Уэдсли Оливия - Честная игра

рокими плечами, что так типично для хорошего спортсмена, так же, как стройные лодыжки и узкие ступни, характерные для бегуна.

   Далее Форду, который если и был способен любить мужчину, то любил по-своему Арчи, представилось, что Арчи кроме красоты обладал еще мужественностью - сочетание, которое он до сих пор не считал возможным.

   Он знал, что и сам недурен, но сознавал, что у него была просто красивая наружность определенного типа, и больше ничего, тогда как у Арчи была та красота, которой, как полагал Форд, должны были обладать атлеты прежних дней; у Арчи и волосы росли, как следует, а его несколько твердые серо-голубые глаза с короткими черными ресницами и черными бровями составляли резкую противоположность со светлыми волосами...

   - А ты видал кого-нибудь нового? - неожиданно спросил Арчи.

   - Мне кажется, что видел одну блондинку, то есть только ее спину.

   - Отлично-о!

   Они сошли вместе вниз, где их приветствовал Марко, метрдотель:

   - Леди Вильмот приехала, та, из Лондона.

   - Ну и что же? - спросил Форд.

   - Та самая леди Вильмот.

   - Мы слышали, - кратко ответил Форд; он ненавидел спокойную любезность Марко, так же, как и всякого другого.

   Арчи круто повернулся:

   - Форд, Марко имеет в виду ту женщину, о которой было столько шума. Мужчина убился, убегая из ее комнаты, и муж с ней только что развелся. Которая она, Марко?

   Темные глаза Марко обвели большую белую с позолотой комнату.

   - С минуту тому назад она была здесь. Высокая, очень светлая блондинка, blonde cendree, ravissante! <Пепельная блондинка, восхитительная.>

   - Она и должна быть такой, - неудержимо вырвалось у Арчи.

   - Ага... вон там! - и Марко возбужденно указал направо. - Она входит из сада.

   Молодая женщина медленно шла через высокие стеклянные двери между рядами розовых и пунцовых цветов по обе стороны входа; высокая, очень стройная женщина с золотистыми волосами. На ней было светлое с золотом платье, и она очень высоко держала голову.

   - Et voila! - воскликнул Марко.

   - Какая-нибудь любительница сильных ощущений! - промолвил Форд со своей обычной медленной, скучающей манерой.

   Арчи с минуту ничего не говорил, но когда Форд продолжал тянуть: "Так вот она, эта знаменитая лепи Вильмот!" - он сказал:

   - Она выглядит чертовски молодой - для всего, что с ней случилось.

   Он глядел на Филиппу каждый раз, как кружился мимо нее в танце.

   Она сидела одна, на маленьком диванчике с золоченой спинкой. Уже было двое претендентов на знакомство с ней, которых она прежде не встречала. Один из них - полковник Баррон, мужчина лет пятидесяти, очень любезный и веселый; другая - миссис Дэвис, с великолепными жемчугами и той поразительной развязностью, которая так ужасна, потому что у обыкновенного вежливого человека нет оружия, чтобы бороться с ней.

   Полковник Баррон сказал с добродушной любезностью:

   - Я знал вашего отца много лет тому назад, дорогая леди Вильмот! Надеюсь, это дает мне право представиться вам, не правда ли?

   Миссис Дэвис сказала:

   - А! Леди Вильмот! Вы меня забыли? Какая вы нехорошая! Я настаиваю на том, чтобы вы меня вспомнили! Наш первый бал с шалями у Клеридж!.. Теперь мы можем быть друзьями.

   Филиппа с облегчением заметила, что никого из ее новых друзей не было в бальном зале. Она смотрела на танцующих; было еще рано, и молодежи было мало, но зато там были два молодых человека, оба поразительно красивых, которые танцевали с женщинами гораздо старше их; и один из них очень много смотрел на нее.

   Один раз их глаза встретились; его взгляд был довольно смелый, открыто любующийся, с намеком на улыбку в глубине взгляда. Филиппа сначала отворачивалась, потом слегка рассердилась; ее щеки окрасились прелестным слабым румянцем, но она решительно смотрела в сторону, когда молодой человек приблизился в следующий раз. Затем появились Гавершемы, и смутное чувство интереса Филиппы было поглощено сознанием усталости и своего несчастья.

   Она посидела еще немного, а затем встала и ушла.

   Она старалась уверить себя, что действительно устала - ведь она приехала только днем, и в первый день следовало лечь пораньше. Но в ее спальне был слышен оркестр; она представляла себе танцующих и среди них молодого человека с веселым взглядом. Во всяком случае, он танцевал хорошо!

   Она разделась и села у окна, слушая ту же музыку, которую слышала сотни раз в Лондоне, в посольстве, в граммофоне, всюду.

   Жизнь здесь может наладиться, если она действительно познакомится с людьми. Это было божественное место по красоте природы. Море в эту ночь выглядело, как темное зеркало, звезды были золотые, и воздух был напоен ароматом мимозы. Может быть, ее ожидало здесь какое-нибудь приключение - ведь она впервые была совершенно одна.

   Миссис Дэвис налетела на Филиппу, сидевшую в шезлонге.

   - Дорогая леди Вильмот, вы выглядите, как раннее утро. Я отправляюсь пешком в Juan-les-Pins, пока еще не жарко... Пожалуйста, пойдемте со мной.

   Широкая дорога, по которой они шли, была бы чудесной, если бы прелесть ее не отравлялась смертельным страхом вследствие ее узости и того полного пренебрежения, с которым каждый шофер относится к удовольствиям всех других, кроме своего.

   Когда авто проехали, и можно было говорить, миссис Дэвис умудрилась окликнуть и представить Филиппе трех своих знакомых, людей очень элегантных и слишком экспансивных.

   "По-видимому, я перезнакомлюсь с массой людей", - подумала Филиппа, а вслух она сказала:

   - Наверно, вы здесь всех знаете?

   - Всех, кто не borne! - заявила миссис Дэвис. - Это единственное, чего я не выношу. Я всегда говорю: пусть каждый делает, что он или она хочет, и предоставит ему или ей делать, что они хотят. Не проводите вашего времени в строгой критике! Живите сами и не мешайте жить другим, или любите, если это вам больше нравится, и не мешайте другим любить!

   Филиппа несколько сконфуженно улыбнулась в ответ.

   - Если бы нам дано было знать все тайное в жизни каждого, - продолжала загадочно миссис Дэвис, - то я полагаю, что все нуждались бы в снисхождении.

   В одном из больших магазинов миссис Дэвис поссорилась с хозяином из-за счета, а Филиппа купила сладостей из очаровательных банок и чувствовала себя немного менее одинокой, чем накануне, потому что солнце светило ярко, а она была еще так молода.

   Проходя по скверу, они встретили обоих молодых людей из танцевального зала. Филиппа сразу узнала их; они шли с дамой, которая вела за руку маленького мальчика.

   - Это "жиголо" отеля, - тотчас сказала миссис Дэвис, - а молодая женщина - содержанка одного очаровательного француза, некоего мосье Дюпона (он один из парижских Дюпонов - легковые автомобили). Трудно предположить, чтобы это был его ребенок - французы так осторожны.

   Филиппа приняла эти объяснения без комментариев. Несколько позже она спросила:

   - Эти двое молодых людей - танцоры отеля?

   - Да. Нечто среднее между авантюристами и шантажистами! Вот кто они. Женщины сходят по ним с ума, теряют головы, а затем платят, чтобы заткнуть им рот. Ужасно!.. Это два очень подозрительных типа, мне кажется. Их содержат две женщины в отеле. Первый - отвратительный, невоспитанный щенок, так я считаю. Другой, Арчи, или как там его (все они - Арчи, Родди или Бобби, русские или что-нибудь в этом роде), еще не так плох, и манеры у него лучше. Дерут они невероятно!

   Филиппа задумчиво следила за тем, как Арчи "как там его" поднял маленького мальчика к себе на плечо. Какова бы ни была его нравственность, у Арчи, по-видимому, было доброе сердце!

   Миссис Дэвис предложила вернуться в автомобиле и предоставила Филиппе расплачиваться. Когда они вместе вошли в холл, швейцар вежливо обратился к миссис Дэвис. Она остановилась, Филиппа прошла дальше и на пути к лифту слышала громко звучавший в ответ сердитый голос миссис Дэвис.

   Филиппе вспомнился афоризм ее отца: "Редко женщина, живущая одна в отеле, может быть в чем-нибудь полезна!"

   Она пришла к заключению, что Билль хотя и не обладал добротой, но хорошо понимал мораль и отельных моралистов!

   - Мне кажется, что я готов увлечься, - заявил Арчи, оглядываясь вслед Филиппе.

   - Она прелестна, действительно прелестна! - воскликнула Перри.

   - И она - леди Вильмот, - медленно сказал Форд, - если это говорит что-нибудь вашей невинности, Перри!

   Вы хотите сказать, что это та самая, с которой была эта ужасная история? Какой-то мужчина убился из-за нее, и муж развелся с ней из-за мертвеца? Эта девочка, Джослин? Вы, вероятно, ошибаетесь. Как ужасно!

   - Увеличивает интерес, я полагаю, - сказал Арчи и засмеялся.

   - О нет, это почти как мадам Штейнгейль... это... это ужасно... она выглядит такой молоденькой, Арчи...

   - Таково уж теперь молодое поколение, - пояснил Арчи. - Кроме того, она, конечно, не так молода, как кажется.

   Он думал и думал о Филиппе довольно много с тех пор, как встретился с ней. Однажды ночью, в такое время, когда Арчи редко шевелил мозгами, он вдруг проснулся и совершенно неожиданно "увидел" Филиппу... Восстановил в памяти с поразительной ясностью ее образ на диванчике с золоченой спинкой, на котором она выглядела как бы сделанной из золота и слоновой кости с легким розовым оттенком.

   Он лежал с открытыми глазами, думая о необычайных вещах.

   Вокруг Филиппы был тот ужасный шум гласности, который всегда окружает любовь; и Арчи должен был против воли сознаться, что этот шум служил для него приманкой.

   Ему хотелось познакомиться с женщиной, из-за которой погиб другой человек.

   Он заснул, думая об этом, и вот теперь, несмотря на напускное равнодушие, эта встреча неожиданно взволновала его таким же странным образом, как его ночное видение.

   Далеко выплыв под лучами солнца, разрезая руками ласкающие волны, он несколько смущенно спрашивал себя: что должна была чувствовать такая женщина, как леди Вильмот?

   И чувствовали ли такие женщины что-нибудь? Но она должна была чувствовать - потому что такая любовь, как та, которую она внушила, не может оставить женщину равнодушной. Кроме того, ведь тот мужчина - он вспомнил теперь всю историю! - выпрыгнул из ее комнаты на смерть.

   Ужасно все это!

   Арчи был глубоко заинтригован.

   Она была как-то особенно прелестна, держалась строго, и у нее, несмотря на все, был вид настоящей леди.

   Женщины были загадками... Подумать, что эта прошла через весь этот ужас, - и видеть ее теперь! Она выглядела ребенком в своем голубом кисейном утреннем туалете и шляпе с опущенными полями.

   И она была женой Вильмота, царила в его домах...

   Он постарается познакомиться с ней, он должен это сделать.

   Со времени войны в его жизни здесь ничего не было в этом роде - ничего подобного! Эти старые женщины с их подарками: золотыми портсигарами, кольцами, катаньем на моторах - были ему противны. А здесь была молодость, привлекательность и страшная опытность, и последняя значила так много.

   Он отрицал бы это, а между тем это было так: мысль об исключительной опытности Филиппы, равно как и известная всему свету главная роль, которую она сыграла в трагедии с такой оглаской, возбуждали величайший и тайный интерес в Арчи, привлекали его. Он был в том возрасте, когда опыт имеет опьяняющую привлекательность и когда неопытность готова купить посвящение за самую высокую цену. Он никогда не сознался бы также и в том, что имя Филиппы, шум, который окружал ее как жену Вильмота, заинтриговали его.

   Он знал только, что был увлечен, и решил познакомиться с этой чарующей женщиной; он чувствовал лишь, что был готов, как он выражался, "пойти на все", лишь бы добиться своего.

   В этот же вечер он не стал дольше ждать и спросил Филиппу, не желает ли она танцевать.

   Она поблагодарила его, но нет, ей как будто не хочется.

   - О, постарайтесь захотеть! - умолял Арчи. - Пожалуйста!

   Но она, улыбаясь, покачала головой. Разочарованно отходя прочь, он размышлял о том, что она ни капельки не казалась развязной. Все, кроме этого! Голос ее был восхитительный, но холодный!

   И у нее были замечательные манеры - он почувствовал себя мужиком перед ней.

   Он прилежно танцевал с "девами" старой бригады, но продолжал поглядывать на Филиппу, рядом с которой уселся полковник Баррон ("Проклятый юбочник!" - думал Арчи), видимо приятно проводивший время, судя по галантности, с которой он вставлял монокль одной рукой, прижимая другую к сердцу как бы для того, чтобы усилить выражение сказанного.

   "Будь он проклят", - подумал Арчи, бессознательно пользуясь леди Рэллин как буфером между собой и острым локтем Форда. Тот улыбался одними губами, кляня все в душе, в то время как он с трудом удерживался на ногах, танцуя с дамой, шея которой была унизана жемчугом, а руки покрыты браслетами от кисти до локтя; дама говорила языком Боуэри и казалась чрезвычайно довольной собой и всем, что ей принадлежало.

   Возвращаясь из сада, где он курил, Арчи совершенно случайно встретился с Филиппой, медленно спускавшейся по широким каменным ступеням.

   Он тотчас остановился.

   - Даже если вы не хотите танцевать, можно с вами говорить?

   Она слегка засмеялась, и ее смех заставил Арчи неожиданно почувствовать себя смелым и счастливым.

   - Немного ниже влево есть скамейка, откуда чудесный вид; мы могли бы там выкурить по папиросе - если вы захотите?

   Филиппа с секунду его рассматривала; у нее заныло сердце только потому, что его молодость и веселость напомнили ей, как всякая другая молодость, - Тедди.

   И мысль о Тедди, даже такая мимолетная, придала мягкость ее голосу:

   - Я хотела бы посмотреть этот вид.

   Они пошли вместе; рука Арчи один раз мимолетно коснулась ее локтя, чтобы направить ее к белой полукруглой скамейке, которая, казалось, повисла над багряной красотой спящего моря.

   Налево берег делал поворот; крутая дорога по временам ярко освещалась фарами автомобилей, вырывавшими из темноты подымавшиеся кверху темные очертания стен замка, стоявшего на страже маленького городка.

   Издали слышалось пение девушек; голоса их, смягченные расстоянием, и мягкий ароматный воздух были полны той задумчивости, которую придает неясная музыка в темноте.

   Ни Арчи, ни Филиппа не разговаривали до окончания песни. Затем Филиппа тихо сказала:

   - Это прелестно!

   - Это девушки, которые работают там, на фабриках, - сказал Арчи, чувствуя всю банальность своих слов, желая сказать что-нибудь особенное и сознавая, что все, что он делал, было обыденным.

   Он неудержимо понесся вперед, потому что ему ужасно хотелось показаться "особенным":

   - Я безумно хотел встретиться и познакомиться с вами, леди Вильмот!

   Ему теперь стало видно ее; наклонившись вперед, он напряженно смотрел на Филиппу.

   - Что мне сказать на это? - спросила его Филиппа.

   - Полагаю, что вам все говорят то же самое? - При воспоминании о приеме, оказанном ей Гавершемами и Маунтли, и о том одиночестве, которое ее окружало в Париже, у Филиппы вырвался иронический смешок.

   - Почему вы смеетесь? - тотчас же спросил Арчи.

   - Может быть, я смеюсь над вашим прелестным, но довольно наивным комплиментом.

   - Знаете ли, что вы разговариваете гораздо более по-взрослому, чем выглядите?

   - Неужели?

   Наступило молчание, молчание, которое Филиппа не прерывала из лени, и которое Арчи стремился нарушить, сказав, вот так, совсем откровенно; безумно:

   - Я хочу вам понравиться! - Он поймал себя на мысли: "Почему люди не высказывают того, что хотят? Почему не выкинуть все это первоначальное жеманство при знакомстве друг с другом? Если вам действительно отчаянно хочется узнать кого-нибудь поближе, тогда надо сразу стать наполовину друзьями. Я хочу, ужасно хочу понравиться этой женщине. Она заставляет меня чувствовать то, что никогда еще никто не заставлял..."

   Что, если бы он так и сказал ей это?

   Он смотрел сначала на море, а затем повернулся к ней; в ту же минуту Филиппа тоже повернула свое лицо, и Арчи мог увидеть линию ее губ... И вид этой мягкой извилистой линии, казалось, ударил ему в голову, как мифический нектар, как будто эликсир какого-то волшебного напитка разлился по его жилам. Он наклонился к Филиппе так близко, что его охватил залах ее волос, и сказал нетвердо:

   - Вы заставляете меня чувствовать то, что никто еще на свете меня не заставлял...

   Едва он проговорил это, как наступила реакция; он почувствовал, что затаил дыхание, резко двинулся и затем понял, что Филиппа встала и оставляет его одного.

   Он бросился за ней и властно преградил ей путь:

   - Вы не можете уйти так. Я... вы никогда не поймете... но я не предполагал... дерзости...

   Его прервал тихий, ледяной голос Филиппы:

   - Из-за... из-за некоторых фактов вы подумали то, что, я полагаю, могут думать люди вашего сорта, что... что мне можно все говорить и обращаться со мной... как вы сейчас со мной. Уйдите, пожалуйста, с дороги.

   - Я не уйду... пока не объясню, - с отчаянием произнес Арчи.

   - Никаких объяснений не надо.

   Она мелькнула мимо него и исчезла за поворотом.

   Он остался стоять, кляня себя, но все же с сознанием какой-то несправедливости где-то в самой глубине души.

  

   В конце концов, он подразумевал это, но не так, как она это приняла.

   Он бросился вперед очертя голову, потому что с ней, наверно, говорили так и раньше; но затем он почувствовал странную смесь истинного огорчения, уязвленного тщеславия и светской суетности...

   Как-никак, но ведь был же процесс!..

   Он вернулся в зал, пользуясь этим осуждением как щитом против натиска собственного идеализма, того немногого, что осталось в нем от прежних лет.

   В глубине души ему было стыдно этого бесконечно унизительного размышления о жизни Филиппы; но, надувшись, он ухватился за него и старался привить своему чувству странной скорби несколько дешевых горьких афоризмов о разведенных женщинах, которые были вынесены на суд общественного мнения и получили обвинительный приговор.

   Он танцевал весь остаток вечера. Филиппа не возвращалась в бальный зал. Когда, наконец, оркестр перестал играть и он был свободен, он снова направился к белой полукруглой скамье. Приближался рассвет; густой фиолетовый цвет неба исчезал, пропуская сияние зари; слабый, колеблющийся предутренний ветерок коснулся его лица.

   Спустя некоторое время он встал, вернулся к себе в комнату и лег в постель. Поднявшийся ветерок дул прямо на него, но он лежал с открытыми глазами, бесконечно взволнованный.

   Филиппа, сидя в темноте у окна, думала: "Мне кажется, что так будет продолжаться и далее. Мужчины и женщины будут говорить со мной о чем угодно; мужчины будут считать себя совершенно вправе обращаться со мной так, как поступил со мной сегодня вечером тот, и теперь все они будут считать меня доступной".

   А этот Лоринг казался таким славным, таким веселым; казалось, что они так хорошо понимают друг друга.

   Сначала ей нравилось смотреть на него; он казался ей таким симпатичным, а это было для нее чем-то большим, чем просто красивая наружность. Голос его был таким веселым и приятным... и, помимо всего, он принадлежал к тому типу мужчин, который больше всего ей нравится!

   Казалось, что если он и не будет другом, то все же он такой, с которым может быть легко и радостно...

   Но теперь из этого ничего не выйдет - ни дружеских отношений, ни чего-либо другого.

   И когда она ложилась спать, скользнув в прохладные простыни, слезы скатились с ее глаз на подушку.

   - Я держал себя неподобающим образом с леди Вильмот, - сказал Арчи Форду.

   Он старался вспомнить все, что он говорил. Форд лежал на песке и курил, обволакивая себя дымом из трубки, и в ответ на слова Арчи лениво возразил:

   - Я этого не вижу. Я не вижу никакого оскорбления в том, чтобы сказать женщине, что ты увлечен ею. В чем здесь оскорбление?

   И он добавил:

   - Совсем непохоже на то, чтобы леди Вильмот только что сошла со школьной скамьи. Брось! Леди Вильмот сама кое о чем имеет понятие. Разве она дала тебе резкий отпор?

   - Во всяком случае, она не сделала этого так, чтобы я мог заметить, насколько я нравлюсь ей!

   Форд повернулся:

   - А ты в самом деле увлечен ею, Понго?

   Он бросил долгий взгляд на своего друга. Выражение лица Арчи смутно напоминало того Арчи, которого он видел сразу после падения с аэроплана; сильно разбившийся молоденький летчик, этот самый Понго, не хотел принимать тогда никакого соболезнования, считая помощь и совет оскорблением для себя.

   Арчи не заметил этого долгого взгляда, продолжая смотреть на сверкающее море; наконец он медленно произнес:

   - Не знаю. Думаю, что да. Это случилось в первый же момент, как я ее увидел. Как бы то ни было, я чувствую себя ужасным дураком. У меня столько же шансов добиться ее, как, по пословице, снежному кому долго оставаться в аду. Она богата, а у меня ни гроша. Она...

   - И так далее! - язвительно прервал его Форд. - Назови и другие общественные добродетели этой прекрасной леди, не забывая упомянуть ее вполне заслуженную на суде славу! Я полагал бы, что, помня это, тебе нечего тревожиться при сравнении ваших обоюдных достоинств! Боже мой! Арчи, - он привстал на локте, - неужели это тебя серьезно беспокоит? С какой стати?

   Арчи кивнул головой:

   - Я сам себе так говорил, и все же это меня ни в чем не убедило. Вот почему это меня так беспокоит. Ведь серьезно относиться к человеку возможно лишь тогда, когда то плохое, что ты можешь подумать о нем, ты сам ни во что не ставишь!

   - Ну и продолжай себе беспокоиться! - резко возразил Форд. - Только не относись к этому делу серьезно.

   Арчи поднялся и потянулся, показывая каждый мускул своего крепкого, молодого, красивого тела.

   - Так будет лучше! - сказал он уступчиво. - Я опять иду в воду.

   Он подплыл к вышке, с которой ныряют, взобрался по лесенке и нырнул с верхней площадки. Ему нравилось чувствовать, как море увлекает его вглубь, и проявлять свою силу в борьбе с волнами; зной палящего солнца и приятное щекотание во всем теле доставляли ему большое удовольствие. На короткое время он забыл о Филиппе... И вдруг он увидел ее на вышке.

   Он ясно осознал свои чувства в этот миг; его сердце трепетало, останавливалось и снова трепетало. Захваченный этим совершенно неожиданно захлестнувшим его ощущением, он подумал:

   "Будь что будет! Если верить Форду, почему бы мне не добиться всего того, что я могу взять? Он бы так поступил - каждый мужчина поступил бы так же".

   Иллюзорное и как бы робкое чувство прошлой ночи было разрушено грубым мировоззрением Форда. Он смотрел на Филиппу, силуэт которой вырисовывался на фоне синего неба и прозрачного моря. Она нырнула; он с быстротой молнии нырнул вслед и, когда она выплыла, очутился рядом с ней. Он тотчас же сказал, протянув руку:

   - Простите меня!

   Филиппа удивленно взглянула на него, сдвинув черные узкие брови. Кто бы мог быть этот человек, скорей похожий на изображение бога солнца, такой же загорелый, с такими же сверкающими голубыми глазами и с таким же ярким блеском волос?..

   - Я тот, который вас вчера так огорчил и которого вы так безжалостно оттолкнули, - сказал Арчи, не выпуская ее руки. - Но вы простите меня? Я до тех пор буду просить, пока вы не простите.

   Они оба рассмеялись и поплыли рядом.

   - Вы не откажетесь танцевать со мной сегодня вечером? - была его последняя просьба.

   Он пошел одеваться, чувствуя, что мир для него превратился в рай, а когда оделся - хорошо позавтракал и отправился гулять.

   Ему нужно было остаться одному, обдумать все случившееся; он хотел избежать отталкивающего цинизма Форда. Он поднялся на холм, туда, где по обе стороны росли бархатистые серовато-зеленые оливковые деревья и где далеко впереди полоса тени указывала на близость маленького леса.

   Когда он добрался до этого леса, он бросился на землю, сильно разгоряченный, но тем не менее довольный. Далеко внизу раскинулся Антиб с черепичными крышами вилл и с безобразными серыми и зелеными квадратами отелей, а среди них - сверкающее белизной и позолотой здание казино.

   Под которой из этих крыш живет его белая и золотая девочка, Филиппа?.. Это имя он узнал из газет.

   Ему это имя решительно не нравилось. И, наверное, некоторые называли ее Филь.

   Он не будет ее так называть! Так он решил! Он придумает ей другое имя!

   Он лег спиной на горячую землю, заложив руки под голову.

   Он ей, должно быть, немножко нравится... это было заметно по тому, как она смеялась... О Боже! Как она была хороша - дух захватывало!

   У нее была своеобразная манера широко открывать глаза, сначала слегка улыбаясь со сжатыми губами, потом быстро раскрывая их... Он был уверен, что она божественно танцует... и она обещала танцевать с ним сегодня вечером. Он не мог припомнить во всей своей жизни такого напряженного и исключительного возбуждения из-за кого-либо или чего-либо, даже во время полетов.

   Какова же на самом деле история ее жизни?

   Ведь она защищалась при разводе, боролась с ним, отрицала свою неверность.

   Правда, ее муж привел довольно веские улики...

   Арчи почувствовал внезапный взрыв гнева при мысли, что ее опрашивали, оскорбляли... Адвокаты такие негодяи... Начинают допрашивать, выводить различные заключения, приставать... Он знает, он как-то слышал их.

   Его представление о Филиппе нисколько не соответствовало ни тому, что он узнал о ней, ни известным ему фактам, ни ее прежней жизни. Филиппа замужем... Она так не походила на замужнюю женщину... Филиппа влюблена... преступно влюблена...

   Арчи повернулся на горячей низкой траве и прижался лицом к земле...

   Ему было невыносимо тяжело думать, что она так любила, ему ненавистна была эта мысль не с точки зрения морали, а только потому, что она целовала какого-то другого мужчину, который обнимал ее, лежа в ее объятиях.

   Он чувствовал, что задыхается; он поднялся, чтобы дать горячей волне крови отхлынуть от лица и горла.

   - Тысячу проклятий! - произнес он грубо, вслух.

   "Мне не хочется идти так рано домой, я буду обедать возможно позже", - решила Филиппа. Ей опять хотелось танцевать, так хотелось, что она уговаривала себя, что это только танцы привлекают ее, но отнюдь не человек, похожий на бога солнца, который к тому же вполне искренне просил у нее прощения! И надо же, в конце концов, бывать в обществе! И она довела себя до чрезмерно болезненной чувствительности за три последних ужасных месяца.

   Доставая белые атласные туфли к своему белому шифоновому платью, отделанному серебром, она напевала песенку.

   Помимо всего, здесь чудесное солнце и весело, а солнце всегда поднимает настроение.

   Со временем жизнь наладится... В ней жила непобедимая надежда юности и твердая вера в чудо, которое должно совершиться, несмотря ни на что...

   Когда она входила в ресторан, она мельком бросила взгляд на дальний столик, за которым обыкновенно обедали Арчи и Форд, но столик был свободен.

   Она сильно опоздала и, пока ела, все время слышала звуки танго, фокстротов и уанстепов. Кто-то рядом почти неслышно произнес:

   - Кажется, это леди Вильмот? Да, я уверен, что она. Вероятно, она приехала прямо сюда. Ведь после ее процесса прошел только месяц.

   Филиппе показалось, что эти слова ударили ее. Неужели только один месяц прошел после суда? Иногда, когда ей удавалось забыть об этом, и она чувствовала себя счастливой, ей казалось, что это было давным-давно, а порой, в бессонные ночи, ей казалось, что это было так недавно - всего несколько часов тому назад.

   Она крепко стиснула руки под столом... Может быть, это было действительно признаком ее невиновности, что она могла иногда забывать?

   Она поднялась из-за стола, прошла в зал, и Арчи немедленно очутился возле нее.

   - Как вы долго не приходили! - сказал он. - Вы не откажетесь танцевать со мной сейчас же?

   Она очутилась в его объятиях. Они молча танцевали. Арчи был много выше ее, хотя Филиппа была тоже высокого роста. Ей пришлось поднять голову, чтобы посмотреть ему прямо в глаза, которые были устремлены на нее; и когда глаза их встретились, его взгляд выражал отчасти робость, отчасти - нечто другое.

   Что же было это другое?

   Филиппа прервала молчание:

   - Как хорошо вы танцуете!

   - В самом деле? - отозвался Арчи, страстно желая сказать: "Вы прекрасны, я обожаю вас... Может быть, это безумие, но я вас обожаю... это так. Неужели вы этого не чувствуете? Неужели не чувствуете, как бьется мое сердце и рвется к вам?"

   Он крепко сжал губы и, глубоко вздохнув, почувствовал запах духов, которыми была надушена Филиппа. Острое ощущение этого аромата овладело всем его существом. Он еще глубже вдохнул этот вскруживший ему голову запах, напоминавший запах фиалок, хранившихся в ящике сандалового дерева.

   Он не мог смотреть, как поднималась и опускалась ее грудь; вид этой нежной белизны приводил его в трепет.

   Он сам был поражен неожиданно вырвавшимися у него словами:

   - Вы, конечно, знаете, что я здесь "жиголо" - платный танцор-профессионал? Я ужасно беден, но у меня есть кое-какие сбережения, и, как только буду в состоянии, я уеду в Мексику. У меня есть возможность получить там работу, хотя бы и с небольшими деньгами. До вот этого занятия я был летчиком. Только у меня не было ни гроша, когда война окончилась, и я очутился здесь. Это все, что вам необходимо знать обо мне.

   Филиппа встретилась опять с его молодым и ясным взглядом, который уже не выражал робости; теперь это был пристальный и сверкающий взгляд, и его смуглое лицо слегка побледнело.

   - Ах, вы были летчиком? - сказала она. - В Беркшире, совсем близко от нашего дома, была большая авиационная школа.

   - Неттлбед, - сказал он, обрадовавшись. - Я там и обучался.

   - Вот как? А наше имение называлось Марч.

   - Марч! - воскликнул Арчи, радостно рассмеявшись. - Как же, я бывал там; мы занимались там спортом, купались и пили чай. Но где же вы тогда были - я никогда не забыл бы вас, если бы хоть раз увидел.

   - Наверное, я тогда была еще в пансионе, - сказала Филиппа.

   - Какая вы молоденькая! Ну, конечно, вы еще совсем маленькая. - Он крепче сжал ее в своих объятиях. - Пойдемте на террасу - там прохладней.

   Они вышли на террасу, сели на белую полукруглую скамью и закурили папиросы.

   - Встреча с вами так необычайна, - начал Арчи не совсем твердым голосом. - Ведь я бывал в доме ваших родителей.

   Филиппа, пристально смотревшая на море, повернулась к нему и кивнула головой:

   - Как тесен мир! Это звучит банально, но все же это так! Ужасно тесен... особенно... особенно, если вам... если...

   - Если что? - спросил Арчи.

   У нее не было намерения это сказать, но она быстро продолжала:

   - Если все идет не так, как нужно. Если не хочешь встречаться с людьми, потому что они скверно относятся к вам... Но никогда нельзя избежать встречи с некоторыми из них...

   Какая-то внутренняя преграда, которая сдерживала Арчи, вдруг прорвалась в нем. Ничего не было так далеко от его мыслей минуту или две секунды тому назад, как то, что он сделал...

   Он сидел, наклонившись вперед, не сводя глаз с Филиппы; неожиданно он схватил ее в объятия, быстрым движением приблизил ее лицо к своему и поцеловал ее в губы со страстью, которая ее оскорбила. Так же внезапно он отпустил ее; они смотрели друг на друга, бледные оба, оба с горящими глазами, оба безмолвные, тяжело переводя дыхание.

   Филиппа поднялась, и ее движение точно толкнуло его на последнее отчаянное усилие приблизиться к ней и умолять ее. Арчи упал на колени и, задыхаясь, страстно прижался к ней. При ясном свете луны его высоко поднятое лицо даже в этот момент напомнило Филиппе ее прежнее сравнение его с богом солнца, и даже в эту минуту бушующего гнева что-то в повороте его головы, изгибе губ и изогнутости бровей тронуло ее.

   Совершенно забыв об условностях, о своей любви, о себе, забыв обо всем на свете, он поднялся с земли, усеянной лепестками, взывая к ней...

   - Вы не понимаете, вы не чувствуете, - прерывающимся голосом говорил он, и вдруг его голова очутилась на ее груди, и она почувствовала сквозь шифон своего платья его горячие губы и жар пылающего лица, прижимавшегося к ее груди. У нее на мгновение явилось странное и сильное желание приласкать его.

   "Я, должно быть, с ума сошла!" - подумала она, решительно и злобно оттолкнув его.

   - Это безумие... Вы не можете чувствовать... то, что вы говорили... Уходите, вы...

   Он моментально вскочил, преграждая ей дорогу, с почти угрожающим видом.

   - Да, это безумие, - воскликнул он горячо, - но, во всяком случае, это истинное безумие любви. Люди так любят - это бывает. Я вас так люблю. Я обожаю вас, слышите? Не уходите... выслушайте... Это не может оскорбить вас...

   - Я не хочу слушать. Пустите меня, вы должны меня пустить...

   Ей удалось проскользнуть сзади него, и она побежала по белым ступеням, которые казались ей бесконечными, и прошла в отель через боковую дверь. У себя в комнате она опустилась на кровать, прижимая холодные руки к горящим вискам. В глубоком удивлении она спрашивала себя: чувствует ли она гнев сейчас? Что же она, в таком случае, чувствует и что она чувствовала тогда? Во всяком случае, нечто совершенно не похожее ни на какое другое чувство, которое она когда-либо испытывала.

   Все это было так безумно, почти невероятно, и все же это произошло.

   Платный танцор, который сказал ей совершенно откровенно о своей бедности, просто обнял ее, поцеловал и, по-видимому, безумно влюбился в нее!

   Она не знала, что она при этом чувствовала, но одно только воспоминание приносило с собой повторение того удивительного трепета, легкого, бесконечно приятного, немного пугающего, который охватил ее, когда Арчи целовал ее губы, целовал их так страстно.

   Значит, это была страсть...

   Она подошла к широко открытым окнам, защищенным тончайшей проволочной сеткой.

   Ни разу в продолжение своего двухлетнего замужества она не испытывала подобного трепета... Ни разу...

   Она только теперь это познала, и это бесконечно отдалило от нее Джервэза и ту полосу ее жизни. Она разделась и постаралась уснуть, но снова и снова сладостный трепет пробегал по ее телу, и она прятала разгоряченное лицо в подушку, чтобы забыть его, не признаваться в нем.

   Она заснула, когда было уже светло, и проснулась с чувством усталости и с синими кругами под глазами.

   Чувство усталости победило робкий романтизм, а условности и вкоренившиеся взгляды хорошо опекаемой юности и замужества снова полностью захлестнули ее, подавив едва зародившиеся надежды и мечтания этой ночи.

   "Это невозможно!" - мрачно думала Филиппа, вспоминая поцелуи в лунную ночь.

   Она медленно встала, одеваясь бесконечно долго, как одеваются люди, когда их мучают тяжелые мысли.

   Когда, наконец, она была одета, она старалась оттянуть время, чтобы не сойти вниз, и сердилась на себя за то, что поставила себя в такое положение, из-за которого ей приходилось испытывать все эти неприятности.

   В корреспонденции, которую ей вручили, когда она выходила из комнаты, оказался ряд официальных документов, связанных с ее разводом.

   Разбор и просмотр этих документов с потрясающей силой вернули ее к действительности.

   Романтика!.. Случайные поцелуи!..

   Нечего удивляться тому, что произошло, если вспомнить, что все знают ее прошлое!..

   Она поднялась, твердо решив идти по намеченному ею пути. Она уедет отсюда, уедет подальше; она чувствовала, что она обречена и что у нее нет никаких средств защитить себя.

   Бегство было ее единственным оружием.

   Она позвала горничную, чтобы та упаковала ее вещи, заказала автомобиль и велела шоферу ожидать ее у подъезда.

   Она никого не видела, когда спускалась в лифте; и, когда автомобиль мчал ее по дороге в Канн, она также не увидела ни того, кто напоминал ей бога солнца, ни других простых смертных. И с каждым километром условности все более и более теряли свое значение; а когда она остановилась в отеле "Мажестик", они стали совершенно ничтожными. Бесконечно тянувшееся время и пустота в холле и на террасе перед отелем вызывали в Филиппе гнетущее чувство тоски и одиночества.

   Она пошла в город, над которым нависла летняя скука, купила книги и газеты и в старом номере "Таймса" прочла о помолвке Камиллы с Разерскилном.

   Это было замечательно приятное известие, и она тотчас же поехала на телеграф, чтобы послать им поздравительную телеграмму; но как только автомобиль тронулся по направлению к отелю, ее снова охватила тоска.