Ферри Габриель - Лесной бродяга

спедиции дона Эстебана, чтобы надежно держать его в своих руках. Он указал пальцем на сенатора и дона Эстебана, сидевших на своих походных кроватях, ярко освещенных заревом костра, вследствие чего новоприбывшие, оставшиеся в тени, были для них еще невидимы. Кучильо подошел к испанцу и проговорил, нагибаясь к нему:

   - Я хотел бы, с позволения сеньора сенатора, сказать вам несколько слов наедине!

   Дон Эстебан встал и сделал бандиту знак следовать за собой по темной дороге, ведущей в лес.

   - Вам не приходит, конечно, в голову, сеньор, кого я спас от смерти по вашему великодушному приказанию? Я доставил сюда молодого человека здоровым и невредимым.

   Дон Эстебан молча опустил руку в карман и подал бандиту обещанный золотой.

   - Его зовут Тибурсио Арельяно, - продолжал Кучильо, - спасая его, я повиновался также влечению своего доброго сердца, но думаю, что мы оба совершили ошибку!

   - Почему? - спросил дон Эстебан. - Нам будет очень легко наблюдать за ним, так как он, наверное, примкнет к нашей экспедиции.

   - Он просил двадцать четыре часа на размышление.

   - Разве вы предполагаете, что ему известна наша тайна?

   - Я этого опасаюсь! - проговорил Кучильо с зловещим видом: ложь, с целью поселить подозрение в душе испанца, ему ничего не стоила, так как таким способом он рассчитывал скорее и вернее осуществить свои замыслы, а кроме того, он находил, что это не более как должное возмездие с его стороны.

   - Что вы хотите этим сказать?

   - Что моя совесть была бы совершенно спокойна, если бы пришлось... Да, черт побери! - добавил он вдруг резко. - Если бы мне пришлось отправить этого молодца к праотцам!

   - Боже сохрани! - воскликнул живо дон Эстебан. - Впрочем, я допускаю, что ему все известно, но у меня в распоряжении сто человек, а он один! - добавил испанец, желая опровергнуть доводы Кучильо, в которых он усматривал простую алчность. - Не тревожьтесь о нем, я за него ручаюсь, держитесь спокойно и уверенно.

   - Спокойно, как бы не так, - проворчал бандит, принужденный в присутствии своего господина, подобно злой собаке, ограничиться рычанием, имея в то же время горячее желание броситься и растерзать. - Это мы еще посмотрим...

   - Я повидаюсь с этим молодым человеком, - добавил дон Эстебан, направляясь обратно к лагерю в сопровождении Кучильо, задававшего себе мысленно тревожные вопросы о том, что заставило Тибурсио допытываться, с каких пор его лошадь находится в его владении.

   "Он задал этот вопрос именно в ту минуту, когда лошадь споткнулась, - раздумывал бандит. - Совершенно не понимаю, по какой причине, но во всяком случае мое правило - опасаться всего, что кажется непонятным!"

   Когда де Аречиза и Кучильо достигли бивака, там царило какое-то странное смятение. Все лошади сбились вокруг самой старой кобылы, и пламя костра освещало их глаза, горевшие тревожным огнем. Они вытягивали шеи по направлению к людям, как бы ища у них защиты, иногда раздавалось громкое, полное ужаса ржание: видимо, инстинкт предупреждал животных о какой-то далекой, но страшной опасности.

   - Вероятно, поблизости бродит ягуар, и лошади чуют издали! - проговорил один из слуг.

   - Что из того! - возразил другой. - Ягуары нападают только на жеребят и никогда не осмеливаются броситься на сильную лошадь!

   - Ты так думаешь? - подхватил первый. - В таком случае спроси у Бенито, что сделалось с его лошадью, которую он так любил.

   Услышав свое имя, Бенито подошел к разговаривавшим.

   - Однажды в такую же ночь, как сегодня, - начал он, - я заехал очень далеко от гасиенды Дель-Венадо, где тогда служил, и решил переночевать близ источника Охо-де-Агуа [25]. Я привязал свою лошадь довольно далеко от себя, в том месте, где была погуще трава, а сам заснул непробудным сном, так как в тот же день проехал верхом более двадцати миль. Меня разбудило ночью яростное рычание и отчаянное ржание лошади. Луна ярко осветила, и все было видно довольно хорошо. Испуганный дьявольским ревом, я принялся раздувать костер, угасший, пока я спал, но мои усилия оказались напрасны, так как не сохранилось ни одного горящего уголька. Вдруг мимо меня проскакала моя лошадь; она, видимо, оборвала ремень, которым я привязал ее к дереву, хотя могла при этом запросто удавиться. "Вот тебе и на, - с досадой подумал я, - теперь ее придется ловить!" Не успел я это подумать, как невдалеке увидел громадного ягуара, преследовавшего лошадь с такой легкостью и быстротой, что каждый прыжок переносил его по крайней мере футов на пятнадцать вперед. Я понял, что моя лошадь погибла, и с волнением прислушивался к каждому звуку, но все было тихо кругом. Наконец, минут через десять, которые мне показались бесконечными, ветер донес до меня жуткий рев...

  

   [25] - Ojo de Agua (ucn. ) - Водяное Око

  

   Слушатели содрогнулись: яростное рычание заглушило последние слова Бенито; затем наступила гробовая тишина, в которой таился охвативший и людей, и животных безумный страх.

  

  

   Старый слуга мог бы беспрепятственно продолжать свой рассказ, не рискуя быть прерванным: очевидность близкой опасности, соседство грозного хищника парализовало языки всех слушателей.

   Но Бенито невольно замолчал и сам, обдумывая средство спасения; наконец, дон Эстебан прервал воцарившееся молчание.

   - К оружию! - закричал он.

   - Это бесполезно, сеньор, - возразил старый вакеро, к которому быстро вернулось самообладание благодаря его привычке к опасности. - Главное - не давать угаснуть огню.

   С этими словами он подбросил в костер хворосту, и пламя сразу осветило окрестность и горстку испуганных людей, взметнув к небу сноп искр.

   - Беда только, если они чувствуют сильную жажду, - проговорил Бенито, - это, к несчастью, с ними часто случается, и тогда...

   - Что же тогда? - с беспокойством прервал его один из слушателей.

   - Тогда ягуар не боится ни людей, ни огня, - продолжал вакеро, - и, по-моему, если нет особой надобности заграждать ему дорогу, то лучше всего убираться по добру по здорову, куда подальше. Эти звери обычно более страдают от жажды, чем от голода.

   - А что же будет после того как он напьется? - спросил Бараха, чувствовавший себя, видимо, очень скверно.

   - Тогда он старается утолить голод. Он дьявольски кровожаден, что, конечно, вполне естественно!

   Снова донеслось свирепое рычание, но несколько более отдаленное, что доказывало, согласно теории Бенито, что на этот раз хищник не слишком терзался жаждой. Люди сохраняли настороженное молчание, и только слышался треск сучьев, в изобилии подбрасываемых в костер Барахой.

   - Прекратите, черт побери! - крикнул ему Бенито. - Если вы теперь истратите все наши запасы дров, то что же мы будем делать? Ведь небось вы не пойдете в лес за новыми хворостом?

   - Нет, конечно! - буркнул Бараха.

   - Значит, следует его беречь, чтобы не очутиться в темноте во власти ягуаров, которых к тому времени еще сильнее начнет мучить жажда, и они еще более рассвирепеют!

   Имей Бенито намерение напугать своих слушателей, оно ему бы удалось как нельзя лучше. Все со страхом смотрели на небольшую кучку оставшегося хвороста, служившего для них единственным средством защиты.

   Несмотря на насмешливые ответы Бенито, в них чувствовалась какая-то торжественность и уверенность в своей правоте.

   Хвороста и в самом деле могло хватить от силы на час при самом экономном расходовании.

   Понятно, что ввиду опасности, дон Эстебан отложил до более удобного случая разговор с Тибурсио. Что же касается последнего, то он не преминул бы выразить свою благодарность человеку, спасшему ему жизнь, но не знал, что обязан своим спасением именно дону Эстебану, так как Кучильо и не заикнулся о приказании испанца. Однако несмотря на трагизм сложившейся ситуации дон Эстебан тайком наблюдал за молодым человеком, хотя благодаря случайности лицо того оставалось все время в тени, так что трудно было разглядеть его черты. Тибурсио, со своей стороны, сознавал, что настоящие минуты не годятся для обмена приветствиями и любезностями с начальником экспедиции.

   На какое-то время окрест воцарилось безмолвие. Дон Эстебан и сенатор снова заняли места на своих походных кроватях, держа наготове заряженные ружья, и возле Бенито остались два его товарища, к которым присоединились Бараха, Кучильо и Тибурсио. Лошади все еще продолжали волноваться и жаться к людям, тяжело раздувая ноздри и храпя, по всей видимости опасность не совсем исчезла, хотя и не была так близка, как раньше.

   Несколько минут прошли в полном молчании, и ни один звук не нарушил мрачной тишины леса. Известно, что в минуты даже неотвратимой беды простой человеческий голос обладает чарующей силой внушать людям спокойствие и пробуждать уверенность в самих себе, что инстинктивно чувствуется всяким, поэтому и в данном случае один из вакеро попросил Бенито продолжить свой рассказ.

   - Так я остановился на том, - начал Бенито, - как ягуар бросился в погоню за моей лошадью, а я остался один, без малейшей искорки огня. Неожиданно при свете луны я увидел несшуюся в мою сторону лошадь с ужасным всадником на спине. Ягуар вспрыгнул ей на спину и впился зубами в холку несчастного животного, обезумевшего от страха и боли. Когда они оказались буквально в нескольких шагах от меня, я услышал треск костей, и лошадь, как подкошенная, рухнула на землю; ягуар перегрыз ей позвоночный хребет. На следующее утро от моего быстроного коня, прослужившего мне много лет верой и правдой, остались только жалкие останки. Что ж, вы все еще полагаете, что ягуар нападает только на жеребят? - спросил старик, окончив свой рассказ.

   Никто не отвечал, но все невольно повернули головы в том направлении, где полоса света сменялась полным мраком, и откуда, как им казалось, должны были выглядывать горящие зрачки.

   Под впечатлением рассказа старого вакеро и близости самого грозного хищника американских лесов все невольно продолжали хранить молчание. Первым его прервал Тибурсио, который, подобно Бенито, привык к лесной жизни, а потому был менее взволнован, чем все остальные.

   - Если бы у вас не было лошади, - проговорил он, - то ягуар растерзал бы вас вместо нее; следовательно, лошадь спасла вас, а у нас здесь их добрых четыре десятка на выбор, следовательно, нам нечего опасаться за свою жизнь.

   - Этот молодец прав, клянусь! - воскликнул Бараха, успокоенный словами Тибурсио.

   - Тридцать шесть лошадей, - уточнил Бенито, - они останутся около нас, пока страх не помутит окончательно рассудка; при приближении же опасности они разбегутся в разные стороны. Ягуар их не станет преследовать, так как они инстинктивно бросятся прочь от водоема, и тогда весьма возможно...

   - Что возможно? - подхватило сразу несколько голосов.

   - Возможно, - продолжал Бенито, - что этот хищник уже испробовал человеческой крови, а так как ягуары страшно кровожадны, то он, конечно, предпочтет полакомиться одним из нас, за что его, впрочем, не следует осуждать!

   - Нечего сказать, утешил! - воскликнул с досадой Кучильо.

   - Без сомнения, поскольку хищник удовольствуется кем-нибудь одним! - пожал плечами Бенито. - А если...

   Он внезапно смолк, заметив, что его слова произвели на всех удручающее впечатление, и молчал до тех пор, пока выведенный из терпения всеобщим молчанием Кучильо сердито не воскликнул:

   - Да продолжайте же, черт вас возьми!

   - Я хотел добавить, что если с ним самка, то... Впрочем, не стоит вас пугать...

   - Кончайте, уж коли начали! - вмешался Бараха.

   - В таком случае он сочтет необходимым предложить и ей одного из нас! - как бы с сожалением докончил Бенито.

   - Черт побери, - пробормотал Бараха, - я буду молить Бога, чтобы этот тигр отказался холостяком! - И он подбросил в огонь охапку сучьев.

   - Поосторожнее, сеньор, - повторил Бенито, - до рассвета еще часов шесть, а хворосту осталось всего ничего.

   С этими словами он выхватил из костра часть брошенных в него и не успевших заняться сучьев.

   - Таким образом, у нас осталось три шанса к спасению, - продолжал старик, спокойно усаживаясь, как человек, примирившийся со своей участью. - Во-первых, может быть, этот ягуар не страдает от жажды; во-вторых, он может удовлетвориться одной из лошадей, и, в-третьих, если он кажется холостым, как выразился наш почтенный друг.

   Никто не решился оспаривать очевидную правильность этого расчета, но, к сожалению, все три шанса обращались в ничто, как только угас бы костер.

   К счастью для наших путешественников, на горизонте показалась луна, и стало посветлее. Бледные лучи ее залили серебристым светом верхушки деревьев, откуда раздавались зловещие крики сов, иногда слышался голос пересмешника да шум крыльев потревоженной птицы, и затем все стихло, и, кроме группы людей и лошадей, собравшихся около костра, в лесу не было заметно присутствия ни одного живого существа.

   - Как вы думаете, - спросил Тибурсио у Бенито, - вернется ягуар или нет? Мне часто приходилось слышать их вой в окрестностях моей хижины, но затем они уходили и более не возвращались.

   - Да, такое случается, когда они учуют вдалеке какую-нибудь добычу и утолят жажду; теперь же едва ли он уйдет отсюда, так как здесь для него готовы и пища и питье. Будем молить Бога о том, чтобы хищник оказался один, поскольку я почти уверен, что он вернется.

   При последних словах старика снова раздалось глухое рычание, хотя не такое близкое, как в первый раз.

   - Вот первый признак, - проговорил вакеро, - что жажда у него усиливается; ночной воздух раздражает его, принося влажность от водоема.

   Вскоре запас хвороста почти весь истощился, и костер начал тускнеть. Положение путешественников становилось критическим, так как огонь оставался единственной преградой, спасавшей их от нападения рассвирепевшего зверя.

   - Жажда мучает его все сильнее и сильнее, следовательно, и у нас одним шансом на спасение меньше! - проговорил с мрачным видом Бенито.

   - Да замолчишь ли ты, черт тебя побери! - воскликнул Кучильо, подступая к старику с ножом в руках. - Тоже мне пророк! Неужели ты не можешь нам сказать ничего более утешительного?

   - Что же мне делать? - спокойно возразил Бенито. - Если ваш нож совершит то, что мог бы исполнить тигр, то для вас же хуже. Вместо восьмерых ему останутся на выбор семеро, ягуар слишком кровожаден чтобы прельститься трупом. Как-никак, это все-таки благородное животное!

   Панегирик старика был неожиданно прерван громким рычанием, раздавшимся совершенно неожиданно с противоположной стороны.

   - Боже мой! Злодей, оказывается, женат! - воскликнул Бараха с отчаянием.

   - Сеньор прав, - подтвердил Бенито, - поскольку самцы никогда не охотятся парами, следовательно, тут еще самка. Что бы вы ни говорили, сеньор Кучильо, вот уже двумя шансами к спасению меньше. Тигров двое, выходит, по одному на четверых из нас.

   - Это составляет пять тигров на восьмерых! - перебил Бараха, у которого страх напрочь отбил математические способности.

   - Carai! [26] Как вы спешите, мой милый! - холодно заметил Бенито. - Положим, у страха глаза велики. На двух тигров достаточно двух людей по моему расчету, а вы считаете пятерых, следовательно, трое лишних. Нас здесь восемь, так что шестеро могут рассчитывать увидать завтра утреннюю зарю.

  

   [26] - Черт возьми! (исп.) Вообще возглас, выражающий удивление, досаду, восхищение.

  

   - Разрази меня гром, если я когда-нибудь встречал более неприятного спутника, чем ты, старик! - простонал Кучильо, который, несмотря на свою ярость, не намеревался более уменьшать число жертв, предназначавшихся на выбор хищникам.

   - Все равно, - проговорил Бараха, - пока вокруг нас лошади, я не потеряю надежды на спасение!

   - Да, это последний наш шанс, - заметил один из товарищей Бенито, который слепо верил в его опытность и внимал ему, как оракулу.

   К сожалению, эта последняя надежда на спасение исчезла: вслед за оглушительным ревом, раздавшимся почти у самого костра, лошади рванулись и бросились врассыпную, охваченные паническим ужасом.

   Земля дрожала под их копытами, кустарники трещали, и вмиг весь табун исчез под сводами леса, освещенного сиянием луны. Это бегство служило доказательством, что перед смертельной опасностью животные переставали рассчитывать на защиту людей и искали спасения только в силе и быстроте собственных ног.

   Когда лошади исчезли, вместе с последней надеждой на спасение, Бенито встал и поспешно направился к дону Эстебану и сенатору.

   - Осторожность требует, - проговорил он, - чтобы вы, сеньоры, более не оставались вдали от нас; неизвестно, что может случиться; присоединяйтесь скорее к нам, и мы защитим вас обоих своими телами!

   Испуганный вид сенатора составлял полную противоположность со спокойным самообладанием дона Эстебана.

   - Вот благоразумный совет! - воскликнул Трогадурос. - Последуем же ему немедля!

   И он встал, намереваясь воспользоваться преданностью верного слуги, но дон Эстебан остановил его повелительным жестом.

   - Следовательно, вы рассказали ваши охотничьи приключения не с целью испугать новичков? - спросил он Бенито.

   - Господи Иисусе, все это истинная правда! - воскликнул тот.

   - И мы действительно в опасности?

   - Да, и ее невозможно избежать!

   - Что ж, если так, мы останемся на наших местах!

   - Что вы делаете?! - воскликнул Трогадурос.

   - Обязанность начальника заключается в том, чтобы защищать своих подчиненных, а не искать у них защиты, - гордо возразил де Аречиза, - и вот как мы поступим. Так как опасность ожидает нас именно с этой стороны, поскольку рев слышался отсюда, я остаюсь здесь с ружьем в руках, чтобы дождаться наших врагов и защищать арьергард от нападения. Ягуара нечего опасаться, когда в распоряжении человека две добрых пули, храброе сердце и верный глаз. Вы же, сеньор, отправляйтесь в арьергард и исполните там то же самое; если же найдете нужным из предосторожности обратиться к помощи наших слуг, я предоставляю это на ваше усмотрение!

   Подобного рода предложение, посредством которого дон Эстебан пытался скрыть трусость сенатора, пришлось тому как нельзя более по вкусу, и он не замедлил им воспользоваться, присоединившись к толпе слуг, которых он вроде бы намеревался защитить собственной грудью.

   Тем временем в лесу поднялся дикий рев, будто два хищника переговаривались на своем зловещем языке: то слышалось глухое рычание, сопровождаемое вслед за тем пронзительным мяуканьем, то раздавался оглушающий рык. Этот ужасный концерт, повторяемый бесчисленными голосами эха, взбудоражил весь лес, который казался наполненным десятками хищников. Каждый рев болезненно отдавался в сердцах людей.

   Ружье в руках сенатора трепетало, как тростник, колеблемый ветром; Бараха читал молитвы, предавая себя в руки всех испанских святых. Кучильо изо всей силы сжимал карабин, а старый Бенито с фатализмом истого араба спокойно ожидал развязки драмы, пролог к которой оба главных актера начали с оглушительного рычания.

  

  

   При слабом свете потухающего костра, который Бенито старался поддерживать, подбрасывая в него крошечные порции хвороста, резко выделялся силуэт дона Эстебана, который с ружьем в руках спокойно прислушивался к рычанию тигров, сохраняя полнейшее спокойствие, как будто дело касалось охоты на ланей.

   При виде испанца, Тибурсио почувствовал, как в нем пробуждается сильное возбуждение, свойственное энергичным людям в минуты опасности; к сожалению, у него не было другого оружия, кроме кинжала. Молодой человек невольно бросил взгляд на ружье в руках сенатора, которое могло оказаться более опасным для окружающих, чем для ягуаров, так как, судя по конвульсивному дрожанию его рук, он легко мог ошибиться мишенью.

   Со своей стороны сенатор бросал завистливые взгляды на Тибурсио, занимавшего самое безопасное место посреди группы слуг. Его окружали Бенито и его оба товарища, Кучильо и Бараха.

   Тибурсио заметил один из этих взглядов.

   - Сеньор сенатор, - проговорил он, - мне кажется, что вы не должны подвергать вашу драгоценную жизнь опасности. У вас есть семья, родные, у меня же нет никого, кому бы пришлось меня оплакивать!

   - Вы правы, - поспешно согласился сенатор, - моя жизнь дорого ценится, и моя гибель привела бы многих в отчаяние!

   - В таком случае поменяемся местами, дайте мне ваше ружье, и мое тело защитит вас от нападения ягуаров!

   Тибурсио сделал свое предложение в ту минуту, когда голоса хищников слышались еще в разных сторонах поочередно, но вдруг они слились в один устрашающий звук, многократно повторяемый эхом, разносившим его далеко по лесу.

   Под впечатлением дуэта хищников сенатор тотчас согласился на предложение Тибурсио; они обменялись местами, и молодой охотник выступил вперед, его глаза горели воодушевлением, губы едва заметно вздрагивали, но он стоял спокойно с ружьем на изготовку, ожидая неизбежного нападения одного из ягуаров.

   Дон Эстебан и Тибурсио казались неподвижными, как изваяния. Отблески костра освещали красноватым светом этих людей, которых случай неожиданно свел вместе; ни тот, ни другой не уступали друг другу ни в храбрости, ни в гордости.

   Положение становилось все более критическим; близился момент, когда оба зверя должны были очутиться перед охотниками.

   Костер бросал на окружающие предметы едва заметный багровый отблеск, и все было готово к развязке драмы. Но прежде чем продолжать наш рассказ, мы должны точно описать положение людей и окружающих их объектов.

   Мы уже упоминали, что бивак дона Эстебана раскинулся на пространстве между неширокой полосой окружавших водоем деревьев и опушкой леса, через который вела дорога на гасиенду Дель-Венадо. Он занимал почти середину этого пространства и находился несколько ближе к водоему.

   С остальных двух сторон лагерь окружал колючий кустарник, рев же зверей раздавался со стороны водоема и леса. Тибурсио стоял ближе к водоему, а дон Эстебан - к лесу, остальные располагались между ними. Вдруг среди царившей тишины, которая казалась еще зловещее оттого, что было неизвестно, откуда близилась опасность, из кустарников, окружающих поляну, раздался жалобный вой койота.

   Несмотря на всю заунывность этого звука, он показался нашим путешественникам сладкой мелодией в сравнении с ревом ягуаров.

   - Странно, что койот осмеливается так близко подойти к тигру! - проговорил старый вакеро тихим голосом.

   - Я слышал, что когда ягуар выходит на охоту, то койоты следуют за ними! - также тихо ответил Тибурсио.

   - В этом есть доля правды, - возразил Бенито, - но только с той разницей, что койот решается приблизиться к ягуару лишь тогда, когда тот насыщается добычей, иначе он рискует сам послужить для него приманкой. Это, во всяком случае, необычно, - задумчиво закончил старый вакеро. - Однако, что это? Никак появился еще один койот.

   Действительно, с противоположной стороны послышался какой-то жалобный вой и пронесся в ночной тишине.

   - Повторяю, - проговорил Бенито, - что у койотов не хватило бы смелости приблизиться так близко к ягуарам и привлечь их внимание; это должны быть другого рода звери, которые не страшатся хищников.

   - Вы полагаете? - спросил Тибурсио с удивлением.

   - Уверен, что это люди, даже готов пари держать, это тигреро из Канады!

   - Два северных охотника?

   - Без сомнения; только они в здешних краях бесстрашно охотятся на ягуаров ночью. Они, вероятно, подают теперь друг другу условный знак, чтобы сойтись.

   Если догадка старого вакеро была верна, то следовало лишь удивляться изумительной осторожности, с которой оба охотника подвигались вперед: ни одна ветка, ни один листок не хрустнул под их ногами.

   - Хола, ей! - закричал неожиданно из темноты громовой голос, подобный звуку рупорной трубы, через которую перекликаются матросы в море. - Ничего не бойтесь и не зажигайте огня!

   Едва уловимый прононс владельца голоса подтверждал предположение старого вакеро; наружность же вынырнувшего из кустов охотника служила полным доказательством справедливости его догадки.

   Здесь не время описывать геркулесово сложение и странный костюм вновь прибывшего; он играет в этом романе слишком значительную роль, а потому мы еще остановимся на подробном описании его личности. Достаточно пока сказать, что это был гигант, вооруженный громадным двухствольным ружьем.

   Живые глаза американского охотника в одну минут охватили всю группу людей и с участием остановились на лице Тибурсио.

   - Черт бы побрал ваш костер! - проговорил он несколько резким, но добродушным тоном. - Вот уже два часа, как вы пугаете двух великолепнейших ягуаров, какие редко встречаются в здешних лесах.

   - Мы их пугаем! - воскликнул Бараха. - Скорее, наоборот!

   - Надеюсь, что вы погасите огонь? - продолжал охотник.

   - Костер - наше единственное спасение! - воскликнул сенатор. - Да понимает ли вы, что предлагаете?

   - Ваше единственное спасение? - с удивлением повторил канадец и пересчитал толпившихся вокруг него людей. - Вас восемь человек, и вы говорите, что у вас нет другого спасения от двух несчастных тигров, чем костер! Вы что, смеетесь надо мной?

   - Кто вы такой? - повелительно перебил его дон Эстебан.

   - Охотник, как видите!

   - На кого же вы охотитесь?

   - На бобров, волков, тигров и индейцев, смотря по тому, кто из них подвернется под руку!

   - Само небо посылает вас на наше спасение! - воскликнул Кучильо.

   - Как бы не так! - обрезал охотник, которому, видимо, не понравилась физиономия Кучильо. - Мы с товарищем наткнулись в двух милях отсюда на пуму и двух ягуаров, которые дрались из-за мертвой лошади.

   - Это моя лошадь! - заметил Тибурсио.

   - Ваша? Бедный молодой человек! - проговорил гигант с грубоватой лаской. - Искренне рад видеть вас живым и невредимым, поскольку думал, что вас уже нет на белом свете. Мы убили пуму и по следам погнались за ягуарами, которым вы мешаете напиться из водоема. Итак, если вы хотите, чтобы мы избавили вас от них, то гасите скорей костер и предоставьте нам действовать по своему усмотрению.

   - А где ваш товарищ? - спросил дон Эстебан, у которого мелькнула мысль завербовать в свою экспедицию еще двух добровольцев.

   - Он сейчас явится. Итак, к делу, иначе мы предоставим вам самим расхлебывать эту кашу!

   Охотник говорил так властно и уверенно, что дон Эстебан не решился воспрепятствовать ему, когда тот подошел к костру, быстро разбросал головни в разные стороны, затем испустил протяжный вой, с изумительной верностью подражая койоту; почти в ту же минуту из темноты вынырнул второй охотник и подошел к своему товарищу.

   Вновь прибывший был также очень высок, но едва по плечо первому. Наряд его был не менее оригинален, чем у его товарища, лицо же его в зыбком лунном свете разглядеть не удавалось.

   - Наконец-то, угас чертов костер! - на чистом испанском языке проговорил он. - И, верно, потому, что кончился хворост, пойти же за ним, видно, никто из вас не решился!

   - Нет, - возразил первый охотник, - это мне удалось убедить сеньоров загасить огонь, пообещав за то избавить их от общества двух несчастных кошек, которым они так безжалостно мешают напиться.

   - Гм... - пробормотал сенатор, - кажется, мы поступили довольно опрометчиво: а вдруг вы промахнетесь?!.

   - Промахнусь? Каким же образом? - удивился второй охотник. - Черт возьми! Я уже давно бы укокошил одного тигра, если бы не опасался обратить в бегство другого. Сию минуту я чуть было не поддался искушению, да помешал призыв моего товарища, и я поспешил сюда.

   - Я надеялся, что мне удастся убедить этих господ сделать по-моему, а потому я призвал тебя! - проговорил гигант.

   - Разве вы знали о нашем пребывании у Позо? - спросил Бараха.

   - Без сомнения, мы вас невольно выслеживаем уже в продолжение двух часов. Но, черт побери, если вы и впредь будете принимать так мало предосторожностей, то вам придется вдоволь нагуляться с голыми черепами. Однако, Дормёр [27], приступим к делу...

  

   [27] - Дормёр (от фран. dormeur) - соня, сонливец.

  

   - А если ягуары нападут на нас? - спросил все еще встревоженный сенатор.

   - Им теперь не до вас. Прежде всего они бросятся пить; вы скоро услышите, как они зарычат от радости, что огонь не освещает больше водоема: ведь они его боятся сильнее, чем людей!

   - Что же вы намереваетесь делать теперь? - спросил Бараха.

   - Что мы намереваемся делать? - переспросил на чистейшем испанском языке названный на французский манер Дормёром. - Вы сами все увидите: мы с товарищем встанем у водоема; тигры подойдут к нему, и мы прикончим обоих: я - одного, он - другого. Потребуется всего несколько секунд, чтобы прицелиться, и оба зверя вмиг избавятся и от жажды, и от голода!

   - Уверены, что это так просто?! - воскликнул Кучильо, пораженный легкостью намеченной комбинации.

   - Так же просто и легко, как сказать "здравствуйте", - отвечал Сонливец. - Вот, слышите? Разве я не прав?

   На сей раз грозный двойной рык исходил из одного и того же места. Вероятно, звери выражали им свое удовольствие по поводу наступления темноты, и до наших невольных слушателей доносилось их прерывистое дыхание и звук раздувающихся ноздрей, которыми тигры с наслаждением вдыхали в себя насыщенный влагой воздух.

   Путешественники тревожно вглядывались в окружающую темноту, прислушиваясь к раскатам эха, разносящего по лесу и по равнине рев ягуаров; а охотники уже исчезли во мраке ночи, затем стволы их винтовок сверкнули еще раз в лунном свете, - и вскоре все утонуло в сумраке ложбины Позо.

   Без сомнения, бой быков представляет очень интересное зрелище, особенно, в ту минуту, когда они ревут, готовые броситься на тореадора; глаза их горят, головы опущены вниз, а копыта нетерпеливо скребут землю. Однако если бы зрители не были отделены от разъяренного животного надежным барьером, то по всей видимости это зрелище для подавляющего большинства потеряло бы всю свою привлекательность.

   Бой тигров с гладиаторами во времена Римской империи увлекал, наверное, зрителей гораздо сильнее, чем бой быков в настоящее время; нет сомнения, однако, что наплыв зрителей в цирки во много раз уменьшился, если бы железные решетки и высоко устроенные места не защищали любителей острых ощущений от возможного нападения разъяренных хищников.

   В данном случае наши путешественники были отделены от арены борьбы только небольшим пространством, которое тигр может перескочить безо всякого усилия. Если бы одному из актеров этой драмы не удалось с успехом выполнить свою роль, то кому-нибудь из зрителей пришлось бы выступить вместо него.

   В ту минуту, когда охотники исчезли в ложбине Позо, удовлетворенное рычание совершенно смолкло; это свидетельствовало, что звери совершали обход вокруг поляны, направляясь к воде.

   Путешественники затаили дыхание, боясь ненароком выдать себя. В озаренном призрачным лунным сиянием лесу воцарилась полная тишина, и теперь ясно слышался легкий треск сучьев под ногами осторожно крадущихся ягуаров. Несмотря на то, что огонь совершенно угас, инстинкт предупреждал их о присутствии людей, но жажда была так мучительна, что они стремились удовлетворить ее, не обращая внимания на близкую опасность.

   Известно, что животные кошачьей породы мучительнее многих переносят жажду вследствие малых размеров их слюнных желез, но вместе с тем они отличаются удивительной осторожностью. Поэтому оба ягуара старались пока избежать столкновения с человеком, стремясь поскорее напиться, чтобы утолись вслед за тем свой голод, а потому, несмотря на уверения охотников, нашим путешественникам довелось переживать тягостные минуты, вероятно, показавшиеся им вечностью.

   Мы предоставим их на некоторое время своей судьбе и займемся нашими охотниками, положение которых было несравненно опаснее, а потому должно внушать нам больше интереса и сочувствия.

   Луна стояла еще довольно низко над горизонтом, и лучи ее не проникали в глубину ложбины, казавшейся еще чернее в сравнении с освещенной поляной. Во мраке едва угадывались фигуры охотников, ожидавших встречи с могучими хищниками; курки винтовок были взведены, в зубах они держали ножи, сами крепко прислонившись спинами друг к другу и уперев одно колено в землю. Такое положение придавало им более устойчивости в случае нападения зверя, но, по правде говоря, вряд ли даже африканский лев смог бы опрокинуть такого геркулеса, каковым являлся первый охотник. Кроме того, стоя спиной к спине они наблюдали за всем отделявшим ягуаров от воды пространством.

   Через несколько мгновений оставшиеся на поляне путешественники заметили между деревьев горящие зрачки и гибкие тела хищников, которые то ползли по земле, то отделялись от нее сильным прыжком; вид громадных зверей мог заставить трепетать самое храброе сердце. Гибкие, как лианы, с горящими фосфорическим огнем глазами, напоминавшими исполинских светляков, оба зверя неслышно, но быстро подвигались вперед. Спрятанные в глубине ложбины охотники не могли еще видеть ягуаров, но знали об их приближении по глухому рычанию, которое те не могли удержать, чуя близость людей и испытывая сладострастное чувство от запаха желанной влаги.

   Несмотря на приближающуюся опасность, охотники не шелохнулись и продолжали стоять, как каменные истуканы; ружья не дрогнули в их руках, а между тем они подвергались смертельному риску.

   Следовало обладать безумной отвагой и верой в собственную сноровку, чтобы, не дрогнув, ожидать нападения разъяренного жаждой опасного врага. Любая не смертельная рана, нанесенная ягуару, могла стоить жизни смельчакам.

   В глубине этой тесной ложбины им оставалось или умереть, или победить!

  

  

   Наши путешественники, ожидая приближения схватки, при которой были вынуждены присутствовать помимо собственной воли, вдруг заметили, что оба ягуара внезапно остановились, как охотничьи собаки, делающие стойку.

   Из их глоток вырвалось яростное рычание: они почуяли близость новых, ранее не замеченных ими врагов.

   Оба хищники замерли буквально в нескольких шагах от водоема, они припали к земле и вытянулись во всю длину своих почти семифутовых тел, несколько мгновений они лежали неподвижно, ударяя хвостами по бокам, что служило у них признаком ярости, затем одновременно могучим прыжком отделились на несколько футов от земли. Какой-то миг они казались висящими в воздухе, но в то же мгновение раздался выстрел, сопровождаемый тоскливым предсмертным ревом. Один из ягуаров, сраженный, так сказать, на лету, перевернулся в воздухе и тяжело рухнул на землю. Другой хищник одним прыжком очутился возле охотников. Тогда произошло что-то невообразимое... Человеческие крики слились с ревом зверя, и завязалась смертельная схватка. Снова грохнул выстрел, пронзительный рев разодрал тишину, - и все смолкло. Пораженные зрители могли лишь угадывать жуткие подробности разыгравшейся трагедии; они пришли в себя только при появлении первого охотника, к которому дружно бросились с расспросами.

   - Вот видите, - сказал тот весело, - что значат две кентуккийские винтовки и нож в опытных руках!

   Сперва темнота мешала путешественникам разглядеть что-либо, но вскоре они разглядели трупы двух громадных ягуаров, распростертые на земле, и второго охотника, обмывавшего глубокую царапину начинавшуюся у него за ухом, пересекавшую плечо и кончавшуюся на груди.

   - Во всяком случае, - беззаботно заметил он, - нож гораздо надежнее когтей, можете сами убедиться!

   Действительно, несмотря на то что полученная им рана была довольно глубока, во всяком случае, она не могла сравниться с ударом ножа, вспоровшего брюхо ягуару, у которого вывалились все внутренности. Первый же ягуар был сражен наповал: пуля угодила ему прямо между глаз.

   - Нет ли поблизости какой-нибудь гасиенды, - спросил Дормёр, - где можно было бы продать пару великолепных тигровых шкур и шкуру пумы?

   - Как не быть! - отвечал Бенито. - Мы как раз направляемся на гасиенду Дель-Венадо; она находится в семнадцати милях отсюда. Там у вас, наверное, купят все три шкуры по крайней мере по пяти пиастров, да, кроме того, еще дадут по десяти пиастров премии за каждого убитого зверя.

   - Что ты думаешь об этом, приятель? Махнем-ка мы туда? - обратился один охотник к другому.

   - Пожалуй, ведь сорок пять пиастров с земли не поднимешь, только сперва малость вздремнем, а утром двинемся к этой гасиенде! - отвечал второй охотник. - Думаю, что мы доберемся до нее раньше вас, - продолжал он, обращаясь к группе путешественников, - если вам не посчастливится поймать ваших лошадей, из которых, кажется, здесь ни одной не осталось.

   - Не беспокойтесь о нас, - возразил старый вакеро, - мне не впервой приходится иметь дело с лошадьми, разбежавшимися от страху по лесу. Я еще не забыл своего старого ремесла; как только взойдет солнце, они все будут тут, а теперь, с позволения дона Эстебана, я возьму с собой своих товарищей и тотчас же отправлюсь на их поиски!

   Тем временем путешественники оправились от страха и принялись снова разводить огонь, поскольку время близилось к полуночи. Затем слуги приступили к приготовлению прерванного ужина, и все вошло в обычную колею. Огонь весело потрескивал, от жарившегося барана несся приятный, раздражающий аппетит запах.

   Не желая оставаться неблагодарными по отношению к двум храбрецам, оказавшим поистине неоценимую услугу, дон Эстебан и сенатор велели подозвать их к себе.

   - Подойдите ближе, друзья! - проговорил сенатор. - Мы оценили по достоинству ваше мужество! Оно выше всяких похвал; разделите же наш скромный ужин и выпейте по стакану доброго каталонского вина. Оно подкрепит вас после тяжких трудов!

   - Пустое! - промолвил старший охотник, подойдя к костру. - Велика ли заслуга прихлопнуть двух несчастных тигров? Другой дело, выйди мы победителями из битвы с индейцами команчами или сиу, об этом стоило бы потолковать! Во всяком случае, кусок жаркого хорош во всякое время: и до и после битвы. Иди-ка сюда, Дормёр! - добавил он.

   - А вы, молодой человек, - обратился в свою очередь дон Эстебан к Тибурсио, все еще стоявшему поодаль. - Не желаете ли воспользоваться нашим гостеприимством вместе с этими достойными людьми?

   Тибурсио молча принял приглашение испанца и подошел ближе к костру; в первый раз его лицо, освещенное костром, предстало перед взором дона Эстебана, который буквально пожирал его глазами.

   Действительно, лицо Тибурсио Арельяно оказалось достойным внимания. Несмотря на то что в данную минуту оно выражало спокойную грусть, все в нем тем не менее обличало сильную и страстную натуру, тонкий нос с подвижными ноздрями, черные огненные глаза под густыми бровями, бледный цвет кожи, казавшийся матовым на фоне почти черной бороды, а главное, надменно приподнятая верхняя губа. Темно-каштановые вьющиеся волосы обрамляли его высокий лоб; он был высок и строен, широкие плечи и белые руки выражали силу, свойственную европейской расе. Выражение же грусти на лице несколько смягчало светившуюся в глазах неукротимую дикость потомка великой расы, заброшенного судьбой в пустыни Мексики.

   "Какое удивительное сходство в лице и осанке с доном Хуаном де Медиана! - невольно подумал дон Эстебан, но ни одним движением не выразил своих мыслей, скрытых под маской холодного равнодушия. - Бесспорно, он его сын!"

   Лицо Тибурсио произвело не меньшее впечатление еще на одного человека, увидевшего его при ярком свете костра. Он невольно вздрогнул и зажмурил глаза, будто ослепленный молнией. Он готов был броситься к нему, но сдержал свой порыв и не тронулся с места, вероятно, удостоверившись в своей ошибке.

&