Жаколио Луи - Затерянные в океане

ваших обвинителей, вы должны требовать восстановления ваших прав и вашего честного имени, и перед лицом всех доказать свою невиновность и покарать виновных" Таково мое мнение. Если же вы окольными, негласными путями станете мстить своим врагам, то хотя и испытаете удовлетворение вашей жажды мщения, но все-таки по-прежнему останетесь тем же каторжником, лишенным прав, тем же опозоренным человеком, как сейчас. Этого ли вы хотите? Кроме того, в глазах общества и закона ваше справедливое мщение будет только разбоем и преступлением, достойным наказания, - и из судьи вы превратитесь в заурядного преступника, в своего рода "браво", который укрывается за своим громадным состоянием для того, чтобы безнаказанно поражать своих врагов. Это ли роль, которая вам по душе?

   - Но если никакая реабилитация для меня невозможна, то неужели я должен покорно склонить голову перед опозорившим мое честное имя вердиктом? Если суд человеческий обесчестил невинного, то кто может поручиться, что этот самый суд не будет столь же слеп и несправедлив и во второй раз?!

   - Кто вам поручится за это? Я! Я, который убежден в вашей невинности, который сумеет передать свое убеждение судьям. Если я поручусь за вашу честность, поручусь за то, что вы никогда не были виновны, то вам воздадут должное - справедливость восторжествует; кроме того, у вас есть еще и Гастон де Ла Жонкьер...

   - Да, но увы! - и тогда, когда я впервые сел на скамью подсудимых, подле меня было много добрых и преданных друзей, но все же суд осудил меня!

   - Это объясняется тем, что в вашем деле были весьма темные стороны, которые так и остались неразъясненными...

   Я знаю Прево-Лемера и не могу допустить, чтобы он заведомо позволил осудить на каторгу невинного человека, особенно вас, к которому он питал добрые чувства. Кто-нибудь очернил вас в его глазах. Вероятно, виновные. Так приезжайте же во Францию на вашем "Лебеде"; будьте для всех вольным янки, путешествующим на своей яхте для собственного удовольствия... Я готов поручиться, что никто не побеспокоит вас, а ловко организованным дознанием мы в конце концов сумеем отыскать воров.

   Речь адмирала убедила Эдмона Бартеса, и они вместе с Уолтером Дигби решили следовать за французской эскадрой, вплоть до порта приписки. Это внезапное решение, конечно, весьма удивило Кианга, Лу и Чанга, но преемник старика Фо скоро сумел убедить их, что Квангу не приличествует оставаться под тяготеющим над ним и позорящим его обвинением, так как Король Смерти должен стоять с высоко поднятой головой и смелым, гордым и самоуверенным взглядом перед лицом Поклонников Теней. Тогда китайцы сами одобрили его путешествие во Францию и еще раз уверили своего Кванга в безграничной ему преданности и почтении.

   Счастливые тем оборотом, какой начинало принимать дело, Ланжале и Гроляр высказали желание быть принятыми в число пассажиров "Лебедя". Но если на принятие Ланжале последовало всеобщее согласие, то относительно старого сыщика дело обстояло совершенно иначе: его не хотели допускать в свою компанию. Тогда Ланжале обратился за содействием к де Ла Жонкьеру и открыл ему тайну рождения Эдмона Бартеса.

   - Но позвольте, господин де Сен-Фюрси всегда ожесточенно преследовал своего сына или, быть может, мнимого сына! - возразил де Ла Жонкьер, донельзя удивленный открытием Ланжале.

   - Вы так думаете? Ну, так расспросите его самого и по его ответам судите о его намерениях!

   По этому поводу произошел длинный разговор между Гроляром и де Ла Жонкьером, и на вопрос последнего: "Что вы сделали, чтобы защитить или спасти своего сына, которого постигло такое страшное несчастье?" - сыщик с гордостью отвечал:

   - Я ему вернул свободу, я содействовал тому, чтобы он мог занять положение, равное положению его врагов, и в то время как я возвышал его, я всеми силами старался унизить их.

   - Каким образом? - спросил удивленный де Ла Жонкьер.

   - Я не буду говорить вам обо всех мучениях, какие я вынес во время процесса Эдмона, и все надеялся, что будет отдано предписание о прекращении дела или же что ему вынесут оправдательный вердикт. Но когда он был осужден, осужден за кражу, как простой вор, я не могу вам сказать, что я вынес тогда... Убежденный в его невиновности, я поклялся тогда же вырвать его из унизительного и страшного положения каторжника, освободить его, дать ему средства отомстить за себя и вернуть ему прежнее положение среди бывших его товарищей и честное имя, так несправедливо отнятое у него.

   - Какова же была ваша роль в тех событиях, которые способствовали освобождению Бартеса и получению им титула Кванта?

   - Погодите, вы сейчас увидите сами. Мои заслуги в парижской полиции создали мне репутацию чрезвычайно ловкого человека и приобрели мне доверие моего начальства. Когда я узнал о похищении "Регента", произведенном четырьмя китайцами, прибывшими во Францию, чтобы вернуть себе скипетр, необходимый для коронования монарха Небесной Империи, то тотчас же подумал о той пользе, какую можно было извлечь из всего этого. И вот мне удалось добиться назначения в Новую Каледонию для содействия господину Прево-Лемеру, бывшему тогда главой суда в Нумеа. В том состоянии духа, в каком я его застал, мне было трудно уговорить его согласиться на бегство пленников, бегство заранее обдуманное и подготовленное мной, чего, однако, и сами спасаемые не подозревали. Но вы не хуже меня знаете этот эпизод, доставивший столько беспокойства командиру "Бдительного" господину Маэ де Ла Шенэ, зятю Прево-Лемера.

   - Да, действительно, я слышал о неприятностях этого господина.

   - Мало того, благодаря мне Эдмон мог бежать не один, а с группой надежных, преданных друзей. Без его ведома я окружил его этими людьми; вы их знаете: Порник, Данео, Пюжоль и Ланжале, ставший теперь моим самым близким другом; все они вполне оправдали мое доверие. Когда я, желая испытать их, попробовал подействовать на Ланжале подкупом, то помните, как мне за это досталось. Удостоверившись, что положиться на этих людей можно, я облегчил им побег, но чтобы добиться своей цели, мне следовало по-прежнему оставаться агентом полиции, беспощадно преследующим беглецов. Мне нужен был тогда сотрудник, и я избрал для этой роли Люпена, которого и командировал к тем, кому я способствовал бежать с каторги.

   - Люпена? Этого каторжника, этого негодяя, который симулировал такую безграничную благодарность в Эдмону и который, в сущности, был только вашей креатурой!

   - Да, опустившийся до низшей ступени, этот человек не утратил в глубине души благородства чувств, хотя эти чувства и заснули в нем под влиянием голода, нищеты и всеобщего презрения. Этот человек ничего не симулировал; нет, он был глубоко привязан к моему сыну, - и я был спокоен до тех пор, пока знал, что Люпен подле него. Говорю, все мои действия, все малейшие случайности были мной предвидены и рассчитаны для того, чтобы отнять "Регент", отомстить за моего сына и вернуть ему его честное имя. Теперь алмаз у вас - ну и прекрасно! Остальное я вам расскажу в другой раз.

   - Простите, вы говорили, что одновременно работали над возвышением Эдмона и падением его врагов. Правда ли это? И что вам об этом известно?

   - Как вы, вероятно, знаете, банк Прево-Лемер и Ко имеет отделения во многих городах Дальнего Востока; он выдает очень крупные ссуды под шелк, чай, хлопок, рис и другие продукты, которые потом присваивает себе как бы в уплату за ссуду или вместо процентов или законных доходов; словом, этот банк и его отделения спекулируют на повышение. Вы знаете, конечно, также, что часто простой телеграммы достаточно, чтобы вызвать сильные повышения или понижения в ценах на товары. Нет такого состояния, которое бы устояло против таких систематических убытков. И вот благодаря своему настоящему положению, будучи аккредитован как дипломатический агент в разных странах, где банк Прево-Лемера совершает свои крупнейшие обороты, я часто имел возможность получать необходимые мне сведения о положении торговли и телеграфировал в Париж, Ливерпуль, Лондон, Гамбург, Марсель и другие города, вызывая крупные понижения на предлагаемый этой фирмой товар.

   - Да, но Прево-Лемер очень богат, и, сколько я знаю, ваши приемы не принесли им большого ущерба!

   - Это вам только кажется. Подрыв кредита - это такой червь, который незаметно гложет даже самое крепкое дело. Это все равно, что червоточина: она как будто едва заметна, но весь плод уже изъеден и в один прекрасный момент должен упасть с дерева.

   Де Ла Жонкьер с недоумением смотрел на своего собеседника, этого кажущегося столь безобидным господина де Сен-Фюрси, к которому все относились как к какой-то отрицательной величине; а теперь, если в душе Жонкьера и оставалось еще некоторое сомнение относительно близкого родства его с Эдмоном, все же он не хотел лишить последнего такого ценного союзника и потому употребил все свое влияние, чтобы Гроляр был принят в число пассажиров "Лебедя", что ему и удалось наконец.

   Только адмирал Ле Хелло никак не мог себе объяснить, что заставило де Сен-Фюрси перебраться с "Фридланда" на "Лебедь", но так как этому господину предоставлено было действовать по своему усмотрению, то адмирал не стал много думать об этом и в тот же вечер, собрав свою эскадру, направился обратно во Францию.

   "Лебедь" вышел на другой день после ухода эскадры, и в продолжение пути его несколько раз видели вахтенные адмиральского судна.

  

   Четыре дня спустя после прихода в Шербур эскадры адмирала Ле Хелло и американского авизо "Лебедь", адмирал и Гастон де Ла Жонкьер отправились в Париж. Оба они были сияющие и торжествующие; первый из них вез "Регент". Как говорит пословица, счастливым людям все удается, и на этот раз все хлопоты и ходатайства того и другого увенчались успехом. В одно прекрасное утро Эдмон Бартес, или Уильям Бредли, как он теперь стал именоваться, получил депешу, в которой ему разрешалось, равно как и всему экипажу "Лебедя", пребывание во всех городах Франции на неопределенный срок.

   Но Гроляр, всегда и во всем осторожный, отправился сначала с Ланжале, попросив Эдмона несколько обождать. Последний охотно согласился, так как теперь перестал питать неприязнь к сыщику, особенно с тех пор, как Парижанин и Гастон де Ла Жонкьер стали относиться к нему дружески. Однажды Гроляр сказал Эдмону:

   - Десять раз я мог бы арестовать вас, если бы захотел, но я не сделал этого потому, что у нас в душе живет одна и та же ненависть, и потому, что я хочу отомстить вашим личным врагам!

   - Каким образом могли задеть вас Прево-Лемер и К®? - спросил Эдмон.

   - У меня был сын... вскоре после вашего осуждения он вступил на службу в этот проклятый банк. Его обвинили в краже... точно так же, как вас... Он протестовал, доказывал свою невинность, но роковое стечение обстоятельств было против него. Я молил, заклинал господина Прево-Лемера пощадить мое дитя, сжалиться надо мной, но он был неумолим.

   - И ваш сын, вероятно, такой же неповинный ни в чем, как я, испытал все ужасы возмутительного, несправедливого осуждения, все унижения и муки каторги!

   - Нет... он покончил с собой, чтобы избавиться от позора!

   - Ах, несчастный отец! Как мне вас жаль! Как ужасно должно быть ваше горе"

   И вдруг Эдмон Бартес протянул старому Гроляру обе руки и с этого времени стал выказывать к нему расположение, которое стало возрастать по мере их сближения на почве общих планов, постоянной заботливости старика о спокойствии и благе Эдмона и всех тех мелких услуг, которые так ценны при совместной жизни.

   В Париже Гроляра ждал прекрасный прием; его начальство осталось им чрезвычайно довольно и обещало аттестовать самым лучшим образом перед министром внутренних дел. Им не пришло даже в голову, что другие могли потрудиться над разысканием "Регента", и вся заслуга была целиком приписана Гроляру. Благодаря своим обширным связям и знакомствам Гроляр вскоре разузнал о делах фирмы Прево-Лемер и К*. Говорили вполголоса о возможности ликвидации дел в самом близком будущем, если только вести с Дальнего Востока не окажутся особенно утешительными. Кроме того, он узнал, что глава фирмы серьезно болен, и его болезнь еще более способствует упущениям и беспорядкам в делах.

   Говорили также, что эта внезапная болезнь была вызвана семейными неприятностями, тайными огорчениями вполне частного характера и сильным семейным разладом. Под секретом сообщали, что Жюль Сеген, зять старика Прево-Лемера, живет отдельно от своей жены и открыто распутничает на глазах у всех, проводя дни и ночи в клубах, кабачках, за кулисами, тогда как его шурин Альбер, совершенно погрязший в излишествах и распутстве, опустился до состояния самых жалких существ, с которыми и водил постоянную компанию.

   Как опытный сыщик, Гроляр понял, что без постороннего содействия ему трудно будет проникнуть в некоторые тайны фирмы Прево-Лемер, и написал Эдмону Бартесу, спешно призывая его в Париж. На другой же день Уильям Бредли со своим камердинером Джоном Лайтом остановились в Гранд-Отеле. Джон Лайт был не кто иной, как Люпен. Что же касается Порника, Данео и Пюжоля, то их Гроляр поместил в скромной гостинице на левом берегу Сены.

   - Ну, а какое нам будет предписание? - спросил Порник.

   - Не напиваться пьяными, это прежде всего, так как с минуты на минуту ваше содействие может мне понадобиться, - сказал Гроляр, - понадобиться в деле, имеющем громадное значение для господина Бартеса!

   - Да, раз нужно держаться наготове, чтобы услужить господину Бартесу, - сказал матрос, - то если даже вся вода в Сене обратится в вино, мы и тогда не хлебнем из нее ни одного глотка!

   - Да нет же, мое запрещение так далеко не заходит: вы можете за обедом выпивать по бутылочке вина и затем кофе...

   - Сдобренного рюмочкой кирша, с вашего разрешения?..

   - Да, и это можно, только никак не больше одной рюмки на каждого"

   - По одной капле! Ну, все равно, можете быть спокойны на наш счет!

   Однажды вечером Гроляр, Гастон де Ла Жонкьер, Ланжале и Эдмон Бартес собрались все вместе в Гранд-Отеле для совещания. Первый из них сообщил полученные им сведения и добавил:

   - Как видите, господин Бартес, время работало на нас, мы уже наполовину отомщены, немного терпения - и все Прево-Лемеры запросят пощады!

   - Не забудьте, что и вам лично придется еще бороться с одним Прево-Лемером, который вас не пощадит, если узнает ваш образ действий, - заметил Гастон.

   - Какой Прево-Лемер?

   - Ваш бывший начальник в Нумеа, теперь он - обер-прокурор в Париже и, следовательно, надлежащим образом вооружен для борьбы.

   - Пфэ! - пренебрежительно воскликнул Гроляр. - Все эти прокуроры, судебные председатели и tutti quanti, что они могут сделать без нас? Говорить грозные или блестящие речи, произносить приговоры, чваниться и считать себя достойнейшими смертными на земле - это они, конечно, смогут; но когда надо расследовать дело, арестовать или выследить преступника, тогда очередь за нами: мы узнаем все и подготавливаем для них дело. Я даже уверен, что, помня мои заслуги, обер-прокурор призовет меня к себе на помощь, и тогда" тогда враг будет в наших руках!

   Эти слова побудили Эдмона нарушить свое молчание относительно письма, полученного им в Рошфоре через посредство сторожа; письма, воспроизведенного in extenso в первой части этого романа и подписанного: "Бывший служащий Французского государственного банка X. Y. Z. 306". Эдмон передал главнейшие места этого письма с удивительной точностью.

   - Но если бы я знал раньше об этом, то спас бы вас, я непременно спас бы вас! - воскликнул сыщик. - И вы говорите, что анонс в "Petit Journal" укажет нам автора этого письма?!

   - Да, - сказал Бартес, - если только он жив теперь. А на случай смерти он предупреждает, что его показание, подписанное четырьмя свидетелями, будет лежать у нотариуса. В этом показании будет означено имя кассира Французского государственного банка, который принял от Альбера Прево-Лемера банковские билеты и записал их номера и серии.

   - Так не будем же терять времени; будем ковать железо, пока горячо! - И, не долго думая, друзья тут же отправили объявление в "Petit Journal":

   Желают говорить с X. Y. Z. 306 - спросить Уильяма Бредли в Гранд-Отеле. Париж. Очень срочно!

   На другой день пожилой господин, лет около шестидесяти, явился в Гранд-Отель и спросил Уильяма Бредли. Его тотчас же провели к нему, где его очень любезно встретил Гроляр, принявший вид и физиономию настоящего янки.

   С первого же взгляда старый сыщик увидел, что этот человек всю свою жизнь прожил прилично и честно.

   - Ваше имя? - спросил Гроляр.

   - Симон Прессак, бывший служащий Французского государственного банка.

   - А я - Уильям Бредли, гражданин города Салем в Массачусетсе.

   - Вы, конечно, пригласили меня от имени господина Бартеса?

   - Да. Он - мой ближайший друг и поручил мне заботиться об его интересах, а главное, восстановить его честное имя!

   - Да, это восстановление должно произойти непременно; я убежден, что этот несчастный человек сделался жертвой страшной махинации... и как должен страдать там, на каторге, вместе с отъявленными негодяями!

   - К счастью, нескольким его верным друзьям и мне в том числе удалось помочь ему бежать с каторги; сейчас он на свободе и живет в Америке, а я приехал во Францию с полномочиями и требованием о пересмотре этого возмутительного процесса.

   - Этого пересмотра требует справедливость!

   - И если мне будет содействовать такой честный и порядочный человек, как вы, то обязанность моя в значительной мере облегчится... Во-первых, расскажите подробно все, касающееся чека в пятьсот тысяч франков, уплаченного Альбером Прево-Лемером.

   - Возможно, что теперь память кое в чем изменяет мне, но очень подробное показание, подписанное четырьмя свидетелями и находящееся у нотариуса Каликстена, даст вам все необходимые сведения с несравненно большей точностью, потому что в то время, когда оно писалось, все эти события были еще совсем свежи в памяти! - И не задумываясь, не оговариваясь, просто и искренне Симон Прессак рассказал о раннем посещении Альбером Прево-Лемером конторы Государственного банка, о его рассеянном, озабоченном виде, его умалчивании относительно изменения подписи чека, в которой он прибавил слово "сын".

   - В то время что вы подумали по поводу этой подписи? - спросил Гроляр.

   - Я подумал тогда, что сын подделал подпись своего отца, чтобы раздобыть денег, и явился он в банк до открытия конторы для того, чтобы не прислали деньги по чеку на дом, как это обыкновенно делается!

   Затем бывший служащий банка сообщил, что ассигнации, которыми была уплачена сумма, принадлежали к серии С 306-37L

   Именно эти номера и последующие принадлежали тому миллиону, который был похищен из кассы банкирского дома Прево-Лемер и К®. На другой день после похищения этот миллион разделился на две равные части, из которых одна оказалась в руках Альбера, а другая была найдена под паркетом в комнате, занимаемой молодым Бартесом. Несомненно, что вор очень умно распорядился, чтобы сбить с толку всякие подозрения, или, вернее, чтобы виновность главного кассира не оставляла и тени сомнения

   - Вы помните имя того чиновника, которому вы передали сумму, означенную в чеке? - спросил Гроляр.

   - Как же, прекрасно помню! Это господин Жан Менгар... Он и сейчас еще служит в Государственном банке!

   - А вы уверены, что он записал номера и серии билетов?

   - Совершенно уверен, милостивый государь, и прекрасно помню, что, вручая ему пятьсот тысяч франков, я обратил его внимание на изменение подписи, и Менгар тотчас занес и это в свою записную книжку, сделав еще какую-то стенографическую пометку.

   - А что за человек этот Менгар?

   - Прекраснейший и честнейший господин!

   - Но как вы объясняете, что во время процесса он умолчал о том, что ему было известно? Вы в своем письме объясняете свое тогдашнее молчание неведением законных порядков, но чиновник высшего класса, как Менгар, зная об этих фактах, не должен был о них умалчивать. Это весьма похоже на соучастие!

   - Вероятно, напряженная работа и другие повседневные заботы помешали Менгару вникнуть хорошенько в процесс Бартеса... К тому же о чеке, кажется, вовсе нигде не упоминалось.. Даже и мне только тогда, когда случайно попалась на глаза судебная газета, припомнился этот факт, которому я вначале не придал особенного значения, считая его чисто семейным делом. Быть может, то же самое было и с Менгаром.

   - Прекрасно! Благодарю вас за те ценные сведения, которые вы доставили нам, и могу вас уверить, что признательность Бартеса выразится в крупной награде.

   - Ах, что вы! - воскликнул бывший банковский служащий. - Да разве я с этой целью писал Бартесу или с этой целью пришел сегодня к вам?! Нет, я сделал это только потому, что моя совесть не дала бы мне покоя, если бы я не сделал всего от меня зависящего для восстановления истины.

   Гроляр, растроганный искренностью этих слов, протянул ему руку.

   - Но, ради Бога, никому не повторяйте того, что вы мне здесь сказали! - попросил его Гроляр. - Будьте готовы явиться на первый наш призыв и знайте, что желание ваше скоро осуществится, и нам удастся восстановить честное имя невинного и покарать виновных.

   - Можете на меня рассчитывать! - ответил Симон Прессак и, откланявшись, удалился.

   Едва только он ушел, как дверь из смежной комнаты отворилась, и Ланжале, Гастон и Эдмон Бартес вбежали к Гроляру. Они все слышали.

   - Ах, негодяй! - воскликнул Бартес по адресу Альбера Прево-Лемера.

   - Побольше спокойствия: час отмщения близок! - произнес Гастон.

   - Вы, господин Гроляр, сейчас же отправитесь к нотариусу Каликстену, возьмете у него упомянутое показание, - продолжал, волнуясь, Бартес, - а затем направитесь к Менгару и попросите его сообщить сделанные им отметки, и с этим я немедленно же...

   - Я вполне понимаю ваше волнение, ваше негодование, - прервал его Гроляр, - но все это ни к чему не приведет; мы сделаем громадную ошибку, если возьмем показание из конторы нотариуса. Точно так же, на что нам теперь эти заметки Менгара? Все это понадобится нам лишь тогда, когда настанет время действовать; пусть лучше они остаются на прежнем месте, чтобы нас не могли обвинить в том, что мы сами сфабриковали эти улики, тогда как мы должны делать вид, что даже не знаем о существовании этих документов!

   - Скажите, почему вы отказываетесь от моего содействия? - спросил Бартес Гроляра.

   - Потому что вы уже достаточно страдали и потому, что я не хочу более видеть слез и тревоги на вашем лице! - сказал старик растроганным голосом.

  

   В Париже Гроляр чувствовал себя в родной среде, и здесь его способности раскрывались с удивительной полнотой. Ему удалось узнать, что семейный раздор разъедал сильно Прево-Лемера, что Жюль Сеген и Альбер Прево-Лемер питали друг к другу отвращение, близкое к ненависти и что при случае они осыпали друг друга бранью и ругательствами.

   С тех пор как глава фирмы вследствие болезни не мог выходить из своей комнаты, эти молодые люди заведовали делами банка, причем необдуманные и рискованные операции одного и безрассудные расходы и траты другого пошатнули кредит фирмы. Напрасно маркиз де Лара-Коэлло хотел вмешаться; его грубо отстранили, и все осталось по-прежнему.

   И Жюль Сеген, и Альбер ненавидели маркиза, который являлся в их глазах как бы живым упреком. Он не переставал сокрушаться об осуждении Бартеса и каждую минуту повторял, что ни перед чем не остановится, лишь бы разыскать виновных и предать их правосудию.

   Через Люпена, который втерся в дружбу с прислугой дома Прево-Лемера, Гроляр узнал, что госпожа Стефания Сеген, негласно расставшаяся с мужем, жила у своих родителей, покинутая, заброшенная и забытая, проводя целые дни в слезах.

   Когда Эдмон узнал о горькой судьбе несчастной женщины, его сердцем овладело глубокое сожаление, которое как бы воскресило в его душе былые чувства, когда все, казалось, улыбалось им, когда он сам любил и был, или считал, что был любим! Но этот момент воспоминаний промелькнул быстро, как молния среди темной ночи.

   - Надо забыть, - сказал он себе, - и готовить месть!

   Заручившись всеми необходимыми сведениями, Гроляр побывал, частью под своим настоящим именем, частью под именем Уильяма Бредли, у нотариуса Каликстена, у Менгара, у маркиза де Лара-Коэлло и Соларио Тэста с сыновьями, банкиров, погасивших подложный чек.

   Кроме Гроляра, также близко принял к сердцу это дело и адмирал Ле Хелло, который, едва управившись со своими личными делами в морском министерстве, всецело отдался делу реабилитации и оправдания Эдмона Бартеса.

   Со свойственной безупречно честному человеку наивной доверчивостью адмирал был глубоко убежден, что честность и добродетель всегда торжествуют в жизни и что стоит ему только засвидетельствовать истину, чтобы все поверили ей, и честь его друга будет восстановлена.

   Не сообщив никому о своем намерении, он явился к Прево-Лемеру и настоятельно просил повидать его, уверяя, что имеет надобность сделать ему одно очень важное сообщение.

   Едва только он назвал себя по имени, как его тотчас же провели в комнату больного.

   Лемер ужасно постарел; лицо его было изрыто морщинами, а мертвенная бледность, покрывавшая его черты, свидетельствовала о медленном разложении организма; только одни глаза сохраняли прежний блеск и живость, странно противореча с общим физическим упадком больного. Он сидел в глубоком кресле, обложенный подушками; подле него находились госпожа Прево-Лемер и его дочь, обе измученные, изнеможенные и уходом за больным, и тайным горем, разъедавшим их душу.

   Адмирал прежде всего извинился, что нарушает спокойствие больного, но последний ответил ему любезно:

   - В настоящее время у нас истинные друзья так редки, что праздником надо назвать тот день, когда нам приходится видеть одного из них!

   Ободренный этим приемом, адмирал без утайки рассказал больному цель своего посещения.

   - Милейший мой Лемер, - сказал он, - если бы я вас не знал как безупречно честного человека, то не позволил бы себе даже и беспокоить вас... Но вы сами поймете, что при данных условиях мне было трудно, если не невозможно, отложить этот визит; я приехал просить вас помочь мне исправить большую, вопиющую несправедливость.

   - Несправедливость? Я не понимаю вас, адмирал!

   - Я говорю об Эдмоне Бартесе.

   При этом имени, столь смело и столь открыто произнесенном при нем, старый банкир невольно содрогнулся, а обе женщины выразили соболезнование на своих лицах.

   - Бедный страдалец, - прошептала Стефания, взглянув на свою мать.

   - Эдмон Бартес, - с усилием повторил больной. - Ах, если бы он был здесь подле нас, все несчастья, поражающие нас и грозящие еще обрушиться, были бы устранены...

   Ах, почему он в минуту забвения обманул мое к нему доверие и оказался виновным в...

   - Виновным?! - прервал его адмирал. - Полноте! Я уверен, что даже ваши дамы не верят в эту виновность!

   - Но суд определил!

   - Суд! А разве это первая судебная ошибка? Разве это первый несчастный, невинно осужденный на каторгу? Этот несправедливый вердикт должен быть пересмотрен, немедленно пересмотрен, и вам придется заявить по чести и совести, что Эдмон Бартес никогда ничего у вас не похищал.

   - Но ведь Бартес теперь обвиняется в побеге с каторги, и никто не знает, где он и что с ним.

   - Я знаю. Когда моя эскадра, которой я командовал, заходила в Океанию, я видел его, долго беседовал с ним - он уверил меня в своей невинности. Я не мог не поверить: сама правда говорила его устами. Он теперь свободен, но для такого человека, как он, что такое свобода без честного имени? Он обвинял вас в способствовании его осуждению и называл вас даже главным вдохновителем этого неслыханно несправедливого приговора!

   - Меня?!

   - Да, вас!

   - Ах... Еще этого подозрения или, вернее, оскорбления не доставало! Скажите, адмирал, считаете вы меня способным на подобный недостойный, подлый поступок?

   - Нет, мой друг, и я не переставал повторять это вашему бывшему кассиру. Я говорил ему, что в данном деле есть какое-то роковое недоразумение, какая-то мрачная тайна, скрывающая истину!

   - Все мы любили Бартеса, как сына, да и он уже был им наполовину благодаря тем чувствам, которые связывали нас... И мое внутреннее убеждение говорило мне, что он невиновен, но ввиду доказательств, обвинявших его, ввиду рассуждений господ судей моя уверенность в нем мало-помалу таяла, пропадала, и перед моими глазами выступила только вся низость этого поступка.

   - Я это понимаю, вас сбили с толку перипетии суда, бездушное и бессмысленное красноречие прокурора, но ведь это их дело, их призвание - выдавать светляков за фонари и извращать все понятия и представления людей!

   - Но теперь, когда приговор уже произнесен, что же я могу сделать?

   - Что вы можете сделать? А вот что! Загляните в глубину вашей души, испытайте вашу совесть и скажите мне прямо, без оговорок, виновен ли, по-вашему, Бартес или не виновен!

   - Он не виновен! - сказала госпожа Прево-Лемер.

   - Невиновен! Я утверждаю это во всеуслышание! - воскликнула Стефания.

   Больной закрыл лицо руками и глубоко вздохнул.

   - Невинен... невинен! - прошептал он. - Если бы я только имел хоть малейшее доказательство, если бы могли указать виновного, даже будь он нашего дома, я стал бы действовать, как того требует от меня моя совесть: дни мои сочтены, и я не хотел бы умереть с таким грехом на совести!

   - Ну, а письмо Бартеса, разве оно уже не есть доказательство? - заметила Стефания.

   - Увы, это была только протестующая угроза!

   - Нет, не угроза, а крик возмущения, крик негодования и протест! - сказала молодая женщина.

   - Что же особенного в этом письме? - спросил адмирал.

   - Вот, читайте! - сказала госпожа Прево-Лемер, взяв из резного ящичка, стоявшего на столе, вскрытый конверт и протянув его гостю.

   Это было письмо Эдмона, написанное им перед его отъездом в Новую Каледонию.

   Адмирал Ле Хелло прочел его:

   Господину Жюлю Прево-Лемеру, в Париже.

   Я вам служил четырнадцать лет с преданностью и искренностью, которые никогда не обманывали вас. В благодарность за то вы посылаете меня в ссылку, тогда как ваша совесть говорит вам, что я невинен. Помните же это! Если когда-нибудь вы окажетесь в моей власти, вы не найдете во мне жалости к себе, как не нашел ее в вас мой старик-отец!.. В этот вечер меня увозят из Франции. Не желайте увидеть меня опять в ее пределах!

   Эдмон Бартес

   - Ну, что же вы хотите, - как бы извиняя и оправдывая Бартеса, сказал адмирал. - Когда человека безвинно ссылают на каторгу, то естественно, что он возмущается. " что нравственные муки озлобляют его" Но я знаю Бартеса: он рыцарь и благородный человек; когда он узнает, что вы были обмануты, введены в заблуждение, он забудет и простит!

   - А пересмотр дела разве возможен при отсутствии главного лица?

   - Да, если воры будут отысканы.

   - Ну, если так, то я сумею исполнить свой долг, как бы тяжел он ни был, но только пускай спешат" быть может, уже через несколько дней будет поздно!

   Мадам Прево-Лемер и ее дочь, несмотря на все свои усилия, не могли сдержать хлынувших у них из глаз слез.

   - Гром и молния! - пробормотал про себя адмирал, сам растроганный до слез. - И против этих-то людей Бартес хочет дать волю своему чувству мести!. Нет, нет, этого допустить нельзя! - И он поспешил удалиться, чтобы не дать заметить охватившего его волнения, с которым он не в силах был совладать.

   - Ну вот, господин Прево-Лемер поддался моим доводам, а теперь очередь за Бартесом! - И уважаемый адмирал направился, бодрый и счастливый, в Гранд-Отель. Но прежде чем славному моряку удалось вступить в переговоры с Эдмоном Бартесом, все его труды и все то, чего он добился у больного банкира, было уже отчасти уничтожено влиянием его родственника, бывшего председателем суда в Нумеа, а ныне прокурором в Париже.

   Что же привело этого господина в дом его родственника, простая ли случайность или желание узнать какие-нибудь новости?

   Ни то ни другое. Париж - это, без сомнения, город, где лучше всего можно укрыться, но с другой стороны, нигде лучше, чем в Париже, нельзя наводить справки о том, что вас интересует.

   После обычных приветствий прокурор попросил, чтобы его оставили наедине с больным.

   - Скажите, пожалуйста, был у вас кто-нибудь по делу, относящемуся к вашему бывшему кассиру Бартесу? - спросил он.

   - Да, адмирал Ле Хелло только что вышел отсюда. Он говорил мне о возможности пересмотра этого дела и просил меня дать показания в пользу Бартеса и его невиновности, так как настоящий виновник должен быть обнаружен в самом ближайшем времени.

   - Ну и, конечно, вы обещали?

   - Мог ли я не обещать этого, особенно, если Бартес действительно невиновен!

   В ответ на это прокурор с полным убеждением и присущим ему красноречием стал вызывать в памяти больного прошедшее, стал приводить одно доказательство за другим, одну улику за другой, говорить об угрозах каторжника, о его смелом побеге, его жажде мщения, в которой он ничуть не сомневался. И под влиянием всей этой аргументации ослабевший ум больного не долго протестовал. Вскоре он стал соглашаться со своим родственником, что его хотят использовать для восстановления репутации Бартеса и в то же время опутать его и семью целой сетью хитросплетенных махинаций, которая должна привести его к нищете и позору.

   - Во всем этом деле какую роль играет адмирал Ле Хелло?

   - Он один искренне убежден в невинности Бартеса, - сказал главный прокурор, - и он просит за него в интересах справедливости. Вы сами знаете, что этот Эдмон Бартес обладает способностью производить прямо чарующее впечатление на всех, кто его не близко знает. Так он очаровал и адмирала, который теперь считает для себя долгом чести встать на его защиту.

   - Но ведь виновные будут указаны!

   - Это просто одно воображение, одно желание со стороны Бартеса отомстить во что бы то ни стало за свое осуждение; в настоящее время Бартес во Франции; мало того, в самом Париже!

   - В Париже?!

   - Да, меня об этом уведомили всего лишь несколько часов тому назад, и я хочу принять все меры, чтобы защитить вас от этого отъявленного мошенника. Он поклялся погубить всех, кто только носит имя Прево-Лемера. Но он встретит меня на страже чести моей фамилии. Я устрою так хорошо защиту, что он вынужден будет признать свое бессилие, и тогда мы обуздаем его решимость, наложив на него наказание еще более тяжелое, чем первое!

   Старый банкир поблагодарил своего племянника и поклялся, что не даст себя одурачить никому.

   - Ни даже госпоже Прево-Лемер, ни даже жене Жюля Сегена? - спросил юрист.

   - Да, впрочем, если они узнают, как недостоин этот человек их сожаления и их великодушия, когда не будут более сомневаться в его виновности, то сами перестанут его защищать!

   Таким образом, обещав друг другу содействие, дядюшка и племянник расстались, условившись предварительно созвать вечером на семейный совет Жюля Сегена и Альбера, чтобы обсудить новое положение дела, созданное возвращением Бартеса на родину и его решимостью снова возбудить борьбу за свою репутацию, руководствуясь, главным образом, желанием покрыть позором своих обвинителей.

  

   Между тем Гроляр не терял времени. Ему удалось не только познакомиться с Альбером Прево-Лемером, но даже втереться в его доверие. Мотаясь по всем трактирам и другим подобным заведениям, пользующимся дурной славой, где постоянно можно было встретить Альбера, напиваясь с ним вместе и проигрывая ему почти каждый вечер более или менее порядочную сумму, дон Хосе Трухильо завоевал себе не только симпатию, но и уважение прокутившегося и совершенно сбившегося с пути Альбера Прево-Лемера, нимало не подозревавшего в этом плантаторе с острова Куба старого сыщика Гроляра.

   Понятно, что цель последнего была заманить сына банкира в ловушку и затем выманить у него признание.

   Но последний, хотя и не отличался большим умом, держался с разумной осторожностью даже и в минуты объяснения, когда речь заходила об Эдмоне Бартесе и его недостойном поступке.

   С другой стороны, он не скрывал чувства отвращения, внушаемого ему достойным beau frere; о нем он говорил не иначе как с плохо скрытым пренебрежением. Между мошенниками, участвовавшими в одних и тех же грязных делах, нередко возникает такое недоброжелательство и враждебность, переходящие в настоящую ненависть, которая в конце концов обыкновенно приводит к тому, что они сами выдают себя. Зная это, Гроляр не только выжидал этот момент, но даже старался вызвать между ними столкновение, которое привело бы к этому.

   Ему посчастливилось: сами обстоятельства сложились так, что ускорили ход событий, которыми он умело воспользовался. В один прекрасный день главный прокурор пригласил его к себе в свой кабинет и сказал:

   - Господин Гроляр, вы раньше оказывали мне большие услуги своей старательностью, усердием и проницательностью, - и я решил еще раз воспользоваться вашими способностями в одном очень важном деле!

   - Я весь к вашим услугам! - ответил Гроляр.

   - Помните Эдмона Бартеса, этого бывшего кассира моего дяди, который был нашим пансионером в Новой Каледонии и который затем бежал вместе с четырьмя китайцами, обвинявшимися в похищении "Регента"?

   - Помню, прокурор!

   - Так вот, видите ли, этот Эдмон Бартес, кажется, вернулся во Францию с намерением отомстить всем, кто был причастен к осуждению, - этому надо помешать. Благодаря его смелости и, главным образом, благодаря ловко пущенному слуху, что он в сильной степени содействовал возвращению по принадлежности "Регента", он сумел снискать себе расположение многих влиятельных лиц, слепо верящих в его невиновность и решивших ходатайствовать за него" в высших сферах... Теперь нам необходимо узнать, где скрывается Бартес, узнать, с кем он имеет сношения, и следить за малейшими его действиями. При вашем содействии, я надеюсь, мне удастся все это!

   - Вы останетесь мной довольны, господин прокурор, мы найдем виновного, и на этот раз воздастся должное его бесстыдству и лицемерию!

   - Ну, идите с Богом, господин Гроляр, я рассчитываю на вас!

   Подобно великим полководцам, Гроляр проявил необыкновенную активность и усердие и сообщил о своем плане прежде всего Ланжале.

   - Не беспокойся, - сказал ему последний, - ты завтра же будешь жильцом или владельцем какого-нибудь уединенного дома или виллы!

   - А у тебя есть деньги?

   - Да ты, как видно, забываешь, что я имею миллионное состояние, я уже немного отведал этого вкусного блюда; и так как мне для господина Бартеса ничего не жаль, то ты можешь черпать, сколько тебе надо, из моей казны, лишь бы обеспечить успех делу.

   - Благодарю тебя за моего сына! - сказал старый сыщик.

   Ланжале тотчас же вскочил на извозчика и скрылся, а Гроляр отправился в ту скромную гостиницу, где квартировали Порник, Данео и Пюжоль.

   - Друзья, - сказал им Гроляр, - настал момент доказать вашу признательность господину Бартесу.

   - Прекрасно! Прекрасно! Скажи же только, что нам делать, и мы все сделаем, хотя бы нам за это пришлось снова вернуться на наш милый остров!

   - Нет, нет, друзья, ничего столь ужасного от вас не потребуют; вам следует только сторожить одного человека, которого вы не должны касаться даже и пальцем; важно только не дать ему возможности убежать!

   - Пусть этот гражданин будет увертлив, как угорь, или прыток, как заяц, мы не дадим ему уйти из наших рук! Не правда ли, Пюжоль? Не правда ли, Данео?

 &n