Жаколио Луи - Затерянные в океане

набралось много уличных зевак, пришедших на набережную от нечего делать и принадлежащих к подонкам Сан-Франциско. Когда им наскучило стоять смирно, они принялись отпускать в адрес китайских матросов, показывавшихся на палубе, разные остроты и шутки на различных языках, которые, как они предполагали, были известны китайцам, сопровождая их гомерическим хохотом.

   Китайцы, однако, не обращали ровно никакого внимания на уличных героев, которые сочли себя не на шутку оскорбленными таким полным невниманием к себе и очень скоро от острот перешли к прямым оскорблениям.

   - А ну-ка, - кричали самые завзятые среди них, - если бы мы взяли на абордаж этих кукол с пергаментными мордами?!

   - Как жалко, черт возьми, - восклицали другие, - что мы не в каком-нибудь мексиканском портовом городишке, где люди живут без лишних церемоний! Взяли бы мы их тогда за косы да в воду, а сами бы на их судне отправились на прогулку по Тихому океану, на какой-нибудь там островок! Чудная штука вышла бы!

   Один из китайских офицеров, желая узнать о причине шума на набережной, показался было на палубе, но его в ту же минуту ошикали и освистали. Китаец с молчаливым презрением повернулся спиной к толпе и ушел с палубы. Это окончательно взбесило скандалистов. Наглая чернь, дойдя до возбуждения стада бессловесных животных, принялась хохотать и аплодировать всяким пошлостям и грубостям, которые сыпались на головы молчаливых и скромных китайских моряков".

   Но вдруг крики толпы утихли: на палубе китайского судна показались десять матросов и, выстроившись по два в ряд под командой офицера, стали спокойно переправляться на набережную. Все это были сильные рослые молодцы, которым совсем, по-видимому, не в диковинку была городская мостовая, - с такой уверенностью и так солидно ступали они по ней!

   Матросы отправились на рынок за провизией, и шумевшая толпа как-то невольно расступилась, давая им дорогу, может быть, потому, что на лицах этих молодцов было написано: "Ну-ка, попробуйте теперь шутить ваши шутки! Увидите, с кем имеете дело!"

   Когда матросы скрылись из виду, жители, не принимавши до сих пор участия в забавах уличных героев, стали смеяться над этими последними, говоря, что они спасовали перед китайцами, оказавшись с ними лицом к лицу.

   Задетые за живое, крикуны отвечали на эти шутки, что они потому только и дали китайцам свободно пройти, чтобы остановить их по возвращении с рынка: тогда они отнимут у желтолицых провизию и на славу угостятся у содержателей пивных на набережной, к которым они потом отправятся с добычей в гости!

  

   Обещание расправиться с китайцами по возвращении их с рынка, отняв у них провизию, было подхвачено дружными аплодисментами со всех сторон, и от него нельзя уже было отступить из опасения, в противном случае, подвергнуться жестоким насмешкам со стороны тех, кто слышал эту похвальбу.

   - Кто же начнет? - спросил Том, один из уличных героев, знаменитый неумеренным употреблением виски и вечными историями с полицией, которая имела дело с ним чуть не каждый день.

   - Все сразу, - решил Тернбулл, малый колоссального роста и автор этого предложения.

   - Нет, - возразил Том, - по-моему, не так: дело касается вежливости, не так ли, господа?

   - Конечно, да! - согласилась толпа зрителей.

   - Очень польщен вашим согласием, джентльмены, очень польщен! Но позвольте мне продолжить, так как вам неизвестно, что я хочу сказать...

   - Продолжай, мы слушаем! - закричали со всех сторон.

   - Я повторяю, что следует быть вежливыми с этими почтенными иностранцами. Итак, один из нас, например Тернбулл, которому принадлежит блестящая идея, соблазнившая всех нас, должен будет представиться этим господам со шляпой в руках и сказать: "Джентльмены, так как вы были столь любезны, что избавили нас от труда ходить на рынок за провизией, то соблаговолите теперь вручить ее нам, после чего мы вам предоставим возможность спокойно вернуться домой. В случае же вашего несогласия на нашу просьбу мы должны будем, как это ни прискорбно будет для нас, прибегнуть к силе, чтобы принудить вас возвратить принадлежащее нам по праву". Вот что я предлагаю, джентльмены, на ваше просвещенное и беспристрастное усмотрение; вежливость прежде всего - это мой девиз!

   - Хорошо! Согласны! - послышалось отовсюду. - Том прав! Тернбулл проворчал что-то, но должен был согласиться с предложением Тома, учитывая общее сочувствие.

   - Ладно, - произнес он угрюмым тоном, - хотя, по-моему, не стоит так церемониться с китайцами... Вы хотите, чтобы я начал? - Пусть... Но у меня язык не так ловко привешен, как у Тома, и если он не будет мне повиноваться, то от слов я немедленно перейду у делу!

   - Так, так, браво! Ура, Тернбулл! - закричала толпа.

   В этот момент показались китайские матросы под командой офицера, выходившие с Клейской улицы. Уже издали было видно, что саки их наполнены разнообразной провизией: мясом, овощами, рыбой, зеленью и тому подобным кухонным материалом.

   В толпе послышались было радостные крики, но тотчас же смолкли, так как буяны не хотели предупреждать ими китайцев, которым готовился сюрприз. Кроме того, они желали избежать внимания со стороны экипажа "Иена", который, будучи привлечен криками на набережной и увидев своих товарищей в жалком положении, мог выслать им на выручку вооруженных людей, что уже не входило ни в чьи расчеты.

   Между тем китайцы приближались. За ними, как всегда бывает, следовала целая толпа. Констебли уже чуяли неладное, но, не желая восстанавливать против себя население порта из-за "каких-то китайцев", дефилировали вдалеке от места будущей свалки, избегая таким образом возможности оказаться в ней.

   "Вот они! Вот они!" - кричали уличные мальчишки, которые проведали, что готовится нечто интересное для них. И Тернбулл, сняв свою скомканную шляпу, двинулся навстречу китайцам. Но так как он перед тем имел время достаточно нагрузиться, то язык плохо повиновался ему, и спич, обдуманный и готовый при нагружении, вдруг испарился из его памяти. Ввиду такого казуса он решил, что лучше действовать напролом и потому объявил толпе зрителей следующее:

   - Черт возьми, джентльмены, я не из особенно ловких адвокатов, у которых языки всегда без костей, и потому больше люблю Действовать, чем говорить.. Вследствие сего предлагаю тур очень Хорошего танца одному из этих плохо отбеленных господ Победителю провизия, джентльмены! Черт возьми, пари открыто!

   Толпа крикнула "браво" Тернбуллу: ей очень понравилось Неожиданное изменение в программе спектакля, который готовился ею и в который вдруг вошло пари, столь любимое всей англосаксонской расой удовольствие.

   Тогда Тернбулл подошел к старшему китайских матросов, которые совсем уже приблизились к месту, где их ожидали, и, загородив ему дорогу, сказал:

   - Гм! Джентльмен!. Извините, но я должен... гм!..

   - Что вам угодно от меня? - резко перебил его нескладную речь китайский моряк на прекрасном английском языке.

   - Мне угодно... гм! Да что тут долго разговаривать, черт возьми!

   - Проваливай, пьяница! - решительно ответил ему моряк. - У меня нет времени выслушивать подобных тебе!

   Толпа зрителей, озадаченная таким отпором со стороны китайцев, была изумлена и молчала... Да, это не те робкие и покорные китайцы, которые живут на окраинах города и которые так похожи на средневековых евреев, боязливо переступавших границы кварталов, отведенных им для местожительства!.. Нет, не те! И толпа с огромным интересом стала ожидать развязки истории, принявшей новый оборот, еще более неожиданный.

   Сам Тернбулл был так озадачен этим новым оборотом, что невольно раскрыл рот, не зная, что предпринять, чем и вызвал смех у зрителей. Том воспользовался мгновением тишины и сказал ему:

   - Ну, теперь моя очередь, но я не дам так отбрить себя!

   И он в бешенстве, точно бык на арене испанского цирка, бросился к китайцу, засучивая рукава и обнаруживая свою могучую мускулатуру.

   - А, так-то ты принимаешь вызов, негодная обезьянья морда! - гаркнул он. - Ну, прочь мешки и корзины с провизией, да поживее, а не то я не стану долго ждать!

   И он протянул вперед, как дубину, свою ручищу со страшным кулаком.

   В рядах китайских моряков раздался возглас, на этот раз на французском языке:

   - Эй, Порник! Видишь штуку? Хочешь, чтобы я поставил хорошую припарку на эту физиономию?

   - Молчи! - отвечал с достоинством спрошенный. - Прежде всего, ты не имеешь права говорить так с твоим командиром, а затем - ты не знаешь, как следует говорить со штатскими. Слушайся старших, молодец, и извлекай из того пользу себе, тогда получишь и повышение!

   - Извините, командир, но так как дело в том, чтобы превратить эту физию в печеное яблоко.

   - Ну, будет с вас вашей китайщины! - прервал Том это маленькое объяснение. - Я начинаю: раз, два...

   - Хорошо! Тебе, конечно, не жаль твоей дрянной физиономии, и я в две секунды и в три приема придам ей иной вид, которым ты останешься доволен- Ну, защищайся, - я иду в атаку: раз! два!.. три!..

   Сказав последнее слово, китайский моряк сделал шаг вперед к своему противнику и кулаком правой руки, вытянутой плавно, как пружина, влепил ему такой удар между глаз, что тот, упав, покатился на мостовую.

   Потом, обведя окружавшую его толпу спокойным взглядом, как будто ничего особенного не случилось, победитель сказал:

   - С этим покончено. Теперь чья очередь? Единодушные аплодисменты были ему ответом со стороны уличных зевак: решительность и сила моряка мгновенно расположили их в его пользу.

   - Никому более не угодно? - продолжал китайский моряк. - Ну, так значит, все довольны? И отлично! Привет честной компании!

   И повернувшись к своим, он произнес:

   - Ну, ребята, пора домой! Вперед! Марш!

   И матросы в прежнем стройном порядке зашагали за своим старшим. Крики "ура" и "браво" раздались им вслед и сопровождали их до самого судна. Теперь симпатии были всецело на стороне китайцев.

   Читатель, конечно, узнал уже в матросе, который желал поставить "хорошую припарку" Тому и получил за то выговор от старшего, знакомого нам кавалера, провансальца Мариуса Данео, врага жандармов, а в командире - знаменитого Порника из Дуарнене, противника всех флотских офицеров, которому судьба, в горькую насмешку, дала как раз эту должность на борту "Иена".

   Каким же образом эти бравые молодцы, которых мы знали в Новой Каледонии, очутились на военном китайском судне? Дальнейший наш рассказ объяснит читателям эту неожиданность

   В то время как эта замечательная в своем роде сцена совершалась на улице, - на китайском броненосце, в командирской каюте, происходила другая, совсем непохожая на только что описанную... Чтобы читателям было понятно, о чем пойдет речь Дальше, нам надо вернуться немного назад - к моменту пушечного выстрела, возвестившего о бегстве из пенитенциарного заведения четырех китайцев.

   Читатели помнят, что вместе с китайцами бежали и приставленные к ним для наблюдения моряки, а также Эдмон Бартес бывший главный кассир дома Прево-Лемер, осужденный и сосланный за преступление, в котором не был повинен.

   В ту бурную ночь неизвестное судно, несмотря на бурю, подошло к берегам Новой Каледонии и так удачно остановилось за мысом большого острова, что совершенно избежало электрических огней "Бдительного", делавшего свой обычный ночной осмотр берегов Ну, где помещалось пенитенциарное заведение.

   Это неизвестное судно и был "Иен". Построенный в Америке по заказу Поклонников Теней, броненосец имел экипаж из опытных американских моряков, с которыми заключен был контракт на три месяца плавания за очень щедрое жалованье. Во главе экипажа стоял ловкий капитан, также американец, хорошо знающий все группы островов Тихого океана. Действительным командиром "Иена" был, однако, не он, а Ли Юнг, один из ближайших сподвижников Короля Смерти, а его помощником - Ли Ванг; первый из них имел звание контр-адмирала китайского флота, второй - капитана.

   До устройства французами арсенала в Фу-Чеу и создания ими настоящего флота у китайских императоров не было ничего в подобном роде, и они должны были довольствоваться по части морского дела услугами пиратов. Последние, как мы уже знаем, извлекали из своих услуг огромные выгоды, а их глава даже получил от императрицы Нан Ли титул "короля морей и рек". Только с организацией настоящего морского дела этот титул оказался лишним, так как морская школа в Фу-Чеу стала выпускать настоящих моряков для недавно возникшего китайского флота. Тем не менее Кванг продолжал еще раздавать чины и повышения своим соратникам, которые, по издавна заведенному в Китайской империи обычаю, вписывались в ее "Желтую книгу". Таким-то образом сподвижники Кванга получили свои чины. Впрочем, Ли Юнг и Ли Ванг были допущены к исполнению своих обязанностей на "Иене" только после того, как основательно ознакомились со сложным механизмом судна и с искусством обращаться с его электрическим аппаратом. После этого они приняли "Иен" под команду и с наемным экипажем из американцев пустились в плавание для освобождения Кванга из неволи-Достигнув Новой Каледонии, "Иен" в течение почти пяти дней крейсировал в водах острова, едва показываясь на горизонте. Но всякий раз, как наступала ночь, он немного приближался к острову и пускал несколько ракет, которые незнакомый с положением дел мог принять за падающие звезды. Число этих ракет удваивалось с каждой ночью - чтобы те, кому адресованы были сигналы, не приняли их за что-нибудь случайное. Кроме того, Кванг был еще за месяц до бегства предупрежден шифрованным письмом, которое он получил через банкира, выдававшего ему деньги от общества Поклонников Теней. В этом письме говорилось, между прочим, и о вышеупомянутых сигналах, которые должно было давать судно, должное освободить его, и о том, чтобы в первую же ночь, когда заключенные увидят сигналы, они ответили бы на них чем-нибудь подобным, не возбуждая, конечно, подозрения стражи: это будет означать, что бегство должно совершиться в третью ночь после той, когда замечены были сигналы. "Иен" тогда приблизится к восточному мысу острова Ну и пошлет шлюпку для принятия бежавших.

   Все осуществилось так, как было рассчитано, но буря, разыгравшаяся как раз в назначенную для бегства ночь, грозила разрушить все планы! Необходимо было действовать быстро и смело, тем более что "Иен" с минуты на минуту мог быть отброшен к страшным рифам у берегов острова, где потерпел бы неминуемое крушение.

   По команде Ли Юнга с "Иена" была спущена шлюпка с шестнадцатью дюжими гребцами, которая и двинулась на выручку заключенных. Двадцать раз она пыталась приблизиться к острову Ну, но всякий раз волны отбрасывали ее. Наконец усилия гребцов преодолели ярость волн, шлюпке удалось обогнуть восточную оконечность острова и достигнуть небольшой бухты, защищаемой от бурных порывов ветра скалами, которые в то же время укрывали ее и от огней "Бдительного".

  

   Мы уже знаем, что Бартес, предупрежденный Порником, несмотря на двух часовых, пробрался к домику Фо, где было назначено свидание заключенных перед побегом. Но он явился сюда не один: невдалеке от домика он неожиданно увидел фигуру какого-то человека, неясно вырисовывавшуюся в темноте, и услышал голос, показавшийся ему знакомым:

   - Не бойтесь, господин Бартес: это я, Кролик, помните? Бартес узнал своего недавнего товарища по заключению, который татуировал ему руку, и с удивлением спросил:

   - Что ты тут делаешь? Только говори как можно тише, - прибавил он, - часовые в пятидесяти метрах отсюда.

   - Не бойтесь, они не услышат нас: ветер дует в противоположную сторону... А что я тут делаю, это можно объяснить в нескольких словах: жду вас, чтобы сказать вам: "возьмите меня с собой".

   - Куда это?

   - Туда, куда вы отправляетесь.

   - А если тебя не захотят там?..

   - Ну, что же делать! Пожалею, конечно, и буду искать нового случая вырваться отсюда, но добрых людей во всяком случае не выдам, если бы они и не оказались добрыми ко мне.

   - Ну ладно! - решил Бартес. - Ступай за мной и молчи! Да без малейшего шума"

   И они стали осторожно пробираться через кустарники к домику Фо, боясь света ежеминутных молний, который мог выдать их. Через несколько минут оба добрались до него и вошли в жилище старого китайца, где были в сборе уже все, то есть четыре китайца и четверо их товарищей-наблюдателей.

   Фо даже не обратил внимания на новое лицо, явившееся с Бартесом, не интересуясь, по-видимому, ничем посторонним, кроме предстоявшего бегства. Комната слабо освещалась ночником, который при малейшей тревоге в одну секунду можно было погасить, и все общество было занято чаепитием. Это занятие было далеко не лишним ввиду предстоявшей борьбы с морем, которое могло захлестнуть их своими ярыми волнами, прежде чем они попадут на ожидавшее их судно.

   Теперь беглецы ждали лишь прохода патруля, который делал обход в час ночи, сменяя солдат, выставленных у домиков заключенных, после чего готовы были навсегда уйти из своего заключения.

   Вместе с прочими был и Ланжале Парижанин - тот самый Ланжале, который был подкуплен Гроляром, присланным из Парижа на помощь генеральному прокурору. Здесь скажем, что товарищи ничего не знали о его тайном уговоре с парижским сыщиком и продолжали относиться к нему по-прежнему, то есть по-приятельски, откровенно и прямодушно. И совесть нисколько не упрекала Ланжале за сделку с сыщиком, которому он обязался предавать, по мере возможности, своих товарищей и друзей. Он серьезно смотрел на свой договор с Гроляром. Он дал уговорить себя потому только, что не находил нужным отвечать так резко, как отвечали его товарищи, и, кроме того, его интересовала личность полицейского из Парижа, который, помимо уговора, мог быть полезен ему и чем-нибудь другим. Словом, как более цивилизованный человек, он привык поступать в подобных случаях дипломатично и осмотрительно, а не идти напролом, как медведь, с которым он в шутку сравнивал иногда своих товарищей, любивших действовать слишком прямолинейно и грубо.

   "Повожусь с этим Гроляром, - говорил он себе, - повожу его за нос, посмотрю, что можно будет извлечь из него, а затем и побоку старого плута! -"

   Сразу же после знакомства с парижским гостем, выдававшим себя, как мы знаем, за крупного капиталиста из Бордо, Ланжале рассудил о нем так:

   "Я не обязан держать свое слово по отношению к этому господину, планов которого я не знаю, хотя ясно, что они не на пользу наших друзей. Уменьшение четырехлетнего срока, который остается мне отбывать тут, освобождение от военной службы и деньги, если я соглашусь шпионить за друзьями, - все это доказывает, что тут дело нечисто. - И затем, как он узнал, что мы замышляем бегство?.. Во всяком случае я хорошо сделал, приняв его предложение, потому что, очевидно, у этого человека губа не дура, и он ни перед чем не остановится, если ему что-то будет мешать. Ответь я ему так, как ответили товарищи, - он мог бы, пожалуй, сменить нас всех, приставив к китайцам других, более удобных для него, чем мы, и тогда - прощай все, на что есть теперь надежда! Тяни прежнюю четырехлетнюю лямку!.. Нет, надо, пока что, хитрить! А когда мы вырвемся из этого острога - при первом же удобном случае предостерегу насчет этого субъекта папашу Фо!"

   Так провел бравый Парижанин опытного полицейского пройдоху, который уехал обратно в Париж, вполне уверенный, что наставил на путь истины генерального прокурора, предложив ему такой план для возвращения похищенной коронной драгоценности и дав ему в пособники такого человека, что теперь остается только ждать с закрытыми глазами самых блестящих результатов.

   Но вернемся к заключенным.

   С необыкновенным возбуждением услышали они удар колокола в пенитенциарном заведении, возвещавший час полуночи и вместе с тем приближение патруля, который должен был сменить караульных.

   - Гаси огонь! - сказал Фо Порнику.

   Ночник был потушен, и в домике воцарилась непроглядная темнота, сопровождаемая глубоким молчанием.

   Наконец патруль прошел, не заметив ничего подозрительного и два новых часовых успели уже обменяться обычным своим возгласом, жутко нарушавшим тишину ночи и однообразный вой бури:

   - Слуша-ай!

   Только спустя полчаса после этого Порник решил подать голос:

   - Дядя Фо, - произнес он почти шепотом, - не время ли?

   - Иди, милейший, - сказал старый китаец на прекрасном французском языке, - и будь осторожен!

   - Не бойся, - успокоил его Порник, - это Легроль и Тюрпен, они меня знают, и мы уже успели уговориться. Они просили только не забыть маленькой порции "птичьего молока" и пары галеток.

   - Все готово, - сказал китаец, - вот два мешка, в них по сто пиастров и все прочее, что тебе надо.

   - Ладно!

   - Ну, так ступай, сын мой, и да поможет тебе Великий Паньгу!

   Взяв мешки, Порник вышел из домика Фо на свою опасную экскурсию: предстояло пробраться к двум только что поставленным часовым и вручить им то, о чем накануне был разговор. Порник остерегся сообщить солдатам, что дело касается бегства из пенитенциарного заведения, - это было бы слишком рискованно, так как солдаты отказались бы тогда от всякой сделки; он сказал им только, что "папаша Фо" будет праздновать день своего рождения и по этому случаю пригласил к себе своих товарищей и компаньонов, а им предлагает по сто пиастров, чтобы они не слишком обращали внимание на праздничный шум в его домике.

   Часовые охотно согласились на подарки и на предложение; при этом они прибавили, что им необходимо будет "птичье молоко", которое они примут в кружках, предназначенных для лимонада, - на тот случай, если китайцы неожиданно будут инспектированы среди их праздника; тогда часовым будет чем оправдаться в неисправности по службе: в их лимонад подмешали, очевидно, усыпительный порошок, от которого и сморил их сон. Этим способом они избегнут пятнадцатисуточного ареста, назначаемого полковником и обыкновенно удваиваемого генералом.

   Мы уже знаем, что эта идея оказалась спасительной для бедняг, поддавшихся звону золотых пиастров и не помышлявших о бегстве заключенных, за которое им грозил военный суд.

   Через несколько минут Порник вернулся в домик Фо, потирая руки с видом человека, вполне успевшего в том, что нужно было сделать.

   - Ну, друзья мои, - сказал он, - теперь поторопимся оставить эти злачные места, потому что служивые, с которыми я сейчас разговаривал, могут накрыть нас на том, о чем они не догадываются: ожидая праздничного шума и слыша вместо него одно мертвое безмолвие, они могут прийти посмотреть, в чем дело, а это будет очень неудобно для нас!

   - Порник прав! - сказал Пюжоль, один из товарищей-наблюдателей. - Надо ковать железо, пока горячо.

   - Ну, так вперед! - скомандовал Порник, заметив знак, поданный старым Фо, в котором никто из них не подозревал страшного Кванга, об удивительных подвигах которого им иногда рассказывали три другие китайца.

   Чтобы не выходить через дверь, которую нарочно заперли изнутри, заключенные ушли из домика через отверстие в задней стене, накануне проделанное для этой цели и тщательно замаскированное палками бамбука, которые были вынуты из стены. Затем все они тихо двинулись к берегу, сулившему им или свободу, или гибель в волнах бушевавшего моря.

  

   Ночь была такая, какие бывают только в тропиках, - темная до того, что беглецы не могли видеть даже друг друга, и каждый из них должен был идти ощупью, протянув руки вперед. Особенно трудно стало идти, когда они вошли в густую высокую траву, похожую скорее на кустарник: они решительно не могли сообразить, в какую сторону следует взять, чтобы достигнуть моря, тем более что рев урагана совершенно заглушал шум волн, который при других обстоятельствах мог бы служить им указателем. Бартес взял тогда на себя труд указывать дорогу товарищам. Пользуясь некоторой свободой сравнительно с другими заключенными, он исходил остров Ну вдоль и поперек и, между прочим, отлично знал бухту Пальм, в которой по целым часам удил рыбу. Таким образом он лучше, чем кто-либо другой, мог вести товарищей по трудной и опасной дороге.

   - Ложитесь в траву! - вдруг скомандовал он, первым бросаясь на землю.

   Едва все успели последовать его примеру, как яркая полоса электрического света выхватила из тьмы место, где они стояли обнаруживая все малейшие подробности местности. Замешкайся беглецы хоть немного исполнить приказание Бартеса, - они были бы замечены с палубы "Бдительного", и дело их было бы проиграно!

   "Иен" со своей шлюпкой находился под прикрытием скалы и потому не мог быть замечен "Бдительным". Но каким образом группа, состоявшая из десяти человек, через каждые пять минут освещаемая электрическими огнями и двигаясь наугад, осталась незамеченной ни фрегатом, ни часовыми, посты которых были размещены в разных направлениях, - этого не мог бы объяснить никто, ограничившись стереотипной фразой: "сама судьба покровительствовала им!"

   Неожиданный луч света принес даже пользу беглецам: он указал им дорогу к морю!

   - Возьмите друг друга за руки, - сказал Бартес, - и бегите за мной!

   Все поступили согласно приказанию и пошли за ним с такой быстротой, на какую только были способны. Ураган заглушал их голоса и шаги, и в этом отношении они могли быть спокойны.

   Луч электрического света еще раз осветил их, но они опять скрылись от него в густой траве. На этот раз при его свете Бартес мог убедиться, что они не сбились с дороги: он заметил знакомую верхушку скалы в бухте Пальм, к которой они направлялись.

   Вдруг позади беглецов раздался шум чьих-то тяжелых шагов, точно кто гнался за ними, стараясь настигнуть.

   - Ложитесь в траву и молчите! - скомандовал Бартес. Но в это самое мгновение две сильные, тяжелые руки опустились на его плечи, и он в отчаянии воскликнул: - Пропало все! Спасайся кто может!.

   Но тут третий луч электрического света, прорезав мрак, объяснил беглецам причину тревоги. В этом было их спасение: иначе, бросившись врассыпную, они неминуемо наткнулись бы на расставленных там и здесь часовых и все, один за другим, были бы переловлены! Виновником тревоги оказалась огромная собака из породы догов, которых пенитенциарное заведение держало по несколько штук, выпуская их по ночам рыскать по всем направлениям и искать подозрительных людей. Когда дог настигал кого-нибудь, он сваливал человека с ног своими сильными лапами и крепко держал его под собой, подавая сигнал о находке оглушительным лаем...

   На этот раз, однако, огромная собака не выказывала никаких враждебных намерений. Это был четвероногий приятель

   Бартеса Неро, которого молодой человек давно приручил подачками и ласковым обращением. Неро узнал своего друга и не стал лаять, а только прыгал вокруг него, радуясь встрече.

   Опомнившись от испуга, беглецы продолжали свой путь к морю и в скором времени оказались на берегу.

   - Эй, шлюпку! - закричал Порник по приказанию Фо.

   - Кто идет? - раздался вопрос по-английски.

   - Иен и Кванг! - подал Порник условленный пароль

   - Садитесь! - был ответ со шлюпки.

   В минуту все были на своих местах. Неро тоже вскочил в шлюпку, заняв место возле Бартеса, а когда матросы вздумали гнать его на берег, он оскалил зубы и начал так грозно рычать, что никто не решился насильно прогнать его. Однако американец-офицер настаивал на том, чтобы собака была удалена со шлюпки; тогда Бартес задал всем вопрос:

   - Кто здесь хозяин?

   - Везде, где находится Кванг, - сказал один из китайцев, - он один хозяин.

   - Кванг?! - спросил изумленный Бартес и вдруг, обернувшись, увидел, что все китайцы пали на колени перед Фо и целуют ему ноги.

   - Да, это он, Кванг, властитель острова Иена, великий мандарин с аметистовым шариком, глава Поклонников Теней, король рек и морей китайских и наш полновластный владыка и повелитель!

   - Как? Так это вы, мой друг?! - воскликнул пораженный такой неожиданностью Бартес, не зная, верить ли ему своим ушам.

   - Да, сын мой! - отвечал старый Фо. - Это я, который стоит на равной ноге с императрицей и принцем-регентом Китая и которого твои соотечественники послали в ссылку вместе с убийцами и ворами! Но я отомщу за себя! Ты можешь оставить при себе своего Неро: он, без сомнения, будет более верен тебе и более благодарен, чем люда

   Когда затем Бартес с почтительным волнением стал пожимать ему руки, Фо нежно привлек его к себе и вполголоса сказал:

   - Ты также, сын мой, можешь теперь отомстить за себя: все мое могущество и богатство в твоем распоряжении.

   При этих словах, так просто и твердо сказанных, безграничная радость овладела сердцем Бартеса: не жил ли он только для того в этом мире, чтобы осуществить свои желания, свои мечты - отомстить за себя и за несчастного отца своего, которого враги вогнали в преждевременную могилу несправедливостью и жестокостью!

   Между тем раздалась команда, и шлюпка двинулась в путь. Подхваченная пенящимися волнами, которые бушевали у подножия скалы, служившей ей защитой от непогоды и огней "Бдительного", она быстро вышла в открытое море; опытный американец-офицер сумел избежать всех опасностей, и скоро она была уже у борта "Иена".

   Тут нужно было особое умение и чрезвычайная осторожность, чтобы подойти к броненосцу и поднять на него пассажиров: при малейшей оплошности шлюпка могла так сильно удариться о его борт, что все ее пассажиры в одно мгновение могли быть выброшены в море и погибнуть в его бушующих волнах.

   Но американский моряк был знаток своего дела, и все обошлось благополучно: шлюпка без сильных толчков причалила к "Иену" и все находившиеся в ней один за другим взошли на его палубу.

   Все были спасены, и всех охватило чувство радости и удовлетворения. Уолтер Дигби, американский капитан и командир "Иена", приветствовал Кванга и повел его в назначенные для него покои в задней части судна. Прочие беглецы также были размещены в комфортабельных каютах, которые давно ожидали их.

   Кролик, никогда не видевший ничего подобного на своем веку, сидя постоянно в грязных тюремных помещениях, наивно удивлялся такому вниманию к своей особе; закурив трубку и сев на прекрасный диван, бывший к его услугам, он сказал самому себе:

   - Этот бравый старик Фо оказался важной особой, черт возьми, и вот я теперь, по милости его, почти буржуа! Теперь я могу не бояться жандармов и жить себе потихоньку да помаленьку, благо в карманах у меня кое-что звенит!

  

   Вечером на следующий день, после отдыха и сна, Фо позвал к себе Эдмона Бартеса. - Садись, сын мой, - сказал молодому человеку Кванг, - и выслушай внимательно то, что я хочу сказать тебе... Хотя ты смотрел на меня в стране нашего общего заключения как на обыкновенного преступника, осужденного законами твоего отечества, но, клянусь Небом, брат родной не мог бы сделать того, что ты для меня сделал! Ты ухаживал за мной с преданностью и деликатностью, каких нельзя было ожидать от чужого человека и притом иноземца. Ты спас мне, стоявшему на краю могилы, жизнь... Короче, ты обращался со мной так, как истинный сын со своим отцом! И я тогда же в душе своей стал считать тебя своим сыном. Теперь я желаю усыновить тебя формально, согласно обычаям моей родины. У нас в Китае усыновление не есть один только юридический акт, как в вашей стране: у нас воля усыновляющего, освящаемая обрядами религиозными и гражданскими, дает, по нашим верованиям, усыновляемому звание действительного сына, сына крови и наследника предков. По воле Всемогущего Паньгу, усыновленный, свободно выбранный усыновителем и сердечно любимый им, должен быть почитаем в семействе наравне с отцом; он один совершает церемонии поминовения в честь предков на домашнем алтаре. У меня нет наследника, которому я мог бы передать свое имя и состояние. Итак, будь им ты, займи пустое место за домашним очагом старого Цин Ноан Фо, носи его имя и пользуйся его могуществом, когда его не станет! Не откажи мне в моем желании, если хочешь, чтобы последние дни, которые остается мне провести на земле, были для меня светлы и легки и чтобы я ушел удовлетворенный в страну судеб!

   По мере того как старый китаец говорил, его фигура распрямлялась, глаза сверкали воодушевлением; он походил на пророка, который говорил от имени высших существ, и Бартес, невольно чувствовавший себя возбужденным, понимал теперь влияние этого человека на миллионы верующих, которыми он повелевал безгранично и которые по одному мановению его руки беззаветно жертвовали своей жизнью.

   - Соглашайся, сын мой, принять мое предложение, - продолжал Кванг, - и ни один властелин земной не сравняется тогда с тобой в могуществе! Все они, эти властелины, повелевают только телами своих подданных, а ты будешь иметь в своем распоряжении души и сердца! В день, который должен наступить, ты сделаешься главой всех древневерующих, отвергнувших Будду, этого индусского бога, навязанного Китаю, и сохранивших в чистоте религию первых времен на земле; ты будешь Квангом, то есть лицом, почти равным самому Сыну Неба, ибо никто не знает числа Поклонников Теней, которые могут найтись и во Дворце императора, и даже между членами его семейства... Ты будешь царем смерти и владыкой жизни!

   Обратившись сначала исключительно к сердцу молодого человека, Фо затронул наконец и его честолюбие, эту страсть, одинаково свойственную и высокоинтеллектуальным натурам, и Узким, ограниченным умам, одинаково жаждущим владеть тем, в чем судьба отказала им в силу разных причин и житейских обстоятельств.

   Слушая своего старого друга, Бартес был глубоко изумлен предложением, о котором он никогда и не помышлял и которое никогда даже не представлялось его воображению. Но несмотря на свое изумление, он имел возможность здраво обдумать то, что ему предлагалось, взвесив все его стороны, выгодные и невыгодные, все за и против, которые оно могло вызвать... Предоставленный одним своим силам, на что он может надеяться во Франции? На одно лишь то, что его снова сошлют в Новую Каледонию, если арестуют, как бежавшего из ссылки преступника. После смерти отца у него не осталось более ни одного родственника, а что касается друзей, то, исключая старого маркиза Коэлло и Гастона де Ла Жонкьера, на которых он, пожалуй, может рассчитывать, все прочие, столь многочисленные до его несчастья, поспешили его забыть; многие даже стали притворяться, что никогда не были знакомы с ним!.. Он с горечью вспомнил, как двое или трое из таких господ, считавшихся горячими его друзьями, вдруг, когда над его головой разразилась катастрофа, бесцеремонно отвернулись от него, забыв не только денежные одолжения, которые делались им, но и отрицая свое знакомство "с плутом подобного рода""

   "Мне ничего не остается, - сказал он самому себе, - как переменить кожу: Бартес должен исчезнуть! Небо посылает мне благодеяние, которым я могу прекрасно воспользоваться, так как оно дает мне средства открыть действительных преступников, соединившихся для того, чтобы погубить меня... О, они дорого заплатят за смерть моего отца и за мое бесчестье! Все будет приведено им на память, все они должны будут припомнить! Даю честное слово, что иначе и быть не может и не будет!"

   - Ты колеблешься? - вдруг задал ему вопрос старый китаец, все время не сводивший глаз со своего собеседника.

   - Нет, отец мой, - искренне ответил Бартес. - Я с живейшей благодарностью принимаю ваше предложение, которое должно соединить нас неразрывными узами! С этого дня мы - отец и сын, если вы этого желаете, более даже близкие, чем многие действительные отцы и сыновья!

   Кванг не мог удержать радостного вскрика и прижал к своей груди молодого человека, на которого он смотрел теперь как на своего настоящего сына. Потом, поднявшись с места, он ударил в гонг, что было сигналом к появлению Ли Юнга и Ли Ванга, сопровождаемых другими китайцами и тремя товарищами Фо по заключению.

   Он сообщил им о своем намерении и согласии Бартеса, что всех их крайне обрадовало, потом прибавил, что в этот же вечер желает совершить обряд усыновления.

   Обряд был совершен при свете огней, зажженных с четырех сторон домашнего алтаря, которые должны были представлять четыре стороны Паньгу, Вечного Божества, никем не сотворенного, всегда существовавшего и существующего, не имеющего ни начала, ни конца и сотворившего Вселенную единой своей волей

   Кванг разделил с Бартесом небольшой хлебец из риса, поднес к его губам бокал с особенным напитком, предварительно отпив немного из него сам, и произнес следующую торжественную речь:

   - Эта пища, посвященная Великому Паньгу, да образует в наших двух телах одну кровь! Я, Цин Ноан Фо, верховный владетель острова Иена, великий глава Поклонников Теней, объявляю своим сыном предстоящего здесь Эдмона Бартеса под именем Цин Ноан Шунга, властителя Иена, дабы он продолжал мой род до скончания веков и дабы совершал погребальные церемонии как на моей будущей могиле, так и на могилах моих предков - для их вечного успокоения и счастия в обители судеб!

   Все это было произнесено три раза, после чего обряд усыновления был окончен. С этих пор, по китайским законам и обычаям, Бартес стал действительным сыном Фо и наследовал все его состояние. Затем был составлен акт усыновления, на котором подписались все присутствовавшие и который целиком внесли в книгу "Иена", где его скрепил своей подписью американец командир броненосца. В заключение Кванг раздал своим новым приближенным разные звания и чины.

   Бартес получил степень мандарина с аметистовым шариком, что равнялось званию адмирала, которому подчинены были все речные и морские джонки. Порник был награжден званием мандарина с голубым шариком, с чином лейтенанта на борте "Иена". Прочие два его товарища были внесены в число мандаринов низшего класса, с белыми шариками и с званием вторых лейтенантов судна. Ланжале, не бывший прежде моряком, получил чин, соответствующий капитану сухопутных войск.

   Фо никого не хотел забыть своими милостями и вспомнил даже о Кролике, но Бартес воспротивился тому, чтобы и он получил какое-либо звание или чин, так как он был сослан за уголовное преступление, пятнающее честь. Наградить и его чином значило бы признать его равным всем прочим, сосланным не за бесчестные проступки, а единственно за проступки против субординации.

   Фо принял во внимание возражение своего сына и наследника и ограничился для Кролика денежной наградой.

  

   Кролик был не совсем дурным человеком. Если бы хорошенько разобрать все обстоятельства его жизни, то оказалось бы, что каприз судьбы, одних заставляющей родиться в раззолоченных палатах, а других - в какой-нибудь лачуге с продырявленной крышей, гораздо более был виноват в случайностях жизни этого человека, чем его собственная воля.

   Он был сын бродячих фокусников, родился, что называется, на большой дороге и никогда не знал другого имени, кроме как Кролик. Восемнадцатилетним юношей он уже принимал участие в представлениях на сцене, фигурируя рядом с прекрасной Фатимой, фавориткой марокканского султана, или с тюленем, обитателем полярных морей, или, наконец, с дикарем Огненной Земли, сплошь покрытым шерстью, который "удостоился особенного внимания его величества короля прусского и был предметом глубокого уважения господ ученых медицинской академии".

   Однажды его хозяин, к которому он поступил после смерти родителей, давал представления в глухой провинции, усеянной множеством мелких деревень, расположенных недалеко друг от друга. Был праздник, и сбор получился очень хороший. Сосчитав заработанное, фокусник увидел себя обладателем ста шестидесяти франков, в числе которых оказалось, однако, мелкой фальшивой монеты франков на двадцать; она была очень искусно подделана, и малоопытный человек едва ли сумел бы отличить ее от настоящей.

   Хозяин Кролика был раздосадован и долго бранился. Очевидно, глухая провинция изобиловала фальшивомонетчиками, которые сбывали свой товар кому придется, лишь бы только сбыть. Наконец он успокоился и послал Кролика сделать различные покупки у торговцев съестными припасами, дав ему для расплаты все свои фальшивые деньги. И вот булочник, мясник и тому подобные господа получили в уплату от Кролика поддельные сантимы и франки, а фокусники, довольные, в тот же день оставили изобретательную глухую провинцию...

   К несчастью, фальшивомонетчики не их одних снабдили своим товаром: сказалось, что почти никто из торговцев не избежал той же участи, так что в общей сложности их убыток доходил до пятисот франков! Стали доискиваться, кто последний делал у них закупки, и припомнили, что последним был Кролик, член труппы фокусников. Дали знать начальству, которое немедленно послало жандармов в погоню за ними.

   Фокусники были остановлены... Чуя беду, хозяин труппы отпирался ото всего, говоря, что ничего не знает, так что, в конце концов, вся ответственность пала на одного Кролика.

   Его обвинили даже в злостном намерении погубить своего патрона и заключили в тюрьму, где он должен был высидеть полгода, прежде чем предстать перед судом. И все потому, что он говорил одну правду, то