Жаколио Луи - Затерянные в океане

bsp;   - Будем неподвижнее Кордуанского маяка! - глухим басом подтвердил бордосец,

   - Как статуя! - подхватил его товарищ.

   Гроляр присел к столу и написал несколько писем, но не запечатал их; чтобы сделать это, он поджидал Ланжале. Наконец этот последний прибыл.

   - Ну что? - спросил его сыщик.

   - Я нашел! - ответил Парижанин. - Под именем дона Хосе Трухильо ты являешься нанимателем и жильцом превосходного павильона-особняка на авеню д'Орлеан вблизи укреплений; это настоящая игрушка. Этот дом роскошно обставлен, и никаких соседей.

   - Сколько же ты на это потратил?

   - Ну, об этом после!

   В то время авеню д'Орлеан тянулась вплоть до Монружа и совсем не походила на то, что она представляет собой теперь. Как только начинало темнеть, порядочные люди не отваживались более выходить на пустынные улицы, плохо освещенные, с бесконечно тянущимися по обе стороны заборами и стенами, из-за которых доносился грозный, сиплый лай цепных собак.

   В этой-то отдаленной и глухой части города Гроляр становился хозяином особняка, нанятого для него Парижанином.

   Теперь, узнав о местоположении своего нового жилища, Гроляр дописал свои письма до конца, запечатал их и тотчас же отправил по назначению.

   Затем он отправил, не теряя ни минуты, телеграмму на имя Уильяма Бредли в Шербур, которой приглашал капитана Уолтера Дигби, Кианга, Лу, Чанга и просил их спешить в Париж как можно скорее, а в случае, если бы не было удобного поезда, отправляющегося немедленно в Париж, - взять экспресс и спешить сколько только возможно.

   - Кажется, я ничего не забыл? - спросил он у Ланжале.

   - Мне думается, что нет.

   - Ну, так отправляйся с этими молодцами на мою виллу; пусть они хорошенько ознакомятся и с местоположением, и с расположением комнат - ты им укажешь все; когда приедут мои приглашенные, ты примешь их, а я буду между семью и восемью часами вечера!

   Распорядившись таким образом, Гроляр отправился разыскивать Альбера Прево-Лемера, которого он застал в одном из модных ресторанов, посещаемых по преимуществу золотой молодежью, не имеющей определенных занятий и тратящей зря родительские деньги.

   - Ну, теперь я от вас не отстану, - заявил Гроляр, или дон Хосе, своему мнимому приятелю и собутыльнику. - Я купил на днях маленькую виллу, и сегодня вечером мы в ней справляем новоселье.

   - Где это?

   - Да там, у черта на куличках, у самых укреплений.

   - Вы становитесь настоящим любителем сельской жизни! - засмеялся Альбер.

   - Право, время от времени не мешает пожить среди зелени!..

   - И много у вас будет веселых гостей?

   - Ну, этот вопрос мне кажется излишним!

   - В таком случае я весь ваш! Я люблю быть там, где можно пошуметь и повеселиться, не стесняясь, вовсю!

   С этого момента сын банкира и мнимый дон Хосе не расставались. Когда пробило семь часов, приятели, сидевшие за столиком кафе "Богач" и закусывавшие уже в четвертый или в пятый раз, поднялись с места; сыщик лишь делал вид, что поглощает напитки в одинаковом количестве со своим собутыльником, тогда как Альбер, верный своей привычке, уже начинал приходить в состояние человека, у которого двоится в глазах.

   Выйдя из кафе, Гроляр крикнул извозчика.

   - Вот, гражданин, пожалуйте! Куда вас везти? Гроляр сказал ему адрес.

   - Сапристи! Далеконько! - заметил извозчик. - Но, конечно, это не беда, если вы не поскупитесь... Ведь вы дадите мне хорошо на чай, не правда ли?

   - Да! Пошел!

   - Право, - сказал брезгливо Альбер, - эти извозчики становятся чересчур фамильярны... Они положительно обращаются с нами, как с себе равными! Я удивляюсь, дон Хосе, что вы не держите своего экипажа.

   - Позволю себе напомнить вам, что мои экипажи еще в Гаване, я жду их с ближайшим пароходом.

   Между тем извозчик приотворил дверцу экипажа и спросил Гроляра едва слышным шепотом:

   - Это и есть тот самый господин?

   - Да!

   В широком плаще с поднятым воротником и клеенчатой шляпе с широкими полями, как у большинства извозчиков, Люпена трудно было узнать, хотя сам он уже на протяжении нескольких часов не выпускал из виду Гроляра, следуя за ним от одного кафе к другому, от одного ресторана к другому.

   Было уже довольно поздно, когда извозчик наконец подъехал к вилле дона Хосе Трухильо. Альбер, которым овладела дремота под влиянием выпитого вина и тряски экипажа, задремал в углу кареты. Пришлось его будить и трясти, чтобы заставить выйти из экипажа.

   Когда он вошел в дом, трое слуг кинулись его раздевать, принимая его пальто, трость и шляпу, причем оглядели его с таким любопытством, что ему это показалось несколько странным.

   - Что же им надо от меня, этим холуям, - проговорил он себе под нос, входя в ярко освещенный салон, все окна которого были, однако, наглухо закрыты ставнями.

   - Не очень-то он вежлив, этот барин, - пробормотал Пюжоль.

   - Сразу видно, что этот гусь не служил во флоте! - сказал Данео.

   Дон Хосе и Альбер оставались одни в течение нескольких минут, в продолжение которых Альбер критиковал кое-какие подробности обстановки, почти царской по своей роскоши.

   - Все-таки сразу видно, мой милейший, что вы еще не парижанин; вы, люди Нового Света, всегда несколько эксцентричны в своих вкусах. Однако я здесь вовсе не для того, чтобы исполнять обязанности ваших декораторов" Прошу вас познакомить меня с вашими гостями.

   - Подождите одну минуту, - проговорил дон Хосе. - Кажется, они еще не съехались.

   Но в этот самый момент Порник, в расшитой галунами ливрее, отворил дверь и торжественно доложил:

   - Господин Каликстен, нотариус!

   Вошел господин, корректно одетый, корректно причесанный, корректно выбритый, лет сорока пяти, и раскланялся с несколько торжественной вежливостью министерских чиновников.

   "Нотариус, - подумал про себя Альбер, - вероятно, собутыльник не из веселых".

   - Господин Симон Прессак! - снова доложил Порник. Бывший служащий банка вошел, несколько смущаясь, и почтительно раскланялся с присутствующими.

   - Господин Жан Менгар, - возгласил Порник, пропуская нового посетителя.

   Этот сравнительно крупный банковский чиновник подошел и дружески пожал руку Гроляру, едва удостоив взглядом Альбера, которого, вероятно, не узнал.

   "Черт побери! - подумал Альбер. - Как видно, мой приятель дон Хосе вращается не в самом изысканном обществе парижских виверов. Какое может быть веселье со всеми этими торжественными и напыщенными господами? Если только вина не будет обильно, то здесь можно будет умереть со скуки в этой компании!"

   - Господин Соларио Тэста-сын! - снова доложил Порник.

   "Ну, наконец-то пришел и знакомый человек!" - подумал Альбер и в то же время удивился, что глава этого большого банкирского дома, с которым у банка Прево-Лемер были постоянно крупные дела, являлся другом и приятелем дона Хосе Трухильо.

   - Господин Гастон де Ла Жонкьер! - продолжал выкрикивать Порник.

   Это имя крайне удивило Альбера: ему отлично было известно, какая близкая дружба существовала некогда между молодым человеком и Эдмоном Бартесом. Неприятное подозрение закралось на мгновение в его душу, но прежде чем он успел прийти к каким-либо выводам по поводу этой случайной встречи, голос Порника возвестил о прибытии нового гостя, маркиза Лара-Коэлло-и-Альтавилья.

   - Следовало меня предупредить, что господин Лара-Коэлло будет в числе ваших гостей, - прошептал Альбер на ухо дона Хосе. - Надобно вам сказать, что этот человек положительно не выносит меня!"

   - Адмирал Ле Хелло! - возгласил особенно почтительно и торжественно Порник, вытянувшись, как на часах, и пропуская мимо себя адмирала.

   - Господа, теперь мы все в сборе! - сказал Гроляр. - Я вам чрезвычайно благодарен, что все вы с такой готовностью отозвались на мое приглашение. Я знал, что вы явитесь сюда, так как всем было известно, что дело идет об исправлении одной роковой ошибки, а в подобных случаях порядочные люди никогда не отказывают в своем содействии!

   Альбер слушал эти слова, глядя с чувством безотчетного страха на окружающих, смотревших на него, в свою очередь, с нескрываемым любопытством. Легкое опьянение, овладевшее было им, моментально прошло, и теперь он ясно сознавал свое положение среди этих людей.

   - А-а... Так это ловушка! - крикнул он взбешенный, пытаясь выбежать в дверь.

   Пюжоль, Данео, Порник и Ланжале загородили ему дорогу.

   - Предупреждаю вас, - сказал Гроляр, - что всякое сопротивление или насилие бесполезны, и вы уйдете отсюда не раньше, чем ответите на все наши вопросы.

   Бледный как мертвец, Альбер все-таки старался скрыть овладевшее им чувство страха.

   - Чтобы заманить меня сюда, вы воспользовались таким средством, которое не одобрит ни один честный человек... И по какому праву думаете меня допрашивать? Что вы хотите от меня?

   - Была совершена кража, - сказал Гроляр, - за которую десять лет тому назад был осужден на каторгу совершенно невинный человек. Теперь я спрашиваю вас, кто же был вор, как его звали?

   - Я не скажу вам этого!

   - Пусть так, это для нас не важно, так как виновный все равно в наших руках!

   - Я не согласен говорить перед каким-то таинственным судом, исполняющим, быть может, предосудительную задачу мщения. Я буду жаловаться на узурпацию прав каким-то человеком, провозгласившим себя моим судьей, буду жаловаться на насилие, жертвой которого я сделался.

   - Будете жаловаться вашему кузену, главному прокурору Парижского кассационного суда?

   - Да! Он сумеет меня защитить!

   - Так знайте же, что господин Прево-Лемер поручил мне отыскать негодяя" да, повторяю, того негодяя, который заставил отправить на каторгу Эдмона Бартеса... Я агент полиции, и все эти господа, собравшиеся здесь, знают это.

   Последние слова точно обухом ударили по голове Альбера, который помертвел и упал в кресло; холодный пот выступил у него на лбу, и зубы его застучали.

   - Так признавайтесь же, несчастный! - крикнул ему маркиз де Лара-Коэлло, а Гроляр продолжал:

   - Все, кто сколько-нибудь причастны к этому делу, здесь налицо. Мы восстановим все это дело по порядку, и в этот раз виновный будет выведен на чистую воду!

   - Не существовало ли в этом деле соучастника? - спросил адмирал Ле Хелло. - Мне говорили, будто бы он признался.

   - Кто же это?.. Жюль Сеген? - воскликнул совершенно обезумевший Альбер Прево-Лемер.

   - Да, - решительно и смело подтвердил Гроляр, стараясь воспользоваться взаимной ненавистью этих двух людей друг к другу.

   И, словно упиваясь мыслью, что и ненавистный ему человек потонет вместе с ним, Альбер Прево-Лемер, захлебываясь от злобного наслаждения, стал рассказывать историю похищения денег со всеми подробностями, не скрывая той роли, какую он сам играл в этом деле, но в то же время заваливая обвинениями своего шурина и делая его ответственным за все зло, причиненное Бартесу. Когда он закончил, Гроляр сказал: - Теперь пишите то, что я вам буду диктовать!

   Машинально Альбер взял перо и написал следующее показание:

   Я, нижеподписавшийся, Альбер Прево-Лемер, добровольно, не по принуждению объявляю в присутствии господ Каликстена, Менгара, Прессака, Гастона де Ла Жонкьера, маркиза Лара-Коэлло, адмирала Ле Хелло и господина Гроляра, что Жюль Сеген, в настоящее время мои шурин, и я совершили совместно кражу на сумму в миллион франков - кражу, в которой бил обвинен и за которую сослан на каторгу Эдмон Бартес, бивший в то время главным кассиром банкирского дома Жюль Прево-Лемер и К®, о чем свидетельствую своей подписью.

   Альбер Прево-Лемер

   - Хорошо, - сказал Гроляр, - это уже начало искупления вины!

   Затем, обращаясь к присутствующим, добавил:

   - Господа, на нас лежат еще другие обязанности, будьте любезны последовать за мной...

  

   Медленно и тоскливо тянулось время. Жюль Прево-Лемер, его племянник, главный прокурор, и Жюль Сеген собрались в салоне старика и, поглядывая на часы, по-видимому, ожидали кого-то. Время от времени госпожа Прево-Лемер приотворяла дверь и заглядывала туда, справляясь о состоянии больного, приносила ему то лекарства, то какую-нибудь горячую настойку, и снова скрывалась бесшумно, как тень, словно то, что собрало здесь этих троих людей, вовсе не занимало ее.

   - Дано ли знать моему сыну, что мы ждем его? - спросил больной.

   - Я посылал три раза к нему, - сказал Жюль Сеген, - но его не было дома и нигде не могли найти. Впрочем, в том нет ничего удивительного: он иногда пропадает целыми неделями. На всякий случай я написал ему, что его присутствие здесь необходимо по особо важному делу.

   - Только бы не случилось ничего неприятного! - заметил прокурор.

   - Ба-а! - воскликнул Сеген беззаботно. - Он по своей обычной привычке пирует где-нибудь, и ему не грозит ничего, кроме несварения желудка. Вероятно, он сейчас уже совсем пьян!

   - Тем больше оснований опасаться, чтобы Эдмон Бартес не завладел им и не воспользовался его состоянием"

   - Не на Альбера покусится Эдмон Бартес: он метит гораздо выше

   - Я с вами согласен, но для достижения своей цели Бартес не остановится ни перед чем; в его руках Альбер может стать орудием его мести, сам того не желая, - сказал прокурор.

   В этот момент в комнату вошел слуга и подал ему на подносе карточку.

   - Тот, кто желает меня видеть, - поинтересовался главный прокурор, - явился сюда один?

   - Нет, сударь, с его приходом въехали во двор две кареты, в которых сидят несколько человек, но так как на дворе темно, то нельзя разглядеть, кто они.

   - Это Гроляр и его агенты, - сказал прокурор, обращаясь к своему дяде, - очевидно, он принес нам добрые вести, раз поспешил за мной даже сюда, а тем более в такое время... Пусть войдет! - добавил он, обращаясь к слуге.

   Действительно, это был Гроляр.

   - Ну что? - с добродушной фамильярностью обратился к нему главный прокурор. - Удалось вам исполнить мое поручение?

   - Господин прокурор, успех увенчал мои старания. Преступник в наших руках!

   - Примите мои сердечные поздравления и будьте уверены, что ваши старания будут вознаграждены по достоинству. Какими судьбами вы накрыли его?

   - Он сам расскажет вам об этом. Мы его привезли сюда; он здесь.

   - Но это страшная неосторожность. Не понимаю, почему вы не отвезли этого негодяя прямиком в тюрьму!

   - Необходима была очная ставка. Нельзя арестовать человека, похитившего миллион, как простого карманного воришку!

   - Надеюсь, что он под надежной охраной и в надежных руках?

   - Об этом вы сейчас будете иметь возможность судить сама

   По знаку Гроляра дверь отворилась, и на пороге появился Альбер Прево-Лемер, бледный, растерянный, с искаженными чертами лица. Его держали Порник, Данео, Пюжоль и Ланжале.

   - Вот вор! - произнес Гроляр.

   И банкир, и главный прокурор, и Жюль Сеген одновременно издали крик удивления, на который прибежали и госпожа Прево-Лемер с дочерью.

   - Что это за недостойная комедия?! - гневно воскликнул главный прокурор. - И с какой стати вы позволили себе присвоить мою власть? Кто вам дал право арестовать Альбера Прево-Лемера?

   - В качестве агента судебной власти, - скромно и с достоинством сказал Гроляр, - я пользуюсь правом арестовать всех мошенников, которых мне удается накрыть. Предъявляю вам сего Альбера Прево-Лемера как виновного в краже миллиона франков.

   - Да перестаньте же! Вы не в своем уме!

   - Предъявляю также и его сообщника, здесь присутствующего, - Жюля Сегена!

   - Меня?! - воскликнул возмущенный шурин Альбера, страшно побледнев и отступив на несколько шагов.

   - Послушайте, ваше высокородие, связать вам и этого молодчика? - осведомился Порник.

   При звуке этого гнусавого голоса главный прокурор внимательно вгляделся в физиономии четырех людей, стороживших его кузена, и новый крик изумления вырвался из его груди.

   - Эти люди, - сказал он, указывая на них пальцем, - беглые каторжники; я их знаю и прекрасно помню. Как видно, они действуют по наущению кого-нибудь, кто им хорошо платит! Но завтра же эти разбойники будут снова под замком!

   Между тем все свидетели происшествия, разыгравшегося на вилле, один за другим незаметно входили в комнату.

   - Господин главный прокурор, - сказал адмирал Ле Хелло, - эти люди находятся под моим покровительством. А пока я отвечаю за этих людей, я не потерплю, чтобы кто-либо покусился на их свободу!

   - Адмирал, - ответил ему главный прокурор, - вы являетесь орудием в руках ловких мошенников и интриганов, которые укрываются за вами, за вашей безупречной репутацией, чтобы отвести от себя правосудие!

   - Вы ошибаетесь, господин прокурор, - возразил старый моряк, - Эдмон Бартес не виноват в том преступлении, за которое он был осужден. Один из виновников этого преступления сознался и оставил письменное показание, которое он скрепил своей подписью, и указал своего сообщника.

   - И вот оно, это показание, - сказал Гроляр, вынимая из кармана вчетверо сложенную бумагу и кладя ее на стол перед своим начальником.

   Главный прокурор и Жюль Сеген одновременно прочитали этот документ, не оставляющий ни малейшего сомнения относительно виновности обоих обвиняемых.

   Несмотря на то, что ответственным за свое преступление является только сам преступник, тем не менее позор как бы ложится на всю семью. И главный прокурор, столь самодовольный и гордящийся своим высоким положением, уничтоженный тем впечатлением, какое это произвело на него, впал в такое уныние, что оно походило на самое безысходное отчаяние.

   Но Жюль Сеген не захотел покориться и вздумал взять нахальством.

   - Что все это значит? - надменно крикнул он. - И кто смеет меня обвинять в краже?

   - Ваш же соучастник! - ответил Гроляр.

   - Вот еще!.. Если эта уловка с письменным показанием придумана Бартесом, то это не делает чести его изобретательности" И я советую ему лучше подготавливать свои эффекты! Весь Париж прекрасно знает, что Альбер вечно пьян и потому не ответственен за свои поступки, его нетрудно было заставить написать какое угодно показание, которое он готов в любое время подписать обеими руками, лишь бы только скомпрометировать меня" В его идиотской злобе на меня он, вероятно, даже не сознавал, что ему диктовали... Да покажите мне преступников, которые бы сами подписывали свой приговор и отдавались бы так по-дурацки в руки правосудия, как мой шурин! Найдите мне таких!

   Все это было сказано с неподражаемой наглостью большого барина, так что на мгновение смутило даже Гроляра. Полуоткинувшись в своем кресле, больной, его жена и дочь слушали все, что говорилось вокруг них, и смотрели не без удивления на всех этих Бог весть откуда собравшихся людей.

   Адмирал Ле Хелло вдруг обратился к обеим женщинам:

   - Разве вы сами еще недавно не утверждали, что Эдмон Бартес невиновен?

   - Да, и это наше глубокое убеждение! - сказала госпожа Прево-Лемер.

   - Но эти дамы не сказали вам, что Альбер Прево-Лемер и я виновны в этой краже. Надеюсь, что нет! - все с тем же апломбом продолжал Жюль Сеген.

   - Мы говорили только о нашем внутреннем убеждении, о нашем непоколебимом убеждении! - сказала Стефания, не глядя на своего мужа.

   Наступила долгая минута молчания.

   - Послушайте, - сказал наконец дрогнувшим голосом больной, подзывая к себе маркиза де Лара-Коэлло, - вы, который всегда были моим самым верным другом, которого не может коснуться ни малейшее подозрение, скажите правду, какова бы она ни была; я готов все перенести, но только скажите, верите ли вы виновности Бартеса?

   - Нет, нет и нет!

   - Но в таком случае?

   - Увы, мой друг, я никого не хочу обвинять, но говорю, что и раньше говорил на суде: ищите того, кому это преступление выгодно... - И он взглянул на мужа Стефании.

   Несмотря на ясный намек, Жюль Сеген нимало не смутился и продолжал все тем же самонадеянным, высокомерным тоном:

   - Инсинуации являются жалким оружием и не могут служить доказательствами!

   - Те доказательства, каких не может представить маркиз де Лара-Коэлло, могу представить я, - произнес Гроляр, - и горе тем негодяям, которые не побоялись взвалить свою вину на неповинного!

   - Извольте слушать, господин прокурор, это по вашей части! - насмешливо заметил Жюль Сеген своему родственнику и рассмеялся резким, звенящим, неестественным смехом.

   С невозмутимым спокойствием Гроляр стал задавать вопросы и снимать показания с приведенных им свидетелей.

   Прежде всего он начал с Симона Прессака, который рассказал все, что ему было известно об уплате по чеку, о смущенном виде Альбера, бросившемся ему в глаза в то достопамятное утро, и о серии билетов С 306-371, разделенной на две равные части, причем одна половина этой суммы пошла на уплату фальшивого векселя, а другая была найдена нетронутой под паркетом в комнате Эдмона Бартеса.

   Главный прокурор был поражен точными доказательствами и всеми аргументами, приведенными этим мелким банковским служащим. Но, подгоняемый привычкой многолетней судебной практики, он задал ему от себя еще целый ряд вопросов, на которые тот отвечал ясно, обстоятельно и ни разу не сбиваясь.

   После Симона Прессака настала очередь господина Жана Менгара, который захватил с собой свою записную книжку, где были записаны пометки относительно поправки, сделанной на векселе, причем добавил, что вексель этот был несомненно подложный; это показалось ему и тогда, но так как он не имел достаточных доказательств, то не смел об этом сказать

   Жюль Сеген только презрительно пожал плечами. На этот счет он был совершенно спокоен: вексель был тогда же уничтожен; кроме того, это могло интересовать только Альбера, а не его.

   Соларио Тэста, допрошенный в свою очередь, показал, что вексель, в то время как он проходил через его руки, был занесен в книги, и с него была снята копия, причем тогда на подписи не было слова "сын", точно так же, как это было отмечено и во всех кассах приема и учета, и нельзя допустить возможности, чтобы все пять или шесть служащих, через руки которых проходил этот вексель, сделали одну и ту же ошибку.

   Нотариус Каликстен вручил главному прокурору запечатанный конверт, заключавший в себе копию с показаний Симона Прессака, и при этом сказал:

   - Господин прокурор, все лица, подписавшиеся под этим документом, мне хорошо известны как люди безусловно честные. Я лично играю во всем этом совершенно второстепенную роль, но я был бы счастлив, если бы мое вмешательство могло способствовать наказанию виновных и обелению невинного.

   Глухое рыдание вырвалось из груди больного, все время бормотавшего про себя слова глубокого горя и отчаяния.

   - Как вы полагаете, достаточны ли доказательства, господин прокурор? И укажут ли они с надлежащей ясностью преступника на суде? - спросил Гроляр.

   Главный прокурор молча поник головой.

   Но так как до сего момента речь шла, главным образом, об одном Альбере, то Жюль Сеген успел вернуть себе свою прежнюю дерзкую самоуверенность и наглость.

   - Конечно, роман этот довольно ловко задуман, - сказал он, - жаль только, что он грешит в самом своем замысле. Проступок моего шурина нам был, конечно, известен, так как он сам признался в нем; но по причинам, которые понять нетрудно, мы никому не говорили об этом, и Жюль Прево-Лемер, мужем дочери которого я должен был стать, сам из своего кармана выложил пятьсот тысяч франков, чтобы уплатить по векселю. Его сын лично отправился в банк, чтобы избежать злонамеренных толков мелких служащих" Что же в этом преступного? Мы сами в своей семье покрыли грех одного из нас, вот и все!

   При этом главный прокурор не мог удержаться от радостного движения. Таким образом все объяснялось, и незачем было возвращаться к прошлому; чтобы сказать что-нибудь, он обратился к своему дяде с легким полуупреком:

   - Почему же вы не предупредили меня об этом раньше?

   - Но эти пятьсот тысяч франков... - пробормотал с недоумением больной, - я...

   - Разве вы не помните, что вы раньше передали их мне? - поспешно вмешался Жюль Сеген.

   - Нет, я, право, не знаю, я не помню, - продолжал нерешительно старик банкир.

   Вдруг сильная рука отворила дверь комнаты, и на пороге показался разгневанный человек, который грубо и резко крикнул:

   - Осмельтесь только утверждать, что вы дали эти пятьсот тысяч франков!. Так значит, я украл у вас всего только полмиллиона, а ведь я был осужден за похищение миллиона.

   Все разом оглянулись на этот голос - это был Эдмон Бартес, а за его спиной стояли капитан Уолтер Дигби, Кванг, Лу и Чанг.

  

   Бомба, влетевшая в окно и разорвавшаяся на глазах этих обуреваемых самыми разнообразными страстями людей, не произвела бы более ошеломляющего действия, чем появление Эдмона Бартеса. Он, осужденный, сосланный каторжник, бежавший с каторги, стоял тут перед ними с высоко поднятой головой и гордым лицом, со сверкающим взглядом и негодующим голосом, вызывая на бой своих обвинителей.

   - Господин прокурор, - сказал Гроляр, - если не мои доказательства, то, быть может, слова господина Бартеса убедят вас в истине. Мне кажется, теперь вам должно быть ясно, где искать воров!

   Но самоуверенный до предела и решившийся бороться до конца, Жюль Сеген смело заявил:

   - Если и было хищение, то, во всяком случае, я здесь ни при чем; мой шурин Альбер один причастен к этому делу!

   Но это было уже слишком большой наглостью, превосходившей всякие меры и возмутившей даже самого старика банкира.

   - Так говори же! Говори! - воскликнул он, обращаясь к сыну. - Разве ты не слышишь, что тебя обвиняют?!

   Мертвенно-бледный, дрожа всем телом, как осиновый лист, Альбер сделал несколько шагов по направлению к своему шурину и смерил его презрительным взглядом, полным невыразимого чувства гадливости.

   - Подлый мерзавец! Жалкий мошенник, - крикнул он ему в самое лицо, - да ты во сто раз хуже меня! Если я, в минуту денежных затруднений, совершил подлог, подделав подпись моего отца, то ты украл эти деньги, ты собственноручно запрятал половину суммы под пол в комнате Бартеса! Да, это сделал ты, а не я; я только после узнал об этом!

   Эти слова были настоящим откровением для большинства присутствующих. Между тем возбужденный своим собственным гневом и негодованием Альбер продолжал рассказывать подробно все выдающиеся моменты похищения денег.

   - О-о, негодяй! Последний из негодяев! - воскликнул Бартес, не будучи в силах сдержать охвативший его порыв бешенства. - Какие казни, какие пытки следовало бы придумать для таких негодяев, как вы! Никакие муки не могут сравниться с тем, что я выстрадал из-за вас!

   Взволнованный старик-банкир с трудом поднялся с кресла и сделал несколько шагов вперед.

   - Здесь, у меня в доме, - сказал он дрожащим, прерывающимся голосом, - я все еще господин и хозяин... - И обернувшись к зятю и сыну, он взглянул на них и крикнул: - Воры, мошенники, негодяи. Если бы у меня хватило силы, я бы, кажется, раздавил вас, как гадин!

   Затем добавил несколько спокойнее, обращаясь к своему племяннику:

   - Господин прокурор, у меня похитили миллион франков, как вам известно. Исполните свой долг, как я исполняю свой. Я указываю вам на воров... один из них... мой сын, Альбер Прево-Лемер, другой - мой зять, муж моей дочери - Жюль Сеген.. Пусть их судят, как всяких других воров и мошенников, и пусть правосудие будет беспощадно к ним, чтобы они искупили свой проступок самыми тяжкими карами. Пусть их сошлют на каторгу, как они дали сослать на каторгу совершенного невиновного человека. Мое сердце не знает сожаления к ним...

   Главный прокурор встал и серьезным, деловым тоном произнес

   - Я принимаю вашу жалобу; завтра же приступят к разбору дела.

   Окончательно пришибленные, Альбер и Жюль Сеген молчали. Тогда старик Прево-Лемер встал на колени перед Эдмоном Бартесом и сказал растроганным, полным слез голосом:

   - Вы, имя которого было незаслуженно обесчещено; вы, испытавший все муки и страдания, унижения и клевету по вине моих близких, простите меня! Я хотел бы ценой всей моей жизни, ценой самого страшного искупления загладить прошлое, принять на себя все те муки и страдания, какие вынесли вы, искупить мое преступное ослепление.

   Ни один мускул на лице Эдмона не дрогнул. Точно окаменевший, беспощадный и безжалостный, стоял он неподвижно, вспоминая свою страшную клятву, данную им в минуты безысходного отчаяния, и ужасная мысль о мщении овладела теперь всем его существом.

   Госпожа Прево-Лемер и Стефания, обливаясь слезами, также упали на колени подле больного старика, и все вместе молили, простирая вперед руки:

   - Простите! Простите нас!

   Нервная судорога пробежала по бледному, окаменелому лицу молодого человека; это было признаком, что чувство человечности снова заговорило в нем. Да, эти две женщины всегда стояли за него - он это знал, но его гордость, вероятно, мешала ему смягчиться и поддаться сочувствию к ним.

   В этот момент к нему подошел адмирал Ле Хелло.

   - Бартес, - сказал он глубоко взволнованным голосом. - Неужели в вашем сердце не найдется ни капли сожаления?! Месть - это чувство, доступное самым мелким умам, но способность забыть и простить, умение быть великодушным в момент своего торжества - присущи только людям с великой душой, помните это!

   Глухое рыдание вырвалось при этих словах из груди Эдмона, и слезы брызнули у него из глаз. Он был тронут слезами и мольбами этих женщин, страдавших за него все эти годы.

   И в то время как присутствующие обступили больного, которому сделалось дурно, и двух женщин, близких к обмороку, Сеген подошел к жене и сказал:

   - Мадам, я желал бы...

   - Милостивый государь, - прервала его Стефания с нескрываемым презрением, - я не хочу слышать ваших желаний, вы не только украли деньги у моего отца, вы украли у него и меня!..

   Уничтоженный и униженный даже своей женой, он отступил к портьере, завешивавшей окно, и, скрывшись за ней, прежде чем кто-либо из близстоящих успел догадаться о его намерении, выхватил из кармана револьвер, приставил дуло к виску и спустил курок.

   При звуке выстрела все кинулись к окну, а Альбер, доведенный до полного отчаяния угрозой отца и преданием суду и обезумевший при виде этого неожиданного самоубийства, не выдержал и упал без чувств подле самоубийцы в сильнейшем нервном припадке.

   Когда его привели в чувство, оказалось, что он лишился рассудка" Он громко хохотал, затем молил, чтобы его не отправляли на каторгу, смеялся, как дитя, и обещал вернуть украденные деньги.

   - Ну, Бартес, неужели вы еще недостаточно отомщены? - обратился к нему адмирал Ле Хелло. - Я убежден, что вы сами никогда бы не довели до этого.

   Молодой человек ничего не ответил.

   - О Боже, вот он, день скорби и печали! - воскликнул старик Прево-Лемер.

   - Вот он, день торжества и возмездия! - произнес Гроляр.

   - Господа, - сказал главный прокурор, - мне кажется, теперь всякое судебное преследование становится ненужным: один из преступников покончил счеты с жизнью, а другой стал невменяем. Однако я не забываю, что есть еще и невиновный, честь которого должна быть восстановлена и которому общество должно вернуть его доброе имя, и я послужу этому делу всеми моими силами. Я обязуюсь это сделать в присутствии всех вас, а теперь прошу вас, господа, позвольте моим несчастным родственникам предаться их горю и не тревожьте их более своим присутствием.

   Глубоко потрясенные этой развязкой, которой никто не ожидал, присутствующие один за другим незаметно удалились, исполненные невыразимой жалости к этому несчастному старику, столь жестоко пораженному горем, и к этим двум мужественным женщинам, на долю которых выпали теперь вдвойне тяжелые обязанности: ухаживать за двумя больными и утешать страждущих, молча перенося свое собственное горе и отчаяние.

   Однако старик Жюль Прево-Лемер не умер. Интересы семьи и честь торговой фирмы, которую нужно было во что бы то ни стало спасти, помогли ему превозмочь и болезнь, и гора

   Но как восстановить совершенно подорванный кредит фирмы? Для этого нужно было проявить незаурядную энергию, основательно изучить положение дел в торговом мире и сообразовать с ним все свои операции.

   - Старый, больной, с подорванными силами, я не в состоянии буду сделать все это и спасти мою семью от позорного разорения, от нищенской сумы, - говорил старый банкир. - Это мог бы сделать только один человек. Но захочет ли он это сделать?

   Этим человеком был Эдмон Бартес, честь которого была публично восстановлена на суде.

   Теперь, когда преступников, погубивших его честное имя и разбивших его жизнь, уже не было в живых, - так как и Альбер, промучившись несколько недель в больнице для душевнобольных, умер, - в душе Эдмона Бартеса воцарилось необычайное спокойствие. Временами ему казалось даже, что отмщение было слишком жестоко, и его начинали мучить угрызения совести. Кроме того, и образ кроткой и печальной Стефании стоял вновь перед ним, как в былые дни прошлого счастья. Бледная и печальная в своих траурных одеждах, она казалась ему еще более прекрасной и трогательной, еще более чистой и благородной и влекла его к себе сильнее прежнего. Ее, именно ее он хотел избавить от нищеты и разорения, от новых невзгод и мучений, и ради нее Эдмон поклялся приняться за труды и восстановить в прежнем блеске фирму Прево-Лемер и К®.

   Но для осуществления его проектов требовались крупные суммы денег, и он обратился к китайцам, своим верным спутникам и друзьям.

   - Кванг - верховный властитель, - ответили ему Кианг, Лу и Чанг, - он может черпать из сокровищ Поклонников Теней сколько ему угодно, не отдавая никому в том отчета!

   - Нет, я этого не хочу, - сказал Бартес, - я желал бы только сделать заем!

   И на другой же день, обменявшись телеграммами с Лао Тсином, банкиром из Батавии, он получил уведомление, что ему открыт кредит в десять миллионов франков.

   Заручившись этим кредитом, Эдмон Бартес расстался с кольцом старика Фо, этим знаком верховной власти, который он вручил китайцам со словами:

   - Я - человек не вашего племени и не вашего народа и не сумею выполнить все обязанности, возлагаемые на меня моим званием Кванга и требуемые исконными обычаями страны. Изберите себе достойного Кванга из своей среды, который будет стоять ближе к вам и лучше меня потрудится на благо вашего могущественного общества.

   Кванг, Лу и Чанг приняли от него кольцо и три дня спустя уехали обратно в Батавию, увозя с собой самое дружеское расположение и щедрые дары того, кому они все время служили верой и правдой с того самого момента, как он стал преемником и наследником старого Фо. Эдмон Бартес потребовал, чтобы Гастон де Ла Жонкьер и Поль Прево-Лемер сделались его компаньонами, а Порник, Данео, Пюжоль и Ле Люпен, вскоре получившие полное помилование, его стараниями занялись каждый соответствующим его способностям делом.

   - Да это настоящая синекура, не правда ли?! - воскликнул бретонец, обращаясь к своим товарищам. - Пока мы на страже кассы Эдмона Бартеса, из нее не пропадет ни единого сантима!

   А Ланжале, как капиталист, желающий спокойно наслаждаться жизнью, поселился на одной из окраин Парижа вместе со своим неразлучным другом Гроляром, недавно вышедшим в отставку и тщетно ожидающим обещанной правительственной награды.

   Но, к счастью, бывший сыщик и король принимал жизнь такой, как она есть. Кроме того, разве он не имел причины быть довольным? Разве он не вернул свободу и честное имя своему сыну? Разве он не сделал этого, не рассчитывая даже на малейшую долю любви и благодарности? А сознание исполненного долга разве не дает человеку того удовлетворения, которое стоит выше всяких наград?

  

  

  

  

  

  

   Составление М. Секей

   Внешнее оформление Ф. Карбышева

   Иллюстрации Г. Кателли

   Подготовка оригинал-макета и оформления осуществлены МП ТОО "Астра"

   Жаколио Л.

   Ж. 23 Собрание сочинений. В 4-х т. Т. 2. Месть каторжника; Затерянные в океане: Романы / Пер. с франц. А. Лакидз. - М. :ТЕРРА, 1993. - 544 с: ил.

   ISBN 5-85255-311-5 (т. 2) ISBN 5-85255-309-3

   Во второй том Собрания сочинений известного французского мастера приключенческого жанра Луи Жаколио (1837 - 1890) входят романы "Месть каторжника" и "Затерянные в океане".

   ISBN 5-85255-311-5 (т. 2)

   ISBN 5-85255-309-3

   No Издательский центр "ТЕРРА", 1993

  

   OCR Ustas PocketLib

   SpellCheck Roland