Гейнце Николай Эдуардович - Князь Тавриды

ообразны, что вопрос, поставленный категорически: "Счастливы ли они?" - поставит их невольно в тупик.

   - С одной стороны, пожалуй, и да, а с другой, оно конечно... Живем ничего, ожидаем лучшего...

   Вот ответ, который вы получите от них, после некоторого раздумья.

   Да и что такое счастье?

   Понятие относительное, но все же... человек может быть и даже должен быть счастлив, хотя мгновеньями.

   Если человеку, вообще, не суждено сказать на земле: я счастлив, то ему, по крайней мере, дается возможность сказать: я был счастлив. И это уже большое утешение.

   Была ли хоть так счастлива Анна Филатьевна?

   С одной стороны, пожалуй, и да... а с другой, оно, конечно...

   Эта именно, или вроде этой фраза сложилась в уме лежавшей с закрытыми глазами Галочкиной, после долгого раздумья над вопросом: была ли она счастлива?

   И действительно, с одной стороны ее жизнь катилась довольно ровно.

   Первые годы муж служил. На часть ее денег они купили себе тогда домик. Виктор Сергеевич, впрочем, запивал и во хмелю был крут; Анне Филатьевне приходилось выносить довольно значительные потасовки... Анна Филатьевна терпела, потому трезвый он был хороший человек... Первого ребенка она выкинула, свалилась с лестницы в погреб и выкинула. После того было еще четверо детей - три мальчика и одна девочка, и все они умирали, не дожив до году, только последняя девочка жила до семи лет... жила бы и до сих пор, здоровая была такая, да ее забодала корова. Больше детей у нее не было.

   "Дети - Божье благословение!.. - вспоминалось Галочкиной, - значит на их доме благословения нет..."

   "Скажется, как и когда, а скажется..." - снова лезли ей в голову слова Анфисы.

   Она вернулась к своим воспоминаниям.

   Вскоре после смерти девочки муж стал прихварывать и вышел в отставку... На службе он скопил деньжонок, так что вместе с оставшеюся у нее частью капитала образовалась довольно солидная сумма.

   Виктор Сергеевич стал отдавать деньги в рост.

   Дела пошли ходко.

   Все окрестное неимущее население Васильевского острова полезло за деньгами к "Галке", как попросту называли Галочкина.

   Вслед за мужем и у Анны Филатьевны развилась страсть к стяжанию, к скопидомству, к накоплению богатств.

   В этом смысле они были удовлетворены.

   Доходы с каждым годом росли.

   Две комнаты дома, отведенные под кладовые, были полны всякого рода скарбом, принесенным в качестве заклада; тут были и меховые шубы, и высокие смазные сапоги, каждая вещь была под нумером.

   Книги вел сам Виктор Сергеевич.

   В комоде, стоявшем в той же кладовой, пять ящиков были наполнены золотыми и серебряными вещами, тоже занумерованными.

   Проценты брались большие.

   Бедность ведь и терпелива, и податлива.

   Дом Галочкиных был полной чашей.

   Они сладко ели и мягко спали.

   "Но в этом ли счастье?" - задумалась Анна Филатьевна.

   "Нет, не в этом!" - решила она мысленно.

   Виктор Сергеевич изредка продолжал запивать и расхварывался все сильнее. Наконец слег.

   "Теперь он умер..." - вспомнилось ей вчерашнее.

   Монотонное чтение псалтыря снова явственно доносилось до ее ушей из соседних комнат.

   Она теперь одна, во всеми накопленными богатствами...

   К чему они ей?

   Ведь и у солдатика, о котором рассказывала Анфиса, было богатство - пятьсот рублей.

   Его деньги, как и ее, были нажиты не трудами праведными, а это ведь...

   "Скажется, как и когда, а скажется", - снова прозвучала в ее ушах фраза Анфисы.

   Он обидел младенца-сироту, а она...

   Анна Филатьевна вспомнила со всеми ужасающими душу подробностями появление в Несвицком Степана Сидорова, искушение, которому он подверг ее... Страшную ночь родов княгини Зинаиды Сергеевны... Подмена ребенка...

   Руки ее похолодели.

   Ей показалось, что она и теперь держит в руках переданный трупик девочки.

   Это ощущение холода мертвого тела как-то страшно соединилось с ощущением, испытанным ею вчера, при прикосновении рукой ко лбу мертвого мужа.

   Она вся задрожала и как-то съежилась под пестрым одеялом.

   "Легче будет ему, да обесится жернов осельный на вые его и потонет в пучине морской, - припомнились ей вдруг слова Анфисы. - вот что ожидает того, кто обидит единого из малых сих".

   А она обидела.

   Накинет бес петлю... Тянет, тянет, да и дотянет до геенны... А у нее разве на шее не такая же петля?..

   Вчера умер муж, завтра может умереть и она.

   Все под Богом ходим!

   А каково предстать на суде Всевышнего, так, без покаяния... Не даст Господь покаяться, как вдруг призовет.

   Анна Филатьевна вспомнила, что Виктор Сергеевич умер без покаяния.

   Она не раз говорила ему намеками, стороной, чтобы он исповедался, да приобщился... Куда тебе... сердился... Ты что меня раньше времени хоронишь... Она, бывало, и замолчит... А вот теперь вдруг и нет его...

   Не допустил Господь до покаяния.

   Тоже ведь бедняков да сирот обижал - "малых сих".

   Там, в кладовой, на стенах, в узлах и в комоде все слезы бедняков да сирот хранятся... Каждая вещь может кровавым потом нажита да горючими слезами облита, прежде чем сюда принесена! Так-то! Все за это самое...

   Такие отрывочные мысли бродили в голове Анны Филатьевны.

   Мерное чтение псалтыря при каждом возвышении голоса читальщика доносилось, между тем, явственно до ее ушей.

   "Что же делать? Что же делать?" - мысленно, со страхом задавала она себе вопросы.

   Она открыла глаза и обвела вокруг себя беспомощным взглядом.

   Этот взгляд остановился на киоте с образами.

   Кроткие лики Спасителя, Божьей Матери и святых угодников глядели на нее, освещенные красноватым отблеском чуть теплившейся лампады.

   Вдруг Анну Филатьевну осенила мысль.

   Она вскочила с постели и, как была, в одной рубашке, босая упала ниц на голый пол перед киотой.

   Она молилась.

   Сначала молитвенные помыслы перебивали, как это всегда бывает, другие мирские мысли, но потом, когда силою воли она принудила себя сосредоточиться, ей почудилось, что она не молится, а беседует с добрыми друзьями, готовыми прийти к ней на помощь, посоветовать, выручить из беды, разделить тяжесть горя.

   Тяжесть, лежавшая на ее груди, стала, как будто, подниматься кверху, вот подошла к самому горлу.

   Анна Филатьевна залилась слезами.

   Это были великие слезы примирения с Богом, примирения со своей собственной совестью.

   Долго еще горячо и усердно молилась Анна Филатьевна.

   Наконец, она встала с колен и присела на край кровати.

   Лицо ее за ночь, как будто, похудело и казалось каким-то просветленным.

   Скрипнула дверь, полуотворилась и в ней показалась голова Анфисы.

   - Встали, матушка родимая, одевайтесь да выходите, болезная, гробовщик пришел.

   - Сейчас! - отозвалась Анна Филатьевна и стала тревожно одеваться.

   Через четверть часа она уже окунулась в омут жизненной сутолоки.

  

  

   Совершенно оправившаяся Анна Филатьевна твердою походкой вошла в зал, где в переднем углу лежал покойный Виктор Сергеевич.

   Он почти не изменился, только черты исхудавшего за время болезни лица еще более обострились.

   Одет он был в его старый вице-мундир, три свечи горели по сторонам и у изголовья покойника.

   Анна Филатьевна опустилась на колени и с полчаса пролежала ниц лицом у самого стола, на котором лежало тело ее мужа.

   Она не плакала.

   Встав, она начала отдавать приказания и делать нужные распоряжения.

   К вечеру был принесен гроб и за вечерней панихидой в него положили тело.

   Все соседи, близкие и дальние, перебывали в доме, чтобы поклониться покойному.

   Большинство пришедших движимы были, впрочем, далеко не желанием отдать последний долг покойному, а любопытством, что происходит в том доме, ворота которого были почти постоянно на запоре, и в который только ходили по нужде, за деньгами.

   Весть, что умер "Галка-ростовщик", с быстротою молнии облетела весь Васильевский остров и вся беднота невольно встревожилась.

   - А вдруг Галчиха, - так звали Анну Филатьевну клиенты ее мужа, - вещи-то не отдаст, скажет муж брал, а я знать не знаю, ведать не ведаю.

   И они побежали смотреть, что делает Галчиха, чтобы вывести из ее наружности, настроения духа, как думает поступить.

   Такт, присущий последнему нищему, не позволял говорить о делах в присутствии покойника.

   Анна Филатьевна ходила по комнатам, распоряжалась, стояла на панихидах с сухими глазами, покойная, почти довольная.

   Так, по крайней мере, показалось некоторым.

   - Ишь, кремень-баба, слезы не проронит! - шептались в толпе, окружавшей гроб.

   - Пропали наши манатки, пропали...

   - У меня самовар... пять рублев стоил... полтинник дал... за полтинник пропадет, хороший самовар...

   - А у меня, родимые, салоп чернобурый, канаусом крытый, старый, оно говорить нечего, маменькин... - бормотала ветхая старушка, - а еще хороший, теплый-растеплый... Три рубля отвалил покойный, не тем будь помянут, царство ему небесное... Пропадет...

   - Вестимо пропадет... - утвердительно, тоже шепотом, решил чиновник в вице-мундире и пальто нараспашку. - У меня табакерка жалованная, отцовская, сто рублей ей цена... за пятнадцать... Ну, да я потягаюсь, до царицы дойду.

   - Мужчинам, вам хорошо, управу как раз найдете, - томно закатив глаза, тихим шепотом говорила молодящаяся дама с раскрашенным лицом и с подведенными глазами и бровями. - У меня браслет, покойный муж еще в женихах подарил, сувенир... С жемчугом... Как твои зубки, говорил покойный, - осклабилась дама беззубым ртом. - За три рубля... Пропадет...

   - Пропадет... - снова изрекал чиновник.

   - Ах, mon dieu... - восклицала дама.

   - Сапоги смазанные, намедни только и заложил за три гривны... Сама принимала, может отдаст... - заявлял какой-то оборванец. - Ужели пропадут... Сапоги первеющие... Пропадут...

   - Пропадут... - эхом шептал себе под нос чиновник.

   Таково, вместо молитвенного, было настроение окружавших гроб покойного Виктора Сергеевича.

   Как ни тихи были эти разговоры, но они достигали порой до ушей вдовы.

   Анна Филатьевна на них только как-то загадочно улыбалась.

   Ее улыбка, замеченная многими, еще более утверждала их к роковой догадке, что она не отдаст заложенные вещи.

   Большинство склонялось к мнению чиновника, все продолжавшего повторять, как заключение на раздававшееся кругом сетование:

   - Не отдаст!..

   - Придется тягаться... - решили многие.

   - Что тягаться... Ведь номерок и то своей рукой записал... Где-ж доказать... Квартальный им свой человек... Ишь перед вдовой рассыпается... Чувствует, что перепадет... Иродово племя...

   Местный квартальный надзиратель, доводившийся Анне Филатьевне кумом по последней дочери, действительно разговаривал с ней в это время, называя ее кумушкой.

   Это не ускользнуло от слуха окружающих.

   - Квартальный-то ейный кум.

   Эта фраза, сказанная кем-то, начала переходить из уст в уста.

   - Пиши пропало... решило большинство.

   - До царицы-дойду... потому жалованная... - ворчал чиновник.

   Панихида окончилась.

   Это была последняя панихида перед днем похорон.

   Отпевание тела состоялось на другой день, в церкви Смоленского кладбища.

   Анна Филатьевна купила могилу на одном из лучших мест кладбища, возле церкви.

   На вынос собралось также много народа, был и чиновник, хотевший дойти до царицы, и крашенная дама, и оборванец, заложивший сапоги.

   Были и приглашенные - знакомые соседи, с местным квартальным во главе.

   По окончании печального обряда, вдова стала оделять нищих...

   Милостыня, сверх ожидания, была очень щедрая...

   - На помин-то души муженька расщедрилась... да только вряд ли замолят... скаред был покойничек, не тем будь помянут, царство ему небесное, - вставляли лишь некоторые ядовитое замечание, узнав об обильной милостыне, розданной Анной Филатьевной.

   После погребения приглашенные поехали назад в дом, где был им предложен поминальный обед.

   Анна Филатьевна вышла с кладбища под руку с квартальным-надзирателем.

   - Задобрит, шабаш... пропадут... - шептали снова в толпе, при виде этой пары.

   - До царицы дойду... - ворчал чиновник.

   Наконец, кладбище опустело.

   Виновник всей этой тревоги остался один, под свеженасыпанном холмом.

   После поминального обеда, продолжавшегося до вечера, наконец, все провожавшие разошлись.

   Анна Филатьевна осталась вдвоем с Анфисой.

   Последняя занялась уборкой посуды и только управившись заметила, что Галочкина сидит у окна, не переменяя позы, в глубокой задумчивости.

   - Анна Филатьевна, матушка, Анна Филатьевна... - окликнула ее старушка.

   Та не отвечала.

   Анфиса подошла ближе и дотронулась до плеча сидевшей.

   - Анна Филатьевна...

   - А!.. Что?.. - точно очнувшись от сна, произнесла Галочкина.

   - С чего это вы так задумались... Все время молодец-молодцом были... на людях... когда не грех бы и покручиниться, а тут вдруг затуманились, ровно в столбняке сидите...

   - Ох, Анфисушка, столько дум, что и не передумаешь...

   - О чем, матушка, думать-то... Покойного не вернешь... Надо и без него жизнь доживать...

   - Доживать... Страшно...

   - И чего, матушка, страшиться...

   - Смерти, тоже также, без покаяния...

   - Да разве покойный-то... Как же вы, матушка, мне сказывали, что исповедался и он тайн святых принял...

   - Ох, Анфисушка, голубушка, обманула я тебя, грешная, ты в Невскую лавру помолиться пошла, к вечеру вернулась, я тебе и сказала, чтобы ты к нему не пошла его уговаривать.

   - Ахти, грех какой.

   - Сколько разов я сама его Христом Богом просила: "Исповедайся ты да приобщись", - слышать не хотел... - "Что ты меня спозаранку в гроб кладешь... еще поправлюсь... на спажинках отговею, сам, на ногах отговею..." Серчает, бывало, страсть...

   - Ахти, грех какой, ахти, грех какой... - продолжала качать головой Анфиса.

   - Грех, грех...

   Наступило молчание.

   Сумерки стали сгущаться. В комнате была полутьма.

   - Что же, матушка, очень-то убиваться о том, нищую-то братию ты сегодня как следует быть оделила - замолят за его грешную душеньку... Милостыня - тоже великое дело. Вклад сделай в церковь-то кладбищенскую... сорокоуст закажи... В Лавру тоже... помолятся отцы святые... - первая заговорила Анфиса.

   - Все сделаю, Анфисушка, все сделаю... - со слезами в голосе отвечала Анна Филатьевна.

   - Что, касаточка?

   - Я вот, матушка, по весне по святым местам пойду, может со мной какие жертвы угодникам Божиим пошлешь.

   - Вот что я, Анфисушка, надумала, - вдруг вскинула на нее глаза Анна Филатьевна. - С тобой по святым местам походить...

   - Оно что же, для души, ах, как пользительно...

   - Еще Господь Иисус Христос сказал: "Легче верблюду пройти сквозь игольные ущи, чем богатому войти в царствие Божие".

   - Я дом продам, Анфисушка, на что мне дом...

   - Продашь?.. - удивилась старуха.

   - Продам, Анфисушка, продам - и все деньги бедным раздам... Христовым именем с тобой пойду по святым местам.

   - И что ты, Анна Филатьевна, что-то несуразное толкуешь... Прости меня, Господи.

   Старуха перекрестилась.

   - Ничего нет тут, Анфисушка, несуразного... Это я еще на другой день смерти Виктора Сергеевича решила... Так и будет, ведь я нынче нищей-то братии пятьсот рублев раздала...

   - Пятьсот! Да в уме ли ты, матущка, такую-то уйму денег...

   - Куда они мне, все раздам...

   - Да с чего же ты это?

   - А помнишь, Анфисушка, намедни, как мужу-то умереть, ты мне рассказала про нищего солдатика.

   - Помню, расстроила только тебя...

   - Не расстроила, а совесть у меня зазрила в те поры... Страшно стало...

   - Не пойму я что-то! Что же тебе-то страшно?

   - А вот сейчас и поймешь, Анфисушка! Припомни, ты сказала, что нечистый этими деньгами на него петлю накинул, да и тянул, и дотянул до геенны огненной...

   - Сказала.

   - А мои-то деньги тоже мне на шею нечистым, прости Господи, петлей накинуты.

   - Господи Иисусе Христе... С нами крестная сила... - лепетала Анфиса, истово осеняя себя крестным знамением.

   - Слушай, Анфисушка, ты женщина праведная...

   - И, какая праведная, матушка...

   - Слушай и не перебивай, я тебе, как на духу, во всем откроюсь, тогда ты сама скажешь, что мне остаток своих дней не о мирском, а о небесном думать надо...

   Тихим шепотом, со всеми мельчайшими подробностями, рассказала Анна Филатьевна Анфисе всю свою жизнь у княгини Святозаровой, отъезд в Несвицкое, подкуп ее покойным Степаном Федоровичем, подмене ребенка, который был отправлен к соседке Потемкиной.

   - Вот на какие деньги, Анфисушка, разжились мы с Виктором Сергеевичем... Он, покойничек, царство ему небесное, об этом, в могилу сошел, не узнав... Ни духу я не признавалась, ты одна знаешь, суди меня... Разве деньги эти не петля дьявольская... Господи, прости меня, грешную...

   Старушка, несколько раз крестившаяся во время рассказа Анны филатьевной, молчала.

   - Вот какова я, окаянная... Грех совершила незамолимый, смертный, младенца обидела... В геенну себе путь уготовила...

   Анна Филатьевна залилась горькими слезами. Анфиса вышла из своего оцепенелого состояния.

   - Коли искреннее раскаяние чувствуешь... Бог простит... Он милостив... "Не до конца прогневается, ниже век враждует". В писании сказано... Не мне отговаривать тебя от твоего подвига... Сам Господь, быть может, вразумел тебя... Только вот что... княгинюшке своей ты все это расскажи, может она сыночка своего и найдет...

   - Ох, идти-то мне к ней боязно... - сквозь слезы прошептала Анна Филатьевна.

   - Что тут боязно, передо мной покаялась, и перед ней покайся... К Богу-то тоже идти надо с душою чистою...

   - Ох, боязно...

   - Со мной пойдем, чего не сможешь... я доскажу...

   - Пойдем, Анфисушка, пойдем... Только вот с этими закладами справиться, с завтрашнего дня, чай, ходить начнут узнавать, что и как...

   - Как же с ними ты сделаешь?..

   - Раздам, все раздам... дарма, за помин души раба Виктора.

   - Пойдем-ка спать теперь, касаточка, утро вечера мудренее. Помолимся, да и на боковую...

   Анна Филатьевна с Анфисой отправились в спальню.

   Долго молились они перед образами и обе плакали...

   Кончив молитву, старушка перекрестила Анну Филатьевну и пошла на кухню.

   Она сразу заснула.

   Анна Филатьевна не могла от пережитого волнения долго сомкнуть глаз и задремала только под утро.

  

  

   Был седьмой час утра, когда в парадной двери дома Галочкиной раздался первый звонок.

   Анна Филатьевна еще спала.

   Первым посетителем оказался тот чиновник, который на панихидах и накануне на похоронах пророчил всем, что заложенные У "Галки" вещи пропадут и грозился дойти до самой царицы.

   Ему отворила Анфиса. Она встала рано и была очень сосредоточена. Ее на самом деле поразила исповедь ее хозяйки и благодетельницы.

   Проснувшись и помолившись Богу, она раздумалась о людских прегрешениях.

   - Вот, кажется, живут люди... дом - полная чаша, истинно Божеское благословение на нем почет, а поди ж ты, что на поверку-то выходит... Что внутри-то гнездится... Так и яблоко, или другой плод какой, с виду такой свежий, красивый, а внутри... червь... Так-то...

   Эти философские рассуждения старушки прервал раздавшийся звонок.

   Анфиса поплелась к двери...

   - Пошли... поехали... Прости, Господи!.. - ворчала она.

   Чиновник вошел с видимо напускною важностью.

   - Хозяйка дома?

   - Спит еще...

   - Спит. Мужа вчера похоронила, а спит.

   - Да что же ты ей, батюшка, не спать прикажешь, столько дней намаявшись и всю ночь глаз может не сомкнувши... - рассердилась Анфиса.

   - Ночь, говоришь, не спала?

   - Вестимо не спала, этакое горе.

   - Ну, им, богатеям, такое горе с полгоря...

   - Деньжищ, чай, покойный уйму оставил?

   - А ты, ваше благородие, считал,..

   - И считать нечего... знаем... слухом, чай, земля полнится...

   - Не всякому слуху верь, ваше благородие, да если и впрямь денег много... разве с ними-то, окаянными, горя люди не видят... еще большее...

   - Да ты, кажись, тетка, начетчица, с тобой не столкуешь. Мне бы хозяйку повидать...

   - Вот проснется... выйдет...

   - Проснется... выйдет... Мне тоже не досуг, на службу царскую надобно...

   - Так и иди на службу, а уж не обессудь, будить не стану; пусть поспит, болезная...

   - С чего это ты к ней больно жалостлива, али вчерась щедро одарила?

   - Это тебе, ваше благородие, ни к чему. А будить для тебя не стану, вот весь и сказ... - окончательно озлилась старуха.

   Чиновник, видя непреклонность служанки, смирился.

   - Что ж, и не буди, коли на самом деле она всю ночь не спала... я подожду.

   У него мелькнула мысль, что если "Галчиху" разбудят, она встанет злая и, пожалуй, что табакерка его и впрямь пропадет.

   Надежда дойти до царицы, при близком знакомстве хозяйки дома с местным квартальным, представилась ему вдруг делом довольно затруднительным.

   - Что ж, посиди, я не гоню... - смилостивилась и Анфиса.

   Чиновник сел на один из стульев, стоявших по стенам залы. Анфиса тоже присела.

   - Я, собственно, насчет одной вещи.

   - Заложена?

   - Заложена.

   - Отдаст...

   - Не врешь?.. Потому у меня теперь денег нет, подождать попросить пришел недельки с две до жалованья... - заметил чиновник.

   - Отдаст... так отдаст...

   - Как, так?

   - Так, без денег...

   - Да ты, тетка, в уме ли?

   - Да что же ты, ваше благородие, диву дался... точно отдать нельзя.

   - Без денег?

   - Ну, вестимо, без денег... На помин души покойника, все раздаст, что заложено было... Вечор мне так сказала, так и сделает...

   - Не врешь?

   - Пес врет, ваше благородие.

   - Ну, дела, дивные дела... От Бога, видно, ей так внушено было...

   - Вестимо не от беса, прости Господи!

   Старуха перекрестилась.

   - Так ты, тетушка, вот что, ее не буди... Пусть спит... - сказал чиновник.

   - Да я и не буду...

   - Я и говорю, не буди... Добреющая, видно, у ней душа... Не ожидал, признаюсь, не ожидал... - потирал руки чиновник. - Без денег и без процентов...

   - Дивные дела... А уж за душеньку покойного мы замолим.

   - Вестимо, молиться надо... Пусть спит, голубушка, пусть спит... - говорил чиновник.

   - Ты вот что, ваше благородие, здесь побудь, а я пойду на кухню, самовар наставлю, а ежели кто позвонится, уж не поставь себе во труд, отвори...

   - Иди, иди, дивные дела! - продолжал повторять чиновник, ходя по зале.

   Через несколько времени раздался звонок. В дверь влетела раскрашенная дама.

   - Вы уже здесь! Как я рада! - воскликнула она, при виде отворившего ей чиновника. - Видели! Отдает?

   - Тсс...

   - А что?

   - Спит...

   - Кто?

   - Анна Филатьевна...

   - Галчиха?

   - Тссс...

   - Вот новости... Спит...

   - И чего вы кричите, сударыня, пусть спит, благодетельница, мы и подождать можем... Мне ихняя старушка сказала, что всю ночь не спала.

   - Благодетельница, вы говорите... mon dieu!..

   - Конечно, благодетельница, когда решила все заложенные вещи даром раздать...

   - Ужели?..

   - Да, сударыня, именно так мне сказала старушка... На помин, значит, как бы души покойника...

   - Сувенир?

   - Да, так на манер сувенира.

   - И вы поверили?.. Я ни в жисть не поверю...

   - Не верьте, вот встанет, поверите... Старушка Божья врать не станет.

   - Mon dieu, это было бы хорошо... Мой браслет... Сувенир мужа с жемчугом... "Как твои зубки", сказал покойный, подавая мне его...

   Барыня улыбнулась своим беззубым ртом.

   Снова раздался звонок.

   Чиновник отворил, но оставил дверь полуоткрытой.

   В комнаты стали набиваться разные люди, в числе которых были и старушка, заложившая маменькин салоп, и оборванец, заложивший сапоги.

   Все сообщили друг другу известие, что вдова решила раздать заклады даром...

   - "Ура!" - вдруг закричал во все горло оборванец.

   - Тсс... - раздалось со всех сторон.

   В залу вбежала Анфиса и напустилась на парня, указанного всеми, как на виновника крика.

   Старушка подошла к нему совсем близко.

   - Ты чего это орешь, в кабаке нечто ты?

   - Виноват, бабушка, с радости...

   Анфису заставили повторить слышанное ею от Анны Филать-евны решение раздать даром заложенные вещи.

   - Спит? - спросили некоторые.

   - Встала, чай пьет! - отвечала старушка и снова удалилась во внутренние комнаты.

   - Пусть кушает... Мы подождем! - послышались замечания. Наконец, Анна Филатьевна вышла.

   Вся толпа шарахнулась на нее.

   - А вы не все вдруг... По одному, - распорядилась вышедшая с ней вместе Анфиса.

   Порядок водворился.

   Анна Филатьевна со спокойным, несколько грустным лицом отбирала по несколько номерков и направлялась с ними в кладовую, откуда выносила с помощью Анфисы вещи и отдавала владельцам.

   - Помяните в своих молитвах, да упокоит Господь душу новопреставленного раба Виктора... - говорила старушка каждому, получающему заклад.

   - Будем поминать, будем благодетельница...

   - Упокой его душу в селениях праведных! - говорили, кланяясь, владельцы вещей.

   - Уж и помяну я покойного! - вскрикнул радостно оборванец, получив обратно свои смазные сапоги.

   Все уходили с радостными, веселыми лицами из того дома, куда еще недавно загоняли людей только нужда и безысходное горе.

   Ушедших сменяли другие, уже знавшие о решении Галчихи раздавать даром заклады.

   Весть об этом почти моментально облетела Васильевский остров и до позднего вечера бедняки все приходили в дом Галочкиной и, уходя оттуда, расточали ей свои благословения и пожелания всего лучшего в мире.

   На другой день все повторилось. И так целую неделю.

   Наконец, все вещи были розданы.

   Эти радостные лица бедных людей, эти благодарности, полные искреннего чувства, эти благословения, идущие прямо от сердца, произвели необычайное впечатление на Анну Филатьевну.

   В эти дни она была счастлива.

   "Вот в чем счастье! - думала она. - Мало быть довольной самой, надо еще быть окруженной довольными людьми..."

   Улыбки этих бедняков отражались тоже улыбкою на лице Галочкиной, как в зеркале.

   Анфиса ходила вся сияющая, счастливая и шептала молитвы:

   "Господи Иисусе Христе, прости ее грешную, Господи Иисусе Христе, пошли ей силы на искус..."

   Когда последний бедняк с последним закладом вышел из дома, Анфиса заперла за ним дверь и вернулась в залу.

   Анна Филатьевна бросилась ей на шею.

   - Спасибо, родная, спасибо, родимая, спасибо, милая... - шептала она, покрывая лицо старухи нежными поцелуями.

   Анфиса почувствовала, что на ее лицо и шею капают горячие слезы ее хозяйки.

   - Что ты, матушка, что ты, голубчик, - бормотала старушка. - Меня-то тебе благодарить с какой стати?

   - Тебя, Анфисушка, только тебя одну и благодарить мне надо... Не будь тебя, коснела бы я в этом скаредстве, не видела бы вокруг себя лиц радостных... Не была бы, хоть на минуту, да счастлива...

   - Все Бог, матушка, один Бог...

   - Бог и послал тебя мне, Анфисушка... Не расскажи ты мне про этого несчастного солдатика, может ничего такого, что теперь случилось, и не было, а теперь у меня с души точно тяжесть какая скатилася, а как исповедаюсь с тобой вместе перед княгинюшкой, паду ей в ноги, ангельской душеньке, да простит она меня, окаянную, и совсем легко будет... Силы будут остатные дни послужить Господу...

   - Когда же пойдем мы к ее сиятельству?..

   - А вот дай, Анфисушка, дела все справить, от денег-то бесовских совсем отвязаться, дом продать... Тогда уж и пойду, перед странствием...

   - Не долгонько ли это будет откладываться?

   - Недолго, Анфисушка, недолго... За ценой на дом ведь не погонюсь, мигом покупщик явится... Филат Егорович уже обещал мне это быстро оборудовать...

   Филатом Егоровичем звали местного квартального.

   - Оно, конечно, за дешевую цену дом со всей движимостью, кому не надо и тот купит, - заметила Анфиса.

   - Купят, голубушка, купят... А завтра чем свет на кладбище пойдем да в Лавру, в другие церкви вклады сделаем, на вечный помин души покойничка... А что от дома выручим, с собой возьмем, по святым местам разнесем, в обители святые пожертвуем, но чтобы на себя из этих денег не истратить ни синь пороха.

   - Вестимо, зачем на себя тратить... Ну, их, и деньги-то эти... Всю Рассею матушку из конца в конец обойдем, Христовым именем, и сыты будем, и счастливы...

   Так и порешили обе женщины.

  

  

   Жизнь княгини Зинаиды Сергеевны Святозаровой текла тихо и однообразно.

   Она, как мы знаем, после смерти мужа совершенно удалилась от двора и посвятила себя сыну и Богу.

   Последнее выражалось в широкой благотворительности княгини, благотворительности, заставившей говорить о себе даже черствый чувством Петербург.

   Все нуждающиеся, все несчастные, больные, убогие находили в княгине Зинаиде Сергеевне Святозаровой их ангела-хранителя, она осушала слезы сирот, облегчала страдания недужных и порой останавливала руку самоубийцы от приведения в исполнение рокового решения.

   Имея свое независимое громадное состояние, получив законную часть из состояния мужа, она, кроме того, через несколько лет после его смерти унаследовала колоссальное богатство своей тетки графини Анны Ивановны Нелидовой, умершей в Москве, среди той же обстановки, в которой мы застали графиню в начале нашего правдивого повествования, не изменив до самой смерти своих привычек и, казалось, нимало не огорченной таинственным исчезновением графини Клавдии Афанасьевны Переметьевой.

   Старуха никогда не хотела слышать о завещании и умерла без него.

   Ближайшей родственницей и единственной наследницей после нее оказалась княгиня Зинаида Сергеевна Святозарова, так как единственная, оставшаяся в живых дочь графини уже более двадцати лет находились в безвестном отсутствии.

   Деньги "московской чудачки" попали в хорошие руки.

   Даже небольшая часть с процентов с огромного капитала могла обеспечить не десятки, а сотни семейств бедняков.

   Княгиня по смерти мужа уменьшила громадную дворню почти наполовину и один из надворных флигилей отвела для богадельни на двадцать старушек, благословлявших, вместе со всеми бедняками столицы, имя ангела-княгинюшки Зинаиды Сергеевны.

   Сама княгиня помещалась в верхнем этаже двухэтажного княжеского дома, апартаменты же нижнего этажа всецело были отданы в распоряжение молодого князька Василия Андреевича.

   Последний, попав прямо из объятий маменьки в среду удалых товарищей-офицеров, как это всегда бывает с мальчиками, которых держат в хлопках, развернулся, что называется, во всю.

   Ни один товарищеский кутеж не обходился без его участия, он был зачинщиком всевозможных шалостей и проделок тогдашней молодежи.

   Ухарство заставляло его пить, часто против его желания, и его поведение доставляло много горьких минут любящей его матери.

   Она нежно выговаривала ему порой.

   Он давал ей обеты воздержания, ласкаясь как ребенок, и княгиня Зинаида Сергеевна таяла под лучами этой сыновьей ласки, таяла, как воск под лучами солнца.

   Сынок же принимался снова за прежнее.

   Так шли годы.

   С Потемкиным Зинаида Сергеевна не встречалась, с Дарьей Васильевной, последние годы болевшей сильно ногами, виделась лишь несколько раз, сделав ей краткие визиты.

   Из-за шалуна Васи, как она называла своего сына, ей, впрочем, пришлось один раз, уже по возвращении Григория Александровича из-под Очакова, явиться самой к нему просительницей.

   Дело заключалось в следующем.

   Несколько офицеров, с князем Святозаровым во главе, позволили себе сыграть какую-то злую шутку с одним из близких государыне лиц, почтенным графом Александром Андреевичем Безбородко.

   Последний среди шалунов узнал одного Святозарова и объявил, что пожалуется на него самой государыне.

   Дело могло принять дурной оборот для молодого князя.

   Он во всем покаялся матери.

   - Единственное спасение попросить светлейшего... Съезди, мама...

   - К Потемкину! - вздрогнула княгиня.

   - Ну, да, к нему...