Гейнце Николай Эдуардович - Князь Тавриды

силить к весне свои полчища до 300000 человек.

   В Очакове, Бендерах и Хотине находилось более 40000 человек.

   Такою же силою охранялись линии по Днестру; следовательно, для действий в поле оставалось более 200000 человек.

   Султан решил обратить главные усилия против австрийцев, которые вступили в Сербию и Валахию, ограничиваясь с другой стороны лишь удержанием русских войск.

   С этою целью пятнадцатитысячная армия, предводительствуемая верховным визирем, двинулась к Белграду.

   Очаковский гарнизон был доведен до 20000 человек, а новый крымский хан Шах-Бас-Гирей, избранный в Константинополе, сосредоточил до 50000 турок у Измаила.

   Таковы были силы обеих армий: наприятельской и нашей.

   Первым пунктом, с которого началась эта вторая серьезная "борьба с луною", был Очаков.

   Вся Европа обращала на него напряженное внимание.

   Многие знатные иностранцы стремились туда, желая участвовать в деле, обещавшем отличие и славу.

   Григорий Александрович, между прочим, медлил.

   - Зачем терять даром людей? Не хочу брать Очаков штурмом - пусть добровольно покорится мне, - говорил князь, и в надежде близкой сдачи крепости не торопился с осадой.

   Григория Александровича смущали, во-первых, преувеличенные слухи о минах, устроенных французскими инженерами, и он ожидал получения из Парижа верного плана крепости со всеми ее минными галереями, а во-вторых, и главным образом, он слишком дорожил кровью солдат.

   Крест и луна стояли друг против друга, не вступая в решительную борьбу.

   Развязка, однако, была недалека.

  

  

   Проходили дни, недели, а очада Очакова не подвигалась вперед.

   Лишь в половине августа 1788 года была заложена первая параллель в расстоянии версты от города, а к половине октября русские батареи приблизились к ретраншаментам не более, чем на 150 сажен.

   Григорий Александрович был в нерешительности.

   Происходило это с одной стороны от того, что он нашел Очаков отлично вооруженным.

   Французские инженеры, вызванные султаном, употребили все свое в это время славное искусство, чтобы сделать крепость неуязвимой.

   Она была, кроме того, окружена внешними сооружениями, которые могли служить укрепленным лагерем для целой армии.

   Очаков имел фигуру четырехугольника, продолговатого и не правильного, примыкавшего одной стороной к Днепровскому лиману.

   Эта сторона была прикрыта простою гладкою каменною стеною, а три другие обнесены валом, с сухим рвом и гласисом.

   Впереди была воздвигнута линия редутов, а в углу, образуемом морем и лиманом, пятиугольный замок с очень толстыми стенами.

   Осадные работы были чрезвычайно трудны, вследствие песчаной и каменистой окрестной местности.

   Турки поклялись держаться в крепости до последней крайности.

   С другой стороны, причина медленности осады лежала в свойстве натуры светлейшего главнокомандующего.

   Он был лично храбр и смел в составлении предначертаний, но когда приходилось их исполнять, то затруднения и заботы волновали его так сильно, что он не мог ни на что решиться.

   Он сам сознавал это и зачастую говаривал:

   - Меня не соблазняет победами, воинскими триумфами, когда я вижу, что они напрасны и гибельны. Солдаты не так дешевы, чтобы ими транжирить и швырять по-пустому... Упаси Бог тратить людей, я не кожесдиратель-людоед... тысячи лягут даром... Да и полководец я не по своей воле, а по указу... не в моей это природе... Не могу видеть крови, ран, слышать стоны и вопли истерзанных, изуродованных людей... Гуманитет излишний несовместим с войною. Так-то...

   И он медлил и медлил отдать решительное приказание.

   Все, между прочим, ожидали этого приказания с нетерпением. Многие даже роптали на эту черепашью осаду.

   Что таил в своем уме князь не было известно никому.

   Состояние его духа было, по обыкновению, переменным.

   Он то был в "Кане Галилейской", как называл он свои веселые дни, то "сидел на реках Вавилонских", как он образно именовал дни своей тяжелой хандры.

   Чужая душа потемки. Душа светлейшего для всех его окружающих и даже самых близких была непроглядной ночью.

   Григорий Александрович всегда тщательно скрывал свои планы и намерения и с этою целью даже, делая одно, говорил другое.

   Во время этой бесконечно длящейся очаковской осады, в главную квартиру прибыл присланный австрийским императором военный уполномоченный принц Карл-Иосиф де Линь.

   - Когда сдастся Очаков? - спросил он светлейшего, явившись к нему тотчас же по приезде в армию.

   - Ах, Боже мой! - воскликнул Григорий Александрович. - В Очакове находятся 18000 гарнизона, а у меня столько нет и армии. Я во всем претерпеваю недостатки, я несчастнейший человек, если Бог мне не поможет!

   - Как? - сказал удивленный де Линь.

   - А Кинбурнская победа... отплытие флота... неужели все это ни к чему не послужит?.. Я скакал день и ночь. Меня уверяли, что вы начали осаду!

   - Увы! - вздохнул Потемкин. - Дай Бог, чтобы сюда не пришли татары предать все огню и мечу. Бог спас меня - я никогда этого не забуду - Он дозволил, чтобы я собрал все войска, находившиеся за Бугом. Чудо, что до сих пор удержал за собою столько земли.

   - Да где же татары? - допытывался де Линь.

   - Везде, - отвечал князь, - в стороне Аккермана стоит сераскир с великим числом турок; двенадцать тысяч неприятелей находятся в Бендерах, Днестр охраняем; да шесть тысяч в Хотине.

   Принц де Линь недоверчиво покачал головой, и убедившись из этой беседы, что от Григория Александровича ничего не узнаешь, переменил разговор.

   - Вот, - сказал он, подавая князю пакет, - письмо императора, долженствующее служить планом всей кампании; оно содержит в себе ход военных действий. Смотря по обстоятельствам, вы можете сообщить их начальникам корпусов. Его величество поручил мне спросить вас, к чему вы намерены приступить.

   Григорий Александрович взял пакет.

   - Не позже, как завтра, я дам вам непременно ответ.

   Принц де Линь удалился.

   Прошел день, другой, неделя, две, а ответа от Потемкина принц не получал.

   Де Линь решился, наконец, напомнить князю об его обещании и наконец получил от него лаконичную записку:

   "С Божьей помощью, я сделаю нападение на все, находящееся между Бугом и Днестром".

   Послав этот ответ, Григорий Александрович призвал к себе войскового судью незадолго перед тем сформированного "войска, верных черноморских казаков", уже известного нашим читателям Антона Васильевича Головатого.

   - Головатый, как бы взять Березань?

   Из укрепления Березань, построенного недалеко от Очакова, турки очень часто беспокоили вылазками нашу армию.

   - Возьмем, ваша светлость! А чи будет крест за то? - спросил прямо Головатый.

   - Будет, будет, только возьми.

   - Чуемо, ваша светлость, - сказал Антон Васильевич, поклонился и вышел.

   Немедленно послал он разведать о положении Березани и узнал, что большая часть гарнизона вышла из укрепления для собирания камыша.

   Головатый быстро посадил казаков на суда, пристал спокойно к берегу, без шума высадил отряд и без сопротивления овладел Березанью.

   Затем, отпустив свои суда, он переодел казаков турками и поставил из них караулы.

   Гарнизон возвратился и, ничего не подозревая, беспечно входил малыми отрядами в укрепление.

   Казаки забирали их по частям.

   Березань была взята.

   Антон Васильевич явился с ее ключами к Потемкину.

   - Кресту твоему поклоняемся, владыко! - громким голосом запел он, входя в ставку к светлейшему.

   Он поклонился низко князю и положил к его ногам ключи Березани.

   Объяснив, каким образом ему удалось исполнить порученное ему дело, он заключил свой рассказ той же церковной песнью:

   - Кресту твоему поклоняемся, владыко!

   - Получишь, получишь! - воскликнул обрадованный Григорий Александрович, обнял Головатого и возложил на него орден святого Георгия IV класса.

   Принц де Линь остался недовольным скрытностью и ответом Потемкина.

   Вскоре после получения им письма и взятия Березани, он однажды в разговоре, в присутствии Григория Александровича, заметил, что хитрить в войне хорошо, но также необходима и личная храбрость полководца.

   При этом принц привел пример личной храбрости австрийского императора Иосифа II, оказанной им в каком-то сражении.

   Григорий Александрович промолчал.

   На другой день, надев парадный мундир, во всех орденах, окруженный блестящим штабом, князь отправился осматривать только что заложенный на берегу Черного моря редут, почти под самыми стенами Очакова.

   Ядра и пули сыпались со всех сторон.

   Находившиеся в свите князя генерал-майор Синельников и казак были смертельно ранены.

   Казак испустил жалобный вопль.

   - Что ты кричишь? - сказал Потемкин и продолжал хладнокровно распоряжаться работами.

   Окружающие начали представлять ему опасность, которой он себя подвергает.

   - Спросите принца де Линя, - отвечал с досадой князь, - ближе ли к неприятелю стоял при нем император Иосиф, а не то мы еще подвинемся вперед.

   Больше всех осуждали князя за медлительность осады иностранные вояжеры и эмигранты, кишмя кишевшие при главной квартире.

   Для того, чтобы судить, какого сорта были эти иностранцы, расскажем следующий эпизод.

   Известный французский генерал Лафайэт прислал к принцу де Линю инженера Маролля, рекомендуя его за человека, способного управлять осадой крепости.

   Де Линь отправился с ним к Потемкину.

   Войдя в ставку князя, Маролль, не дожидаясь, чтобы его представили, спросил:

   - Где же генерал?

   - Вот он! - указал ему один из княжеских свитских.

   Маролль фамильярно взял Григория Александровича за рукуии сказал:

   - Здравствуйте, генерал? Ну, что у вас тут такое? Вы, кажется, хотите иметь Очаков?

   - Кажется так, - отвечал Потемкин.

   - Ну, так мы его вам доставим, - продолжал Маролль. - Нет ли у вас здесь сочинения Вобана и Когорна? Не худо бы иметь также Реми и прочитать все то, что я несколько забыл или даже не так твердо знал, потому что, в сущности, я только инженер мостов и дорог.

   Князь, бывший в эту минуту в хорошем расположении духа, Расхохотался на нахальство француза и сказал:

   - Вы лучше отдохните после дороги и не обременяйте себя чтением; ступайте в свою палатку, я прикажу вам принести туда обедать...

   Казавшийся лентяем, Григорий Александрович Потемкин зорко следил за исполнением обязанностей подчиненных ему даже сравнительно мелких служащих.

   Во время осады Очакова ночью, в сильную снеговую метель, князь сделал внезапно поверку и смотр траншейных работ и не нашел дежурного инженера-капитана, который, не ожидая главнокомандующего в такую погоду, оставил пост свой на время под наблюдением молодого офицера.

   Кончив смотр и возвращаясь домой, Григорий Александрович встретил по дороге неисправного траншейного начальника.

   - Кто ты такой? - спросил Потемкин.

   - Я инженер-капитан Селиверстов.

   - Через час ты им уже не будешь! - заметил князь и пошел дальше.

   Действительно, не прошло и часу, как капитан получил отставку и приказание удалиться из армии.

   Строгость светлейшего, впрочем, не превышала меры.

   Один из офицеров черноморского казачьего войска, имевший чин армейского секунд-майора, в чем-то провинился.

   - Головатый, пожури его по-своему, чтобы впредь этого не делать.

   - Чуемо, наияснейший гетмане! - отвечал Антон Васильевич.

   Головатый на другой день явился с рапортом к князю.

   - Исполнили ваша светлость.

   - Что исполнили?

   - Пожурили майора по-своему, как ваша светлость указали.

   - Как же вы его пожурили, расскажи мне?

   - А як пожурили? Прости, наияснейший гетмане? Положили, да киями так ушкварили, что насилу встал.

   - Как майора!.. - закричал Григорий Александрович. - Как вы могли...

   - Правда таки, - отвечал Головатый, - шо насилу смогли. Едва вчетвером повалили; не давался, однако, справились. А шо майор? Не майорство, а он виноват. Майорство при нем и осталось. Вы приказывали его пожурить: вот он теперь долго будет журиться и я уверен, что за прежние шалости никогда уже не примется.

  

  

   В то время, когда русская армия с нетерпением ждала решительного приказания идти на штурм Очаковской крепости и роптала на медлительность и нерешительность вождя, когда сотни человеческих жизней гибли от стычек с неприятелем, делавшим частые вылазки и особенно от развившихся в войсках болезней, главнокомандующий жил в главной квартире, окруженный блестящей свитой и целой плеядой красавиц.

   Около роскошно убранной ставки Григория Александровича каждый вечер гремел громадный оркестр под управлением Сарти, устраивались пиры и праздники, тянувшиеся непрерывно по целым неделям.

   Волшебник Сарти, как называл его Потемкин, особенно угодил светлейшему, исполнив кантаты собственного сочинения на слова: "Тебе, Бога хвалим", причем припев "свят, свят" сопровождался беглою пальбою из пушек.

   В числе красавиц, гостивших в то время при главной квартире, были княгиня Голицына, графиня Самойлова и жена двоюродного брата светлейшего Прасковья Андреевна Гагарина.

   В угоду своим дамам, Григорий Александрович не жалел ничего.

   Все малейшие их капризы исполнялись.

   Для них он выписывал с особыми фельдъегерями разные диковинки: икру с Урала и Каспия, калужское тесто, трюфели из Перинге, итальянские макароны из Милана и каплунов из Варшавы.

   Узнав однажды, что два княжеских офицера, братья Кузмины, отлично пляшут лезгинку, князь тотчас же их выписал из Екатеринодара с курьером.

   Те прискакали, лихо отплясали перед его светлостью лезгинку и на другой же день были отпущены назад.

   - Молодцы, потешили, спасибо! - поблагодарил братьев Потемкин.

   - Офицеры народ лихой, на все руки... - заметил кто-то. - Взять хоть, например, ваша светлость, вашего адъютанта Спечинского.

   - Разве есть у меня такой? - спросил Григорий Александрович.

   Надо заметить, что многие адъютанты только числились состоявшими при светлейшем князе, что считалось высокою честью, но в дело он их не употреблял и даже некоторых совершенно не знал, ни в лицо, ни по фамилии.

   - Спечинский числится в числе адъютантов вашей светлости, - поспешил объяснить находившийся тут же Попов.

   - А-а... - протянул Григорий Александрович. - Ну, так что же этот... как его... - обратился князь к говорившему.

   - Спечинский, ваша светлость...

   - Ну, да, Спечинский.

   - Да, он обладает необыкновенною памятью, знает наизусть все святцы и может без ошибки перечислить имена святых на каждый день.

   - Что ты, это, братец, очень интересно... Василий Степанович выпиши-ка его сюда... Он где?..

   - В Москве, ваша светлость.

   - Пошли в Москву... выдай на дорогу деньги, пусть приедет... Это любопытно...

   Спечинский принял приглашение с восторгом, вообразив, что Потемкин нуждается в нем для какого-нибудь государственного дела, обещал многим своим знакомым протекцию и милости, наскоро собравшись проскакал без отдыха несколько суток в курьерской тележке и прибыл под Очаков.

   Это было рано утром. Светлейший еще был в постели. Спечинский тотчас же был потребован к нему.

   Григорий Александрович, ожидая выписанного им адъютанта, держал всегда при себе святцы.

   Они лежали на столе у его кровати.

   - Правда ли, - спросил князь, окинув вошедшего равнодушным взглядом, - что вы знаете наизусть все святцы?

   - Так точно, ваша светлость.

   - Какого же святого празднуется 18 мая? - продолжал Григорий Александрович, открыв наугад святцы.

   - Мученика Феодота, ваша светлость.

   - Точно, а 29 сентября?

   - Преподобного Кириака, ваша светлость.

   - Точно. А 5 февраля?

   - Мученицы Агафии.

   - Верно, - сказал князь и закрыл святцы.

   - Благодарю, что потрудились приехать. Можете отправиться обратно в Москву хоть сегодня же.

   Разочарованный адъютант печальный поехал восвояси, хотя и получил хорошую денежную награду.

   Надо заметить, что он приехал не вовремя.

   Светлейший в это время, говоря его же образным языком, "сидел на реках Вавилонских".

   Среди праздников и разного рода чудачеств проводил время осады главнокомандующий, казалось, забывая о деле, а, между тем, часто в самом разгаре пира делал распоряжения, поражавшие всех своею обдуманностью и знанием расположения предводимых им войск.

   Только однажды, из самолюбия и желая похвастаться исполнительностью своей армии, князь отдал необдуманное приказание.

   Турки при содействии служивших у них французских инженеров, вместо взятой Головатым Березани, в одну ночь построили впереди Очакова отдельный редут.

   Это укрепление, выдававшееся на довольно значительное расстояние от крепости, стало сильно вредить нашим осадным работам и батареям.

   Потемкин, в сопровождении своего блестящего штаба и иностранных гостей, отправился лично осмотреть этот выросший вдруг как из-под земли редут.

   - Однако, укрепление это построено на славу, взять его будет трудно и на это надо будет потратить немало времени... - заметил принц Нассау-Зиген.

   - Ваша правда, - отвечал князь, - но через часа два-три его не будет.

   Затем, обратясь к генерал-поручику Павлу Сергеевичу Потемкину, Григорий Александрович приказал ему поручить одному из храбрейших штаб-офицеров немедленно же взять редут с батальоном гренадер, а в помощь им назначить пять батальонов пехоты и несколько сотен кавалерии.

   Штаб-офицер, получив приказание, объяснил невозможность исполнить его днем и просил или отложить его до вечера, или дать солдатам фашиннику для закидки рва и штурмовые лестницы, в противном случае, - говорил он, - люди погибнуть совершенно даром.

   Павел Сергеевич оценил справедливость этих доводов и сообщил князю о разговоре своем с офицером, равно и о том, что при армии нет фашинника и лестниц.

   Григорий Александрович сам очень хорошо видел, что не подумав, без расчета, выпустил слово, но отменить его значило показать пустую похвальбу.

   Самолюбие князя было задето и он, внутренне досадуя на себя сказал с наружным равнодушием:

   - Хоть тресни да полезай.

   Слова эти буквально переданы штаб-офицеру.

   Последний собрал свой батальон, велел гренадерам стать в ружье, сомкнул их в колонну и, сообщив о приказании главнокомандующего, громко сказал:

   - Итак, товарищи, надо помолиться Господу Богу и его святому угоднику Николаю Чудотворцу, попрося помощи свыше. На колени!

   Солдаты упали на колени и стали усердно молиться. Молился на коленях и батальонный командир. Наконец, он встал. Встали и солдаты.

   - Теперь с Богом, вперед. Помните, братцы, по-суворовски, точно так, как он, отец наш, учил нас.

   Осенив себя крестом и взяв ружья наперевес, батальон, обреченный на верную смерть, быстро направился к турецкому укреплению, твердо решившись или взять его или погибнуть.

   Григорий Александрович молча следил за гренадерами, и лишь только они приблизились к редуту, велел двинуть беглым шагом приготовленные к подкреплению их войска с полевою артиллериею.

   Турки в недоумении смотрели на происходившее и наконец, Догадавшись, открыли убийственный огонь.

   Гренадеры шли вперед, несмотря на осыпавшие их ядра и пули и шагов за тридцать перед рвом остановились на мгновение.

   Три роты сделали залп из ружей в турок, усыпавших вал, и с криками "ура" бросились в ров, а оттуда полезли в укрепление.

   Четвертая, рассыпавшись по краю рва, била пулями по головам неприятелей.

   Произошла ужасная схватка и минут через десять наши солдаты уже ворвались в укрепление, наповал поражая отчаянно защищавших турок.

   Укрепление было взято, гарнизон его переколот, но подвиг этот стоил потери трехсот лучших солдат. Иностранцы диву дались перед геройством русского войска.

   Светлейший главнокомандующий торжествовал и велел тотчас же представить к наградам уцелевших храбрецов.

   Прошло несколько дней.

   Штаб-офицер, взявший укрепление, был приглашен к столу князя - честь, которой удостаивались немногие из офицеров в его чине.

   За обедом Григорий Александрович завел разговор о заселении Новороссийского края, и вдруг, обратясь к штаб-офицеру, спросил его:

   - Вы которой губернии?

   - Слободско-Украинской, ваша светлость.

   - Имеете имение?

   - Отец мой имеет.

   - И хозяйственные заведения есть?

   - Есть, ваша светлость.

   - А какие?

   - Посевы, сады, заводы винокуренные, конские и рогатый скот. Есть овцы и пчелы.

   - А пчелы ваши лесные или в хозяйстве разведенные?

   - Домашние, ваша светлость.

   - Э... домашние ленивы и крупнее лесных.

   - Точно так, ваша светлость, прекрупные.

   - А как?

   - Да с майского большого жука будут.

   Потемкин улыбнулся.

   - И!.. А улья какие же?

   - Улья и летки обыкновенные, ваша светлость.

   - Да как же такие ваши пчелы лазят в летки?

   - Ничего нет мудреного, ваша светлость, у нас так: хоть тресни, да полезай...

   Григорий Александрович закусил губу и прекратил разговор.

   Он понял, что штаб-офицер намекает на его необдуманное приказание штурмовать среди белого дня и без лестниц турецкое укрепление.

   Вскоре этот штаб-офицер со своим батальоном был удален из-под Очакова, под предлогом усиления корпуса Суворова, охранявшего Херсон и Кинбурн.

   Осада, между тем, все тянулась.

   Но, наконец, медлить было нельзя. В Петербурге недоброжелатели князя громко говорили о его промахах и сама императрица высказывала неудовольствие. Надо было решиться на штурм Очакова и Потемкин решился.

   Это было 6 декабря 1788 года.

   Стоял сильный мороз, и кровь, лишавшая из ран, моментально застывала.

   Так говорит предание.

   Начался приступ.

   Турки сопротивлялись с отчаянным упорством, но ничем не могли удержать победоносного русского солдата. Битва была страшная и кровопролитная.

   В недалеком расстоянии от места сражения на батарее сидел, подперев голову рукой, генерал с одною звездою на груди.

   Тревожное ожидание отражалось на лице.

   Он обращал свой унылый взор то к небу, то к месту битвы.

   Ядра со страшным свистом летали вокруг него, в нескольких шагах от него лопнула граната и осыпала его землею, но он даже не двинулся с места, а продолжал, вздыхая, произносить:

   - Господи, помилуй! Господи, помилуй!

   Вдруг взор его, как бы прикованный, остановился на одном пункте... Русские мундиры показались на городских валах.

   - Ура! Ура! - раскатилось вдали.

   От валов до бастионов был один шаг, русские овладели ими. Очаков был взят.

   - Тебя, Бога хвалим! - громким голосом воскликнул генерал и осенил себя истовым крестным знамением.

   Генерал этот был - сам Потемкин.

   Он тотчас же отправил донесение императрице и вскоре получил орден святого великомученника и победоносца Георгия I класса и шпагу, украшенную алмазами, в шестьдесят тысяч рублей.

   Все офицеры, бывшие при взятии Очакова, получили золотые кресты, а нижние чины - серебряные медали на георгиевской орденской ленте.

   В числе отчаянно дравшихся под стенами Очакова был и наш знакомец - Щегловский, уже ранее пожалованный золотою саблею и капитанским чином за храбрость и орденом святого Георгия за взятие в плен турецкого паши.

   За долгое сопротивление город был предан на три дня в добычу победителям.

   Десятка два солдат из отряда Щегловского возвратился к нему с мешками золота и, поощренные удачей, отправились снова на поиски.

   Несколько раз возвращались они с сокровищами, но раз пошли и не вернулись более.

   Василий Романович должен был вскоре выступить, взять сокровища не было возможности, да и было опасно.

   Завалив землянку с серебром и золотом, он покинул Очаков.

   Он уже более не возвращался туда никогда и неизвестно, сохранился ли этот скрытый им клад.

   К фельдмаршалу, в числе пленных, был приведен очаковский комендант сераскир Гуссейн-паша.

   Потемкин гневно сказал ему:

   - Твоему упорству мы обязаны этим кровопролитием.

   - Оставь напрасные упреки, - отвечал Гуссейн, - я исполнял свой долг, как ты свой; судьба решила дело.

   Взятие Очакова произвело потрясающее впечатление не только в Петербурге и Константинополе, но и во всей Европе.

  

  

   Очаков пал.

   Добыча была громадна. На долю Потемкина, между прочим, достался изумруд, величиною с куриное яйцо.

   Он послал его в подарок государыне.

   Как мы уже говорили, Григорий Александрович сам сознавал необходимость решительных действий и, желая поднести ключи Очакова императрице в день ее тезоименитства, назначил днем штурм 24 ноября.

   К этому дню, однако, не успели окончить все приготовления и штурм был отложен до 6 декабря.

   Войска узнали о намерении главнокомандующего с восторгом. Солдаты, встречаясь между собой, обнимались и поздравляли друг друга.

   Интересен приказ, отданный князем по армии 1 декабря 1788 года:

   "Истоща все способы к преодолению упорства неприятельского и преклонения его к сдаче осажденной нами крепости, принужденным я себя нахожу употребить, наконец, последние меры. Я решился брать ее приступом и на сих днях, с помощью Божиею, приведу оный в действо. Представляя себе торжество и неустрашимость войска российского и предполагая оным крайность, в которой находится гарнизон очаковский, весьма умалившийся от погибших во время осады, изнуренный болезнями и терпящим нужду, ожидаю я с полною надеждою благополучного успеха. Я ласкаюсь увидеть тут отличные опыты похвального рвения, с которым всякий воин устремится исполнить своей долг. Таковым подвигом, распространяя славу оружия российского, учиним мы себя достойными названия, которое имеет армия, мною предводимая; мне же останется только хвалиться честью, что я имею начальствовать столь храбрым воинством. Да дарует Всевышний благополучное окончание".

   Приступ продолжался всего час с четвертью.

   Мы уже знаем, что русские солдаты не щадили никого, кроме женщин и детей, озлобленные долгим ожиданием и отчаянным сопротивлением.

   Наполненный трупами, Очаков представлял страшное зрелище.

   Не было возможности похоронить их, а потому трупы, вывезенные на Лиман, оставались там до весны, когда и стали добычею подводного царства Черного моря.

   Трофеи победителей состояли в 310 пушках и мортирах и 180 знаменах. Число пленных простиралось до 283 офицеров и 4000 солдат. Число убитых с неприятельской стороны превышало 10000 человек. С нашей стороны было убито и ранено 150 штаб и обер-офицеров и свыше 3000 нижних чинов.

   Взятие Очакова было для России тем важно, что оно открыло для нее свободное плавание по всему Днепру, обеспечило плавание по Черному морю и обуздало турок и татар, утвердив владычество России в Малой Татарии и в Крыму.

   Взятие этой крепости, кроме того, способствовало утверждению спокойствия в этом крае и даровало средство к приведению его посредством земледелия и торговли в цветущее состояние.

   Действия Украинской армии были сравнительно ничтожны. Румянцев, недовольный предпочтением, оказываемым Потемкину, провел все лето в бесплодных переходах по Молдавии и ограничился сдачей Хотина и занятием Ясс.

   Австрийцы потерпели во всех своих предприятиях полнейшую неудачу, император Иосиф, лично предводительствовавший армией, был разбит турками и, возвратясь в столицу, помышлял уже не о победах, а о защите собственных владений.

   Григорий Александрович лично распоряжался расстановкой армии по зимним квартирам в Очакове и Молдавии, а конницы за Днестром.

   В это время небольшой отряд турецких пленных был отправлен под присмотром турецкого чиновника в Яссы.

   Дорогой пленники, по наущению чиновника, бросились на сопровождавший их слабый конвой казаков, разбили его и пустились в бегство, но вскоре были пойманы и приведены в главную квартиру.

   Потемкин потребовав к себе турецкого чиновника и сделал ему грозный выговор.

   - Как бы поступил верховный визирь с русскими, если бы они сделали тоже самое, что и ты? - спросил он.

   - Верховный наш начальник велел бы отрубить голову русскому чиновнику, - трепещущим голосом отвечал турок.

   - А я... я прощаю тебя... - сказал Григорий Александрович.

   Турок упал к ногам великодушного главнокомандующего.

   Не только отдав все распоряжения, но и убедившись в их точном исполнении, светлейший отправился в Петербург, куда призывала его императрица, обрадованная взятием Очакова, оправдавшим ее надежды "друга и ученика".

   Он пристыдил своих врагов.

   "За ушки взяв обеими руками, - писала государыня Григорию Александровичу, - мысленно целую тебя, друг мой сердечный... всем ты рты закрыл и сим благополучным случаем доставляется тебе еще раз случай оказать великодушие ложно и ветренно тебе осуждающим".

   Екатерина вызывала его в Петербург для совещания о плане будущей кампании и о делах со Швецией, которая пользуясь затруднениями России на юге, объявила нам тоже войну.

   Светлейший по дороге заехал в Херсон и там прожил около двух недель, для распоряжений по части кораблестроения.

   В числе многочисленной свиты, сопровождавший победителя, были знакомый наш Василий Романович Щегловский и молодой поставщик армии первой гильдии купец Яковкин.

   Щегловский лично испросил у князя позволение ехать с ним в Петербург, для свидания с родными.

   - С родными ли... - подозрительно спросил его Потемкин.

   - Только с родными, ваша светлость, - отвечал Василий Романович, делая ударение на первом слове.

   - Хорошо, поезжай, но, смотри, только с родными... - сказал князь.

   - Слово офицера, ваша светлость...

   - Хорошо, говорю, поезжай, но если...

   Светлейший не договорил и вышел из приемной.

   История другого спутника князя, Яковкина, является чрезвычайно интересной.

   Его отец был тот самый петербургский торговец, который, если не забыл читатель, был "кормилец гвардии", отпускавший в долг солдатам и офицерам незатейливые товары своей лавочки.

   В числе должников был, как мы знаем, в молодости и Потемкин.

   Вскоре после отъезда Потемкина в Новороссийский край для приготовления к встрече государыни, старый Яковкин, не получая уплаты от множества должников, совершенно проторговался и обанкротился.

   Заимодавцы, рассмотрев его счета, признали его должником несостоятельным и посадили в тюрьму.

   Сын Яковкина - юноша восемнадцати лет, предвидя беду, с согласия своего отца, скрылся, имея в кармане всего семнадцать рублей.

   Тщетно кредиторы отыскивали его - он проводил где день, где ночь и потом приютился у раскольников, в одной из белорусских губерний.

   Вследствие просьбы кредиторов, правительство присудило отдать старика Яковкина, еще стройного и ловкого, в солдаты. Ему забрили лоб и определили на службу в полевые полки. В то время, когда отец тянул тяжелую солдатскую лямку, сыну его часто приходило на мысль явиться к светлейшему князю и получить с него должок, простиравшийся до пятисот рублей.

   "Но как осмелиться беспокоить могущественного вельможу. Да и допустят ли к нему?" - раздумывал молодой Яковкин.

   Однако, до Яковкина стали доходить слухи, что светлейший очень милостив к простому народу и солдатам, допускает их к себе без замедления, и что только одни высшие чины не смеют войти к нему без доклада, а простого человека адъютанты берут за руку и прямо вводят к князю.

   Слухи эти, хотя и были преувеличены, но заключали в себе значительную долю правды.

   Они ободрили Яковкина, он решился и, помолившись Богу, пустился пешком в армию к Очакову.

   Здесь он отыскал знакомого маркитанта, расспросил его, когда, как и через кого можно достигнуть светлейшего и, получив подробное наставление, явился в княжескую ставку и, доложив о себе адъютанту, был приведен к Григорию Александровичу.

   - Кто такой? Что тебе нужно от меня?

   Яковкин задрожал. Сердце его замерло, он упал на колени и трепещущим голосом сказал:

   - Я Яковкин, сын бывшего мелкого торговца в Петербурге.

   Потемкин задумался. Это имя, этот человек напомнили ему былое, давно прошедшее. Опустив голову, он, по обыкновению, грыз ногти, а потом вдруг весело улыбнулся и сказал:

   - А, теперь только я вспомнил и тебя - тогда еще мальчика, и отца твоего - честного человека. Встань! Ну, как поживает твой старик?

   - Давно не видал его, ваша светлость, он отдан в военную службу по приговору заимодавцем.

   Яковкин рассказал все, как было.

   - Вы глупы оба, - заметил князь, - почему не писал ко мне? Почему ты тогда же не явился? А!.. В каком полку твой старик?

   - В нижегородском пехотном полку служит солдатом, ваша светлость. А я, отец ты мой, не смел явиться к тебе; опасался... Да, наконец, услышал от одного проезжего офицера, что ты, государь, милостивый, принимаешь милостиво всех нас, бедных, решился, и вот пришел к тебе, отец мой! Не оставь и меня, и отца моего...

   Яковкин снова упал на колени перед светлейшим.

   - Встань! Встань! - сказал князь и, обратясь к адъютанту, добавил: - Баур! Возьми его на свои руки. Одень и все, все ему. Да, кажется, я должен отцу твоему, Яковкин?

   - Так, ваша светлость, было малое толико!

   - А сколько? Ведь я согрешил, забыл и что должен-то был.

   - Да четыреста девяносто пять рублей двадцать одну копейку с деньгой.

   - Ну хорошо. Ступай теперь. После увидимся.

   Яковкин опять бросился в ноги князю и со слезами благодарил его.

   Через несколько дней Яковкин был вымыт, выхолен и одет щегольски в кафтан из тонкого сукна, подпоясан шелковым кулаком, в козловых сапогах с напуском и рубашке тонкого александрийского полотна с косым, обложенным позументом, воротом, на котором блестела золотая запонка с крупным бриллиантом. В таком виде он был представлен князю Бауром.

   - А, господин Яковкин, здравствуй! - весело встретил его Потемкин. - Да ты сделался молодцом.

   Яковкин упал на колени.

   - Ваша светлость, да наградит же вас Господь Бог! От милости твоей я не знаю, жив ли я, или мертвый? Вот третий день я как во сне, живу словно в раю. О, спасибо же вам, отец родной!

   Князь был в духе и разговорился с молодым человеком.

   Узнав, что он умеет хорошо читать и писать, знает арифметику и мастерски считает на счетах, Григорий Александрович спросил его:

   - Скажи-ка мне, Яковк