Жаколио Луи - Затерянные в океане

  

   Вы уже видели, что Лао Тсин потребовал от Ли Ванга некоторого времени для обсуждения его предложения и что Ли Ванг охотно согласился на это требование, считая банкира заранее своим. Но если Лао Тсин, разгадав намерения Ли Ванга, всеми силами старался оградить Общество Джонок от его покушения захватить в свои руки верховную власть, то должны ли мы думать, что Ли Ванг и его союзник Гроляр оставались бездеятельными в ожидании вторичного свидания с банкиром, который, по их мнению, потому только взял отсрочку, чтобы не сразу выказать свою продажность?

   Поверхностный наблюдатель мог бы, конечно, обмануться относительно этих двух лиц, но стоило только какой-нибудь час пробыть в их обществе, чтобы вынести заключение, что они, ожидал решительного слова от банкира, тем не менее ничего не предоставляли воле случая, особенно Гроляр, получивший хороший урок в этом отношении во время пребывания своего в Сан-Франциско.

   При других обстоятельствах Гроляру не понравилось бы, что он, "маркиз де Сен-Фюрси и член французского посольства, командированный по важному делу в Малайзию", не получил от батавского банкира приглашения на его раут, и сам банкир мог бы за это подвергнуться неприятности выслушать от высшей власти в Батавии замечание по поводу своей неделикатности в отношении к дружественной нации, одним из представителей которой является "уважаемый маркиз де Сен-Фюрси". Но в данном случае ничего подобного не было. Напротив, Гроляр даже предупредил Ли Ванга, чтобы тот не сделал ни малейшего намека на готовившийся раут, разговаривая с банкиром, потому что у него, Гроляра, нет времени присутствовать на этом вечере, - и Ли Ванг, как мы видели, беседуя с Лао Тсином, не обмолвился об этом "событии дня" ни одним словом.

   У Гроляра действительно не было времени на посещение пышного праздника в Уютном Уголке: после визита к банкиру он немедленно отправился к генерал-губернатору острова Ява, который принял его с большим вниманием и тотчас же послал начальнику судебной власти несколько предписаний, согласных с пожеланиями "маркиза де Сен-Фюрси". В силу этих предписаний было удвоено число полицейских при таможне, в порту, у здания Верховного Суда, у входа в Вельтвреден и на площади Дэндэльса. При первой же тревоге внушительное число охранителей порядка могло мгновенно явиться в любой из этих пунктов. Наконец, что было очень важно, целый полк морской пехоты был предупрежден и находился наготове в своих казармах.

   Официального сообщения о бегстве из Нумеа девяти ссыльных, в числе которых находился и похититель французской коронной драгоценности, было достаточно, чтобы наэлектризовать всегда немного флегматичные голландские власти, направив их действия в желаемую сторону. Кроме того, "маркиз де Сен-Фюрси" намекнул на возможность получения, в награду за услуги французскому правительству, нескольких крестов Почетного Легиона.

   Чтобы действовать с такой уверенностью, нужно было получить самые точные сведения о лицах, ожидаемых в Батавии. И действительно, не следовало ли даже логически заключить, без всяких сведений, что указанные лица непременно должны были прибыть в Батавию, где находился центр могущества их Общества и вся его казна, хранителем которой был банкир Лао Тсин? Дело, таким образом, касалось того, чтобы нанести всем эти" людям один общий и решительный удар, который дал бы возможность опомниться только тогда, когда они увидели бы себя окончательно побежденными, то есть очутились бы в руках своих врагов, от которых не могли бы уже ускользнуть ни силой, ни хитростью!

   Все было рассчитано верно, и оставалось только узнать, когда именно и как эти люди прибудут в Батавию.

   Следить за огромной массой всяких судов, постоянно приходивших в порт и уходивших из него, было очень трудно. Поэтому Гроляр, с согласия директора таможни, организовал между таможенными чиновниками целую систему шпионства, которое непременно должно было привести к желаемым результатам. Таможенные чиновники обещали зорко следить за всеми подозрительными судами, завязывая знакомство с их матросами за стаканом вина в тавернах и выведывая от них, есть ли китайцы на том или другом судне, прибывшем в порт. Если оказывалось, что китайцы на судне есть, то Ли Ванг немедленно отправлялся на указанное судно под каким-нибудь благовидным предлогом, где мог удостовериться, что эти китайцы - именно те лица, с которыми он два года тому назад совершил свою поездку в Париж, и сообщить Гроляру об этом.

   Ни Ли Ванг, ни Гроляр и думать не могли, чтобы ожидаемые ими китайцы решились приехать в Батавию на броненосце "Иен" или что кроме этого судна существует еще другое, называемое "Фо". Благодаря этому обстоятельству никто не обратил особенного внимания на прибытие в порт двух броненосцев под американским флагом, из которых один назывался "Калифорнией", а другой носил имя "Гудзон", причем командиром первого был капитан Уолтер Дигби, а вторым командовал капитан Фред Робинсон, оба - офицеры военного флота Соединенных Штатов.

   В усердных наблюдениях за прибывающими судами прошел Целый день, не принеся никаких результатов, и только уже к вечеру Ли Ванг, уехав на берег единственно ради прогулки, вдруг неожиданно вернулся на борт "Бдительного" и вызвал к себе на пару слов "маркиза де Сен-Фюрси", сидевшего в этот момент за вистом в командирской каюта

   - Победа, мой друг, победа! - сказал он своему союзнику. - Они теперь в наших руках!

   - Что вы мне говорите?! - воскликнул Гроляр, не веря своим ушам.

   - Истинную правду! Послушайте-ка, что я вам скажу. Только я вышел на берег, желая немного прогуляться, как вдруг вижу четырех каких-то моих соотечественников, которые, прибыв на берег в лодке, принадлежавшей одному из американских броненосцев, тотчас же отправились на вечер к банкиру Лао Тсину, в его загородный "Уголок". Конечно, они все были одеты в европейское платье, и один из них, молодой человек, совсем неизвестен мне, но в трех других я тотчас же узнал своих товарищей по путешествию в Европу и советников покойного Фо!

   - Да верно ли это? - воскликнул еще раз Гроляр в неописуемой радости. - Не обмануло ли вас ваше зрение?

   - Нисколько, честью уверяю вас! Когда они садились в экипаж, чтобы ехать к Лао Тсину, мы были так близко друг от друга, что мне оставалось только поздороваться с ними! Но я был так поражен тем, что увидел, что не мог рта разинуть от изумления, а они разразились дружным хохотом, сопровождаемым несколькими фразами, которых я не мог понять.

   - Хорошо! - решил Гроляр. - Теперь мы увидим, кому придется посмеяться последнему. Особенно важно то обстоятельство, что прибывшие гости не находятся более на борту американского броненосца, куда мы не имеем права входить; а раз они на берегу, значит, они подчинены местным законам и, значит, - мы их тотчас же можем накрыть, зная, где они находятся в данную минуту... Итак, я сию минуту еду к генеральному прокурору, чтобы сообщить ему об этом прибытии нужных нам лиц!

   - Я с вами также, - объявил ему Ли Ванг, и оба союзника, попросив у командира китоловку, отплыли в ней на берег.

  

   Выйдя из лодки на берег, Гроляр или Ванг тотчас же отправились к генеральному прокурору, жившему весьма недалеко от набережной. Всю дорогу они были так заняты разговором о предстоящем сюрпризе для их противников, что не заметили какого-то малайца, скользившего, как тень, следом за ними. Узнав, в чем дело, генеральный прокурор обещал, конечно, свое содействие и уступил желанию союзников, чтобы арест известных им лиц произошел на самом вечере у Лао Тсина. Это согласие, может быть, совпадало с тайным желанием блюстителя закона - показать могущество судебной власти перед многочисленным собранием представителей высшего общества Батавии.

   - Вы можете как ни в чем не бывало отправиться к Лао Тсину, - сказал прокурор, - но я буду там не раньше чем через Два часа, потому что мне предстоит еще совершить несколько необходимых в этом случае формальностей, для которых всегда требуется немало времени.

   Гроляр и Ли Ванг ушли от прокурора чрезвычайно довольные, нисколько не сетуя на двухчасовое промедление. Эти два часа они могли употребить на обстоятельное обсуждение плана своих будущих действий относительно банкира Лао Тсина: если их противники будут арестованы и преданы в руки французских властей, тогда разговоры с банкиром будут у них совсем другие, - тогда они смогут диктовать ему условия, а не он им, как это было до сих пор! Разговаривая таким образом, они незаметно для себя оказались на территории "Западного Отеля", не подозревая, что таинственный малаец продолжает следить за ними, никому не видимый под покровом темной южной ночи"

   Между тем в Уютном Уголке банкира бал был уже в полном разгаре. В огромном зале, великолепно обставленном, играл оркестр из ста музыкантов - для танцоров, в которых недостатка не было. У стен было расставлено множество маленьких столиков для двух и четырех человек; столики были роскошно сервированы и снабжены в изобилии разными блюдами, горячими и холодными, смотря по вкусу каждого гостя. Два лакея, поставленные у каждого столика, служили тем, кто садился за них, исполняя скоро и точно малейшие желания гостей. Кроме того, особенные лакеи разносили повсюду шампанское и разные прохладительные напитки, изобретенные богатой фантазией обитателей жаркого юга.

   Необыкновенно живой вальс готов был уже кончиться, к неудовольствию ярых танцоров, и лакеи уже наполнили свои подносы разными прохладительными - для освежения вальсировавших, как вдруг наступило какое-то торжественное молчание: большое эбеновое кресло с серебряными инкрустациями, пустовавшее вот уже более двух лет, оказалось неожиданно занятым. В нем сидел, ко всеобщему изумлению, молодой китаец лет тридцати, с благородными манерами, очень красивый. И всем бросалось в глаза огромное золотое кольцо на указательном пальце его левой руки.

   Кто был этот новый гость, - по всем признакам, очень важная личность, - которого окружали трое приближенных и которому служители-китайцы, проходя мимо, оказывали глубокое почтение?

   В эту минуту толпа гостей расступилась перед кем-то.

   Это был хозяин дома, уже знавший о появлении на его рауте важного лица и спешивший засвидетельствовать ему свое глубокое уважение. Подойдя к новому властелину, он преклонил перед ним одно колено, после чего, встав на ноги, с благоговением взял протянутую ему левую руку и приложился губами к золотому кольцу.

   - Привет мой Квангу, нашему великому главе, которому клянусь моим вечным повиновением и послушанием до конца моих дней! - воскликнул с энтузиазмом банкир.

   - Привет мой благородному и великодушному Лао Тсину, нашему другу и бывшему другу нашего, вечной памяти и уважения достойного, отца! - отвечал ему с ласковой улыбкой молодой человек.

   Все гости занялись толками об этом событии, важном для китайцев, как вдруг в зале раздался громкий голос:

   - Именем закона требую, чтобы никто не выходил отсюда! Удар молнии не был бы поразительнее и ужаснее этих слов, сказанных в самый разгар блестящего праздника, который исключал всякую мысль о чем-либо подобном!

   Три раза повторены были эти слова, всякий раз медленно и отчетливо, с надлежащими интервалами, очевидно рассчитанными на эффект!

   Лао Тсин мгновенно побледнел, прошептав сдавленным голосом:

   - Этот негодный главарь воров ничего не сделал, и теперь все пропало!

   Один лишь Кванг не растерялся: воспользовавшись общим вниманием, которое привлек к себе генеральный прокурор, торжественно повторивший три раза свое "именем закона", он быстро встал с кресла и скрылся за его высокой спинкой; здесь он сбросил с себя китайский костюм, положил его под кресло, снял с руки кольцо, которое спрятал в жилетный карман, и оказался в блестящем форменном мундире капитана американского военного флота, с саблей на боку и с серебряным револьвером за поясом. Потом он надел на голову форменную фуражку, вышитую золотом, которую держал наготове в кармане мундира. Это превращение Кванга в американского моряка заняло не более одной минуты. В новом костюме Бартес, - это был он, - стал неузнаваем! Гости Лао Тсина, обратившие свои любопытные взоры опять на таинственное кресло, решительно недоумевали, куда мог деться важный молодой китаец, только что восседавший на нем.

   Как раз в эту минуту послышались крики у подъезда: вероятно, подъехали новые гости, которые не могли без препятствий пробраться сквозь толпу жадных зевак, окружавших дворец банкира.

   Наконец полицейские восстановили порядок, разогнав зевак направо и налево, и в зал вошли "маркиз де Сен-Фюрси" и Ли Ванг, в костюмах, порядком помятых давкой, но сияющие от удовольствия.

   Увидев этих неожиданных и незваных гостей, банкир вспыхнул ненавистью, так ярко засветившейся в его глазах, что всякий, кто заметил бы ее, едва ли пожелал бы быть ее предметом... Но в ту же минуту лицо Лао Тсина выразило полное удовольствие, когда он узнал в одном из лакеев главаря воров, направляющегося к нему с подносом прохладительных напитков.

   Сообразив, в чем дело, Лао Тсин зашел без всякого стеснения со спинку эбенового кресла, оказавшего уже услугу новому Квангу, принял там от импровизированного лакея портфель, который тот держал под подносом, и сунул его во внутренний карман своего китайского наряда. Потом, как ни в чем не бывало, банкир взял бокал с шербетом и начал отпивать его по капле, мешая в бокале ложечкой. Он даже простер свою находчивость до того, что велел поднести бокал превосходного шампанского генеральному прокурору, не найдя только нужным предложить то же самое двум ненавистным ему посетителям, которые отчаянно обмахивались от духоты носовыми платками.

   Когда бокал был подан исполнителю закона, Лао Тсин обратился к нему с вопросом:

   - Могу я узнать, чему обязан случаем видеть вас у себя не как уважаемого гостя, любезность которого всем известна, но как исполнителя закона?

   - Лао Тсин, - отвечал важно и вместе с тем приветливо прокурор, - то, что я делаю в эти минуты, не исключает нисколько моего обычного уважения к вам... Несколько преступников бежали из французской колонии в Нумеа, и мне дано знать, что они находятся здесь, в Батавии; поэтому я признал сообразным с законом произвести розыск их между вашими уважаемыми гостями, среди которых они легко могут скрыться, пользуясь их многочисленностью.

   Тут прокурор заметил подходящего к нему "маркиза де Сен-Фюрси" и сказал ему:

   - Господин маркиз, потрудитесь указать нам среди этих почтенных посетителей тех, которые преступили закон нашего отечества.

   - Вот они, я узнаю их! - воскликнул сыщик, указывая на трех китайцев, стоявших в толпе гостей. - Это китайцы Лу, Кванг и Чанг, бежавшие ссыльные из Нумеа, и я прошу вас, господин прокурор, немедленно арестовать их и отправить на французский фрегат "Бдительный" для предания их в руки французских властей!

   - Господа, - обратился прокурор к трем китайцам, - что вы можете на это сказать?

   - Мы не знаем этого человека и решительно не понимаем его обвинения, - был короткий ответ.

   В толпе гостей послышался протест, так как все давно знали этих трех китайцев, всегда сопутствовавших прежнему важному гостю, восседавшему на вечерах банкира в эбеновом кресле.

   Однако прокурор не обратил на это никакого внимания и, обернувшись к дверям в прихожую, сказал, немного возвысив голос:

   - Стража, отведите этих трех человек под предварительный арест!.. Это все, господин маркиз де Сен-Фюрси?

   - Нет, господин прокурор, вот еще четвертый! - воскликнул Гроляр, заметив среди посетителей и Бартеса. - Но я не ожидал, что увижу его в этом новом костюме, хотя он и способен на всякие переодевания и роли! Я прошу вас арестовать также и этого человека, потому что он не кто иной, как Эдмон Бартес, бежавший из той же французской колонии ссыльных!

   - Что вы на это скажете? - спросил прокурор Бартеса.

   - Этот человек лжет! - ответил с презрением "американец". - Я - Фредерик Робинсон, командир "Гудзона", военного судна, принадлежащего Соединенным Штатам, на что у меня имеются должные бумаги, хранящиеся в командирской каюте на судне.

   - Все-таки я обязан подвергнуть вас предварительному аресту, до разбора вашего дела, - объявил ему прокурор.

   - Я протестую, для чего обращусь к моему консулу! - энергично заявил "американский моряк".

   - Запишите протест, пристав! - обратился прокурор к стоящему позади него чиновнику, после чего продолжал: - Завтра утром, милостивый государь, ваш консул решит ваше дело.

   - Он называет себя американцем, - вмешался Гроляр, - хорошо! Заставьте его, господин прокурор, говорить по-английски, и мы увидим, осмелится ли он сделать это без опасения стать посмешищем всех находящихся здесь лиц, свободно владеющих этим языком!

   Этот аргумент, непредвиденный, может быть, и Бартесом, произвел такое сильное впечатление на всех присутствующих в зале, что кое-где раздался смех как одобрение "маркизу де Сен-Фюрси", и Эдмон Бартес в роли американского моряка в эту минуту едва ли нашел бы себе какого-нибудь сторонника и защитника среди гостей банкира. Но прокурор обошел молчанием предложение парижского сыщика, найдя его, вероятно, неделикатным, и ограничился своим обычным вопросом, обращенным к Гроляру:

   - Все ли теперь, господин маркиз?

   - Все! - ответил тот. - Я не вижу более никого из известных мне лиц в этом зале.

   - Стража! - заключил прокурор. - Отведите этих четырех человек в форт Хаутмана. Завтра их дело будет рассмотрено в заседании Высшего Суда, причем им предоставляется право выбрать себе защитников.

   Лао Тсин мог бы поставить "маркиза де Сен-Фюрси" в большое затруднение, шепнув Бартесу, что у сыщика нет уже официальных бумаг, которые в давке у подъезда успел вытащить у него из кармана главарь воров, и Бартесу стоило бы тогда только спросить прокурора, на основании каких бумаг его арестуют, и потребовать, чтобы ему показали эти бумаги немедленно; тогда сыщик был бы на глазах у всех посрамлен за невозможность показать то, чего у него больше не было. Но Лао Тсин должен был отказаться от своей мысли, так как увидел в ней нечто опасное для себя и своих друзей: не найдя более с собой своих бумаг и вспомнив, что его порядочно помяли в давке у подъезда, Гроляр мог догадаться, в чем дело, и потребовать обыска у всех гостей, не исключая, конечно, и хозяина. И он решил, что лучше будет все отложить до завтра, когда соберется суд для разбора дела арестованных: тогда потребуют и от "маркиза де Сен-Фюрси" предъявления его официальных полномочий, - и вот тогда он будет торжественно и безвозвратно посрамлен! Его немедленно заподозрят в бесчестной интриге, в предъявлении в первый раз фальшивых бумаг, которые он не смеет теперь вторично показать самому суду, - и ему останется только поскорее со стыдом уехать из Батавии! Наконец, нужно еще удостовериться, все ли необходимые бумаги находятся в похищенном портфеле? Все это надо рассмотреть на досуге, в уединении, и потом бросить в огонь добычу, представленную ему главарем воровской шайки.

   Приняв такое решение, Лао Тсин ограничился тем, что шепнул арестованным, когда они проходили мимо:

   - Не беспокойтесь, все кончится в нашу пользу.

  

   - Что-то будет завтра?! - восклицал каждый, бывший свидетелем внезапного ареста трех китайцев и американского капитана Фреда Робинсона. Но оказалось, что о завтрашнем дне рано было думать, - ночь готовила еще сюрприз, и даже более громкий, чем только что совершившийся арест четырех названных лиц.

   Когда Уолтер Дигби, командир другого американского броненосца, узнал об аресте своего товарища, он пришел в страшную ярость и тотчас же приступил к решительным мерам: заступив на место арестованного командира "Гудзона", он велел приготовить к атаке оба броненосца и сначала отправился к американскому консулу, которого разбудил насильно и повел с собой к генерал-губернатору. Войдя затем и к нему точно так же, несмотря ни на что и не дав ему времени даже одеться порядком, он сказал этому сановнику голосом, полным негодования, и без всяких церемоний и титулов, принятых в подобных случаях:

   - Милостивый государь, вы арестовали моего товарища Фреда Робинсона, командира броненосца "Гудзон". Хорошо! Я вам даю четверть часа для освобождения его из-под ареста, - четверть часа, по истечении которых, в случае вашего отказа, вернусь на свое судно, а потом еще четверть часа на размышление вам. Если после этого срока товарищ мой не будет освобожден, - ваша Батавия будет сожжена, и от нее не останется камня на камне!

   - Но, капитан, - ответил опешивший генерал-губернатор, - должен подчиняться требованиям закона...

   - Нужда меняет закон! - возразил американский моряк.

   - Милостивый государь, - сказал с достоинством голландский сановник, - прошу вас помнить, что вы у меня и что у меня есть средство заставить уважать власть в моем лице.

   - Я также не лишен этого средства: я прибыл на берег с экипажем, вооруженным с ног до головы, и одного моего свистка вот в это окно достаточно будет, чтобы две дюжины вооруженных матросов в две минуты овладели вашим дворцом!

   И Уолтер Дигби подошел к окну, распахнув его настежь.

   - Поступайте, как вам будет угодно, - решил генерал-губернатор, - но я не намерен подчиняться насилию с вашей стороны,

   - В таком случае прощайте, господин генерал-губернатор! Четверть часа уже прошло...

   С этими словами американец удалился в сопровождении своего консула, сделав на этот раз вежливый реверанс генерал-губернатору, который все еще не мог вполне опомниться от чрезвычайной неожиданности.

   Представитель власти ответил так американцу потому, что желал соблюсти свое достоинство, сильно задетое бесцеремонностью и даже грубостью Уолтера Дигби, но на самом деле решил уступить, освободив арестованного командира "Гудзона". Он тотчас же по уходу Дигби послал за генеральным прокурором, которому приказал немедленно освободить из-под ареста Фреда Робинсона и тут же, кстати, сделал ревнителю закона строгое замечание касательно его излишнего усердия в этом деле.

   - Ваше превосходительство, - попытался было возразить ему прокурор, - позвольте мне объяснить вам...

   - Не время теперь объясняться! - перебил его генерал-губернатор. - Неужели вы хотите, чтобы сожгли Батавию? Ведь для этого довольно каких-нибудь десяти минут! Извольте сию же минуту исполнить мое приказание!

   Между тем Уолтер Дигби, вернувшись на свое судно, велел сделать предупредительный выстрел, после которого, в случае неисполнения его требования, должна была начаться бомбардировка города.

   Это предупреждение так подействовало на бедного прокурора, что он, потеряв совсем голову, бросился сам в форт Хаутмана - из боязни, чтобы его распоряжение об отмене ареста не поняли как-нибудь иначе.

   - Вы свободны! - сказал он, запыхавшись, Фреду Робинсону, то есть Эдмону Бартесу.

   - А трое китайцев, моих друзей?

   - Освобождение касается только вас, милостивый государь"

   - В таком случае я остаюсь под арестом, - объявил твердо Бартес.

   - Несчастный! - воскликнул вне себя прокурор. - Вы хотите непременно сжечь наш город своим упрямством!

   - Что мне за дело до вашего города! Я уйду отсюда со своими друзьями или останусь здесь с ними!

   - Ах, что за упрямцы эти американцы! Это Бог знает что! Ну уходите все отсюда, все четверо, только, ради Создателя, поскорее, иначе одного ядра достаточно будет, чтобы зажечь весь город!

   "Ну, не совсем легкое это дело!" - подумал с улыбкой Бартес; но ему стало жаль бедного ревнителя закона, с таким апломбом священнодействовавшего на вечере у Лао Тсина, а теперь имевшего очень угнетенный вид, и он, не медля ни минуты, ушел с китайцами из форта на свое судно. Он знал к тому же, что Уолтер Дигби шутить не любит и способен буквально выполнить свою угрозу, пустив в дело все орудия обоих броненосцев.

   И вовремя: оба судна были освещены до высоты мачт, как освещаются только в чрезвычайных случаях, и офицеры стояли уже на своих местах, готовые начать огонь по первому сигналу командира.

   Бартес поспешил дать свисток, на который в ту же минуту последовал ответный сигнал с борта "Калифорнии".

   - Дело кончено, - сказал он прокурору, - и вы теперь спокойно можете спать.

   Но прокурор не последовал этому совету, а поспешил к генерал-губернатору дать ему отчет в своих действиях.

   - Гм! - сказал тот, выслушав своего подчиненного. - Так вы освободили и китайцев?

   - Что было делать, ваше превосходительство, с этим дьяволом? Промедли я хоть одну минуту - и на нас грянул бы дождь ядер!

   - Так-то так! Но не было бы у нас завтра дела с французским чиновником! - заметил генерал-губернатор, покусывая свои седые усы.

   - Я надеюсь, что ничего не будет, - отвечал с уверенностью прокурор, - потому что одно дело пушки, и иное дело дипломатия, которая спешить не любит. Да, наконец, мы ведь не имеем прямого требования от французского правительства о выдаче ему именно этих лиц.

   - Положим, что вы отчасти правы, - согласился генерал-губернатор, - но во всяком случае я бы вам советовал потушить это дело.

   - Я того же мнения, ваше превосходительство! Я сейчас же приму необходимые меры.

   - Это единственный способ удовлетворить всех, поверьте моей опытности, - сказал в заключение генерал-губернатор. - Ну, а теперь - до свидания! Идите с Богом, господин прокурор, вы вполне заслужили свой покой.

   Прокурор откланялся, но дома всю ночь не мог уснуть, думая об упреках "маркиза де Сен-Фюрси", которые он предвидел на утро следующего дня. Наученный горьким опытом, он дал себе слово - никогда более не брать на себя подобного рода дел...

   Так или иначе, но Бартес, несмотря на счастливый оборот дела, напрасно торжествовал свою победу над личностью, к которой переходим мы теперь: он имел дело с тонким и изворотливым, поистине гениальным сыщиком, который никогда не терялся, никогда не отчаивался, как бы ни был он обескуражен; напротив, после каждого поражения он становился еще опаснее своими хитросплетенными замыслами и комбинациями.

   Так было и теперь: узнав на другой день о том, что случилось ночью, он принял известие о своей неудаче, по-видимому, спокойно и равнодушно выслушал соболезнование командира "Бдительного", сказавшего ему:

   - Ну, мой бедный маркиз, эти канальи американцы сделали вам, кажется, полный шах и мат!

   - Да, господин командир! - ответил он со стиснутыми от холодного бешенства зубами. - Но подождем конца: это так же, как и в висте, где хорошие игроки никогда не пасуют от первых неудачных ходов.

   Однако, войдя к себе в каюту, чтобы пересмотреть свои бумаги, Гроляр был не на шутку озадачен, не найдя при себе портфеля, где они хранились. Он бросился к своему чемодану, потом к ящику в столе и к постели, - но бумаг нигде не оказалось.

   - Украли! Ясное дело, что украли! - глухо воскликнул он в заключение, с опущенными руками и побледневшим лицом.

   Теперь враги отняли у него все оружие, которым он был так силен, и вот когда они могут праздновать свою победу над ним, так как теперь он бессилен, теперь он почти ничто!. Но кто нанес ему это страшный удар?.. Гроляр не долго искал ответ: это должен быть Лао Тсин! Да, непременно он! Он ведь могущественен здесь со своими миллионами, и ему очень легко было все это устроить, потому что к услугам богача все и каждый, а особенно воры!.. Гроляр остановился на ворах и сообразил, как это могло случиться, что у него выудили из кармана портфель: он припомнил давку и толчки, которым подвергся при входе в особняк банкира. Да, именно в эти минуты и вытащили у него портфель с бумагами!

   Опомнившись от неожиданности, сыщик поспешил к прокурору и, равнодушно выслушав его извинения, условился с ним о том, что дело не следует представлять в суд, под предлогом неимения будто бы "дополнительных справок" (о выпуске на свободу арестованных решено было молчать).

   Побывав у прокурора, "маркиз де Сен-Фюрси" отправился затем на телеграфную станцию и заставил все утро работать телеграфную проволоку между Батавией и Сингапуром" В этом заключалось мщение, которое он готовил своим врагам...

   Шесть дней спустя после того на бирже Батавии красовалась следующая телеграмма, полученная от Вашингтонского правительства:

   В военном флоте Соединенных Штатов не существует судов под именами "Гудзон" и "Калифорния", равно как и командиров под именами и фамилиями Уолтер Дигби и Фред Робинсон. Поэтому означенные суда и их командиры, явившиеся в Батавский порт, должны считаться пиратами, подлежащими изгнанию из всех стран цивилизованного мира.

   Барнард, секретарь министерства Военного и Морского, Вашингтон

   В телеграмме имелась еще секретная часть, которую американский консул не счел нужным опубликовать: в ней было сказано, что американская эскадра, шедшая из Гонконга, получила приказ присоединиться к английской, бывшей там же, и к французскому фрегату "Бдительный", чтобы вместе с ним овладеть упомянутыми двумя судами и привести их в Малакку, где они будут подвергнуты международному морскому суду.

   Можно судить о повсеместной сенсации, произведенной этой телеграммой!

   Все жители Батавии с нетерпением ожидали шести часов вечера того же дня: в этот час офицеры обоих американских броненосцев имели обыкновение обедать в "Восточном Отеле". Неужели они и сегодня, после этой телеграммы, приедут туда со своих броненосцев, как ни в чем не бывало?

   И что же? Не подошла еще часовая стрелка к шести, как американские шлюпки по обыкновению отчалили от своих броненосцев! Только теперь они были вооружены пушками и в них сидел многочисленный экипаж.

   Все офицеры были налицо, и во главе их два командира, важные и спокойные, с сигарами в зубах, но без всякого вызывающего, фанфаронского вида.

   Зрители усыпали всю набережную, и когда приставшие к берегу американские моряки в стройном порядке стали выходить на нее, среди толпы послышались дружные аплодисменты, потому что публика - всюду публика, и везде она любит признаки молодечества и отваги.

   Американцы в том же порядке отправились на террасу "Восточного Отеля", где к их услугам были уже сервированы столы.

   Но не прошло и пяти минут, как тут же явился адъютант генерал-губернатора с требованием, чтобы они удалились на свои суда.

   - Скажите тому, кто вас послал, - ответил ему один из командиров, - что мы здесь в свободной стране и будем делать то, что нам нравится, тем более что мы не нарушаем законов... А если употребят против нас силу - ну, тогда мы увидим, что нам делать! За стол, господа!

   И говорящий отвернулся от адъютанта. Избегая рокового столкновения, их оставили в покое на этот день, но на следующий были приняты энергичные меры: к четырем часам пополудни полк и две артиллерийские батареи были выстроены вдоль набережной, и полковник, командовавший ими, получил приказ не пускать американских моряков на берег, а в случае насилия с их стороны - стрелять в них как в неприятеля.

   Зрители опять собрались на набережной в огромном количестве - чуть не весь город.

   В шесть часов без десяти минут опять те же шлюпки отплыли от своих броненосцев, быстро направляясь к берегу.

   Словно волна побежала по толпе. Здесь и там послышались сдержанные восклицания. Что-то будет? Чем-то все это кончится?

  

   На другой день после раута у Лао Тсина и сопровождавших его событий Ли Ванг и неразлучный его спутник Гроляр отправились вместе к банкиру для дальнейших совещаний. Видя свои планы разрушенными, они теперь решили стараться всякими уступками заслужить расположение Лао Тсина и склонить его на свою сторону.

   Лао Тсин как раз в это время был занят серьезным разговором с Бартесом и его другом, Гастоном де Ла Жонкьером, который все еще гостил на "Иене". Получив известие о приходе Ли Ванга, он попросил своих друзей перейти в боковую, смежную с приемной, комнату, предвидя, что беседа с новыми посетителями будет иметь важное значение для планов обоих молодых людей. Дело в том, что отец Гастона де Ла Жонкьера был хранителем драгоценностей французской короны и, вследствие пропажи "Регента", чувствовал себя до некоторой степени скомпрометированным, хотя для всякого было ясно, что хранитель тут ни при чем. Пытаясь всеми возможными для него способами восстановить свою репутацию, он послал в поиски за "Регентом" сына, надеясь на его ловкость и находчивость, результатом которых могло быть не только восстановление чести отца, но и сохранение за ним места, дававшего ему главные средства к жизни.

   Для самого Гастона дело это имело еще и другой интерес: в случае удачного его окончания он мог считать место отца, после смерти его, за собой, что было ему обещано еще задолго до пропажи драгоценности.

   Случайно встретившись с Бартесом в Сан-Франциско, Гастон открыл ему свое тайное поручение, и Бартес обещал другу помочь в его розысках, надеясь на свое влияние в качестве Кванга...

   Об этом-то и беседовали хозяин и его молодые друзья, когда слуга доложил о приходе Ли Ванга и "маркиза де Сен-Фюрси", подав на подносе их карточки.

   - Я вас ожидал, - вежливо сказал банкир своему соотечественнику, - хотя события прошлой ночи изменили, может быть, ваши планы.

   "Негодяй, он смеется над нами! - подумал полицейский сыщик. - Ну, мы еще посмотрим, кому придется смеяться последним!"

   - Я сознаю, - ответил скромно Ли Ванг, - что случившееся действительно дало вам перевес над нами и что теперь мы во всем зависим от вашего усмотрения. Теперь ваша воля - закон для нас! Я бы только просил вас ответить нам прямо и откровенно, а именно: если вы против нас, нам остается тогда одно - удалиться; если же вы предполагаете помочь нам, то объявите нам ваши условия и, главное, скажите мне, можете ли вы провозгласить меня Квангом, а если можете, то что я должен для этого сделать? Я думаю, что знак этого звания, кольцо, находится в руках китайцев, которых арестовали было в прошлую ночь, но захотят ли они расстаться с ним?

   - Оставим пока это в стороне, - сказал Лао Тсин, - и лучше поговорим о деле серьезно. Вы желаете быть Квангом - хорошо; я ищу кандидата, способного занять это высокое место, и, таким образом, мы можем сойтись. Но теперь выслушайте меня и запомните хорошенько, что я вам скажу: при малейшей неискренности в ваших ответах на вопросы, которые я буду предлагать вам, я прерву нашу беседу, и тогда все между нами будет кончено. Не думайте, что я буду хитрить с вами, выведывая от вас то, что мне неизвестно: нет, я все знаю, понимаете - все, и хочу только Убедиться в вашей порядочности и честности. Не думайте также и вы хитрить со мной, прибегая к разным изворотам и уверткам: я их тотчас же замечу, но не возьму на себя труда даже сказать вам об этом, - я просто встану с места, ударю вот в этот гонг и скажу явившемуся служителю: "Проводи этих господ!" Заметьте раз навсегда, что искренность и правдивость - это неотъемлемые достоинства и преимущества Кванга, которые привязывают к нему людей прочнее всякой власти и авторитета". Итак, если вы меня поняли, то к делу! Даю вам пять минут, чтобы посоветоваться с вашей совестью и приготовиться к ответам на мои вопросы.

   Видя, какой оборот принимает совещание с Лао Тсином, Гроляр нашел, что ему следует также пойти напрямик, и с бесцеремонностью полицейского, оберегающего только свой интерес, спросил банкира:

   - А какова будет моя роль при этом, и в чем может заключаться моя выгода? Если он сделается Квангом без моего содействия, исполнит ли он обещание, данное мне?

   - Ваша роль, господин посланник, будет состоять в том, что вы будете слушать все, что скажет мне господин Ли Ванг, - ответил ему Лао Тсин, - хотя я боюсь, что относительно некоторых обстоятельств он не решится быть откровенным в вашем присутствии. Но тем хуже будет для Ли Ванга, - он знает, что ждет его в таком случае: полное крушение всех ваших проектов!

   Затем, обратившись к своему соотечественнику, банкир прибавил:

   - Ну-с, так даю вам обещанные пять минут на размышление! С этими словами Лао Тсин зажег сигару и вышел из комнаты - к своим друзьям.

   - Игра, которую я начал в этот момент, может быть неблагоразумна, - сказал он Гастону де Ла Жонкьеру, - но зато, если она удастся мне, все ваши заботы будут кончены. Я вам пока ничего больше не скажу, прошу вас только потерпеть немного и довериться моей опытности.

   И он снова отправился к Ли Вангу и Гроляру.

   - Пять минут прошли, - объявил он, входя к ним. - Готовы ли вы отвечать мне, господин Ли Ванг?

   - Я должен сказать вам предварительно несколько слов, - ответил тот. - Ведь наградой за мою откровенность будет звание Кванга, не так ли?

   - Без сомнения! И так как вы желаете быть откровенным и прямодушным со мной, то поклянитесь мне в том Буддой, по нашему китайскому обычаю.

   Тут банкир вынул из маленького золотого ящичка статуэтку Будды" сделанную также из золота, и поставил ее на стол перед Ли Вангом.

   Последний встал и торжественно произнес следующую формулу на китайском языке:

   - Клянусь Буддой, властелином Вселенной, в котором все сосредоточивается и кончается, что мои уста будут говорить только правду! И если я нарушу эту клятву, пусть моя душа, прежде чем возвратить себе человеческое достоинство, возрождается, в продолжение миллионов поколений, в телах разных нечистых тварей, питающихся одними трупами!

   - Будда принял твою клятву! - заключил, также по-китайски, банкир.

   - Позволите ли вы мне обдумывать каждый ваш вопрос? - спросил, снова по-французски, Ли Ванг.

   - Это ваше право, - успокоил его Лао Тсин.

   Первый вопрос, который готовился предложить ему банкир, был так важен, что сразу мог определить, будет ли он иметь успех в начатой им партии или нет. Банкир спросил:

   - Скажите мне, по какому побуждению пробыли вы десять дней в Константинополе, возвращаясь из Парижа со скипетром Хуан-ди и с коронной французской драгоценностью под названием "Регент"?

   Ли Ванг вздрогнул и почувствовал себя как будто бы в неожиданной ловушке. Следовало ли ему сказать всю правду? И что подумает о нем маркиз де Сен-Фюрси в таком случае? Лао Тсин, может быть, не знает, что именно побудило его пробыть некоторое время в Константинополе?" Но тогда зачем предложил он ему этот вопрос?..

   И он начал свой ответ наудачу, не зная, к чему он приведет его, и решившись довериться вдохновению минуты.

   - Я остановился в Константинополе, - сказал он, - сначала для того, чтобы сбить с толку тех, кто мог следить за мной...

   Тут Ли Ванг внезапно умолк, ища, очевидно, нужные ему слова, но не находя их.

   - Вы остановились сначала... - повторил его слова банкир. - Это "сначала" есть один из тех окольных путей в разговоре, о которых я вас предупреждал, предлагая не пользоваться ими; но так как это "сначала" ведет за собой "потом", то я вам извиняю его и прошу вас продолжать. Итак, "потом" вы остановились для того, чтобы... Ну, говорите, иначе будет поздно - минута ведь почти прошла! Не думайте, что имеете дело с человеком, который задает вам вопросы зря.

   С этими словами, ясно показывающими, что банкир желает вполне удовлетворительного ответа на свой первый вопрос, Лао Тсин встал и направился к гонгу, чтобы позвать слугу.

   - Отвечайте же! - вмешался тут Гроляр с такой энергией словно бы он понял всю важность для себя ожидаемого ответа.

   Лао Тсин уже поднял руку для удара в гонг, когда Ли Вант встал тоже и, не зная, что ему делать, попытался окончить свой ответ:

   - А потом для того, чтобы побывать у местных ювелиров, которые пользуются большой известностью на всем Востоке.

   И он опять остановился.

   Лао Тсин, с часами в левой руке, не отходил от гонга. Ли Ванг смотрел на него растерянным взглядом и, увидев, что правая рука банкира снова потянулась к гонгу, продолжал с напускной развязностью:

   - Я хотел, чтобы они оценили скипетр Хуан-ди и "Регент", так как сомневался, не слишком ли преувеличена стоимость этих драгоценностей...

   И он еще раз прервал свою речь, а банкир еще раз поднял правую руку.

   - Мне пришла мысль, - опять продолжал Ли Ванг, - сохранить живое воспоминание о "Регенте", и с этой целью я заказал одному ювелиру имитацию его... Ювелир приходил работать ко мне, но я не позволял ему даже прикасаться к драгоценности, которую он мог видеть только сквозь стеклянные стенки ящика, крепко запертого... Работа, однако же, удалась отлично, так что нужен самый опытный эксперт, чтобы отличить настоящую вещь от поддельной...

   - А потом что было? - спросил Лао Тсин.