Уэдсли Оливия - Вихрь

собенно счастлив. Была дивная погода. Ирэн он прямо обожал. Он посмотрел на нее; рука его лежала на ее коленях.

   - Ты была счастлива?

   Все воспоминанья о минувших невзгодах развеялись за эти дни.

   - Ты еще спрашиваешь?

   - Счастливее, чем раньше? - настойчиво продолжал он, пристально смотря ей в лицо.

   - Бесконечно.

   Он встал, взял скрипку и начал играть у ее ног. Казалось, звуки скрипки просили, молили о чем-то. Раздался последний чарующий аккорд. Жан встал и поцеловал Ирэн.

   - Скажи мне, милый, что в тебе преобладает - музыкант или человек?

   Он притянул ее лицо к себе.

   - Когда ты такая, как сейчас, я весь человек, весь твой и в то же время полон музыки. Все, что я чувствую, чем живу, нераздельно связано с моей любовью и искусством.

   Руки Ирэн обвили его шею.

   - Я так бы хотела, чтобы ты остался навсегда таким, как сейчас, - прошептала она. - Мой навсегда, такой близкий, как никогда!

   - Я неисправим, - вдруг вскричал Жан. Он вскочил и посмотрел на нее. - Я так чертовски слаб. Меня все привлекает, в особенности плохое. - Порыв откровенности, свойственный впечатлительным натурам, овладел им. - Даже если я совершаю какой-нибудь нехороший поступок, я потом не раскаиваюсь; никаких угрызений совести. Мне только хочется не видеть вещей, которые меня соблазняют.

   Ирэн засмеялась.

   - Милый, что ты говоришь?

   - Это правда, - ответил он. - Если я причиню тебе горе, ты простишь меня?..

   Она погладила его волосы.

   - Я нелегко забываю, - сказала она с грустью, - но мне кажется, что ты и я - одно целое, и я не могла бы с тобой расстаться. - Она прижалась к нему. - Разве ты боишься за свою свободу? Неужели эти дни показались тебе скучными, мой любимый?

   В минуту он очутился перед ней на коленях; он клялся, что эти недели пролетели, как час. Чувство уныния, скука, однообразное солнце и море - все было забыто. Шенбург стал тем раем, каким он казался Ирэн. Увы, как скоро придется отсюда уехать! Несмотря на все ее старания, он никак не мог примириться с этим. Завтра опять Гамбург и вся обычная сутолока. Как странно, что мысль об отъезде всегда заставляет с особой грустью думать о покидаемых местах; лишь только тронется поезд и знакомый, надоевший пейзаж унесется вдаль, мы сразу припоминаем массу вещей, которые нам нравились, и грустим до следующей остановки. Следя за удаляющимся берегом и лесами Шенбурга, Жан мысленно говорил себе, что лучшие часы своей жизни он провел там; в то же время он сгорал от нетерпения попасть на пароход и страшно боялся опоздать. Ирэн, побледневшая, грустная, наблюдала за ним, стоя у борта. На пристани он все время нервничал и бранил швейцара - к счастью, по-французски - за то, что у одного из чемоданов развязался ремень. Ей казалось, что жизнь слишком коротка, чтобы раздражаться из-за таких пустяков.

   Наконец Жан пришел и сел около нее; он был опять в прекрасном настроении и улыбался.

   - Слава Богу, вот мы и на месте. Мы все-таки попали на этот благословенный пароход.

   - А ты так сердился, когда я остановилась, чтобы завязать вуаль, горячка! Ну, все равно. Я думаю, ты можешь быть теперь доволен. Вероятно, это твой метод жизни, хоть и не очень приятный.

   - Нет, нет, - проговорил Жан. - В данном случае ты неправа. Что касается меня, то я люблю делать все скоро, как мелочи, так и серьезные дела. Таков уж мой характер. И по-моему, это лучше всего. Разве ты не заметила, как торопился этот швейцар?

   - Да, дорогой мой. Я дала ему на чай, чтобы утешить его оскорбленные чувства после того, как ты на него кричал, и он сказал мне: "Сейчас вы увидите, сударыня, что называется быстро работать".

   - Но ведь я тоже дал ему на чай! - воскликнул Жан.

   Он был смущен этим двойным расходом. Но с приближением к Фленсбургу он становился все веселее. Тут он опять начал нервничать из-за поезда, багажа и билетов; больше всего его смущало то, что он так плохо говорит по-немецки.

   "Неужели все медовые месяцы кончаются ссорами из-за железнодорожных мелочей?" - мысленно спрашивала себя Ирэн. Она вопросительно смотрела на Жана, вступившего в пререкания с какой-то внушительной фигурой в ярко-красном мундире. Наконец, поезд тронулся. Переезд в Гамбург длился три часа.

   В Неймюнстере Жан увидел плакат со своим именем. В Альтоне тоже были афиши. Он перебирал пальцами волосы и с восторгом смотрел на афиши, думая о том, что бы сказали эти люди, если бы знали, что Жан Виктуар - это он.

   - Я очень люблю видеть свою фамилию напечатанной, - сказал он Ирэн.

   Она посмотрела на него, отведя глаза от журнала.

   - Какой ты ребенок, - сказала она ему.

   Ему хотелось говорить о себе. Подсев к ней и взяв у нее журнал, он поцеловал ее.

   - Где ты будешь сидеть на моем концерте?

   - Я сяду так, чтобы ты мог видеть меня и играть для меня.

   - А вдруг немцам не понравится моя игра?

   Она рассмеялась.

   - Дорогой мой, немцы понимают и ценят искусство больше всех других наций.

   - Ну, не больше французов. - В тоне его голоса почувствовалась враждебность. - Разве ты со мной не согласна?

   - Не все ли это равно?

   Он возразил упрямо:

   - Я не считаю себя квасным патриотом, но я говорю очевидную истину.

   - Не станем спорить, милый; сколько бы мы ни спорили, ты останешься французом, а я немкой. Такими мы родились и оба, естественно, гордимся своим отечеством.

   - Германия обязана Франции своим пониманием искусства. До войны 1870 года она не имела представления о красоте.

   Ирэн положила ему голову на плечо.

   - Сейчас мир, мой милый, и я не хочу с тобой воевать, даже если бы все нации взбесились. Бросим это.

   Он все еще не мог успокоиться.

   - Разве ты не понимаешь, - начал он, но в это время, к счастью для Ирэн, поезд подъехал к Гамбургу.

   - А вот и наш Эбенштейн! - сказал Жан и стал махать рукой из окна. - Он нас встретил; очень мило с его стороны, не правда ли?

   Ирэн охотно отказалась бы от присутствия Эбенштейна: ей не нравилась его слишком шумная галантность и фамильярность с Жаном. Но все-таки он был его импресарио, и приходилось мириться с его присутствием.

   Она вышла из вагона. Эбенштейн, в великолепном цилиндре, слегка съехавшем набок, низко кланялся ей.

   - Добро пожаловать, добро пожаловать в Гамбург, графиня. Я уже заказал для вас комнаты в "Атлантике".

   - Я всегда останавливалась в "Четырех временах года". Я думаю, мы и на этот раз отправимся туда. Благодарю вас, г-н Эбенштейн.

   - Но ведь "Атлантик" гораздо более шикарен и моден.

   - Мы все-таки лучше остановимся в "Четырех временах года". Я так хорошо знаю эту гостиницу.

   Она зонтиком сделала знак носильщику. Эбенштейн в замешательстве стал описывать Жану прелести "Атлантика", но, когда Ирэн подошла к автомобильной остановке и велела шоферу ехать в "Четыре времени года", он замолчал.

   Жан последовал за ней.

   - Скажи, ради Бога, почему ты не захотела ехать в "Атлантик"? - спросил он, махнув рукой Эбенштейну. - Он говорит, что там очень шикарно, и все там останавливаются.

   - Американцы, да, - проговорила Ирэн. - Но "Четыре времени года" более солидная и вообще прекрасная гостиница. Я всегда в ней останавливалась.

   - Я бы желал, чтобы ты была более любезна с Эбенштейном. Я уверен, что он заметил твою холодность. В конце концов, я всем обязан этому человеку; он вывел меня в люди. Не следует это забывать.

   - Какие глупости ты говоришь, Жан! Каждый импресарио с удовольствием взял бы на себя эту роль. Эбенштейн вполне приличен, когда он на своем месте.

   - Хорошо, но ты по крайней мере...

   - Поверь мне, Жан, что я знаю, как себя вести с людьми. Со стороны Эбенштейна было бестактно заказывать для нас комнаты.

   По дороге в гостиницу Жан мрачно молчал. На лестнице их встретил управляющий.

   - Графиня, - начал он любезно.

   - Я больше не графиня фон Клеве, - объяснила Ирэн. - Я приехала с моим мужем, Жаном Виктуаром. Можете вы нас приютить?

   - Да, да, конечно. - Маленький человек указал им на входную дверь. - Комнаты номер 20. Вы всегда в них останавливались.

   В вестибюле была вывешена огромная афиша, возвещающая о концерте Жана. Когда Ирэн увидела свою фамилию на стене, ею вдруг овладело неприятное чувство. Ей это казалось унизительным. Она вздохнула, когда лифт остановился на втором этаже. Комнаты были прекрасные, с великолепной ванной.

   - Ну, разве здесь не хорошо? - спросила она Жана, смотря на него.

   - Должно быть, очень дорого.

   - Ах ты, ворчун! Не умеешь ничем быть довольным.

   Она поцеловала его.

   - Эбенштейн сказал, что заедет после завтрака поговорить о делах.

   - Придется с этим примириться, - ответила Ирэн и рассмеялась коротким смехом. - Ты больше не мой, теперь ты принадлежишь Эбенштейну и большим розовым плакатам. А я соломенная вдова во время медового месяца. Печальная участь! Я хочу выйти за покупками, пока ты будешь разговаривать с Эбенштейном.

   - Но ведь он пригласил нас обоих пойти с ним вместе куда-нибудь.

   - В "Альстер-павильон"?..

   - Да, именно.

   - Мы встретимся там, вероятно, к чаю. "Альстер" - это огромный ресторан с оркестром и кафе, выходящим на улицу. Его видно из окна.

   Жан посмотрел в окно. Река сверкала и переливалась. По тротуарам, окаймленным деревьями, проходили изящно одетые женщины; по другую сторону оркестра он увидел большое куполообразное здание, обращенное задней стороной к реке. Вдоль всего фасада были расставлены столики и стулья. Доносились отдаленные звуки музыки. Жан нашел, что Гамбург - прекрасный город.

   - Великолепно, моя дорогая, значит, мы встретимся к чаю. Мы к этому времени покончим со всеми делами.

   Они позавтракали в ресторане, где многие смотрели на Жана с любопытством. Эбенштейн не терял времени даром в Гамбурге: он сообщил управляющему гостиницы, кто у них остановился. В три часа, в то время как Ирэн курила, лежа на диване в гостиной, а Жан тихо наигрывал какую-то мелодию, им доложили о приходе Эбенштейна.

   - Какая досада! - воскликнула Ирэн. - Как раз в ту минуту, когда нам так хорошо.

   Жан поцеловал ее.

   - Да, черт бы его побрал! - сказал он и сел рядом с ней. - Какой скотиной я был сегодня утром!

   - Нет, ты был просто немного расстроен.

   - Теперь все хорошо?

   - Да, конечно, мой дорогой.

   Он вышел, весело насвистывая, уже забыв обо всем.

   - Значит, чай будет в пять, я буду ждать тебя. Когда он ушел, Ирэн еще немного полежала, затем оделась и вышла за покупками.

   В это утро город выглядел чудесно. Был прекрасный день. Все окна второго этажа красивого каменного фасада магазина Тиц были украшены геранями; в других, маленьких магазинах лобелиями и маргаритками. Все это, ярко освещенное солнечными лучами, создавало поразительный эффект.

   "Какой Жан милый, - думала Ирэн, шагая. - Он всегда жалеет, когда натворит что-нибудь". Ей казалось удивительным, что так легко просить прощения, тогда как ей всегда было очень трудно извиниться в чем-нибудь. Ирэн еще не понимала до конца легкого характера Жана. Она не знала, что сказать "извините" ему так же легко, как принять ванну или положить сахару в чай.

   Жан в это время был занят делами. Результаты деятельности Эбенштейна были очень удачны. Оставалось только подписать контракты в Париж и Лондон, дела шли великолепно или, как он выражался, "полным ходом".

   Когда Жан просмотрел и подписал контракты, Эбенштейн заказал коньяку.

   - Одним словом, ваше будущее в ваших руках, - проговорил он, глядя на солнечные лучи через монокль. - У вас все впереди. Вы молоды, женаты на женщине, которая сама по себе представляет капитал, и пользуетесь успехом. Все теперь зависит от вас. Вы далеко пойдете.

   Жан покраснел от удовольствия.

   - Мне бы хотелось, чтобы концерт был сегодня! - воскликнул он.

   В эту минуту к их столику подошли трое мужчин и обменялись поклонами с Эбенштейном. Он назвал Жану их фамилии: Бебель, Фриц Либенкрон и Розенберг.

   - А это наш великий маэстро мсье Виктуар, господа, - закончил он с жаром.

   Все трое оказались авторитетами в музыкальном мире, хотя Жан никогда раньше о них не слышал. В то время как они все вместе весело разговаривали и пили, Жан вдруг заметил вдали Ирэн. Она искала его. Он вскочил и помахал ей рукой. Увидев его, она улыбнулась и направилась в его сторону, пробираясь между столиками. Не доходя до них, она остановилась и позвала его жестом. Подойдя к ней, он сказал:

   - Идем, дорогая, здесь еще три таких же толстяка, как Эбенштейн.

   - Мне не очень хочется знакомиться с толстяками вроде Эбенштейна.

   - Пойдем, пожалуйста, Ирэн. Ты никогда не хочешь сделать того, о чем я тебя прошу.

   Она подошла к столику и была очаровательно любезна с толстяками, которым Эбенштейн успел шепнуть магические слова: "графиня фон Клеве".

   Жан пожал ей руку и улыбнулся. Она решила, что всегда должна быть любезна с людьми, которые помогают ему или могут помочь, но в то же время ей не нравилась среда, в которой она вращалась. Она не была знакома с этим обществом, и это было ей неприятно. Все эти люди казались ей или ограниченными, или слишком фамильярными; в их присутствии ей всегда было как-то не по себе. Она очень обрадовалась, когда, наконец, Эбенштейн и его друзья откланялись и они остались с Жаном вдвоем.

   - Ну, как твои дела, милый? - спросила она. Он весело ответил:

   - Превосходно, я подписал контракты в Париж и Лондон.

   - Но ведь мы сначала поедем домой?

   - О, да. В нашем распоряжении пять месяцев. На это время мы можем приткнуться куда-нибудь.

   - Как ты нехорошо говоришь о нашем доме!

   - Знаешь что, пойдем сегодня вечером куда-нибудь? Лучше всего в какой-нибудь мюзик-холл, так как я недостаточно понимаю по-немецки, чтобы смотреть пьесу. Хочешь, пойдем в Винтергартен?

   - Но разве ты не устал, не хочешь посидеть дома? Ей хотелось спросить: "Разве ты не хочешь побыть со мной?"

   Жан засмеялся.

   - Я ни капельки не устал. Посмотрим, как здесь веселятся. За последнее время мы не очень-то веселились. Я очень прошу тебя надеть какое-нибудь шикарное платье, чтобы красиво выглядеть. Хорошо?

   К обеду Ирэн надела одно из шикарных платьев. Жан вышел за папиросами. Он довольно долго не возвращался. Он вошел в тот момент, когда она была готова.

   - Угадай, кого я встретил.

   Ирэн круто повернулась:

   - Эльгу Гаммерштейн?

   - Да, представь себе. Они остановились в "Атлантике". Мне это сказал Эбенштейн. Я их случайно встретил и сказал, что мы собираемся вечером в "Винтергартен". Они, вероятно, тоже туда придут.

   Он вышел в свою комнату переодеться.

   За обедом он все время говорил о Гаммерштейнах. Ирэн слушала молча. По дороге он сказал ей, что ему очень нравится ее платье. Ей пришла вдруг в голову дикая мысль спросить: "Больше, чем платье Эльги?" Эта мысль ей показалась смешной, но все же она страдала. Жан был одних лет с ней, но рядом с ней казался несколько моложе.

   Ирэн с удовольствием увидела, что "Винтергартен" переполнен. Она взяла ложу, мечтая о том, чтобы Эльга очутилась где-нибудь в другом конце театра. Ее нигде не было видно, и Жан сразу же заинтересовался сценой. Он любил всякие зрелища, и Ирэн это нравилось.

   Как всегда, антракт между первым и вторым отделениями был очень длинный.

   - Пойдем в фойе выпить кофе, - предложил Жан.

   На лестнице они встретили Эльгу с высоким худощавым молодым человеком.

   - Милая Ирэн, какое счастье! Разреши тебе представить Эгона фон Рейса.

   Молодой человек поклонился и поцеловал Ирэн руку.

   - Разве Поль не здесь? - спросила Ирэн.

   - Нет, его даже нет в Гамбурге. Его вызвали, а я не могу так быстро путешествовать. Я заболеваю, когда еду в поезде, так что возвращаюсь домой всегда с остановками. Я приехала в Гамбург поощрять искусство, иначе говоря - твоего мужа.

   Она была вызывающе одета, слишком роскошно для этого места. На ней было жемчужное ожерелье. В ушах были серьги с огромными изумрудами.

   - Идем, расскажите мне все новости, - сказала она, овладев Жаном.

   Они стали оживленно разговаривать, смеяться, жестикулировать. Жан был очень доволен и весел. Кофе они пили вместе.

   - Почему вы не остановились в "Атлантике"? - спросила Эльга. - Все там останавливаются.

   - Неужели? - равнодушно ответила Ирэн. - Я предпочитаю "Четыре времени года".

   - Это на тебя похоже. Там все так чопорно, чинно и солидно. Совсем как у Броуна в Лондоне или в "Бристоле" в Париже.

   - "Атлантик" слишком современен, слишком космополитичен.

   - Я предпочитаю элегантность "Атлантика" солидности твоей аристократической гостиницы.

   Она засмеялась. Жан, углубленный в чтение газеты, не слышал ее слов.

   - Что это значит? - спросил он Ирэн, показывая ей слово.

   Нагнувшись вперед, Эльга перевела его ему.

   - Давайте возвращаться все вместе, - вдруг предложила она.

   Звонок возвестил об окончании антракта, и Ирэн встала, не утруждая себя ответом.

   Когда начался разъезд, она быстро вышла из театра и послала за автомобилем. Среди толпы она увидела медленно приближающуюся Эльгу. Только бы Жан ее не заметил! Когда подъехал автомобиль, она быстро села. Жан последовал за ней; они тронулись.

   - А вон Эльга, - Жан взял переговорную трубку. - Ах, этот немецкий язык! Останови его, милая.

   - Теперь уже слишком поздно, - ответила Ирэн. - Мы их никогда не разыщем в этой сутолоке. Ах, Жан, как я устала!

   Концерт был назначен на седьмое, и Жан был все время занят приготовлениями. Целые дни он проводил в гостиной, упражняясь, всецело поглощенный своей музыкой. Ирэн не могла даже представить себе, чтобы он мог так серьезно относиться к своему искусству. Он появлялся к обеду, ел молча и затем опять принимался за работу. К вечеру он уставал и бывал раздражителен. Эбенштейн часто заходил, и Ирэн начинала к нему привыкать. Ей нравилось его своеобразное заботливое отношение к Жану; раньше ей всегда казалось, что Жан для него не более как ценная скаковая лошадь, которую следует беречь и холить для собственной выгоды. В дальнейшем любовное отношение Эбенштейна к игре Жана убедило ее в неправильности этого взгляда. Он мог сидеть часами, склонив свое большое красное лицо и сохраняя сдержанное и даже грустное выражение, и слушать музыку. Иногда он поглядывал на Ирэн с улыбкой, как бы извиняясь за свое присутствие. Эль-га заходила к ним раз или два, но Жан всегда был занят, а Ирэн не было дома. Она приглашала их обедать и в театр. Приглашение пришло в один прекрасный вечер, когда Жан, неудачно проработав целый день, только что бросился на диван. Он был в кислом настроении. Ирэн передала ему письмо.

   - Пойдем к ним! - раздраженно сказал Жан. - Все же лучше, чем так сидеть.

   Отправив записку Эльге через посыльного, Ирэн вдруг вспомнила, что она приглашена обедать в другое место, где отказаться было невозможно.

   - Я позвоню Эльге и скажу, что мы не можем прийти.

   - Нет, не делай этого. Один из нас может пойти. Пойду я. Сейчас позвоню ей и объясню. Не беспокойся.

   Ирэн слышала, как, кончая разговор по телефону, он сказал: "Большое спасибо". Затем он подбежал к ней.

   - Ну вот, все улажено. Очаровательная Эльга говорит, что будет рада меня видеть. Я сначала провожу тебя к твоим друзьям, а потом поеду к ней. Эльга просила тебя приехать попозже, и я сказал, что ты, вероятно, заедешь.

   - Да, конечно, теперь, милый, иди одеваться, а то опоздаешь.

   Она вдруг позвала его:

   - Жан!

   Он вошел с головной щеткой в руке.

   - Не играй, пожалуйста, сегодня. Хорошо?

   - Да, не стоит перед самым концертом. Может быть, ты не хочешь, чтобы я шел туда? Ведь ты не ревнуешь меня?

   Он весело засмеялся. Хорошее настроение вернулось к нему.

   - Нет, не ревную, - тотчас же ответила Ирэн, - но при случае способна к этому.

   Жан, улыбаясь, ушел к себе в комнату. Обед, на который была приглашена Ирэн, был первый со времени ее замужества. Ей казалось странным это возвращение к прежнему образу жизни после нескольких недель, проведенных с Жаном. Умственная и художественная жизнь в Гамбурге всегда была очень развита. Среди приглашенных к обеду был Гартен, всем известный издатель популярной газеты, Ферстнер, директор Американского Пароходного Общества, два или три молодых человека с именем и несколько писателей. Дамы, кроме Ирэн и еще одной молодой особы, Гарвенс, были женами присутствующих мужчин. Главной темой разговора были политические новости. Гартен, сидевший рядом с Ирэн, сочувствовал социалистическому движению. Он наклонился к ней, оживленно излагая свои взгляды. Тонкий обед, остроумные собеседники делали этот вечер особенно приятным. После обеда перешли играть в бридж в гостиной. Воспользовавшись минутой, Ирэн распрощалась со всеми. Лишь когда она села в такси, она почувствовала, какие приятные часы провела в этом доме. Как привлекательна и интересна жизнь! Она вдруг вспомнила, что за последнее время почти ничего не читала и совсем забросила дела, связанные с наследством Карла. Ей вдруг захотелось скорей вернуться в Вену, к старой жизни. Какое счастье, что они с Жаном скоро будут дома. На другой стороне реки, на фоне неба, зеленые и синие огни возвещали "Атлантика. Такси остановилось у бокового подъезда. Ирэн надеялась встретить Жана в вестибюле. Было уже поздно, около половины одиннадцатого. Не найдя его там, она послала за ним мальчика в комнату Эльга. Когда лифт опустился, из него вышел Жан.

   - Фрау Гаммерштейн очень просит тебя подняться к ней. Зайди, пожалуйста. Было очень хорошо, встретишь твою знакомую, мадам Круа. Мы играли и пели.

   Ирэн колебалась.

   - Разве ты не хочешь вернуться домой и отдохнуть перед концертом?

   - Нет, я чувствую себя великолепно. Пойдем, неудобно заставлять себя ждать.

   Ирэн распорядилась заплатить шоферу. У нее не было ни малейшего желания видеть Эльгу, но ей не хотелось огорчать Жана. Он был такой довольный и счастливый.

   Комната Эльга была вся в цветах, издававших сильный и острый аромат. Мадам Круа, очаровательная женщина, с прекрасными манерами и приятным голосом, старая подруга Ирэн, терялась в обширном пространстве этой комнаты. Кроме цветов, карточных столиков и Эльги, как всегда слишком шикарно одетой, было еще трое мужчин и еще одна дама в жанре Эльги.

   - Наконец-то! - воскликнула Эльга. - Я уж думала, ты не приедешь. Хочешь ликеру или папиросу?

   Ирэн закурила папиросу.

   - Мы чудесно провели время, - сказала Эльга. - Как жаль, что тебя не было.

   Ирэн и Жан просидели недолго, так как, к счастью для Ирэн, мадам Круа предложила подвезти их домой на своем автомобиле. Она сообщила, что живет в Гамбурге со своим мужем, крупным коммерсантом. Они наняли дом и намеревались прожить здесь целый год, так как ее муж изучал одно предприятие, которое он собирался купить. Она вспоминала с Ирэн годы совместного учения, а Жан слушал.

   - Эльга устраивает большие обеды, - сказала Ирэн, снимая пальто в гостиной.

   - Они, по-видимому, очень богаты, эти Гаммерштейны, - сказал Жан.

   - Без сомнения, - ответила Ирэн. - Я прекрасно провела время, познакомилась с Гартеном, здешним крупным издателем, и мы с ним все время спорили о социализме. А кто был у Эльги? Я не расслышала фамилий.

   - Я сам плохо разобрал. Один был Рейс, другой что-то, кажется, на "берг", а третьего совсем не помню, он пришел только в десять часов.

   - Значит, вы не все у нее обедали? Эльга была одна?

   Жан прошел в свою комнату, не ответив. Он обедал с Эльгой наедине, и она просила не говорить об этом Ирэн. Ему это сначала было неприятно, но, когда она повторила свою просьбу, взяв за руку и заглянув ему в глаза, он ответил ей многообещающим взглядом и решил исполнить ее желание. Он смущенно вспоминал еще другое, что не было выражено словами, но о чем красноречиво говорили ее глаза. Невозможно рассказать все это Ирэн.

   Весь следующий день он играл упражнения и совершенно забыл про Эльгу и вечер у нее. Он всегда очень нервничал перед концертом, и нужна была вся энергия Эбенштейна, чтобы успокоить его; в шесть часов у него страшно разболелась голова. Ирэн сидела около него и гладила ему голову.

   - Я чувствую себя разбитым, совсем разбитым, - говорил он. - Смотри, как дрожат мои руки!

   Ирэн засмеялась.

   - Не говори глупостей, милый, у тебя болит голова, но ты совсем здоров и будешь восхитительно играть.

   Когда настало время собираться, Эбенштейн зашел за ними.

   До Жана выступал Бахман. Он спокойно вышел на эстраду, расточая приветственные улыбки публике, и великолепно исполнил свой номер.

   Ирэн услышала знакомый шелест программ. Публика ожидала выход Жана. Он быстро вышел из боковой двери, взошел на эстраду, поклонился и поднял скрипку. Ему аккомпанировал Пацнов, молодой венгерец. Жан не смотрел ни на кого, взгляд его блуждал над зрителями. Полузакрыв глаза, он начал играть.

   Стало сразу ясно, что успех ему обеспечен. Огромная зала замерла. Публика слушала, затаив дыхание. Жан играл необычайно, изумительно. Кончив играть, он с каким-то удивлением посмотрел на бешено аплодирующую публику. Огромный букет белых роз упал к его ногам. Ирэн смотрела на него со слезами на глазах; ей так хотелось встретить его глаза. Как бы почувствовав ее взгляд, он повернулся прямо к ней и улыбнулся. Его бледное лицо покрылось румянцем.

   Уступая уговорам Эбенштейна, Жан охотно дважды сыграл на бис. Публика очень долго не расходилась и устроила Жану грандиозные овации. Все аплодировали, кричали, многие плакали, Жан вышел из зеленой комнаты со скрипкой в руках. Лицо его сияло от счастья. Он был олицетворением радости.

   - Я хотел бы, чтобы мы были одни, - прошептал он Ирэн.

   Его глаза горячей лаской обожгли ее губы. У дверей их ждала Эльга, с нею был Поль.

   - Поздравляю! - сказала она Жану тоном самой искренней симпатии.

   Эльга схватила руку Ирэн.

   - Вы должны поехать с нами отпраздновать этот вечер, непременно должны!

   Ирэн ожидала, что Жан откажется и они поедут домой; но он высвободил руку и сказал, улыбаясь:

   - Поедем куда-нибудь повеселиться.

   Он подбежал к Ирэн и, не дожидаясь ответа, усадил ее в автомобиль Гаммерштейнов.

   - Мы с Гаммерштейном пройдемся пешком. Я дал шоферу адрес Кальгауз-кабаре.

   Ирэн почувствовала горькое разочарование; впрочем, было так естественно, что он хотел отпраздновать свой успех. Но ведь он только что выражал желание провести этот вечер с ней вдвоем. Она повернулась к Эльге.

   - Значит, Поль вернулся обратно?

   - Да, он заехал за мной. Боже, какое мастерство, какая бездна чувства!

   Откинувшись на подушки, она вздохнула:

   - Даже Поль был взволнован. Он сказал, что Жан неподражаем.

   Ирэн ненавидела ее за то, что она назвала его Жаном.

   Автомобиль остановился у кабаре, около цирка Буша, довольно далеко от центра города. Это было модное злачное место, очень дорогое и фривольное. Помещение состояло из трех зал. Особая плата взималась за вход в каждую из них. В первой помещался невинный обыкновенный ресторан с прекрасным оркестром. Ирэн заняла столик.

   - Пойдем лучше во вторую залу, там гораздо интереснее.

   - Только не для меня.

   - Не будь такой скромницей, - сказала Эльга, прищурив глаза и улыбаясь.

   Вошли мужчины и заняли столик.

   - Я ужасно проголодался! - воскликнул Жан. - Милая, разве ты не чувствуешь, что твой муж близок к смерти?

   - Надо спасать твою жизнь, - ответила Ирэн, подзывая лакея.

   - Когда имеешь дело с гением, приходится ухаживать за ним, как за ребенком, не правда ли? - спросила Эльга.

   - Я смогу скоро купить автомобиль, - вдруг сказал Жан.

   Он относился к успеху и деньгам, как ребенок. Эльга поощряла его болтовню. Поль любезно слушал. Все чокались с ним шампанским. Около двух часов они, наконец, кончили ужинать. Пока они у подъезда ждали своего автомобиля, из толпы вынырнул молодой человек. Ирэн узнала Эгона фон Рейса. Он очень странно выглядел, коротко говоря - был вдребезги пьян. Он вежливо поклонился Эльге и хлопнул Жана по плечу.

   - Ну как, старина, все обедаете с чужими женами? - проговорил он, бессмысленно улыбаясь.

   Ирэн посмотрела на Жана. Тот густо покраснел, взглянул на Эльгу и сейчас же отвернулся. Между ними выросла фигура Поля.

   - Добрый вечер, фон Рейс.

   Голос его был невозмутим. Фон Рейс тупо засмеялся.

   - Ах уж эти музыканты! - сказал он и положил руку на плечо Полю. - Женщины не могут бороться с их чарами. Честное слово, даже замужние. Не правда ли, фрау Гаммерштейн?

   Ирэн, не глядя на Жана, вышла на улицу. Голова у нее горела, было очень душно. Что-то коснулось ее руки. Она увидела около себя испуганное лицо Эльга.

   - Не говори Полю, что Жан был у меня на обеде, - прошептала она, сжимая руку Ирэн маленькими тоненькими пальцами.

   В этот момент раздался голос Поля:

   - Виктуар и я пойдем пешком. Мы оба хотим освежиться.

   Ирэн вдруг почувствовала, что не должна отпускать Жана. Неожиданное чувство страха превозмогло отчаяние и возмущение, охватившее ее.

   - Нет, нет, - прозвучал ее голос отчетливо и ясно, - поезжайте оба с нами.

   Поль сделал вид, что не слышит, и шофер захлопнул дверцу.

   - Как это вышло глупо, - начала Эльга, принужденно смеясь. - Другие приглашенные в последнюю минуту не пришли. Ты знаешь, это часто случается и... - дальше последовал целый ряд бессвязных извинений.

   Ирэн даже не старалась их слушать. Жан ей солгал, солгал сознательно. Эта мысль разрывала ей сердце. Солгал ради другой женщины, солгал ей.

   - Ты не будешь затевать историю, не правда ли? - умоляюще спросила Эльга, когда автомобиль остановился у гостиницы. - Клянусь тебе, я только...

   - Спокойной ночи, - прервала ее Ирэн и захлопнула дверцу.

   Подымаясь по лестнице, она чувствовала, что ее колени дрожат. В их комнате ничего не изменилось, по-прежнему благоухали цветы... Белый галстук одиноко лежал на диване. Он был плохо завязан; Жан его снял перед уходом. Он ей солгал! Она машинально стала снимать перчатки. Все время прислушивалась, ожидая его шагов. Вот, наконец, это он. Скрипнула дверь. Он вошел. Она оцепенела, не в силах произнести слова. Казалось, солгала она сама, так стыдно было за него. Он должен рассказать ей все. Чиркнула спичка. Она обернулась. Жан закурил папиросу. На лице его появилась улыбка. Лицо было очень бледное, в глазах был испуг. Он перестал смеяться.

   - Я могу поклясться тебе, что мне эта Гаммерштейн ни к черту не нужна. Она прямо меня преследовала. В этот вечер за обедом... - он замялся.

   Ирэн ждала.

   - Черт бы побрал всю эту историю! - воскликнул он. - И в такой день.

   Он сел на диван и уставился на свои ботинки.

   - Мы крупно поговорили с Гаммерштейном... он меня оскорбил... будет дуэль.

   - Жан! - вскрикнула она. - Драться на дуэли из-за какого-то пустяка, из-за какого-то дурацкого обеда!.. Я... я... - Глаза их встретились.

   - Почему ты не упрекаешь меня?

   Он встал, не спуская с нее глаз; она видела, что губы его дрожат.

   - Скоро будет мой второй концерт. Если я буду ранен, моя карьера кончена.

   Наступило молчание, он продолжал взволнованно:

   - Я солгал тебе, ты думаешь все время об этом?

   Он подошел ближе и облокотился на стол. Она стояла к нему вполоборота. Протянув руку, он привлек ее к себе.

   - Клянусь Богом, я люблю тебя! - проговорил он сдавленным голосом. - Какой я негодяй!

   Ирэн повернулась к нему, она закрыла глаза. Ей хотелось спросить, как мог он ей солгать. Минуту назад ей казалось, что его ласки будут невыносимы, что ее возмущение сильнее всех других чувств, а сейчас ей стало ясно, что ей больше всего хочется простить его. Она протянула к нему руки. Когда он выпустил ее из объятий, его лицо было мокро от слез. Сидя рядом с ней, он долго рассказывал про Эльгу. Ирэн слушала. Она понимала больше, чем он мог сказать ей. Она узнала теперь его мелкое тщеславие, так часто свойственное большому дарованию. С болью в сердце она убедилась в том, что настойчивость не всегда означает силу.

   Уже светало, когда кончился их разговор. Они обсудили дуэль. Не могло быть и речи о том, чтобы уклониться от нее. Ни одному из них это даже не приходило в голову. В эту ночь им казалось, что эта история ничтожная мелочь. Они стали у окна.

   - Жан, ты мне все сказал? Ничего не утаил от меня?

   Он прижался к ней лицом.

   - Я сказал тебе все.

   На следующий день несколько раз телефонировала Эльга.

   - Не хочу с ней разговаривать, - сердито сказал Жан.

   "Заварила кашу", - думал он про нее с озлоблением.

   После разговора этой ночью, несмотря на примирение, между ним и Ирэн появилась некоторая натянутость. Ирэн напрасно старалась быть такой, как всегда; перед ее глазами мелькал призрак надвигающейся дуэли, их ночной разговор не выходил у нее из головы.

   Эбенштейн зашел рано. Он застал Жана одного.

   - Хорошенькая история, нечего сказать, - сказал он; на его губах появилась презрительная гримаса. - Так вести себя, как вы!

   - Замолчите, - пробормотал Жан.

   - Если об этой истории узнает семья графини, получится веселенькая история.

   Лицо Эбенштейна было мрачно. Тем не менее он попробовал развеселить Жана. Так прошло время до обеда. Газеты были полны восторженных отзывов о нем. Возвращаясь в отель, он готов был побить себя со злости. Ирэн любила его, а он проделал такую штуку! Он чувствовал ко всему отвращение.

   Секунданты Гаммерштейна рано утром зашли к нему. Дуэль была назначена на аэродроме сразу после рассвета.

   Ирэн в эту ночь чувствовала себя совершенно больной. Ее лихорадило, и мучительно болела голова. Такой ужасной ночи в своей жизни она не помнила.

   Стояла чудная летняя ночь. В открытые окна с улицы доносился беспечный смех прохожих; она услышала отдаленную музыку в "Альстер-павильоне". Подложив руки под голову, она старалась думать, но мысли улетали куда-то в пространство.

   Тихо вошел Жан и сел у окна. Он не был трусом, ему чуждо было чувство страха, но мысль об этой бесполезной ссоре не давала ему покоя. Из-за какой-то ерунды он рисковал всем. Разве это не было смешно и в то же время трагично? В его душе была тревога, он не находил себе места. Он тихо вышел из комнаты, думая, что Ирэн спит. Она не спала. Лежа с книгой, она снова переживала в своих воспоминаниях свое непродолжительное счастье с ним. Ей вспомнилась история Ванды. Бедная, бедная Ванда - одинокая, покинутая. Жан был не такой: он поступил легкомысленно, но все-таки он ее любит. В эту минуту Жан вернулся в комнату; бесшумно ступая, он подошел к ней и наклонился. Ирэн открыла глаза и посмотрела на него. Он стоял на коленях у постели, прижав лицо к ее рукам. Она не почувствовала, как засыпает. Когда она снова открыла глаза, Жана не было в комнате. Минуту спустя она была в его комнате, там было пусто. Мерно тикали часы. Он уже уехал на аэродром.

   У нее ноги подкосились от страха, и она должна была снова лечь на кровать. В голове мелькали воспоминания: их первая встреча, его поведение в Шенбурге, радость после концерта. Несмотря на свою слабость, она встала и начала одеваться. На улице было светло, но шел дождь. Прислонившись лицом к окну, она ждала. Может быть, в это время он уже лежит мертвый; вот его принесут сейчас сюда, и ее сердце умрет вместе с ним.

   Она прижалась лицом к холодному стеклу. Только бы он остался жив! Даже за маленького Карла она никогда так не трепетала.

   По Юнгфернштигу быстро мчался автомобиль. Широко раскрытыми глазами она следила за ним. Если повернет налево, значит, остановится у подъезда. Автомобиль завернул за угол - он едет сюда! Комната закружилась у нее в глазах. Если он умер, если он умер...

   Она услышала его голос. В открытой двери появилось лицо Эбенштейна. За ним шли Жан и ночной швейцар. Криво улыбаясь,