Ферри Габриель - Лесной бродяга

а несколько минут ранее бросившихся за ним в погоню индейцев. Бандит рассчитывал, что бой продлится большую часть ночи, и, какой бы исход он ни имел для белых, счастливый или несчастливый, Кучильо думал, что они не решатся покинуть своего укрепленного лагеря и проведут в нем остаток ночи; этим временем он рассчитывал воспользоваться, чтобы завладеть какой-то частью сокровищ и затем незаметно вернуться обратно, чтобы присоединиться к своим покинутым спутникам. В результате он получил бы долю еще и в качестве проводника экспедиции. Что касается причин, которыми он намеревался извинить свое вторичное отсутствие, то в них у него не было недостатка; таким образом, он извлек бы двойную выгоду из тайны, которую уже продал за значительную сумму. Но Кучильо упустил из виду в своих расчетах подозрения, возникшие у дона Эстебана. При заключении договора с начальником экспедиции Кучильо был вынужден дать ему такие точные указания относительно положения Вальдорадо, что дон Антонио легко мог отыскать ее теперь и без его помощи.

   Мы уже упоминали о том, каким способом бандит выбрался из лагеря и в темноте поскакал к Туманным горам.

   Побуждаемый алчностью, являвшейся доминирующей чертой его натуры, Кучильо старался не замечать некоторых слабых сторон этого рискованного плана и уверял себя в полном успехе своего предприятия. С сверкающими алчностью глазами и бьющимся сердцем скакал бандит к Вальдорадо, но временами замедлял аллюр своего коня и, как скряга, опасавшийся, как бы кто-нибудь другой не подглядел места, где скрыто его богатство, бандит со страхом оглядывался кругом и прислушивался к неясному шепоту ночи. Но все безмолвствовало, и, успокоив свои опасения, бандит продолжал путь с новой энергией и надеждой на близкий успех.

   Однако вид знакомых мест по временам пугал его, вызывая в памяти мрачные воспоминания. Какой-то непонятный инстинкт руководил бандитом и заставлял скакать как раз по прежней дороге: вот тот холм, где он отдыхал вместе с Маркосом Арельяно возле куста кактуса, плодами которого они утоляли тогда жажду; отсюда они любовались таинственным видом Туманных гор, их причудливыми вершинами, напоминающими каких-то чудовищ. Лошадь бандита неслась все быстрее к роковому месту; ветер свистел в ушах всадника, волосы его развевались, а в душе подымалась неясная тревога, вызываемая угрызениями совести, голос которой раздается сильнее всего во мраке ночи.

   В то время как опьяненный надеждой на скорую и богатую добычу Кучильо несся навстречу своей судьбе, его настигали четыре всадника, покинувшие лагерь мексиканцев: дон Эстебан, Педро Диас, Ороче и Бараха. Из всех авантюристов, участвовавших в экспедиции, де Аречиза особо отличал этих троих, как наиболее надежных и преданных. Лишь эти трое были посвящены в тайну предателя.

   Дон Эстебан приказал остальным участникам экспедиции ожидать его возвращения не двигаясь с места. Он покинул лагерь под предлогом проведения рекогносцировки, тщательно скрывая от своих подчиненных, что они находятся почти у цели своего путешествия.

   Однако прошло уже два часа со времени их отъезда из лагеря, а нигде не виднелось ни малейших следов беглеца. Благодаря быстроте своей лошади и темноте ночи, Кучильо оставался невидимым для своих преследователей, не обладавших зоркостью зрения индейцев. Несколько раз дон Эстебан собирался повернуть обратно, думая, что исчезновение Кучильо произошло не вследствие измены с его стороны, но Диас посоветовал продолжать преследование.

   - Нет сомнения, - утверждал он, - что негодяй воспользовался нападением краснокожих, чтобы отправиться в Вальдорадо и захватить себе королевскую долю сокровищ, которой хватило бы нам на расплату с членами конгресса в Ариспе, надо непременно предотвратить подобное грабительство!

   - Я не этого опасаюсь, - возразил с улыбкой дон Эстебан. - Если Кучильо не преувеличил мне богатств Вальдорадо, то их, вероятно, хватит на то, чтобы несколько раз подкупить всех сенаторов Ариспы. Меня охватывает какой-то необъяснимый страх, хотя я сознаю, что стою почти у цели нашего путешествия, ради которой я пожертвовал всем в жизни. Пустыня подобна морю: невозможно предвидеть всех опасностей, которые ожидают нас в ней, и что-то мне говорит, что меня подстерегает здесь какое-то несчастье. Этот авантюрист будет иметь роковое влияние на мою судьбу!

   Дон Антонио замолчал и мрачно продолжал путь.

   Совершенно другое настроение владело Барахой и Ороче; в глазах их клубился золотой туман, от которого у них кружилась голова.

   - Пусть всю жизнь мне придется носить плащ, подобный вашему, сеньор Ороче, - говорил Бараха, - если я не прав в том, что Кучильо первейший негодяй в свете. Но я прощаю ему его преступления против нас, так как все-таки благодаря только ему одному мы достигнем Золотой долины, о богатствах которой я уже так много слышал!

   Когда длинноволосый Ороче собирался отвечать с некоторой едкостью на замечание своего приятеля, задевшего его своей насмешкой, дон Эстебан остановился, а Диас сошел с лошади и, нагнувшись, поднял какой-то предмет. То был маленький кожаный кисет, который был тотчас всеми опознан как собственность Кучильо.

   - Вот вам доказательство, сеньор! - воскликнул Диас. - Мы напали на след беглеца; он должен быть недалеко, и, как только рассветет, мы его наверняка догоним!

   - В таком случае, клянусь, что расквитаюсь с ним за его измену, которая станет последней в его жизни! - проговорил дон Эстебан.

   И всадники поскакали дальше уже с полной уверенностью на этот раз, что бандит недалеко и они вот-вот его настигнут.

   Действительно, когда взошло солнце, то все участники этой драмы, помимо собственной воли, сошлись в отдаленной пустыне, среди дикой и величественной природы, куда привело их всех Провидение, дабы свершить над преступниками свой неумолимый суд.

  

  

   Прошло довольно много времени с тех пор, как четверо беглецов высадились на берег и уничтожили все следы своего оригинального плота, а на берегах Рио-Хилы продолжала царить прежняя тишина. Наконец Антилопа открыл глаза при первых слабых лучах рассвета. Несколько часов сна совершенно восстановили его силы и прогнали всякие следы усталости: индейцы отличаются удивительной выносливостью и не нуждаются в продолжительном отдыхе.

   При свете догоравшего костра вестник увидел вождя, сидевшего по-прежнему неподвижно с таким же мрачным и непреклонным видом, как и накануне.

   - Птицы начинают прославлять утро, и туман бежит стыдливо перед огненными ножами лучей солнца, - проговорил Антилопа на образном цветистом языке, свойственном индейцам и восточным народам. - Принесла ли вождю ночь какую-либо мудрую мысль относительно сделанного ему предложения? Что он решил сказать ожидающему его народу?

   - Тому, кому не спится, ночь многое говорит, - ответил вождь, - всю ночь Черной Птице слышались стоны его жертв, терзаемых муками голода; он внимал всем внутренним голосам своих мыслей, но не слышал голоса воинов своего народа!

   - Хорошо! Антилопа в точности передаст пославшим его слова великого вождя.

   И, собираясь в путь, апач стал крепче стягивать ремень, служивший ему поясом, но Черная Птица попросил его помочь ему подняться на ноги. Вестник повиновался. Раненый вождь с трудом встал, преодолевая мучительную боль в плече, и оперся на руку поддерживающего его индейца.

   - Посмотрим, что делают часовые, - проговорил вождь, и с помощью вестника медленными, но твердыми шагами направился вдоль берега, где виднелись еще потухающие костры.

   Во второй половине ночи произошла смена караульных, многие из которых сейчас спали, завернувшись в бизоньи шкуры. Наверное, лишь один их предводитель не смыкал глаз всю ночь напролет. Дежурные часовые стояли на своих местах как бронзовые изваяния.

   Первый часовой, к которому предводитель обратился с вопросом о том, как миновала ночь, отвечал:

   - Река была все время так же тиха, как туман; хотя белые воины избегли огня, они не могли спастись вплавь: им потребовалось бы для этого искусство рыб, так как иначе мы услышали бы плеск воды!

   Все остальные часовые ответили в том же роде.

   - Хорошо! - произнес военачальник, в глазах которого сверкнуло злобное удовлетворение. Указывая вестнику на свое раздробленное плечо, он добавил: - Голос мести слишком громко говорит во мне, так что я не могу расслышать других голосов!

   Этими словами Черная Птица вторично подтверждал свой отказ от предложения вестника, однако тот медлил с уходом: его глаза, казалось, хотели проникнуть сквозь густую пелену тумана, висевшего над рекой.

   Временами усиливавшийся к рассвету ветер разрывал туман, который должен был исчезнуть при первых солнечных лучах. Но как ни напрягал индеец свое зрение, он нигде не мог различить островка, описанного Черной Птицей. Невольно в голове его мелькнуло подозрение, что бдительность часовых была обманута каким-нибудь непонятным образом, и эта мысль причинила ему тайную радость, которую он едва мог скрыть.

   - Антилопа отправится в обратный путь только с восходом солнца! - проговорил он.

   Мелькнувшая у него в уме догадка заставила его отложить отъезд. Между тем быстро светало; волны тумана заколыхались, как облака белой пыли, поднятой стадом бизонов. Затем показались первые косые лучи солнца и окрасили их сероватую пелену во все цвета радуги; под влиянием легкого ветерка последние остатки тумана быстро рассеялись в утренней атмосфере, но когда поверхность реки освободилась от туманного покрывала, Черная Птица испустил истошный вопль ярости и обманутого ожидания.

   Островок исчез бесследно; то место, где он находился накануне, ничем не выделялось: ни одной тростинки, ни одной зеленой травинки не виднелось над поверхностью подернутых рябью вод.

   - Рука злого духа простерлась над водой, - проговорил Антилопа, - и он не захотел, чтобы белые собаки - его детища, погибли от руки такого славного вождя, как Черная Птица!

   Но вождь не обращал внимания на выражение сочувствия со стороны вестника, который в глубине души был несказанно рад внезапному исчезновению белых. Гнев кипел в душе Черной Птицы; его бронзовое лицо исказилось и побледнело от ярости, несмотря на татуировку.

   Он поднялся на ноги без помощи вестника и, шатаясь, с томагавком в руке, направился к ближайшему часовому; но тот остался неподвижным в эту страшную минуту: вытянув немного вперед шею и приподняв руки, он стоял в позе человека, прислушивающегося к чему-то, как будто желая показать, что до последней минуты неуклонно исполняет свой долг.

   Черная Птица замахнулся томагавком, готовый обрушить его на череп часового, но вестник удержал руку разъяренного вождя.

   - Способности воина имеют предел, - проговорил он, - человек не может слышать, как растет трава, и видеть сквозь непроницаемую мглу тумана, который заволакивал реку. Черная Птица исполнил все что мог; он не упустил из виду ни малейшей предосторожности, но великий Ваконда [63] не захотел, чтобы сильный вождь терял свое время на пролитие крови трех белых, когда ему представляется возможность излить целые потоки ее в другом месте!

   При этих словах Антилопа указал рукой по направлению лагеря дона Эстебана.

  

   [63] - Ваконда - дух добра, верховное божество, почитаемое многими индейскими племенами.

  

   Ослабевший от сделанного им усилия и внутренней ярости, Черная Птица промолчал. Его рана снова открылась, и кровь проступила сквозь повязку. Он зашатался, колени его подогнулись, так что вестник принужден был подхватить его и опустить на траву, где вождь потерял сознание.

   Пока он приходил в себя, прошло довольно много времени, и это промедление спасло наших беглецов, которых, вероятно, индейцы успели бы захватить, если бы тотчас бросились за ними в погоню. Вскоре донесся протяжный рев апачей, обнаруживших исчезновение островка.

   - Мы отыщем сперва следы беглецов, - сказал вестник очнувшемуся от забытья вождю, - а затем Черная Птица выслушает мольбы своего народа, и его слух не останется глух к ним!

   Вслед за тем воины на другом берегу получили приказание немедленно присоединиться к своему вождю; когда все тридцать индейцев собрались вокруг, Черную Птицу привязали к седлу, остальные также сели на лошадей. Антилопа поместился за спиной Черной Птицы, так как во время осады лагеря дона Эстебана его лошадь была убита, а другой для него не нашлось. Кроме того, предводитель был так слаб, что его пришлось поддерживать.

   Отряд двинулся вниз по течению, так как индейцы сразу сообразили, что белые сбежали не иначе, как сорвав остров со своего основания; поэтому они надеялись, что скоро настигнут беглецов.

   Долго ехали апачи, тщательно осматривая оба берега и не находя никаких следов, наконец, какой-то воин испустил крик радости при виде следов, оставленных в том месте, где островок причалил; все меры предосторожности, принятые канадцем, не могли обмануть зоркости индейцев, но зато, благодаря полному уничтожению островка, индейцы попались на хитрость белых, поскольку оставленные беглецами на берегу следы продолжались всего на несколько шагов и затем снова исчезали, краснокожие решили, что белые продолжали свое плавание, но преследовать их было бы бесполезно вследствие слишком большого расстояния, разделявшего их.

   Несмотря на бешенство, охватившее Черную Птицу при этой новой неудаче, он настолько успел овладеть собой, что лицо его не выдало внутреннего состояния его души.

   Жажда мести не угасла в его душе, а приняла только иное направление; вместе с тем в нем все сильнее и сильнее разгоралось умолкнувшее на время честолюбие.

   - Мои уши, - проговорил он, - снова слышат! Рука злого духа не закрывает их больше. Я слышу голоса воинов, которые призывают меня, чтобы отомстить за поруганную честь племени; я слышу треск костров, разложенных для военного совета. Хвала Ваконде - покровителю нашего народа! Двинемся в путь!

   И Черная Птица направил свою лошадь туда, где, по донесению вестника, его ожидали собравшиеся после понесенного поражения апачские воины.

   Солнце стояло высоко на небе, опаляя равнину жгучими лучами, когда наконец Черная Птица со своим отрядом достиг небольшой рощицы каменных деревьев, где накануне происходило первое военное совещание. При виде грозного вождя, прибытия которого все ожидали с нетерпением, со всех сторон раздались восторженные крики. Честолюбивый апач молча принимал выражение восхищения соплеменников, как должную дань своей особе, затем, обратившись ко всем воинам, произнес:

   - Только дух Черной Птицы будет руководить воинами, ибо тело его страдает, а рука потеряла свою силу! - И он указал на свое окровавленное плечо.

   Крики радости тотчас сменились горестными восклицаниями, выражавшими сочувствие раненому военачальнику, которому поспешно помогли сойти с лошади и усадили около костра. Остальные вожди с низким поклоном также расположились вокруг огня.

   Черная Птица первым затянулся из почтительно поданного ему калюмета и передал его своему соседу; таким образом он обошел вождей и старейшин среди полного молчания. Все собирались с мыслями для предстоящего совещания.

   Мы оставим на время членов племенного совета, медленно покуривающих дымящийся калюмет, как то и подобает храбрым воинам перед началом всякого важного дела, и снова вернемся в лагерь мексиканцев, оставшийся без начальника и без проводника.

   В лагере господствовали замешательство и неразбериха. Распространился слух, что золотоискатели совсем недалеко от цели экспедиции, что где-то поблизости находятся богатейшие россыпи и что дон Эстебан покинул лагерь с целью уточнения их местонахождения. Впрочем, в течение первой половины дня беспорядок в лагере не имел иной причины, кроме вполне естественного нетерпения, с которым мексиканцы ожидали возвращения своего предводителя с добрыми известиями. Но когда солнце перевалило за полдень, а ни один из четырех покинувших лагерь до рассвета всадников так и не возвратился, нетерпение переросло в беспокойство, спустя еще пару часов - в откровенную тревогу.

   Напрасно мексиканские дозорные пристально вглядывались вдаль: они так и не увидели ни своего предводителя, ни его эскорта, ни проводника, чье таинственное исчезновение давало пищу тревожным толкам.

   Привязанные к ограждению лошади понурили головы от жажды, которая начала мучить и людей. Кроме того, стал досаждать и голод, ибо авантюристы не рискнули покинуть пределы лагеря, чтобы поохотиться на оленей или бизонов, - ведь дон Эстебан накануне отдал строгое распоряжение не выходить за линию укреплений. По мере того как солнце приближалось к западу, беспокойство и тревога усиливались все более.

   Вне лагеря, близ самой ограды из связанных цепями повозок, валялись многочисленные трупы лошадей и индейцев, от которых уже шло зловоние. С северной стороны на равнине виднелись свежие холмики - могилы павших прошлой ночью мужественных защитников лагеря. Они придавали окружающему ландшафту еще более унылый и мрачный вид.

   После четырех часов пополудни часовые заметили в отдалении облако пыли. Мексиканцы тотчас высыпали за ограду, надеясь встретить дона Эстебана и его спутников, однако появившаяся было надежда вскоре сменилась разочарованием: среди облака пыли мелькали перья головных уборов апачей и их украшенные скальпами копья.

   В лагере поднялось смятение, отовсюду слышались крики:

   - К оружию, индейцы!

   Беспорядок достиг в эту минуту своего апогея. Все растерялись; никто не знал, кому принять на себя обязанности, кого слушаться. Однако чувство самосохранения заставило мексиканцев поспешно занять указанные им накануне позиции. На всех лицах отражалось сильнейшее беспокойство. Только через несколько минут мексиканцы несколько пришли в себя, так как разглядели, что индейцев всего шестеро и приближались они без воинственных криков. Передовой всадник держал в руке копье с привязанным к нему белым лоскутком - символом мира. Роль миротворца взял на себя сам вождь апачей.

   Приблизившись к лагерю на расстояние ружейного выстрела, индейцы остановились; Черная Птица с белым знаменем подъехал еще ближе к лагерю. Остановившись в нескольких шагах от мексиканцев, он начал размахивать копьем.

   Навстречу ему из лагеря выступил участник экспедиции, уроженец Тубака, который благодаря некоторым контактам с племенами апачей научился объясняться с апачами на местном диалекте, состоявшем из индейских и испанских слов. Это был невысокий сухопарый человечек, который в глазах индейцев, больших почитателей физического совершенства, должен был служить очень плохим представителем власти. Его звали Гомес; весьма неохотно принял он на себя роль посредника, отказаться от которой не мог, так как ради собственной безопасности мексиканцы должны были скрыть от индейцев отсутствие своего начальника. В сильном смущении вышел Гомес навстречу индейскому предводителю, спокойствие которого составляло разительную противоположность с замешательством тщедушного мексиканца, неожиданно очутившегося в роли начальника. Заметив, однако, на плече индейца окровавленную повязку, Гомес несколько успокоился.

   Мексиканец и индеец поклонились друг другу, и первым заговорил Черная Птица.

   - Мы будем беседовать как два предводителя! - заявил он с изысканной любезностью.

   Мексиканец ответил не менее любезно, но легкое смущение выдавало его неуверенность.

   - Великая душа часто помещается в хилом теле, - продолжал индеец, - вероятно, мой белый брат - великий вождь?

   В этих словах заключалась скорее насмешка, чем лесть, хотя тон, которым они были произнесены, был безукоризненно вежлив; от наблюдательности индейца не укрылось замешательство мексиканца. Черная Птица устремил на Гомеса пристальный оценивающий взгляд, пронизывавший его насквозь; тот не выдержал его и опустил глаза в землю.

   - Мой брат, конечно, не лукавит, выдавая себя за предводителя? - продолжал апач. - Но, вероятно, в лагере белых их несколько?

   - Нет, я единственный начальник! - возразил с замешательством Гомес, и Черная Птица сразу сообразил, что ему не трудно будет провести его; глаза индейца заискрились от удовольствия. Он немедленно решил удостовериться в правдивости слов мексиканца.

   - Слова, которые я принес, - продолжал он, - заключают в себе предложения мира, и все белые воины должны собраться вокруг меня, чтобы их услышать. Краснокожие воины всегда принимают посредников белых в палатке вождя или у костра совета племени. Почему же вождь бледнолицых удерживает вдали от своего лагеря воина, который приходит к нему как посланец мира?

   Гомес колебался; он боялся впустить волка в овчарню. Черная Птица заметил эту нерешительность, и его брови мрачно сдвинулись.

   - Предводитель апачей, - проговорил он, - не таков, чтобы его нужно было держать на далеком расстоянии. В одной руке он держит мир, а в другой войну. Какую же руку он должен протянуть белым воинам?

   Эта угроза и особенно тон, которым она была произнесена, окончательно смутили мексиканца; он готов был уже ответить, что должен посоветоваться с товарищами, но вовремя удержался.

   Между тем хитрый индеец продолжал более миролюбиво, но с явной насмешкой:

   - Меня будет сопровождать всего один воин; неужели белые так малочисленны, что побоятся допустить к себе даже двух апачей? Разве их лагерь не укреплен, их ружья не в исправности и запасы пороха слишком незначительны?

   Дипломатическое искусство Черной Птицы победило мексиканца. Несчастный Гомес чувствовал, что не в состоянии отказать индейцу в его требовании, отчасти из боязни нарушить мир, отчасти, чтобы не возбудить его подозрений.

   - Пусть мой краснокожий брат выберет спутника, - ответил мексиканец, - но лишь одного!

   Этого только и домогался индейский предводитель. Ему хотелось лично убедиться в правдивости слов мексиканца, выдавшего себя за начальника: умный индеец понимал, что белые воины подстать своему предводителю и, следовательно, в данном случае их нечего опасаться. Если же мексиканец попросту присвоил себе звание, которого не имел на самом деле, то, проникнув в лагерь, апач увидал бы настоящих начальников и уточнил план нападения, сообразуясь с силами врагов.

   Для всех цивилизованных народов личность парламентера считается священной, потому что исходящие от него предложения всегда искренни; но имея дело с индейцами, нельзя доверять таким представителям мирной политики: они обыкновенно скрывают какую-нибудь военную хитрость.

   Черная Птица сделал знак, и один из его воинов приблизился к нему; это был уже знакомый нам Антилопа. Черной Птице важно было иметь его около себя, так как вестник знал в лицо дона Эстебана и теперь мог удостоверить, находится ли он в лагере, или нет.

   Оба индейца последовали за Гомесом, обмениваясь между собой вполголоса замечаниями.

   - Что это за шакал в львиной шкуре? - спросил Антилопа.

   - Самозванец, который задумал обмануть вождя, но глаз Черной Птицы уже проник под его шкуру!

   С этими словами апачи вошли в лагерь.

  

  

   Оказавшись в пределах лагерной ограды, Черная Птица и Антилопа окинули окружавших их белых гордым и спокойным взглядом, напоминая двух ягуаров, попавших в стаю испуганных койотов.

   Весь вопрос заключался теперь в том, чтобы узнать, куда делись два таких опасных врага, как дон Эстебан и Диас; именно с этой целью апачи и проникли в лагерь.

   - Мы явились сюда с предложениями мира, которые должны одинаково радовать как белых, так и краснокожих, - начал Черная Птица, - но наше сердце переполнено грустью, так как белые встречают красных братьев не так, как подобает. Вестники мира привыкли к почетному приему в палатке предводителя, - при этом индеец указал рукой на шатер дона Эстебана, - а белые оставляют их на произвол жгучих лучей солнца! Великий вождь хочет говорить с холма, чтобы слова его проникли в уши всех его слушателей!

   Краснокожий дипломат ловко подошел к своей цели, застав Гомеса врасплох; тот до того растерялся в первую минуту, что не знал, на что решиться, и, боясь вызвать неудовольствие индейцев, поспешил проводить их в пустую палатку дона Эстебана. Несмотря на всю опасность взятой им на себя роли, Черная Птица уселся с полнейшим хладнокровием, искусно сохраняя маску прямодушия и доброжелательности.

   Гомес приподнял полог входа в палатку и прикрепил его так, чтобы он не скрывал внутренность палатки от собравшихся снаружи мексиканцев, затем уселся против индейцев, стараясь казаться возможно спокойнее. Апачи продолжали хранить молчание, а потому мексиканец счел своей обязанностью начать переговоры.

   - Я жду слов мира! - сказал он с большим достоинством, чем при начале переговоров с индейцами. - Уши вождя открыты!

   Несчастный Гомес внутренне поздравлял себя с таким удачным вступлением, находя его совершенно в индейском вкусе; но Черная Птица не замедлил разочаровать его. Подняв медленно голову, с выражением оскорбления на лице, он устремил на сидевшего перед ним Гомеса такой сверкающий взор, что тот побледнел; затем вождь заговорил, и голос его звучал грозно, как раскаты отдаленного грома.

   - Я вижу здесь только одного вождя. - И он указал пальцем на свою обнаженную грудь. - Где предводитель белых? Его я не вижу!

   При этом презрительном ответе Гомес совершенно растерялся, чувствуя, что его ложь открыта; а пока он собирался с мыслями, чтобы дать достойный ответ, Черная Птица добавил:

   - Зачем стараться обмануть доверие великого воина?

   - Гомес никогда не обманывает, - пролепетал мексиканец, - я уже сказал, что я - единственный начальник отряда!

   Тут в разговор по знаку Черной Птицы вмешался Антилопа.

   - Мой белый брат говорит, что здесь нет другого предводителя; значит, он - хозяин этой палатки?

   - Да, я! - ответил мексиканец.

   - Это ложь! - воскликнул Черная Птица. - Не подобает такому великому вождю, как я, выслушивать ее дважды!

   Между тем Антилопа продолжал разыгрывать роль примиряющего посредника и потому снова вмешался в разговор; он удержал на месте Черную Птицу, который вскочил, как бы желая положить конец переговорам, и затем обратился к мексиканцу.

   - Белый воин, вероятно, желал потешить краснокожих или испытать их проницательность. Они хорошо знают, что не он предводитель с двуствольным ружьем, с черными с проседью волосами, закрученными кверху усами, высокого роста и широкими плечами. - Индеец описывал внешность дона Эстебана; помолчав немного, Антилопа продолжал: - Апачи знают, что вигвам из полотна не принадлежит сидящему перед ними белому, имя которого совсем не то, которое повторяло вчера эхо пустыни. Тот вождь не так тонок, как мой собрат, но он вдвое выше его, а его стан гибок, как побег бамбука, и крепок, как ствол железного дерева!

   - Кто этот воин? - спросил Гомес, стараясь выиграть время, чтобы привести в порядок свои мысли.

   - Это тот самый предводитель, который вчера вечером поразил Пантеру! - Антилопа указал при этом на место, где верховный вождь накануне пал под ударами Диаса. - Его имя, которое даже наши дети произносят с трепетом, Педро Диас! Разве не эти два воина - предводители белых? Мои уста говорят истину!

   Что мог возражать Гомес, сраженный уличавшими его во лжи доводами? Ему не оставалось ничего более, как признаться во всем, надеясь этим способом поддержать мирное настроение индейцев, по крайней мере до возвращения дона Эстебана. Гомес так и сделал, но не заметил, какими удовлетворенными взглядами обменялись при его признании оба дикаря. Впрочем, Черная Птица тотчас овладел собой и, скрыв свое торжество, сурово взглянул на Гомеса:

   - Зачем же белый присваивает звание, которое не принадлежит ему? Я хочу говорить с предводителем с седеющими волосами и с тем, у которого тело как железное дерево. Где они оба?

   - Они отправились с частью наших солдат на охоту за бизонами, так как у них вышли все съестные припасы! - вздумал было снова солгать Гомес, но он забыл, что имеет дело со слишком хитрыми собеседниками.

   - Черная Птица и Антилопа будут ожидать их возвращения, - решительно заявил вождь. - До тех же пор уста обоих воинов останутся немы!

   При этих словах оба парламентера закрыли глаза и натянули на плечи свои бизоньи шкуры, не обращая более внимания на присутствие мексиканца.

   Как ни оскорбительно было такое решение для самолюбия Гомеса, но, по крайней мере, оно избавляло его от новых затруднений: обязанности начальника казались для него слишком тягостными, и он рад был избавиться от них, надеясь, что дон Эстебан и Диас не замедлят вскоре возвратиться.

   - Мои собратья с нетерпением желают услышать слова индейского предводителя, - проговорил Гомес, желая как-нибудь выйти из своего неприятного положения! - Я пойду передам им все слышанное мною!

   - Иди! - лаконично сказал Черная Птица.

   Гомес не заставил себя долго просить и быстро спустился с холмика, на котором стояла белая палатка, напоминая провинившегося школьника, выпущенного наконец на свободу.

   Он передал мексиканцам все подробности своего свидания с индейцами, благоразумно избегая говорить о нанесенных ему оскорблениях; затем, объявив о намерении индейцев остаться в лагере до возвращения дона Эстебана, выставил это решение как замечательное достижение своей тонкой дипломатии.

   Время шло, а дон Эстебан все не возвращался.

   Оставшиеся в палатке апачи начали что-то обсуждать между собой, но так тихо, что их разговора снаружи нельзя было разобрать. Окончательно уверившись, что оба предводителя мексиканцев в отъезде, Черная Птица изложил план дальнейших действий своему собеседнику. Учитывая, что непредвиденная случайность может задержать предводителей мексиканцев на более длительный срок, чем те предполагают, вождь решил выслать на их перехват специальный отряд. В случае, если отсутствие дона Эстебана продлится еще долее, апачам следовало под покровом ночи напасть на лагерь и разгромить его. Сам же вождь предполагал остаться заложником у бледнолицых.

   Антилопа одобрил этот план, но настаивал на том, что заложником должен быть он, а не верховный вождь племени.

   - Плечо Черной Птицы скоро исцелится, - убежденно говорил Антилопа. - Его сильное тело, несокрушимый дух и мудрый ум будут верно служить нашему народу. Если погибнет вождь - скорбь его соплеменников будет длительна и неутешна; если же суждено погибнуть Антилопе - никто не станет долго оплакивать простого воина! Взгляни, вождь! - продолжал мужественный индеец. - Тело Антилопы крепче железа, его мышцы упруги и сильны. В момент опасности он, как ягуар, одним прыжком перескочит через ограждение белых и окажется среди своих. А что сможет Черная Птица с раздробленным плечом?

   - Он станет без страха спокойно ждать смерти и смеяться над бессильной яростью своих врагов и над их оружием!

   Желая непременно сохранить драгоценную жизнь вождя на благо племени, Антилопа еще горячее начал отстаивать свою позицию. В конце концов Черная Птица согласился оставить заложником его.

   Пока апачи состязались между собой в благородстве и великодушии, мексиканцы с возрастающим беспокойством считали часы, прошедшие после отъезда дона Эстебана. Над лагерем простерлась тревожная тишина. Спустя час из белой палатки вышел апачский вождь. Он неспеша спустился с холмика и подошел к группе авантюристов, среди которых находился Гомес.

   - Мои воины, - проговорил он, - с нетерпением ожидают услышать из уст своего вождя уверения белых о скором заключении мира и союза между ними. Черная Птица скоро вернется к своим белым друзьям, а пока оставляет у них заложником Антилопу. Антилопа - храбрый вождь племени!

   - Ступай! - ответил с важностью Гомес, стараясь не уронить достоинства в глазах товарищей.

   Вождь вышел из лагеря, неспеша подошел к ожидавшим его всадникам и начал им что-то объяснять, несколько раз указав рукой на белую палатку. Один из апачей вскочил на коня и ускакал, прочие же продолжали сидеть на корточках, держа своих лошадей за узду.

   Вечерело; солнце скрылось за Туманными горами; яркие отблески его лучей раскрасили пурпурными красками плывшие по небу облачка, но вот и они начали блекнуть и все слабее выделяться на фоне темнеющего небосвода.

   Тщетно ожидали мексиканцы возвращения начальника; с языка у всех не сходили имена дона Эстебана, Диаса, Барахи и Ороче.

   Короткие тропические сумерки сменились ночной темнотой, увеличившей общее беспокойство. Мексиканцы знали изменчивую натуру индейцев, у которых мирные настроения быстро сменяются самыми кровожадными инстинктами, а потому невольно со страхом ожидали нападения, ничего не предпринимая, однако, чтобы защитить себя от него.

   С наступлением сумерек Антилопа вышел из палатки и уселся у входа. На светлом фоне полотна его силуэт оставался вроде бы недвижим, однако будь достаточно светло, мексиканцы увидели бы, как, вытянув шею и едва заметно поворачивая голову то вправо, то влево, апач чутко вслушивается в тишину. А тишину в лагере нарушало лишь тревожное перешептывание авантюристов. Разделившись на несколько групп, они обсуждали создавшееся положение. Кто-то сказал, что индейцы затевают недоброе. Гомес тут же поспешил опровергнуть это предположение:

   - Чего нам опасаться, пока у нас в руках апачский вождь? Разве это не свидетельство честности намерений краснокожих?

   Этот довод мало кого убедил, и обитатели лагеря все чаще с беспокойством посматривали на сидящих возле своих лошадей индейцев, неподвижных, как обломки скал, напоминающих человеческие фигуры, которые густеющий сумрак как будто бы отодвигал от лагеря все дальше и дальше.

   - Как странно, - заметил один гамбузино, обращаясь к Гомесу. - Совсем недавно, как мне кажется, апачи находились гораздо ближе, чем сейчас!

   - Тебе это действительно только кажется, - возразил Гомес, упорно желавший выдавать желаемое за действительное.

   - Взгляните-ка, - прибавил другой мексиканец, - ветра вроде бы нет, а перед индейцами клубится пыль!

   - Здесь безветренно потому, что мы под защитой повозок, на равнине же ветер гуляет беспрепятственно, - пояснил кто-то из стоящих поблизости.

   По мере того как мрак густел, фигуры апачей становились все менее различимы, темнота размывала их очертания, меняла контуры, и теперь они походили скорее на кусты нопала, чем на людей. Сомнение в том, что индейцы все еще ожидают оставленного в лагере заложника, возрастало с каждой минутой, и какой-то решительный авантюрист вызвался лично это проверить. Он и впрямь обнаружил вместо краснокожих несколько воткнутых в песок сухих нопаловых кустов. Апачи воспользовались темнотой и исчезли вместе с лошадьми. Узнав об этом, мексиканцы заставили Гомеса пойти и потребовать объяснений случившемуся у заложника.

   - Почему вождь не приказал своим воинам оставаться у лагеря? - спросил Гомес.

   - О каких воинах толкует мой белый брат? - прикинулся непонимающим Антилопа.

   - О воинах, которые приехали с тобой и до темноты сидели там, - мексиканец махнул рукой в сторону саванны, - как друзья, а теперь вдруг исчезли, как враги!

   - В темноте зрение слабеет, и белые воины, наверное, не все разглядели как следует. Пусть они запалят костры и тогда при ярком свете найдут тех, кого искали. Впрочем, если мои воины ушли, что из того? Разве твои воины не держат в руках их вождя? Вероятно, мои воины решили сказать соплеменникам, чтобы те поторопились освободить вождя.

   Ответ Антилопы показался Гомесу не слишком убедительным и напомнил ему, что весь запас сухого хвороста, заготовленного для освещения лагеря, сгорел накануне и что занятые в течение дня иными делами мексиканцы не удосужились его возобновить. При одной мысли о столь непростительной оплошности у Гомеса выступил на лбу холодный пот. Единственным утешением являлся факт, что прославленный, как он полагал, вождь апачей оставался у них заложником. И это обстоятельство, по его убеждению, исключало возможность вероломства со стороны краснокожих. И все-таки он решил присматривать за Антилопой в оба.

   - Знаменитый вождь не должен оставаться у своих друзей в одиночестве. Я прикажу шестерым своим людям находиться с ним. Они послушают рассказы о его подвигах.

   Гомес отошел от Антилопы, не заметив, как рот индейца искривила гордая улыбка презрения. Он поручил шестерым мексиканцам неотлучно находиться при апаче и прикончить его, если возникнет необходимость.

   Лагерь оставался погруженным в темноту. Темнота не только представляла большую опасность для мексиканцев, но лишала возможности уехавшего дона Эстебана и его спутников найти обратную дорогу к лагерю, если они ненароком сбились с пути, как теперь уверяли многие. Большинство в лагере было уверено, что начальник экспедиции бросил их на произвол судьбы.

   Наконец тихие разговоры мексиканцев между собою смолкли, каждый затаил беспокойство в своей душе, и в лагере, так же как и на бесконечной, укрытой звездным пологом саванне, водворилось торжественное и зловещее спокойствие.

   Однако вскоре дремотную тишь нарушил отдаленный шум. Послышалось как будто ржание многих лошадей, но толком ничего нельзя было различить. Тем не менее Гомес, начинавший уже свыкаться с ролью начальника, поспешно поднялся и направился к палатке. Окруженный мексиканцами Антилопа, подобно Гомесу играющий роль вождя, не проявлял никакого беспокойства.

   - Уши белого не отличаются такой тонкостью слуха, как уши моего брата краснокожего, - проговорил Гомес, - не может ли вождь сказать мне, какие звуки раздаются в саванне, не ржание ли это лошадей краснокожих вестников?

   Антилопа несколько мгновений хранил молчание, как будто прислушиваясь.

   - Да, это гонцы, - проговорил он, - они направляются сюда, чтобы узнать, вернулся ли предводитель белых и тот, кого называют Педро Диас!

   - Краснокожим, вероятно, известно лучше, чем белым, что эти предводители никогда не вернутся! - возразил Гомес. - Если же они не хотят вступать в переговоры о мире со мной, избранным товарищами на место бывшего предводителя, то, значит, они стремятся к войне!

   - Черная Птица не нуждается в пустых указаниях, как ему поступать, - возразил индеец, - это великий вождь, который сам знает, что нужно делать и говорить!

   Во время этого короткого разговора стук копыт многочисленных лошадей сделался явственнее; земля глухо гудела, но в темноте ничего еще нельзя было разобрать. Весь лагерь встревожился, однако, полагаясь на присутствие заложника, мексиканцы все еще медлили принимать какие-нибудь меры к обороне. Только Гомес понял, что пора действовать, и собрался отдать приказание взяться за оружие, как вдруг Антилопа знаком пригласил его прислушаться и сам наклонил голову, подавая к тому пример.

   - Это еще не гонцы, - проговорил он, - смотри!

   В эту минуту вблизи от лагеря пронесся табун мустангов без всадников.

   - Это дикие лошади, - продолжал Антилопа, - наши воины охотятся за ними, и если поймают, то поделятся добычей со своими белыми друзьями. Черная Птица явится сюда, чтобы разделить ее между воинами!

   Действительно, всего трое апачей скакали за испуганными лошадьми, размахивая лассо.

   - Белые люди могут быть спокойны! - воскликнул индеец, стараясь усыпить подозрения своих врагов. - Вот и Черная Птица; он явился, чтобы завершить переговоры о мире!

   Хитрость индейцев удалась вполне: мексиканцы с удовольствием созерцали занимательное зрелище, вполне усыпившее их подозрения. Такое доверие со стороны индейцев, которые без всяких предосторожностей приближались к их лагерю, они сочли залогом скорого мира. Никто из окружавших Антилопу белых не заметил, как он осторожно развязал тесемки плаща и вынул из-за пояса острый томагавк: всеобщее внимание приковала любопытная охота.

   Преследуемые индейцами мустанги неслись вокруг ограждения из повозок; среди гнавшихся за ними дикарей показался вскоре и Черная Птица, стараясь обогнать лошадей и отрезать им путь отступления. Мустанги и впрямь внезапно остановились перед проемом, через который несколько часов тому назад мексиканцы впустили индейских парламентеров и который с тех пор оставался открыт.

   Появление Черной Птицы окончательно успокоило подозрительность мексиканцев, продолжавших с любопытством наблюдать за охотой, как внезапно среди лагеря раздались вопли отчаяния и ужаса.

   В одно мгновение перед глазами мексиканцев появились зловещие лица, подобные исчадиям ада.

   Не успели мексиканцы и глазом моргнуть, как на всех казавшихся неоседланными мустангах появились всадники с развевающимися перьями и оружием в руках; вся эта дикая ватага ревела и потрясала копьями, несясь к лагерю.

   Еще одно обстоятельство увеличило смятение, произведенное в лагере неожиданным появление неприятеля: испуганных оглушительным ревом, раздавшимся внезапно среди ночной тишины, лошадей мексиканцев охватил панический ужас, что случается с ними довольно часто, так что такое состояние животных получило у мексиканцев особое название - estampida [64].

  

   [64] - Estampida (ucn.) - дословно: поспешное бегство (животного).

  

   В одну минуту были разорваны все ремни и веревки, которыми они были привязаны к повозкам, и обезумевшие животные заметались по лагерю, опрокидывая и топча своих владельцев, не имевших сил справиться с ними. Некоторые из них бросались на укрепления и разбивались о них; другие перескакивали через повозки и исчезали во мраке.

   Всюду раздавались крики бешенства,