Ферри Габриель - Лесной бродяга

рихода. Если угодно, мы окликнем его!

   - Эй, друг! - закричал один из любопытных. - Идите-ка сюда! Тут один кабальеро желает с вами поговорить!

   Таинственный незнакомец приблизился.

   - Сеньор кабальеро, - учтиво сказал ему дворецкий, - поверьте мне, что не простое любопытство заставляет меня беспокоить вас. Меня послал мой господин навести справки о его друге, исчезновение которого ему внушает беспокойство, так что он даже опасается, что его нет в живых. Что вы знаете о доне Эстебане де Аречизе?

   - Очень многое. Но позвольте спросить, кто ваш господин?

   - Дон Августин де Пена, владелец гасиенды Дель-Венадо!

   Радость на миг вспыхнула в глазах незнакомца.

   - Я постараюсь доставить дону Августину, - отвечал он, - любые сведения, какие он пожелает. Далеко ли отсюда его гасиенда?

   - В трех днях пути на добром коне!

   - У меня отличная лошадь, и если вы можете подождать меня до завтрашнего вечера, то я поеду с вами, чтобы лично переговорить с доном Августином!

   - Согласен! - отвечал дворецкий.

   - Прекрасно, - поспешно кивнул незнакомец. - Так ждите меня завтра вечером. Поедем ночью по прохладе!

   И незнакомец удалился, между тем как дворецкий вскричал:

   - Caramba! Надобно признать, что этот кабальеро чертовски любезен!

   Подобный конец разговора не соответствовал ожиданиям любопытных, которые поэтому были совершенно разочарованы. Но делать было нечего; они уже видели, как человек в красном платке проехал мимо них верхом и быстро удалился к северу от президио.

   Незнакомец в точности сдержал свое обещание: на другой день к назначенному часу он был уже на месте.

   Посланцы дона Августина самым сердечным образом распрощались с хозяином дома, уверив его, что он со своей стороны может рассчитывать на радушный прием в случае посещения им гасиенды Дель-Венадо. В этих патриархальных краях самый последний бедняк покраснел бы от стыда, если бы ему в награду за гостеприимство предложили иную цену, кроме чистосердечной благодарности и обещания в свое время оказать такой же прием.

   Выехав из Тубака, всадники пошли крупной рысью, причем оказалось, что лошадь незнакомца ни по силе, ни по красоте ни в чем не уступала коням его спутников.

   Весь путь был сделан очень быстро, так что утром третьего дня путешественники завидели вдали смутные очертания колокольни гасиенды Дель-Венадо. Спустя полчаса они спешились во дворе гасиенды. Восходящее солнце радостно посылало свои первые лучи, но, несмотря на это, все вокруг гасиенды носило какой-то печальный характер. Казалось, грустное настроение ее хозяев сообщилось и окружающей природе.

   И в самом деле, тоска снедала Розариту, и гасиендеро все более беспокоился, видя, как дочь его день ото дня становится печальнее. Несмотря на свое ужасное состояние в день битвы с пиратами и индейцами, девушка успела убедиться, что Фабиан остался жив. Еще утром она слышала его голос, а несколько часов позднее, лежа на руках Сверкающего Луча в полуобморочном состоянии, она тем не менее с зоркостью женщины заметила, хотя и смутно, Фабиана, сражавшегося под охраной неизвестного ей охотника-гиганта. Почему же Тибурсио, задавала она себе вопрос, не приехал вслед за нею в гасиенду? И тотчас отвечала: потому, что он или мертв, или же не любит ее. Оба эти предположения одинаково мучили ее.

   Другим источником беспокойства гасиендеро служило полное отсутствие известий от герцога д'Армады. К этому беспокойству примешивалось также и некоторое нетерпение. Дело в том, что предположенный брак его дочери и сенатора был делом рук дона Эстебана, и теперь Трогадурос торопил с исполнением его. Дон Августин открыл дочери свои намерения, но единственным ответом девушки были слезы, так что отец вынужден был подождать еще немного.

   Наконец, по истечении шести месяцев, гасиендеро решил каким-то образом прояснить ситуацию и послать дворецкого в президио Тубак разузнать об экспедиции, вышедшей оттуда под начальством испанца. Это была последняя отсрочка, которую выпросила себе донья Розарита.

   В день приезда незнакомца на гасиенду сенатор уже некоторое время находился в отсутствии. Гасиендеро давно поднялся с постели, когда прибывший дворецкий доложил ему о том, что привез человека, могущего разрешить все его сомнения. Приказав ввести его в уже знакомый читателю зал, дон Августин послал в то же время известить Розариту. Она не замедлила появиться и села подле отца.

   Через несколько мгновений в зал вошел незнакомец. Большая войлочная шляпа, которой он при входе лишь коснулся рукой в знак приветствия, но не снял, затеняла его лицо, на котором лишения и страдания оставили неизгладимые следы. Из-под широких полей шляпы спускался на лоб красный бумажный платок, совершенно прикрывавший его брови. Первым делом незнакомец устремил на дочь гасиендеро испытующий взор.

  

  

   Хотя Розарита куталась в шелковое ребозо, из-под которого падали на грудь длинные пряди ее роскошных черных волос, тем не менее на ее побледневшем лице можно было заметить отпечаток глубокого и тайного горя. Она устремила на незнакомца тревожный взор и, казалось, боялась того момента, когда окончательно должна будет определиться ее судьба. Незнакомец сел, и гасиендеро обратился к нему:

   - Благодарю вас, мой друг, что вы привезли мне известия, хотя я предчувствую, что они печальны. Тем не менее мы должны узнать все. Да будет воля Божия!

   - Известия действительно печальные, но, как вы сказали, вам очень важно, - незнакомец подчеркнул последние слова, причем, казалось, больше обращался к донье Розарите, - узнать все. Я видел там много вещей, и пустыня, быть может, скрывает в себе более тайн, чем можно предполагать!

   Молодая девушка незаметно вздрогнула и устремила на рассказчика глубокий и ясный взор.

   - Говорите, друг мой, - сказала она мягким голосом, - мы готовы все услышать!

   - Что вы знаете о доне Эстебане? - спросил гасиендеро.

   - Он убит, сеньор!

   Дон Августин печально вздохнул и опустил голову на руки.

   - Кто убил его? - спросил он.

   - Не знаю, но его нет в живых!

   - А Педро Диас, этот человек с бескорыстным сердцем?

   - Убит, как и дон Эстебан!

   - А его друзья - Кучильо, Ороче и Бараха?

   - Все убиты, за исключением... Но, если позволите, сеньор, я начну не с этого, так как вам следует знать все!

   - Мы вас слушаем, мой друг!

   - Не стану вам говорить, - продолжал незнакомец, - об опасностях всякого рода и битвах, какие нам пришлось выдержать со времени отъезда. Питая неограниченное доверие к своему начальнику, мы безропотно переносили все тяготы похода.

   - Бедный дон Эстебан! - прошептал гасиендеро.

   - На последнем привале, где я был, распространился по лагерю слух, будто недалеко находятся огромные залежи золота. Кучильо, нашего проводника, в ту пору не оказалось: он уже два дня находился неизвестно где. Несомненно, Богу было угодно, чтобы я спасся. Он внушил дону Эстебану мысль послать меня на розыски исчезнувшего проводника. Я получил от него приказание объехать округу лагеря, что и исполнил, несмотря на всю опасность, сопряженную с подобной поездкой. Итак, я тронулся в путь, стараясь разыскать его следы, что мне и удалось по истечении некоторого времени. Я ехал по следам Кучильо, как внезапно вдали заметил отряд апачей, охотившихся на мустангов. Поспешно повернул я своего коня назад, но дикие крики, раздавшиеся со всех сторон, показали мне, что меня заметили.

   Здесь Гайферос - читатель, без сомнения, догадался, что это был он, - остановился на минуту, как бы погруженный в горестные воспоминания. После этого он рассказал, как его схватили индейцы, какой ужас он испытал при мысли об ожидавших его мучениях. Перейдя затем к описанию своей неудачной попытки к бегству, сопровождавшейся неимоверными мучениями, он продолжал:

   - Настигнутый одним из индейцев, я получил удар, от которого свалился на землю. В то же мгновение я почувствовал, что острие ножа очертило огненный круг на моей голове. Вдруг я услышал ружейный выстрел, пуля просвистела мимо моих ушей, и я потерял сознание. Новые выстрелы заставили меня очнуться. Я хотел открыть глаза, но кровь заливала их. Я поднес руку к голове, пылавшей, как огонь, и в то же время холодной, как лед, - череп мой был обнажен: индеец сорвал с него кожу вместе с волосами. Вот почему, сеньор и сеньорита, я ношу на голове не снимая этот платок.

   Во время этого рассказа холодный пот выступил на лице гамбузино. Его слушатели от ужаса содрогнулись.

   После кратковременного молчания рассказчик прибавил:

   - Быть может, мне бы следовало пощадить вас, да и себя тоже, умолчав об этих жутких подробностях!

   Затем, продолжая рассказ, Гайферос поведал своим слушателям о неожиданной помощи, которую оказали ему три охотника, затаившиеся на островке. Когда рассказчик стал описывать мужественный поступок канадца, вынесшего его на руках на виду у апачей, дон Августин не сдержал возглас восхищения.

   - Что же, их было двадцать человек на этом островке? - спросил он.

   - Включая того гиганта, который спас меня, их было трое! - отвечал гамбузино.

   - Вот истинные храбрецы! Но продолжайте, сеньор!

   - Друзьями моего спасителя, - продолжал гамбузино, - были мужчина такого же возраста, то есть лет сорока пяти, и молодой человек с бледным лицом, со сверкающим взором и приятной улыбкой. Словом, это был прекрасный юноша, и смею вас уверить, сеньорита, что любой отец с гордостью назвал бы его своим сыном, любая женщина сочла бы себя счастливой, увидев его у своих ног! В те короткие промежутки, когда боль несколько стихала, я пытался спросить у своих освободителей их имена и положение. Но мне только и удалось узнать, что они - охотники за выдрами, путешествующие для собственного удовольствия, и, хотя это не совсем казалось правдоподобным, я не возражал.

   Здесь донья Розарита невольно вздохнула. Быть может, она надеялась услышать одно имя.

   Гайферос продолжал рассказывать происшествия, читателю уже знакомые.

   Дойдя до исчезновения Фабиана и стараясь при этом, из чувства деликатности, обходить молчанием имена Кровавой Руки и Смешанной Крови, гамбузино воскликнул:

   - Да, сеньорита, бедный молодой человек был схвачен индейцами и своею жизнью должен был искупить смерть их воинов!

   - Что же сталось с этим молодым человеком? - перебил гасиендеро, почти столь же взволнованный, как и его дочь.

   Розарита взглянула на отца с нежною благодарностью за ту заботливость, какая звучала в его голосе по отношению к молодому человеку, которым она так живо интересовалась. Гайферос подавил радость, которую он испытал, и продолжал свой рассказ, в силу той же деликатности избегая малейшего намека на сражение при Развилке Красной реки.

   - Три дня и три ночи прошли для нас в страшной тревоге, хотя и растворенной слабым лучом надежды. Наконец, на четвертый день утром нам удалось неожиданно напасть на краснокожих похитителей и после отчаянной битвы гигант-охотник вырвал из рук врага того, кого он называл своим любимым сыном!

   - Слава Богу! - вскричал гасиендеро со вздохом облегчения.

   Розарита молчала, но ее радостная улыбка лучше слов говорила, что она чувствовала.

   Здесь мы должны прервать на минуту рассказ Гайфероса для того, чтобы пояснить, что при описании внезапного нападения на индейцев канадца и его отряда на берегах Красной реки и поспешного бегства дона Августина с дочерью обе стороны, как бы по взаимному согласию, остерегались упоминать об именах участников этих происшествий. Правда, Розарита заметила, как Фабиан сражался рядом с канадцем, но ей не было известно имя охотника, равно как и то обстоятельство, что Фабиан находился в плену у пиратов прерий. Тем не менее она уже начинала, по-видимому, догадываться, кто был тот молодой человек, о котором рассказывал гамбузино.

   - Продолжайте, сеньор, - сказал гасиендеро. - Ваш рассказ тем более представляет для меня интерес, что я сам шесть месяцев тому назад попал в плен к индейцам. Только почему вы не говорите о подробностях смерти дона Эстебана?

   - Потому что они неизвестны мне, - ответил Гайферос. - Я могу вам только передать подлинные слова самого молодого из трех охотников, к которому я обратился однажды с расспросами о доне Эстебане. "Он умер! - отвечал мне печально молодой человек. - Вы единственный оставшийся в живых из этой экспедиции. Когда вы вернетесь домой, - прибавил он, вздыхая, - к вашей избраннице, если таковая у вас имеется, то на расспросы ее относительно судьбы вашего начальника отвечайте: "Все люди погибли с оружием в руках; что касается начальника экспедиции, то правосудие Божие осудило его, и приговор приведен в исполнение. Дон Эстебан де Аречиза не возвратится больше к своим друзьям!"

   - Бедный дон Эстебан! - воскликнул гасиендеро.

   - И вам не удалось узнать имен этих отважных и великодушных людей? - спросила Розарита.

   - К сожалению, нет, сеньорита! - отвечал Гайферос. - Однако мне показалось странным то, что молодой охотник говорил о доне Эстебане, Диасе Ороче и Барахе с таким видом, как будто отлично знал их всех!

   Розарита вздрогнула. Ее грудь поднялась, щеки вспыхнули и потом побледнели как полотно; однако она не промолвила ни слова.

   - Мой рассказ почти закончен! - продолжал гамбузино. - Вырвав из рук апачей сына храброго воина, мы направились в прерии Техаса! Умолчу об опасностях, которым подверглись мы, охотники за выдрами и бобрами, в течение проведенных нами там шести месяцев бродячей жизни, не лишенной, однако, известной прелести. Только один из нас далеко не находил эту жизнь приятной. То был наш молодой товарищ! Когда я увидел его в первый раз, меня поразило выражение грустной покорности, написанное на его лице. Только покорность эта с каждым днем все уменьшалась, а грусть увеличивалась. Старый охотник, которого я считал его отцом и который в действительности вовсе ему не отец, пользовался всяким случаем, чтобы заинтересовать его огромными лесами, в которых мы жили, величавою жизнью пустынь и, наконец, всею прелестью опасностей, навстречу которым мы шли. Напрасные усилия! Ничто не могло утешить его пожирающей тоски, и он забывал о ней лишь среди опасностей, в которые бросался очертя голову. Казалось, жизнь для него сделалась тяжким бременем, и он старался от нее избавиться. Чувствуя сострадание к нему, я часто говаривал старому охотнику: "Пустыня не для молодых людей; им нравится шум и общение с себе подобными; возвратимся в поселения!" В ответ на это гигант-охотник только вздыхал. Однако мало-помалу мрачное выражение перешло и на лица обоих охотников, любивших своего молодого друга, как сына. Раз ночью, когда мы с молодым человеком бодрствовали, я напомнил ему одно имя, которое сорвалось у него с губ однажды во время сна. Тогда же я узнал и причину тоски, которая медленно подтачивала его. Он любил, и пустыня лишь усилила это чувство, несмотря на все попытки побороть его!

   Рассказчик умолк на мгновение, бросив проницательный взгляд на лица своих слушателей, главным образом, на лицо доньи Розариты. Казалось, он испытывал тайное удовольствие волновать молодую девушку.

   Как охотник и как солдат, гасиендеро не скрывал интереса, который возбуждали в нем похождения незнакомцев. Напротив, Розарита силилась под маской искусственной холодности скрыть то восхищение, с каким она слушала эти трогательные страницы сердечного романа, которые так подробно раскрывал гамбузино.

   Впрочем, это плохо удавалось взволнованной девушке, о чем свидетельствовал блеск ее глаз и румянец, вернувшийся на ее щеки.

   - Как жаль, что эти храбрецы, - заметил дон Августин, - не участвовали в экспедиции бедного дона Эстебана! Тогда ее судьба сложилась бы совсем по-другому!

   - Я с вами согласен! - отвечал Гайферос. - Бог, однако, судил иначе. Но продолжаю рассказ: я чувствовал сильнейшее желание возвратиться в отечество, но, с другой стороны, чувство признательности не позволяло мне высказаться об этом открыто. Однако старый охотник, по-видимому, догадался об этом и, наконец, объяснился со мной откровенно. Слишком великодушный, чтобы отпустить меня домой одного навстречу бесчисленных опасностей, гигант-охотник решил проводить меня до Тубака. Его товарищ ничего не имел против этого, и мы тронулись в путь. Молодой человек один, по-видимому, не сочувствовал взятому нами направлению. Пропущу опять-таки все лишения и опасности, которые нам пришлось преодолеть во время этого долгого и опасного пути. Остановлюсь лишь на одной схватке с краснокожими. Чтобы достигнуть Тубака, нам было необходимо перейти через цепь Туманных гор. И вот однажды ночью мы принуждены были сделать остановку в этих горах. Ввиду того, что здесь часто встречаются шайки индейцев, мы приняли необходимые меры предосторожности. Горы, вблизи которых нам приходилось ночевать, казалось, служили местопребыванием духов зла. Каждое мгновение наш слух поражался непонятными звуками, которые как будто исходили из самых недр гор. То словно вулкан гремел вдали, то слышался отдаленный звук шумящего водопада или завывание койотов или, наконец, жалобные стоны. Время от времени зловещие молнии разрывали покрывало облаков, вечно нависших над этими горами. Из опасения нечаянного нападения мы расположились на четырехугольной скале, возвышавшейся на пятьдесят футов над поверхностью одной небольшой долины. Старшие спали, молодой человек бодрствовал, так как это был его черед сторожить. Что касается меня, то я лежал на скале разбитый и усталый и напрасно старался забыться сном. Наконец это мне удалось, но почти тотчас я вскочил, пробужденный страшным сном, который мне привиделся.

   "Вы ничего не слыхали?" - тихо спросил я молодого охотника.

   "Ничего нового, - отвечал он мне, - кроме гула подземных вулканов, грохочущих в горах!"

   "Должно быть, здесь какое-то проклятое место!" - продолжал я и потом рассказал ему свой сон.

   "Быть может, это предупреждение, - заметил он серьезно. - Я помню, что раз ночью видел подобный же сон..."

   Молодой человек внезапно смолк и приблизился к краю скалы; я машинально пополз по его следам. Один и тот же предмет поразил нас своим видом. Вероятно, какой-нибудь из духов тьмы, населяющих эти места, принял вдруг видимую форму. Это было вроде как привидение с головой и кожей волка, но стоявшее на ногах, подобно человеку. Я осенил себя крестным знамением и прошептал молитву, - привидение не шевелилось.

   "Это демон!" - прошептал я.

   "Просто индеец, - возразил спокойно молодой человек. - Вон, смотрите, неподалеку находятся и его товарищи".

   В самом деле, наши привыкшие к темноте глаза различили двадцать индейцев, лежавших на земле и, конечно, не подозревавших о нашем соседстве. Ах, сеньорита, - прибавил гамбузино, обратившись к донье Розарите, - вы бы посмотрели, какая радость сверкнула в его глазах. Очевидно было, что он только и ждал этого случая. Недаром, по мере того как мы все больше и больше удалялись от пустыни, его настроение постепенно омрачалось.

   "Надо разбудить наших друзей!" - сказал я тогда.

   "Нет, пускай спят, и так эти люди бесконечно много сделали для меня. Теперь моя очередь постараться для них, и, если я умру... ну, что ж! По крайней мере, я позабуду..."

   Сказав это, молодой человек ушел и скоро скрылся из моих глаз. Странный призрак по-прежнему виднелся, и все такой же неподвижный.

   Внезапно я увидел, что около него выросла черная фигура, которая прыгнула на призрак и схватила его за горло. Борьба была короткая и беззвучная, точно боролись два духа. Я молился Богу за молодого охотника, с таким хладнокровием и неустрашимостью рисковавшего своей жизнью. Скоро он вернулся обратно, причем кровь текла у него по лицу из широкой раны на голове. "О, Господи! - вскричал я. - Да вы ранены?" - "Пустяки, - ответил он. - Теперь я могу разбудить друзей!" Видите, сеньорита, - продолжал гамбузино, - мой сон оказался вещим. Отряд индейцев, которых мы разбили наголову у Развилки, то есть, я хочу сказать, в Техасе, ринулся по нашим следам, с целью отомстить за смерть своих соотечественников, павших на берегах... то есть в том месте, где мы освободили молодого человека, но расчет их не оправдался. Их часовой, которого я принял за привидение, схваченный за горло молодым охотником, умер, не успев поднять тревоги. Остальные, захваченные во время сна, были переколоты кинжалом, и лишь немногие спаслись бегством. Все было кончено еще до рассвета. Гигант-охотник заботливо перевязал рану своему приемному сыну, после чего последний, побежденный усталостью, лег на землю и заснул под охраной своих друзей. С печалью смотрел я на искаженные черты его лица, его бледность и на окровавленную повязку на голове.

   - Бедный мальчик! - нежно прошептала донья Розарита. - Такой молодой - и проводит жизнь среди нескончаемых опасностей! Бедный отец, которому приходится трепетать за своего любимого сына!

   - Именно любимого сына, как вы совершенно верно выразились, сударыня! В течение всех шести месяцев я, можно сказать, каждую минуту видел доказательства бесконечной нежности, какую проявлял к молодому человеку старый охотник, обыкновенно столь грозный для других. Молодой охотник лежал спокойно, и только его уста шептали имя, женское имя, то самое, которое я невзначай, также во время сна, услышал от него.

   Черные глаза Розариты посмотрели на рассказчика, по-видимому, вопросительно, но слова замирали на ее полуоткрытых устах, и она не решалась сказать то, о чем шептало ей сердце.

   - Но я, кажется, злоупотребляю вашим временем! - продолжал Гайферос, казалось, не замечавший волнения молодой девушки. - Впрочем, я подхожу к концу моего рассказа!

   - Молодой человек пробудился в то мгновение, как начало рассветать. "Послушайте, - сказал мне гигант-охотник, - сходите вниз и сосчитайте, сколько трупов оставили нам эти собаки". Оказалось, - продолжал гамбузино, - что трофеями грозных охотников были одиннадцать мертвых апачей, распростертых на земле, и две захваченные лошади.

   - Честь им и слава, отважным незнакомцам! - искренне восторгался дон Августин, между тем как дочь его с разгоревшимся румянцем, с блестящими глазами хлопала в ладоши:

   - Боже мой! Такой молодой и такой храбрый!

   Розарита относила свои похвалы к молодому незнакомцу, имя которого она, быть может, уже угадывала с присущей женщинам проницательностью.

   - Но вы узнали, наконец, как их зовут? - робко спросила молодая девушка.

   - Старший носит прозвище Красный Карабин, второй носит имя Хосе, что касается молодого человека...

   Гайферос, казалось, старался припомнить имя молодого охотника, не замечая как будто тревоги, которую выдавали в молодой девушке ее тяжело поднимавшаяся грудь, бледность и блеск глаз.

   По сходству судьбы Тибурсио с судьбой этого молодого человека она уже не сомневалась более в тождестве этих двух лиц и собиралась теперь с силами, чтобы не вскрикнуть от радости и счастья, услышав его имя.

   - Что касается молодого человека, - продолжал гамбузино, - то его зовут Фабиан!

   Услышав ничего не говорившее ей имя, обманувшаяся в своих ожиданиях Розарита тоскливо прижала руку к сердцу и едва смогла прошептать побледневшими губами:

   - Фабиан!

   Рассказ гамбузино был прервал слугой, пришедшим доложить гасиендеро, что капеллан просит его на минуту к себе по неотложному делу.

   Дон Августин оставил зал, обещая скоро вернуться. Гайферос и молодая девушка остались наедине.

   С радостью, которую едва мог скрывать, смотрел гамбузино на растерянную и трепещущую девушку.

   Какое-то тайное чувство говорило ей, что Гайферос сообщил еще не все.

   И в самом деле, гамбузино, обратившись к ней, тихо произнес:

   - Фабиан носил другое имя, сеньорита. Хотите, я назову его, пока мы одни?

   Розарита побледнела.

   - Другое имя? Назовите его, сеньор! - взмолилась она дрожащим голосом.

   - Он в здешних местах известен как Тибурсио Арельяно!

   Радостный возглас вырвался из груди Розариты.

   Поднявшись, она подошла к счастливому вестнику и благодарно сжала его руку.

   - Благодарю, благодарю вас, сеньор! Сердце мне уже давно подсказало его имя!

   Нетвердыми шагами перешла она зал и опустилась на колени перед изображением Мадонны.

   - Тибурсио Арельяно, - продолжал гамбузино, - с нынешнего дня опять становится Фабианом. Это последний отпрыск графов де Медиана, благородной и могущественной фамилии Испании!

   Молодая девушка молилась и, казалось, не слышала слов гамбузино.

   - Огромное богатство, славное имя, титулы, почести - вот что положит он к ногам своей избранницы!

   Донья Розарита продолжала горячо молиться, не оборачивая головы.

   - Однако в сердце дона Фабиана де Медиана по-прежнему живет та, что пленила сердце Тибурсио Арельяно!

   Розарита прервала молитву.

   На этот раз девушка и не подумала возобновить свою молитву. Она оплакивала Тибурсио, бедного и неизвестного Тибурсио, а не Фабиана, графа де Медиана. Только это имя звучало в ее душе. Почести, богатства, титулы - что они для нее? Тибурсио жив и по-прежнему любит ее: разве этого не довольно?

   - Если вам угодно будет прийти сегодня вечером к пролому в стене гасиенды, где он некогда расставался с вами с отчаянием в сердце, то вы найдете его там. Вы помните место, о котором я говорю?

   - О, Боже мой! - прошептала девушка. - Еще бы не помнить, ведь я хожу туда каждый вечер!

   И, не вставая с колен, Розарита снова углубилась в молитву.

   С минуту гамбузино смотрел на это прелестное создание, стоявшее на коленях, на ее спустившееся до талии ребозо, на ее обнаженные плечи, с которых скользили и падали на пол вьющиеся локоны. Затем он бесшумно вышел из зала, оставив Розариту наедине с Богом.

  

  

   Вошедший дон Августин застал Розариту продолжавшей стоять в одиночестве на коленях и остановился, ожидая, пока она кончит молиться. Гасиендеро был настолько поглощен полученным известием о смерти дона Эстебана, что, естественно, придал молитве дочери иное истолкование, чем она имела в действительности. Он думал, что молодая девушка так горячо молится за упокой души того, о таинственной кончине которого они только что узнали.

   - Я распорядился, - сказал он, обратившись к дочери, - чтобы капеллан ежедневно в течение года служил заупокойную мессу по дону Эстебану, так как этот достойный человек упоминал о правосудии Божием, свершившемся в пустыне. Его слова были исполнены глубокого смысла, а вид, с каким он произнес их, не оставляет более у меня никакого сомнения в их истине.

   - Да упокоит Бог его душу, - отвечала Розарита, поднимаясь с колен, - и окажет ему милосердие, если он нуждается в нем!

   - Да упокоит Бог его душу, - повторил растроганный гасиендеро. - Незаурядный был человек покойный дон Эстебан де Аречиза или, вернее, дон Антонио де Медиана, маркиз де Казарцел и герцог д'Армада, как ты должна наконец узнать.

   - Медиана, говорите вы, батюшка? - удивилась девушка. - Так, выходит, его сын...

   - О чем это ты говоришь? - спросил изумленный дон Августин.

   - Ни о чем, батюшка, кроме того, что сегодня ваша дочь по-настоящему счастлива!

   С этими словами донья Розарита обвила руками шею отца и, положив к нему на грудь голову, залилась слезами. Но это были слезы радости, к которым не примешивалось ни капли горечи. Они падали с ресниц девушки, подобно росе, падающей по утрам с пурпуровых колокольчиков мексиканского жасмина.

   Мало знавший женское сердце, гасиендеро не подозревал, какое удовольствие порой доставляют слезы женщине, и решительно не понимал, о каком счастье идет речь. Он спросил об этом дочь, но та, с улыбкой на устах и еще с влажными глазами, отвечала уклончиво:

   - Завтра я все вам расскажу, батюшка!

   Честный гасиендеро действительно нуждался в разъяснении, поскольку не понимал, что происходит с дочерью.

   - Нам надо исполнить еще одну обязанность, - сказал он. - Последним желанием дона Антонио, высказанным им при расставании со мной, было - видеть тебя замужем за сенатором Трогадуросом. Повинуясь его желанию, я решил не откладывать больше этого брака. Ты ничего не имеешь против этого, Розарита?

   При этих словах, напомнивших ей о ненавистном обязательстве, о котором она старалась позабыть, девушка вздрогнула и вдруг залилась горючими слезами.

   - Очень хорошо, - произнес с улыбкой гасиендеро. - Это от счастья, не правда ли?

   - От счастья? - с горечью повторила Розарита. - О, совсем нет, батюшка!

   Дон Августин был совершенно сбит с толку этим противоречием. Надо и то сказать, что в течение своей жизни он больше занимался отгадыванием хитростей индейцев, чем наблюдением над женским сердцем.

   - Батюшка! - вскричала Розарита. - Этот брак отныне станет смертным приговором для вашей дочери!

   При этом неожиданном заявлении дон Августин сначала остолбенел, а потом, сдерживая невольное раздражение, воскликнул:

   - Как? Не ты ли сама месяц назад соглашалась на этот брак, причем сроком его назначила день, когда мы окончательно узнаем о судьбе дона Эстебана? Он умер. Чего же ты хочешь еще?

   - Это правда, но...

   - Ну?

   - Но я не знала, что он жив!

   - Дон Антонио де Медиана?

   - Нет, дон Фабиан де Медиана! - чуть слышно проговорила девушка.

   - Дон Фабиан? Кто это такой?

   - Тот, которого мы с вами знаем как Тибурсио Арельяно!

   Дон Августин онемел от изумления; Розарита тут же воспользовалась его молчанием.

   - Когда я согласилась на этот брак, - сказала она, - я думала, что Фабиан навсегда потерян для нас. Я не знала, что он любит меня. А между тем, судите, батюшка, какую тяжкую жертву я приносила ради любви к вам... я ведь хорошо знала...

   Говоря это, девушка устремила на отца умоляющие глаза, еще подернутые влагою слез. Затем она вдруг бросилась к нему, обняла и положила голову ему на плечо, чтобы скрыть румянец на своем лице.

   - А между тем я чувствовала, что все еще люблю! - прошептала она едва слышно.

   - О ком ты говоришь?

   - О Тибурсио Арельяно, графе Фабиане де Медиана, что одно и то же!

   - Фабиане де Медиана? - машинально повторял гасиендеро.

   - Да, да! Но я люблю в нем лишь Тибурсио Арельяно, как бы ни был знатен и богат теперешний Фабиан де Медиана!

   Богатство и знатность всегда приятно звучат для слуха честолюбивого отца, когда они прилагаются к молодому человеку, которого он любит и уважает, но которого считает бедным. Тибурсио Арельяно, несомненно, получил бы хотя и вежливый, но решительный отказ в руке его дочери. Но Фабиан де Медиана?

   - Скажи же наконец, каким образом Тибурисо Арельяно превратился вдруг в Фабиана де Медиана? - спросил дон Августин больше с любопытством, чем с гневом. - Кто тебе сообщил эту новость?

   - Вы не дослушали до конца рассказ гамбузино! - ответила донья Розарита. - А то бы узнали от него, что этот молодой друг двух бесстрашных охотников, с которыми он так благородно разделял опасности, был не кто иной, как Тибурсио Арельяно, теперешний дон Фабиан де Медиана. Каким путем он, раненый и одинокий, удалившись из гасиенды встретил этих неожиданных покровителей? Какая связь имеется между Тибурсио и герцогом д'Армадой? Этого я не знаю, но гамбузино знает и объяснит вам!

   - Надо его сейчас отыскать! - поспешно сказал дон Августин, отдавая явившемуся на звон колокольчика слуге соответствующее приказание.

   Дон Августин с большим нетерпением ждал Гайфероса, но совершенно напрасно: последнего не могли отыскать.

   Мы сейчас объясним причину его исчезновения.

   Почти одновременно с тем, как гасиендеро с дочерью доложили о неудаче поисков пропавшего гамбузино, вошедший слуга объявил о прибытии Трогадуроса.

   Совпадение возвращения сенатора и представлявшегося приезда Фабиана было одной из тех случайностей, которые встречаются в жизни чаще, чем думают.

   Чтобы окончательно склонить на свою сторону отца, Розарита поспешила нежно обнять его, выразить ему свое изумление по поводу того чуда, которое сделало из приемного сына гамбузино наследника могущественнейшей фамилии Испании. Пустив, таким образом, двойную стрелу в сенатора, молодая девушка выпорхнула из зала, как птичка.

   Трогадурос вошел с полным сознанием того, что его приходу, как будущего зятя, всегда будут здесь рады. Он заручился согласием отца и получил согласие дочери, хотя, правда, молчаливое. Несмотря, однако, на свое самодовольство и уверенность в будущем, он заметил необыкновенно важный и серьезный вид дона Августина, который счел своею обязанностью немедля сообщить ему важную новость.

   - Дона Эстебана де Аречизы, герцога д'Армады нет более в живых. Мы с вами потеряли благородного и дорогого друга, дон Винсенто!

   - Как? Он умер? - вскричал сенатор, поспешив приложить к глазам тончайший батистовый платок. - Бедный дон Эстебан! Какая невосполнимая потеря!

   Но если бы мы заглянули в душу достойного дона Винсенто де Трогадуроса-и-Деспильфаро, то там обнаружили бы совсем иные чувства. Признавая многочисленные услуги, оказанные ему покойным доном Эстебаном, сенатор не мог не рассчитывать, что если бы тот оставался жив, то истратил бы на политические происки половину приданого своей жены, иными словами - выбросил бы полмиллиона буквально на ветер.

   "Правда, я не буду, - размышлял жених Розариты, - ни графом, ни маркизом, ни герцогом, но это и неважно: для меня гораздо приятнее иметь полмиллиона песо, чем все титулы Испании! К тому же, благодаря этому печальному событию, ускоряется дело с браком... Так что, может быть, даже и к лучшему, что дон Эстебан почил в бозе!"

   - Несчастный дон Эстебан! - продолжал сокрушаться сенатор. - Господи, вот поистине неожиданный удар!

   Почтенному дону Винсенто суждено было позднее убедиться, что гораздо лучше было бы для него, если бы дон Эстебан остался в живых.

   Вернемся, однако, к Гайферосу, неожиданное исчезновение которого удивило дона Августина.

   Оседлав коня, гамбузино, никем не замеченный, выехал на равнину и направился в обратный путь в президио.

   Дорога, по которой он ехал уже довольно долго, казалась совсем пустынной. Лишь изредка встречались одинокие всадники, с которыми он нетерпеливо обменивался традиционными поклонами и спешил дальше: очевидно, это были не те, кого он искал.

   День был уже на исходе, когда Гайферос испустил радостное восклицание, заметив приблизившихся к нему рысью трех всадников. То были канадец, испанец и Фабиан. Гигант-охотник сидел на могучем муле, превосходившем размерами самую крупную лошадь. Однако и этот мул не вполне соответствовал своему грузному седоку. Фабиан и Хосе ехали на превосходных скакунах, отобранных у индейцев.

   Молодой охотник сильно изменился с тех пор, как покинул гасиенду Дель-Венадо.

   Горестные и неизгладимые воспоминания заставили побледнеть и осунуться его щеки. Преждевременные морщины избороздили его лоб, а в его глазах мрачным огнем горела страсть, пожиравшая его сердце. Но эта худоба, бледность и болезненный взгляд, пожалуй, делали его привлекательнее в глазах женщин.

   Не должно ли было это лицо напомнить Розарите любовь, которой она смело могла гордиться? Не говорило ли оно красноречиво о множестве перенесенных опасностей, которые окружали его двойным ореолом славы и страдания? Что касается двух прочих охотников, то, несмотря на солнце, лишения и опасности всякого рода, они ничуть не изменились, разве только их лица еще больше потемнели от загара.

   При виде гамбузино в их глазах отразилось только любопытство, без малейших признаков изумления. Должно быть, взгляд Гайфероса удовлетворил их, поскольку свидетельствовал, без сомнения, о том, что все произошло согласно их ожиданию. Один Фабиан обнаружил некоторое удивление, встретив своего старого товарища так близко от гасиенды Дель-Венадо.

   - Так вы расстались с нами близ Тубака лишь для того, чтобы встретить нас здесь? - спросил он гамбузино.

   - Конечно! Разве я не говорил вам об этом, сеньор?

   - Я, вероятно, не так вас понял! - рассеянно заметил Фабиан и затем, не придавая, по-видимому, большого значения тому, что говорилось и делалось вокруг него, опять впал в мрачную задумчивость, столь свойственную ему в последнее время. Гайферос повернул коня, и четверо всадников молча продолжали путь.

   В течение часа Гайферос и канадец обменялись между собой несколькими фразами, на что Фабиан по-прежнему не обратил ни малейшего внимания. Всадники проезжали мимо мест, будивших в них целый рой воспоминаний. Они миновали равнину, растянувшуюся по ту сторону Сальто-де-Агуа, к которому через полчаса и подъехали. Водопад по-прежнему грохотал в своих каменных берегах. Через него был перекинут грубый мостик, похожий на тот, который был сброшен в пучину водопада людьми, спавшими теперь вечным сном в Золотой долине.

   Канадец спустился на минуту с седла.

   - Вот здесь, Фабиан, - сказал он, - находился дон Эстебан, а там четверо бандитов, из которых, однако, следует исключить этого дона Диаса, грозу индейцев. Посмотри, вот остался еще след от подков твоей лошади, когда она скользила по этой скале, увлекая тебя в своем падении. Ах, дитя мое! Я и сейчас вижу, как клокочет над тобою вода; мне слышится отчаянный крик, который вырвался тогда из моей груди. Какой ты был тогда пылкий юноша!

   - А теперь, - произнес Фабиан с печальной улыбкой, - разве я не такой?

   - О нет, мой мальчик, у тебя теперь мужественный вид индейца, который улыбается даже у столба пыток. Ты остаешься спокоен при виде этих мест, а между тем я уверен, что навеваемые ими воспоминания больно отдаются в твоем сердце. Не правда ли, Фабиан?

   - Вы ошибаетесь, батюшка, - ответил почтительно молодой человек, - мое сердце остается спокойным, как эта скала, где я не вижу никаких следов моей лошади, что бы вы там ни говорили; моя память так же молчит, как и эхо вашего голоса, которое вам представляется. Припомните, что я говорил, когда вы, прежде чем позволить мне окончательно удалиться в глубь пустыни, решили, в качестве последнего испытания, показать мне вторично места, которые могли бы напомнить мне былое? Я объяснил вам тогда, что таких воспоминаний у меня не осталось!

   Слезы подступили к глазам канадца, и, чтобы их скрыть, он повернулся спиной к Фабиану и влез на своего мула. Путешественники перебрались через бревенчатый мостик.

   - Можете ли вы различить на этом мхе и почве следы моей лошади, когда я преследовал дона Эстебана и его шайку? - спросил Фабиан канадца. - Нет, не можете, потому что они заросли травой и завалены опавшими листьями.

   - Стоит мне только разворошить листья и удалить траву, и я нашел бы эти следы, Фабиан, подобно тому, как стоит мне захотеть пошарить с тайниках твоего сердца, и...

   - И вы ничего не нашли бы там, - перебил с некоторым нетерпением Фабиан. - Я ошибаюсь, - продолжал он кротко, - вы нашли бы там воспоминание о девушке, воспоминание, с которым и вы связаны, батюшка!

   - Верю тебе, Фабиан. Ты всегда был моим утешением. Но я тебе уже сказал, что я приму твою жертву лишь завтра в этот самый час, когда ты опять увидишь старые места, включая и тот пролом в ограде гасиенды, через который ты некогда ушел больной и телом и душой!

   При этих словах Фабиан невольно вздрогнул, как вздрагивает осужденный при виде орудия своей смерти.

   Последнюю остановку путники сделали в лесу, расположенном между Сальто-де-Агуа и гасиендой Дель-Венадо, и притом остановились на той самой памятной лужайке, где Фабиан нашел в лице канадца и испанца двух преданных друзей, словно нарочно посланных ему Богом с того края света. Только на сей раз ночная тень не покрывала этих мест, и теперь тут царила тишина, присущая лесам Америки в этот полуденный час.

   Стоящее в зените солнце изливает нестерпимый зной на сухую, раскаленную, как железо в горне, землю.

   Цветы лиан закрывают свои колокольчики, а трава в изнеможении склоняется к почве, как бы ища у нее прохлады. Словом, вся