Уэдсли Оливия - Честная игра

lign="justify">   - Скажите мне... скажите... о... о вашей любви... Хорошо?

   Существует истинное, глубокое, чистое чувство, но оно бесконечно редко; и в тот момент, когда Филиппа попросила "скажите мне", такое именно чувство охватило Джервэза, его сердце, все его существо. Дикая страсть, овладевшая им на несколько мгновений, исчезла, как исчезает циклон; и в этот момент он испытывал лучшее, что было в его душе.

   - Я полюбил вас около года тому назад, - сказал он. - Вы выглядели скорее как маленький мальчик, и мы вместе охотились в Кавей-Скуп... а в другой раз на вас было зеленое платье и шляпа с лентой, и вы сказали, что рады видеть меня... Я как раз вернулся из Азии. Было очень жарко, - помните? - но вы были холодны... А затем в Фонтелоне... Вам там так понравилось... и это заставило меня полюбить вас еще больше, чем я любил до того времени... я чуть-чуть не сказал вам тогда же. Мне всегда рисовались вы в Фонтелоне... все должно было принадлежать вам... С того момента, как я увидел вас там, я всегда представлял вас моей женой... осмеливался мечтать об этом... Я постараюсь сделать вас счастливой... Мне кажется - я смогу... Филиппа, можете ли вы мне честно ответить: не кажусь ли я вам слишком старым?..

   Филиппа отрицательно покачала головой, потом схватила его за руку и воскликнула своим очаровательным голосом:

   - Вы кажетесь... вы кажетесь изумительным!

   Джервэз все еще стоял в выжидательной позе; затем с полуподавленным восклицанием поднес к своим губам лежавшую в его руке ручку Филиппы.

   До конца жизни аромат сандалового дерева, ощущавшийся им каждый раз, когда он целовал ладони Филиппы, переносил Джервэза в тот догорающий осенний день, когда он и Филиппа стояли, окруженные великой тишиной, сплетя руки...

   Джервэз сказал, стараясь сдерживать себя, и сознательно нарушая торжественность момента тривиальным вопросом:

   - Это запах сандалового дерева? - Филиппа незаметно улыбнулась:

   - Да, с примесью жасмина. Я так рада, что вы заговорили. Это нарушило мое странное чувство, будто мы должны ожидать чего-то великого; а так неприятно вечно чего-то ожидать! Мне кажется, что это меня заставляет робеть... Джервэз, скажите мне, мы действительно жених и невеста?

   Тогда он тоже рассмеялся.

   - Безусловно, самым настоящим образом, - сказал он, намеренно подчеркивая слова. - Не правда ли, дорогая?

   Это далось ему не так легко, но он наклонился вперед и обнял ее.

   - Да, я тоже думаю, что мы помолвлены, - согласилась она, целуя его.

   Она продолжала стоять, прижавшись к нему, спокойная, нежная. Они вновь поцеловались, и Филиппа стала рассеянно дергать его за лацкан пальто... Какое-то стеснение овладело ими, и ни тот ни другой не могли преодолеть его. Сумерки сгустились, грачи темным треугольником пронеслись над их головами по направлению к лесу. Их резкие крики заставили насторожиться собак, поспешивших к своей госпоже. Они старались показать своим поведением, что для них эта радостная встреча была совсем неожиданной.

   Филиппа рассмеялась, и ее смех, казалось, рассеял царившую неловкость. Она высвободилась из рук Джервэза и взяла в свои руки черную шелковистую голову сеттера Джемса:

   - Джемс, я помолвлена.

   Но когда Джервэз дружески потрепал Ричарда Дика, последний ответил ему ворчанием.

   - Мне кажется, он не одобряет, - обратился Джервэз к Филиппе.

   - Нет, просто он огрызается на всех, кого плохо знает. Это потому, что его всегда держат на цепи, - сказала Филиппа, похлопывая Ричарда Дика.

   Как бы по тайному уговору, Джервэз молча помог Филиппе войти в автомобиль и сел рядом с ней.

   Они медленно ехали домой. Деревья по сторонам возвышались, подобно колоннам какого-нибудь собора; буковые деревья впереди них, освещенные автомобильными фонарями, скрещивались верхушками, напоминая серые арки, а синее, как сапфир, небо было сводом этого собора, бесконечным, недосягаемым. Джервэз молча управлял машиной; это очаровательное существо, сидевшее рядом с ним, наполовину скрытое от него, легкое прикосновение которого он ощущал, будет его женой... Филиппа... единственная женщина в мире... Ему казалось каким-то сном, невероятным сном, чтобы она могла любить его, хотела выйти за него замуж.

   Тихий воздух, наполненный ароматом сухих умирающих листьев, холодным дуновением касался его лица; и странная мысль без всякой видимой причины пришла ему в голову, что это едва ощущаемое дуновение было лаской самой Судьбы... Он понял, стараясь освободиться от своих фантазий, как страшно он был напряжен и как все еще не мог успокоиться.

   Филиппа тоже молчала; Джервэз положил руку на ее колено:

   - Это действительно, правда?

   Слова звучали вопросительно. Филиппа робко ответила "да", она была слишком взволнована и смущена. Так вот что значит быть помолвленной!.. Масса народу говорила ей, что Джервэз в нее влюблен... ей это было приятно... но она никогда не думала, какой ответ она ему даст, если он ей сделает предложение. Теперь он сделал ей предложение, и она дала свое согласие. И в этом не было ничего особенного; мир оставался все тем же... Она почувствовала вдруг какую-то робость.

   Наконец показался Марч с приветливо освещенными окнами и ярким снопом света из открытой двери. Вид этого дома, предназначенного для отдыха и развлечений, сразу вернул Филиппу в ее нормальное состояние; автомобиль еще не успел остановиться, как она уже крикнула появившемуся на пороге отцу:

   - Папа, я помолвлена, то есть я хочу сказать, мы помолвлены. - Кардон засмеялся, подхватил ее в свои объятия и стал целовать, но Филиппа вырвалась и побежала в комнаты, крича: - Мамми!

   Миссис Кардон сидела за чайным столом, нарядная в своем шифоновом бледно-лиловом с кружевами платье; она открыла объятия и, когда Филиппа стала перед ней на колени, растроганно пролепетала:

   - Дитя мое!

   Ей хотелось поцеловать и Джервэза и назвать его "мой новый большой сын", но Джервэз, очевидно, не принадлежал к тому типу людей, которые располагают к проявлению какой бы то ни было сентиментальности.

   Наедине с Биллем, в своей спальне, чтобы завязать ему перед обедом галстук, как она привыкла делать в медовый месяц, она сказала ему:

   - Жаль, что... не вертись, пожалуйста!.. что гости не приезжают сегодня вечером. Немного тяжело... вот ты и готов, дорогой!.. немного тяжело, ты со мной согласен?.. для Джервэза... помолвленная парочка, и только нас двое. Это их будет стеснять, не правда ли?.. А в толпе мы могли бы делать вид, что не замечаем их.

   - Они сами постараются скрыться, - заметил успокоительно Билль. Он одобрительно осмотрелся в зеркале. - Все будет хорошо, как ты думаешь?

   - Я надеюсь, - вздохнула миссис Кардон. - Билль?..

   Билль в это время изучал линию своей талии во фраке.

   - Гм?

   - Билль, дорогой мой, ты не думаешь, что Джервэз слишком стар... у него седые виски, и как-никак... сорок пять...

   Билль быстро повернулся:

   - Но, моя дорогая, ведь у Вильмота денег куры не клюют... Подумай, что это значит! Волосы? Какое значение имеют волосы? У него их еще достаточно.

   - Да, но они вместе напоминают июньский день и декабрьский вечер, - продолжала жаловаться миссис Кардон. - Ведь он приблизительно на четверть века старше Филь.

   Билль искренне ужаснулся; самое слово "век", употребленное, хотя бы и в смягченном смысле, пугало его, перешагнувшего уже за пятьдесят, и казалось ему неприличным, неделикатным... Это слово обращало всю помолвку в какое-то гнусное дело... Он с горячностью стал возражать на замечание жены:

   - Ей-богу, - воскликнул он возмущенно, - можно подумать, что Филь принуждают к этому браку! Но ведь никто с ней даже не говорил об этом. Она обручилась с Вильмотом, одним из самых крупных землевладельцев, человеком исключительного благородства. Это очень, очень большая удача, пожалуй, лучшее, что может быть, а ты говоришь так, как будто мы продаем наше дитя, приносим его в жертву... И все это из-за нескольких лет разницы! По-моему, Филь делает прекрасную партию; более того, она будет счастлива. Она сама выбрала Джервэза, а он - ее, и их совместная жизнь обещает гораздо больше счастья, чем в наши дни брак двух молодых людей одного возраста. Современная молодая девушка со всеми ее причудами, прежде всего, нуждается в твердом, спокойном характере и в бездне терпения - в многотерпении Иова. Только пожилой человек может обладать этими свойствами. Современные молодые люди отличаются эгоизмом и бездельничаньем, и, хотя я должен признать, что эгоизм присущ не только молодости, но, во всяком случае, в старости он носит смягченный характер. Нет, Долли, только наше поколение может удержать в наши дни вещи в равновесии, только мы обладаем необходимой выдержанностью и терпением. Все, что эти молодые, горячие - или холодные - головы умеют, это - заботиться только о себе и тащить для себя все лучшее! Да что говорить о них, когда даже более уравновешенные так поступают! А если почему-либо им это не удается, они подымают шум. Разве мы, разве мы - я тебя спрашиваю - имеем хотя бы минуту спокойствия с Фелисити? А ведь она вышла за Сэма по любви. Теперь же она, совершенно не стесняясь, открыто заявляет, что этот брак не был завершением, а только вступлением. Чтобы эти слова ни означали - ты мне можешь поверить, что, во всяком случае, хорошего в них мало... А что делает Сэм, когда на нее нападает такое настроение? Ничего, абсолютно ничего! Вот видишь... Ты же...

   - Да, дорогой, - мягко прервала его миссис Кардон, - я вижу... А вот и обеденный гонг.

   Обед носил праздничный характер. Даже Филиппа выпила бокал шампанского, которое ненавидела, и оно вызвало на ее щеках яркий румянец. После обеда Филиппа и Джервэз направились в музыкальный салон, немного холодное, прекрасное помещение, к которому вела галерея с противоположного, северного конца дома. Филиппа подошла к роялю и начала играть. У нее был небольшой, но приятный голос, в котором звучали нотки призыва. Она начала петь одну из современных, ничего не говорящих песенок, немного смущенно улыбаясь Джервэзу.

   Он облокотился о высокую доску камина, заложил руки в карманы и закурил, стараясь скрыть свое обожание и с ужасом чувствуя, что его охватывает такое же безумное желание, как и тогда, в лесу... А вдруг ей будут неприятны его ласки, его поцелуи?

   Филиппа продолжала петь, иногда почти шепотом произнося слова. Вдруг она запела полным голосом; песенка была переложена с греческого, и Филиппа вкладывала в нее все свое чувство и голос. Ей особенно нравилась строфа: "Как бы я желала быть небом, чтобы всеми своими звездами смотреть на тебя".

   В два шага Джервэз очутился подле нее; он положил свои руки ей на плечи, и она невольно откинула голову назад.

   - Если бы я был небом, - сказал он у самых ее губ, - для меня на земле ничего не было бы прекраснее тебя... вот как я чувствую... те слова в песне.

   Он прижал ее к себе. Они стояли, оба высокие, Филиппа в объятиях Джервэза.

   - Счастлива? - тихо спросил он.

   Она улыбнулась ему открыто и весело и затем, почувствовав скрытое под ответной улыбкой страшное напряжение, поцеловала его.

   На следующий день жизнь закипела вокруг них. Филиппа убедилась, что помолвка - одна из самых приятных вещей в мире. Джервэз приобрел новую ценность в ее глазах; она стала гордиться им, его поступками, всей его личностью и тем обаянием, которое окружало его.

   Все, по-видимому, были довольны, завидовали ей. По крайней мере, Фелисити высказывалась вполне определенно.

   - Ты хорошо поступила, дорогая, - сказала она, сидя перед зеркалом Филиппы и румяня себе губы. - Хорошо! Я бы сказала - превосходно! Сэм говорит, что Джервэз на редкость богат, а, как ты знаешь, он не любит преувеличений. Его дословное выражение о размере богатства Джервэза было: "горы денег", и он был при этом вполне серьезен. И, кроме того, у Джервэза не только деньги, но и привлекательность.

   Она вдруг резко обернулась, и ее синие глаза пытливо уставились на Филиппу.

   - Я надеюсь, что ты любишь его, не правда ли?

   - Конечно! - ответила Филиппа. Фелисити сделала веселую гримаску:

   - Ты такой еще смешной котенок - прямо-таки непередаваемо! Я не думаю, чтобы ты была скрытна, или же только немножко. Но мне кажется, что все это время ты сдерживала себя. Вообще, бэби, я склонна думать, что ты еще не пробудилась, а это в наши дни кажется очень странным!

   Она опять повернулась к зеркалу и задумчиво прибавила:

   - Но для Джервэза очень хорошо, если ты действительно увлечена им. Послушай... - (пауза, во время которой она внимательно изучала свое лицо), - послушай, ты ничего не будешь иметь против, что я попросила приехать Тедди? Видишь ли, я ведь ничего не знала об этой помолвке. Во всяком случае, не наверно. Я надеялась, но я не думала, что это так скоро случится.

   - Я тоже нет, - ответила Филиппа беззаботно. - Я была совсем ошеломлена, когда Джервэз сделал мне предложение. Я никогда не думала об этом. Мне просто было приятно его общество.

   - Прекрасно, - продолжала Фелисити, - но ты ведь не увлекалась и Тедди, не правда ли? Он приедет с Ланчестерами. Кстати, раз мы уже заговорили о браке, как могла Леонора...

   - Дикки очень хороший малый, - перебила ее Филиппа. - Мне кажется, у него много внутренних достоинств, и он исключительно добр.

   - Добр! Внутренние достоинства! - насмешливо повторила Фелисити. - Возможно! Я не знаю. Но я знаю, что Леонора вышла за него замуж не ради этих качеств, а потому, что Рексель сделал предложение Шейле Тор из-за денег, и Леонора решила сделать то же самое и добилась своего. Но даже миллионы Дикки не примирили бы меня с его лицом; это не лицо, это прямо-таки тридцать три несчастья! Существуют уродливые люди, но, как бы они уродливы ни были, в их уродстве есть что-то симпатичное, естественное, и его не замечаешь. Но уродство Дикки просто противно и как-то возмущает; это спесивое выражение, и рот, как у лягушки, и эти ужасные складки жира, свешивающиеся на воротник! Странно и смешно, должно быть, чувствовать себя обожаемой таким человеком, как Дикки, да еще так, как он обожает Леонору. Я бы сошла с ума на ее месте. Я пригласила ее из жалости. Дикки не может приехать, a tete-a-tete с ним измучило ее до смерти; поэтому она чуть не прыгала от радости при мысли хоть на некоторое время избавиться от него. Филиппа закурила папиросу и тихо сказала:

   - Но Дикки был таким же уродливым и до брака, когда она спокойно переносила его внешность. И мне кажется, с ее стороны очень нехорошо так относиться к нему и избегать его теперь.

   - Посмотрим, как ты заговоришь после замужества, - возразила Фелисити. - Брак изменяет тысячу вещей и больше всего - представление женщины о том, что ей нравится и что ей не нравится... Алло! Подъехал какой-то автомобиль... - Она подбежала к окну. - Ага, это жених вернулся из города, торопясь вернуться в хижину невесты на своем пятидесятисильном "роллсе". Зачем он ездил, Филь? Ах, понимаю, за кольцом! Как мило со стороны Джервэза, что он не припас к этому случаю какого-нибудь материнского кольца, как это делают многие! Впрочем, Сэм тоже не посмел бы мне преподнести что-нибудь неинтересное или с привкусом романтики, хотя бы это ему стоило жизни.

   Она посмотрела на свою руку и улыбнулась, но сейчас же зевнула.

   - Но ведь ты же была влюблена в Сэма? - сказала Филиппа, и в тоне ее слышались обвинительные нотки. - До того, как ты стала его невестой, ты при звуке его голоса вздрагивала, нервничала и спрашивала, хорошо ли ты выглядишь. А когда я говорила, что нет, ты все равно сейчас же забывала о моих словах и бежала вниз.

   Фелисити в это время играла своим жемчугом.

   - Правда? - проговорила она рассеянно. - Боже мой, Мне это кажется какой-то иной жизнью. Но вот еще автомобиль! На сей раз это Леонора и Тедди. Идем.

   Филиппа встретилась с Джервэзом в холле. После минутного колебания они поцеловались. Фелисити угадала: Джервэз ездил в город, чтобы купить Филиппе кольцо. Он быстро надел его ей на палец, как раз в тот момент, когда Леонора Ланчестер величественно вплывала в комнату. Кольцо было очень красиво. Филиппа только успела прошептать: "О Джервэз, оно изумительно! Благодарю, благодарю", - как Леонора уже стояла рядом с ними, томная, очаровательная и нежная. Перед нею трудно было устоять. Она была очень смугла, с восхитительными глазами и, бесспорно, красавица. Дочь "бедных, но не по своей воле честных родителей", как она сама выражалась, она все свое детство и юность провела в таких условиях, когда она была слишком бедна, чтобы посещать те дома, которые ей нравились, и слишком горда и избалована, чтобы примириться с теми скромными удовольствиями, которые были ей по средствам. Бедность была в ее глазах преступлением и рассматривалась ею как жестокое наказание. К родителям она, скорее, относилась с презрением и хотела от них поскорее избавиться. Это были люди, особенно ревниво относившиеся к своему внешнему достоинству, с печальным сознанием, что им не хватает этого внешнего достоинства, и всегда завидовавшие более счастливым людям.

   У Леоноры была единственная мечта - выйти замуж за богатого человека, и ее взгляды на жизнь достаточно характеризовал тот факт, что, как только она вышла замуж за Дикки Ланчестера, она тотчас же покинула своих родителей. Благодаря своему сказочному богатству и красоте она скоро стала известна, но не популярна; ее щедрость казалась неискренней; подарки от нее напоминали какое-нибудь пожертвование на благотворительные цели и обычно подавляли - были слишком хороши. Ее гостеприимство напоминало пребывание в безупречном первоклассном отеле; она никогда не умела создать семейного уюта.

   В ней была ужасная, все разрушающая зависть ко всему решительно... Она завидовала счастью женщины, которую она даже не знала; завидовала, что муж любил свою жену.

   Леонора питала какую-то непонятную злобу ко всей жизни; эта злоба чувствовалась в ее словах и делала ее взгляд неприятным. Она подошла к Джервэзу и Филиппе и сразу сообразила, что здесь наступила развязка.

   Взгляд ее больших глаз скользнул по Филиппе и вмиг обнаружил квадратный изумруд на ее кольце.

   - J'accuse! <Я обвиняю!> - сказала она, улыбаясь одними губами.

   - Мы жених и невеста, - сказала Филиппа. - Джервэз тоже хочет устроить свой дом.

   - О, это восхитительно! Расскажите же, где и когда? - с нетерпением стала расспрашивать Леонора.

   - Вчера, - любезно отвечал Джервэз.

   - Желаю вам счастья во всем, во всем, - продолжала Леонора. - Это замечательно, чудесно.

   - Я совершенно того же мнения, - согласился Джервэз, зажигая папиросу Филиппе. Он улыбался ей той своеобразной улыбкой, какой так редко улыбается мужчина и которая выражает восхищение, покровительство и счастье. Он дотронулся до локтя Филиппы: - Поиграем в теннис?

   - Хорошо, - кивнула Филиппа. Они ушли с веселым "увидимся позже", обращенным к Леоноре, в спортивную комнату, взять ракетки и ботинки.

   Когда Леонора подошла к окну своей комнаты, в ожидании, пока ее камеристка достанет все необходимое из сундука с туалетами, она увидела, счастливую парочку. Джервэз как раз закутывал Филиппу в пелерину. Он старательно оправлял концы, держа собственные вещи: теннисную куртку, ракетки и мячи под мышкой.

   Глаза Леоноры сузились. Она почувствовала безумную злость. Этот бесцветный маленький утенок подцепил Вильмота, его деньги, земли и, главное, его самого. Какое изумительное, незаслуженное счастье! Боже мой, как некоторые женщины счастливы! Например, Фелисити! Сэм, правда, не Джервэз, но он молод, богат, интересен. Почему ей самой не удалось выйти замуж за кого-нибудь вроде него вместо Дикки? Эти Кардоны ничего особенного не представляют. Все смеются над их мелочностью и плоским тщеславием. Глядя на них, никто не мог бы сказать, что они так хорошо сумеют пристроить своих дочерей!..

   И вдруг до нее донесся в чистом осеннем воздухе смех Филиппы. Леонора побагровела; если бы в этот момент мимо нее пронесли бездыханное тело Филиппы, она почувствовала бы радость. И не то чтобы она когда-нибудь увлекалась Джервэзом или испытывала какое-нибудь иное чувство, чем то, которое ее охватывало, когда она встречалась с выделявшимся из остальной массы человеком; она просто не могла перенести, что окончательно упустила такого человека, как Джервэз! В его глазах была слишком большая заботливость, ясно говорившая о его счастье, о гордости своим выбором.

   Внизу, на террасе, она услышала громкий молодой голос Тедди Мастерса.

   - "О Леонора, о Леонора!" - напевал он на мотив оперетки. Леонора высунулась из окна и увидела его поднятое напряженное лицо...

   "О, он мне поможет, должен будет помочь", - подумала она презрительно. Вчера вечером она даже была поражена его видимым увлечением. Он подпрыгнул от мысли, что поедет сюда с нею вместе. Довольно долгое пребывание в Италии помешало Леоноре узнать о его дружбе с Филиппой.

   А в этот самый момент, приплясывая на террасе и напевая серенаду Леоноре, Тедди недоумевал, зачем он вообще родился и сможет ли он когда-нибудь снова быть счастлив. Новость о помолвке Филиппы была для него прямым ударом, выбила его из колеи: он никак не ожидал этого. Наоборот, он всегда верил, со свойственной молодости беззаботностью, что рано или поздно "Филь и он справятся с задачей", как он выражался, и станут женихом и невестой... А когда у него будет приличное состояние - поженятся.

   Сотни мужчин, которых он знал, женились всего с несколькими сотнями в кармане, а теперь они счастливы, как сурки... Они наняли бы маленькую квартирку в Найтбридже или где-нибудь в этом роде, и Филь и он жили бы там вместе, и у них был бы всегда медовый месяц. Все молодое поколение так поступало, женилось, не имея ни гроша, и чувствовало себя великолепно. А теперь Филь помолвлена с Вильмотом.

   "Он ей годится в деды", - с горечью думал Тедди. Так он продолжал петь под окнами Леоноры, мечтая о своей смерти или о смерти Джервэза; а, пожалуй, было бы лучше всего умереть им всем троим... Ему не нравилась Леонора, и никогда он не увлекался ею и раньше. Скорее можно было говорить о том, что она ему покровительствует. Как-то Тедди отправился с Сэмом и Фелисити на один из ее вечеров, и ему было весело... Ее дом был так же хорош, как и всякий другой, для танцев и для того, чтобы быть веселым... Он немного пофлиртовал с ней, находил ее красивой... и только.

   Но теперь ему ничего не оставалось, как продолжать ухаживать. Ведь все равно он был обречен на двухдневное пребывание здесь.

   - Спускайтесь скорее вниз, - позвал он Леонору, - я уже жду несколько часов.

   - Всего две минуты, - поддразнила его Леонора и засмеялась.

   - А мне показалось - часов, потому что это вы, - соврал Тедди.

   Он вел себя глупо и умышленно шумно, стараясь скрыть свое огорчение. Он повел ее прямо на двор, уверяя, что должен оценить, в качестве знатока, достоинства собак. В это время показалась Фелисити с собаками, и на минутку Тедди забыл свои неудачи, болтая с ними и играя. Но все же он должен был поздравить Филиппу. При этом он старался быть развязным.

   - Мои поздравления, Филь, и всякое такое. Однако вы это ловко устроили - никто даже не мог предположить. По крайней мере, я. Честное слово!

   - Я и сама не ожидала, - ответила Филиппа.

   - Вдруг проснулись и все узнали, не так ли? - не без иронии заметил Тедди.

   - Приблизительно так.

   - Не в этом дело. Факт тот, что вы выходите замуж, и вместе с этим всему конец, - с отчаянием произнес Тедди и прибавил резко, отрывисто: - Вы должны были догадываться... по поводу меня... Вы понимаете... все эти месяцы мы были вместе, Филь!.. - Он схватил ее руку и невольно сжал ее. - Неужели вы не догадывались, не знали?

   Филиппа увидела горечь в его взоре, и у нее невольно легла складка страдания между бровей.

   - Да, я знала, - мягко произнесла она, - Во всяком случае, я знала, что вы уверили себя в том, что любите меня. Иногда и мне казалось, что я люблю вас.

   Тедди прошептал сдавленным голосом:

   - Благодарю вас.

   Филиппа высвободила свою руку. На ней отпечатались белые и красные полосы. В это время кто-то позвал ее. Она еще раз мельком взглянула на Тедди.

   - Мне жаль, - прошептала она. - И вы должны знать, что я не думала... не считала все это таким серьезным.

   К обеденному столу съехалось много народу. Вечером танцевали, играли в бридж. Тедди только один раз протанцевал с Филиппой.

   Окна на террасу были широко раскрыты. Стояла благоуханная, мягкая ночь; серебристый туман подымался с полян и цветов, а глубокое, усеянное звездами небо как будто не хотело расставаться с пурпуровым отблеском давно угасшего заката.

   Тедди вывел Филиппу на выложенную мозаикой террасу.

   - Мне очень жаль, Филь, что я сегодня, днем, вел себя таким дураком. Но в душе я чувствовал, что вы правильно поступаете и делаете прекрасную партию. Я был свиньей, что наговорил вам столько неприятностей.

   - Нет, Тедди, вы были правы, и мне тоже очень, очень жаль, что я вас огорчила.

   - О, это пустяки! - принужденно засмеялся он. Но все-таки у него было ощущение какого-то успокоения. Быть может, тому была причиной сладостная прохлада ночи или чуткое понимание его настроения Филиппой?.. Он не чувствовал уже больше такой безнадежности, его не раздражало так все окружающее... Как будто кто-то вынул занозу из его раны.

   Но позже, когда он танцевал с Леонорой, он вновь ощутил безумную, острую боль и дикую ненависть ко всем и вся... На минуту ему пришла в голову мысль, что Леонора догадывается о его настроении, потому что, когда они танцевали на террасе, Леонора подвела его к краю, зажала ему рот рукой и показала на скамейку, скрытую за кустом жасмина. Там сидели Филиппа и Джервэз. Филь лежала в объятиях Джервэза с запрокинутой головой, а Джервэз страстно целовал ее... При бледном мерцании звезд Тедди казалось, что он видит ее закрытые глаза... Он резко рванулся назад, а Леонора рассмеялась.

   - Молодая любовь! - проговорила она своим тихим, растягивающим слова голосом. - Это для вас наглядный урок, дорогой Тедди!

   Леонора показалась ему пошлой; он презирал ее. В этот момент он даже ненавидел ее, но когда она наклонилась к нему и прошептала: "Покажи мне настоящую молодую любовь!" - он вдруг стал целовать ее с внезапной яростью. Все те добрые чувства, которые Филиппа еще недавно пробудила в нем, рассеялись как дым от одного взгляда на ее опущенные веки. Ревность зажгла в его сердце языки пламени, уничтожившие все рыцарские чувства, нежность, истинные, благородные качества его души, как будто это были сухие листья.

   Леонора прекрасно понимала, что он страдает. Она поступила так вполне обдуманно; правда, она не думала, что ее поспешный план будет иметь такой успех... Она просто была уверена, что лицезрение Джервэза и Филиппы будет ему неприятно; о дальнейшем она не думала. Теперь же, ощущая его судорожное прикосновение, она чувствовала, что он весь дрожит от охватившей его ярости, которая делает человека безвольной игрушкой в руках более сильной натуры.

   Впрочем, в известном отношении Леоноре нравился Тедди. Он был молод, приятен, хорош собой, и потом - любой мужчина казался ей годен, чтобы заставить его ухаживать за нею. Как почти все эгоистичные женщины, Леонора была холодной натурой; ее крайняя расчетливость, руководившая ею в молодости, развила в ней холодную рассудочность и подлинное равнодушие ко всему окружающему; она была забронирована от каких-либо чувств своим природным и сознательно развитым эгоизмом.

   Единственно, что украшало ее жизнь, и к чему она стремилась, было ухаживание со стороны мужчин. И сейчас она решила удержать подле себя Тедди; его честная, достойная жалости ревность вполне гармонировала с ее истеричною злобой, вызванной браком Филиппы, - тем, что Леонора называла "счастьем других женщин".

   Защищая тонкой надушенной рукой свои губы от его поцелуев, она вдруг предупредила его:

   - Кто-то идет. - А затем продолжала в том же шутливом тоне: - Право, Тедди, этот брак похож на какой-то фарс. Конечно, Джервэз очень достойный человек, но он достаточно стар, чтобы быть ее отцом.

   Тедди не мог перенести, чтобы кто-нибудь скверно думал о Филиппе.

   - Он очень хороший малый, - сказал он усталым голосом, - и, понятно, безумно влюблен в Филь. И, если Филь любит его, мне кажется - все в порядке.

   - О, конечно, если это все так, - согласилась Леонора, - но он чересчур стар, и ничто не уничтожит этого факта.

   - Сорок пять лет еще нельзя считать дряхлостью, - настаивал Тедди.

   - Да, но когда пройдут десять лет, им будет пятьдесят пять и двадцать восемь, - засмеялась Леонора. - И кроме того, сорокапятилетняя молодость все-таки не есть восемнадцатилетняя юность.

   - Нет! - решительно выпалил Тедди. - Но как бы там ни было, мне это, пожалуй, безразлично.

   Леонора засмеялась в ответ на его столь решительные слова и повела его обратно в гостиную. Там она остановилась поболтать с Сэмом, выглядевшим красным и скучающим.

   - Скоро произойдут великие события, - произнес Сэм, сохраняя характерную для британцев позу даже перед пустым камином.

   - Да, я думаю. Это будет, конечно, изумительным венчанием.

   - Я думаю, что Филь захочет превзойти самое себя, - весело продолжал Сэм. - Ведь девушки не выходят замуж каждые пять минут, не правда ли?

   - Нет, слава Богу! - иронически заметила Леонора и засмеялась, чтобы скрыть эту интонацию голоса.

   - Брак по любви, - прочувствованно произнес Сэм.

   Леонора искренне рассмеялась. Чувство юмора заглушило даже ее плохое настроение. Такт Сэма напоминал слона, разрушающего все на своем пути и воображающего, что он прокладывает хорошую дорогу.

   - Очень хорошее дело эта помолвка, - сказал Сэм, покачивая головой.

   - О, очень, и они так подходят друг другу! - Сэм заморгал своими серыми глазами и задумчиво посмотрел на Леонору: он отпраздновал помолвку Филиппы хорошим, старым вином и коньяком, который тоже не был им забыт. Поэтому теперь у него было лишь смутное представление, что Ланчестерша ловит его на словах.

   - Да, по моему мнению, это хороший брак, настоящий брак по любви, - продолжал он настаивать. - Прекрасный малый!.. Он не принадлежит к вашим молодым ветрогонам - вы понимаете меня? - и он не из числа фокстротистов и любителей коктейля... Это скверная привычка, она портит пищеварение... и... разрушает небо... Нет, это человек знаний, и его происхождение... вы понимаете мою мысль?.. А маленькая Филь...

   - Очаровательное дитя, - закончила Леонора его мысль. - В особенности по сравнению с Джервэзом, не правда ли? Ведь возраст скрыть нельзя, и особенно это трудно такому типу мужчин, как Джервэз.

   - Да, мне кажется, вы правы, - невозмутимо согласился Сэм. - Безусловно, вы правы. Она еще ребенок.

   - А он уже нет.

   Даже Сэм, наконец, понял, что лучше самому ловить другого на словах, чем быть пойманным другим. Он спрятал подбородок в воротник и переменил разговор:

   - А вы любите детей?

   Он и раньше замечал, что, когда он начинал разговор на эту тему, его собеседники старались поскорее увильнуть от него. Поэтому он расплылся в широкую улыбку, когда Леонора после нескольких ничего не значащих фраз отошла от него и подсела к столу, за которым играли в бридж.

   Он все время старался не забыть этого разговора, чтобы передать его Фелисити: Флип должна была понять, в чем тут дело. Но Фелисити проигралась в бридж и была не особенно милостива, когда он вошел на цыпочках в ее комнату, необычайно громоздкий в своей пижаме и насквозь пропахший прекрасной зубной пастой, мылом и вежеталем.

   - Ты знаешь, - начал Сэм, - эта Ланчестерша себе на уме. Она все время говорила про старость Джервэза и молодость Филь. Это ее как будто раздражало.

   - По-моему, Леонора злилась бы и тогда, когда увидела бы, что воробей залетел в чужое гнездо, - равнодушно ответила Фелисити. - Такова уж ее натура; бывают такие люди на свете. Но это должно быть прямо-таки каким-то проклятием всегда завидовать, что у другого есть что-нибудь такое, чего нет у тебя самой!

   - Да, ужасно! - согласился Сэм. Он на минуту поколебался, задумчиво шевеля пальцами ног в своих больших ночных туфлях. - Послушай, Флип, ты не думаешь, что Джервэз все-таки слишком стар? Мне было бы ужасно тяжело, если бы Филь пришла к такому заключению после брака... И именно потому, что он богат... Все-таки богатство не искупило бы этого, как ты думаешь? - Он помолчал с минуту и добавил, украдкой посматривая на нее со смешным выражением робости: - Ведь мы поженились по любви, и все-таки я довольно часто, не правда ли, дорогая, раздражаю тебя?

   Фелисити даже подскочила от неожиданности, а лицо ее залилось краской. Она сделала повелительный жест своей красивой белой рукой. Ее глаза одновременно выражали и презрение, и мимолетную нежность, и неподдельный юмор.

   - Сэм, - проговорила она, снова опуская голову на подушку, - в настоящее время ты - единственный здравомыслящий человек, и я не хочу, чтобы тебя мучили какие-нибудь сложные проблемы и вопросы, которых ты не понимаешь. Лучше поцелуй меня.

   - Ты изумительная, Флип. - произнес Сэм дрогнувшим голосом и обнял ее.

   Джервэз приобрел вдруг нежелательную для него популярность благодаря стараниям всевозможных газет. Если он видел свою фотографию в одной газете, он мог быть уверен, что встретит ее еще в десятке других. Казалось, будто для каждой газеты его жизнь и происхождение являются вопросом ее существования; каждая считала своим долгом сообщить, что ему сорок семь, а Филиппе девятнадцать лет.

   Он принимал поздравления со стоицизмом светского человека, прекрасно сознающего, что люди его возраста желают ему счастья с некоей задней мыслью, а более молодые скрывают при этом улыбку. Его останавливали на улице, интервьюировали, ему звонили по телефону, телеграфировали.

   Чтобы избавиться от слишком навязчивой любезности друзей, он решил отправиться на автомобиле куда-нибудь в деревню и пообедать там в какой-нибудь маленькой гостинице; Филиппа все еще была в Марче и должна была вернуться только в среду. Он как раз пересек Слон-стрит, чтобы свернуть на Парк-стрит, когда ему пришлось замедлить ход из-за большой телеги, преградившей ему дорогу. Вдруг его окликнули:

   - Джервэз!

   Это была Камилла Рейке. Он подъехал к тротуару и поспешно вышел.

   - Разрешите мне подвезти вас, куда вам нужно, - попросил он.

   - Я уже иду домой. Я только вышла немножко погулять.

   - Все равно, я вас провожу. - Он помог ей войти в автомобиль и продолжал, улыбаясь: - Это тот случай, когда я должен благодарить судьбу, что вы живете на Парк-стрит. По крайней мере, я могу с вами немного побыть.

   Камилла не говорила о его помолвке; она болтала о детях, об успехах Тобби в Итоне. Ему уже семнадцать. Она рассказала о Бэбсе, оканчивавшем школу в Нейльи, о возрастающих налогах, о всегда новом для нее очаровании Лондона в сумерках. Реджентс-парк был окутан туманной дымкой, но окна дома Камиллы светились ярким светом. Им навстречу выбежала ласковая большая собака. Камилла обратилась к Джервэзу:

   - Я все время одна... пожалуйста, зайдите, у нас будет такой милый обед вдвоем за маленьким столиком! Пожалуйста, Джервэз; так ужасно входить в дом и чувствовать себя одинокой, ведь раньше этого не было.

   - Я с удовольствием зайду, - сказал Джервэз. - Я только хотел проехаться в деревню, но провидение задержало меня в городе.

   Он поджидал Камиллу в ее гостиной, пока она переодевалась. В большом камине горел уютный огонь, а окна все были открыты. Комната Камиллы была очаровательна. В ней чувствовалась большая индивидуальность. Па стенах были развешаны фотографии, много фотографий лежало просто на столе. Это были воспоминания бывших домашних празднеств, различных встреч, детей, когда они еще были маленькими... Тут была и фотография Джервэза в полной парадной форме, когда он получил свой первый чин, и другая, относящаяся уже к гораздо более позднему времени. Он взял обе фотографии и стал их внимательно сравнивать. Его рот слегка подергивался... И вдруг он ясно понял то, чего не понимал раньше благодаря массе нахлынувших на него событий, - он понял, что ему придется приспособиться ко вновь создавшимся обстоятельствам! Он должен будет отказаться от многого, что считал раньше важным; он понимал, какие права имеет такой возраст, как возраст Филиппы. С этими правами ему придется считаться... Жизнь должна будет ускорить свое течение в Фонтелоне и здесь, в Лондоне...

   - А почему бы и нет, почему бы нет? - произнес он вслух.

   Что пользы в том, чтобы считать себя преждевременно старым, как делает большинство людей? Возраст в большой степени связан с вопросом веры в самого себя...

   В это время вошла Камилла; он повернулся к ней с портретом в руках и спросил, продолжая свою мысль:

   - Не правда ли, возраст зависит от веры в самого себя?

   - Что касается женщины, - засмеялась Камилла, - то ее возраст, скорее, зависит от веры кого-нибудь другого.

   Она подошла к нему, грациозная, стройная, ничего не подозревающая.

   - Но почему вас так волнует ваш возраст? - Джервэз вдруг понял, что она ничего не знает.

   - Разве вы не читаете газет? - спросил он, улыбаясь.

   Он осмотрелся кругом, и его взгляд упал на "Ивнинг стандарт"... С несколько напряженной улыбкой он поднял газету и указал на свой собственный портрет на первой странице.

   Камилла прочла краткую заметку и взглянула на приложенные к ней портреты Филиппы и Джервэза. Затем она обратилась к нему с едва-едва заметным колебанием:

   - Какой ужас, я совсем не обратила внимания! Что вы подумали обо мне, дорогой Джервэз? По крайней мере, разрешите теперь искупить свое прегрешение. - Она протянула ему руку, которую он взял в свои. - Я желаю вам счастья, чтобы и теперь, и в будущем исполнились ваши самые заветные мечты.

   Она ласково высвободила руку и продолжала:

   - Вы уже давно помолвлены? Я, наверно, показалась вам невероятно бестактной? Я не понимаю, как я не заметила этого раньше.

   - Дорогая моя, к счастью, мы пользовались, конечно, совершенно безобидной, но несколько раздражающей популярностью всего лишь один день. Я был в Марче, в имении Кардонов, провел там субботу и воскресенье, и там Филиппа, то есть мы решили - ну, словом, она согласилась выйти за меня замуж.

   Камилла опять взяла газету:

   - Я, наверное, ее уже видела. Она очаровательна, Джервэз!

   Джервэз тоже взглянул через ее плечо. Он сказал с коротким смехом:

   - Эти фотографии несколько напоминают июнь и декабрь, не правда ли?

   - Сколько ей лет? - вместо ответа спросила Камилла.

   Девятнадцать, - сухо ответил Джервэз.

   - Какой очаровательной chatelaine <Владелица, хозяйка замка.> она будет в Фонтелоне. Вы должны заказать большому художнику