Жаколио Луи - Затерянные в океане

шо заметил этих трех господ, что сейчас были у меня? - Очень хорошо, господин! - Ну, так ступай за ними следом и заметь, в какой гостинице они остановились.

   - Слушаюсь, господин, ваше желание будет в точности исполнено!

   И камердинер бросился вслед за посетителями, держась, конечно, так, чтобы не быть замеченным ими.

   Дав такое поручение своему верному слуге, вечно находившемуся у двери его кабинета, банкир потребовал к себе опять малайца Сарангу.

   - Приготовься, милый мой, к отъезду на завтра, - сказал он ему, - есть очень важное дело, с которым надо спешить!

   - Как, господин! - воскликнул малаец. - Вы хотите, чтобы я пошел на верную смерть?"

   - Не бойся ничего, я не требую от тебя этой слишком дорогой жертвы. Выслушай только меня!

   И банкир начал что-то шепотом говорить своему собеседнику, причем, по ходу рассказа, глаза малайца сверкали то гневом и ненавистью, то дикой радостью удовлетворенной мести... В заключение Лао Тсин сказал уже громко:

   - Понял ты меня?

   - Отлично, господин!

   - Ты их доведешь до входа в эти гроты и, указав им дальнейшую дорогу на остров, вернешься назад.

   - Хорошо, господин! - одобрил малаец план банкира. - Так именно и должно наказывать изменников!

   - Итак, Саранга, будь готов к завтрашнему дню! - заключил свое совещание с малайцем Лао Тсин.

   Когда Саранга ушел, в кабинет явился запыхавшийся камердинер-яванец.

   - Ну? - спросил с нетерпением банкир.

   - Эти люди, господин, не остановились ни в каком отеле, - сказал яванец.

   - Что ты мне говоришь?!

   - Истинную правду, господин: они пошли прямо к морскому берегу, где их ждала шлюпка. Они сели в нее и направились к французскому фрегату, что называется "Бдительным". Этот фрегат пришел к нам утром.

   - Удивительно! - воскликнул банкир.

   - По всему видно, господин, что они остановились на этом самом французском фрегате, потому что шлюпка, в которую они сели, по-видимому, принадлежит "Бдительному".

   - Ну, хорошо! А можешь ты узнать француза, который помоложе другого?

   - Могу, господин!

   - Сумел ли бы ты передать ему письмо?

   - Нет ничего легче, господин!

   - Хорошо! Но нужно сделать это так, чтобы другие два его товарища не видели этого.

   - И это можно сделать!

   - Заметь, крайне важно, чтобы два другие не видели ничего!

   - Я вот что, господин, думаю...

   - Ну?

   - Так как это французское судно имеет платежные требования на наш дом, то можно было бы, от вашего имени, господин, предложить его офицерам подарки: я бы взял с собой корзину с бананами, ананасами, апельсинами и другими плодами и, сев в лодку, поехал бы к фрегату.

   - Под видом торговца? Это недурно!

   - Нет, господин, военные суда очень строги, и меня не пустили бы прямо на борт.

   - Тогда что же ты хочешь сделать?

   - Подплыв к судну, я стал бы кричать: "Подарки! Вот подарки от господина банкира Лао Тсина экипажу французского фрегата, имеющего дело к нему!" Тогда меня немедленно пустили бы на борт судна с моими фруктами.

   - Недурно! Право, ты находчивее меня в этом деле!

   - А поднявшись на борт, я бы тотчас же раздал командиру фрегата и прочим офицерам пригласительные билеты на сегодняшний вечер!

   - Это лучше всего! Вот именно та идея, до которой я не мог додуматься и которая как нельзя более кстати! - воскликнул восхищенный банкир.

   - Вот тут-то, с этими билетами, я мог бы незаметно вручить письмо младшему французу!

   - Отлично, отлично! Теперь иди и приводи в исполнение твой план! - заключил Лао Тсин.

   "Вдвойне изменник! - с гневом произнес он, оставшись один в своем кабинете. - Его поведение гораздо хуже, чем я думал! Приехал сюда на военном судне, которое враждебно нам, нашим братьям! Что можно вообразить себе недостойнее этого?" Я сначала колебался, обдумывая средство к наказанию этого человека, но теперь вижу, что преступление превышает даже это средство!.. Теперь мне остается только поговорить с младшим французом который вселяет некоторое доверие к себе. Надеюсь, что он не откажется сказать мне правду, если я обращусь к его совести и чести. Я таким образом могу узнать об участи моего бедного Фо! Может быть, он присутствовал при его кончине и знает наследника, которого тот назначил себе... Я ему скажу, что мне нужно переговорить с ним наедине, без свидетелей, и что я все сделаю для него, чего он ни пожелает, если он только откроет мне правду!

   Между тем слуга-яванец, с огромной корзиной разных южных плодов, которыми так богата Ява, подъезжал уже в лодке к борту "Бдительного".

   - Вот подарки! Подарки от господина Лао Тсина! - начал кричать яванец.

   Экипаж броненосца, бывший на отдыхе, тотчас же заметил подъезжающего гостя и, слушая его исковерканный французский язык, начал было трунить над ним; но один из офицеров, услышав имя Лао Тсина, остановил матросов и дал знать о приехавшем яванце заместителю командира, Люку Пенарвану.

   - Черт возьми! Посланец от Лао Тсина! Этому нельзя отказать!.. Да еще с фруктами, которые заменят нам этот давно опротивевший голландский сыр!.. Нравится ли вам, Пенарван, голландский сыр?

   - Это зависит...

   - От чего?

   - От ветра, от моря, от погоды, от настроения командира!

   - Честное слово, с вами никогда нельзя говорить серьезно!

   - Однако у этой яванской обезьяны я вижу пакет в руках: должно быть, от самого Лао Тсина...

   - Вот видите!

   - В таком случае, - решил заместитель, - пустите его на судно, да сделайте это так, чтобы фрукты не пошли как-нибудь ко дну.

   - Уж будьте спокойны!

   В две минуты яванец с фруктами был на палубе "Бдительного", но к фруктам его было запрещено прикасаться до распоряжения командира судна.

   Этот последний, известный уже нам бравый морской волк Маэ де Ла Шенэ, заканчивал в это время свой туалет, собираясь с визитами к французскому консулу, к банкиру Лао Тсину и к командирам двух американских броненосцев, которые вежливо салютовали ему двадцатью одним выстрелом, когда судно его вставало на рейд.

   Поднявшись на палубу, командир увидел весь свой экипаж окружившим яванца и смотревшим не без зависти на его роскошные фрукты.

   - Что это такое? - спросил он.

   - Подарки. Подарки от господина Лао Тсина экипажу, - отвечал невозмутимо яванец.

   - Хорошо! - сказал равнодушно командир судна. - А это что еще?.. А-а, господа, вот приятная новость для вас всех: вы приглашены банкиром Лао Тсином на вечер, который он дает сегодня в своем роскошном дворце, называемом Уютным Уголком! Наш товарищ по путешествию, мандарин Ли Ванг, нарассказал столько чудес о вечерах банкира, что теперь остается только собственными глазами убедиться в том, что вы слышали от него на словах" Как бы вам не вернуться завтра сюда с какой-нибудь лошадью или, чего доброго, со слоном!

   И, довольный своей шуткой, намекающей на подарки гостям богача Лао Тсина, Маэ де Ла Шенэ продолжал отеческим тоном:

   - Тут четырнадцать приглашений: ни один из наших офицеров, стало быть, не забыт. Но я не знаю, как мы все бросим "Бдительный", который не должен оставаться совсем без офицеров, хотя бы речь шла об одном только вечере. Увидим, однако, кто те двое, которые добровольно должны будут провести сегодня вечер на "Бдительном" до восьми часов следующего утра.

   Командир обвел глазами весь свой экипаж, но никто не проронил и слова.

   - Ну, тогда бросим жребий! - предложил он.

   Однако и на это никто ничем не ответил, зная, вероятно, по опыту, как добрый начальник привык разрешать подобного рода затруднения.

   Ожидание офицеров не было обмануто, потому что командир сказал наконец:

   - Делать нечего, придется, как всегда, старикам пожертвовать собой, а молодежь пускай повеселится! Не правда ли, друг мой Пенарван? Что нам с вами, в наши годы, музыка и вся эта бальная суета? Она только утомляет!

   - Разумеется! - согласился Пенарван.

   - Кроме того, молодежи следует дать повеселиться, тем более что ведь через двое суток мы идем охотиться за этими канальями-пиратами.

   - Конечно! - опять подтвердил Пенарван.

   - А пока молодежь будет веселиться на этом вечере, мы здесь устроим вист, не так ли? - продолжал командир. - Но где нам взять для этого третьего? Ах, да, я и забыл про нашего милейшего доктора! Он разве не из наших?

   - Без всякого сомнения, я ваш, господин командир, - откликнулся доктор, - но мне хотелось бы посмотреть на эти сказочные рауты, о которых гремит молва повсюду и которые так"

   - И прочее, и прочее, господин доктор, - перебил его командир. - Я вижу, что вы также в восхищении от рассказов почтенного Ли Ванга, а потому не желаю мешать вашему удовольствию" Итак, Пенарван, мы определенно остаемся сегодня вдвоем, и виста поэтому не будет. Но мы зато поболтаем о нашем прошлом, потому что, черт возьми, мы ведь не без прошлого! Не так ли?

   - Разумеется! - подтвердил Пенарван и прибавил вполголоса, но так, чтобы все офицеры могли слышать:

   - Как это будет интересно!

  

   В то время как командир французского броненосца разговаривал со своим экипажем, малаец, привезший подарки и приглашения на вечер, незаметно подошел к Ланжале и сунул ему в руку записку. Парижанин обернулся было к нему, но Саранга, сделав знак молчания, быстро скользнул в сторону, и Ланжале, поняв в чем дело, поспешил уединится в своей каюте.

   Там он прочел записку Лао Тсина и через несколько минут вышел опять на палубу, играя, как бы от нечего делать, бумажной хлопушкой. Проходя мимо малайца, он нарочно уронил хлопушку к его ногам; тот догадался поднять ее и, ловко сунув себе за пазуху, спустился с броненосца в свою лодку.

   Этой немой и быстрой сцены не видел никто, кроме двух лиц, участвовавших в ней"

   Вернувшись к своему господину, малаец превратил хлопушку в обыкновенный лист почтовой бумаги; заклеив его в конверт, положил на серебряный поднос и принес хозяину, не обращая внимания на то, что банкир беседовал с Маэ де Ла Шенэ и с командирами двух американских фрегатов, успевших уже явиться с визитами. Это обстоятельство послужило сигналом к скорейшему уходу гостей.

   Оставшись один, Лао Тсин с некоторым нетерпением вскрыл конверт и прочел следующее:

   Не пренебрегая обещанным состоянием, лишь бы только оно было честно заслужено, всегда имею быть к услугам бравых людей, одним из которых вы мне кажетесь и с которым, поэтому, можно иметь дело к обоюдной выгоде. Вследствие сего аккуратно явлюсь к вам в час, назначенный вами.

   Ланжале.

   Для малообразованного моряка, каким был автор письма, это было недурно, хотя и отзывалось смешной официальностью, выражавшейся особенно в слове "подписано" и в фразе "имею быть к услугам". Банкир невольно улыбнулся, читая эти фразы, которые автор записки, очевидно, считал очень ловкими оборотами речи, но не изменил своего взгляда на Ланжале.

   "Он мне кажется честным малым, - сказал он про себя, - и если не обманет моих ожиданий, я наделю его состоянием, да и то все-таки буду считать себя его должником!"

   После этого, не имея более дел в городе, банкир уехал в свой Уютный Уголок, чтобы бросить последний критический взгляд на приготовления, сделанные к предстоящему вечеру.

   - Ну-с, - обратился он, приехав туда, к своему главному распорядителю, - все ли готово?

   - Все, ваше превосходительство, и никогда еще гости не видали таких подарков, какие готовятся им в сегодняшний вечер!

   - Отлично! Пойдемте еще раз посмотрим на них!

   И оба отправились в отдельную комнату, дверь в которую тщательно запер за собой Лао Тсин, - чтобы никто заранее не мог видеть таинственных подарков для его гостей...

   Но оставим пока банкира с его безумно-расточительными затеями, овладевавшими им всякий раз, как он устраивал новый раут в своем сказочном дворце, и вернемся к Ланжале, который в это время готовился к вечеру, тщательно занимаясь у себя в каюте туалетом и обдумывая, каким образом можно будет ему незаметно от товарищей уйти с бала на свидание с банкиром".

   Время теперь объяснить читателям, в силу каких странных случайностей Ланжале и Гроляр очутились на борту "Бдительного", а вместе с ними и член верховного совета Общества Джонок, честолюбивый и предприимчивый Ли Ванг. Постараемся сделать это возможно скорее, чтобы не задерживать естественного течения полных драматизма событий, входящих в наш правдивый рассказ.

   Мы уже видели, каким образом "Иен" со всеми своими пассажирами благополучно отделался от серьезных опасностей, грозивших ему в Сан-Франциско, опустившись под волны моря, где он мог, без вреда для своего механизма, проплыть в таком положении от двадцати пяти до тридцати метров в любом направлении. В намерения нового Кванга не входило долго держать у себя в плену полицейского сыщика Гроляра, который мог быть только помехой для него; поэтому, узнав от него, чего он добивается от наследника старого Фо, Бартес решился отпустить Гроляра на свободу, но не иначе как вместе с Ланжале, который, под видом преданного друга, должен был сопровождать его повсюду, выведывая его секреты и сообщая их новому Квангу.

   Для этого нужно было устроить так, чтобы Гроляр бежал с борта "Иена" и чтобы это бегство подготовил для него не кто иной, как именно Ланжале, который сам должен был бежать вместе с ним, якобы боясь строгого наказания за пособничество в бегстве арестанта.

   Одним словом, с Гроляром решили разыграть комедию в наказание за его шпионство. А так как все-таки опасно было оставлять на свободе такого человека, как Гроляр, который мог в каждом новом порту сообщать сведения о "Иене" и пытаться повторить где-нибудь историю, случившуюся в столице Калифорнии, то решено было, что он бежит не иначе, как вместе с Ланжале, взявшимся тайно сообщать своим друзьям о каждом сомнительном шаге опасной для них личности.

   Это бегство должно было совершиться в мексиканском порту Акапулько, куда только что прибыл "Иен", - для встречи там с новым броненосцем "Фо", о котором уже известно читателям. Чтобы поразвлечь немного экипаж "Иена", бегство обставили разными комическими подробностями, от которых бравые моряки покатывались со смеху, тогда как Гроляр, принимая все за чистую монету, дрожал от страха.

   Его заковали в кандалы, так свирепо глядя на него при этом, точно хотели сказать: "Ну, отсюда уж не вырвешься, тут тебе и капут!" Когда потом Ланжале принес пленному обычную порцию пищи, бедный Гроляр воскликнул:

   - Ах, как я рад, что именно тебя назначили за мной смотреть! Теперь, по крайней мере, я буду спокоен, что меня не отравят!

   Ланжале со страхом приложил палец к губам и не сказал ни слова. Только на другой день он проронил на ходу и вполголоса:

   - Надейтесь на меня!

   В следующий визит он принес Гроляру кусок хлеба и шепнул, со страхом оглядываясь кругом:

   - Здесь пила. Но вы пустите ее в дело только тогда, когда я скажу вам.

   - Почему же не сейчас? - спросил пленник.

   - Потому что в открытом море нам никак нельзя бежать. К тому же я боюсь здесь этого Порника, который люто ненавидит вас и ждет не дождется суда над вами.

   - Презренный, что я сделал ему плохого?

   - Не знаю! Разве то, что вы чуть не поддели всех их в Сан-Франциско?.. Во всяком случае я боюсь особенно его дьявольского слуха, который так развит у него, что он слышит всякий малейший шум в любом углу судна. Поэтому распиливать цепи можно будет только тогда, когда он заснет.

   - Это ужасно! - жалобно простонал пленник. - Но ты-то, голубчик мой, ты ведь не ненавидишь меня, надеюсь? Ведь я дал тебе возможность бежать из Новой Каледонии!

   - Этого я никогда не забуду и, в благодарность, сделаю все для вашего освобождения из этого адского места!

   - О, добрый человек! Спасибо тебе!

   Наконец однажды Ланжале сообщил Гроляру, ставшему как две капли воды похожим на любого классического "узника" благодаря запугиваниям, которым он легко и не рассуждая поддавался:

   - Сегодня, бедный мой мосье Гроляр, будут судить вас, в два часа ночи. Порник настоял на этом!

   - Ах, презренный! О, Боже мой!..

   - И он также в числе судей.

   - Ах!.. Но я его изобличу в гнусных поступках!

   - Бесполезно, бедный мой! Вам не дадут и рта раскрыть! Вы уже заранее приговорены.

   - Ах! К чему?

   - К повешению, бедный мосье Гроляр!

   - Ах!.. Ох!.. О, Боже, Боже, смилуйся надо мной!

   - И потому ночью начните распиливать цепи, когда все улягутся спать, в девять часов. Времени будет довольно до двух часов, когда все встанут, чтобы судить вас.

   - Успею ли?

   - Я думаю... А если не успеете, то будете еще иметь в своем распоряжении две следующие ночи, так как экзекуцию над вами совершат только через двое суток после суда - по случаю ожидаемого с часу на час прихода в порт нового китайского броненосца.

   - О, Боже, помоги мне! - простонал несчастный.

   В два часа ночи судьи собрались в просторную каюту, велели привести к себе пленника, который, парализованный страхом, и не думал дотронуться пилой до цепей, и в один голос присудили его к смертной казни, закрывая лица платками, чтобы не разразиться дружным хохотом.

   Но бедному Гроляру было не до смеха. В заключение председатель суда объявил ему:

   - Вам дается два дня на покаяние в ваших грехах и на письма к родным и друзьям, в которые вы можете вложить пряди ваших волос на память о себе.

   Последние слова совсем уже звучали шуткой, но пленник и тут не мог догадаться, что над ним шутят! Напротив, когда наступила ночь, он с такой яростью начал распиливать цепи, что визг пилы был слышен повсюду, возбуждая нескончаемый хохот и остроты между матросами "Иена", долго слушавшими его.

   В ту же ночь Ланжале вошел к пленнику в двенадцать часов и помог ему окончательно освободиться от цепей, после чего, запаковав его в чемодан, нарочно купленный по его росту, вынес таким образом Гроляра из места заточения и свалил чемодан на дно лодки, секретно стоявшей у самого броненосца. Палуба "Иена", конечно, была уже пуста, и Ланжале, вскочив в лодку, дал сигнал двум сильным гребцам-мексиканцам отчаливать.

   Так был спасен Гроляр от "верной гибели" и со слезами на глазах поклялся Парижанину в своей вечной и неизменной признательности.

  

   Такова была комическая одиссея полицейского, которой Бартес отомстил за попытку Гроляра погубить его с друзьями в Сан-Франциско, выдав французскому правительству. Эта комедия, принятая сыщиком за драму, страшно напутала и вместе с тем разозлила его. Он от всей души возненавидел людей, во власти которых недавно находился, и дал себе слово Достойным образом свести с ними счеты при первом же удобном случае. Зная, что "Иен" отправляется в Китай, он тоже решил ехать туда вместе с Ланжале; инстинкт говорил ему, что он непременно узнает там, в Пекине, нечто важное, что значительно подвинет его дело.

   И этот инстинкт действительно не обманул сыщика. В Пекине китайский драгоман при французском посольстве сказал ему однажды следующее:

   - Наша императрица могла вернуть себе похищенный скипетр Хуан-ди только с помощью мужественного Общества Джонок, что мне под большим секретом сообщил один мой родственник, принимавший участие в этом деле. Обратитесь-ка вы к нему - он, может быть, даст вам какой-нибудь полезный совет или указание; вот его адрес.

   Гроляр, назвавшийся опять маркизом де Сен-Фюрси, немедленно отправился к родственнику драгомана, который был не кто иной, как Ли Ванг, и с первых же слов сошелся с ним. Из рассказов сыщика о "Иене" китаец тотчас же увидел, что речь идет о Кванге и его трех приближенных, так как сам Ли Ванг был то лицо, которому покойный Фо в Париже передал скипетр Хуан-ди и бриллиант для вручения императрице. Из дальнейших же рассказов Гроляра Ли Ванг узнал, что Кванга нет более в живых, и решился захватить его власть в свои руки. То обстоятельство, что имя Кванга принял кто-то другой, назвавшийся наследником старого Фо, не остановило честолюбца, потому что он в этой неизвестной ему личности подозревал какого-нибудь лондонского узурпатора, которого можно будет устранить с дороги без большого труда.

   Для успеха задуманного предприятия честолюбивому китайцу необходимо было склонить на свою сторону двух человек: своего товарища по верховному совету Чи Тонга и Лао Тсина, банкира Общества Джонок. Первого, молодого еще человека, он легко сделал своим, пообещав объявить его первым членом совета, а впоследствии своим наследником, то есть будущим Квангом; что же касается второго, то читатели уже знают, насколько удалось ему склонить на свою сторону могущественного банкира.

   Условившись с Ли Вангом, Гроляр обратился к командиру "Бдительного" с просьбой принять его с двумя товарищами на борт броненосца и доставить в Батавию, куда он якобы имеет конфиденциальное поручение от французского правительства. Знай командир истинную цель этой поездки, он, конечно, отказал бы трем искателям фортуны, но старый морской волк видел в Гроляре не сыщика, а маркиза де Сен-Фюрси.

   Гроляр не без основания предпринял поездку в столицу Явы и выбрал для этой цели фрегат "Бдительный": чутье сыщика подсказывало ему, что там он непременно встретится с новым Квангом, в котором уже подозревал бежавшего ссыльного Бартеса, хотя ни разу не видел его на "Иене" (Бартес в этом случае был осторожен); а раз он встретит Бартеса в Батавии, он немедленно сообщит о нем голландским властям, давно уже заключившим с французским правительством конвенцию о взаимной выдаче преступников, и тогда новый Кванг и весь его экипаж будут арестованы и отправлены на борт "Бдительного" - для возвращения их на место ссылки в Новую Каледонию...

   Сети для новой поимки бежавших ссыльных были им, таким образом, расставлены весьма искусно, и мы вскоре увидим, попадутся ли в них наши главные герои...

   Излишне говорить, что Ланжале все время был крепок на язык, не сообщая Гроляру никаких подробностей о новом Кванге и аккуратно каждую неделю отправляя тайные послания своим друзьям, с адресами то на остров Цейлон, то в Гонконг, то в Сингапур и так далее.

   Впрочем, поимка бежавших была делом второстепенным для полицейского сыщика: важнейшей своей задачей он всегда считал возвращение "Регента" французской коронной сокровищнице. В этом вызвался помочь ему Ли Ванг, надеявшийся в награду получить от французского правительства солидный куш, о котором он и мечтал день и ночь.

   Как бы то ни было, но в описываемый момент противники были уже очень близки к встрече и к решительному столкновению между собой.

  

   Ланжале завершал свой туалет, готовясь к балу в Уютном Уголке Лао Тсина и к тайному свиданию с ним наедине, как вдруг услышал через открытое окно разговор на палубе: - Готова ли лодка? - спрашивал кто-то. - Сейчас только пришла с берега, - был ответ.

   - Хорошо! Подавай лестницу!

   Ланжале узнал голос одного из офицеров, спешившего также на бал, и бросился наверх - просить его взять с собой. Он догнал офицера уже у самой лестницы и, тронув его за руку, сказал:

   - Извините меня, капитан, за смелость побеспокоить вас моей покорнейшей просьбой: я имею настоятельную нужду отправиться на берег, и чем скорее, тем лучше; так не будете ли вы так добры взять меня с собой?.. Со своей стороны, я мог бы предложить вам место в экипаже, который, я уверен, ждет уже меня на набережной, чтобы отвезти к банкиру: ведь, я полагаю, вы тоже намерены отправиться туда?

   - С большим удовольствием! - ответил вежливо офицер. - Извольте спускаться, я следую за вами!

   - Нет, пожалуйста, капитан, я за вами!

   - Прошу вас не настаивать: вы наш гость, а мы здесь не более как хозяева!

   И офицер с той же вежливостью указал ему на лестницу, ведшую в лодку. Ланжале должен был уступить и весело двинулся вниз по лестнице, весьма довольный тем, что успел ускользнуть от глаз "маркиза де Сен-Фюрси", который непременно стал бы инквизиторски допытываться, куда и зачем так спешит его товарищ. Эти допросы приняли бы исполинские размеры, если бы, не воспользовавшись услугой офицера, он обратился к самому командиру с просьбой дать ему лодку. Маэ де Ла Шенэ как раз в эти минуты сидел за вистом, и партнерами его были: его заместитель Люк де Пенарван, который равнодушно смотрел на тиранию голландского сыра, угнетавшего давно уже офицерские желудки, и с которым поэтому "ни о чем серьезном нельзя было говорить", и достопочтенный маркиз де Сен-Фюрси, он же - Гроляр, полицейский высшего ранга и крупного калибра.

   Как только лодка, или "китоловка", как называл ее любезный офицер, причалила к набережной, оба ее пассажира тотчас же увидели экипаж Лао Тсина, и Ланжале, садясь в него со своим спутником, сказал кучеру: "Сначала на почтамт!"

   Было только шесть часов вечера, и потому он поспешил предварительно на почтамт, чтобы узнать, не пришло ли писем на его имя.

   И он не ошибся: чиновник в отделении "до востребования" подал ему два письма, прибавив:

   - По городской почте, милостивый государь, из самой Батавии.

   "Итак, они уже здесь! - воскликнул про себя Парижанин. - Но где именно?.. Конечно, об этом я узнаю из писем! Важный момент приближается!"

   Получив вежливое предложение не стесняться от своего спутника, Ланжале вскрыл оба письма. Первое заключало в себе всего несколько строк, написанных рукой Бартеса:

   Ми уже в Батавии, и ты нас увидишь сегодня на вечере у банкира. Будь осторожен и не подавай никому вида, что знаешь нас.

   Второе письмо было от Порника и не содержало ничего особенного, кроме дружеских излияний.

   Когда Ланжале и офицер были уже у роскошного подъезда Уютного Уголка, слуга-малаец улучил минуту и шепнул первому:

   - Соблаговолите следовать за мной - вас ожидают...

   И он провел Ланжале через сад, который своей относительной темнотой представлял резкий контраст с ярко освещенным дворцом, сверкавшим всевозможными огнями. В павильоне его встретил банкир, поднявшись с канапе, на котором он, по-видимому, отдыхал от дневных хлопот, и радушно протянув ему руку.

   В это же самое время в одной из самых скромных гостиниц Батавии сидело пять человек, одетых по-европейски и занятых очень серьезным разговором. Это были Бартес, три его советника-китайца и друг Гастон де Ла Жонкьер.

   - Как хотите, господа, - говорил последний, - а вы поступили неосторожно и даже прямо неблагоразумно: ни в каком случае не следовало вам отпускать на свободу этого парижского сыщика! Я всегда был против такого решения его участи, но вы меня не слушали и не принимали во внимание моих доводов.

   - Но что же нам было делать с ним? - возразил Бартес. - Куда же его было девать?

   - Покончить с ним и только, - холодно сказал де Ла Жонкьер.

   - То есть отнять у него жизнь, казнить? Но ведь это было бы жестоко!

   - Ба-а, мало ли что! "Война есть война"! Наконец, разве он не готовил вам всем того же, намереваясь предать вас в руки французских властей в Сан-Франциско? Будь он на твоем месте, а ты на его, разве он пощадил бы тебя?.. Иллюзия, милейший мой, излишнее мягкосердие, которое может теперь обратиться во вред тебе! Ведь, например, пронюхай он, что ты в эти минуты сидишь здесь, в этом отеле, он сейчас же нашлет на вас всех голландских жандармов - и вы сегодня же заночуете в арестантских каютах "Бдительного", чтобы завтра утром двинуться в обратный путь, к берегам острова Ну!

   - Не пугай! - сказал, улыбаясь, Бартес.

   - Я знаю, что ты не из робких. Но не в этом дело, а в том, что ты в опасном положении здесь... Наконец, если уж вы все так гуманны, то вместо решительной расправы с этим Гроляром вы просто могли бы сделать его своим вечным пленником, отведя ему особую каюту и содержа его прилично, но только не выпуская его никуда на берег... Словом, надо было сделать его безвредным для себя, что не стоило бы вам никаких особенных трудов и хлопот.

   А то - проделывать с ним фарс, отпуская его на свободу, присоединив к нему Ланжале в качестве друга и шпиона! Какая масса ненужных вещей, стеснительных для вас и унизительных отчасти для этого доброго малого, и какая, извините за выражение, глупая комедия, за которую вы можете поплатиться самой серьезной трагедией! Нет, господа, вас нельзя похвалить за это!

   - Довольно! - заключил Бартес. - Что сделано, того не воротишь! Теперь, господа, к Лао Тсину!

  

   - Добро пожаловать, милостивый государь! - приветливо сказал Лао Тсин по-французски крайне удивленному Ланжале, думавшему, как он будет объясняться с банкиром через переводчика, роль которого будет поручена какому-нибудь доверенному лицу, испытанному уже в скромности. - Добро пожаловать, садитесь! Вы мне можете оказать большую услугу, и не одному мне, а также многим могущественным людям, которые не менее меня надеются на вашу порядочность!

   Ланжале ответил обычными в таких случаях вежливыми фразами и сел на указанное место.

   - Милостивый государь, - продолжал банкир, - я надеюсь, что вы будете говорить со мной вполне откровенно, не так ли?

   - Я полностью к вашим услугам! - ответил с легким поклоном Ланжале.

   - Потому что лишь при этом условии то, что вы сообщите мне, может быть полезным для нашего общества.

   - Милостивый государь, - начал Ланжале, - я мог бы молчать, так как с собственным языком следует быть всегда настороже; но раз я хочу говорить, значит нахожу это нужным, и потому вы без опасения можете принять за истинную правду все то, что услышите от меня.

   - Так именно я о вас и думал, - сказал Лао Тсин, - и очень рад, что не обманулся в своем предположении! Итак, милостивый государь, во-первых, вот в чем дело: сегодня утром, когда вы были у меня втроем, я заключил из ваших слов, что вы хорошо знали моего старого друга Фо, который два года тому назад уехал в Европу и до сих пор не подает о себе никаких вестей.

   - Да, я действительно знал его в Нумеа, где мы были в ссылке и откуда только благодаря ему могли бежать из пенитенциарного заведения"

   - А, так вы были в пенитенциарном заведении?

   - Да, но как сосланный не за уголовные преступления, а за нарушение военной дисциплины.

   - Так! Я понимаю эту разницу, милостивый государь: это значит, что вы невиновны ни в каком проступке или преступлении, пятнающем честь, и потому не потеряли права возвратиться в общество порядочных людей.

   - Совершенно верно, милостивый государь! - отвечал с достоинством Парижанин.

   - Я продолжаю... Скажите мне, правда ли, что мой бедный Фо умер в Сан-Франциско?

   - Правда! Он умер там на руках своего приемного сына и в присутствии трех своих давних друзей.

   - Вы также присутствовали при его кончине?

   - Нет. В каюте на судне, где это случилось, были только четыре названных мной лица.

   - Что за человек тот, которого вы назвали приемным сыном Фо?

   - Это редких достоинств человек! Он обладает всеми качествами, которые сразу располагают к себе и заставляют любить и уважать!

   - Фо был тонкий знаток людей и не мог ошибиться в выборе себе наследника - это правда! - сказал как бы про себя Лао Тсин и на несколько минут замолчал, погрузившись в размышления, которых Ланжале не хотел прерывать.

   Потом банкир быстро вернулся к прерванной им беседе, желая поскорее узнать то, что могло развеять все его сомнения и колебания и заставить действовать решительно, с полным знанием всех обстоятельств важного и неотложного дела.

   - Еще одно слово, милостивый государь, - сказал он своему собеседнику, - вы видели, конечно, как и другие, что Фо постоянно носил на указательном пальце левой руки большое золотое кольцо?

   - Да, видел, и это всех нас очень интересовало. Но так как покойный господин Фо был не из тех людей, которых можно расспрашивать об всем, то мы ограничились предположением, что это кольцо должно было означать какое-нибудь очень важное звание в его отечестве.

   - И вы не ошиблись: ваши догадки были верны!.. Теперь, милостивый государь, самый важный из всех вопросов, который я хочу предложить вам и на который я прошу вас ответить по чистой совести, так как от вашего ответа могут произойти неисчислимые последствия: видели ли вы, когда скончался Фо, чтобы кто-нибудь из приближенных к нему лиц стал носить это кольцо?

   Парижанин, прежде чем сказать что-нибудь, устремил на банкира пристальный, испытующий взор, как бы желая проникнуть в самую глубину его мыслей. Банкир также пристально смотрел на своего собеседника, стараясь наперед угадать его ответ.

   - Милостивый государь, - начал наконец с некоторым усилием Ланжале, - мне уже некоторые люди задавали этот вопрос, но я всегда отзывался незнанием, потому что имел дело с людьми, у которых не оказывалось ни деликатности, ни порядочности, и я боялся таким образом навлечь огромное и непоправимое зло на голову того, которого люблю и уважаю так сильно, что готов пожертвовать ради него жизнью.

   - А теперь?

   - Теперь другое дело. Вы, милостивый государь, возбуждаете во мне такую симпатию к себе, что, мне кажется, было бы большой ошибкой с моей стороны скрывать от вас истину... Да, я видел это кольцо на руке одной особы после кончины господина Фо, и эта особа - его приемный сын, Эдмон Бартес

   Лао Тсин стремительно поднялся со своего места и с радостным восклицанием схватил обе руки Ланжале.

   - Благодарю вас, тысячу раз благодарю вас, милостивый государь! Теперь я могу действовать, сообразуясь с волей и с выбором моего покойного старого друга! Теперь я с полным правом могу наказать виновных и объявить всем о власти нашего нового законного верховного главы!

   Это все, что я хотел узнать от вас... Ах, еще одно слово: не знаете ли вы, где теперь должны находиться господин Эдмон Бартес и трое приближенных к нему лиц, присутствовавших при кончине Фо?

   - Достоверно нет, но думаю, что они должны быть в эти минуты здесь, в Батавии, судя по письмам, полученным мной от них сегодня; там сказано даже, что я буду их видеть сегодня у вас на вечере.

   - Очень хорошо! Я рад, что не пригласил к себе Ли Ванга и вашего соотечественника, который решительно не нравится мне... Наступает наконец момент, когда каждый должен получить по заслугам своим!

   - Я должен вас предупредить, - сказал Ланжале, - что называющий себя маркизом де Сен-Фюрси достал официальную бумагу от здешних властей, дающую ему право арестовать тех, кого он считает бежавшими французскими преступниками; эту бумагу он всегда носит с собой и может каждую минуту арестовать всех бежавших из Нумеа, с Эдмоном Бартесом во главе, что, понимаете, было бы очень приятно этому господину Ли Вангу. Необходимо, таким образом, одно из двух: или чтобы наши Друзья немедленно скрылись отсюда, или сделать невозможным, чтобы господин де Сен-Фюрси вредил им... Я думаю, что вы, при вашем здесь влиянии, могли бы сделать что-нибудь ради нашей общей пользы.

   - Нет, милостивый государь, я, как китаец, не могу ничего сделать против голландского закона, выдающего преступников французскому правительству; но есть другой способ действий: если бы, например, господин де Сен-Фюрси вдруг лишился всех своих официальных бумаг, что бы тогда вышло?

   - Тогда бы он оказался нулем в ожидании им новых бумаг из Европы.

   - Мы бы имели время привести в порядок наши дела, не так ли?.. Очень хорошо! Вы говорили, кажется, что он свои бумаги носит постоянно с собой?

   - Да, в маленьком портфельчике, который прячет в кармане у левой стороны груди.

   - Этого с меня достаточно!

   - Теперь, милостивый государь, вы можете присоединиться к прочим моим гостям, но сначала мне предстоит поблагодарить вас за громадную услугу, оказанную вами нашему Обществу, - услугу, дающую нам возможность действовать сообразно с чувством чести и справедливости". Позвольте мне предложить вам небольшой чек в английский банк - на память о себе и о нашем настоящем свидании. Это безделица, и ваш отказ принять его мне было бы очень прискорбно видеть!

   Ланжале взял поданную бумагу и, откланявшись, бросил беглый взгляд на чек, пряча его в карман: на нем стояло сорок тысяч фунтов стерлингов. Китайский банкир отблагодарил его капиталом в миллион франков!

   Как только Ланжале ушел, Лао Тсин кликнул своего верного слугу.

   - Пошли сейчас же кого-нибудь за главарем воров.

   - Слушаю-с!

   - И веди его сюда. Я буду ждать его здесь.

   - Слушаю-с, будет исполнено по желанию господина, и очень скоро, потому что он, по случаю Праздника, должен быть здесь близко!

   - Тем лучше!

   "О, я понимаю теперь, - сказал банкир вслух, оставшись один, - почему этот презренный так смело торговался со мной сегодня утром: он опирается на проклятые бумаги этого маркиза де Сен-Фюрси! Раз приемный сын Фо и три его советника будут арестованы как бежавшие из ссылки преступники, этот негодяй Ли Ванг достигнет своей цели, и волей-неволей придется признать его Квангом и подчиниться ему! Но теперь этому не бывать благодаря доброму и честному человеку, открывшему нам всю правду! Боюсь только, как бы они, наши друзья, не сделали бы какого-нибудь опрометчивого шага, прибыв в Батавию.

   В эту минуту дверь отворилась, и вошел главарь воров. Он был высок, худ, как скелет, черен и весь вымазан кокосовым маслом, - чтобы легче ускользать из рук полицейских.

   - Ты главарь воров? - спросил его банкир.

   - Я самый, к вашим услугам, господин!

   - Подойди ближе - я не могу говорить слишком громко. Главарь приблизился к Лао Тсину, который начал что-то говорить ему вполголоса, в ответ на что странный гость почтительно кивал головой. В заключение Лао Тсин спросил его:

   - Понял?

   - Все понял, господин!

   - Хорошо! Теперь ступай и действуй! Если сделаешь как надо, - дам тебе столько, что хватит тебе на всю твою жизнь с семьей... А ты, - обратился банкир к доверенному слуге, - должен будешь немедленно вызвать меня сюда, когда он придет с ответом.

   - Слушаюсь, господин.

   И все трое вышли из павильона и разошлись в разные стороны.