Сервантес Мигель Де - Славный рыцарь Дон-Кихот Ламанчский. Часть вторая

й комнатѣ, гдѣ находилась великолѣпная кровать, онъ раздѣлся и накинулъ на себя сорочку. Только что они остались наединѣ съ Санчо, какъ онъ оказалъ ему: "Скажи ты мнѣ, новый шутъ и старый дуракъ, хорошо оскорблять и безчестить дуэнью, столь почтенную, столъ достойную уважен³я, какъ эта? Подходящее было это время для того, чтобы вспомнить объ ослѣ? Гдѣ это видано! господа, способные забыть о животныхъ, когда они съ такимъ великолѣп³емъ принимаютъ ихъ хозяевъ? Ради Бога, Санчо, исправься и не показывай, насколько ты протерся, иначе всяк³й замѣтятъ, что ты сотканъ изъ толстыхъ я грубыхъ волоконъ. Запомни, закоснѣлый грѣшникъ, что господина тѣмъ болѣе уважаютъ, чѣмъ почтеннѣе и благороднѣе его слуги, и что величайшая привилег³я государей надъ другими людьми въ томъ и состоитъ, что у нихъ на службѣ состоятъ люди столь же достойные, какъ и сами они. Не понимаешь ты развѣ, узк³й и безнадежный умъ, что если замѣтятъ, что ты грубый олухъ или сказатель злыхъ шутокъ, то подумаютъ, что и я какой-нибудь захудалый дворянчикъ или пройдоха? Нѣтъ, нѣтъ, другъ Санчо, бѣги отъ этихъ подводныхъ скалъ, бѣги отъ этой опасности; кто дѣлаетъ изъ себя краснобая и злого шутника, тотъ спотыкается при первомъ толчкѣ и впадаетъ въ роль жалкаго шута. Удержи свой языкъ, разбирай и обдумывай свои слова, прежде нежели они выйдутъ изъ твоихъ устъ, и замѣть, что мы пришли въ такое мѣсто, что съ Божьей помощью и моей храбростью, мы должны выйти отсюда втрое, вчетверо болѣе прославленные и богатые."

   Санчо совершенно искренно обѣщалъ своему господину зашить себѣ ротъ и скорѣй откусить себѣ языкъ, чемъ произнести слово, которое было бы не кстати и не было бы зрѣло обдумано, какъ тотъ ему приказалъ. "Вы можете,- прибавилъ онъ,- совершенно оставить всякую заботу, потому что если когда и узнаютъ, кто мы так³е, то не черезъ меня." Донъ-Кихотъ между тѣмъ окончилъ свой туалетъ; онъ надѣлъ на себя свою перевязь и мечъ, накинулъ на плечи малиновый плащъ, укрѣпилъ на головѣ атласную шляпу, принесенную ему дѣвицами, и, въ такомъ костюмѣ, вошелъ въ большую залу, гдѣ нашелъ тѣхъ же дѣвицъ, поставленныхъ въ два ряда, одинъ противъ другого, каждая съ флакономъ, изъ которыхъ онѣ съ безконечными поклонами и церемон³ями полили духами руки Донъ-Кихота. Тотчасъ явились двѣнадцать пажей съ дворецкимъ во главѣ для сопровожден³я его къ столу, гдѣ ожидали его хозяева дома. Окруживъ его, они проводили его, преисполненнаго важности и велич³я, въ другую залу, гдѣ приготовленъ былъ пышный столъ всего на четыре прибора. Герцогъ и герцогиня подошли къ самой двери залы, навстрѣчу ему. Ихъ сопровождало важное духовное лицо, одно изъ тѣхъ, которыя управляютъ домами важныхъ баръ; одно изъ тѣхъ, которыя сами не высокорожденныя, не сумѣли бы научить тѣхъ, кто высокорожденъ, какъ должно имъ вести себя; изъ тѣхъ, которыя хотѣли бы, чтобы велич³е великихъ измѣрялось ничтожествомъ ихъ умовъ; изъ тѣхъ, наконецъ, которыя, желая научить тѣхъ, кѣмъ они управляютъ, уменьшить свою щедрость, заставляютъ ихъ казаться скупыми и жалкими {Во времена Сервантеса было почти общимъ обыкновен³емъ у большихъ баръ имѣть при себѣ всѣмъ извѣстныхъ собственныхъ духовниковъ, которые исполняли при нихъ домашнюю службу. Эти фавориты въ сутанѣ и капюшонѣ рѣдко довольствовались управлен³емъ совѣстью своихъ духовныхъ дѣтей; они вмѣшивались и въ личныя ихъ дѣла и, главнымъ образомъ, становились посредниками въ ихъ благотворительности, къ большому ущербу несчастныхъ и къ невыгодѣ репутац³и господъ, которымъ служили. Клеймя этотъ общ³й порокъ, Сервантесъ совершаетъ вмѣстѣ съ тѣмъ и личную маленькую месть. Изъ его б³ограф³и видно, что одинъ изъ монаховъ этого сорта рѣшительно воспротивился тому, чтобы герцогъ Бехарск³й принялъ посвящен³е первой части Донъ-Кихота. Этого-то монаха онъ и рисуетъ здѣсь.}. Несомнѣнно, изъ этой категор³и былъ и важный монахъ, который съ герцогомъ и герцогиней шелъ навстрѣчу Донъ-Кихоту. Они обмѣнялись тысячами любезностей и, наконецъ, посадивъ Донъ-Кихота между собою, усѣлись за столъ. Герцогъ предложилъ первое мѣсто Донъ-Кихоту, и хотя тотъ сперва отказался, но герцогъ такъ настаивалъ, что онъ въ концѣ концовъ долженъ былъ уступить. Духовникъ сѣлъ противъ рыцаря, герцогъ и герцогиня по обѣимъ сторонамъ стола. Санчо присутствовалъ при всемъ этомъ, пораженный, изумленный почестями, которыя эти принцы оказывали его господину. Когда онъ увидѣлъ, съ какими церемон³ями и просьбами герцогъ уговаривалъ Донъ-Кихота занять мѣсто во главѣ стола, онъ выговорилъ: "Если ваши милости,- сказалъ онъ,- соблаговолите дать мнѣ позволен³е, я вамъ разскажу истор³ю, случившуюся въ моей деревнѣ по поводу мѣстъ за столамъ."

   Не успѣлъ Санчо произнести этихъ словъ, какъ Донъ-Кихотъ задрожалъ всѣмъ тѣломъ, увѣренный, что онъ скажетъ какую-нибудь глупость. Санчо посмотрѣлъ на него, понялъ его испугъ и сказалъ ему: "Не опасайтесь, чтобы я забылся, господинъ мой, или чтобы я сказалъ что-либо неумѣстное. Я не забылъ ещ совѣтовъ, которые вы мнѣ только-что надавали на поводу того, что говорить нужно ни много, ни мало, ни дурно, ни хорошо. - Я ничего подобнаго не помню,- отвѣчалъ Донъ-Кихотъ;- говори, что хочешь, только кончай поскорѣй.

   - То, что я хочу разсказать,- заговорилъ снова Санчо,- есть чистѣйшая правда, потому что мой господинъ Донъ-Кихотъ, здѣсь находящ³йся, и не далъ бы мнѣ соврать. - Меня это не касается,- перебилъ Донъ-Кихотъ.- Ври сколько хочешь, не мнѣ тебя останавливать, но только говори осторожно - и такъ на этотъ разъ остороженъ и осмотрителенъ, что можно сказать, что я твердо стою на ногахъ, и это сейчасъ будетъ видно на дѣлѣ. - Мнѣ кажется,- перебилъ Донъ-Кихотъ,- что ваши свѣтлости хорошо бы сдѣлали, если бы прогнали этого дурака, который наговоритъ тысячу глупостей. - Клянусь жизнью герцога,- сказала герцогиня,- Санчо ни на шагъ не уйдетъ отъ меня. Я его очень люблю, потому что знаю, что онъ очень уменъ. - Да будутъ умными также и дни вашей святости!- воскликнулъ Санчо,- за ваше доброе мнѣн³е обо мнѣ, хотя я этого и не заслуживаю. Но вотъ разсказъ, который я хотѣлъ разсказать. Однажды случилось, что одинъ гидальго вашей деревни, очень богатый и очень знатныя, потому что происходилъ отъ Аланосонъ де-Медина-дель-Кампо, женатаго на доньѣ Менс³а де-Кин³онесъ, дочери дона Алонсо Маран³онскаго, рыцаря ордена святого ²акова, которыя утопился на островѣ Херрадура {Этотъ Алонсо Маран³онск³й дѣйствительно утопился на островѣ Херрадура по Гренадскому побережью вмѣстѣ со многими другими воинами, когда эскадра, посланная Филиппомъ II на помощь герцогу Оранскому, осаждавшему Гассанъ-Ага, была бурей выброшена на этотъ островъ въ 1662 г.}, изъ-за котораго поднялась въ нашей деревнѣ, нѣсколько лѣтъ назадъ, великая распря, гдѣ участвовалъ, если я не ошибаюсь, и мой господинъ Донъ-Кихотъ и гдѣ былъ раненъ повѣса Хонасяльо, сынъ_: кузнеца Бальбастро... Развѣ все это не правда, синьоръ нашъ господинъ? Поклянитесь-ка своей жизнью, чтобы эти господа не приняли меня за какого-нибудь лживаго болтуна. - До сихъ поръ,- сказалъ духовникъ,- я счелъ васъ скорѣе за болтуна, нежели за лгуна. Что я подумаю о васъ позже, я еще не знаю. - Ты столькихъ лицъ призываешь въ свидѣтели, Санчо, и приводишь столько доказательствъ, что я не могу не согласиться, что ты, безъ сомнѣн³я, говоришь правду. Но продолжай и сократи свой разсказъ, потому что онъ принялъ такое направлен³е, что ты и въ два дня его не кончишь. - Пусть не сокращаетъ,- воскликнула герцогиня,- если хочетъ доставить мнѣ удовольств³е, но пусть разсказываетъ свою истор³ю, какъ знаетъ, хотя бы онъ не кончилъ ее и въ шесть дней, потому что, если онъ употребитъ столько времени для разсказа, это будутъ лучш³е дни въ моей жизни. - Итакъ я говорю, мои добрые господа,- продолжалъ Санчо,- что этотъ гидальго, котораго я знаю, какъ свои пять пальцевъ, потому что отъ его дома до моего нѣтъ разстоян³я и на ружейный выстрѣлъ, пригласилъ къ обѣду одного бѣднаго, но честнаго земледѣльца. - Въ самомъ дѣлѣ, братъ, въ самомъ дѣлѣ,- воскликнулъ монахъ,- вы приняли такое направлен³е въ своемъ разсказѣ, что не окончите его до отхода на тотъ свѣтъ. - Я надѣюсь окончить его на половинѣ пути къ тому свѣту, если Богу будетъ угодно,- отвѣчалъ Санчо.- Такъ вотъ я говорю, что когда этотъ земледѣлецъ пришелъ къ этому гидальго, который его пригласилъ,- да упокоитъ Богъ его душу, потому теперь его уже нѣтъ въ живыхъ, а говорятъ, что смерть его была кончиной настоящаго праведника; меня же не было при этомъ, потому что я въ это время занимался жатвой въ Темблекѣ. - Ради жизни вашей,- снова воскликнулъ монахъ,- возвратитесь скорѣй изъ Темблека и, не хороня вашего гидальго, если не хотите похоронить и насъ, поспѣшите со своимъ разсказомъ... - Дѣло въ томъ,- заговорилъ опять Санчо,- что когда они оба стали садиться къ столу... Мнѣ кажется, что я ихъ какъ сейчасъ вижу предъ собою..." Герцогу и герцогинѣ большое удовольств³е доставляло неудовольств³е, которое вызывали въ добромъ монахѣ паузы и остановки, которыми Санчо разбивалъ свой разсказъ, а Донъ-Кихота пожиралъ сдерживаемый гнѣвъ. "Такъ я говорю,- сказалъ снова Санчо,- что когда оба они садились за столъ, крестьянинъ настаивалъ на томъ, чтобы во главѣ стола занялъ мѣсто гидальго, а гидальго настаивалъ, чтобы тамъ сѣлъ его гость, говоря, что у него всяк³й долженъ дѣлать то, что онъ приказываетъ. Но крестьянинъ, который чванился своей вѣжливостью и своей благовоспитанностью, ни за что не хотѣлъ согласиться на это, пока гидальго, потерявъ терпѣн³е, не положилъ ему обѣихъ рудъ на плечи и силой не заставилъ его сѣсть, сказавъ ему: "пентюхъ, гдѣ бы я ни сѣлъ, я всегда буду во главѣ стола". Вотъ моя истор³я, и я, право, думаю, что она здѣсь не такъ ужъ не кстати."

   Донъ-Кихотъ краснѣлъ, блѣднѣлъ и принималъ всевозможные цвѣта, которые на его бронзоваго цвѣта лицѣ казались радужными. Герцогъ и герцогиня сдержали свой смѣхъ, чтобы не смутить Донъ-Кихота окончательно, потому что они поняли насмѣшку Санчо, и, чтобы перемѣнить разговоръ и не дать Санчо выпалить новый вздоръ, герцогиня спросила Донъ-Кихота, как³я извѣст³я получилъ онъ отъ госпожи Дульцинеи и не послалъ ли онъ ей на дняхъ въ подарокъ великановъ или маландриновъ {Маландринами въ эпоху крестовыхъ походовъ назывались арабск³е разбойники, наводнявш³е Сир³ю и Египетъ. Это слово осталось въ нарѣч³яхъ южныхъ народовъ для обозначен³я вора на большой дорогѣ или морскихъ разбойниковъ, и въ рыцарскихъ романахъ оно встрѣчается весьма часто.}, потому что онъ, конечно, побѣдилъ ихъ еще нѣсколько. "Сударыня,- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,- мои несчаст³я, хоти у нихъ и было начало, никогда не будутъ имѣть конца. Великановъ я побѣдилъ; маландривовъ я ей послалъ, но какъ они могли ее найти, когда она заколдована и превращена въ безобразнѣйшую крестьянку, какую только можно себѣ представить? - Я ничего въ этомъ не понимаю? - перебилъ Санчо Панса:- мнѣ она показалась самымъ красивымъ существомъ въ м³рѣ. По крайней мѣрѣ, легкостью и прыжками она, я хорошо знаю, заткнетъ за поясъ любого канатнаго плясуна. Честное слово, госпожа герцогиня,- она вспрыгиваетъ съ земли на ослицу какъ кошка. - Вы ее видѣли заколдованною, Санчо? - спросилъ герцогъ. - Какъ, видѣлъ ли я ее!- отвѣчалъ Санчо,- какой же чортъ, если не я, и распространилъ первый истор³ю о колдовствѣ? Она, клянусь Богомъ, тамъ же заколдована, какъ и мой отецъ."

   Духовникъ, услыша, что рѣчь идетъ о великанахъ, маландринахъ, колдовствѣ, началъ уже подозрѣвать, что этотъ новый пришелецъ и есть тотъ Донъ-Кихотъ Ламанчск³й, истор³ю котораго обыкновенно читалъ герцогъ, за что онъ не разъ упрекалъ его, говоря, что нелѣпо читать подобныя нелѣпости. Когда онъ убѣдился въ томъ, что подозрѣн³е его вѣрно, онъ, полный гнѣва, обратился къ герцогу и сказалъ: "Вашей свѣтлости, милостивѣйш³й государь, придется отдать Богу отчетъ въ томъ, что дѣлаетъ этотъ бѣдный человѣкъ. Этотъ Донъ-Кихотъ или Донъ-Дуракъ, или какъ его тамъ зовутъ, не настолько, я думаю, безуменъ, какъ вашей свѣтлости хочется сдѣлать его, давая ему поводъ спустить узду его наглости и его причудамъ. " Потомъ, обращаясь къ Донъ-Кихоту, онъ прибавилъ: "А вамъ, исковерканная голова, кто всадилъ въ мозгъ увѣренность, что вы странствующ³й рыцарь, что вы побѣждаете великановъ и задерживаете маландриновъ? Ступайте съ Богомъ, возвратитесь домой, воспитывайте своихъ дѣтей, если они у васъ есть, смотрите за своимъ добромъ и перестаньте бѣгать по свѣту, какъ бродяга, ротозѣй и посмѣшище для всѣхъ, кто васъ знаетъ и не знаетъ. Какого.д³авола вы выдумали, что были и что теперь есть странствующ³е рыцари? Как³е въ Испан³и великаны и как³е маландрины въ Ламанчѣ? Гдѣ вы видѣли заколдованныхъ Дульциней и всѣ эти глупости, которыя о васъ разсказываютъ!"

   Донъ-Кихотъ съ молчаливымъ вниман³емъ выслушалъ рѣчь почтенной особы. Но, увидѣвъ, что онъ, наконецъ, замолчалъ, онъ, не обращая вниман³я на знатныхъ хозяевъ, съ угрожающимъ видомъ и съ лицемъ, пылающимъ отъ гнѣва, поднялся съ мѣста и воскликнулъ.... Но этотъ отвѣтъ заслуживаетъ особой главы".

  

   Итакъ, выпрямившись во весь ростъ и дрожа съ ногъ до головы какъ въ эпилептическомъ припадкѣ, Донъ-Кихотъ воскликнулъ взволнованно и быстро: "Мѣсто, гдѣ я нахожусь, присутств³е лицъ, предъ которыми я нахожусь, уважен³е, которое я питаю и буду всегда питать къ зван³ю, которымъ облечена ваша милость, сковываютъ мнѣ руки къ основательному моему сожалѣн³ю. Поэтому, въ виду того, что я сказалъ и въ доказательство того, что знаетъ весь свѣтъ, что оруж³е приказнаго люда есть то же, что и оруж³е женщинъ, то есть языкъ, я вступлю своимъ языкомъ въ равный бой съ вашей милостью, отъ которой скорѣй можно было бы ждать добрыхъ совѣтовъ, нежели постыдныхъ упрековъ. Священныя и благонамѣренныя увѣщан³я даются въ другой обстановкѣ и въ другой формѣ. Во всякомь случаѣ, такъ публично и съ такой язвительностью поносить меня значитъ перейти всяк³я границы справедливаго увѣщан³я, которому приличествуетъ основываться скорѣе на кротости, нежели на рѣзкости, и нехорошо, не имѣя никакого представлен³я о грѣхѣ, который осуждаютъ, называть грѣшника безо всякой церемон³и безумцемъ и дуракомъ. Но скажите мнѣ, какое безум³е совершилъ я на вашихъ глазахъ, за которое вы осуждаете меня, отправляете смотрѣть за своимъ домомъ я ухаживать за своей женой и дѣтьми, не зная даже, есть ли у меня дѣти и жена? Развѣ вамъ больше нечего дѣлать кромѣ того, чтобы вторгаться безъ разбору въ чуж³е дома и управлять ихъ господами? и хорошо ли, воспитавшись въ тѣсной оградѣ какого-либо панс³она, не видавши свѣта болѣе того, что могутъ заключать въ себѣ двадцать или тридцать миль въ окружности, сразу предписывать законы рыцарству и судить странствующихъ рыцарей? Развѣ это пустое занят³е, развѣ это дурно потраченное время, когда его употребляютъ на то, чтобы объѣзжать свѣтъ, въ поискахъ не сладости его, а его шиповъ, чрезъ которые добродѣтельные люди восходятъ къ безсмерт³ю? Если бы меня считали дуракомъ дворяне, люди превосходныя, благородные, высокаго происхожден³я, ахъ! тогда я почувствовалъ бы неизгладимое оскорблен³е; но что педанты, никогда не ходивш³е путями рыцарства, принимаютъ меня за безумца, я смѣюсь надъ этимъ, какъ надъ ничтожнѣйшей вещью. Рыцарь я есмь и рыцаремъ умру, если такъ угодно Всевышнему. Одни идутъ широкой дорогой тщеславной гордости; друг³е - дорогой низкой и раболѣпной лести; третьи - путемъ обманчиваго ханжества, и нѣкоторые, наконецъ,- путемъ искренней религ³озной вѣры. Что касается меня, то, руководимый своей звѣздой, и шествуя узкой тропой странствующаго рыцарства; пренебрегая въ исполнен³и своего призван³я богатствомъ, но не честью, я отомстилъ за обиды, уничтожилъ несправедливость, наказалъ заносчивость, побѣдилъ великановъ и смѣло пошелъ навстрѣчу чудовищамъ и привиден³ямъ. Я влюбленъ только потому, что это неизбѣжно для странствующихъ рыцарей; но, будучи влюбленъ; я не принадлежу въ безнравственнымъ влюбленнымъ, а къ влюбленнымъ сдержаннымъ и платоническимъ. Мои намѣрен³я всегда направлены къ доброй цѣли, то есть къ принесен³ю добра всѣмъ и зла никому. Тотъ, кто такъ думаетъ, кто такъ дѣйствуетъ, кто стремится все это выполнить, заслуживаетъ ли того, чтобы быть названнымъ дуракомъ, ссылаюсь на васъ, ваши свѣтлости, с³ятельные герцогъ и герцогиня. - Хорошо, клянусь Богомъ, хорошо! - воскликнулъ Санчо.- Не говорите болѣе ничего въ свою защиту, мой господинъ и хозяинъ, потому что больше и сказать нечего, и думать нечего, и доказывать нечего. Впрочемъ, такъ какъ этотъ господинъ утверждаетъ, какъ сейчасъ сдѣлалъ, что странствующихъ рыцарей и нѣтъ и не было, то что же удивительнаго, что онъ ни слова не знаетъ о предметахъ, о которыхъ говорилъ? - Ужъ не тотъ ли вы, братецъ,- спросилъ духовникъ - Санчо Панса, о которомъ говорятъ, что господинъ его обѣщался дать ему островъ? - Да, конечно, это я,- отвѣчалъ Санчо;- я заслуживаю этого такъ-же, какъ всяк³й другой. Я изъ тѣхъ о которыхъ говорятъ: "Съ кѣмъ поведешься, отъ того наберешься" и изъ тѣхъ также, о которыхъ говорятъ: "Скажи, съ кѣмъ ты знакомъ, и я скажу, кто ты", и еще изъ тѣхъ, о которыхъ говорятъ: "Ласковый теленокъ двухъ матокъ сосетъ". Я привязался къ доброму господину и много мѣсяцевъ къ ряду нахожусь съ нимъ и стану самъ совсѣмъ другимъ, съ Божьяго позволен³я. Да здравствуетъ онъ и да здравствую я! потому что у него не будетъ недостатка въ импер³яхъ, чтобы повелѣвать ими, и у меня въ островахъ, чтобы управлять ими. - Нѣтъ, не будетъ недостатка, другъ Санчо,- воскликнулъ герцогъ,- и я отъ имени господина Донъ-Кихота дамъ вамъ въ управлен³е островъ, который у меня сейчасъ вакантенъ и значен³е котораго не изъ маловажныхъ. - Стань на колѣни,- сказалъ Донъ-Кихотъ,- и облобызай ноги его свѣтлости за милость, тебѣ оказанную."

   Санчо поспѣшилъ исполнить приказан³е. Увидя это, духовникъ съ гнѣвомъ и злобой всталъ изъ-за стола. "Клянусь одѣян³емъ, которое я ношу! - вскричалъ онъ.- Я чуть не сказалъ, что ваша свѣтлость также безумны, какъ и эти грѣшники. Какъ имъ не быть безумными, когда люди разумные поощряютъ ихъ безум³е? Ваша свѣтлость можете оставаться съ ними, пока они находятся въ этомъ домѣ, а я удалюсь въ свой домъ и избавлю себя отъ необходимости осуждать то, чего исправить не могу." Съ этими словами онъ ушелъ, не прибавивъ болѣе ни слова и не съѣвъ болѣе ни куска, и никак³я просьбы не могли его остановить. И то правда, что герцогъ не особенно и настаивалъ, потому что его разбиралъ неудержимый смѣхъ при видѣ дерзкой ярости духовника.

   Нахохотавшись вволю, герцогъ сказалъ Донъ-Кихоту: "Ваша милость, господинъ рыцарь Львовъ, отвѣтили такъ надменно, такъ побѣдоносно, что вамъ болѣе нечего мстить за эту обиду, которая только съ виду кажется безчест³емъ, на самомъ же дѣлѣ не можетъ назваться безчест³емъ, такъ какъ монахи, какъ извѣстно вашей милости, подобно женщинамъ оскорблять не могутъ. - Это правда,- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,- и причина этого заключается въ томъ, что кто не можетъ быть оскорбляемъ, тотъ никого не можетъ и оскорблять. Женщины, дѣти и духовныя лица, не могущ³я защищаться, даже когда ихъ оскорбляютъ, не могутъ получать оскорблен³й. Въ сущности между безчест³емъ и оскорблен³емъ только и есть разницы, какъ вашей свѣтлости извѣстно лучше, чѣмъ мнѣ, что безчест³е наноситъ тотъ, кто можетъ его нанести, наноситъ и настаиваетъ на немъ, а оскорблен³е можетъ нанести всяк³й, не нанося безчест³я. Предположимъ, напримѣръ, что кто-нибудь ходитъ безцѣльно по улицѣ; вдругъ являются девять вооруженныхъ человѣкъ и наносятъ ему палочные удары; онъ беретъ шпагу въ руки и хочетъ исполнить свой долгъ; но многочисленность непр³ятеля мѣшаетъ ему исполнить свой долгъ, т. е. отомстить. Этотъ человѣкъ оскорбленъ, но не обезчещенъ. А вотъ и другой примѣръ, который подтвердитъ туже истину. Одинъ человѣкъ поворачивается спиной, а другой подходитъ сзади и ударяетъ его палкой, но сейчасъ же послѣ удара бросается бѣжать, не дожидаясь, пока оскорбленный обернется. Полученный палочный ударъ получилъ оскорблен³е, но не безчест³е, потому что послѣднее, чтобы быть таковымъ, должно быть поддержано. Если бы нанесш³й ударъ, хотя и измѣннически, остался на мѣстѣ, ожидая непр³ятеля, то побитый былъ бы и оскорбленъ, и вдобавокъ еще, и обезчещенъ: оскорбленъ потому, что его измѣннически побили, а обезчещенъ потому, что тотъ, кто его побилъ, поддержалъ то, что сдѣлалъ, оставшись на мѣстѣ, а не бросившись бѣжать. Такимъ образомъ, но законамъ дуэли, можетъ бытъ оскорбленъ, но не обезчещенъ. Въ самомъ дѣлѣ, ни дѣти, ни женщины не чувствуютъ оскорблен³й: они не могутъ бѣжать и не имѣютъ основан³й ждать. Тоже можно сказать и о служителяхъ святой вѣры, потому что у всѣхъ этихъ лицъ нѣтъ ни наступательнаго, ни оборонительнаго оруж³я. Поэтому, хотя они по естественному праву обязаны защищаться, оскорблять они не обязаны никого; и хотя я сейчасъ говорилъ, что могъ быть оскорбленъ, но теперь я говорю, что вы ни какомъ случаѣ не могъ быть оскорбленъ, потому что кто не можетъ получать оскорблен³я, тотъ тѣмъ болѣе не можетъ и наносить ихъ. По всѣмъ этимъ причинамъ я не долженъ сердиться и дѣйствительно не сержусь на оскорблен³я, которыя нанесъ мнѣ этотъ славный человѣкъ. Но я желалъ бы, чтобъ онъ немного подождалъ для того, чтобъ я могъ дать ему понять заблужден³е, въ которое онъ впадаетъ, говоря, что на этомъ свѣтѣ нѣтъ и никогда не было странствующихъ рыцарей. Если бы Амадисъ или какой-нибудь отпрыскъ его рода услышалъ это святотатство, я думаю, что его святѣйшеству не поздоровилось бы." О, я могу поклясться,- вскричалъ Санчо,- что они бы такъ хорошо отдѣлали его, что онъ разлетѣлся бы пополамъ, какъ бомба или перезрѣлая дыня. Не таковск³е они были, можно сказать, чтобы позволять кому-нибудь наступать на свои головы! клянусь святымъ крестомъ, я увѣренъ, что если бы Рейналъдъ Монтальванск³й слышалъ, какъ этотъ несчастный человѣчекъ разводилъ тутъ турусы на колесахъ, онъ бы такъ шлепнулъ его по губамъ, что тотъ бы три года не могъ говорить. Съ ними шутки плох³я, и ему бы не сдобровать съ ними." Герцогиня хохотала до упаду, слушая Санчо, и рѣшила про себя, что онъ еще забавнѣе и безумнѣе своего господина. Впрочемъ, въ то время многое были того же мнѣн³я.

   Наконецъ, Донъ-Кихотъ успокоился, и обѣдъ закончился мирно. Когда вставали изъ-за стола, въ комнату вошли четыре дѣвушки, изъ которыхъ одна несла серебряный тазъ, другая такой же рукомойникъ, третья два роскошныхъ бѣлыхъ полотенца, четвертая съ засученными по локоть бѣлыми руками (онѣ не могли не быть бѣлы) несла кусокъ неаполитанскаго мыла. Первая подошла и развязно поднесла тазъ къ подбородку Донъ-Кихота, который не сказалъ ни слова, и хотя очень удивися, но объяснилъ себѣ это мѣстнымъ обычаемъ мыть вмѣсто рукъ бороду. Поэтому онъ по возможности вытянулъ впередъ свою бороду, и дѣвушка съ рукомойникомъ стала наливать воду, а принесшая мыло принялась намыливать ему бороду, покрывая снѣжными хлопьями (мыльная пѣна была не менѣе бѣла) не только подбородокъ, но и все лицо послушнаго рыцаря до самыхъ глазъ, такъ что ему даже пришлось закрыть ихъ. Герцогъ и герцогиня, не предупрежденные объ этой штукѣ, съ любопытствомъ ждали, чѣмъ кончится эта странная чистка. Покрывъ все лицо рыцаря мыльной пѣной, дѣвушка сдѣлала видъ, будто у нея не хватило воды, и послала другую принести еще воды, прося Донъ-Кихота минутку подождать. Та ушла, а Донъ-Кихотъ остался въ самомъ необыкновенномъ и смѣшномъ видѣ, какой только можно себѣ вообразить. Всѣ присутствующ³е, которыхъ было немало, смотрѣли на него, и можно было счесть за чудо, что они удержались отъ смѣха при видѣ его вытянутой на цѣлый аршинъ болѣе чѣмъ посредственно черной шеи, закрытыхъ главъ и намыленной бороды. Шалуньи горничныя стояли съ опущенными глазами, не смѣя поднять ихъ на своихъ господъ, которые задыхались отъ гнѣва и смѣха и не знали, что имъ дѣлать: наказать ли дерзкихъ горничныхъ или похвалить за удовольств³е, которое онѣ имъ доставили видомъ Донъ-Кихота въ такомъ плачевномъ положен³и.

   Наконецъ, горничная съ рукомойникомъ вернулась, и Донъ-Кихота обмыли. Послѣ этого дѣвушка, державш³я полотенца, тщательно вытерла и обсушила рыцаря, и всѣ четыре горничныя, низко присѣвъ, хотѣли удалиться; но герцогъ, боясь чтобъ Донъ-Кихотъ не догадался о сыгранной съ нимъ шуткѣ, подозвалъ къ себѣ дѣвушку съ тазомъ и сказалъ ей: "Вымой меня тоже, только смотри, чтобъ у тебя хватило воды." Дѣвушка, столь же сообразительная сколь и ловкая, поспѣшила подставить тазъ къ лицу герцога какъ содѣлала съ Донъ-Кихотомъ, и всѣ четверо принялись его мыть, намыливать, обтирать и осушать, затѣемъ опять присѣли и удалились. Впослѣдств³и герцогъ говорилъ, что еслибъ онѣ не вымыли его, точно такъ же, какъ Донъ-Кихота, онъ бы наказалъ ихъ за дерзость, которую онѣ впрочемъ загладили тѣмъ, что и его намылили {Въ Miscelania Донъ Луиса Запата описана почти подобная же шутка, сыгранная съ однимъ португальскимъ дворяниномъ у графа де Бенавенте. Быть можетъ, Сервантесь заимствовалъ оттуда мысль о шуткѣ какъ Донъ-Кихотомъ.}.

   Санчо весьма внимательно слѣдилъ за церемон³ей намыливан³я. "Пресвятая Богородица! - пробормоталъ онъ про себя. - Ужъ не въ обычаѣ ли здѣсь, чего добраго, мыть бороды и оруженосцамъ, какъ господамъ? Клянусь Богомъ и моей душой, это было бы для меня совсѣмъ не лишнее; а кабы меня да еще бритвой поскребли, такъ я-бы сказалъ имъ большое спасибо. - Что вы тамъ бормочете, Санчо?- спросила герцогиня. - Я говорю, сударыня; что при дворахъ другихъ принцевъ я слыхалъ, что послѣ дессерта всегда обливаютъ водой руки, а не намыливаютъ бороды, и стало быть, вѣкъ живи, вѣкъ учись. Еще говорятъ, что больше лѣтъ, то больше бѣдъ; а я думаю, что такое мытье можно скорѣе назвать удовольств³емъ, чѣмъ бѣдой. - Такъ нечего вамъ и горевать, Санчо,- отвѣтила герцогиня: - я прикажу своимъ горничнымъ намылить васъ и даже вымыть въ щелокѣ, если хотите. - Ну, пока съ меня довольно будетъ вымыть и бороду, а что послѣ будетъ, рѣшитъ Богъ. - Дворецк³й! - сказала герцогиня. - Разспросите добраго Санчо, чего ему хочется, и смотрите, чтобы всѣ его желан³я были въ точности выполните." Дворецк³й отвѣтилъ, что для господина Санчо будитъ сдѣлано все, что онъ потребуетъ. Затѣмъ онъ ушелъ обѣдать, уведя съ собою Санчо, между тѣмъ какъ Донъ-Кихотъ остался съ хозяевами за столомъ, и разговоръ ихъ, переходя съ предмета на предметъ, постоянно вертѣлся около событ³й, касавшихся оруж³я и странствующаго рыцарства.

   Герцогиня попросила Донъ-Кихота описать и изобразить ей, призвавъ на помощь свою замѣчательную память, красоту и черты госпожи Дульцинеи Тобозской. "Судя по славѣ о ея прелестяхъ, - сказала она,- я должна предположить, что она несомнѣнно первая красавица не только въ м³рѣ, но и въ Ламанчѣ." Донъ-Кихотъ вздохнулъ, выслушавъ слова герцогиня, и отвѣтилъ: "Если бъ я могъ извлечь изъ груди моей сердце и положить его предъ очи вашего велич³я, здѣсь, на этомъ столѣ, на блюдѣ, я избавилъ бы свой языкъ отъ труда выражать то, о чемъ едва можно подумать, потому что ваша свѣтлость увидѣли бы тогда мою даму, какъ живую. Но зачѣмъ стану я теперь изображать точку за точкой и описывать черту за чертой прелести безподобной Дульцинеи? О, это бремя, достойное лучшихъ плечъ, чѣмъ мои! Это предпр³ят³е, для котораго нужны кисти Парраз³я, Тиманта и Аппеллеса, чтобъ изобразить ее на полотнѣ и на деревѣ, рѣзецъ Лизиппа, чтобы выгравировать ее на мраморѣ и бронзѣ; цицероновская и демосѳеновская реторика, чтобъ достойнымъ образомъ восхвалить ее!- Что значитъ демосѳеновская, господинъ Донъ-Кихотъ? - спросила герцогиня. Я такого выражен³я никогда въ жизни не слыхивала. - Демосѳеновская реторика,- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,- это тоже, что реторика Демосѳена, какъ цицероновская значитъ реторика Цицерона, потому что они въ самомъ дѣлѣ были величайшими въ м³рѣ реторами.- Конечно,- подтвердилъ герцогъ,- и твой вопросъ довольно безсмысленъ. Но тѣмъ не менѣе, господинъ Донъ-Кихотъ сдѣлалъ бы намъ величайшее удовольств³е, если бы описалъ свою даму. Я увѣренъ, что малѣйш³й набросокъ, малѣйш³й эскизъ ея прелестей возбудилъ бы зависть въ самихъ красивыхъ женщинахъ. - О, я съ удовольств³емъ сдѣлаю это, - отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,- если только приключившееся съ нею недавно несчастье не изгладило изъ моей памяти ея чертъ. Это несчастье такого рода, что я готовъ скорѣе плакать, чѣмъ описывать ее. Ваши свѣтлости должны знать, что когда я недавно явился поцѣловать у нея руки и попросить у нея благословен³я, выслушать ея приказан³я для этого третьяго моего похода, я вмѣсто нея встрѣтилъ совершенно иную личность. Я нашелъ ее заколдованной и превращенной изъ принцессы въ крестьянку, изъ красавицы въ урода, изъ ангела въ дьявола, изъ благоухающей въ зачумленную, изъ благовоспитанной въ неотесанную груб³янку, изъ чинной и скромной въ попрыгунью, изъ свѣта въ мракъ, словомъ - изъ Дульцинеи Тобозской въ тупое отвратительное животное. - Пресвятая Дѣва! - вскричалъ испуганно герцогъ:- какой же презрѣнный сдѣлалъ м³ру такое зло? кто осмѣлился отнять у нея красоту, которая была радость м³ра, грац³ю ума, составлявшую его наслажден³е, и цѣломудр³е, составлявшее его гордость? - Кто?- переспросилъ Донъ-Кихотъ,- кто же, какъ не одинъ изъ тѣхъ безчисленныхъ чародѣевъ, которыхъ зависть вѣчно преслѣдуетъ меня, одинъ изъ проклятаго отродья, рожденнаго на свѣтъ лишь для того, чтобъ помрачать и уничтожать храбрые подвиги добрыхъ и придавать блескъ и славу кознямъ злыхъ? Чародѣи преслѣдовали меня, чародѣи преслѣдуютъ и чародѣи будутъ преслѣдовать, пока не повергнутъ меня и мои высок³е рыцарск³е подвиги въ бездонную пучину забвен³я. Они поражаютъ и ранятъ меня именно въ то мѣсто, которое, по ихъ мнѣн³ю, коего чувствительнѣе у меня; потому что отнять у странствующаго рыцаря его даму значитъ отнять у него глаза, которыми онъ смотритъ, солнце, которое ему свѣтитъ, и пищу, которая его питаетъ. Я уже много разъ говорилъ и теперь повторяю, что странствующ³й рыцарь безъ дамы то же, что дерево безъ листьевъ, здан³е безъ фундамента и тѣнь безъ отбрасывающаго ее предмета. - Больше ужъ невозможно къ этому прибавить,- сказала герцогиня. - Но если вѣрить истор³и господина Донъ-Кихота въ томъ видѣ, какъ она появилась на свѣтъ Бож³й нѣсколько дней назадъ {Во многихъ мѣстахъ Сервантесъ старается связать вторую часть своей книги съ первой и съ этою цѣлью предполагаетъ промежутокъ между ними не въ десять лѣтъ, а въ нѣсколько дней.}, при всеобщемъ одобрен³и всего м³ра, должно заключить, что ваша милость никогда не видали госпожи Дульцинеи, что эта дама не изъ м³ра сего, что это фантастическая дама, которую ваша милости создали въ своемъ воображен³и, украсивъ ее всѣми прелестями и совершенствами, какими вамъ благоугодно было ее надѣлить. - По этому поводу можно сказать многое,- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ.- Богъ одинъ знаетъ, есть-ли на этомъ свѣтѣ Дульцинея или нѣтъ, фантастична ли она или дѣйствительна: это одинъ изъ тѣхъ вопросовъ, которыхъ провѣрка мы должна быть доводима до конца. Я не создалъ и не сочинилъ моей дамы: я вижу и созерцаю ее такою, какой должна быть дама, чтобы соединяя въ себѣ всѣ качества, могущ³я прославить ее болѣе всѣхъ другихъ женщинъ въ м³рѣ, какъ незапятнанную красавицу, серьезную безъ гордости, цѣломудренно влюбленную, благодарную изъ обходительности и обходительную изъ добрыхъ побужден³й; наконецъ, очень знатную, такъ какъ знаменитая кровь дѣлаетъ красоту блестящѣе и ярче с³яющею. Чѣмъ низкое происхожден³е. - Это правда,- замѣтилъ герцогъ.- Но да позволитъ мнѣ господинъ Донъ-Кихотъ сказать, на что наводитъ меня чтен³е истор³и его подвиговъ. Изъ нея можно заключить, даже допуская существован³е Дульцинеи въ Тобозо или внѣ Тобозо и допуская, что она прекрасна въ такой степени, какъ описываетъ ваша милость; можно заключить, говорю я, что по знатности происхожден³я она не можетъ сравняться съ Ор³анами, Аластрахареями, Мадазимами {Ор³ана, любовница Амадиса Галльскаго, Аластрахарея, дочь Амадиса Греческаго и королевы Загары, и Мадазима, дочь Фамонгомодана, великана кипящаго озера, суть дамы рыцарскаго измышлен³я.} и многими другими въ томъ же родѣ, которыми наполнены истор³и, хорошо извѣстныя вашей милости.- На это,- возразилъ Донъ-Кихотъ,- я могу отвѣтить, что Дульцинея дочь своихъ дѣян³я, что добродѣтели возвышаютъ происхожден³е и что слѣдуетъ болѣе уважать добродѣтельнаго человѣка низкаго происхожден³я, нежели порочнаго знатной крови. Кромѣ того, Дульцинея обладаетъ нѣкоторыми качествами, которыя сдѣлаютъ ее достойной быть королевой со скипетромъ и короной; ибо достоинство прекрасной и добродѣтельной женщины можетъ производить величайш³я чудеса, и если не формально, то, по крайней мѣрѣ, виртуально, она заключаетъ въ себѣ высочайш³я судьбы человѣческ³я. - Увѣряю васъ, господинъ Донъ-Кихотъ,- возразила герцогиня,- что ваша милость во всемъ, что говорите, стоите, какъ говорятся, твердой ногой и съ щупомъ въ рукахъ. Отнынѣ я сама буду вѣрить и заставлю всѣхъ въ домѣ и даже, если нужно, моего господина герцога вѣрить, что въ Тобозо есть Дульцинея, что она существуетъ въ нынѣшнее время, что она прекрасна и высокаго происхожден³я и что она стоитъ того, что бы ей служилъ такой рыцарь, какъ господинъ Донъ-Кихотъ, что само по себѣ уже есть высшая похвала ей. Тѣмъ не менѣе, я не могу не чувствовать нѣкотораго сомнѣн³я и не сердиться немного на Санчо Панса. Сомнѣн³е мое состоитъ въ томъ, что если вѣрить упомянутой истор³и, названный Санчо Панса засталъ названную Дульцинею, когда принесъ ей послан³е отъ васъ, за просѣиван³емъ мѣшка съ хлѣбомъ, и хлѣбъ этотъ былъ, какъ говорятъ, рожь, что заставляетъ меня сомнѣваться въ высокомъ качествѣ ея знатности. - Сударыня,- отвѣтилъ Донъ-Кихотъ,- ваше велич³е должно знать, что все или, по крайней мѣрѣ, большая часть того, что со мной случается, происходитъ не такимъ обыкновеннымъ способомъ, какъ у другихъ странствующихъ рыцарей,- по неисповѣдимымъ ли путямъ судебъ или вслѣдств³и козней какого-нибудь завистливаго волшебника. Всѣми дознано и удостовѣрено, что у большинства извѣстныхъ странствующихъ рыцарей было у каждаго свое особенное свойство: одного невозможно было очаровывать; другой обладалъ такимъ непроницаемымъ тѣломъ, что ему невозможно было наносить ранъ, какъ напримѣръ, знаменитый Роландъ, одинъ изъ двѣнадцати пэровъ Франц³и, о которомъ разсказываютъ, что его невозможно было ранить ни въ одно мѣсто, кромѣ подошвы лѣвой ноги, да и то кончикомъ большой булавки, а не другимъ какимъ оруж³емъ. Поэтому, когда Бергардо-дель-Карп³о хотѣлъ убить его въ Ронсевальской долинѣ, то, видя, что оруж³е на него не дѣйствуетъ, схватилъ его руками, поднялъ съ земли и задушилъ, припомнивъ, какъ Геркулесъ убилъ Антеона, этого свирѣпаго гиганта, котораго считали сыномъ земли. Изо всего сказаннаго я заключаю, что возможно, что и у меня есть какое-нибудь особенное свойство; но не такое, чтобъ меня нельзя было ранить, такъ какъ опытъ показалъ мнѣ, что мое тѣло чрезвычайно нѣжно и вовсе не непроницаемо; и не такое, чтобъ меня нельзя было очаровать, такъ какъ меня уже сажали въ клѣтку, куда не могъ бы запереть меня и цѣлый свѣтъ, если бы тутъ не было замѣшано колдовство. Но я все-таки сумѣлъ освободиться отъ этого колдовства и думаю теперь, что никакое другое не сможетъ остановить меня. Видя, что со мной уже невозможно продѣлывать такихъ козней, волшебники и стали мстить мнѣ на томъ, что для меня всего дороже, и вздумали лишить меня жизни, отравивъ существован³е Дульцинея, которою и ради которой я только и живу. Такъ, я увѣренъ, что, когда мой оруженосецъ понесъ ей мое письмо, они превратили ее въ поселянку, занятую такимъ низкимъ дѣломъ, какъ просѣван³е хлѣба. Впрочемъ, я уже говорилъ, что зерна эти были не ржаныя и не пшеничныя, а восточныя жемчужины. Въ доказательство справедливости коихъ словъ скажу вашимъ свѣтлостямъ, что недавно, проѣзжая черезъ Тобозо, я нигдѣ не могъ разыскать дворцовъ Дульцинеи; а на другой день, въ то время какъ мой оруженосецъ Санчо видѣлъ ее въ настоящемъ ея видѣ, т. е. прекраснѣйшею въ м³рѣ, мнѣ она показалась безобразной и грязной мужичкой, и притомъ еще наглой - она, это олицетворен³е скромности. А такъ какъ я не околдованъ и по всѣмъ видимостямъ не могу быть околдовавъ, то, значитъ, околдована, оскорблена, измѣнена и превращена она. На ней отомстили мнѣ мои враги, и для нея я буду жить въ вѣчныхъ слезахъ, пока не увижу ее возвращенною въ прежнее ея состоян³е. Я говорю все это для того, чтобъ никто не обращалъ вниман³я на разсказъ Санчо о рѣшетѣ и ситѣ; потому что если Дульцинею преобразили для меня, то что удивительнаго, если ее преобразили и для него? Дульцинея хорошаго происхожден³я и знатная дама: она происходятъ отъ благородныхъ фамил³й, которыхъ въ Тобозо очень много и которыя древни и знатны. Правда, не малою долей своей знаменитости онѣ обязаны безподобной Дульцинеѣ, благодаря которой ея деревня станетъ извѣстна и прославится на мног³е вѣка, какъ Троя прославилась благодаря Еленѣ и Испан³я благодаря Кавѣ {Имя, данное арабскими лѣтописцами Флориндѣ, дочери графа Донъ-Юл³ана.}, но по большему праву и лучшей славой. Съ другой стороны, мнѣ хотѣлось бы убѣдить ваши милости, что Санчо Панса одинъ изъ лучшихъ оруженосцевъ, когда-либо служившихъ странствующимъ рыцарямъ. Онъ иногда говоритъ так³я иетересныя глупости, что поневолѣ часто спрашиваешь себя, дѣйствительно ли онъ такъ простъ или это лукавство; у него бываютъ так³я выходки, что его можно счесть за плутоватаго чудака, но случается, что онъ скажетъ и такую вещь, что всяк³й принялъ бы его за чистѣйшаго дурака. Онъ въ одно и то же время и сомнѣвается во всемъ, и вѣритъ всему, и когда я ожидаю, что онъ сейчасъ погрузятся въ пучину своей глупости, онъ вдругъ заносится на небеса. Словомъ, я не перемѣнилъ бы его на другого оруженосца, если бы мнѣ даже подарили за то цѣлый городъ. Поэтому я и сомнѣваюсь, хорошо ли я сдѣлаю, если отпущу его управлять тѣмъ островомъ, который ваша свѣтлость ему даровали. А между тѣмъ я замѣчаю въ немъ нѣкоторую способность къ управлен³ю и полагаю, что онъ при хорошемъ руководствѣ сумѣетъ извлечь выгоду изо всякаго управлен³я, какъ король изъ своихъ данниковъ. Къ тому же мы уже по многимъ опытамъ знаемъ, что для того, чтобы быть правителемъ, не нужно ни большихъ талантовъ, ни большого образован³я, потому что можно насчитать сотнями такихъ правителей, которые едва умѣютъ читать, а между темъ управляютъ подобно орламъ. Все дѣло въ томъ, чтобъ намѣрен³я ихъ были чисты и чтобъ они желали все дѣлать какъ слѣдуетъ. Всегда найдутся люди, которые сумѣютъ давать имъ совѣты и указывать, что дѣлать, чтобы быть настоящими правителями, а не юрисконсультами, чинящими судъ при посредствѣ ассесоровъ. Съ своей стороны, я посовѣтовалъ бы ему не быть лихоимцемъ, но и не поступаться также и ни однимъ изъ своихъ правъ. И къ этому я могъ бы прибавить множество другихъ мелочей, остающихся въ моемъ желудкѣ и которыя въ свое время выйдутъ оттуда на пользу Санчо и на благо острова, которымъ онъ будетъ управлять."

   Тутъ разговоръ между герцогомъ, герцогиней и Донъ-Кихотомъ прервавъ былъ громкими криками и топотомъ многихъ ногъ по комнатамъ замка. Вдругъ Санчо вбѣжалъ въ столовую растерянный и съ тряпкой обмотанной въ видѣ нагрудника вокругъ шеи, а вслѣдъ за нимъ ворвалось нѣсколько мальчишекъ или, лучше сказать, нѣсколько кухонныхъ негодяевъ, изъ которыхъ одинъ несъ миску съ водой такого цвѣта и такого запаха, что въ ней сейчасъ же можно было призвать помои. Этотъ поваренокъ гонялся за Санчо и старался всѣми силами подставить ему миску къ самому подбородку, тогда какъ другой дѣлалъ видъ, что собирается мыть его. "Что это, братцы? - спросила герцогиня.- Что это такое и что вы хотите дѣлать съ этимъ славнымъ малымъ? Какъ же такъ? Забыли вы, что ли, что онъ назначенъ губернаторомъ?" Поваренокъ брадобрѣй отвѣтилъ: "Этотъ господинъ не хочетъ дать себя вымыть по обычаю, какъ вымылись нашъ господинъ герцогъ я его господинъ. - Неправда, я хочу! - возразилъ Санчо, задыхаясь отъ гнѣва.- Но мнѣ хотѣлось бы, чтобъ вода была почище, полотенце посвѣжѣе и руки у тебя не такъ грязны. Между моимъ господиномъ и мною вовсе не такая громадная разница, чтобъ его мыли ангельской водой {Такъ называлась пахучая вода, бывшая очень въ модѣ во времена Сервантеса. Въ составъ этой ангельской воды (Aqua de angeles) входили красныя розы, бѣлыя розы, трилистникъ, лаванда, жимолость, померанцевые цвѣты, тимьянъ, лил³я, гвоздика и апельсины.}, а меня дьявольской. Обычаи всѣхъ странъ и княжескихъ дворцовъ тѣмъ и хороши, что никому не дѣлаютъ непр³ятности; а здѣшн³й обычай умыван³я хуже всякаго нападен³я. У меня борода чистая, и мнѣ не нужно такихъ прохлажден³й. Пусть только кто-нибудь сунется вымыть меня или дотронуться хоть до одного волоска на моей головѣ, т. е. на подбородкѣ, съ позволен³я сказать; я дамъ ему такого тумака, что мой кулакъ врѣжется въ его черепъ; потому что так³я умыван³я и церемон³и больше похожи на злыя шутки, чѣмъ на обходительность съ гостемъ."

   Герцогиня падала со смѣху, видя гнѣвъ и слушая рѣчи Санчо. Что же касается Донъ-Кихота, то онъ вовсе не былъ доволенъ при видѣ своего оруженосца въ такомъ нарядѣ, съ грязной, жирной тряпкой вокругъ шеи и со свитой изъ кухонныхъ бездѣльниковъ. По этому, сдѣлавъ герцогу и герцогинѣ низк³й поклонъ, какъ бы прося у нихъ позволен³я говорить, онъ обратился къ дворнѣ и сказалъ ей наставительнымъ тономъ: "Эй, господа кавалеры! Пусть ваши милости оставятъ въ покоѣ этого малаго и убираются откуда пришли, или въ другое мѣсто, куда имъ будетъ угодно. Мой оруженосецъ не грязнѣе всякаго другого, и эта миска не для его шеи. Послушайтесь моего совѣта и оставьте его въ покоѣ, потому что ни онъ ни я шутокъ не любимъ". Санчо, какъ говорится, подхватилъ его слова и продолжалъ: "А не то пусть-ка сунутся ко мнѣ, и если я это стерплю, такъ теперь, значитъ, ночь. Пусть принесутъ гребень или что угодно и пусть поскребутъ мнѣ бороду, и если у меня найдется что-нибудь оскорбительное для чистоты, такъ я позволю обрить себя противъ шерсти."

   Тутъ заговорила герцогиня, не перестававшая хохотать. "Санчо Панса,- сказала она,- правъ во всемъ, что онъ сказалъ, и будетъ правъ, чтобы вы сказалъ еще. Онъ навѣрное чистъ и совсѣмъ не нуждается въ мытьѣ, и если нашъ обычай не по немъ, такъ его добрая воля. Вы же, служители чистоты, выказали лѣнь и нерадивость и, можно сказать, чрезмѣрную дерзость, принеся для бороды такой особы, вмѣсто рукомойника изъ чистаго золота и голландскаго полотенца,- деревянную миску и кухонную тряпку. Словомъ, вы злые люди, низкаго происхожден³я и неучи и не можете, злодѣи так³е, не выказывать злобы, которую чувствуете къ оруженосцамъ странствующихъ рыцарей." Не только плуты мальчишки, но даже дворецк³й, шедш³й впереди ихъ, думали, что герцогиня говорятъ серьезно. Поэтому они, смущенные и пристыженные, сняли съ шеи Санчо тряпку, оставили его и скрылись.

   Видя себя внѣ ужасной, по его мнѣн³ю, опасности, Санчо бросился на колѣни передъ герцогиней и сказалъ ей: "Отъ великихъ дамъ можно ждать и великихъ милостей. Милость же, которую ваша свѣтлость сейчасъ оказали мнѣ, такого рода, что за нее не иначе можно заплатить, какъ желан³емъ видѣть себя вооруженнымъ странствующимъ рыцаремъ, чтобы во всѣ время своей жизни служить такой великой принцессѣ. Я крестьянинъ, меня зовутъ Санчо Панса, я женатъ, у меня есть дѣти и я служу оруженосцемъ. Если я чѣмъ-нибудь изъ этихъ дѣлъ могу служить вашему велич³ю, такъ не успѣете ваша барская милость приказать, какъ я уже полечу исполнять. - Сейчасъ видно, Санчо,- сказала герцогиня,- что вы научились обходительности въ самой школѣ обходительности; я хочу сказать, что сейчасъ видно, что вы воспитаны подъ руководствомъ господина Донъ-Кихота, который представляетъ изъ себя сливки утонченныхъ вѣжливостей и цвѣтъ церемон³й или циримон³й, какъ вы говорите. Да хранитъ Богъ такого господина и такого слугу: одного, какъ компасъ странствующаго рыцарства, а другого, какъ звѣзду вѣрныхъ оруженосцевъ. Встаньте, другъ мой Санчо! И въ признательность за вашу обходительность, я постараюсь, чтобы герцогъ, мой господинъ, какъ можно скорѣе исполнилъ свое обѣщан³е насчетъ того губернаторства, о которомъ шла рѣчь."

   На этомъ разговоръ превратился, и Донъ-Кихотъ пошелъ отдохнуть. Герцогиня спросила Санчо, не можетъ ли онъ отказаться отъ сна, чтобы провести нѣкоторое время съ нею и ея горничными въ прохладной комнатѣ. Санчо отвѣтилъ,- что онъ имѣетъ, правда, обыкновен³е часа четыре или пять отдыхать лѣтомъ послѣ обѣда, но что въ угоду добротѣ ея свѣтлости онъ употребитъ всѣ усил³я, чтобъ ни минутки не соснуть въ этотъ день, и послушно будетъ покоряться ея приказан³ямъ. Сказавъ это, онъ вышелъ, а герцогъ далъ опять инструкц³и относительно того, чтобъ съ Донъ-Кихотомъ обращались, какъ