Жаколио Луи - Затерянные в океане

sp; - Так ты, значит, поступил на службу к китайцам?

   - Должен был, милостивый государь! Разве вы забыли, что именно на этом судне мы бежали из Нумеа?

   Из этого ответа, сказанного с напускной откровенностью, Гроляр увидел, что Ланжале остался прежним, и подумал: "Все тот же бравый малый, простак, которому можно довериться!"

   - Да, - сказал он вслух, - я до сих пор все не мог решить, вижу ли я то, что мне нужно, или совсем другое: посмотрю на Фо - он самый; взгляну на вас всех - и меня берет сомнение: люди будто те же, но эти костюмы и особенно эти китайские глаза! Черт возьми!

   - Простой рисунок, - объяснил Ланжале, - один-два штриха карандашом - и дело готово! По прибытии нашем сюда я писал по вашему адресу в Париж.

   - Ладно, милейший мой, ладно! Вижу, что ты умеешь держать свое слово! Сообщай мне и дальше о ваших будущих переездах, до самого вашего окончательного водворения в Китай, потому что, видишь ли, с этим связано важное дело.

   - Важное?

   - Да, но я не имею права открывать его тебе, так как это составляет государственную тайну. Ты мне можешь быть полезен, и прежде всего вот в чем: скажи мне, рассмотрен ли инвентарь имущества покойного Фо или еще нет?

   "А-а, так вот ты куда пробираешься!" - подумал Ланжале и ответил:

   - Нет, потому что после его смерти дел оказалось столько, что приведение в порядок его имущества отложено до сегодняшнего вечера.

   - Это хорошо! Хочешь ты мне оказать услугу?

   - Я весь ваш, господин Гроляр!

   - Как, ты знаешь и мое подлинное имя?

   - Как же! Ведь оно означено в вашем парижском адресе!

   - Это правда, я и забыл об этом обстоятельстве.

   - В чем же заключается услуга, которую я могу вам оказать?

   - Дело вот в чем: ты, конечно, будешь присутствовать при разборе имущества Фо?..

   - Разумеется!

   - Вот и хорошо! Так ты, голубчик, зорко смотри за каждой вещью, и особенно за брильянтами, а потом, сегодня же вечером, ты придешь и расскажешь мне все: сколько было вещей, какой они формы и, главное, какой величины камни"

   - Это очень легко, господин, и будьте спокойны, я все-все замечу и перескажу вам!

   - Надеюсь и жду! В котором часу ты можешь прийти, и где мы увидимся?

   - В десять часов, а место - верфи, которые всегда пустынны в это время. Вы будьте только у той, которая находится против вашего судна, и я вас тотчас же найду.

   - Хорошо! Итак, до вечера!

   - До вечера, милостивый государь!

  

   Гроляр расстался с Ланжале, очень довольный своим совещанием с ним. "Если "Регент" там, у этих людей, - думал он, - тогда дело в шляпе, и моя карьера обеспечена. Я тотчас же наложу арест на их судно, - мне стоит только телеграфировать нашему послу в Вашингтоне, который уже имеет инструкции на этот счет, - потом сделают обыск, найдут драгоценность, и наградой за подобное дело воспользуюсь я один!

   Но пока что самое важное - помешать отплытию "Иена"; за этим уже надо обратиться к местным властям. В предлогах помешать отплытию недостатка не будет, и в то время как тут будут совершать разные формальности, я могу получить из Вашингтона нужные мне полномочия" Итак, будем действовать!" И парижский сыщик немедленно отправился на телеграф, откуда послал в Вашингтон депешу уже известного вам содержания. Довольный этим первым своим мероприятием, Гроляр расспросил знающих людей о ловком ходатае по кляузным делам. Ему тотчас же указали на мистера Васптонга, к которому он и поспешил. Два достойных дельца тотчас же столковались, поняв друг друга как нельзя лучше, и вечером того же дня "Иену" готов уже был сюрприз в виде денежной претензии на двести тысяч долларов, предъявленной ему "эсквайром де Сен-Фюрси, которому эту сумму остался должен командир судна китаец Фо, ныне умерший, но оставивший после себя наследника в лице настоящего командира, его сиятельства князя Иена" - как было сказано в деловой бумаге.

   Случай, однако, благоприятствовал на этот раз Бартесу - он не получил копии с этой бумаги в тот же вечер. Причина этого заключалась вот в чем: клерк мистера Васптонга, молодой человек, подававший блестящие надежды на поприще кляуз и ябед имел маленькую слабость - несмотря на свои юные годы (девятнадцать лет), ублажать себя виски и джином. Если бы он питал склонность к одному только напитку из этих двух, дело бы еще куда ни шло, и ему можно было бы мирно жить со своей маленькой слабостью, но в том-то и беда, что он одинаково уважал оба напитка и вследствие этого почти всегда затруднялся, какому из них отдать предпочтение... Кончал он обыкновенно тем, что спрашивал себе порцию того и другого в одинаковой мере и, с избытком нагрузившись тем и другим, не оказывался уже в состоянии ничего более предпринять, кроме путешествия из питейного заведения к себе домой, что и приводил в исполнение более или менее удачно...

   Так случилось с ним и в тот вечер, когда мистер Васптонг дал ему поручение - доставить копию с его деловой бумаги на "Иен": вместо того чтобы прямо и непосредственно отправиться на борт указанного судна, он решил предварительно зайти в ресторан, лежавший как раз на пути его следования. Зайдя туда, он потребовал сразу две порции виски и джина и принялся ублажать себя. Этим приятным делом он занимался до того усердно, что наконец сбился со счету, чего он больше выпил - виски или джину; после долгих соображений ему наконец показалось, что последнего потреблено больше, чем первого, и, дабы не обидеть таким образом виски, он спросил еще порцию этого благородного напитка.

   После этой порции юный клерк впал вдруг в воинственное настроение и начал буянить, придираясь решительно ко всем посетителям, по жалобам которых и был наконец выведен под руки хозяином, с надлежащими толчками в спину и в затылок, - прямо на улицу.

   Очутившись на улице, клерк мистера Васптонга не придумал ничего лучшего, как погрозить кулаком захлопнувшейся за ним двери ресторана с энергичным возгласом по тому же адресу, а затем направиться, прилагая немалые усилия, домой, на собственную квартиру на улице Дюпен, в Китайском квартале. О порученной ему бумаге, разумеется, он совершенно забыл, и она продолжала мирно лежать в боковом кармане его сюртука. Между тем приближался час свидания, условленного между Гроляром и Ланжале. Набережные были пусты, магазины все заперты, хотя время было еще не позднее: дело в том, что в этой части Сан-Франциско обитатели всегда рано торопятся на покой, поднимаясь зато с восходом солнца. К исходу десятого часа везде уже водворилась торжественная тишина и полумрак, та" как и газовые рожки наполовину умерили свой огонь, и только какой-нибудь запоздалый матрос нарушал всеобщий покой стуком своих сапог о тротуарные плиты, торопясь вернуться к оставленному им судну. Гроляр пришел на место свидания несколькими минутами раньше того времени, когда колокол церкви св. Павла пробил десять, и, не найдя Ланжале, принялся нетерпеливо гулять взад и вперед по верфи, беспокойно прислушиваясь к каждому случайному шуму, потому что храбрость, надо сказать правду, не была в числе его добродетелей. Наконец колокол начал отсчитывать свои мерные удары, и в то же время Гроляр заметил вдали темную фигуру, направлявшуюся к нему.

   - Это вы, Ланжале? - спросил он не очень смелым голосом. - Да, милостивый государь, - ответил подходивший к нему, - извините, я, кажется, заставил вас ждать.

   - Это ничего, благо это вы! - сказал парижский полицейский с облегчением. - Ну-с, какие же новости принесли вы мне?

   - Я не имею, к сожалению, ничего особенно важного: "Иен" пришел ведь не из Китая, а из Новой Каледонии, и потому покойный Фо привез сюда только то, что было у него на месте заключения, в Нумеа; к его вещам прибавился лишь небольшой ящик из слоновой кости, который, после нашего бегства, вручил ему Ли Юнг.

   - И что же в этом ящике? - спросил Гроляр.

   - Этого я не мог узнать, потому что, по воле покойного, его наследник может вскрыть его только по прибытии в Китай. Если бы свидание происходило днем, а не темным вечером, то Ланжале мог бы заметить на лице своего собеседника очень довольную усмешку, вызванную его ответом.

   "Ага, вот в этом-то таинственном ящике из слоновой кости, - промелькнуло в голове у Гроляра, - и лежит, наверное, "Регент". Теперь я могу смотреть на него как на свою собственность, так как Васптонг обещал мне сегодня же вечером послать на "Иен" копию с моей претензии, а завтра утром у меня уже будут в руках полномочия, полученные из Вашингтона!"

   Разумеется, сыщик не поделился своей радостью с Ланжале, так как, при всей своей уверенности в его скромности, он все-таки был достаточно благоразумен, чтобы не решиться на подобный рискованный шаг; к тому же он знал, что всякая тайна тогда только вполне обеспечена от разоблачения, когда ее знает лишь один человек.

   - Да, - сказал он вслух, - это не особенно важно, что ты мне сейчас сообщил. Но если ты, - прибавил он покровительственным тоном, - будешь и впредь служить верно нашему делу, - ручаюсь тебе, что ты будешь награжден по-королевски!

   - Я вполне надеюсь на вас, милостивый государь, - ответил смиренно Ланжале. - Как вам известно, я - бедный, но честный человек" А теперь, если я вам более не нужен, то позвольте мне удалиться, потому что мое отсутствие на судне может быть замечено, и меня тогда ожидает строгое наказание: наш новый молодой командир шутить не любит!

   - Он китаец?

   - Чистейший китаец, с ног до головы, единственный сын и наследник покойного Фо! Этот Фо, судя по всему, был важным лицом в своем отечестве. Он имел даже титул князя, который и передал теперь своему сыну.

   - Да, я об этом слышал в Нумеа, - подтвердил Гроляр. - Он был, как передавали мне там, важной особой и мандарином первого класса... Но, Ланжале, что это такое?.. Посмотри-ка туда: мне кажется, что я вижу там нескольких человек, идущих как будто бы сюда, к верфи"

   - Где, мосье Гроляр? Я, к несчастью, не особенно хорошо вижу ночью.

   - Да вот, направо! - продолжал уже встревоженный Гроляр. - Черт возьми, эти субъекты, кажется, идут с дурными намерениями, и у них в руках какое-то оружие!

   - Это, мне кажется, просто стража, которая делает свой обычный обход верфи в эту пору, - попытался успокоить его

   Ланжале.

   - Да, пожалуй, - согласился тот, - потому что теперь как раз...

   Он не докончил фразы: восемь молодцов с огромными дубинами в руках приблизились в эту минуту к собеседникам и окружили их.

   Полумертвый от страха, дрожа всем телом, Гроляр пробормотал:

   - Что вам угодно, добрейшие мои?.

   Он думал, что ласковое обращение обезоружит нежданного неприятеля, но получил в ответ следующую странную и отчасти двусмысленную тираду от одного из восьми неизвестных ему господ:

   - Мы были под ветром, как вдруг видим, что двое каких-то господ беседуют вдали о чем-то, надо полагать, таинственном. Вот мы и решили отправиться сюда, к вам, потому что мы, видите ли, очень любопытные люди, не правда ли, Эскимос?

   - Истинная правда! - торжественно подтвердил спрошенный и негромко хмыкнул - вероятно, для большей убедительности.

   - ... И любим всякие секреты, черт возьми, не правда ли, Мраморное Море? - обратился говоривший к другому из своих товарищей, наделяя его еще более странным именем.

   - Истинная правда! - торжественно подтвердил и этот, хмыкнув немного погромче - должно быть, также для большей убедительности.

   - А потому, джентльмены, - заключил говоривший, - если вы не посвятите нас в ваши секреты, то, черт возьми, я буду не я и мы все будем не мы, если не научим вас, как плавать по морю головой вниз, дышать карманами и обозревать окрестности вверх тормашками! Не правда ли, Камчатка?

   - Истинная правда! - подтвердил и третий товарищ говорившего, тоже носивший не менее странное имя, и в подтверждение хмыкнул уже так, что у парижского полицейского забегали мурашки по всему телу, начиная от макушки головы и кончая пятками ног.

  

   То, что казалось страшным бедняге-сыщику, наоборот - крайне смешило загадочных незнакомцев с дубинами, и вслед за хмыканьем третьего из них, названного Камчаткой, все они разразились оглушительным

   Тогда Ланжале, молчавший до сих пор, решился дать приличный отпор наглецам:

   - Идите домой, негодные пьяницы! - воскликнул он в негодовании. - Зачем вы мешаете мирной беседе порядочных людей, которые удалились сюда от городского шума и гама?

   Услышав такую энергичную реплику своего собеседника, Гроляр окончательно струсил и жалобно сказал ему:

   - Ради Бога, Ланжале, не ссорьтесь с этими господами, которые так вежливы с нами!

   - Что? Вежливы, эти ночные шатуны, трущобные бродяги?! - воскликнул опять с тем же негодованием профессор бокса.

   - А-а, так вы оскорбляете нас! - заметил один из незнакомцев. - Хорошо же, если так! Мы вас научим настоящей вежливости, о которой, кажется, вы не имеете никакого понятия! Ну ребята, возьмемся-ка за дело!

   С этими словами четверо пришельцев бросились на Ланжале а другие на Гроляра, которому мгновенно скрутили руки и ноги веревками и завязали глаза.

   Несчастный полицейский потерял от страха сознание, и в таком виде четверо дюжих молодцов взвалили его на носилки устроенные из их дубин, и понесли... Куда? Об этом надо было спросить Ланжале, который, покатываясь со смеху, последовал под руку с Порником за "похоронной процессией", как он окрестил свою проделку с "полицейской мухой".

   Дорогой Порник принялся напевать вполголоса нечто вроде "вечной памяти", а Пюжоль спросил:

   - Готова ли могила?

   - Как же, я уже позаботился об этом! - отвечал Мариус Данео. - Ровно шесть футов и шесть дюймов! Последние - для носа его высокородия, который имеет почтенные размеры.

   - А мы еще к тому же надставили его! - сострил Ланжале. - Ха-ха-ха!..

   Вернувшись на судно, наши знакомцы внесли Гроляра в небольшую каюту и, видя, что он без чувств, освободили его от веревок и повязки, обыскали карманы и положили на матрац, который составлял единственную мебель каюты. Затем, оставив в углу кусок хлеба и кружку воды, как это делалось в старину в подобных случаях, они ушли, заперев дверь на замок.

   - К чему трусам оружие?! - произнес Ланжале, показывая револьвер и стилет, найденные им в карманах Гроляра.

   - Ба-а, чтобы было что класть в карманы! - ответил смеясь Порник.

   После этого оба молодца отправились в адмиральскую каюту с донесением, что предприятие их удалось как нельзя лучше и что никто не попался им навстречу и ничего не видел.

   - Отлично! - одобрил командир "Иена". - Вы будете награждены должным образом за ваше усердие!

   На следующее утро начальник американского экипажа, служившего на борту "Иена", явился к Бартесу уведомить его, что американцы, срок службы которых подходил к концу, освобождают Бартеса от обязательства доставить их в Орегон, предпочитая отправиться на родину сушей - по железной дороге. Заявив об этом, он как бы мимоходом прибавил:

   - Мы знаем кое-что о неприятностях, которые готовят вам некоторые люди. Но будьте уверены, что от нас они ничего не разведают: ни о том, кто вы, ни о вашем бегстве из Новой Каледонии; мы честные люди и дали себе клятву молчать, и вы смело можете надеяться, что мы сдержим свое слово...

   Тронутый таким вниманием к себе, Бартес немедленно выдал жалованье всему экипажу за три месяца вперед, причем офицерам двойное, а их капитану - за целый год, хотя ничего подобного не обязан был делать по договору с их компанией.

   Это было с его стороны очень практично. Таким поступком он сразу приобрел себе в этих людях самых надежных и верных друзей. К тому же надо было хоть чем-нибудь отблагодарить их за скромность, потому что, донеси хоть один из них о том, что он знает, - Бартес и все бежавшие с ним из места ссылки, согласно договору между Францией и Америкой, были бы немедленно арестованы как беглые преступники и отправлены куда следует.

   Молодой командир "Иена", спеша в Сан-Франциско единственно из желания помочь своему больному другу Фо, никогда, разумеется, и не думал ни о чем подобном, совершенно полагаясь на скромность своих моряков-американцев. Теперь эта скромность подтвердилась блестящим образом, так что распорядители Орегонской компании сказали сущую правду, уверив, при найме моряков, Ли Юнга и Ли Ванга, что они дают им самых отборных людей.

   Когда американский капитан готов был уже уйти из каюты Бартеса, последний остановил его, сказав:

   - Мне предстоит теперь пополнить мой экипаж, и я прошу вас сообщить вашим людям, что те из них, кто согласится вернуться на "Иен", будут весьма охотно приняты мной. Я повысил бы их в чинах и положил им двойное жалованье.

   - Видите ли, сэр, - отвечал Уолтер Дигби, - у нас в Америке не в обычае наниматься более чем на один рейс в течение года. Но мы люди свободные, а ваши условия так заманчивы, что, я готов держать пари, таким путем вы вернете себе три четверти экипажа.

   - Тем лучше! - воскликнул, радуясь, Бартес. - У меня для всех будет место!

   - И для меня тоже?

   - Для вас в особенности, добрейший мой капитан!

   - А на каких условиях, смею спросить?

   - Тройное жалованье и звание капитана этого броненосца и моего заместителя. Кроме того, имейте в виду еще следующее: представители могущественного общества, в руках которого все Китайское морское дело, Ли Юнг и Ли Ванг заказали, как вы знаете, вашей Орегонской компании построить еще такое же суднo, как "Иен", но немного больше его, до восьмидесяти метров в длину; оно будет готово в следующем году. Хотите наблюдать за его постройкой и потом привести его к нам в Китай, с экипажем, составленным по вашему выбору?. Этот новый броненосец будет называться "Фо", в честь моего покойного старого друга, и мы намерены предложить его в подарок императору, причем я ручаюсь, что вы станете во главе этого судна, с званием контр-адмирала китайского флота.

   - Ваши предложения превосходят все мои ожидания, и я с благодарностью принимаю их! - воскликнул Уолтер Дигби.

   - Весьма рад! Зайдите ко мне сегодня вечером - я вам подготовлю инструкции по этому делу и необходимые деньги.

   - Постараюсь быть аккуратным! Теперь позвольте дать вам, со своей стороны, один добрый совет, сэр: не оставайтесь здесь долго" Я слышал, что болтают о некоем Васптонге, следственном приставе, а ведь это известная птица здесь: кто его не знает в Сан-Франциско, хотя репутации его нельзя позавидовать! Я не знаю, что собственно затевается против вас, но только он хвалился, этот крючок, что выпустит вас отсюда только после того, как "Иен" будет продан с молотка.

   - Спасибо вам за предостережение, - сказал командир "Иена", - но все дело, в сущности, сводится к одному носу, который имел неосторожность попасть под кулак Порника, придавшего ему такую форму, которая неудобна в повседневной жизни...

   - Я слышал еще об аресте, который собираются наложить на "Иен", - для задержания вас здесь вследствие денежной претензии, предъявляемой вам; исполнителями этого ареста будут разные господа, называемые судьями, приставами и адвокатами, не считая их клерков; все они будут выуживать у вас сотни и тысячи долларов и успокоятся только тогда, когда все карманы ваши окажутся чистыми". Вообще у нас в Америке суд в этом случае беспощаден, и чем дальше от него, тем, право, лучше! Если у вас во Франции, по словам вашего бессмертного баснописца, судьи, съев устрицу, оставляют все-таки ее владельцу раковину, то наши, американские, не оставляют ему и этого в утешение!

   - Итак, вы мне советуете?

   - Заплатить все, что с вас потребуют эти люди, чтобы не иметь никакого дела с судом.

   В эту минуту пришли доложить, что некто мистер Васптонг требует свидания с командиром "Иена".

   - Начинается! - воскликнул Уолтер Дигби. Следственный пристав вошел к Бартесу в сопровождений своего юного клерка, который уже известен нам, и четырех других субъектов с такими физиономиями, которые, как говорят во Франции, так и просятся на "оскорбление действием", чтобы сорвать потом с вас приличный куш в свою пользу.

   Юный клерк успел уже опохмелиться после вчерашнего, что же касается его достойного патрона, то он был всегда в норме, так как никакая порция выпитого им любого напитка не могла никогда одолеть его.

   - Господин командир "Иена"? - спросил мистер Васптонг, выступая вперед с такой грацией, словно он собирался танцевать.

   - Я, сударь, - ответил просто Бартес, вставая с места. - Что вам угодно?

   - Вчера я имел честь послать вам и одному из ваших моряков бумагу, которой вы оба призываетесь к суду полиции города Сан-Франциско...

   - Ах, так это вы? - воскликнул с иронией Бартес. - Очень рад случаю, доставляющему мне не совсем приятное для меня знакомство!

   - Нельзя сказать, чтобы вы были слишком любезны, сэр, - отвечал мистер Васптонг, - но таковы уж все моряки; зато я, сэр, я совсем...

   - Оставьте, сударь, все ваши банальности, - перебил его командир "Иена", - и приступим прямо к делу. Я готов заплатить сумму, требуемую вашим клиентом, равно как и возместить все издержки, но при условии, что я больше никогда не услышу о вас.

   - Очень, очень рад! - воскликнул жрец Фемиды. - Вы делаете мне честь вашей обязательностью! Но есть еще нечто, для чего я опять должен просить вашего внимания- - Еще нечто? Новая кляуза?

   - Арест, сэр, который я обязан наложить на судно "Иен" в обеспечение иска в двести тысяч долларов, которые прежний командир вашего судна, ныне умерший господин Фо, должен моему клиенту, маркизу де Сен-Фюрси.

  

   Капитан-американец с минуты на минуту ожидал, что командир "Иена" прикажет своим людям вытолкать за дверь следственного пристава - со всеми почестями, подобающими его пошлой персоне; но ничего подобного не случилось. - Маркизу де Сен-Фюрси? - спросил Бартес пристава спокойно и холодно. - Где же этот заем был сделан покойным Фо?

   - В Париже, господин командир, в вашей прекрасной Франции! - отвечал уже с нескрываемым нахальством мистер Васптонг.

   - Она не моя, милостивый государь; я не имею чести быть французом, я китаец, - заметил с тем же самообладанием Бартес.

   - Извините меня, господин командир, но маркиз де Сен-Фюрси вчера посвятил меня во все подробности своего дела, из которого видно, что вы имеете честь быть французом, несмотря на ваш костюм.

   Американец устремил на нашего героя безнадежный взор, который говорил: "Ну, если эта шельма знает все, - вы пропали! Он вытянет из вас все жилы!"

   Бартес понимал силу удара, который готов был нанести ему кляузник, облеченный полномочиями закона, но остался тверд в том, что говорил.

   - Господин де Сен-Фюрси сказал вам неправду, милостивый государь, - возразил он, - я китаец, принц Иен и адмирал китайского флота.

   - Пусть будет так, - сказал с притворным равнодушием мистер Васптонг. - Я не имею причин оспаривать ни ваши титулы, ни вашу национальность, видя, что и вы не делаете того же по отношению к моему клиенту. Дело не в этом, а в том, признаете ли вы долг покойного господина Фо.

   - Ваша обязанность, - ответил Бартес, - предъявить мне сначала документ, на котором основывается этот долг.

   - Сэр, это долг чести, основанный на слове господина Фо, и я полагаю, что вы подтвердите слова человека, уже отошедшего в иной мир, иначе это было бы недостойно вас... К тому же, сделать это вам будет не трудно, так как господин Фо оставил после себя значительное состояние. Если же вы не согласны кончить дело миром, тогда мы будем судиться, и я, в обеспечение этого иска с вас, наложу арест на ваше судно.

   - Арест без документа?! Никакие законы в мире не допускают подобной вещи!

   - Извините, сэр, американские законы строги в этом случае, так как вы иностранец: достаточно для этого клятвы вашего кредитора, данной в присутствии какого-нибудь члена суда, - и иск получает законное основание. А это уже сделано вчера маркизом де Сен-Фюрси в присутствии генерального французского консула и председателя суда штата. Вы видите, таким образом, что все необходимые формальности нами соблюдены, теперь за вами очередь... Но есть еще нечто...

   - Ах, еще нечто?! - воскликнул с явной насмешкой Бартес. - Да вы поистине неистощимы, милостивый государь!

   - Согласно постановлению суда, внесенному в надлежащий реестр, - продолжал пристав, оставив без внимания насмешку в свой адрес, - четыре мои помощника, здесь предстоящие, получили приказ оберегать арестованное, в обеспечение долга, имущество, дабы оно оказалось в полном порядке и совершенно нетронутым при первом его востребовании... Позвольте мне, сэр, представить вам этих достойных исполнителей закона.

   - Это бесполезно, господин главный исполнитель закона, - ответил с той же иронией командир "Иена". - Я уже имею удовольствие знать вас, и этого вполне довольно с меня, чтобы не желать знакомства с другими, подобными вам.

   - Как вам угодно, господин командир... Я только полагал, что вам будет приятно находиться в хороших отношениях с людьми, которых вы с утра до вечера будете видеть на вашем судне- Мне остается только повторить вам мой вопрос, чтобы закончить словесное объяснение по делу: признаете ли вы предъявленный вам долг?

   Этот долг в двести тысяч долларов, - что равняется почти миллиону франков, - сделанный будто бы покойным Фо во Франции, казался Бартесу очень сомнительным, так как он не мог допустить, чтобы всесильный и сказочно богатый Кванг имел надобность в заключении каких бы то ни было денежных займов, притом у иностранцев. Но одно обстоятельство, которое пришло ему на память, поколебало его уверенность в невозможности долга. Это обстоятельство - странное поведение Гроляра: его поездка из Франции в Нумеа под именем де Сен-Фюрси, его тайные совещания с генеральным прокурором, попытки подкупить людей, приставленных к китайцам, - все это теперь объяснялось просто и естественно: этот человек не из любви к искусству следил за Фо и в заключении, и на свободе, - он просто не терял из виду того, кто был ему должен крупную сумму, чтобы иметь наконец возможность получить ее сполна!..

   Обдумав все это, командир "Иена" склонен был скорее признать долг, чем отвергнуть его, и получи он вчера уведомление о нем от клерка Васптонга, он бы воспротивился намерению Ланжале и Порника овладеть особой Гроляра, так как в этом насилии над его особой не оказалось бы тогда никакой надобности.

   Бартес не догадывался, что дело, о котором он размышлял, имело под собой иную почву: не позволь он своим людям овладеть Гроляром и посадить его в надежное место на "Иене", - опаснейший враг его и всего китайского и французского персонала его судна был бы еще на свободе и мог бы нанести всем им полное и окончательное поражение"

   - Итак, сэр, - снова произнес мистер Васптонг, - ваш ответ?

   - В настоящую минуту я не могу сказать вам ничего определенного, - отвечал Бартес. - Я нахожу нужным основательно обсудить дело и более всего - посоветоваться с моими друзьями.

   - В таком случае, - начал было пристав, вставая со стула на котором сидел, но Бартес не дал ему докончить фразы:

   - Можете исполнять ваш долг, милостивый государь, - сказал он холодно, - я не намерен мешать вам в этом.

   - Итак, я вам объявляю, - торжественно возгласил пристав, - что ваше судно, называемое "Иен", находится отныне под арестом, со всем вашим имуществом, находящимся на оном, и что, в силу предписания господина главного судьи, председателя высшей инстанции суда полиции в городе Сан-Франциско, я оставляю здесь, в качестве хранителей арестованного имущества, моих четырех помощников: господ Джона, Уильяма, Фреда и Эдварда Перкинсбодди - четырех родных братьев, имею честь объяснить вам это, сэр... Пища и жалованье должны им отпускаться и выдаваться за счет арестованного имущества.

   - Уж это само собой разумеется, - опять с насмешкой сказал командир "Иена". - Окончательный же мой ответ вы получите или сегодня вечером, или завтра утром, в ожидании чего эти джентльмены, надеюсь, не соскучатся на борту моего судна" Наконец, что касается этого несчастного носа, имевшего неосторожность подвернуться под кулак одного из моих людей, то я думаю, что с этим делом покончено: мы принимаем все ваши условия, то есть платим вам все убытки и расходы по делу, в том числе и вознаграждение вам за ваши труды, какое вы сами назначите.

   - К сожалению, господин командир, я не могу согласиться на предлагаемую вами полюбовную сделку.

   - Это почему? - спросил, удивляясь, Бартес.

   - Потому что делу этому полиция придала такую важность, о которой я не мог думать: лейтенант вашего судна и мой клиент - оба обвиняются не только в нарушении порядка и тишины на улицах, но и в публичном сопротивлении полицейской власти, которая пыталась остановить их, но не могла, так как они оба возбудили против полиции публику, с которой она, естественно, не желала ссориться. Вследствие этого сегодня же ваш лейтенант и вы как лицо, ответственное за него, должны будете предстать перед судом полиции города Сан-Франциско.

   В свое время мы уже говорили, что констебли, не желая впутываться в уличную историю, удалились от места схватки и наблюдали за ней только издали. Но так как история получила слишком громкую известность, то, опасаясь подпасть под ответственность за допущение уличных беспорядков, они сделали формальное заявление своему начальству о сопротивлении их власти двух уличных забияк и о возбуждении ими против них, представителей полиции, массы публики.

   Так все сгущались и сгущались тучи над головами наших героев, грозя разразиться страшной бурей! Неблагоразумие, неосторожный шаг, ничтожная и дрянная личность, знавшая, однако, их историю, - все могло соединиться вместе и погубить их, предав в руки французского правительства, которое арестует их как беглых преступников и не замедлит отправить обратно на остров Ну, в пенитенциарное заведение, откуда в другой раз уже не удастся им вырваться на свободу!..

   В тот же самый день, отделавшись наконец от мистера Васптонга и проводив капитана-американца, Бартес, возвращаясь на свое судно, неожиданно увидел на набережной одно чрезвычайно знакомое ему лицо.

   Это был молодой человек, одетый по последней парижской моде, с моноклем в глазу, который, казалось, с большим любопытством смотрел на "Иен"" Кто он такой?.. Нет сомнения, что он прежде всего француз и, судя по изяществу костюма и манер, должен принадлежать к высшему обществу. Черты его лица как будто очень знакомы Бартесу, только он никак не может припомнить, кого именно он видит перед собой... Ба, постой! Да не он ли это, не друг ли детства его, не тот ли, что так сильно протестовал против его осуждения, не Гастон ли, Гастон де Ла Жонкьер?..

   Если бы это было не в Сан-Франциско, Бартес тотчас же подошел бы к нему с распростертыми объятиями, но здесь, в этом городе, на глазах этой толпы, все еще проявляющей интерес к "Иену", это было бы крайне неудобно и даже опасно: он подтвердил бы этим всеобщий слух, что он совсем не китаец, а француз, - слух, пущенный, разумеется, Васптонгом. Публика сильно заинтересовалась "этим таинственным принцем Иеном", а следственный пристав потирал руки, восклицая:

   - Отлично! Отлично! Славная реклама для моей конторы! Большой шанс для вас, милейший мой Пэдди, сделать блестящую карьеру, служа под начальством человека, подобного мне!

   Пэдди была фамилия его юного клерка, ярого поклонника виски и джина...

   Подумав и поколебавшись несколько минут, Бартес решился завязать разговор с интересовавшим его знакомым незнакомцем.

   Он незаметно для других подошел к нему и сказал так, что никто не мог слышать:

   - Гастон де Ла Жонкьер, если не ошибаюсь? Окликнутый господин с живостью обернулся к нему, и у Бартеса не осталось никакого сомнения: это он, он, его давний друг!

   - Да, это я, - сказал тот просто, - но кто вы и откуда знаете мое имя?

   Вместо ответа Бартес предложил ему взойти на судно "Иен", прибавив:

   - Здесь неудобны объяснения, а между тем я хотел бы поговорить с вами о многом...

   - О Бартесе, может быть?

   - Да, и о нем также.

   - О, в таком случае я охотно иду к вам! - радостно воскликнул Гастон.

   И только войдя в свой кабинет и заперев за собой дверь, Бартес, выпрямившись во весь рост, остановился перед своим гостем и сказал ему:

   - Гастон, узнаешь ли ты меня?

   Ответом ему было радостное и восторженное восклицание, с которым Гастон де Ла Жонкьер бросился к нему в объятия.

  

   Бартес и его друг, так неожиданно встреченный им, - и где же? в Сан-Франциско! - более часу просидели в каюте, ведя живую и откровенную беседу. Гастон сообщил своему другу, что он едет в Китай - по одному конфиденциальному поручению французского правительства - и по дороге заехал в Америку затем, чтобы познакомиться с ней.

   - В Китай?! - воскликнул Бартес. - Я ведь тоже туда направляюсь! Так едем вместе! Может быть, я смогу помочь тебе чем-нибудь.

   - Еще бы не смог, - принц Иен! Черт возьми, не всегда можно иметь такую протекцию!" Я тоже думал об этом! - воскликнул Гастон. - Хорошо! Дело решенное, - я остаюсь у тебя на твоем судне!

   Бартес описал приятелю все: и жизнь в Нумеа, и бегство из ссылки, и усыновление затем его покойным Фо; рассказал также и о двух неприятных историях, которые обрушились на него в Сан-Франциско, и о совете американского капитана поскорее Уехать из Америки. Во время этой дружеской исповеди Гастон выказывал явное беспокойство, что Бартес объяснял сильным впечатлением, производимым на друга его романическими приключениями. Каково же было его удивление, когда Гастон, выслушав все, сказал ему наконец:

   - Знаешь ли что, дружище? Мне кажется, что ты впутался сам того не подозревая, в какое-то весьма важное политическое дело, которое вот уже три дня заставляет работать без устала телеграф между нашим генеральным консульством в Сан-Франциско и посольством в Вашингтоне.

   - Черт возьми, если так, то...

   - Не перебивай меня, слушай внимательно! Все поведение этого де Сен-Фюрси, или Гроляра, было направлено на то, чтобы помешать вашему отплытию отсюда, пока он ожидает правительственного разрешения из Вашингтона арестовать и твое судно, и весь его экипаж с тобой вместе! Я склонен думать, что тут кроется просто недоразумение; но чтобы выяснить его, пришлось бы сказать им, кто ты, а это кончилось бы обратной отправкой тебя в ссылку! Поэтому уезжай отсюда сегодня же ночью! Мне кажется, что время еще есть, - в Вашингтоне не любят торопиться в угоду иностранцам; но наш посланник там все-таки не дремлет, и здесь, в консульстве, с часу на час ждут от него решительных распоряжений и приказаний... Я сам чувствую себя здесь как бы пойманным и потому не выйду отсюда, иначе как в Китае; здесь же ни один глаз не должен видеть меня как бы в союзе с тобой. Итак, отведи мне какую-нибудь каюту, в которой я и запрусь до выхода нашего в открытое море. Меня могут найти здесь только в случае твоего ареста, которого ни за что в мире я не желал бы дождаться!

   - Говоря правду, дружище, ты, кажется мне, преувеличиваешь мое опасное положение, и потому...

   - И потому ни слова больше, - перебил Гастон, - иначе я стану думать, что ты не доверяешь мне! В эту минуту я не могу ничего более прибавить к тому, что сказано мной! Я хочу только спасти тебя от большого несчастья, так как вижу из твоего рассказа, что ты во всей этой путанице ни при чем, хотя я, по долгу службы, обязан был бы предоставить тебя твоей участи... Ну, одним словом, ты узнаешь все после, а теперь повторяю тебе: запри меня в какую-нибудь каюту подальше от любопытных, и только!

   Эти опасения и таинственность друга невольно передались и командиру "Иена" - он не стал более расспрашивать Гастона, вполне уверенный в его искренности, и, отведя ему каюту, отдал приказ к отплытию в наступающую ночь.

   На "Иене" началось движение среди экипажа, впрочем, без шума и суеты. Матросы проворно наполняли мешки углем и раскладывали их повсюду, где только оказывалось свободное место: клали их даже в офицерские каюты... Караульные, выставленные Васптонгом, смотрели на всю эту работу равнодушно, так как, по их мнению, мешать хозяйственным распоряжениям не входило в круг их обязанностей: они получили приказ смотреть лишь за целостью имущества судна, но не мешать заготовке на нем различных хозяйственных предметов, как уголь и тому подобное.

   Между тем ровно в полдень открылось заседание суда. Ни командир "Иена", ни его адъютант не явились туда, вследствие чего они были приговорены к штрафу в пятьсот долларов и к десятидневному заключению в тюрьме...

   История, таким образом, разыгралась не на шутку, и весь город с огромным интересом выжидал, чем все это может кончиться! В три часа пополудни броненосный фрегат с французским флагом на носу прибыл на рейд. Лоцман, который отправился ему навстречу, передал его командиру какой-то пакет от французского консула, после чего судно, вместо того чтобы прямо остановиться у верфи, поместилось так, что для "Иена" оставался лишь самый узкий проход, через который с трудом можно было пробраться.

   Положение китайского броненосца становилось все более затруднительно, а тут еще в шесть часов вечера, незадолго до захода солнца, разнесся слух, что пришла депеша из Вашингтона, разрешающая арест китайского судна с его экипажем, и, как бы в подтверждение этого слуха, канонерка, принадлежащая Соединенным Штатам и стоящая в порту, присоединилась к французскому броненосцу. Последний, маневрируя, чтобы занять удобную позицию, повернулся кормой к набережной, откуда зрители могли прочесть его имя - "Бдительный"!

   Да, это был тот самый "Бдительный", который наши герои знали на острове Ну и который теперь пришел сюда из Нумеа, чтобы опять помериться силами и проворством с теми же противниками!

   Будет ли он счастливее в этот раз?.. Вероятно, будет, потому что дело, по-видимому, к тому клонилось!

   В городе между тем французский консул весь вечер искал де Сен-Фюрси и Гастона де Ла Жонкьера, но не мог найти их... Куда они делись?. В конце концов решили, что они предприняли какую-нибудь загородную прогулку, и консул должен был отложить до утра надежду увидеть их.

   В восемь часов вечера отряд морской охраны из нескольких солдат пришел на борт "Иена" - на помощь четырем караульным, которых поставил суд. Командир судна спокойно и хладнокровно принял их.

   - Дело плохо, бедный мой! - воскликнул со слезами на глазах Гастон. - Беги лучше отсюда, пока есть еще малейшая возможность!

   - Подождем до завтра, - сказал, улыбаясь, Бартес.

   - Как можно, помилуй! - возразил Гастон. - До завтра когда нельзя ручаться за какой-нибудь час!

   - Увидим, что будет через час и что будет завтра, - стоял на своем командир "Иена".

   - Ты безумец! - волновался все больше и больше его друг.

   - Потерпи, голубчик, потерпи! - был ему спокойный ответ. В девять часов, когда экипаж кончил свой ужин, Бартес велел запереть все входы и выходы на судне и убрал тело покойника вниз, вместе с катафалком. Затем барабан пробил час сна, и палуба опустела. Все успокоилось и утихло, и только недавно поставленные солдаты и судейские стражи расхаживали наверху.

   В городе по-прежнему господствовало необыкновенное возбуждение: все уже знали о мерах, принятых против китайского судна, но не могли доискаться их причин и с нетерпением ожидали конца всей этой истории. Пари, как в Нумеа, стали составляться и в клубах, и в частных домах.

   Наконец пробило полночь, и солдатам показалось холодно на палубе "Иена"... Двое из них завязали беседу:

   - Ну, Боб, кому бы теперь не показалось лучше лежать в собственной постели?

   - Ослу какому-нибудь, черт его возьми!

   - Вот именно! И за каким дьяволом мы тут торчим, когда верфь заперта цепью, через которую лишь сам сатана мог бы пробраться, да и то слом