Уэдсли Оливия - Честная игра

ее.

   Стены ее были светло-лимонного цвета с оранжевыми маркизами; там был фонтан, несколько пальм, кусты мимозы, распространявшие в воздухе свое благоухание, веранда с обвитыми жасмином деревянными колоннами, а в конце сада

   - Средиземное море, невыразимо голубое и спокойное.

   Филиппа полюбила этот городок, его забавное, маленькое, чванливое казино со швейцарами-неграми, извилистую дорогу в Ниццу, оливковые рощи на далеких склонах гор, напоенное ароматом спокойствие вокруг...

   - Здесь восхитительно! Это чудесное место! - говорила она и желала купаться, желала бывать на скачках, желала ездить верхом, желала лазить повсюду.

   Джервэз находил миниатюрные игорные залы скучными до смерти, но Филиппа, побледневшая, с блестящими глазами, в первый раз в жизни играя в баккара, была охвачена азартом. Джервэз стоял обычно за нею, объясняя игру, лениво забавляясь, довольный, потому что она была довольна, но героически подавляя зевок за зевком.

   - Там, в залах, ужасно испорченный воздух, дорогая, - говорил он Филиппе за завтраком на веранде.

   - А ты знаешь, этот блондин, без подбородка и с моноклем, выиграл вчера шестьдесят восемь тысяч франков! - отвечала мечтательно Филиппа.

   - Я возьму тебя в Монте-Карло, - обещал, посмеиваясь, Джервэз.

   В казино они встретили уйму знакомых, и Филиппа провела вечер, играя и танцуя.

   - Нравится? - спросил Джервэз на обратном пути.

   - О, я в восторге! Обещала Фордайсам, что мы будем завтра с ними обедать, а Генри Фордайс будет учить меня шимми.

   Джервэз, которому вначале было интересно наблюдать Филиппу в роли хозяйки дома, почувствовал себя бесконечно усталым через неделю-другую приемов с коктейлями, внезапными пикниками или непринужденными танцами на вилле; казалось, что он видел Филиппу лишь тогда, когда она, совсем обессиленная, очаровательно улыбаясь, шла спать или когда она, свежая, как само утро, весело насвистывая, бежала с ним наперегонки в ванную.

   Приехали Фелисити и Сэм и почти ежедневно куда-нибудь уводили с собой Филиппу.

   - Как тебе нравится замужество? - спросила, лукаво улыбаясь, Фелисити, когда они однажды очутились наедине.

   Филиппа зарделась. Краска разлилась у нее по лицу и груди.

   - Я... я совершенно счастлива.

   Ни за какие блага мира не стала бы она говорить о Джервэзе с кем бы то ни было; замужество может быть иногда сложной штукой, но если оно и не влечет за собой чего-нибудь иного, то, во всяком случае, требует лояльности. Фелисити в первый раз показалась ей вульгарной.

   Мало-помалу она стала вести прежний образ жизни, так как на Ривьере было то же общество, что и дома, и так же проводило оно дни.

   Джервэзу все это надоело: он испытывал смутное разочарование и был отчасти рад письму кузена Блэдса Мойра, управлявшего Фонтелоном, который звал его домой.

   Филиппа и он остановились в Париже, поселились в "Ритц-отеле", и Джервэз в первый раз накупил своей жене "вещей".

   Париж был для Филиппы, как она говорила, замкнутым городом - Juan-les-Pins был тоже таким, пока она не разыскала знакомых. Париж оставил ее лицом к лицу с Джервэзом, и, хотя она вряд ли сознавала, что именно это явилось причиной ее скуки, она чувствовала безумную радость при виде утесов Дувра.

   Она поймала Джервэза за руку:

   - Разве не божественно возвращаться домой?

   А он печально и с грустью вспоминал о том, как он мечтал о нескольких месяцах наедине с Филиппой, когда они уезжали из Англии на второй день своего медового месяца.

   - Ты действительно рада?

   Она рассмеялась от полноты чувства.

   Было начало апреля, а зима была долгая; отдельные миндальные деревья блестели, словно розовые драгоценности, на фоне голубого с серебром неба, когда машина мчалась в Фонтелон, и аметистовая полоска дыма, который так любила Филиппа, вдруг вырвалась из леса.

   - О, деревня весной! - оживленно воскликнула молодая женщина. - Все возвращается к жизни! Взгляни - подснежники и фиалки на холме и почки на деревьях!

   Джервэз сказал:

   - Мы уже четыре месяца женаты - знаешь ты это?

   - Четыре? А как ты думаешь: бывает ли когда - либо больше облаков, чем в апреле?

   Было совершенно невозможно говорить с ней на личные темы или, если это неожиданно случалось, - удержать ее на этом.

   Ее мысли блуждали; те, которые она выражала, были так же мало связаны между собой, как резвые ножки молодого жеребенка.

   "В ней нет сосредоточенности", - подумал Джервэз, не в силах удержаться от критики.

   Но в Фонтелоне появилась новая Филиппа. Она была поглощена садом, домом, лошадьми и собаками. Она выглядела ребенком в своих простеньких платьях без рукавов; но в интересе, который она проявляла к своему дому, не было ничего детского.

   Кардоны приехали в конце недели, перед Троицей. Был один из тех поразительно жарких дней, когда солнце печет сильнее, чем в июле. Фонтелон был невыразимо прекрасен: ракитник ниспадал золотым каскадом, сирень цвела, как никогда, парк раскинулся, блестя изумрудом, и каждая маленькая почка, почти заметно для глаза, раскрывала свою нежную пасть.

   Радость этого золотого дня заставляла кровь быстрее обращаться в жилах Филиппы. Жизнь вошла в свою колею - все стороны жизни, которую она находила немного трудноватой; но теперь Филиппа привыкла к ней, и вот все цвело в сиянии и красоте.

   Мать спросила:

   - Дитя мое, ты действительно счастлива? - И Филиппа ответила:

   - Очень, дорогая!

   - Джервэз кажется... ну... довольно молчаливым. Ты не находишь? - осмелилась спросить мужа миссис Кардон, когда они остались одни.

  

   - Молчаливым? Что значит "молчаливым"? - отвечал воинственно Билль.

   - Кроме того, наша маленькая Филь...

   - Ну, если Филь говорит за всех, у него не может быть много шансов вставить свое слово, не так ли?

   - Билль, думаешь ли ты, что они счастливы?

   - Счастливы? О Господи, ну, разумеется, они счастливы! Ты ведь не ожидаешь от них, чтобы они пели и плясали от радости?

   - Нет, но когда мы были женаты всего полгода, мы не были, как они. "Джервэз", "Филиппа"... даже не "Филь"...

   Билль встал с кресла и направился к кушетке, миссис Кардон подвинулась, освободив ему место возле себя.

   - Ради Бога, перестань выдумывать всякую всячину, дорогая! - сказал он, пытаясь ее утешить. - Это ни к чему не приведет, да ничего в данном случае и нет. У Джервэза и Филь все в наилучшем порядке, и они прекрасно ладят между собою, как мне кажется. - Он ласково обнял ее рукой. - Ты всегда была склонна волноваться из-за детей, не так ли? А они никогда в этом не нуждались! У Филь все идет отлично. Джервэз дает ей полную возможность делать абсолютно все, что ей нравится, а я еще ни разу не видел молодежи, которой бы это не нравилось. Подожди немного, дорогая, и когда начнут появляться детишки, это оживит немного Джервэза, а Филь станет солиднее. - Он высвободил руку и стал искать папиросу. - Филь тебе еще ничего не сообщала? Я хочу сказать - никаких новостей?

   - Ах, нет! Было бы хорошо, если бы они были! - вздохнула миссис Кардон.

   У Билля нашелся готовый ответ и на это пессимистическое замечание:

   - О, я об этом не беспокоюсь. Филь сама еще дитя, и в конце концов они повенчались лишь после Рождества!

   Он вдруг хихикнул, а затем засмеялся.

   - И, честное слово, никто не назовет нашего зятя чересчур прытким! Верь мне, дорогая, наследник Вильмотов родится прилично, в должное время и благополучно во всех отношениях.

   Миссис Кардон схватила его за руку:

   - Вот в том-то и дело, Билль! Как раз то, что я думаю, понимаешь, Билль? Сама жизнь здесь чересчур благополучна, и это-то и заставляет меня беспокоиться за Филь.

   Билль поднялся и великолепно зевнул.

   - Долли, дать тебе соды с мятой или чистой? И от чего это у тебя так: от омаров или от икры?

   Он пошарил на ее туалетном столе и вернулся с небольшой золотой коробочкой, в которой хранились эти домашние средства.

   - Ну, давай открой рот и закрой глаза.

   Его жена мило повиновалась, и Билль, чувствуя, что он победил по всей линии, благосклонно поцеловал ее.

   Он уже давно крепко спал, а миссис Кардон все еще лежала с широко раскрытыми глазами. Не было ничего осязаемого, за что она могла бы ухватиться... Холодность со стороны Джервэза, небрежность со стороны Филь дали бы ей право сказать: "Вот оно... Джервэз устал - или Филь мудрит".

   Но Джервэз был абсолютно любезен с Филь, а Филь была очень мила с ним.

   Бедная миссис Кардон сомкнула, наконец, усталые вежды: не было смысла копаться во всем этом... действительно, не в чем копаться... и все же... что-то было в атмосфере этого брака... да, несомненно... что подтверждало ее опасения.

   "Он слишком стар, а она слишком молода! - решила она. - И это так, даже если ни один из них этого не допускает... Хотя похоже на то, что он... У него вид, который Фелисити называет, кажется, "напряженным"? Да, это так. И в этом вся суть. Иногда похоже на то, что для Джервэза это уже чересчур; так было и после обеда, когда Филь вздумала танцевать под радио и собиралась пригласить по телефону всю свою компанию... Может быть, Билль и прав, что дети необходимы для настоящего счастья нашей дорогой крошки... Как ужасно трудно выбирать для другого! Казалось, что это было такое большое счастье... А ведь непохоже на то, чтобы один из нас мог оставить ей большое состояние или дать много... Я не должна была позволить ее отцу играть на бирже... но эти рудники, казалось, имели такую блестящую будущность... Никто, вероятно, сейчас не свободен от денежных затруднений... О Боже!.."

   Филиппа наполнила дом гостями, давала балы, посещала благотворительные базары, устраивала спортивные развлечения и принимала беспрерывно и в городе, и в Фонтелоне.

   - Слышала последнюю новость? - спросила ее Фелисити. - Тедди и наша Леонора? По-моему, она дура. Дикки может быть каким угодно тюфяком, но он еще не окончательно оглох и ослеп!

   - Тедди и Леонора? - повторила Филиппа. - Но ведь она намного старше Тедди.

   Фелисити загадочно улыбнулась.

   - В наш век возраст не играет роли, а Нора действительно красавица. Но Майлсу это совсем не нравится. Он вошел в компанию к Сэму и уехал в Африку, где будет заведовать отделением в Кении.

   - Вероятно, большая часть этого неправда? - переспросила Филиппа. - Примерно половина половины от половины?

   - Не в случае с Тедди, - ответила Фелисити задумчиво.

   Филиппа почувствовала затаенную, но острую досаду против Леоноры, известную каждой женщине. Она вызывается тем, что человек, который когда-то любил вас, сейчас открыто любит другую, и усиливается еще потому, что он любит недостойную. Тедди приобрел новый интерес в ее глазах.

   Она заметила его издали в Рэнде ожидающим возле Леоноры очереди на площадку для игры. Он был прекрасным игроком в теннис. Ему удалось получить площадку в то время, как Филиппа наблюдала за ним, и они столкнулись совершенно случайно, когда она входила, а он выходил после игры.

   Он был в широком белом, вязаном пиджаке, так как лето было дождливое, с холодными ветрами; вокруг шеи был обмотан громадный желтый с белым шерстяной шарф, а над ним смеялось его милое лицо. Он был олицетворением ясности: глаза ясные, с живым взглядом, блестящие волосы... Его улыбка слегка поблекла, когда он отрывисто сказал:

   - Алло, Филь, алло! Как я рад вас видеть! - Леонора мягко и любезно добавила:

   - Очень рада!

   Она поцеловала Филиппу, а Тедди смотрел с застывшей улыбкой, вертя в руках ракетку.

   - Мы должны опять встречаться, - сказала Леонора. - Дорогая, вы выглядите прямо очаровательно!

   Она поплыла дальше, и Тедди последовал за ней все с той же улыбкой под короткими усиками. Джервэз пришел с площадки, где играли в поло.

   - Алло, вот ты где?! Значит, ждала? Готова? - В машине он вытянулся.

   - Фу, я закоченел! У нас была сегодня вялая игра.

   Их автомобиль застрял в длинной цепи машин, покидавших клуб; они ехали в тени, и было не очень пыльно в двигавшемся вперед ряду. Замедляя на минуту ход, возле них остановился большой "роллс", и из него выглянул человек с огромным красным лицом.

   - Это Дикки Ланчестер, - сказала Филь, слабо улыбаясь ему. - На него действительно противно смотреть!

   - Он неплохой парень, - отвечал снисходительно Джервэз. - В самом деле, он скорей приличен - много лучше, чем его жена. Она немногого стоит, если хочешь знать! Но Ланчестер иногда делает трогательные вещи. Недавно он послал целую группу больных детей на дачу; вот что он сделал! Я встретился с ним случайно - он состоит членом в некоторых благотворительных обществах, в которых и я состою.

   - Я не понимаю, как Леонора могла так поступить, - с жаром сказала вдруг Филиппа.

   - Бедный старина Ланчестер! - отозвался Джервэз.

   Он вошел вслед за Филиппой в ее будуар и приказал дворецкому подать туда виски и соду. Стоя перед камином, он широко зевнул:

   - Дорогая...

   Филиппа, читавшая письмо, вопросительно взглянула на него.

   Джервэз, широко расставив ноги и засунув руки в карманы брюк, несколько нерешительно продолжал:

   - Я хочу сказать, дорогая... Как ты думаешь - не могли ли бы мы сегодня все бросить и остаться вечером дома? Знаешь ли ты, что мы с незапамятных времен ни разу не обедали спокойно? Факт! Можем ли мы... возможно ли?

   - Но ведь сегодня идет "Федора" с Джерицей, - ответила Филиппа, широко раскрыв глаза, - а затем танцы у Холленсенов...

   - Джерица будет еще петь на следующей неделе, а у Холленсенов все равно нельзя будет двигаться. Давай пообедаем дома, только ты да я...

   Он подошел к ней и обнял ее.

   - Дорогая, я так хотел бы провести вечер с тобой!

   - Но... но... - начала Филиппа, запинаясь.

   - Но ты не чувствуешь такого же пламенного желания побыть со мной? - пошутил он. - А ты знаешь, ровно год тому назад ты вошла дома в гостиную, и я тебя впервые увидел после возвращения из Африки. Помнишь? И ты сказала: "Вы?" - и потом: "Как мило!" Что же, история повторяется?

   Филиппа невольно улыбнулась:

   - Конечно, если ты действительно хочешь остаться дома!.. Но над нами будут смеяться. Похоже на то, что ты сегодня переиграл в поло.

   Она подняла к нему прелестные покорные глаза, которые, может быть, таили в себе намек на упрек, - послушные глаза.

   Джервэз глядел на нее, мягко улыбаясь, и, подумав, сказал:

   - В конце концов, нехорошо лишать тебя танцев и музыки. Конечно, мы пойдем! Это была лишь фантазия!

   Но Филиппа почувствовала, что таилось за его словами; она не была эгоистична по натуре, хотя, как многие ей подобные, была очень избалована.

   - Нет, нет, - сказала она, покраснев, - пожалуйста, останемся дома.

   Джервэз тоже покраснел - внезапно и густо.

   - Ты милая! - сказал он жестко, целуя ее волосы.

   Вечер тянулся медленно. Джервэзу захотелось остаться дома из-за внезапного желания быть ближе к Филиппе; воспоминание о встрече год тому назад необычайно взволновало его, но в то же время оно заставило его понять, каким он был год назад и каким теперь.

   Филиппа была его, они были женаты, и все же каким-то неуловимым образом она казалась ему более далекой, чем была в дни перед свадьбой. Он бесконечно внимательно относился ко всем ее планам; оба они были очень требовательными людьми. Филиппа приняла его любовь с искренней мягкостью; он не мог сомневаться, что он был ей дорог, и если он считался с ней, то он зато никогда не встречал в ней нежелания считаться с его настроениями.

   Она была его женой, очаровательно подчинялась ему, когда хотела у него чему-нибудь научиться, и делала ему честь во всех отношениях. Он очень гордился ею. Если она и была молода, то у нее все же было неподдельное, скромное чувство своего достоинства и очаровательная манера принимать гостей.

   Он не мог ни к чему придраться, но он не был спокоен; неясно, смутно, но он чувствовал себя выбитым из колеи.

   В одиннадцать, усталые, они пошли спать.

   В половине двенадцатого задребезжал телефон, и голос Фелисити спросил:

   - Что случилось? Почему вы не были в опере?

   - Мы решили сегодня никуда не идти, - отвечала Филиппа.

   Джервэз сидел на кровати; он только что вошел. Очевидно, Фелисити спрашивала, были ли они в здравом уме. Филиппа смеялась и говорила:

   - Нет... да... нет... в самом деле? Нет... - Она повесила трубку и повернулась:

   - Фелисити думает, что мы с ума сошли. Это потому, что мы сегодня нигде не были.

   Она вдруг стала на колени возле него и прислонилась к нему щекой.

   - Джервэз, нельзя ли было бы... ну, на одну минуточку... съездить... потанцевать, а потом скорее домой, баиньки? Разве никак нельзя?

   Его обуял вдруг совершенно беспричинный гнев, и ему захотелось крикнуть:

   "Поезжай, Бога ради, поезжай! Ты, кажется, лишь этим и живешь! Ну, собирайся, поезжай..." - И голос его был не особенно любезен, когда он сказал:

   - О Господи! Если это вопрос жизни... - Филиппа сразу отшатнулась.

   - Нет, нет! Конечно, это не так... Я только думала...

   Джервэз встал и помог и ей подняться на ноги.

   - Беги позвони Эвелине.

   Она поймала его за руку, поднялась на цыпочки, чтобы поцеловать...

   - О милый, если ты действительно ничего против этого не имеешь!

   А в автомобиле по дороге к Холленсенам она опять взяла его за руки и сказала:

   - Ты меня балуешь! - и быстро поцеловала его. Была теплая, душная ночь - одна из тех лондонских ночей, когда даже воздух кажется изнемогающим; утих ветер, перестал лить дождь, и вместо них спустилась томительная мягкость, которая так раздражает и волнует усталые нервы.

   По выезде из парка, когда они проезжали по Брук-стрит, запах пыльного асфальта, газолина и брезента собственного автомобиля вдруг окончательно измучил его.

   "Черт побери, как я устал", - подумал он, и в то время, как он это думал, Филиппа воскликнула:

   - Разве не божественна такая поездка, ночью?! Линия огней, тянущихся в пространство, как в сказке...

   Он просто не нашелся, что ответить; голова его устала так же, как и тело.

   Филиппа заговорила опять. Но чистая радость, звучавшая раньше в ее голосе, вдруг исчезла; сейчас он звучал устало и немного надтреснуто, как голос ребенка, которому отказывают в чем-то желанном и который протестует, насколько смеет.

   - Боюсь, что тебе тяжело сопровождать меня? - Ей ужасно хотелось попросить его вернуться домой и пустить ее одну, но она чуточку боялась это сделать. Она никогда не "командовала" Джервэзом и даже при всей своей веселой беспечности понимала, что сейчас вряд ли подходящий момент, чтобы начать. И тогда внезапно, необъяснимо при виде его серьезного профиля в ней всплыла бездна мелких, но милых воспоминаний, которые отгоняли накипавшее раздражение за то, что ей мешали сделать то, что - она это знала с самого начала - было абсурдом. В этот момент она вдруг увидела Джервэза, любящего ее так, как он обычно это делал, - абсолютно не думая о себе, преданно, причудливо, и все, что в ней было хорошего, в порыве благодарности устремилось к нему. Она прильнула к нему и вздохнула.

   - Я была гадкая, что вздумала ехать и потащила тебя с собой, - прошептала она, и на этот раз голос ее был полон нежности и заботливости, - гадкая-прегадкая, а ты такой милый, что уступил мне. Ну, все равно, скажи Гудсону, чтобы он повернул, и поедем обратно. Я искренне так думаю и желаю.

   В Джервэзе вспыхнуло прежнее волнующее счастье и вместе с ним искусственное возбуждение.

   - Ни за что на свете, радость моя! - И, припав устами к ее устам, добавил: - Если я не могу доставить жене моей удовольствия, то пусть мне будет стыдно, как говорят американцы. Это я все дело испортил. А теперь мы прекрасно проведем вечер!

   Фелисити расхохоталась, когда увидела их, и вызывающе посмотрела на Джервэза.

   - Ага! - воскликнула она. - Все-таки пришли! Этот материал годится для муштровки, дорогая Филь! Начни действовать, как ты намеревалась!

   Она томно продолжала начатый фокстрот. Джервэз и Филиппа тоже смешались с толпой танцующих, а потом Джервэз прошел в комнату, где играли в карты.

   Он снова чувствовал себя уставшим и бесконечно скучал. Танцы ему никогда не нравились в такой мере, как многим его друзьям; это было единственное занятие, которое он не считал спортом, и смеялся над теми, которые рассматривали танцы с этой точки зрения. Его единственным настоящим спортом было поло, но сегодняшняя игра его утомила, и он чувствовал сильнейшее желание лечь спать.

   Было только двенадцать часов, и он знал, что пройдет еще два часа, прежде чем можно будет надеяться, что Филиппа захочет уехать.

   После довольно азартной игры в покер он вернулся в большой зал. Было половина второго, и он подумал, что хорошо бы протанцевать последний танец с Филиппой и предложить ей отправиться домой. Он не мог ее сразу найти, а потом вдруг увидел ее танцующей с Тедди Мастерсом.

   В то время как он следил за ними глазами, произошло одно из тех злосчастных совпадений, которые иногда оставляют глубокий след в жизни людей.

   Почему нам иногда бывает суждено увидеть единственного человека, которого любишь, вместе как раз с тем лицом, которое одно способно заставить нас потерять всякое чувство самообладания и причинить себе, таким образом, бесконечные мучительные терзания? Это - рок! Мы иногда сворачиваем в какую-нибудь улочку, чтобы сократить себе дорогу, вовсе не думая встретить здесь любимого человека, и, как нарочно, встречаем его - или ее! - лицом к лицу и в сопровождении того, кто в состоянии вызвать в нас самую дикую ревность!.. Или, например, по той или иной, по-видимому серьезной, причине отменяется свидание; чтобы как-нибудь убить время, мы берем билет в театр - и оказываемся как раз рядом с "любимой" и "другим"!.. И уверения, что "он" или "она" будто бы звонили нам, чтобы сообщить, что причина отмены назначенного свидания отпала, тонут в горькой мути наших переживаний...

   И вот то совпадение, что толпа расступилась, чтобы дать Тедди и Филиппе возможность закончить действительно прекрасный танец, было последней каплей в чаше страданий Джервэза.

   Совершенный танец - прекрасное и даже волнующее зрелище. Тедди и Филиппа танцевали с серьезными глазами, немного мечтательно и гармонично в мельчайших движениях; молодость сплелась с молодостью, восхитительно, без напряжения.

   - Очаровательная пара! - сказал кто-то возле Джервэза, и "очаровательная пара" повторил, словно эхо, его ум эти ненавистные слова.

   С секунду он испытывал жгучую зависть к светлым блестящим волосам Тедди, к его столь очевидной, несравненной юности. Ничто не могло с ней сравниться; это была единственная вещь, которую ни власть, ни бесконечное богатство - ничто не могло вам вернуть, раз вы ее потеряли.

   Джервэз продолжал наблюдать; музыка продолжала играть, а Филиппа и Тедди танцевали, перебрасываясь словами, улыбкой. Светлая голова наклонилась к золотистой головке, юные уста - врозь.

   Музыка кончилась. "Наконец!" - горько подумал Джервэз. Тедди и Филиппа вышли из круга, не разъединяя рук... Это длилось одно мгновение, но Джервэз заметил.

   Он направился прямо к Филиппе и вежливо сказал:

   - Очень эффектно!

   Алло, Фл... лорд Вильмот! - сейчас же поправился Тедди. - Видели, как у Филь со мной прошла "Астарта"? Хороший танец, вы не находите?

   У Джервэза было крайне неприятное чувство, надо было взять себя в руки. Он ни за что на свете не мог бы сейчас ответить в тон Тедди; он сделал огромное усилие и промолвил, надеясь, что говорит обычным голосом:

   - Я только что сказал Филиппе, что это был эффектный танец.

   Тедди был так же высок ростом, как и он, и его голубые глаза глядели прямо в серые глаза Джервэза; и Джервэзу показалось, будто его глаза дерзко улыбаются и что, несмотря на все его усилия, Тедди все понял.

   Он всем корпусом повернулся к Филиппе:

   - Думаю, что тебе уже хочется домой?

   - Теперь? Так, вдруг?

   - Смилуйтесь! - вмешался, смеясь, Тедди.

   Джервэз почувствовал, что задыхается; он потрогал галстук, поправил воротничок и сказал немного глухо:

   - Тогда давай танцевать, хорошо?

   По крайней мере, танцуя, он держал ее в своих объятиях. Самый механизм движения его успокоил; вдыхая аромат ее волос, ощущая гибкость и упругость ее тела, он старался избавиться от той волны ревности, которая грозила его захлестнуть.

   Филиппа только что танцевала с человеком много моложе его; он наблюдал за ними, и это породило в нем почти невменяемое чувство горечи, ревности и подозрения.

   Он слышал собственные слова:

   - Тебе, верно, скучно так, после твоего последнего тура?

   Филиппа, смеясь, сжала слегка его руку:

   - Ну, Тедди почти профессионал! А я нет.

   - Все же тебе нравится с ним танцевать... Это было... вы оба выглядели очень эффектно, как я сказал.

   У Филиппы промелькнуло было в голове, что он, как она про себя думала, "взбешен" тем, что она танцевала с Тедди, но она прогнала эту мысль как нелепую. Для чего же люди идут на танцы, если не для того, чтобы танцевать?

   Ее молчание усилило подозрительность Джервэза... Она боится выдать себя... ага... Не так ли?

   Филиппа, взглянув на него, решила, что он выглядит очень усталым и что вообще уже довольно поздно.

   - Пойдем домой, милый! - сказала она. У дверей их окликнул Тедди:

   - Неужели уходите? Вот сони! - Филиппа рассмеялась.

   Настроение Тедди, полное бессильной горечи, толкнуло его на дальнейшее.

   - Не давайте себя утащить, Филь, - продолжал он, все еще смеясь, но глядя на Джервэза. - Уговорите лорда Вильмота вас оставить. Мы все вас проводим домой.

   Кто-то в это время старался протолкнуться в их сторону; Джервэз продвинул Филиппу вперед, и она, обернувшись, весело кинула назад: "Доброй ночи!"

   За дверьми, по крайней мере, было немного больше воздуха, а дома даже прохладно; открытые окна, электрические вентиляторы, полумрак, легкое движение воздуха, тишина и покой...

   Джервэз зашел к Филиппе пожелать спокойной ночи.

   Она уже спала, укрытая одной простыней. Она лежала в позе абсолютного покоя; небольшая кучка смятого шифона на полу указывала на то, что она прямо из платья проскользнула в кровать.

   Она выглядела ребенком; казалось почти невероятным, что она была его женой.

   Он прикрыл ее поверх простыни тонкой шелковой шалью и на цыпочках вышел из комнаты.

   На поляне, напоенной солнцем, пахнущей вереском, тишину которой нарушали лишь шум крыльев взлетающей птицы да жужжание пчел, Филиппа поведала Джёрвэзу о том, что подарит ему сына.

   - Так как это должен быть мальчик, мы его назовем Робин-Джервэз, у него будут золотые волосики, и он будет толстячком, золотой локон у него будет завиваться кольцами, как раз на макушке! Теперь скажи, милый, что ты рад!

   - Рад! - повторил Джервэз, чувствуя, как безумно забилось его сердце; он ликовал, и от острой нежности болела душа... Его сын и ее, Филиппы... а ведь сама она выглядела иногда совсем ребенком.

   Он ответил нетвердым голосом, положив руку ей на плечо:

   - И нам теперь нужно будет очень следить за тобой...

   - С какой стати? Ведь у Фелисити были Дэвид и Бэби совершенно, ну, совершенно просто! Почти совсем без каких-либо особенных хлопот.

   Джервэза мало интересовало, что переживала в свое время Фелисити; ведь она была из другого материала, чем его жена, более твердой породы, во всяком случае.

   С тех пор Робин-Джервэз неотступно следовал за ним: он сажал его на его первого пони, учил обращаться с его первым ружьем... Сын... сын... в Фонтелоне...

   Он поделился новостью с Биллем, и тот радостно воскликнул:

   - Великолепно, клянусь Богом! Я так и думал, что уже пора быть новостям! Долли будет на седьмом небе!

   И все так же радовались некоторое время, а потом перестали об этом думать.

   Даже Филиппа.

   У нее было превосходное здоровье, она была в восторге и чувствовала себя прекрасно. Она велела приготовить детскую комнату, кое-что накупила, а потом как будто потеряла всякий интерес; по крайней мере, так казалось Джёрвэзу.

   Когда он услышал, что она как-то каталась верхом, с ним чуть не случился удар.

   Филиппа смеялась и говорила:

   - Фу, как глупо с твоей стороны так огорчаться! Но раз это тебя так волнует, я больше не буду.

   Джервэз боялся, что рождественские праздники ее чересчур утомят.

   - Но мы должны пригласить знакомых! - плакала Филиппа. - Милый, остаться одним на Рождество! Ведь так никто никогда не делает! Гостей и елку, и немного веселья!

   Конечно, она настояла на своем, и Фонтелон был полон гостей. К тому же на Рождество выпал снег, что ужасно обрадовало Филиппу, так как ни одна из ее собак еще не видела снега.

   Она сама вывела их всех: и эльзасского щенка, и Джона - легавую собаку, и Джемса, и Ричарда Львиное Сердце, который ворчал, когда упал в снег. Собаки отнеслись к снегу недоверчиво и были очень недовольны. Филиппа их подбадривала и смеялась.

   - Ты простудишься, - предупреждал ее Джервэз. Филиппа выпрямилась, Ричард обхватил ее лапами, и она сказала:

   - Дорогой, ты сейчас будешь как Харли-стрит, если ты не перестанешь! "Провинциал на Харли-стрит" - так назвал бы эту сцену тот новый писатель, который пишет про женщин и собак!

   Джервэз засмеялся.

   - Все та же, - начал он, вынимая портсигар и следуя за ней.

   - Все та же? - вспыхнула Филиппа. - Ты, верно, хотел сказать, что я выглядела очень мило, - не так ли? - как сказал бы мужчина мужчине, и поэтому говори всю правду.

   Они сидели в будуаре Филиппы; на дворе сгущались жемчужные сумерки, какие обычно бывают, когда выпадает снег; в комнате вспыхивали и сияли языки пламени.

   Филиппа лежала в большом кресле, подвернув одну ногу под себя, она вся сияла и была очаровательна в шерстяном: мальчишеский свитер с высоким закрученным воротником, короткая юбка, толстые полосатые чулки и ботинки на шнурках; ее муфта и шапочка лежали на стуле; щенок спал в своей корзинке.

   Филиппа заказала специально для Джервэза чай, и серебро прибора поблескивало при ярких вспышках золотого огня; в воздухе носился аромат китайского чая, горящих дров, мороза и первых, очень слабо пахнущих нарциссов.

   Джервэз вытянулся, огляделся и почувствовал себя бесконечно счастливым - счастьем, которое далеко превосходило все его мечты до женитьбы. Здесь, в этом доме, который он делил с Филиппой, было настоящее счастье; здесь должна была осуществиться его самая заветная, самая пламенная мечта... И осуществлением ее он был обязан Филиппе! Он чувствовал, как в душе его подымалось чувство невыразимой благодарности в то время, как он слушал ее смех, глядел, как она дразнит щенка, который перевертывался на спинку и, умильно поглядывая, выпрашивал кусочек намазанного маслом гренка, а затем, бесконечно довольный, полз на свою подстилку.

   - Разве он не очарователен? - лениво спросила Филиппа. - Я обожаю его забавную беспомощность.

   Она глядела вверх, откинув голову на большую красную с розовым подушку.

   - Не забавно ли, как мы все воспринимаем? - продолжала она. - Мне когда-то казалось, что ужасно неприятно иметь ребенка... что будешь страдать от того, что подурнела, и что время должно тянуться так ужасно-ужасно медленно... словом, что иметь ребенка - это самая жестокая вещь в замужестве! А потом, когда я почувствовала, что у меня будет ребенок, ни одна из этих мыслей, о которых я сейчас говорила, мне и в голову не пришла. Все, о чем я думаю, это - о том времени, когда Робин будет уже здесь... Какой он будет забавный и милый, и как он будет расти! Еще пять месяцев, даже меньше... Он родится ранним летом и будет все это так любить. Лучшая пора, чтобы их иметь, как Гриффитс говорит про эльзасских щенков: "Выращивайте их на траве". Мы вырастим Робина на террасе, среди цветов... и он будет любить природу и весь пропитается ее весенними ароматами!

   Она улыбнулась ему из-под длинных ресниц.

   - Ты, верно, считаешь меня ужасно глупой, дорогой, если меня занимают такого рода мысли? Мне кажется, что я действительно должна бы иметь более глубокие мысли, вроде тех, какие обычно высказывают в книгах героини - во фразах, испещренных словами "священное", "прекрасное" и т. д. Но я чувствую, что Робин будет совсем, как я, счастливый и - заурядный...

   Вошел слуга, чтобы принять чайный прибор, и в открытую дверь донеслись звуки музыки и смеха. Филиппа встала.

   - Я должна идти танцевать. Не могу устоять перед звуками "Испании".

   Она легко сбежала по широкой лестнице, и смотревшему ей вслед Джервэзу стали ясны две вещи: что он безумно боится, чтобы она не поскользнулась, и что он так же безумно боится окончательно помешаться на вопросе о всякого рода опасностях, угрожающих Филиппе.

   Все же, когда несчастье действительно случилось, его при этом не было.

   В Фонтелон собралась компания из соседних имений играть в хоккей на льду, но в последний момент одна из играющих выбыла.

   - Я сыграю за нее, - заявила Филиппа.

   Фелисити посмотрела на нее, хотела что-то возразить, но потом воздержалась. Не может же женщина отказаться от всех развлечений лишь потому, что ждет ребенка! Если бы все так поступали, было бы очень скучно жить!..

   А затем, отбивать удары совсем не так уж трудно, да и не надо много бегать...

   До конца своей жизни Филиппа помнила этот день! Игра велась почти все время у гола другой команды, а она как-то особенно воспринимала очарование окружающей природы. Снег все еще висел на соснах, окружавших озеро с восточной стороны; на западе высоко над террасами поднимался дом, сурово прекрасный, рельефно вырисовывавшийся темной массой на фоне яблочно-розового зимнего заката, и а то время, как бледное солнце все еще посылало свои лучи, на другой стороне неба засеребрился серп молодого месяца...

   Филиппа почувствовала великую любовь к этому месту, которое было ее домом. Почему-то никогда раньше она не думала о Фонтелоне как о чем-то ей принадлежащем, а сейчас как будто образовалось новое кольцо, сковывавшее их вместе...

   Кто-то крикнул, "враги" шли на нее, она видела мяч, неловко повернулась к нему, зацепила своей клюшкой за чью-то чужую, закружилась... а когда клюшки расцепились, потеряла равновесие.

   Она старалась удержаться, но не могла; ее конек задел за конек другого игрока, тот повернулся и всей тяжестью упал на нее.

   Фелисити в отчаянии склонилась над нею: Сэмми и один из игроков подняли ее и внесли в дом, Фелисити поднесла руку ко рту и крепко закусила меховую перчатку.

   - Это его убьет! - бормотала она, глотая заливавшие глаза слезы. - О бедный бэби... бедная маленькая Филь... о, проклятье... проклятье...

   Позже она украдкой проскользнула в комнату Филиппы. Филиппа лежала в постели, а доктор и сиделка склонились над нею; она уже пришла в сознание. Филиппа улыбнулась Фелисити и прерывающимся голосом сказала:

   - Вот не повезло!..

   Сиделка высказалась очень определенно: все обстояло так скверно, как только можно было себе представить. Леди Вильмот пролежит в кровати еще много недель. И зачем это ей нужно было участвовать в такой опасной игре?..

   Фелисити вышла, ненавидя всех сиделок в мире за их самодовольную деловитость, за их ужасающую правоту во всем.

  

   Все гостившие в доме были угнетены; каждый смутно чувствовал себя виновным, бесконечно огорченным. Все понимали, что было бы тактичнее всего исчезнуть прежде, чем вернется домой Джервэз, уехавший на этот день в город.

   Сэмми сказал Фелисити:

   - Мы должны остаться. Нечего и думать об отъезде. Бедняга Джервэз!

   - По-моему, бедняжка Филь! - ответила Фелисити, подавляя гнев. - Но мужчинам всегда кажется, что все симпатии должны быть на их стороне в подобном случае - в каждом случае, если на то пошло. Очень жаль, что в природе не происходит так, как один поэт однажды предложил: муж и жена должны рожать по очереди, и чтобы муж первый рожал. Тогда у обоих были бы одинаковые права...

   Дом быстро пустел. Джервэз встретил Дениса Кроули как раз у главных ворот. Машины остановились.

   - Алло! - весело крикнул Джервэз. Он был доволен, что возвращается, и жаждал увидеть Филиппу; вокруг все было чудесно, он снова был дома.

   - Алло! - смущенно ответил молодой Кроули.

   - Что-нибу