Уэдсли Оливия - Вихрь

умел затронуть всю ее чувствительность. Когда он перестал играть и опустился на стул, бледный и изнеможденный, откинув назад голову, ей захотелось подойти к нему, погладить ему волосы и сказать, как он чудесен, - он сам, его музыка, его скрипка. Действительно, он был гений!

   Вдруг он порывисто вскочил на ноги. Его дыхание еще было учащенным, его широко раскрытые глаза улыбались.

   - Что, у меня есть талант? - сказал он.

   Вся его нервность прошла, и его неуклюжесть испарилась, - до того он был полон чувством удовлетворенности.

   - Вы большой артист, - мягко сказала Ванда. Жан громко рассмеялся.

   - Я это знаю! Я это знаю! - воскликнул он, торжествуя.

   Она рассмеялась вместе с ним.

   - Скарлоссу должен вас послушать.

   - Пошлите за ним, пошлите за ним! - сказал Жан, горя нетерпением.

   Ванда встала.

   - Мой молодой друг, нельзя послать за Скарлоссу так, как заказывают блюдо в ресторане. Я напишу ему, даже, может быть, лично поговорю и спрошу, пожелает ли он вас видеть и когда.

   - Вы добры как ангел, хотя я и не вижу у вас крыльев, - сказал Жан со своей заразительной улыбкой.

   Ванда решила, что он, при его чудаковатости, все же славный юноша с огромным дарованием. Она испытывала некоторое затруднение, не зная, как с ним расстаться. У него, по-видимому, не было причин уходить. Он сидел, заложив ногу за ногу, и болтал с ней о музыке, о Вене, о Париже, уснащая свою речь обильной жестикуляцией. Ванде, наконец, пришлось ему сказать, что ей надо выйти из дому.

   Он моментально, сильно смущенный, вскочил на ноги.

   Это непростительно, он задерживал мадам. Он рассыпался в извинениях.

   Он взял ее руку, одну секунду поглядел на нее и затем прикоснулся губами.

   Он буквально танцевал, спускаясь по лестнице и шагая по белому вестибюлю. Мадам де Кланс напишет ему и сообщит о результатах своего разговора с Скарлоссу. Дойдя до трамвайной остановки, он вспомнил, что оставил свою шляпу и перчатки в маленькой приемной. Ничего, пусть там и остаются! Скоро он будет так богат, что сможет купить себе сколько угодно шляп и перчаток, хоть сразу целую дюжину. Он зашел в погребок, спросил коньяку и присел, чтобы покурить и подумать.

   Жан пил коньяк и смотрел, как течет жизнь на залитых солнцем улицах. На дворе была уже настоящая весна. Мир его ждал. Коньяк и возбуждение действовали на него так, что ему наяву грезились золотые сны будущего. Он будет великим, знаменитым, богатым.

   Он на минуту спрятал лицо в ладони. Свет казался ему нестерпимым.

   Синие и лиловые газовые фонари уже озарили улицы, когда он встал, чтобы идти домой. Он шел по направлению к северному кварталу. Большие фонари над его головой казались золотыми шарами, повисшими в безграничном просторе голубого бархата. В этот момент он чувствовал себя слитым со вселенной.

   В маленькой комнате его ждала Аннет. Она с беспокойством высматривала его из окна. Увидев его, она выбежала навстречу и схватила за обшлага пальто.

   - Ну, что? Как? - спросила она. - Дорогой, говори скорей!

   Жан сначала положил скрипку на стол, затем привлек Аннет к себе и прижал свое горящее возбужденное лицо к ее холодной нежной щеке.

   - Все вышло очень, очень хорошо! Карьера мне обеспечена. Я талант! Я гений!

   Их губы, когда он говорил, были на расстоянии дюйма. Он закончил свои слова долгим страстным поцелуем.

   В маленькой комнатке царил полумрак. Через открытое окно доносились крики играющих на улице детей. "Аннет", - шептал Жан. Его руки сжали ее сильнее. Он почувствовал своими пальцами, что ее глаза закрыты. - "О, Аннет!" Ее губы отвечали на его поцелуи. Прядь мягких светлых волос коснулась его лица.

   - Ты любишь меня? Ты любишь меня? - шептала она.

   Он прошептал хриплым голосом, полным дикой страсти: "Да! Да!" Он наклонился к ней совсем и положил щеку на ее волосы.

   Аннет была прямодушнейшим существом в мире. Она его любила и по-настоящему заботилась о нем. Ее дыхание перешло в жалобные всхлипывающие, прерывистые вздохи.

   - Ты на мне женишься?

   - Не будем говорить сейчас о будущем, - заявил он нагло.

   Она разразилась слезами.

   - Я знала, что ты такой, - сказала она, и ее бледное маленькое личико трепетало от огорчения. - Я знала это... знала...

   Она оттолкнула его прочь. Он попытался схватить ее руки.

   - Ты маленькая дорогая дурочка! - сказал он полусердито-полуласково.

   Она посмотрела на него и затем вдруг так быстро притянула к себе его голову и поцеловала в губы, что он сразу не сообразил, что она хочет сделать. Этот поцелуй заставил бешено забиться его сердце. Он протянул к ней руки - слишком поздно! Дверь хлопнула, она ушла.

   Весь следующий день он ждал, но письмо не пришло. Его воодушевление сразу упало. Аннет тоже не приходила, несмотря на записочку, которую он нацарапал ей в полночь под впечатлением ее поцелуя, а также собственной экзальтации. Записка была короткая: "Если ты не вернешься, чтобы остаться со мной на всю жизнь, все остальное в мире мне безразлично".

   Он удивился, что она не пришла. Он не вышел даже, чтобы позавтракать. Он жадно смотрел на улицу, не появится ли почтальон, а тот все не шел. Жан не находил себе места. В кафе он отправился рано. Оно было уже полно, так как начало привлекать публику. Управляющий, французский еврей, обладающий большим изяществом манер и еще большей ловкостью в ведении дела, подошел к нему и поздравил. Однако в этот вечер похвалы не радовали Жана. Он играл хорошо, так как не мог играть иначе, но его вдохновение отсутствовало. Оркестр был хорош, но все же еще недостаточно стоял на высоте, и управляющий раскаялся в своих чересчур поспешно сказанных словах.

   В два часа ночи Жан освободился. Когда он вышел из ресторана, мимо него промчался крытый автомобиль, залитый внутри электрическим светом. Жан разглядел мадам де Кланс с такой ясностью, как если бы сам сидел в автомобиле.

   Жан почувствовал острую печаль. Он плелся домой пешком по грязным, мрачным улицам. От огорчения он плохо спал и заснул, наконец, по-настоящему уже в тот момент, когда его квартирная хозяйка подошла к дверям, чтобы взять письмо от почтальона.

   Письмо, наконец, пришло. Оно находилось в руках хозяйки, заключенное в очень толстый конверт с гербом. Хозяйка повертела его в руках и понюхала: она боялась самого худшего, так как очень любила Аннет. Понюхав еще раз, она подсунула его под дверь, не постучав в нее.

   Жан долго еще спал. Он проснулся в одиннадцать часов. Его глаза моментально заметили письмо. Он почти вылетел из кровати, торопясь схватить конверт. Он поспешно вскрыл его.

   "Дорогой мсье Виктуар, маэстро Скарлоссу желает вас видеть сегодня. Если вам удобно, придите к нему на дом в половине четвертого. Я буду там также, вероятно, как и господин Эбенштейн, известный антрепренер.

   Ванда де Кланс.

   Адрес г. Скарлоссу - Раухштрассе, 17".

   Мысль об Аннет, уныние, нетерпение - все сразу улетучилось. Его увидят и Скарлоссу и антрепренер, оба! Он пел, варя себе кофе на примусе. Кофе был достаточно горяч, но слегка припахивал, как будто парафином. Слава Богу, он вскоре освободится от этих скучных домашних дрязг. Громадная дыра в носке вызвала в нем артистическое содрогание, так как он уже чувствовал себя в той высшей сфере, в которой ему было предназначено жить. В своем стремлении быть достойным положения, он воздержался от испанского лука и, таким образом, не получил от завтрака должного удовольствия.

   Он вышел из дому без четверти три и уже в четверть четвертого был на Раухштрассе. Не решаясь явиться слишком рано, он нервно бродил вокруг дома. Где-то поблизости, должно быть на какой-то колокольне, пробили часы. Но Жан никак не мог сообразить, пробили они четверть или половину четвертого.

   Наконец, он увидел, что автомобиль остановился у громадных дверей. Из него вышла мадам де Кланс. Она быстро взошла по ступеням. Громадные двери поглотили ее.

   Жан влетел в подъезд как раз в тот момент, когда лифт начал подниматься.

   Он больше уже не боялся. Впечатление, произведенное его игрой на мадам де Кланс, было ему еще памятно. Он взбежал по лестнице, прыгая через две ступени, и постучал в дверь квартиры N 17.

   Людвиг Скарлоссу был внешне мало похож на знаменитого дирижера, каким его обычно представляют. Он был небольшого роста, изнежен и словно застенчив. Он производил впечатление человека нерешительного и очень легко возбуждающегося. На самом деле он обладал железной волей и непоколебимой твердостью суждений. Полуавстриец-полуитальянец, он попал в Вену из Лондона. Жена его, рослая и полная женщина, в свое время была знаменитой дивой. Она обожала мужа. Их обширная квартира на Раухштрассе занимала целый этаж и была очень причудливо обставлена. Комнаты, подобно веренице номеров в отеле, следовали одна за другой. В каждой комнате была масса цветов и паркетный пол. Скарлоссу, выросший в бедном лондонском квартале и не имевший до двадцати пяти лет свободной копейки, был по своей натуре коллекционером. Это было у него в крови. Он с гордостью показывал свои старинные и дорогие вещи посетителям, нередко, правда, путая эпохи, стили и имена мастеров.

   Он был широкой натурой и, подобно большинству благородных и много перенесших в жизни людей, обычно бывал резок в обращении. В Вене его знал каждый, и большинство любило его, исключая тех, с кем он спорил об искусстве, музыке и делах благотворительности (три более всего занимавшие его темы). Он всегда носил черный бархатный костюм, так как его волосы, белые как снег, красиво выделялись на черном фоне одежды.

   Госпожа Скарлоссу была рослой, красивой и нарядной женщиной, с кожей на лице нежной как персик. Когда Скарлоссу бывали при деньгах, - а это обычно случалось в разгаре сезона или после триумфального возвращения из Ковентгарденской оперы в Лондоне, - они заводили мужскую прислугу. Когда же их финансы иссякали, они отпускали Генриха, и дверь отворяла Катерина.

   Жан попал в дни обилия, так что дверь ему открыл Генрих.

   "Сколько денег у всех этих людей!" - подумал Жан с волнением. Он с страстным любопытством рассматривал роскошные комнаты с массой цветов. Последняя в ряду комната была полузакрыта спущенной портьерой. Оттуда доносились голоса. Появилась госпожа де Кланс, одетая в изящное голубое платье, с папироской в зубах. Она улыбнулась Жану, но не подала ему руки. Он был представлен госпоже Скарлоссу. Он поцеловал ей руку, и госпожа Скарлоссу милостиво улыбнулась ему.

   Наконец появился сам Скарлоссу, быстро шагая по паркету и поэтому производя сильный стук своими каблуками. Он начал разговор с Жаном по-французски, говоря с явно выраженным итальянским акцентом.

   - Я слышал, вы хорошо играете, - сказал он Жану, слегка улыбаясь. - Госпожа де Кланс пришла в восторг от вашей игры. Рад слышать. Я рассчитываю испытать большое удовольствие. Хотите кофе?

   - Благодарю вас, - ответил Жан, - вы, право, приводите меня в смущение.

   Скарлоссу повернулся и сказал жене по-немецки:

   - Милая, предложи чашку кофе.

   Госпожа Скарлоссу, не торопясь, вышла, чтобы принести кофе, и через минуту показалась между двух портьер с серебряным подносом в руках.

   Жан, изо всех сил стремясь быть вежливым, ринулся ей навстречу, поскользнулся, проехал фута два, растопырив ноги, по паркету, затем с треском сел на пол.

   Госпожа Скарлоссу поставила кофе на изящный столик буль и до слез расхохоталась. Жан, который негодовал на себя и притом еще порядочно ушибся, встал без особой фации. Его лицо пылало. Некоторое время он неуклюже стоял на месте, потом, что-то бормоча с досады, вернулся назад. Скарлоссу, насладившись зрелищем, вытирал выступившие на глазах от смеха слезы. Госпожа де Кланс тщетно старалась изобразить на своем лице сочувствие. Скарлоссу подошел к Жану и, чтобы подбодрить, взял его за руку.

   - Присядьте... Не подвергайте себя опасностям паркета.

   О! Над ним смеются! Жан вышел из себя.

   - Я буду играть, - заявил он яростно, - если вы хотите слушать меня. Я пришел сюда не для того, чтобы увеселять вас. Я сыграю и уйду.

   Госпожа Скарлоссу фыркнула и заметила по-немецки мадам де Кланс, что юный артист лишен чувства юмора.

   Скарлоссу, сделав равнодушное лицо, сказал просто:

   - В таком случае идемте сюда.

   Он прошел в соседнюю комнату. За исключением рояля и полки для нот, наваленных грудой, она была пуста.

   Скарлоссу сел за рояль, и его обычно безразличное лицо вдруг изменилось, загоревшись напряженным интересом.

   - Хотите это? - спросил он, вытаскивая тарантеллу Скарвенки. - Или, может быть, сонату Мясковского? Выбирайте сами, - прибавил он, указывая на ворох нот.

   Жан взял вариации Брамса и молча подал их Скарлоссу.

   - Начнем, - сухо сказал Скарлоссу, опуская руки на клавиши.

   В соседней комнате Ванда де Кланс рассказывала госпоже Скарлоссу о визите к ней Жана. Когда он начал играть, она прервала свою речь. Госпожа Скарлоссу слушала, выражая лицом удовольствие.

   - О, Людвиг будет в восторге! - шептала она.

   Ни одна из них не проронила ни слова, пока не кончилась музыка. Раздался голос Скарлоссу:

   - Возьмем теперь что-нибудь совсем легкое и простое.

   Он наблюдал за взмахами смычка Жана, в то время как тот играл.

   - Так! Так! - вскричал он, затем, указывая пальцем, сказал: - Возьмите это "Ungeduld", там, под вашей рукой. Сыграем это!

   Жан, закрыв глаза, играл, как он выражался, "по наитию". Скарлоссу, сидя за роялем, один или два раза с жаром кивнул головой. Когда исполнение "Ungeduld" было окончено, он сказал:

   - Теперь "Апассионату".

   Жан нашел ноты, положил их на пюпитр и начал играть. Внезапно Скарлоссу оборвал игру, встал и бросился к нему, схватив его за руки. Его голубые глаза сверкали. Его лицо изменилось.

   - Изумительно! - сказал он. - Чудесно! Милая, поди сюда!

   Вошла госпожа Скарлоссу.

   - Довольна? - спросил он ее, улыбаясь одновременно ей и Жану.

   Затем повернулся лицом к Жану.

   - Из вас будет толк, будет толк! Молодец! Поразительно! Вас ждет успех, и какой еще!

   Из дверей, ведущих в залу, раздался смех. Дверь отворилась, и вошел белокурый, неряшливо одетый человек со светло-голубыми глазами.

   - Господин Эбенштейн, - представил Скарлоссу, - антрепренер. Мсье Виктуар.

   Эбенштейн стал весело объяснять Жану, что, опоздав, он сидел в зале рядом, так как не хотел его смутить.

   Жан засмеялся и сказал:

   - Да, да, но я никогда не нервничаю.

   Он положил в сторону свою скрипку и оперся о рояль, засунув руки в карман. Вся его поза выражала вопрос. Казалось, даже его глаза ожидали ответа на невысказанный вопрос: "Когда? Где? Откройте это мне! Какова будет моя судьба?"

   Эбенштейн погладил свой подбородок в раздумье, затем раза два взглянул на Жана и сказал:

   - Вы хотите дать концерт?

   Жан кивнул головой.

   - Конечно! Как я могу показать себя иначе?

   - Концерт стоит много денег, - сказал Эбенштейн, сжимая губы, - много денег. Вас не знают. Вас надо рекламировать. Масса расходов... Вы...

   - После того как вы соберете входную плату, - запальчиво вскричал Жан, - вы покроете все расходы. Я буду иметь успех! Я вам говорю!

   В этот момент в комнату вошел лакей и широко распахнул двери, приглашая пройти в соседнюю комнату.

   Там были приготовлены вино и печенье.

   - Ага, - сказал Эбенштейн, - шампанское!

   Скарлоссу наполнил бокалы, роздал их присутствующим, затем высоко поднял свой бокал.

   - За ваш успех, мсье Виктуар!

   Жан сразу осушил свой бокал. Затем повернулся, чтобы посмотреть, пьет ли мадам де Кланс за его будущую славу. Она даже не смотрела на него, а разговаривала через портьеру с кем-то в другой комнате. Затем она откинула портьеру, и в комнату вошла высокая дама в сопровождении белокурого господина.

   Жан сжал руку Скарлоссу, впившись своими пальцами в мягкую бархатную ткань рукава.

   - Что такое? - воскликнул Скарлоссу с неудовольствием. - Что с вами?

   - Кто эта дама? - взволнованно спросил Жан. - Та, что сейчас вошла?

   Скарлоссу освободил свою руку, прошел через комнату и низко поклонился вновь пришедшим.

   - Кто это? - повторил Жан. Эбенштейн посмотрел на него.

   - Эта дама? Это графиня фон Клеве, вдова. Год назад ее муж умер. Говорят, она сказочно богата. Она подруга, чуть ли не кузина мадам де Кланс.

   - А что за человек был ее муж? - спросил Жан. Эбенштейн сделал гримасу.

   - О, отвратительный тип, притом старик, годившийся ей в деды. С ее богатством она, наверное, скоро опять выйдет замуж.

   Жан промолчал. Он не в силах был отвести глаз от Ирэн, черты которой были ему знакомы по медальону Тео. У него слегка кружилась голова.

   Ирэн повернулась и посмотрела на стоявших в комнате. Ее глаза остановились на Жане. Она посмотрела на него приветливо и почти застенчиво, затем нерешительно шагнула в сторону разговаривающих.

   Мадам де Кланс подошла и сказала:

   - Разрешите представить вас моей кузине, графине фон Клеве.

   Ганс Бекман, вставив в глаз монокль, отвел Ванду в сторону.

   - Это и есть протеже Тео? Почему он не острижет себе волосы?

   Ванда засмеялась.

   - Мой дорогой Ганс, он музыкант, а для них волосы - нечто вроде эмблемы. Но он, в самом деле, милый юноша, и как он играет! Не говорите, пока его не услышите. Скарлоссу прямо пришел в восторг, а он не принадлежит к числу энтузиастов, не правда ли? Этот юноша прямо гениален. Тео хочет вывести его в люди и берет на себя все издержки. Ганс, будьте милым и помогите мне в этом деле, пока наш скрипач не попал еще совсем в лапы Эбенштейна. Вы ведь знаете, каков он? Ганс самодовольно улыбнулся.

   - Хорошо. Я пригрею сиротку. Он, кажется, уже подружился с Ирэн?

   Ванда обернулась. Жан и Ирэн отошли к окну, и, хотя нельзя было расслышать их разговора, все же можно было заметить очаровательную улыбку Ирэн и оживленную жестикуляцию Жана.

   - Он чудаковат, наш гений, - сказала она Гансу. - Когда он играл, он мне казался совсем другим существом. Весь - вдохновение, пламя.

   - Еще бы, с такими волосами! - сострил Ганс.

   - Я очень огорчена, что не слышала вашей игры, - говорила Ирэн Жану. - Моя кузина неверно мне назвала время, и вот я приехала слишком поздно.

   - Я сыграю для вас одной, - быстро заявил Жан, - если вы меня к себе пригласите. Мне это будет очень приятно.

   Ирэн почувствовала легкое замешательство.

   - Это очень мило с вашей стороны, - сказала она нерешительно. - Я буду иметь это в виду.

   Она хотела подчеркнуть неопределенность проекта, но Жан не привык к обинякам и проволочкам.

   - Когда же мне к вам прийти? - спросил он с сияющими глазами. - Я всегда свободен днем.

   Ирэн посмотрела на него с капризным видом.

   - Я не помню сейчас, как у меня распределены ближайшие дни. Я напишу вам...

   - Вы просто не хотите, - запальчиво сказал Жан. - Вы думаете: "Кто он такой? Я его не знаю. Подождем еще". Пусть будет так.

   Он пожал плечами. Вся радость исчезла с его лица. У Ирэн явилось чувство, как будто она обидела ребенка.

   - Что вы? - сказала она, стараясь сделать самое любезное лицо. - Мне нужно только минутку, чтобы сообразить. Постойте... Хотите прийти ко мне завтракать... скажем, в понедельник или во вторник?

   - В любой из этих дней!

   - Мсье Виктуар, на минутку! - позвал его Эбенштейн.

   Жан низко поклонился Ирэн и направился к Эбенштейну. К ним присоединился Ганс, между тем как Ванда подошла к Ирэн.

   - Ну, что вы о нем скажете?

   Ирэн покачала головой и слегка засмеялась.

   - Очень забавный и милый. Он действительно похож на гения!

   - Он удивительный, - сказала Ванда. - Как будто Кубелик, Изаи и Эльман соединились в нем вместе. Он говорит, что не учился по-настоящему. Но я не верю. Он учился в Париже у какого-нибудь хорошего артиста.

   Возможно, что уши Жана горели в эту минуту. Ни более ни менее как сам Иоахим давал ему одно время бесплатные уроки в Лионе, где маэстро лечился в клинике, а немного позже - и в Париже, незадолго до своей смерти.

   - Он предложил мне сыграть для меня одной. Я просила его прийти в понедельник или во вторник. Приходите тоже и спойте, Ванда.

   - Кажется, вы произвели сильное впечатление на музыкальное сердце Жана Виктуара! - со смехом сказала Ванда. - Спасибо. Я с удовольствием приду к завтраку. Только, если можно, во вторник.

   В деловой группе не наблюдалось такого единства и гармонии.

   Случайное замечание Бекмана: "Ну, маэстро, вы уже обо всем договорились?" - вызвало страстную реплику Скарлоссу.

   Он хотел, чтобы Жан участвовал в его ближайшем концерте. Эбенштейн, со своей стороны, требовал больше времени для рекламы. Скарлоссу возражал, что было бы абсурдом, если бы Жан дал в первый раз самостоятельный концерт. Имя Скарлоссу будет лучшей рекламой, чем самые широковещательные афиши.

   - Когда ваш концерт, маэстро? - спросил Ганс.

   - Через три недели.

   - Тогда не может ли мсье Виктуар дать свой концерт недели через две, а затем выступить вместе с вами?

   Эбенштейн раскрыл было рот, чтобы возразить, но, быстро одумавшись, посмотрел на часы и направился к двери.

   - Я вас извещу письмом, - сказал он. - До свиданья, граф; до свиданья, Людвиг, - и удалился.

   Жан смотрел вокруг себя с полной безнадежностью. Он так много ждал от этого дня, и все же, в конце концов, ничего определенного не получилось.

   Ванда и Ирэн ушли вместе, слегка кивнув ему на прощанье. Бекман также вскоре распрощался. Скарлоссу был, как он обиженно заявил, расстроен. Жан забрал свою шляпу и скрипку и ушел.

   Когда он дошел до конца улицы, из автомобиля, ехавшего шагом вдоль панели, раздался голос:

   - Алло! Это я, господин Виктуар. Подойдите, пожалуйста.

   Жан обернулся и увидел лицо Эбенштейна.

   - Садитесь, - сказал он.

   Жан повиновался, и автомобиль понесся по улицам, пока не остановился у большого кафе. Эбенштейн молчал. Когда они подъехали, он сказал:

   - Зайдемте. Я хочу выпить за ваш успех.

   Он вошел с Жаном в кафе, занял столик и заказал напитки.

   - Теперь поговорим о деле, - сказал он, широко улыбаясь. - Я все учел и уже приготовил контракт для вас. Не позже чем через пять недель я устрою вам концерт, забросав весь город афишами. Это, конечно, мне дорого обойдется, но надо для вас это сделать. Вы получите пять процентов валового сбора за покрытием всех расходов. Устраивает это вас?

   Его голубые глаза дружелюбно смотрели на Жана, который чувствовал себя загнанным в тупик.

   - Хорошо, - сказал он нерешительно.

   Эбенштейн расцвел и вытащил из кармана готовый бланк и самопишущее перо. Набросав несколько цифр и слов, он передал бумагу Жану для подписи. Документ был составлен по-немецки, и Жан, посмотрев с отчаянием на одну из букв, которая, по его мнению, должна была изображать целое слово, такой она казалось огромной, подписался своим косым тонким почерком.

   Эбенштейн посмотрел, засопел носом и спрятал бумагу в карман.

   - Конечно, - заговорил он, откинувшись на спинку стула и зажигая свою сигару с золотой этикеткой, - конечно, я буду расхваливать вас направо и налево, но и вы должны мне помочь в этом. Вы можете себе помочь, мой молодой друг, и помочь колоссально. Завязать связи - вот в чем задача. Постарайтесь подружиться со всеми, кто приходит и слушает вашу игру. Как бы артист велик ни был, он всегда нуждается в рекламе. И запомните, что я вам скажу, мсье Виктуар: ничто так не придает весу человеку, как слух, что какая-нибудь красивая и эффектная женщина интересуется им. Вы должны искать успеха в этом кругу, - он кивнул в сторону дверей кафе, - в кругу де Кланс. Стремиться попасть в высшее общество, это для вас очень полезно. Сделайте для этого все возможное, мой мальчик, вот мой совет. Начните ухаживать за одной из этих дам, хотя бы прикиньтесь влюбленным; сочините что-нибудь и посвятите ей, как будто она вас вдохновила, или что-нибудь в этом роде. Есть много способов, которых не перечислить. Главное - сама идея! Женщины очень любят получать посвящения. Публика слышит имя, а это уже - намек на роман. Вот, например, Ян Бьоринг... У него был голос, ручаюсь вам, превосходный голос! Однако между талантом и славой - о, какая еще большая дистанция! Все вышло как полагается. Я принялся за него. Сезон был тихий, а у него была наружность гения, и о нем начали поговаривать. Но вот он влюбился в княгиню Радновинскую, или она в него, уж не знаю, одним словом, мой дорогой, дело было сделано. В результате у него теперь роскошный особняк, всемирная известность и рента, которой не пренебрег бы любой американский делец. Чем он достиг этого? Романом, мой мальчик, романом! Женщина с большим именем в обществе, молодой талант у ее ног, и вот - дело сделано! Теперь здесь разгар сезона. Оденьтесь же хорошенько. Я вам рекомендую моего портного. Он шьет прямо как настоящий английский портной. Это стиль, вещь необходимая! И вот, как только принарядитесь, отправляйтесь повертеться в обществе. Надо, чтобы вас видели. Эти важные господа сами будут льнуть к вам, просить не придется! Поглядите на Скарлоссу: маленький еврейчик из Уайтчепла, а всюду, куда только ни покажет свой нос, его встречают с распростертыми объятиями.

   - Да, да, - говорил рассеянно Жан.

   Он не слышал и половины слов Эбенштейна, весь уйдя в свои мысли. Он только смутно уловил, что ему надо хорошо одеться и что интрижка со светской дамой окажет ему неоценимую услугу.

   - Хорошо, - сказал он, не глядя на Эбенштейна. - Я больше вам не нужен?

   - Куда вы теперь отправитесь? - спросил Эбен-штейн. - Должно быть, мечтать впустую, судя по вашему виду?

   - К портному, - кратко ответил Жан.

   - Мне кажется, вы прослушали все, что я вам говорил, - добродушно сказал Эбенштейн. - Ну что ж, вы артист и торгуете вашей мечтательностью; от вас не приходится ожидать чувств, какие бывают у других людей повседневного труда.

   Он отщипнул маленький кусочек от обертки своего пакета и, отечески глядя на Жана, заявил:

   - Закажите хороший костюм. Артисты и музыканты, которые ходят с шарфами бантом, с голой шеей и в бархатных куртках, как полагается на дешевых фотографиях, уже вышли из моды. Вам нужно приобрести изящный выходной костюм, визитку, темно-серые брюки, светло-серый жилет и несколько рубашек плотного шелка в тонкую полоску, затем отложные воротнички средней высоты, настоящий галстук, а не бант для девочек, развевающийся по ветру, а кроме того... Кельнер, подайте счет!

   Он вынул из кармана часы и, взглянув на них, с ужасом в глазах прервал свою речь об эффектах костюма.

   - Рахман придет ко мне в шесть, - объяснил он, морща лоб. - Он сатанеет, когда его заставят ждать, и взрывается, как ракета, если ему не устроить царского приема. Идите к Штернеру, выберите себе платье и, когда оденетесь и будете готовы, покажитесь мне. Счет пусть направят ко мне.

   Он алчно схватил сдачу с тарелки, напялил свой блестящий цилиндр и торопливо вышел.

   Как только Эбенштейн удалился, Жан пересел за самый дальний столик, потребовал коньяку и быстро скрутил папироску. У него был живой, гибкий ум, хотя и мало способный к отвлеченным размышлениям. Он сидел, раздумывая над советами Эбенштейна. По его словам выходило, что сделать карьеру совсем просто. Жану приятно было немного помечтать. Ему нравилось сидеть в ресторане с его шумной, веселой атмосферой. Может быть, он уже влюбился? Жан упорно думал об Ирэн, которой не мог забыть с первого момента встречи. Его самоуверенность внезапно исчезла. Он вдруг почувствовал пропасть между собой и тем высшим классом общества, в который он страстно мечтал проникнуть. И им овладела на минуту страшная робость. Но это длилось только минуту.

   Несмотря на крайнюю усталость, Жан чувствовал себя сильным и бодрым. Наконец-то он дает собственный концерт, это решено! А кроме того, он познакомился с Ирэн. Встреча с ней обладала для него какой-то особенной значительностью. Он внушал себе, что это только оттого, что он знал ее лицо до встречи у Скарлоссу. Она принадлежала к незнакомой и таинственной для него породе существ, бессознательно внушавшей ему сильную робость. Многие мужчины испытывают такой же страх, встречаясь первый раз с женщиной, которая их особенно сильно притягивает. Но часто он длится очень недолго.

   В понедельник ему предстояло пойти к ней. При этой мысли он чуть не подпрыгнул от радости. Да! Костюм! Эбенштейн сказал, что ему надо прилично одеться. Жан пошел к портному и заказал костюм, слегка сердясь и томясь от скуки, пока приторно услужливый приказчик поворачивал его во все стороны, снимая мерку.

   Два дня его мучила мысль, впервые пришедшая ему в голову у Скарлоссу, когда он услышал, как Ванда смеялась над его длинными волосами. Письмо от Ирэн пришло в субботу. Жан почувствовал сильное волнение, когда к нему в комнату вошла квартирная хозяйка. Подавая ему конверт, она ткнула своим толстым указательным пальцем в крошечную корону на конверте и матерински погладила его по плечу. Письмо было написано по-французски и было очень короткое.

   "Дорогой мсье Виктуар, заглянув в свою программу, я увидела, что свободна во вторник. Хотите приехать ко мне позавтракать в час дня? Замок мой расположен поблизости от станции Вед, ехать надо с главного вокзала.

   С искренним уважением

   Ирэн фон Клеве".

   От листка пахло тонкими духами. Жан прижал его к своему лицу. Запахи всегда сильно действовали на него; он даже закрыл глаза. Ему представилось, что Ирэн здесь, с ним рядом, и при каждом ее легком движении нежный аромат распространяется кругом. Кто она такая на самом деле? Что скрывается за ее гордой внешностью и чарующим спокойствием? Какие мысли, какие страсти таятся в ней в то время, как ее красивые глаза всегда так равнодушны?

   Он страстно желал, чтобы скорей наступил вторник. Казалось, дни тянулись словно отягощенные гирями. Аннет? Разок, быть может, он вспомнил о ней, а потом сразу выбросил из головы. Однако три месяца тому назад он был влюблен в нее! Если бы ему сказали это, то он ответил бы, вероятно, что для того времени это было вполне естественно. Это была та самая могущественная сила мгновенной эмоции, которая наполняла его игру безумной радостью, составляла его жизнь, рождала его экзальтацию.

   Вторник выдался прекрасный. Легкий ветерок, голубое небо с белыми облачками, свежесть в воздухе.

   Жан весело наряжался, напевая какой-то мотив и с радостным изумлением оглядывая свое новое платье. К нему настойчиво возвращалась мысль об его прическе. К чему колебаться? Ведь сказал же Эбенштейн, что артист должен выглядеть по-современному. Кроме того, при новом платье его длинные волосы кажутся смешными. Совершенно немыслимо, имея такой костюм, надеть старую серую шляпу, а напялить цилиндр на такую гриву - это еще больший абсурд! Он вышел на улицу без шляпы и вошел в первую попавшуюся парикмахерскую.

   - Остригите меня по моде, - сказал он, поясняя движениями пальцев. - Обрежьте волосы, сделайте пробор посередине, т. е. около середины... Здесь снимите покороче... Здесь оставьте побольше... Только не обкорнайте меня совсем, - объяснял он парикмахеру на своем скверном немецком языке.

   Мастер пустил в ход свои ножницы и гребешок. Жан с большим волнением следил за его работой в зеркале.

   Когда он, наконец, встал, он увидел, что совсем преобразился. Парикмахер его поздравил, неприятно осклабившись. Жан нерешительно принял эти похвалы. Он заплатил и со вздохом вышел на улицу. Было половина первого, когда он прибыл на станцию Вед. Около вокзала ждал автомобиль. К Жану подошел шофер и почтительно спросил, не он ли господин, едущий в замок. Жан с гордым видом протянул ему футляр со скрипкой. Дверцы захлопнулись. В дороге Жан с нетерпением высматривал из окна, когда покажется замок.

   Когда же, наконец, он вынырнул из-за угла, Жан почувствовал нечто вроде ужаса. На мгновенье ему показалось, что громадное строение из серого камня выросло перед ним, как вековечное препятствие.

   Автомобиль быстро взлетел на подъемный мост. У входа на широких ступеньках показался ливрейный лакей.

   В сенях было очень темно. Каменные стены уходили ввысь, теряясь во мраке еще совсем темного потолка, как будто из черного дерева, украшенного вбитыми в него большими гвоздями. Кругом висели знамена, истрепанные, поблекшие, выцветшие, воткнутые в железные втулки. В камине золотыми языками полыхало пламя от огромных поленьев, а на старинном, сильно потертом столе стояла ваза с пунцовыми цветами.

   "Неужели здесь можно жить!" Жан содрогался при этой мысли, продолжая идти за лакеем. Мрачная красота этого замка давила его. Он почувствовал облегченье, когда они достигли, наконец, коридора. Здесь, по крайней мере, были - голубой ковер, шелковые занавески и громадные окна. Лакей распахнул дверь и, не входя в комнату, доложил:

   - Мсье Виктуар.

   Ирэн вышла навстречу. Увидев Жана, она остановилась на секунду, затем подала ему руку.

   - А, вы удивлены! - заявил он мальчишески бойко.

   Он рассмеялся без всякого стеснения, наклонив голову так, чтобы она могла заметить его новую прическу, и спросил:

   - Вы одобряете, графиня?

   Его наивность позабавила Ирэн.

   - Я нахожу, что она лучше прежней, - ответила она.

   Жан подошел к венецианскому зеркалу, висевшему над камином, и стал сосредоточенно себя в нем рассматривать. Затем с серьезным выражением лица повернулся к Ирэн.

   - Я счастлив, что угодил вам, - простодушно сказал он. - Я это сделал для вас.

   Он пристально глядел на нее своими темными глазами. Ирэн стояла, наклонившись над серебряным ящиком с папиросами. Крышка не открывалась. Она с улыбкой взглянула на Жана.

   - Мсье Виктуар, я боюсь, как бы ваша игра от этого не пострадала. Легко сказать, вы мне навязываете роль Далилы, между тем как я, право же, в этом неповинна.

   - Разрешите вам помочь, - сказал Жан, подходя и беря в руки ящик для папирос. - Когда вы говорите по-французски, - продолжал он, - я узнаю мой родной язык. Все здесь, кроме вас, говорят с ужасным придыханием.

   - Я провела два года в монастыре под Парижем. Ящик открылся, и несколько папирос выпало на пол. Жан стал их собирать. В то время как он был занят этим, Ирэн обратила внимание на его тонкие красивые руки. Она заметила также его новый, совсем свежий костюм и ботинки с незапятнанными подошвами. Все эти ничтожные мелочи, как новое платье и перемена прически, как будто придавали ему значительность. Он больше не был бедным артистом - существом, которого слушают, а затем сразу забывают. Он встал.

   - А, вы жили во Франции, графиня? Что за страна!

   Он улыбнулся и стал тихо насвистывать мелодию из "Миньон".

   - Я все время думаю, - заговорил он опять, - о том моменте, когда я дам мой первый концерт в Париже.

   Ирэн села в одно из больших кресел. Он уселся близ нее верхом на старинный итальянский камышовый стул, обхватив руками его спинку черного дерева.

   - Вы учились в Париже, не правда ли? - спросила она.

   Его лицо омрачилось.

   - Я голодал в Париже, - сказал он резко. Он выпустил спинку стула из своих рук и стал с жаром рассказывать об испытаниях своей юности. Это повествование было очень приукрашено разными эффектами. Жан постарался сделать сюжет интересным. Артисту так трудно быть прозаически правдивым. Вдруг он остановился и, рассмеявшись, сказал:

   - К чему надоедать вам своими рассказами? Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Если бы вы знали, как я ждал сегодняшнего дня!

   - Вы, видимо, любите, мсье Виктуар, ставить своих собеседников в неловкое положение?

   - Я рад хоть таким путем нарушить вашу невозмутимость, спокойствие...

   В этот момент раздался телефонный звонок.

   - Простите, - сказала Ирэн, беря трубку. Жан смотрел на ее лицо, пока она слушала. До сих пор он еще не видел ее без шляпы и теперь разглядел ее прекрасные волосы. Они были высоко зачесаны над лбом, а когда она наклоняла голову, чтобы говорить в трубку, он видел на затылке крошечный мягкий локон, закрутившийся тугим колечком.

   Он чувствовал интерес к Ирэн еще до того, как узнал ее ближе. А сейчас он испытывал острое желание сломать ледяной барьер очаровательной невозмутимости, окружавший ее, как ему казалось. Ее безмятежность подстрекала его. Ему хотелось проникнуть за ее порог, смести ее. Был ли он влюблен в Ирэн? Он не знал этого. Он только знал, что она для него привлекательна, и пламенно желал, чтобы она чувствовала к нему то же самое. Это нисколько не было похоже на чувство, которое будила в нем Аннет: он испытывал к Ирэн чувство интимной дружбы, радостное и веселое.

   В ожидании он нервно ерошил себе волосы. Разговор по телефону казался ему бесконечным. Ирэн за все время сказала только "Да", затем: "Я очень огорчена, моя милая", затем снова "Да" и, наконец, повесила трубку.

   - К сожалению, моя кузина мадам де Кланс не может приехать.

   - Придет ли еще кто-нибудь? - спросил Жан. - Я хотел бы играть только для вас одной.

   - Моя кузина прекрасно поет, она должна была петь у меня сегодня.

   Жан подошел к камину, чтобы согреть себе руки. Вдруг он быстро повернулся.

   - Не знаю почему, - запальчиво заявил он, - но мне было бы неприятно, если бы вы позвали сегодня еще кого-нибудь. Я хотел прийти, чтобы быть наедине с вами, чтобы узнать вас поближе. Все время я только хотел узнать, наконец, ваше настоящее "я", без маски...

   В этот момент дверь отворилась, и лакей доложил: