Главная » Книги

Уэдсли Оливия - Честная игра

Уэдсли Оливия - Честная игра


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14


Оливия Уэдсли

Честная игра

Fair Game (1927)

Мы наиболее боимся того, что нам менее знакомо: нас не страшат бедность, разочарование, горести сердца и потери, но нас пугает одиночество.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА I

Передо мною, вокруг меня - только мысль о тебе. Я не могу развеять ее, как я сдуваю пыль или отгоняю аромат яблок, принесенный из сада августовским дуновением.

Эта мысль звучит в моих ушах и волнует все мое существо.

Лизетта Вудворс

   - Дело все в том, - продолжал Вильмот, - не слишком ли я стар?
   На минуту его лицо приняло смущенное выражение, но, когда Кардон разразился хохотом, это выражение сменилось обычным комичным равнодушием. Его слова, очевидно, окончательно развеселили и обрадовали отца Филиппу.
   - Мой дорогой друг, - воскликнул он, закуривая превосходную сигару, - не слишком ли вы стары? Слава Богу, вам еще далеко до старости.
   Он наклонился вперед и похлопал Джервэза по плечу.
   - Послушайте! Молодежь нашего века, эти славные малые от двадцати до тридцати, мне как-то непонятны. Война, а затем мир застали их в период их роста и расцвета и привили им, я бы сказал, странные побеги.
   Посмотрите хотя бы на жизнь Фелисити! Уверяю вас, я познакомился с одним человеком, который на днях развелся в третий раз, а ведь ему еще нет тридцати четырех лет. Я был бы очень огорчен, если бы Филиппа вышла замуж за одного из этой банды. Вы, мой дорогой Джервэз, представляетесь моей жене и мне идеальным мужем для Филиппы. Ей необходима уравновешенная натура, честная и твердая рука. Этим я не хочу сказать, - и он сделал энергичный жест, как бы желая этим отстранить малейшее подозрение о наличии легкомысленности или непостоянства взглядов у его уже взрослой дочери, - и я ни одной минуты не думаю, что моя маленькая Филь принадлежит к этому роду легкомысленных, пустых существ, Боже упаси; но на нее не могли не повлиять сумасбродства - да, это подходящее слово! - Фелисити, и именно это я имею в виду, когда говорю, что Филиппе необходима твердая рука...
   Под маленькими усиками Джервэза играла легкая улыбка.
   - Да, - сказал он, не вполне соглашаясь с выводами Кардона, - хотя я должен признаться, что женюсь на Филь не только по этим соображениям.
   Кардон разразился своим громким, веселым смехом:
   - Надеюсь, что нет, надеюсь, что нет!..
   Его красивые голубые глаза блеснули в сторону будущего, столь желанного зятя, школьного товарища его младшего брата, с которым тот был дружен.
   "Ему, вероятно, от сорока до сорока семи лет, - думал Кардон. - У тонких людей возраст - обманчивая штука". Кардон очень боялся, что талия его для современной моды недостаточно тонка, и поэтому был склонен считать "тонкими" всех мужчин, которые об этом даже никогда и не помышляли. Он задумчиво осмотрел Вильмота с головы до ног, когда тот с кем-то раскланивался: аскетической наружности... хотя не слишком... что-то орлиное во взоре... угловатый... нет, скорее нервный... вероятно... словом, очень подходящий для Филь.
   Грудь Кардона поднялась, когда он с облегчением вздохнул. В наши дни - и такой брак!.. А охота в Барвике - лучшая во всей Шотландии, и место совсем не такое пыльное, как Гемпшир... Надо только удивляться, что мог найти такой человек, как Вильмот, в таком существе, как Филь!..
   Его глаза несколько затуманились, когда он вспомнил собственное сватовство. Ей-богу, Долли была очаровательна, да и сейчас еще... Ему никогда не нравились эти непостоянные молодые женщины; ему было неприятно на них смотреть. По виду совершенно бесполые, они могли бы с успехом сойти за мальчиков... и только!
   Его собственные романтические воспоминания касались мягких форм, надушенных перчаток, взбитых волос, кровных лошадей... вообще всего породистого, так как он сам принадлежал к разряду "чистокровных"... Он вспомнил, как его представили Дороти Мартингэль... разговор с ее представительным отцом... предложение... свадьба в церкви Сент-Джорджа... Ей-богу, он сделал великолепный выбор! Он никогда никому не завидовал и до сих пор счастлив, как мальчишка... Двадцать восемь лет!
   Он пробудился от своих трогательных воспоминаний и с чувством сказал Вильмоту:
   - Ну, если вы будете наполовину так счастливы с Филь, как я был счастлив с ее матерью, вы не будете жалеть, дорогой мой!
   Лицо Джервэза внезапно озарилось ясной улыбкой.
   - Дороти и вы - прекрасная реклама для брака, - сказал он.
   Они вышли с Пикадилли на Брук-стрит. Кардон открыл входную дверь американским ключом.
   - Подымитесь наверх и поговорите с Долли, а я посмотрю, дома ли Филь.
   Они вместе вошли в дом через холл с его стереотипными оленьими рогами, мраморным полом и круглым столом, на котором стояла обтянутая темно-синей юфтью полочка с телеграфным кодом, телефонной книжкой и красной адресной книгой. По стенам вдоль лестницы висело несколько литографий Бэка и одна - Морланда.
   А маленькая гостиная миссис Кардон, которую она все еще называла будуаром, никогда не изменялась с того самого дня, когда Билль в первый раз после их медового месяца ввел ее в дом на Брук-стрит. В этой гостиной кое-что добавили, но никогда ничего не меняли, и она внушала чувство спокойного комфорта и старомодной женственности и говорила о многостороннем вкусе хозяйки.
   Комната дышала очаровательной, нежной наивностью, начиная с перевязанной ленточкой китайской собачки на тоненьком лакированном стульчике и кончая ее красивой, элегантной хозяйкой, составлявшей одно целое с окружавшей ее экзотической обстановкой. Кардон наклонился и нежно поцеловал жену.
   - Ну, вот и он, дорогая, - сказал он, выпрямляясь, - и мы обо всем переговорили. Джервэз поедет с нами завтра в Марч. Мы пробудем там несколько дней вчетвером, а затем я просил приехать Мэтью и Сильвестра поохотиться на куропаток. Быть может, и Фелисити с Сэмом тоже подъедут.
   Джервэз сел рядом с миссис Кардон и несколько сухо сказал:
   - Я давно заметил, что Билль большой оптимист! Я себя чувствую очень неуверенным в... во всем, но так приятно знать, что вы и он поможете мне. - Он на минуту остановился и затем слегка улыбнулся:
   - Я говорил Биллю о моем возрасте. Видите ли, я на двадцать восемь лет старше Филиппы.
   - Я думал, что вы должны были быть товарищем Седрика в девяносто втором году, - оживленно прервал его Билль, - а это было еще в девяносто первом. Но ошибка не так уж велика, не правда ли?
   Джервэз от души рассмеялся:
   - Совершенно верно, Билль! - И опять обратился к миссис Кардон: - Что вы на это скажете, Долли?
   Она рассмеялась, как смеялся ее муж, беззаботно и искренне.
   - О мой дорогой Джервэз!.. Сорок семь! Но какое это может иметь значение?
   - Вот это и я говорю, - подтвердил Билль с удовлетворением, - Я смеялся над ним, дорогая, - разве не так, Джервэз? Хорошо, - продолжал он, поворачиваясь к маленькому, художественной работы камину, в котором горели дрова, облитые какой-то эссенцией, чтобы пламя горело синим и зеленым светом, - а не сыграть ли нам робберок втроем, а?
   - К сожалению... - начал Джервэз, но Билль прервал его смехом:
   - Ах, Боже мой, я и забыл!
   Он позвонил и спросил вошедшего лакея, дома ли мисс Филиппа. Оказалось, что нет, - она уехала в Уолтон-хиз, играть в гольф. Билль и Джервэз еще немного побеседовали. Джервэз собрался уходить, заявив, что у него есть еще какие-то дела.
   - К сожалению, мне пора, - сказал он, подымаясь.
   Он вышел, унося с собой запах эссенции, фиалок, кедрового дерева, довольный смех Билля и мягкий счастливый голосок миссис Кардон. Холодный октябрьский воздух заставил его вздрогнуть. Он пошел скорее. Конечно, у него не было никакой определенной цели; он просто чувствовал, что не мог больше оставаться у Кардонов, и сейчас он старался объяснить себе это чувство.
   Их присутствие заставляло его вспоминать прошлое. А именно: совместную жизнь в школе, привычку называть друг друга уменьшительными именами... и вообще их общество разбивало его сосредоточенное романтическое настроение. Он не мог проанализировать своего теперешнего состояния. Он пытался уже и раньше дать себе во всем отчет, и все вместе взятое убедило его в том, что он безумно влюблен в Филиппу.
   Он прямо-таки боялся этого. Подобная страсть была вне схемы всех обычных явлений. В известном отношении ее власть была ему тягостна; и меньше всего ему хотелось питать такие чувства к девушке, почти ребенку.
   Тогда он выхлопотал, чтобы его поедали с особым поручением в Багдад. Но все его помыслы сосредоточились на одном; он чувствовал всю пагубность охватившего его безумия и все же вернулся несколько месяцев спустя только для того, чтобы убедиться, что его страсть, если это вообще было возможно, стала еще сильней. Он старался заглушить ее, но вместе с тем не мог отказаться от частых встреч с Кардонами, виделся с Филиппой так часто, как только мог, и жил их жизнью. Умышленно старался жить тем исключительно современным образом жизни, который Фелисити, старшая сестра Филиппы, считала, по-видимому, единственно правильным. Это убеждение, очевидно, разделяла и Филиппа.
   Он стал таким же завсегдатаем ночных клубов, как и весь штат молодых людей вокруг Фелисити; купив себе гоночный автомобиль, он разъезжал по всей стране в погоне за удовольствиями так же неутомимо, как любой юнец, только что вышедший из Оксфорда.
   Он прекрасно сознавал, что в значительной мере он обязан своей популярностью своему богатству.
   "Флик заплатит!" - было излюбленным выражением его более молодых товарищей, считавших излишним какое-либо другое имя, кроме прозвища, и с одобрением относившихся к мастерской игре Джервэза в поло.
   Но даже и дружеская фамильярность этой молодежи не приносила ему удовлетворения и нисколько не заглушала и не уменьшала силы его любви.
   Совершенно внезапно, неделю тому назад, в посольстве, следя за Филиппой, танцевавшей с Тедди Мастерсом, он прозрел.
   "Все равно ничто не поможет. Я больше не могу. Я должен попытать счастья".
   В течение шумных летних месяцев он раза два задумывался над тем, как отнесется к этому Билль Кардон; и сила полученного наследства, и то, что Филиппа называла "одного поля ягода", заставили его пригласить Билля к завтраку, чтобы спросить, может ли он сделать предложение Филиппе.
   Джервэз принадлежал к прежнему типу людей. В нем были глубоко заложены старые принципы, старые обычаи, старое понятие о вежливости. Перед всем этим он преклонялся, и все это он любил. Война, изменившая весь мир, вызвавшая крушение старого поколения, повлияла на него только как на солдата; его собственные взгляды она не в силах была изменить.
   Сорокасемилетнего мужчину, уже установившегося, испорченного жизнью и довольно снисходительного к самому себе, не так легко заставить изменить свой путь. Все, что войне удалось сделать с Джервэзом, свелось к тому, что он превратился в несколько более замкнутого человека, решившего "зверски", если можно так выразиться, защищать свое добро.
   По мнению Джервэза, в результате этих четырех ужасных лет все как-то заколебалось и пало: нравственность, классовые различия, честь. Одни только цены и налоги поднялись на неслыханную высоту!
   Он ясно сознавал после своего последнего ранения, - он как раз начинал поправляться, когда подписали мир, - что ему надо жениться. Он хотел иметь сына, готового бороться в будущей войне и продолжать достойным образом его род.
   Лежа на спине, на своей узкой койке в лазарете на Гросвенор-сквер, он глядел на пасмурное ноябрьское небо и... вспоминал... Его глаза сузились, когда он вспомнил, что теперь бедный Эдуард убит под Ипром, и Камилла свободна. Джервэз устало заворочался на подушках: есть ли в мире что-либо более мертвое, чем умершее увлечение?
   Но разве ему не было тогда двадцать шесть-двадцать семь лет? И он верил, что, если Камилла не выйдет за него замуж, он застрелится.
   Она не вышла за него замуж, она вышла за Эдуарда Рейкса... Джервэз ясно видел его перед собой: веселое, несколько резкое лицо с еврейским носом и умным высоким челом, обрамленным рыжей шевелюрой... Да, старина Эдди не был красавцем, но все же ничего себе... Рыжий австрийский еврей, большой финансист и добрый солдат, и патриот своей новой родины, когда в этом появилась нужда...
   Нет, он не женился на Камилле и не застрелился... Щепетильность удержала его от того, чтобы после ее выхода замуж он стал ее любовником, когда Рейкс так увлекался какой-то продавщицей, а Камилла была так несчастна... Любовь удерживала его от этого шага - он в известном смысле слишком любил ее.
   Парадоксально, но верно. Глупая идеалистическая черта... нечто необъяснимое... Он продолжал любить ее годы, неудовлетворенный этой платонической любовью, часто виделся с ней, но почти всегда в кругу ее семьи... всюду поспевавших хорошеньких девочек и мальчиков, присутствие которых было неизбежно... Трудно было любить женщину, которая была такой прекрасной матерью!
   Он был склонен считать, что она создана для материнства. Конечно, глупо было истощать свои лучшие силы и мучить ее... И, тем не менее, хотя ему самому часто становилось невмоготу, и он приходил в глубокое отчаяние, когда видел ее, все же он никогда не мог достаточно насладиться ее бледной миловидностью, не мог не волноваться при одной мысли о ней... Великий Боже, это было около двадцати лет тому назад...
   На улице зажглись фонари, освещая своим мерцающим светом комнату; до него доносились слабые звуки отдаленного ликования, отголоски единодушных приветственных кликов... На дворе накрапывал дождь... И все же, когда вошла розовенькая, хорошенькая, но вполне опытная сиделка, чтобы зажечь свет, Джервэз попросил оставить его в темноте.
   - Но вы должны радоваться и веселиться, лорд Вильмот! - запротестовала она. - Послушайте только! - Она открыла окна, и слабые отголоски превратились в один сплошной могучий гул. - О, можете ли вы поверить этому!.. - воскликнула она. - Ведь мир, мир...
   Она ушла, оставив Джервэза со своими колеблющимися мыслями и колеблющимся светом в комнате.
   А в Иоганнесбурге... ни Ванда, ни он не чувствовали друг к другу идеалистической любви; это была любовь современная, свободная и, можно сказать, наспех, не накладывавшая никаких уз, и вместе с тем чрезвычайно примитивная.
   И все же Ванда отказалась выйти за него замуж.
   - О Флик, мой дорогой, любимый, - говорила она, - вам уж больше не так хочется жениться на мне - так же, как не хочется навсегда остаться здесь! А если мы поженимся, это будет наиболее подходящим местом для нас. Я не принадлежу к тем людям, которые свободно дышат в Лондоне. Ливия мне больше подходит. Этого времени мы не забудем: львы, и любовь, и смех. Пусть все останется так. Я знаю, что ваша честь - ревнивое божество, а я свободу понимаю так, а не иначе. Я не хочу, и в некотором отношении я даже не могу...
   Он всегда предполагал вернуться... Лондон был для него еще пустыннее, чем Ливийская пустыня; он часто думал о Ванде. Но война была объявлена, и они разъехались в разные стороны: Ванда поехала в Конго, а он - во Францию. И Ванда после войны не возвратилась.
   Он закрыл глаза, чтобы не видеть даже мягких сумерек... Так много, так ужасно много кончилось для него в этот пасмурный полдень. Бесконечная тоска овладела им. Он спасся; но что пользы в том, что он здесь? Что пользы в безопасности, в уверенности, что он не разделит участь других? Его брат, двое кузенов, молоденький племянник... А сколько друзей!.. И вот перемирие...
   Лучше было бы опять пойти на фронт и больше не возвращаться...
   С глубоким вздохом он стряхнул с себя тяжелые воспоминания. Он жил "для этого", как неопределенно выражалась окружавшая Филиппу молодежь, когда говорила о какой-нибудь своей цели.
   Действительно "для этого", потому что завтра он поедет в Марч. Во всяком случае, думал он со слабой улыбкой, его решение принято; по крайней мере, он знает, на ком он хочет жениться.
   А Филиппа вырвала из его жизни всякие другие интересы, которые у него были в прошлом и настоящем. Он впервые увидел ее, насколько он мог вспомнить, с Биллем, на сборном пункте перед охотой.
   Стоял один из тех дней, когда небо кажется перламутровым, все окутано золотистой дымкой и напоено ароматом, и воздух тихий, тихий...
   Ее можно было принять за мальчика; такая же небрежная поза, а ее сапоги - как она сообщила впоследствии, - были точной копией сапог Корна...
   - Майор Корн дал мне свои для фасона, - сообщила она с серьезными глазами, желая, чтобы он хорошенько почувствовал всю важность этого сообщения.
   В это февральское утро все и началось - Джервэз окликнул Билля, а Билль представил Филиппу: "моя младшая". Глаза Филиппы под твердыми полями шляпы все время встречались с глазами Джервэза; она улыбалась ему открытой улыбкой, и он как-то странно ощутил эту милую улыбку и пристальный взгляд темных глаз. Только несколько месяцев спустя он убедился, что глаза у Филиппы не были темными; действительно, они были цвета янтаря, но их оттеняли черные ресницы, и оттого они казались темнее.
   Может быть, поэтому она одно время так любила янтарь; но затем она изменила ему и стала предпочитать нефрит. Джервэз узнал об этом и подарил ей на Рождество нефритовое ожерелье.
   Билль Кардон немного поворчал, показал подарок жене и бросил ей выразительный взгляд. Филиппа воскликнула: "О, восхитительно!" - и беззаботно обвила им свою красивую белую шею, а может быть, даже и просто швырнула его на свой туалетный столик, как будто бы это были простые стекляшки.
   Ей нравился Джервэз. Она восторгалась его верховой ездой, его удивительной игрой в поло. Она тогда как раз была в большом волнении по поводу "одного дела" с Тедди Мастерсом, двадцатидвухлетним молодым человеком, побывавшим один год на войне и до сих пор украшавшим армию его величества. И он должен был в ней оставаться, пока его не выгонят из-за недостатка средств или из-за его проклятой беспечности.
   Тедди был блондин, гибкий, живой, умный и исключительно обаятельный - качества, которые разделяла с ним Филиппа; они вместе резвились, смеялись и вообще очень ладили друг с другом. Тедди постоянно бывал "без гроша", и они спокойно говорили о рабочем доме и банкротстве, как будто бы они обсуждали события бегового дня или вкус какого-нибудь блюда; у них абсолютно отсутствовало понятие о ценности денег, и их никогда не покидало чувство юмора.
   Решимость охватила было Джервэза, когда он увидел однажды Филиппу и Тедди, выехавших вместе на прогулку верхом на великолепных гунтерах. Их вид как бы хлестнул его по нервам; он безумно ревновал и завидовал молодости Тедди, взрывам его веселого смеха и ответному смеху Филиппы.
   Он остался в Англии еще месяц, борясь со своим чувством, надеясь на что-то и вместе с тем боясь разрушить это что-то. Он старался доказать себе, что это смешно, и даже старался высмеивать свою уверенность в том, что любит Филиппу. Наконец им овладела страшная реакция, он покинул Англию и отправился путешествовать.
   Но спустя несколько месяцев он вернулся, бешеным темпом проехав всю Европу, находя каждый экспресс слишком медленным и проклиная вообще медленность железнодорожного сообщения. Ему не терпелось достигнуть Англии, Лондона, увидеть Филиппу.
   И, как нарочно, он не застал ее в Англии. Она была в Швеции, и ему пришлось ждать ее целых две недели.
   Наконец Джервэз увидел ее, стройную, такую холодную и вместе с тем обворожительную, в один из самых жарких дней раннего лета; она была в бледно-зеленом платье и мягкой шляпе с повязанной вокруг лентой.
   Ее лицо озарилось очаровательной улыбкой, когда она воскликнула:
   - О, вы здесь? Как чудно! Я не знала, что вы уже вернулись.
   Джервэзу хотелось крикнуть: "Я приехал только для того, чтобы видеть вас. Я люблю вас. Ради Бога, разрешите мои сомнения".
   С этого момента он начал конкурировать с окружавшей ее толпой; он также устраивал вечера, посещал излюбленные Филиппой увеселения, предоставил в ее распоряжение автомобиль и верховую лошадь, приглашал всех на конец недели в Фонтелон. Филиппа влюбилась в Фонтелон, и это только еще более возвысило ее в глазах Джервэза.
   После обеда, в первый же день своего приезда, стоя с ним на террасе, она невольно простерла руки и воскликнула:
   - О, как чудно, как невероятно чудно! - И глубоко вздохнула.
   Внизу, до самых границ Вильтшира, простирался парк, прорезанный дорогой, приблизительно в полмили, обсаженной вязами; воздух был напоен ароматом гвоздики и сирени, кругом, казалось, чувствовался терпкий вкус буксовых шпалер, накалившихся за целый день под лучами горячего солнца.
   Лиловая дымка окутывала отдаленные холмы, а озеро напоминало брошенную на землю розу.
   Они стояли рядом. Кто-то позвал их из дому, и вслед за тем раздались звуки фокстрота.
   - Послушайте! - сказала Филиппа и рассмеялась. Они начали танцевать на террасе. Джервэз всем своим существом ощущал близость юной и свежей Филиппы, ее пышные золотистые волосы как раз под своим подбородком, легкий бодрящий запах ее духов и то, как безумно он был в нее влюблен.
   - Я обожаю ваш дом, - сказала она, внезапно подымая на него свои глаза. - Я думаю, я никогда не видела ничего более прекрасного.
   Он заставил себя говорить с ней в шутливом тоне...
   - Да, большой зал служил монастырской трапезной во времена Эдуарда VI, а в замке живут привидения. Но вы должны при лунном свете посмотреть внутренние монастырские переходы, а также домики с их крохотными, окруженными стеной садиками, где жило высшее духовенство...
   Он повел Филиппу по всему дому. Она притихла; ее лицо, освещенное луной, казалось выточенным из слоновой кости, а глаза - неизмеримо глубокими и темными.
   На следующий день они продолжали осматривать местность. Для Джервэза это были изумительные переживания, пока, наконец, Фелисити не протелефонировала, не могут ли они приехать. "Они" - это были она и ее двое партнеров, гостивших в то время в Xec6epи, для практики в поло.
   Одним из этих партнеров был Тедди. Он увлек с собою Филиппу, заявив ей, что все это он "подстроил" нарочно, чтобы увидеть ее.
   После завтрака теннис, после тенниса купанье, после купанья беспечная просьба Фелисити: "О, пожалуйста, Флик, оставьте нас у себя еще немного. Будьте таким ангелом!"
   Опять теннис, купанье и танцы до двух часов утра, и масса планов на следующий день...
   Во всяком случае, рассуждал Джервэз, сегодня или завтра всему наступит конец. Он думал, что Филиппа любит его, или, вернее, он умолял судьбу, чтобы это было так. Но если... если она ему завтра откажет... при этой мысли его охватывал такой ужас, что он ясно понимал - без нее для него не может быть жизни...
   Он не был в состоянии рассуждать: он просто чувствовал, что в Филиппе был заключен весь смысл его существования...
   Джервэз вдруг увидел, что он внимательно разглядывает витрину какого-то магазина, и сообразил, что он уже в Барнсе. До сих пор он шел, не разбирая дороги. Только сейчас он обратил внимание на зажженные фонари, похожие в сгущавшихся сумерках на цветы подсолнечника, увидел толпу вокруг себя и услышал, как башенные часы пробили шесть. Он вспомнил, что должен быть на одном званом обеде, а потом ехать на танцы в клуб, так как слышал, что Филиппа предполагает там быть.
   Он нанял такси и поехал на Бельгров-сквер. Когда он вошел в дом, вестибюль поразил его своей мрачностью. Если бы Филиппа... она бы все переделала... ведь она имела право... Подымаясь по лестнице, несмотря на наличие лифта (единственное нововведение в доме), он заглядывал в различные комнаты. Гостиная была хороша, но слишком уж неуютна, меньшие комнаты имели тоже мрачный вид... Весь дом следовало бы осветить и сделать более приветливым.
   В спальне камердинер доставал для него из шифоньерки свежую крахмальную сорочку. Все было готово для переодевания.
   Время тянулось бесконечно; казалось, скучному холостому обеду в клубе не будет конца.
   Наконец Джервэз вырвался оттуда и поехал в "Конду". Он стал высматривать Филиппу, но ее там не было. Он выбрал столик напротив двери и закурил сигару. Девушки, дамы, молодые люди входили и выходили, джаз-банд играл не переставая... Много народу уходило и приходило, и, наконец, появились Филиппа и Фелисити с мужем Сэмом Фэном и его сестрой, очень красивой молодой дамой, которую все называли "Scrap" [Крошка, кусочек].
   Филиппа, не заметив Джервэза, прямо направилась к столику возле самой двери; кто-то ее окликнул, и она остановилась там, разговаривая и смеясь. Какой-то смуглый юноша подал ей огонь для папироски.
   Джервэз стал издали изучать ее... В сотый раз он спрашивал себя, почему она выглядит такой молоденькой? Кажется ли это ему или она действительно так невероятно молода? Теперь почти все девушки и даже маленькие девочки выглядят старше своих лет; можно подумать, что они делают все возможное, чтобы выглядеть старыми, и шестнадцатилетние похожи на двадцатипятилетних... Быть может, достигнув этого возраста, они стараются об обратном?..
   Филиппа была стройной до худобы и выглядела выше, чем была на самом деле, вероятно, благодаря своей длинной шее и маленькой коротко остриженной золотистой головке. Даже на таком далеком расстоянии бросался в глаза контраст между ее темными ресницами и светлыми волосами. Джервэз должен был признать, что, несмотря на крайнюю современность (которую он так не любил!) всего внешнего облика Филиппы, ее очень короткого платья, почти бесцветных чулок и тонко обрисованного губной помадой прекрасного рта, она была обаятельна. В ее голосе звучали очаровательные нотки, холодные и вместе с тем нежные и особенно чистые. Это был голос существа счастливого и уверенного в себе.
   Она вдруг быстро повернула голову, очевидно почувствовав чей-то пристальный взгляд. Ее глаза встретились с глазами Джервэза, и ее прекрасное лицо озарила изумительно прекрасная, чарующая, милая улыбка.
   Он подошел к ней, и она сказала:
   - О Джервэз, вы знаете, я почувствовала, будто кто-то пронизывает мое сознание, как бывает, когда кто-то смотрит на вас в церкви или в другом месте. И это оказались вы!
   - Хотите танцевать? - спросил Джервэз.
   - Давайте. Я с Сэмом и Фелисити. Где их стол? Ах, вон там.
   Джервэз крепко обнял ее, и они танцевали одно время молча. Филиппа прервала молчание:
   - Папа сказал мне, что вы едете с нами в Марч. Мы рано туда поедем. Я люблю деревню в это время года и жажду увидеть опять собак и почувствовать запах горящих смолистых дров. Конечно, можно и в городе топить камин дровами, но, не знаю почему, здесь дрова пахнут иначе. Вероятно, вам приходилось в деревне возвращаться домой в осенний вечер, и вдруг дымок от горящих дров заставлял вас вздрогнуть и оживиться? Так, во всяком случае, он действует на меня: как только я почую этот запах, мне кажется, что вот - вот я должна вспомнить что-то очень хорошее, желанное. Но мне никогда не удается вспомнить.
   - Все разлетается как дым, не правда ли? - поддразнил ее ласково Джервэз.
   Она засмеялась:
   - Это в собственном смысле или в переносном?
   - Вернее - в переносном, потому что ничто так не неопределенно, как собственное значение слов.
   После своих сегодняшних волнений Джервэз чувствовал себя странно успокоенным. Они не много говорили друг с другом. Вдруг он сказал:
   - Я страшно рад, что еду завтра.
   И Филиппа ответила ему немного рассеянно:
   - Я тоже.
   Музыка прекратилась, и он подвел ее к столику Сэма. Сэм поднялся и сердечно поздоровался с Джервэзом:
   - А, и вы здесь? Великолепно! - И сел.
   Сэм очень напоминал Портоса из бессмертного произведения Бэрри; у него были глаза сенбернара, глубоко сидящие, слегка грустные, пытливые и даже немного налитые кровью, как после охоты на крупную дичь. У него были все достоинства хорошей собаки: "верен до стеснительности", как часто говорила о нем Фелисити. Он просил только разрешения находиться возле своей обожаемой и слушаться ее малейшего жеста; у него были хорошие манеры, и он любил комфорт. Ему подошло бы такое имя, как Фидо, Трей или Принц, но - какая ирония судьбы! - при крещении ему дали имя Сент-Клэр, которое Фелисити сразу переделала в Сэмми.
   Сэм был во всех отношениях хороший человек и хороший делец. Как только он увидел Фелисити Кардон, он сразу влюбился в нее. Фелисити была старше Филиппы на семь лет и в свои восемнадцать лет была так пышно развита, как это довольно часто встречалось во время войны, и способна была с такой же основательностью разбить жизнь некоторых мужчин, как шрапнель или ядовитые газы. Сэм был тогда богат, и, кроме того, у него была военная форма и выправка, придававшие его добродушной медлительности кажущуюся живость, а всему его внешнему облику - изящество и выразительность.
   Фелисити, несомненно, сделала хорошую партию и даже была несколько лет довольна; но война кончилась уже давно, жизнь вошла в свою колею, и Сэм стал тем, чем он был на самом деле, часто до слез раздражая свою жену. У них было два маленьких сына, веснушчатые, спокойные крепыши, совсем в духе Сэма. Ему было очень трудно не гордиться своими малышами. Поэтому, когда ими, бывало, восхищались в клубе, он приучил себя говорить: "Да, вовсе не такие уж плохие ребята". Но обычно он не выдерживал напряжения, которого ему стоило его притворство, а вынимал из кармана кожаный портфельчик и с явным самодовольством показывал серию портретов сыновей, начиная с шестимесячного возраста.
   Сэм очень любил Джервэза. Он был много моложе его, и в его любви к нему таилось обожание, которое молодежь испытывает к героям. Джервэз был таким, каким хотел бы быть Сэм. Он часто наблюдал, как натягивается на плечах Джервэза тонкая шелковая рубашка, когда тот взмахивал молотком в поло, а в крикет-клубе Сэм, бывало, искренне восхищался его игрой "без всякого напряжения", в то время как он сам уже задыхался, багровел и обливался потом.
   Сэм любезно предложил Джервэзу рюмку коньяку и спросил:
   - Едете в Марч, не правда ли?
   - Да.
   - Мы тоже. В субботу. Старик рассчитывает, что мы покончим с куропатками. Вы видели новое ружье у Ригби? Великолепное, прямо изумительное.
   Когда Сэм говорил о ружьях, он даже впадал в лирический тон. И сейчас он как раз собирался пуститься в дальнейшее описание, когда Фелисити прервала его:
   - Сэмми, мне хочется потанцевать.
   - С удовольствием, дорогая!
   Когда они отошли на довольно большое расстояние, Фелисити промолвила:
  
   - Послушай, я хотела тебе рассказать, но как-то все не удавалось... По поводу Джервэза и Филь. Мамми звонила мне за несколько минут до нашего отъезда. Джервэз едет в Марч с определенной целью.
   Сэм в этот момент с трудом лавировал между танцующими.
   - Знаю. Он говорил мне. Стрелять куропаток. - Фелисити слегка ущипнула его за руку:
   - Да нет же, я же сказала, что это из-за Филь. Он хочет жениться на ней. Подумай только, Сэмми, так много денег, и Фонтелон, и вообще...
   Сэмми в ответ только кивнул. Некоторое время они танцевали молча. Затем он тихо сказал:
   - Хорошо, но ему уже много за сорок, а Филь ведь только восемнадцать...
   - Девятнадцать, - поправила Фелисити. - И потом, какое это имеет значение, Сэмми? Только, ради Бога, не болтай об этом и не настраивай Филь против, а то ты все испортишь.
   - Я думал, что она увлекается Тедди Мастерсом, - продолжал Сэм упрямо.
   - Ах, это же ребячество, и больше ничего.
   - Что ж! Надеюсь, они будут счастливы! - сказал Сэм, но в голосе его не слышалось особого воодушевления; он был взволнован, и ему было не по себе. Он представлял себе Джервэза в самых различных положениях, но никогда не думал о нем как о муже Филь.
   "А почему бы нет? - уговаривал он самого себя. - Честное слово, здесь нет ничего необычайного".
   Он отвел Фелисити обратно к столу и стал наблюдать за Филиппой до тех пор, пока Фелисити не толкнула его локоть, как будто нечаянно, и не сделала в ответ на его изумленное лицо предостерегающей комичной гримаски... Двадцать лет... а то и все двадцать пять... по меньшей мере... Ему казалась такая разница в летах слишком значительной. И не то чтобы Вильмот ему не нравился. Наоборот. Никто, даже он сам, не мог бы выдержать с ним какое-либо сравнение. Но брак - это совсем другое дело!..
   Он продолжал украдкой наблюдать за Джервэзом... Вот чем объясняется все его поведение этим летом... званые обеды... и все вообще... Понятно, старики будут этому способствовать. Никто так хорошо не знал цену денег, как Кардон. Да, да, этот простой, и вместе с тем хитрый, любящий посмеяться Билль. Если, как он сам часто говорил, сердце у него золотое, то зато голова - железная!
   Что же касается брака... Сэм продолжал размышлять. Легкая рассеянная улыбка играла на его лице. Как бы там ни было, но своим сообщением Фелисити испортила ему весь вечер. И не то чтобы он мог указать что-нибудь определенное: "Вот причина моего волнения". Нет, он не мог это сделать, иначе он постарался бы избавиться, так или иначе, от такого ощущения. Возраст... конечно... но стоило только посмотреть на Вильмота, чтобы понять, что возраст здесь не играет никакой роли.
   "Я ничего не могу возразить против этого, и все же что-то заставляет меня противиться", - решил Сэм.
   Так он и сказал Фелисити, когда перед сном пришел на цыпочках из комнаты своих мальчиков. Фелисити сидела перед зеркалом. Сэм стал сзади, наблюдая за ней. Фелисити, втирая кольдкрем, сделала ему в зеркало гримаску. Он улыбнулся, отошел и сел на край постели.
   - Послушай, Флип. - Фелисити что-то промычала в ответ. - Я хочу сказать по поводу Джервэза и Филь. Я боюсь, что они не подойдут друг другу.
   Но на этот раз Фелисити решительно ответила:
   - Ах, Сэмми, не надо же быть таким глупым. Они прекрасно подходят друг другу. Почему бы нет? Филь нравятся драгоценности Вильмота, а Джервэз без ума от нее.
   - Да, но увлекается ли Филь им?
   - Это придет. Такого типа женщину, как Филь, в ее возрасте, так же легко научить быть без ума от мужчины, как и научить пудриться. Молодежь всегда переходит от одного увлечения к другому, но когда ее крепко держат в руках, она перестает быть такой изменчивой и привыкает к человеку...
   Она встала и включила свет бесконечного количества лампочек вокруг зеркала; проходя мимо Сэма, она покрутила одну из кудряшек его густых темных волос и рассмеялась. Сэм покраснел до корней волос.
   - Тебе никогда не следует ничего говорить к ночи, - продолжала Фелисити, - потому что это на тебя так "тяжело ложится", как выражалась наша няня, когда нам удавалось что-нибудь стащить от званых обедов. Понятно, она имела в виду наши желудки... Ну, улыбнись же, а то я подумаю, что ты сам влюблен в Филь.
   Сэм поднялся и воскликнул с великолепным жестом:
   - Я никогда не буду любить ни одной женщины, кроме тебя!
   Фелисити взглянула на него, почему-то рассмеялась, а затем глубоко вздохнула.

ГЛАВА II

Моя душа, полная презрения, возвышалась над всем миром, как Гибралтар возвышается над спокойной синевой вод. До тех пор, пока разорвавшая горизонты буря не открыла передо мной твой образ.

Элизабет Морро

   Марч, имение Кардонов, находилось на границе Беркшира. Когда Джервэз, сам управляя автомобилем, миновал Хенли и свернул на Неттлбед, дождик, накрапывавший с самого утра, вдруг перестал, и мягким светом засияло осеннее солнце.
   Джервэз невольно замедлил ход: как-то жалко было расставаться со всей окружающей красотой; леса стояли еще в своем осеннем уборе, сплошь в красных и золотых пятнах, усыпанные искрящимися на солнце каплями дождя. Завтра вся дорога будет усеяна автомобилями, отправляющимися за город на "week end"; но сегодня, в эти часы, Джервэз был сам себе господином. Он остановил машину на краю дороги и закурил; все равно было еще слишком рано являться в Марч, а ехать оставалось каких-нибудь три мили.
   В окружающем его молчании он мог слышать полет птицы или легкий шелест упавшего листка. Он чувствовал запах сырой земли и вдруг ясно ощутил запах дыма, этот горький и вместе с тем приторный аромат, который так нравился Филиппе, - ведь она так говорила?
   Он задумался, и, как обычно, его мысли свелись к одному, к Филиппе. Быть может, завтра в этот час он начнет строить свою новую жизнь, а пока он еще не смел об этом мечтать. Или ему придется бороться против себя самого, против своей любви, которую он не сможет сразу подавить...
   Небо на западе постепенно стало окрашиваться в красные цвета; с другой стороны надвигалась сизая туча. Немного дальше у дороги виднелось дерево, на которое, казалось, опустился рой золотистых мотыльков; оно сверкало тысячами алмазов в изменчивых лучах заходящего солнца. Из лесу показалась телега, а рядом с нею степенно выступала собака.
   "А, собаки - я опять их увижу", - сказала Филиппа. Ему показалось всякое ожидание бессмысленным; не беда, если он приедет слишком рано, и разве ему может доставить какое-нибудь удовольствие все окружающее его великолепие, если с ним нет Филиппы?.. Джервэз нетерпеливым движением пустил мотор и дал машине полный ход. Мелькали перед ним маленькие деревеньки. Он ехал теперь по земле Кардона, по длинной извилистой песчаной дороге, где повсюду встречался орешник.
   Чей-то оклик заставил его затормозить; он ответил и стал ждать. Филиппа пробиралась к нему через небольшую просеку; у ног ее степенно выступал сеттер, а впереди с лаем скакал йоркширский терьер. Джервэз остановил машину; они встретились, окруженные тишиной, прерываемой только лаем Ричарда Дика, терьера, выражавшего свое недовольство по поводу вторжения постороннего в его леса.
   Собаки помчались дальше, а Филиппа подошла к автомобилю, внимательно осмотрела его и села с краю, болтая своими стройными ножками.
   - Разве здесь не божественно? - радостно воскликнула она. - Этот тихий вечер, этот тускнеющий свет и воздух... после дождя.
   - Я не так давно почувствовал всю эту изумительную красоту, - сказал Джервэз, стоя рядом с ней и поставив одну ногу на подножку, - и думал о вас, чувствуя, как я поддаюсь вашему очарованию. - Он наблюдал за Филиппой в то время, как она всматривалась в лес, стараясь найти своих собак. На ней был тонкий шерстяной свитер с высоким воротником, коротенькая юбка из какой-то плотной материи, чулки и ботинки для игры в гольф и твердая, низко надвинутая на глаза коричневая шапочка; к губам не прикасалась палочка помады.
   Джервэз наблюдал за ней, когда она закинула голову, слушая пение какой-то птицы и показывая безукоризненную линию своей длинной шеи. И почему-то именно эта линия шеи взволновала его, и он не мог больше совладать с собой; он думал подождать, думал выбрать подходящий момент, быть осторожным... и вдруг неожиданно сжал Филиппу в своих объятиях. Смутно, словно во сне, он видел ее лицо и широко открытые глаза; затем все стерлось - здравое рассуждение, планы, надежды, - и он целовал ее холодные полуоткрытые губы, целовал, целовал без конца... Где-то залаяла собака, и прозвучал автомобильный рожок. Джервэз, белый как полотно, дрожащий, с горящими темным светом глазами, выпустил, наконец, Филиппу; она была такая же бледная, и ее янтарные глаза казались совсем черными. Джервэз промолвил дрожащим голосом:
   - Филиппа, я люблю вас, я люблю вас уже много месяцев, но не смел это сказать. Я на двадцать лет старше вас, двадцать семь лет, чтобы быть точным... Можете ли вы... можете ли... хотите ли вы выйти за меня замуж?
   На своих губах он все еще чувствовал поцелуи. Ему пришлось употребить всю силу своей воли, чтобы вновь не прикоснуться к ней, не начать опять ее целовать. Десять минут тому назад ничто не было так далеко от него, как мысль о том, что он все скажет Филиппе. Все это произошло как-то помимо него.
   Тогда Филиппа сказала тихим нетвердым голосом, все еще порывисто дыша:

Категория: Книги | Добавил: Ash (09.11.2012)
Просмотров: 748 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа