Ферри Габриель - Лесной бродяга

y">   - Вы, значит, не встречали, - спросил он англичанина, - двух бандитов, которые везут с собой одного молодого пленника, в сопровождении дюжины индейцев?

   - Бандитов? Вы меня удивляете, мой друг, - отвечал Вандерер, - они существуют лишь в вашем воображении! Вильсон, видели мы бандитов?

   Янки подмигнул и ответил таким образом:

   - Сэр Фредерик, согласно заключенному между нами контракту, я обязан не только освобождать вас от какой бы то ни было опасности, разумеется, в пределах этой пустыни, но и предотвращать таковую. Ну-с, так не далее, как на рассвете...

   Отчаянные усилия белого мустанга разорвать путы, которыми он был связан, заставили американца броситься к коню, с целью помешать ему поранить себя. Пока янки успокаивал пленника, Диас с восторгом и состраданием смотрел на благородное животное, белая шерсть которого была замарана кровью.

   - Какой это варвар, - спросил авантюрист с плохо скрытым негодованием, - осмелился употребить кинжал или ружье против этого чудного животного, которому место лишь в королевской конюшне?

   - Этот благородный конь, - ответил Вандерер, - тот самый, который у вакеро Техаса известен под именем Белого Скакуна Прерий. Мы с Вильсоном гнались за ним от самого Техаса. Наконец Вильсон, потеряв терпение, пустил в ход средство, которым пользуются в его отечестве, чтобы достать лошадь, ускользающую от лассо, говоря проще, он всадил лошади пулю в шею. Правда, средство это жестокое и рискованное, но оно, как видите, вполне достигло цели. Рана ее пустяшная, скоро залечится, и тогда этот конь составит мою гордость в Лондоне.

   - Еще неизвестно, вернетесь ли вы туда! - пробормотал Диас.

   - Ну-с, так не далее как вчера в пять утра, - продолжал Вильсон, присоединяясь к прочим, - в то время, как ваша честь изволили беззаботно почивать, я увидел лодку, спускавшуюся по реке. В ней были пассажиры, которые, вероятно, изменили бы ваше мнение насчет безопасности этих берегов, если бы я не принял некоторых предосторожностей с целью укрыть вас от их глаз.

   Канадец весь превратился в слух.

   - В этой лодке сидели известный бандит Эль-Метисо и другой, также знакомый мне бандит Кровавая Рука.

   - Эль-Метисо и Кровавая Рука?! - переспросил канадец. - Вы видели их вчера, говорите?

   - Да, на рассвете; они спускались вниз по реке!

   - Они ехали одни? - поспешно спросил Хосе при виде побледневшего друга.

   - О нет! Их сопровождала дюжина индейцев. Удивительно, как умудряются эти негодяи набирать в пустыне целую ораву подобных же себе головорезов.

   - Не было ли с ним молодого человека с белой кожей? - спросил канадец, едва сдерживая ускоренное биение своего сердца.

   - Не могу сказать ни да, ни нет! - отвечал янки.

   Этот совершенно неопределенный ответ сразил бедного старика, вся фигура которого выразила тяжкую скорбь.

   - Он был с ними, он должен быть! - яростно закричал Хосе.

   - Его не было там! - горестно пробормотал канадец.

   - Я говорю тебе, что был! - настаивал испанец. - Сеньор охотник просто не заметил его в сумерках!

   - Очень возможно! - флегматично кивнул янки.

   - Слышишь, команч? - продолжал с жаром Хосе. - Эти дьяволы вчера проходили здесь. Скорей в путь! Через несколько часов мы догоним их. Гром и молния! И подумать только, что они так близко от нас! Сэр Фредерик, - прибавил испанец, - если хотите, поезжайте с нами, и вы примете участие в кровавой битве!

   - Помогите отцу вырвать своего сына из когтей ужасной смерти, - произнес, в свою очередь, канадец, успевший овладеть собою, - и Бог воздаст вам за это доброе дело!

   - Это, собственно, против наших условий, - заметил янки, - и так как это касается лично вас, то вы, сэр, должны дать мне в этом собственноручную расписку!

   - Согласен, - отвечал англичанин, тронутый горем старого охотника. - Пусть не говорят, что я не помог отцу в его несчастье!

   Лошади обоих путешественников были немедленно оседланы и навьючены, а белый мустанг был привязан к хвосту лошади Вильсона, после чего все быстро тронулись вниз по реке: часть индейцев пешком по берегу, равно как и оба всадника, прочие - в пироге.

   Итак, теперь двое охотников, некогда столь беспомощные и умиравшие с голоду, собрали для освобождения Фабиана отряд, состоявший из пятнадцати хорошо вооруженных и решительных духом борцов. Разительная перемена судьбы!

   Возвратимся, однако, к тому пленнику, для спасения которого предпринимаются такие усилия.

   Мы оставили Фабиана де Медиана в тот момент, когда он, сцепившись в смертельной борьбе с Вздохом Ветерка, скатился вместе со своим врагом к подножию крутого холма. Молодой испанец неподвижно лежал на земле, а рядом валялся его карабин. Убедившись в том, что ружья охотников бездействуют и их нечего бояться, осаждающие бросились к Фабиану. Лежавший возле него апач уже умер. Трое только что павших индейцев были сброшены в пропасть. Что касается Фабиана, то легко было видеть, что он остался жив.

   Между тем метис, ободренный этим успехом, начал подсчитывать свои потери. Из одиннадцати индейцев, которых он привел сюда, шестеро погибли; Бараха составлял седьмую жертву. Неожиданно последний из засевших у озера четверых индейцев прибежал с известием о гибели трех. Разъяренный метис приказал Кровавой Руке немедленно перенести бесчувственного пленника в лодку, стоявшую в подземном канале. Старый пират при помощи Серны и ускользнувшего от канадца индейца перенес Фабиана на руках в пирогу и здесь стал ждать возвращения сына.

   В ту минуту, как последний остался один, канадец, возвратившись с вылазки, вдруг появился на платформе пирамиды на виду у пирата. Глубокая скорбь, написанная на его лице, показывала, как тяжко поразило его исчезновение Фабиана.

   Не довольствуясь этим, Эль-Метисо пытался было пустить в него пулю, чтобы утолить жажду крови, которая пожирала его. Убедившись, однако, в полном бездействии своего карабина, пират бросился вдогонку за сообщниками.

   - За двумя зайцами погонишься - ни одного не поймаешь! - произнес ироническим тоном старый пират, берясь за весла. - У тебя всегда двадцать планов в голове, из которых ты, однако, еще ни одного не привел в исполнение!

   Как бы протестуя против обвинения отца, метис молча кивнул на Фабиана, лежавшего на дне лодки и связанного по рукам и ногам.

   Кровавая Рука продолжал:

   - А два других, которых ты принужден был покинуть? А оставленное нами золото? Где оно? Между тем, благодаря темноте и оружию, нам представлялась возможность овладеть разом и тем и другим!

   - Выслушай меня, отец! Если я сейчас намерен оправдать свое поведение, то для того, чтобы ты перестал наконец утомлять мои уши своими упреками. В такую погоду, как эта, карабин стоит не больше ножа. Ждать конца бури - значит, ждать следующего дня, а я не имею для того времени. Что касается тех людей, то одного из них, вот этого, я сдам через три дня Черной Птице, а остальных двух не стоит и считать: в прерии безоружный охотник - человек погибший; голод и медведи освободят нас от них раньше, чем мы приедем к Красным Вилам. Насчет золота не беспокойся, нет ни малейшей опасности, чтобы оно улетело, и мы вернемся к нему еще до окончания луны. Между тем одного дня достаточно, чтобы лишить меня случая схватить Белую Голубку Бизоньего озера, которая ведь имеет крылья, чтобы улететь. Что ты на это скажешь? Отвечай скорее, и потом этот вопрос будет считаться исчерпанным!

   - Что мне все голубки в мире, белые и красные! Я знаю только, что эти два охотника похитят золото, а мы, по возвращении, найдем лишь пустую яму!

   Метис презрительно пожал плечами.

   - Разве на золото можно выменять в пустыне пищу? - произнес он. - Разве придет на ум заботиться о богатстве, когда умираешь с голоду? Эти два безоружных бродяги так же мало ценят золото, как обглоданный волками скелет бизона. Я неоднократно встречал охотников, снабженных хорошим оружием, из которого они били без промаха. А между тем и они терпели в прериях голод. Что же эти-то сделают без ружей? В настоящую минуту они ищут наши следы и не находят, и смерть найдет их во время этих поисков! Что касается Белой Голубки, то она мне слишком дорога. Знай, что если бы мне пришлось переступить через твой труп для того, чтобы дойти до нее, - я и это сделал бы!

   - О, если бы у тебя был сын, который заговорил с тобою таким языком! - вскричал старый пират, опуская глаза перед сверкающим взором метиса.

   - Что еще скажешь? - спросил насмешливо последний.

   Кровавая Рука не отвечал, и оба пирата продолжали молча грести. Но американцу надо было на ком-нибудь сорвать душивший его гнев.

   - Куда ты закопал золото, собака? - сказал разбойник, пиная ногой Фабиана в ту минуту, когда последний наконец открыл глаза. - Ответишь ли ты, негодяй? - продолжал нетерпеливо старый пират.

   - Кто ты? - спросил в свою очередь Фабиан, начинавший уже припоминать свое падение с пирамиды, но еще не вполне сознававший ужасную действительность.

   - Он еще спрашивает, кто я! - воскликнул пират. - Сначала ты ответь на мой вопрос: куда ты закопал золото?

   При этих словах Фабиан окончательно пришел в себя. Он искал глазами знакомые фигуры канадца и испанца, но его взгляд встречал лишь зверские лица двух разбойников и размалеванные красками физиономии апачей. Что же случилось с двумя его покровителями?

   - Я никогда не слыхал о золоте, - сказал он, - так как Красный Карабин и Хосе не имели обыкновения доверять мне свои тайны. Спросите лучше у них!

   - Спросить у этих разбойников? - вскричал Кровавая Рука. - Спроси у облака, которое мы видели вчера и которое больше не увидим; ответит оно тебе?

   - Конечно, мертвые не говорят! - произнес Фабиан.

   - Негодяи вовсе не мертвы, но не в лучшем положении. К чему им послужит свобода, раз у них нет оружия? К тому, чтобы сделаться добычей голода. К чему тебе самому послужит жизнь? К тому, чтобы сделаться добычей Черной Птицы, когти которого будут вырывать из твоего тела кусок за куском!

   Презрительная улыбка скользнула при этих словах на губах Фабиана, когда он удостоверился, что оба охотника живы и свободны.

   - Есть охотники, которые и безоружные способны заставить бежать перед собою пиратов прерий, хотя эти последние и кичатся, что презирают их! - сказал он, глядя бандитам прямо в лицо.

   - Мы не бежим, слышишь ты, собака? - рявкнул, оскалив зубы, Кровавая Рука. - Ты видишь нахальство этого щенка, Эль-Метисо? Что касается меня, то я не знаю, что мешает мне воткнуть ему в глотку его оскорбительные слова! - закончил он, обнажая нож.

   Фабиан знал, что его ожидала впереди ужасная казнь со всеми мучениями, которыми она сопровождается обыкновенно у индейцев, и это обстоятельство заставляло его предпочитать более легкую и скорую смерть от ножа старого разбойника.

   - Я тебе скажу, что тебе мешает, - возразил он уверенно. - Боязнь Черной Птицы, который превратил вас обоих в гончих псов. Теперь он спустил вас на этих трех людей, успешно боровшихся с ним и его двадцатью воинами!

   Вероятно, эти слова стали бы последними в устах Фабиана, поскольку ярость Кровавой Руки дошла до предела, если бы метис не удержал руку своего отца.

   - Молодой воин юга боится казни, - проговорил он, - и оскорбляет своих победителей в надежде избавиться от столба пыток! Но он иначе заговорит через три дня!

   - Белый может встретить смерть как индеец! - отвечал Фабиан.

   С этими словами молодой граф закрыл глаза, чтобы не видеть отвратительных физиономий пиратов, которые оживленно беседовали между собою на непонятном для него английском языке.

   Буря продолжала свирепствовать с прежней силой. Раскаты грома следовали без перерыва. Легкая лодка пиратов стрелой скользила по реке, увозя пленника все дальше и дальше от его покровителей.

   Когда небо прояснилось, пираты остановились у берега в том месте, где среди густой травы поднималась группа высоких деревьев. Первые признаки рассвета начинали бросать неопределенный свет на окружающую местность. Один из индейцев отправился неподалеку на охоту, так как это был час, когда лани и козули спускаются к реке на водопой. Тем временем метис, его отец и оставшийся индеец начали разводить большой костер, чтобы обсушить промокшую одежду.

   Фабиан продолжал лежать в лодке, погруженный в оцепенение, близкое к обмороку. Голод удваивал его страдания.

   Вскоре возвратился и охотник, неся на плече убитую козулю. Пока он жарил наиболее жирные и нежные части дичи к утреннему завтраку, его товарищи спали вокруг огня. Когда жаркое поспело, спавшие проснулись и принялись за еду. Солнце взошло, сверкая на чистом небе, где не видно было ни малейших следов недавней грозы.

   Кровавая Рука первый вспомнил о пленнике, и эта его заботливость, по-видимому, противоречила тому чувству ненависти, которое он затаил против Фабиана за его недавние слова.

   Взяв кусок дичи, старый пират направился к лодке, стоявшей недалеко от костра.

   - Пленник голоден? - спросил он.

   - Да, - твердо сказал Фабиан, - но я есть не буду и к завтрашнему дню вам придется бросить в воду лишь труп вашего пленника!

   - Пленник хвастун! - заметил озадаченный пират.

   - А ты - трус. Молчи, мне противен даже твой голос!

   - О! - вскричал Кровавая Рука. - Я буду пытать тебя собственными своими руками! Я вырву у тебя ложь твоих слов вместе с твоим мясом! Да, пленник - трус! Если бы он доверял своему мужеству, он подкрепил бы свои силы пищей!

   - Я уличу тебя во лжи, - отвечал Фабиан. - Я приму пищу, тем более что по моим следам идут два охотника, которым дорога моя жизнь. Но я не буду есть точно собака на привязи!

   - Вот как! Пленник диктует условия?

   - Да, - холодно произнес Фабиан. - Я возьму пищу только свободными руками!

   - Хорошо. Будет сделано согласно твоему желанию!

   С этими словами сильный старик взял на руки пленника и, положив на траве близ костра, спустил до ног ремни, стягивавшие руки Фабиана.

   Бедный молодой человек первый раз за все время своего плена мог свободно растянуть онемевшие руки, после чего, прислонившись спиною к дереву, взял из рук своего мучителя кусок мяса.

   Впрочем, метис скоро дал знак к отъезду, и Фабиан был вторично отнесен в лодку на руках старого разбойника. Вот почему двое охотников, осматривая на следующий день почти в те же часы отпечатки, оставленные вокруг костра, не находили между ними следов Фабиана.

   Метис намеревался продолжать путь водою лишь до Бизоньего острова, с целью убедиться в целости зарытой там добычи. Остальную дорогу он решил, ввиду сокращения времени, проделать сухим путем, так как многочисленные изгибы, которые делает Красная река, почти удваивали расстояние до Развилки Красной реки.

   Снова пираты взялись за весла, и, когда вдали показались знакомые очертания Бизоньего острова, они направили лодку вдоль берега, стараясь держаться к нему как можно ближе.

   Успокоенный в отношении своего тайника, метис направил лодку к противоположному берегу, где высокая трава и густой лес давали возможность хорошо укрыть пирогу, которую он покидал. Он, по-видимому, остерегался вступать в узкий проход, скрытый в деревьях, где прошли позднее Сверкающий Луч и его союзники.

   Метис знал, что он теперь находится на территории индейцев липанов, дружественных Черной Птице, и что поэтому он может в безопасности продолжать путь до Развилки Красной реки. В самом деле, не успели пираты пройти несколько часов, как встретили десять липанов. Узнав, что дело шло о нападении на белых охотников и похищении у них диких лошадей, индейцы хотели присоединиться к метису, отряд которого, таким образом, возрос до четырнадцати человек. Разбойники остановились лагерем, чтобы, дождавшись ночи, двинуться в дальнейший путь под покровом темноты и прохлады. Кровавая Рука снял ремни с ног Фабиана, и последний, оставшись со связанными на спине руками, с трудом побрел вслед за свирепым стариком. Ослабевший физически, но не упавший духом, молодой пленник сидел на траве, у огня, под бдительным надзором двух индейцев, назначенных сторожить его, когда трое липанов привели молодого индейца, схваченного ими недалеко от лагеря.

   Индеец оказался команчем и в качестве представителя враждебного племени был связан и брошен рядом с Фабианом. Он должен был на себе показать этому последнему весь ужас казни военнопленного. Команч знал несколько слов по-испански, а потому оба пленника, которым готовилась одинаковая участь, обменялись краткими словами, причем Фабиан упомянул об Орле Снежных Гор и о Пересмешнике, как звались у индейцев два охотника, восхвалял их мужество, силу, ловкость и безграничную преданность ему.

   - Как зовут эти собаки молодого белого, который готовится умереть вместе со мной? - спросил команч.

   - Молодой Воин Юга, сын Орла Снежных Гор! - отвечал Фабиан.

   Здесь их беседа была прервана подошедшим метисом. Последний час команча пробил. Встав на ноги, индеец твердыми шагами последовал за пиратом. Он запел свою предсмертную песнь, восхваляя в ней Сверкающего Луча, который отомстит за его смерть.

   Это имя неожиданно дало делу иной оборот. Дело в том, что метис обещал Черной Птице выдать апачского отступника, а тут ему представлялся удобный случай выказать по отношению к молодому предводителю свою преданность и великодушие.

   - Мой брат, - сказал он индейцу, - один из воинов Сверкающего Луча. Он свободен, так как друзья команча - друзья Эль-Метисо!

   И он отпустил пленника, сказав ему на прощание буквально следующее:

   - Эль-Метисо и его товарищи проведут день за этим костром. Иди и скажи вождю команчей, что он станет здесь желанным гостем и что его дожидаются дымящееся мясо и друзья, готовые довериться ему!

   Хитрый метис отлично сознавал, что Сверкающий Луч не придет к его костру, но надеялся, по крайней мере, усыпить его своими льстивыми речами и заставить думать, что он его друг, готовый услужить ему.

   День прошел, и Сверкающий Луч действительно не явился. Еще до захода солнца партия села, по настоянию вождя липанов, в его военную пирогу, чтобы продолжать путь опять по реке. Это была длинная плоскодонная лодка, выдолбленная из кедра. Легко поднимая двадцать пассажиров, она быстротою своего хода могла возместить длину речного пути. Фабиан следовал теперь за пиратами уже с более легким сердцем от сознания, что враг метиса видел его, узнал его имя и по возвращении сообщит о нем своему молодому вождю, а этот последний, в силу какого-нибудь случая, встретится с канадцем и испанцем.

   Случай помог ему даже скорее, чем он ожидал, и, таким образом, оба охотника получили точные сведения о нем, обретя в Сверкающем Луче союзника, без которого они, вероятно, пали бы жертвой последних схваток с апачами. Однако, несмотря на быстроходность пироги, пираты ехали медленнее, чем можно было ожидать. Один из индейцев вез с собой целый бурдюк мескаля. Последовала пьяная оргия, которая значительно замедляла путь и к тому же ежеминутно грозила вызвать кровавую драку. Отяжелевшие от винных паров гребцы с трудом справлялись с веслами, и пирога остальную часть ночи шла постоянно сбиваясь с пути.

   Поэтому лишь на рассвете следующего дня пираты прибыли к разветвлению Красной реки, кратко названному Развилкой.

  

  

   Долина Развилки Красной реки имеет дикий и величественный вид. Это уединенное и редко посещаемое место с двух сторон обрамлено холмистыми грядами. Здесь речное русло разветвляется на четыре протока. Пространство между ними заболочено, покрыто густым кустарником, камышом и осокой. Только берег одного протока порос высокой травой вплоть до леса, на опушке которого находится Бизонье озеро.

   Крепкий ликер еще туманил сознание Кровавой Руки, когда пирога остановилась в небольшой речной бухте. Метис, в противность своим неумеренным привычкам, на сей раз воздержался от участия в ночной оргии, хорошо понимая, что необходимо все его хладнокровие для выполнения задуманного плана. Когда оба пирата вышли из лодки, гнев метиса против отца еще клокотал у него в груди, хотя он не поскупился излить его в широких размерах.

   - Ну, - сказал он Кровавой Руке, - ты большой мастак накачиваться мескалем, точно рекрут; отвези же пленника на другой берег и спрячь его в одной из этих рощ хлопчатника, где и дожидайся моего возвращения!

   - Ах да! - отвечал, тупо улыбаясь, старый пират. - Голубка Бизоньего озера...

   Гневный взгляд сына заставил его смолкнуть.

   - Согласен, черт возьми! - продолжал он затем. - Голова у меня точно налита свинцом, и я сосну малость около пленника, предварительно позаботившись украсить его еще несколькими ремнями.

   По приказанию метиса трое индейцев сели за весла и отвезли Фабиана, продолжавшего лежать на дне пироги, к другому берегу. Там старый пират вытащил его и, слегка пошатываясь, отнес в густую заросль деревьев и кустов, где, недалеко от берега, и положил за кустом, а потом лег сам вместе с другими индейцами. Между тем пирога с двумя прочими индейцами отчалила от берега, и ничто не указывало присутствия там троих человеческих существ. После этого усилиями всех индейцев лодка была вытащена на берег и там тщательно спрятана в густой траве.

   Поставив двух индейцев караулить на берегу, почти против того места, где лежал под надзором старого пирата Фабиан, метис распределил прочих по равнине, на некотором расстоянии один от другого, приказав им наблюдать за прибытием отряда Черной Птицы. Устроив все это, он принялся приводить в исполнение свой план.

   Сняв с себя красные ленты, украшавшие его волосы, он смыл со своего лица краски, а потом сбросил с себя красную суконную рубашку и кожаные кальцоньеры, украшенные погремушками, оставив из всего костюма лишь мокасины, похожие на те, которые носил охотник за бизонами. Наконец, открыв мешок, он вынул оттуда темно-коричневые полотняные штаны и бумазейную куртку, в которые и переоделся, а свои длинные развевавшиеся волосы собрал под клетчатый красно-синий платок. Когда на нем, таким образом, оказался, за исключением широкополой мексиканской шляпы, костюм белого, он перебросил карабин за плечо и направился к Бизоньему озеру.

   Шел седьмой день со времени его отъезда из этого места, которое он покинул, когда сюда прибыл дон Августин. Ему было хорошо известно, что последние приготовления к охоте за дикими лошадьми, а также время, необходимое для их укрощения, должны были отнять у охотников около десяти дней.

   Вот почему, идя к озеру, вокруг которого расположились мексиканцы, он был уверен, что застанет их еще на месте. И действительно, едва он перешел равнину и углубился в лес, как услышал ржание коней и шумный говор человеческих голосов, причем на лице его изобразилась живейшая радость, но без малейших признаков удивления. Перед тем он крался, подобно дикой кошке, но теперь отбросил осторожность и пошел вперед твердым шагом, беззаботно насвистывая, точно охотник, которому делать нечего. Однако никто не замечал его приближения, а потому, дойдя до опушки, он невольно притаился и стал наблюдать за тем, что происходило на берегу.

   Вдруг выражение свирепой досады омрачило лицо метиса. Несколько оседланных лошадей с богатой сбруей, украшенной массивным серебром, и бархатными седлами, расшитыми золотом и шелками, по-видимому, указывали на скорый отъезд гасиендеро с дочерью и сенатором. Но вскоре лицо метиса прояснилось. Шелковые палатки доньи Розариты и ее отца оставались неубранными; вьючные мулы мирно паслись неподалеку, а багаж по-прежнему лежал около палаток. Из этого он заключил, что предстояла какая-нибудь увеселительная прогулка по окрестности или, быть может, охота за сернами, которой белые решили развлечься. В самом деле, на зов гасиендеро, уже одетого и готового сесть на коня, из своей маленькой голубой палатки вышла Розарита, показавшаяся метису еще прекраснее, чем раньше. При ее появлении дикий взор пирата вспыхнул вожделением, сатанинская радость осветила его бронзовое лицо. Случай отдавал ему в руки предмет его необузданной страсти, разгорячившей унаследованную от матери индейскую кровь.

   Метис решил не обнаруживать своего присутствия. Не спуская глаз с молодой девушки, он стал отступать шаг за шагом и, когда зелень кустов и деревьев почти скрыла ее от его взоров, припал к траве и слушал, что говорили на лужайке.

   - Сеньор Франциско, - сказал Энсинас, обращаясь к одному из слуг гасиендеро, - если вы заметите у Бобрового пруда свежие следы бизонов, скажите мне об этом по возвращении, и я со своими товарищами покажу вам охоту за буйволами, не менее любопытную, чем охота за дикими лошадьми, которую мы видели здесь. Теперь позвольте показать вам путь, по которому вы должны следовать, чтобы выехать из этого леса.

   Сенатор, дон Августин и его дочь сели на лошадей и в сопровождении трех слуг поехали вслед за дюжим охотником по узкой тропинке, которая выходила из леса на равнину и там вилась среди высокой травы.

   На опушке леса Энсинас расстался со всадниками, пожелал им доброй прогулки, при этом указал брод через реку и дорогу, ведущую к пруду бобров, любопытные постройки которых так интересовали молодую девушку.

   - Сеньор Августин! - вскричал вдруг Франциско. - Там, должно быть, бежит буйвол или дикая лошадь. Видите, как волнуется трава, точно рассекаемая грудью какого-то животного?

   Действительно, неподалеку от всадников в густой траве мелькала какая-то волнистая линия, которая как раз должна была пересечь тропинку, по которой двигались путешественники. Вскоре, однако, она исчезла, и перед глазами зрителей расстилалось лишь одно волнующееся море травы.

   - Это, верно, была лань, которую мы спугнули, - промолвил гасиендеро, - ведь трава тут недостаточно высока, чтобы укрыть буйвола или дикую лошадь.

   Кавалькада тронулась дальше и по истечении некоторого времени опять заметила вдали колыхание травы, направлявшееся к тому месту, где были спрятаны караульные метиса. Дальность расстояния не позволяла слугам дона Августина различить фигуру метиса, который бежал по равнине, пригнувшись к земле и лишь время от времени показывая из-за травы платок, которым была покрыта его голова.

   Всадники ехали не спеша, как обыкновенно бывает утром, когда сердце точно расцветает при дуновении ветерка, напоенного ароматом пустыни. Восход и заход солнца навевает сладкие мысли, более игривые утром и более серьезные вечером. Первые улыбаются будущему, вторые охотнее возвращаются к прошлому. Для молодости эти грезы одинаково сладки, потому что какое же у нее прошлое? Зато необозримое будущее развертывается перед нею!

   Розарита находилась под обаянием этих сладких грез. Для нее прошлое не исчерпывалось и двадцатью годами, а потому она вся перешла в будущее, мечтая о том времени, когда ее Фабиан вернется в гасиенду, быть может, более проницательный.

   Убаюкивая себя подобными мыслями, девушка и не подозревала, что Фабиан лежал недалеко от нее, обреченный на скорую смерть. Мало того, ей самой угрожала опасность, но, не ведая об этом, Розарита продолжала спокойно ехать вперед, улыбаясь своим грезам.

   Наконец, всадники съехали с тропинки и увидели перед собой реку. Широкие и глубокие воды ее вызывали у них опасение, что Энсинас ошибся, сообщая им, что в этом месте имеется брод, а потому они и остановились, чтоб посоветоваться, как быть дальше.

   - Да эти берега вовсе не так безлюдны, как я думал! - вскричал дон Августин. - Я вижу там человека.

   - Белого, как и мы? - спросила Розарита, которую голос отца заставил вздрогнуть и очнуться от своих грез. - Слава Богу!

   - Судя по костюму, это - белый! - заметил сенатор.

   Далекий от всякого подозрения, гасиендеро приказал Франциско расспросить незнакомца насчет брода. Да и как он мог подозревать человека, который, стоя на пустынном берегу реки, предавался невинному развлечению, бросая в воду камешки?

   Слуга подъехал к незнакомцу, у которого голова была повязана клетчатым платком, и, видя, что тот продолжает свое занятие, не замечая, по-видимому, его присутствия, обратился к нему. Что отвечал незнакомец - всадники не могли расслышать, несмотря на все старания. Они увидели только, что тот неуклюжей походкой и размахивая руками тронулся по направлению к ним.

   - Прошу меня извинить, сеньор, - сказал он, подойдя к путешественникам и обращаясь к дону Августину, - одинокий траппер должен знать, с кем он говорит. Так вы спрашиваете, где находится брод через Красную реку?

   - Да, мой друг! - отвечал гасиендеро, пытливо оглядывая подозрительную фигуру незнакомца.

   Несмотря на испытующий взгляд дона Августина, траппер продолжал сохранять добродушный вид.

   - Вы, стало быть, хотите ехать к Бобровому пруду?

   - Именно туда, - отвечал сенатор. - Этой даме хочется посмотреть постройки бобров.

   - Гм, - пробормотал незнакомец, - а я там расставил было западни; они для бедного охотника - его жизнь и все его богатство. Впрочем, так и быть: я сведу вас туда, но с одним условием.

   Гасиендеро продолжал пристально вглядываться в американского траппера, лицо которого казалось ему не совсем незнакомым.

   - Вы, верно, не видали трапперов, - сказал с грубоватым смехом незнакомец, не теряя, однако, своего вида добродушного увальня, - оттого так внимательно и смотрите на меня. Что касается Бобрового пруда, то, если вы обещаете мне только смотреть и ни под каким видом не стрелять, я проведу вас туда. Брод с этой стороны, налево!

   - Как налево? - перебил его дон Августин. - А нам указали как раз на противоположную сторону.

   - Это, верно, вам сказал какой-нибудь болтун, который этих мест и не видал, между тем как я достаточно походил здесь. Впрочем, если ваша милость хочет попытаться отыскать другой брод, хотя другого и не существует, то ваша воля. Счастливо оставаться!

   С этими словами траппер с самым беззаботным видом принялся за прежнее занятие, не обращая на всадников уже никакого внимания.

   - Энсинас, вероятно, ошибся, - заметил сенатор гасиендеро. - Эй, приятель! - закричал он, по знаку гасиендеро. - Мы согласны. Ведите нас!

   - Вы отлично делаете, - воскликнул незнакомец, внимательно наблюдая за четвертым камнем, только что брошенным в воду. - Я к вашим услугам. Сюда пожалуйте! - продолжал он, когда камень, брошенный его сильной рукою, со свистом погрузился в реку.

   Путешественники последовали за проводником, который своим валким, но быстрым шагом направился вверх по реке, вместо того чтобы спуститься вниз, как советовал им сделать Энсинас.

   - Не встречали ли мы раньше этого человека? - тихо спросил гасиендеро сенатора. - Мне кажется, что я видел его, только не могу припомнить, где именно.

   - Где же вы могли видеть такого увальня? - также тихо отвечал Трогадурос. - Это, скорее всего, один из тех полудиких охотников, которых нам довелось видеть у Позо.

   - Не знаю, но держу пари, что лицо этого человека маска, скрывающая его истинную сущность.

   Всадники продолжали путь, невольно удивляясь тому, что брод отстоит так далеко от тропинки, которую они недавно покинули.

   Розарита была молчалива. Она опять погрузилась мыслями в грезы, которым нежно вторили шепот берегового камыша, крики караваек, летавших над озером, и все те звуки, которыми оглашаются по утрам берега больших рек.

   Наконец, траппер прервал молчание, желая занять чем-нибудь путешественников, уже терявших терпение от продолжительности дороги.

   - Какое смышленое животное бобр! - произнес он. - В своей одинокой и полной опасности жизни, которую ведет бедный траппер, я часто по целым часам любовался их работой. Не раз шум их хвостов, которыми они сбивают из бревен и глины свои постройки, напоминал мне удары вальков прачек на берегах Иллинойса и заставлял меня тяжко вздыхать по далекой родине.

   - Ваша родина так далеко? - с участием спросила Розарита, сердце которой в эту минуту было особенно открыто для сострадания.

   - Я из Иллинойса, сударыня! - печально ответил траппер, продолжая идти вперед. - Слышите? - продолжал он после некоторого молчания. - Слышите шум, о котором я вам говорил?

   В самом деле, вдали раздавались звуки, похожие на удары вальков по мокрому белью.

   - Но, - прибавил траппер, внимательно прислушавшись к звукам, - когда бобры заняты подобной работой, они уже и не думают трогать мои западни. Я сейчас вспугну их.

   Сказав это, траппер три раза издал такие громовые крики, что путешественники невольно вздрогнули: точно могучий рев ягуара потряс окрестности. При этих звуках стих прежний шум и даже водяные птицы смолкли. Заметив удивление путешественников, траппер улыбнулся и потом остановился.

   - Мы у брода! - сказал он.

   В эту минуту кавалькада достигла стрелки, образуемой двумя речными рукавами, которые в этом месте расходятся в разные стороны. Путешественники двигались теперь вдоль реки, при этом слева от них колыхалась высокая трава, скрывая от взоров равнину, а направо, на противоположном берегу реки, виднелся ракитник.

   - Здесь, кажется, слишком глубоко, чтобы можно было перейти вброд.

   - Вода мутная, оттого дна и не видно, - авторитетно заявил траппер. - Так как было бы несправедливо, чтобы я ради вашей милости шел по колено в воде, то не пустит ли меня кто-нибудь из вас к себе на лошадь? Хоть траппер неважный всадник, но я все-таки попытаюсь указать дорогу.

   Франциско предложил свою лошадь, и американец неуклюже и не без труда уселся сзади его, после чего сказал ему:

   - Поезжай прямо вперед!

   Но конь ли пугался воды, или ноги траппера щекотали его бока, но только животное, несмотря на понукания, не шло в воду.

   Тогда траппер, просунув свою левую руку под локоть Франциско, взял у него повод, но это не помогло делу.

   - Встаньте рядом с нами! - сказал американец одному из слуг гасиендеро. - Идя рядом, лошади будут взаимно ободрять себя.

   Слуга повиновался и, как верно заметил траппер, обе лошади вошли в реку.

   Вдруг позади всадников из травы раздался такой же рев, какой внезапно испустил траппер, чтобы спугнуть бобров. Изумление, охватившее путешественников при этой неожиданности, быстро превратилось в неописуемый ужас.

   Ответив подобным же криком, мнимый траппер - Эль-Метисо - по самую рукоятку всадил свой нож в спину несчастного Франциско и, сорвав его с седла одним рывком, сбросил в реку. После этого, отбросив свое ружье назад в траву, бандит схватил за узду шедшую с ним рядом лошадь и нанес всаднику смертельный удар, заставивший его полететь в воду вслед за товарищем.

   Прежде чем гасиендеро и сенатор успели опомниться и подумать о защите, восемь индейцев, извещенные криками метиса, стащили их с лошади и унесли в высокую траву.

   При виде индейцев, третий слуга направил свою лошадь в реку, но попал в глубокое место, так как брод был далеко отсюда, и его стало относить течением. Вдруг, по знаку метиса, из кустов противоположного берега раздался выстрел, и несчастный также кувырнулся в воду.

   Пока один из индейцев бросился в реку, чтобы схватить лошадь, оставшуюся без всадника, Розарита, бледная как смерть, с помутившимся взором и полуоткрытым ртом, без крика рухнула с коня, увлекаемая руками мнимого траппера.

   При виде огненных глаз пирата, при отвратительном прикосновении его рук, жадно обнявших ее, девушка тут только поняла, какая участь ей готовится. Тогда, испустив раздирающий душу вопль, она закрыла глаза почти в обмороке.

   Однако прежде чем окончательно потерять сознание, ей почудился чей-то другой отчаянный крик, как будто произнесший ее собственное имя. Это был не голос ее отца, но другой хорошо знакомый ей и милый голос, прозвучавший в ее ушах как отголосок нездешнего мира.

   "Благодарю тебя, Боже! - промелькнуло в глубине ее сознания с быстротой мысли. - Тебе было угодно, чтобы я, уходя из этой жизни, услышала его голос!" И глубокий обморок погасил сознание Розариты.

   Почудившийся ей крик раздался в самом деле с противоположного берега, где старый пират и индеец стерегли несчастного Фабиана.

  

  

   Оба пленника, крепко связанные, подобно Фабиану, который отделялся от них одной рекой, были отнесены индейцами в гущу травы, куда вскоре явился и метис, неся на руках все еще бесчувственную Розариту. Едва он успел положить ее рядом с отцом, как один из индейцев указал на облако пыли, поднимавшееся со стороны реки.

   Вздернутые на остриях пик скальпы, развевавшиеся бизоньи плащи, мелькавшие в облаке пыли, которое время от времени пронизывали солнечные лучи, доносившееся по ветру ржание коней, - все предвещало прибытие отряда Черной Птицы.

   Среди этой пыли мчались всадники, производя самые дикие движения, испуская пронзительные вопли. Яркие краски, покрывавшие лица этих бродячих рыцарей - грабителей пустыни, фантастические украшения, блестевшие на солнце томагавки и щиты, ударявшие в такт, придавали всей этой беспорядочной ораве отвратительный и в то же время устрашающий вид.

   Вскоре и с той, и с другой стороны загремели крики: "Черная Птица, Кровавая Рука, Эль-Метисо!" Внезапно, точно сорвавшись с цепи, союзники метиса с сатанинскими криками ринулись вперед, как бы желая произвести яростную атаку. Затем всадники развернулись, описали на полном скаку круг около метиса и его индейцев и вдруг остановились точно вкопанные. Глубокая тишина сменила недавний шум. Метис стоял неподвижно в ожидании вождя, не делая навстречу ему ни одного шага. Черная Птица сидел еще прямо и крепко на лошади, хотя его лицо было искажено страданием от незажившей раны. Он тотчас узнал метиса, несмотря на его костюм, и протянул ему руку с видом спокойного и гордого достоинства.

   - Краснокожий, сын белого, ждал своего союзника! - начал первым Эль-Метисо.

   - Разве не сегодня третье солнце? - отвечал индейский вождь.

   - Эль-Метисо не терял времени даром! - прибавил он, указывая пальцем на пленников. - Это еще не все. Там есть белый, сын Орла Снежных гор!

   - А Орел и Пересмешник, что сталось с ними? Я вверил моему брату одиннадцать воинов, где они? - спросил Черная Птица суровым тоном, подавив первое движение радости, вызванное известием о захвате Фабиана.

   - Девять из них отправились в царство теней, - ответил метис. - Но зачем вождь хмурит брови? Он день и ночь осаждал троих белых на острове Рио-Хилы. Что он сделал со своими воинами? Их пожрали речные рыбы; рука Черной Птицы надолго парализована. Между тем метис в продолжение двенадцати часов захватил Молодого Воина Юга и обезоружил Орла и Пересмешника, над которыми теперь издеваются буйволы, лани и дети индейцев!

   - Орел и Пересмешник идут по нашим следам. Они раздобыли оружие и свой путь устилают трупами наших воинов!

   И Черная Птица сообщил метису о тех схватках, которые он выдержал со времени ухода бандитов из мексиканского лагеря. Слушая его, пират яростно скрежетал зубами.

   По окончании рассказа между обоими собеседниками, взаимно недовольными друг другом, водворилось тяжелое молчание. Быть может, их разговор принял бы потом острый характер, если бы не прибытие шести индейцев. То были остатки отряда Антилопы, уцелевшие от резни при Тесном Проходе, где, как известно, и сам их предводитель поплатился жизнью.

   Тогда вся ярость индейцев обратилась на Фабиана. Это был естественный выход, который она должна была найти.

   - Где сын Орла? - закричал Черная Птица.

   - Там! - отвечал метис, указав на противоположный берег, где Кровавая Рука сторожил пленника.

   - Он умрет! - заявил вождь.

   Радостные крики приветствовали этот краткий и ясный приговор.

   Когда вопли индейцев стихли, метис продолжал:

   - Сверкающий Луч также идет по нашим следам; его привлекает к Бизоньему озеру та белая девушка, которую ты видишь перед собой. Но он не найдет ее, так как метис увезет ее к себе, предоставив Черной Птице одному завладеть сотней мустангов, запертых белыми в эстакаде. Метис отдает свою долю вождю апачей, ибо для него голубка Бизоньего озера драгоценнее, чем все скакуны прерий! - Спокойное бесстыдство, с которым метис, уверенный в своей силе, ловкости и несокрушимом мужестве, освобождал себя от обещания, данного им Черной Птице, когда этот последний становился ему не нужен, вызвало у индейца взрыв ярости. Однако он постарался сдержать свой гнев, чувствуя, что полученная им рана в плечо значительно ослабила его силы и что карабины обоих пиратов для него могущественные союзники.

   - Эль-Метисо, - сказал он, - так спешит нас покинуть, что забывает одну важную вещь. Или он так бо