости прошел, Гастон возвратил драгоценность банкиру, сказав ему:

   - У вас он будет целее, чем у меня, до моего отъезда из Батавии! А уеду я отсюда не раньше того, как пошлю шифрованную телеграмму отцу и увижу своего друга вне всяких опасностей.

   - Нет, дружище, - возразил Бартес, - поспешай-ка лучше домой да обрадуй поскорее отца своим возвращением не с пустыми руками, а с исчезнувшим сокровищем. Обо мне же не беспокойся!

   - Я сделаю то, что мне долг велит делать, и мой отец, узнав в чем дело, первый одобрит мое желание остаться с тобой, чтобы видеть тебя в полной безопасности.

   - Но мое положение не так опасно, как ты думаешь? Этот мошенник Гроляр ведь теперь совершенно безвреден, - заметил Бартес.

   - А вмешательство Дигби? Ты думаешь, генерал-губернатор простит ему афронт, полученный ночью от него? А мелководье здешнего порта? Ведь в случае прямой опасности вам здесь нельзя будет ускользнуть от врагов, опустившись под воду, как это удалось сделать в Сан-Франциско! Нет, друг, надо быть благоразумным, что я тебе и советую, а главное, не тратить ни одной минуты понапрасну.

   В эту минуту, как бы в подтверждение опасений, высказанных Гастоном де Ла Жонкьером, послышались три пушечных удара с форта Дэндэльса, гулко и протяжно раздавшихся в воздухе, полном тропического зноя и сладкого far niente.

  

   Услышав пушечные выстрелы, Лао Тсин побледнел.

   - Что это значит? - спросили одновременно

   Бартес и де Ла Жонкьер.

   - То, чего мы боялись, случилось, - сказал Лао Тсин немного взволнованным голосом. - Это сигнал, что вход и выход из порта закрыт, из порта, где стоят наши суда! С последним выстрелом через вход в гавань будут протянуты цепи, не позволяя более ни одному судну ни войти в порт, ни выйти из него" Эта мера, положим, означает не конфискацию судов, а предложение всем иностранным кораблям предъявить свой документы; тем не менее она настолько серьезна, что я пока не вижу способа выйти из затруднения. Чтобы генерал-губернатор решился на нее, нужно было случиться чему-нибудь особенному, и я думаю, не побудил ли его к этому французский броненосец "Бдительный". Теперь все дело в том, в порядке ли бумаги "Калифорнии" и "Гудзона", и вы, Бартес, как командир одного из них, должны это знать.

   - Они были построены в Америке, - отвечал Бартес, - и включены в "Навигационный реестр" как американские суда. На этом основании они могут считаться в числе коммерческих судов, но от этого, понятно, еще далеко до роли командира военного судна, которую взял на себя прошлой ночью Уолтер Дигби, желая освободить нас из-под ареста.

   - Это было весьма неблагоразумно, - заметил Гастон. - Если бы он представился генерал-губернатору как капитан дальнего плавания, дело могло бы уладиться мирным образом.

   - Рассказывай! - иронически улыбнулся молодой Кванг. - Капитан дальнего плавания, командующий, однако, броненосцем и грозящий сжечь целый город!

   - Твоя правда, я не учел этого последнего обстоятельства, - сказал Гастон.

   - Заметьте, - вставил Лао Тсин, - что без этого смелого и неожиданного поступка, нашему уважаемому другу не миновать было бы трюма "Бдительного", который и отправил бы его с товарищами обратно в Новую Каледонию! Это было счастливое вдохновение, которое нашло на Уолтера Дигби. Благодаря ему мы теперь все-таки на свободе и можем обдумать наше положение. И если на вас слишком приналягут, то и мы можем принять экстренные меры.

   - Это правда, но...

   - В моих кладовых хранится более чем на миллиард золота, скопленного веками и принадлежащего обществу; а у кого в руках золото, тот не может сам попасть в чужие руки.. У меня возникла одна мысль, которую, впрочем, следует обдумать, прежде чем сообщить ее вам. В ожидании же этого вы, мой друг, передайте пока команду над "Гудзоном" бравому Дигби, а сами поселитесь, вместе с господином де Ла Жонкьером, у меня в Уютном Уголке, где вы будете в полной безопасности: у меня там есть такие потайные уголки, которых вся яванская полиция не в состоянии открыть. Это именно те убежища, в которых проводили свой досуг прежние Кванги, ваши предшественники, дорогой мой Бартес, когда им нужно было исчезнуть на некоторое время из среды их верных слуг и друзей.

   - В самом деле? - спросил Бартес, заинтересованный тайнами загородного дворца банкира. - Но я не хотел бы разлучаться с моими товарищами.

   - Вы более не принадлежите себе, мой друг: не забывайте, что вы глава многочисленного общества, которое нуждается в вас и которому вы обязаны служить. Личные симпатии ваши поэтому приходится пока отложить в сторону. Доверьтесь мне во всем, что касается вас лично, и не беспокойтесь о других. С американцами, например, можно разорвать все отношения: с нынешнего же вечера они будут рассчитаны самым щедрым образом и по первому сигналу могут уйти, так что в случае визита на суда каких-нибудь судебных или иных властей - на них не окажется ни души! Вы увидите потом, что нам иначе нельзя действовать, как только таким путем. Что касается вас, то в этот же вечер наглухо закрытый экипаж увезет вас отсюда в Уютный Уголок, равно как и ваших товарищей - Лу, Кванга и Чанга.

   Бартес должен был согласиться с доводами осторожного банкира и решился исчезнуть на некоторое время, раз это было так необходимо. Когда же все уляжется и утихнет, он намеревался сложить с себя высокое звание Кванга, к которому не чувствовал особенного влечения, и возвратиться инкогнито во Францию, чтобы восстановить свою честь и потребовать строгого ответа от своих врагов. Его наследник, которому он передаст при жизни свою власть, уже давно был выбран им: кто более банкира Лао Тсина достоин был этого сана, так как кто лучше него знал дела общества, заведуя его финансовой частью?

   В то время как эти мысли проносились в уме Бартеса, в комнату вошел Саранга доложить, что яхта готова к отплытию и что дело только за последними приказаниями банкира.

   - Ли Ванг с его спутником уже на яхте? - спросил Лао Тсин.

   - Нет еще, но они сейчас будут там, и с ними какой-то третий пассажир". Должен я, господин, принять его?

   - Кто он такой?

   - Я его не знаю, но, кажется, это тот самый француз, который был у вас вчера в Уютном Уголке. Он объявил, что непременно Должен ехать с маркизом, почему я и счел за лучшее сказать об этом вам.

   - Ты хорошо сделал.

   - Так он может ехать?

   - Может, но если какая-нибудь опасность будет грозить его жизни, ты употребишь все усилия, чтобы спасти его. Понял?

   - Понял, господин.

   - Теперь можешь идти и сказать капитану, чтобы он отправлялся в путь. Счастливой дороги и скорого возвращения!

   Совсем уже ночью яхта тронулась в путь, и Лао Тсин долго наблюдал за ней в бинокль со своей террасы, пока она не скрылась из виду. Банкир думал: "Я послал его на смерть, но имею ли я право на это?" Через несколько минут он, однако, ответил сам себе с уверенностью: "Имею! Он двадцать раз заслужил участь, которая ожидает его, - он, этот жадный, честолюбивый, без малейшего благородства в душе человек, готовый продать нас всех за горсть золота! Чего хорошего мы могли ждать от такого человека, если бы он сделался Квангом? Полнейшего уничтожения нашего общества!.. Да, мягкость в этом случае была бы преступлением! Пусть он идет навстречу своей судьбе!"

   И банкир сошел с террасы в сад, где его ожидали Бартес и де Ла Жонкьер. Через полчаса они все трое сели в закрытый экипаж, стоявший в конце парка, и отправились в Уютный Уголок...

   Между тем "маркиз де Сен-Фюрси", попав на яхту, улегся на кушетке в горизонтальном положении, боясь морской качки, всегда дурно влиявшей на него. Он называл это "приспосабливать свое тело к движениям судна" и видел в том вернейшее средство от морской болезни, - он даже был намерен опубликовать это свое открытие по возвращении в Париж.

   Ланжале, неразлучный с ним, всегда смеялся над этим "средством", а на этот раз сказал ему:

   - На вашем месте я поспешил бы взять патент и, закупорив "средство" в бутылку или в банку, наклеил бы на ней этикетку с собственноручной подписью "остерегаться подделок", после чего пустил бы в продажу.

   - Неудачная острота! - возразил Гроляр. - Займись лучше сам этой спекуляцией, а меня оставь в покое.

   - Нет, я не оставлю вас в покое до тех пор, пока не привезу вас обратно в Европу целым и невредимым. К тому же я теперь богач и не нуждаюсь ни в чем: я миллионер!

   - Ты, мой бедный малый, кажется, совсем помешался.

   - Неужели вы не считаете меня способным нажить миллион? Меня, подумайте!

   - Оставь меня в покое, голубчик! Яхта уже отчалила, и мне необходимо уснуть, прежде чем она начнет качаться.

   - Она не будет качаться! Она не смеет, потому что- - Ты однако же упрям, как настоящий бретонец!

   - Менее, чем друг наш Порник, поверьте мне.

   - Ланжале! - возгласил строгим тоном Гроляр. - Ты мне дал слово не упоминать никогда об этом человеке, который сделал мне столько зла! Он набросился на меня, как лютый зверь набрасывается на... на..

   - На ягненка, которым были вы, без сомнения?

   - Ланжале!

   - Господин маркиз!

   - Если ты мне еще напомнишь об этом ужасном человеке- - Совсем он не ужасен! Он человек, который заслуживает лучшей участи, чем та, которая...

   - Перестань! - закричал наконец Гроляр, весь красный от гнева. - Я знаю только, что если встречусь с ним где бы то ни было, на суше, на море или... или...

   - Или на воздушном шаре... - подсказал Ланжале.

   - Все равно, где бы это ни случилось, только дуэли нам не миновать, дуэли самой беспощадной, после которой одному из нас не уцелеть!

  

   Гроляром овладело раздражение при ненавистном имени Порника, и он беспокойно заметался на своей кушетке. Это доставляло видимое наслаждение Ланжале, который с удовольствием наблюдал, как "кипятится полицейская муха", и на этот раз так мало уже стеснялся, беся своего патрона, что последний заметил это и воскликнул:

   - Несчастный, ты заставляешь меня переживать то "чудесное" время, когда я сидел в кутузке на этом проклятом "Иене"! Ты напоминаешь мне про этот подлый чемодан, в который ты втиснул меня и, как тюк, свалил потом на дно лодки! Тебе разве хочется, чтобы я умер в эту минуту, сейчас? Берегись! Не помни я того, что ты рисковал своей жизнью, спасая мою, - я бы ни минуты не потерпел твоего присутствия здесь, раз ты смеешь так хладнокровно говорить об этом Порнике, который стал злым гением моей жизни...

   Бедный сыщик отер холодный пот с лица и, успокоившись немного, сказал, понизив голос:

   - И потом, ты заставляешь меня припоминать, как ты тащил меня через эти проклятые земли Мексики, выдавая меня за жителя Южного полюса, едущего изучать европейские нравы и обычаи... и открывать источники Амазонки!

   - Надо же было чем-нибудь жить! - скромно возразил в свое оправдание Парижанин. - Вспомните, терпели ли вы в чем-нибудь нужду во время этого путешествия?

   - Не терпел, конечно, если не считать лягушек, которых ты заставлял меня есть живыми перед глазами изумленных индейцев, объясняя им, что это самое обыкновенное и любимое мое блюдо в моем отечестве, то есть на Южном полюсе. И так было до самого Веракруса, откуда наконец я мог телеграфировать в Париж, прося выслать мне необходимые средства к дальнейшему моему существованию и путешествию!. Но будет об этом! Если ты хочешь жить со мной в мире, не напоминай мне больше никогда об этом негодяе Порнике!

   - Говорите потише! - сказал Ланжале таинственно.

   - Почему? Кто может запретить мне говорить громко, даже кричать, если мне это нравится?

   - Это, видите ли, не совсем удобно по отношению к капитану яхты, которому вы еще не представились, будучи слишком заняты вашим средством против морской болезни.

   - Но теперь ночь, и я отложил эту церемонию на завтра!

   - Так имейте в виду то, что, видите ли... Как бы это вам объяснить?.. Ну, капитан нашей яхты похож как две капли воды на... на...

   - На кого?

   - Вы не догадываетесь?

   - Нет, разумеется!

   - Припомните!

   - Как я могу догадываться, на кого похож человек, которого я еще не видел и вовсе не знаю? Странный ты малый.

   - Ну, так он похож.

   - Не томи меня, пожалуйста, говори прямо!

   - Ну, вот вы опять сердитесь!

   - Опять ты со своими глупыми шутками! Убирайся тогда к черту и оставь меня в покое, так как мне давно пора спать, иначе морская болезнь нападет на меня, - судно ведь давно уже на полном ходу!

   - Он похож... на нашего приятеля Порника! - решился сказать наконец Парижанин.

   - Что ты говоришь? - закричал несчастный, в ужасе вскакивая с кушетки.

   - Я говорю правду! И это сходство так поразительно, что, если это не он, то непременно должен быть его родной брат или кто-нибудь из его близких родственников.

   - Но это невозможно! - воскликнул вконец ошеломленный Гроляр. - Это невозможно, слышишь ли, в противном случае я ни минуты более не останусь здесь!

   Мгновенные спазмы сдавили ему горло, и он не мог более ни говорить, ни жестикулировать, глядя растерянно и беспомощно вокруг себя.

   Ланжале сжалился над ним и поспешил его утешить:

   - Успокойтесь! Может быть, я ошибся. Ночью это тем более возможно. И, наконец, я несколько раз прошелся мимо него, почти под самым его носом, - и он не признал меня, хотя я нисколько переменился. Вот вам доказательство, что это не он!

   - Да, это доказательство! - вздохнул с некоторым облегчением Гроляр. - И неоспоримое! Ты с ним ведь был очень дружен там, в Нумеа?

   - Как близнец, могу вас уверить! Что приходило мне в голову, то и ему приходило, и можно было подумать, что у нас одна голова на плечах!

   - В таком случае он должен был кинуться к тебе с объятиями, увидев тебя здесь! Стало быть, это не он! - резюмировал значительно успокоенный полицейский сыщик.

   - Тысячу раз вы правы!

   - И это обстоятельство успокаивает меня до такой степени, - заключил "маркиз де Сен-Фюрси", - что я чувствую себя совсем хорошо и не боюсь более морской болезни, которая теперь...

   Он не успел закончить своей фразы, как вдруг на палубе раздался хорошо знакомый ему голос, обдавший его холодом с ног до головы:

   - Лейтенант! Судно теперь на полных парах, и вы можете пригласить на палубу всех пассажиров яхты, которых я должен вписать в судовой журнал.

   Теперь уже и Ланжале не мог сомневаться: голос был его, Порника, - это было очевидно! Но почему же старый друг и приятель не признал его час тому назад?

   - Чей это голос? - спросил Гроляр, леденея от ужаса. Как полицейский с отлично развитым чутьем, Гроляр был превосходен, но как человек, теряющийся от страха, никуда не годился и нуждался поэтому в посторонней поддержке. Вот почему помощь Ланжале была необходима ему в подобных случаях, - Ланжале, к которому он успел даже привязаться в благодарность за моральную поддержку, которую тот всегда оказывал ему, хотя и трунил над ним бесцеремонно.

   - Порник! - ответил Ланжале, нисколько уже не шутя. - Теперь я больше не сомневаюсь в этом! Пойдемте скорее на палубу, ведь надо представиться ему.

   - Порник! Порник! - бормотал бедный сыщик, едва держась на ногах. - Я пропал!

   - Полноте, бросьте ваши глупости! Пойдемте, - надо повиноваться, если велят идти на палубу: на то ведь и капитан! И чего вы боитесь?

   Ланжале помог Гроляру одеться и кое-как повел его на палубу, потому что бедняк дрожал, как в лихорадке, и ни руки, ни ноги не слушались его более.

   Порник, в форме капитана фрегата, в присутствии двух своих помощников, известных нам Данео и Пюжоля, уже одетых в форму, несравненный наш Порник обратился к трем пассажирам со следующим довольно строгим вопросом, немилосердно налегая на букву р:

   - Почему вы, господа, не потрррудились пррредствиться мне, вашему капитану, тогда как это ваша прррямая обязанность?!

   - Господин командир, - проговорил Ланжале, - вы тогда заняты были ознакомлением с экипажем и осмотром самого судна, поэтому мы не могли беспокоить вас, зная по опыту, что офицеры этого не любят.

   - Хорошо, милостивый государь, принимаем ваше оправдание. Имя ваше и чин?..

   - Ланжале, офицер морской пехоты.

   - Как вы сказали? - переспросил изумленный Порник.

   - Я сказал: Ланжале, офицер морской пехоты.

   И вынув из кармана свой паспорт, Ланжале подал его Порнику, который с не совсем приятной миной взял книжку и стал неловко и нерешительно переворачивать в ней листы (бравый капитан не умел читать).

   - Хорошо! - сказал он наконец. - Возьмите ваши документы, вы будете вписаны.

   Пюжоль, самый грамотный среди троих, вписал, по мере умения, имена пассажиров в судовой журнал, причем, когда очередь дошла до Гроляра, Порник сказал ему с громким смехом доброго малого, не помнящего зла:

   - Надеюсь, господин де Сен-Фюрси, что вы перестали сетовать на нас за маленький фарс, который, помните, проделали мы над вашей милостью в одном мексиканском порту?

   Услышав, что Порник называет простым фарсом то, что он привык считать ужаснейшим случаем в своей жизни, Гроляр пробормотал несколько невнятных слов, но не посмел не подать руки страшному для него бретонцу, когда тот протянул ему свою.

   - А ты, детина, - обратился затем Порник к Ланжале, награждая его таким ударом по плечу, который впору было снести быку, а не человеку, - если ты посмеешь в другой раз взойти на борт судна, которым командует твой старый товарищ, не заявившись предварительно к нему по-приятельски, то будешь немедленно спущен в люк до самого дна!

   - Если бы я знал, что это ты тут командир, на этой чудесной штуке, - сказал в ответ Ланжале, - то, разумеется, первым бы Делом заявился к тебе, дружище!

   - Славно, друзья мои! - воскликнул Порник. - Право, это бесподобно, что случай свел нас тут! И я - черт меня побери, если вру, - обещаю вам ради этого случая самое веселое путешествие! Перед вами больше не командир, а старый ваш приятель. Пойдемте сейчас же обедать!

   Только после полуночи Гроляр, которого Порник "для скрепления старой дружбы" заставил выпить изрядное количество вина, мог ускользнуть наконец в свою каюту, где с величайшим наслаждением растянулся на кушетке, тогда как четверо остальных его собеседников, не будучи более в состоянии подняться с места, свалились - кто прямо на пол, а кто на стол.

   Тогда Саранга, незримо наблюдавший за всем происходившим в капитанской каюте, дал свисток. Тотчас же явилась дюжина китайцев-матросов, из которых состоял экипаж яхты, и бережно разнесли господ офицеров по их каютам, после чего поступили под непосредственную команду малайца.

   И как раз вовремя, потому что судно уже приближалось к опасным местам, усеянным рифами и подводными скалами.

  

   Посмотрите внимательно, читатель, на ту часть океана, которая заключена между Малайзией и Филиппинскими островами и окружает Яву, Суматру, Целебес, Борнео и тысячи других островов, менее крупных и совсем малых, которых не найти ни на одной карте: все они, а особенно эти малые, незначительные, окружены мадрепоровыми рифами, беспрестанно возводимыми работой коралловых полипов.

   Все эти клочки суши между водами океана - остатки, без всякого сомнения, громадного материка, существовавшего когда-то и разрушенного какой-нибудь ужасной стихийной катастрофой. Нигде в другом месте не встречается таких грандиозных последствий гнева природы: исполинские скалы в пятьсот-шестьсот футов высотой, часто соединенные одна с другой как бы мостами, под которыми море вечно волнуется с глухим шумом, словно исходящим из подземной бездны; подводные гроты, где океан клокочет и ревет, подобно адскому чудовищу, низвергнутому в преисподнюю мира; конусообразные острова, поверхности которых не попирала еще нога человека, потому что это - опрокинутые конусы, вершинами уходящие в море, а основанием обращенные к небу; наконец, миллиарды гибельных рифов, которые под водой, несомненно, соединяют друг с другом все эти острова и островки и на гребнях которых океан бесплодно вымещает свою вековую злобу...

   Вот именно здесь-то, недоступный для нескромного любопытства путешественника-натуралиста, и находится остров Иен, вековая резиденция Квангов, этих царей китайских морей и рек. Сюда-то честолюбивый и жадный Ли Ванг и поплыл на верную и ужасную смерть, стремясь стать главой могущественнейшего в мире общества!

   Если бы Порнику пришлось вести ночью вверенную его команде яхту, она бы не увидела больше дневного света. Но умный и осторожный Саранга имел приказания на этот счет, и все шло хорошо. Порник командовал днем, а он - ночью.

   Когда утром, после кутежа, Порник взошел на палубу и увидел своих друзей, занятых приведением ее в порядок, то сказал Ланжале, бывшему тут же:

   - Славная штучка эта яхта, и экипаж подобран на славу! Однако, при всем благодушии, его не оставляло беспокойство: куда он идет со своей яхтой и чем кончится это путешествие?

   Саранга был молчалив как могила. На все вопросы он обычно отвечал: "Я ничего не знаю. Я исполняю только приказания моего господина".

   Ланжале немного удивлялся, что его "патрон", как он привык называть Гроляра, избегал всяких разговоров с ним о том, куда они, собственно, направляются. Но он не придавал никакой важности осторожному поведению парижского сыщика, мало задумываясь о его планах и намерениях. Прочие же два, Данео и Пюжоль, вовсе не думали о цели путешествия, посвящая все свое время, свободное от службы, игре в триктрак или беседам за стаканом доброго вина. Но не таков был Порник, который, будучи командиром судна, считал себя обязанным знать, куда он плывет. Он начал раздражаться таинственным маршрутом своего судна и дал себе слово так или иначе проникнуть в эту тайну.

   Ланжале, подшучивая над ним, замечал:

   - И что тебе из того, куда мы держим курс, раз мы попали в секретную экспедицию? Пойми, что если мы разгадаем этот секрет, то это путешествие потеряет для нас всю свою прелесть!

   Но веселость друга не могла успокоить упрямого бретонца, который однажды сказал ему:

   - Присутствие здесь твоего Гроляра, который проводит свое время, запершись с этим противным мне Ли Вангом, не может внушить мне успокоительных мыслей. Собственно говоря, плевать мне на них, но как-то сам собой возникает вопрос: о чем эти люди беседуют друг с другом, какой еще заговор затевают после памятного вечера у банкира? Разве они не должны были, садясь на судно, сказать мне прямо: "Вот, господин командир, цель нашего путешествия; надеемся, что вы нам поможете в ней" и так далее? Но они мне не сказали ни слова ни о чем, и я даже не знаю, какого направления мы держимся, так что не будь со мной этого малайца, который заступает мое место по ночам, мы зашли бы Бог знает куда" И ты находишь все это в порядке вещей?

   Немного легкомысленный Ланжале начал убеждаться в справедливости выводов Порника, который наконец однажды вечером с видом заговорщика сказал ему, зазвав в свою каюту и крепко заперев за ним дверь:

   - Выслушай меня внимательно: дело касается вещи, о которой мы уже говорили.

   - Ты узнал что-нибудь? - спросил его тот с некоторым беспокойством, понятным в его положении.

   - Пока ничего, и вот потому-то я и хочу поговорить с тобой.

   - Черт возьми!!! В таком случае это очень важно!

   - Оставь свои шутки, так как я убедился в одном, а именно: в конце концов, помяни мое слово, если Данео, Пюжоль и я не заплатим из наших карманов за разбитые горшки, как говорится!

   - Я не понимаю тебя.

   - Потом поймешь! Скажи мне, правда ведь, что этот дьявол Гроляр арестовал тогда, в тот вечер, Бартеса и трех китайцев, друзей покойного Фо?

   - Правда, но они снова на свободе.

   - Это еще ничего не значит! Гроляр наверняка попытается еще раз проделать то же самое, и кто может поручиться, что новая проделка его не будет успешнее первой?

   - Положим! Но ведь я их предупредил о нем, и они теперь знают, как держать себя в отношении господина маркиза.

   - Я не говорю о тебе: ты ведешь себя безукоризненно по отношению к твоим старым товарищам. Но Гроляр! Можешь ли ты утверждать, что у него нет намерения, упустив крупных птиц, поймать в свою западню хоть мелких пташек, каковы мы трое, твои друзья и собутыльники? И вот мне все мерещится, что мы в один прекрасный день, а то, может быть, и ночью попадем вдруг на борт "Бдительного", который и потащит нас обратно туда, откуда мы явились! Я опять-таки не говорю о тебе: ты теперь вращаешься в иной сфере, чем мы, грешные.

   - Этого еще недоставало! Ты принимаешь меня за человека, который подслуживается и вследствие этого делает карьеру?!

   - Глупец ты, если так понял мои слова. Разве я не знаю, что ты всем жертвовал для своих друзей!

   - Так ты думаешь, что Гроляр?

   - Скажи, положа руку на сердце, разве ты не находишь его способным предать нас троих?

   - О, абсолютно! Но посмотрим, обдумаем немного наше предположение" Во-первых, не он здесь хозяин, и наша яхта - не "Бдительный". Чтобы арестовать вас троих, нужно содействие банкира Лао Тсина, а именно он и попросил Бартеса командировать вас на свое судно.

   - Но ведь банкир не нуждался в нас?

   - А я думаю - напротив: он не хотел поручить такого прекрасного судна грубым китайцам, привыкшим только к своим джонкам; к тому же они не умеют обращаться с паровыми машинами. Словом, все это очень просто и вполне понятно.

   - Для тебя, милейший мой Ланжале!

   - Наконец, я согласен с тобой, что это плавание имеет важную цель, о которой знают только трое здесь: Саранга, Ли Ванг и Гроляр. Цель эта, как думается мне, имеет близкое отношение к делу Бартеса, которого покойный Фо избрал своим наследником, то есть поставил во главе Общества Джонок.

   - Все это известно мне; но каковы интересы Гроляра в этом деле? Всюду, где я его ни встречаю, он вселяет недоверие к себе. Быть может, он вошел в сделку с банкиром: "Я, мол, оставлю в покое Бартеса и его трех китайцев, а ты за это дай мне возможность изловить этих трех молодцов", то есть меня, Пюжоля и Данео. Иначе что ему тут делать? Он не с пустой головой явился с