Тетмайер Казимеж - Легенда Татр

и лед, осыпанный снегом.

   Татры...

   Саблик лежал на спине и глядел на них.

   Неужели это они, те самые?

   Неужели это те горы, которые он исходил вдоль и поперек, у которых не было от него тайн, которые не ставили преград его силе?

   Неужели это те горы, чьи высокие хребты, главы и плечи попирал он гордой стопой?

   Неужели это те горы, которые были его гигантскими хоромами, чьи крутые склоны были стенами его дома?

   Неужели это те горы, которые кормили его, покорялись его воле, которые служили ему и, казалось, понимали его, угадывали его мысли?

   Неужели это они, вечные свидетели его побед, его успехов, его радости и славы?

   Неужели это те горы, которые полвека наполнял он своим именем, в которых, казалось, навеки застыли отзвуки его выстрелов, свист стрел и удары страшного топора? Горы, которые видели его подвиги, знали такие дела его, каких не знал никто?

   Неужели это те горы, с которыми он заключил как бы вечный союз, владыкой и сыном которых он себя чувствовал?

   Неужели это те самые горы, родные его Татры, которые он любил больше своего хозяйства, больше семьи, больше родного дома и всех людей вокруг, те горы, которые были мыслью его и душой?

   Те горы, в которых он жил, как никто никогда не жил и жить не будет, сколько бы ни прошло веков?

   Неужели это те самые горы, с которыми связан он был магической силой? Его гигантский дом, страна его свободы и славы, страна и дом, где прожил он годы, долгие, светлые годы?

   Саблик знал, что нет для него спасения, что больше из Татр он не выйдет...

   Впервые они ничего ему не давали: ни радости, ни добычи, ни упоения, ни славы - ничего...

   Впервые он увидел, какие они страшные, мертвые.

   Впервые глядели они на него безмолвно, каменными очами.

   Впервые казались ему чуждыми и необжитыми...

   Ужас. Глушь. Молчание. И этот разящий свет...

   Саблик знал, что, вставши с кустарника, он с головой провалится в снег, в мягкий, глубокий, непроходимый снег.

   Горы погребли его в себе.

   Обрывистые, литые, безмерно высокие, сверкающие скалы окружали его, как спокойные коршуны подстреленного оленя, и ждали, когда жизнь оставит его.

   Из углов долины, из серебристого, сверкающего снега глядели на него души убитых липтовских охотников и медведей...

   И души польских охотников, засыпанных лавинами, сорвавшихся с вершины, убитых липтовскими пулями...

   Веселые поляны, на которых играл он...

   Он играл пастухам, красивым девушкам и старым, суровым бацам...

   Цветущие лужайки над весенними потоками, где пил он воду среди желтых лилий и ржавого щавеля...

   Затерянный, как мотылек, залетевший в неведомую глушь...

   Тихие, уединенные места отдыха на склонах, где под ногами у него бывала пропасть, а над головой, над мягкой травою - тень скал...

   Каменные охотничьи постели, где во мраке ткались золотые нити его чудесных сказов...

   Гусли звенят...

   Это его гусли. Силою волшебства вышли из скал все те звуки, которые целых полвека вбирали скалы в себя.

   Гусли играют.

   Саблик слушает.

   Эх, запел разбойничек,

   А Кривань ответил:

   "Кому еще ведомы

   Сабликовы думы?.."

   Горы возвращают ему его песню.

   Что сыграл он им, то звучит теперь вкруг него.

   Казалось, весь снег вокруг него зазвенел...

   Саблик слушает.

   Лежит он на смертном своем одре, на поросли сосновой.

   Обессиленный, разбитый борьбою с ветром, занесенный непроходимым снегом, лежит он на смертном одре.

   Ничто не тревожит его, не пугает.

   С начала жизни своей он знал, что умрет, что должен настать такой день, когда он умрет.

   Он умирает почетной смертью, достойной его жизни.

   Он не станет пытаться спастись: он знает, что это тщетно.

   Он знает горы, знает законы их.

   Занесло его. Это бывает. Бывало и раньше.

   Весело ему, что где-то в воздухе играют гусли...

   Знает он эту песню, Сабликову песню, которая в веках началась и никогда не отзвучит.

   По долине, покрытой снегом, залитой солнцем, по широкой Менгушовецкой долине, над Гинчовым озером, полным невыразимой красоты, идет смерть...

   Белая... Высокая...

   Идет по белым снегам, меж зарослей, между валунами...

   Идет медленно и слушает песню Саблика.

   А Саблик видит ее, глядит на нее не моргая.

   Так тому и быть. С господом богом не поспоришь, у смерти ничего не выплачешь.

   Так уж устроен мир.

   Обо всем надо подумать.

   Коротка жизнь.

   А уж коли помирать, так помирать.

  

   1910-1911.

  

   Эта проза написана поэтом и переведена поэтом.

   Сначала - об авторе "Легенды Татр".

   В истории европейской культуры выделяется особая эпоха, которую именуют "fin de siecle" - "конец века". То была кризисная эпоха заката прошлого столетия, эпоха упадочных настроений в искусстве и в философии, порожденных грандиозными разочарованиями в окружающей действительности и тревожными предчувствиями социальных потрясений. Одним из наиболее ярких выразителей таких настроений в польской поэзии рубежа XIX-XX веков стал Казимеж Пшерва-Тетмайер (1865-1940).

   Он родился в деревне Людзимеж (она упоминается в "Легенде Татр"), раскинувшейся над Черным Дунайцем в той местности, которая чашей легла средь карпатских хребтов и зовется Подгалье. Здесь, в предгорьях Татр, прошло его детство, овеянное красотой окрестных пейзажей, суровостью природы и своеобразием местного быта, фольклора. Происходил Тетмайер из обедневшей шляхты. Отец его участвовал в польском восстании 1830-1831 годов. Утратив родовое имение, семья Тетмайеров вместе с детьми перебралась в Краков, где Казимеж поступил на философский факультет Ягелдонского университета (позже учился также в Гейдельберге). Еще в студенческие годы начал он писать стихи и заниматься журналистикой. В 1886 году впервые появляются в печати его произведения - поэма "Illa" ("Она") и новелла "Рекрут". Но настоящий дебют Тетмайера состоялся спустя пять лет, когда вышел первый томик его лирики. Назывался он подчеркнуто просто - "Поэзия", и это же непритязательное название стояло на обложках семи последующих сборников автора, с той лишь разницей, что добавлялся порядковый номер выпуска.

   Уже после опубликования первых трех из них (соответственно в 1891, 1894 и 1898 годах) имя автора делается необычайно популярным, его провозглашают властителем сердец и дум, лидером "Молодой Польши". Под таким именем получило известность новое - преимущественно модернистское по своей сути - направление в польской литературе, сформировавшееся на переломе веков. "Молодая Польша" не была организационно сплоченной группой, не имела четкой идейно-художественной программы. В нее входили поэты и прозаики с весьма разными убеждениями и эстетическими взглядами. Если у одних (к примеру, у Станислава Пшибышевского и Зенона Пшесмыцкого-Мириама) преобладали откровенно декадентские тенденции, то творческая палитра других вобрала немало красок и оттенков, взятых из самой жизни.

   К числу последних принадлежал и Казимеж Тетмайер. В его поэзии тоже отчетливо слышны индивидуалистические нотки, тоска и неверие в возможности человека, мечта о бегстве от гнетущей действительности путем погружения в нирвану или в волшебный мир искусства. Но сквозь модернистское бунтарство ясно просматривается не модная поза, а истинно трагическое мировосприятие поэта, чья душа страждет из-за "свинцовых мерзостей" бытия, находя себе утешение лишь в слиянии с природой или в восторгах любви.

   Пейзажная лирика его, умеющая запечатлеть даже мелькнувшие блики на склонах гор, игру теней или шорохи бора, насквозь импрессионистична, а любовная, как казалось многим современникам, - "язычески" смела и непозволительно откровенна. Однако и та и другая были вызовом мещанскому самодовольству, духовной ограниченности и ханжеству, попыткой защиты от них. Чаруя музыкальностью стиха (на его тексты сочиняли романсы и песни лучшие композиторы того времени, включая Мечислава Карловича и Кароля Шимановского), покоряя читателей силой темперамента и неподдельной свежестью чувства, Тетмайер добился широчайшего признания. Однако, как подчеркивает крупнейший польский литературовед, профессор Ю. Кшижановский, этого признания поэт достиг "не только благодаря виртуозному владению словом, но главным образом благодаря тому, что в его творчестве нашли совершенное выражение проблемы, которые живо интересовали ту эпоху". Он "без догмата" подходил к этим проблемам и мучился всеми "проклятыми вопросами", которые ставил перед его поколением уходящий, как почва из-под ног, XIX век и которые заострял приближавшийся железной поступью век XX:

  

   Что ж остается нам от времени былого?

   Все веры рухнули; столетье истекло...

   Где твой надежный щит? Чем ты поборешь зло,

    премудрый человек?.. Но он в ответ - ни слова.

   (Перевод А. Штейнберга)

  

   Бурные события 1905 года породили было иные, революционные мотивы в творчестве Тетмайера (стихотворение "Баррикада", драма "Революция", 1906), но они не стали для него определяющими.

   О духовных исканиях Тетмайера "посередине странствия земного" определенное представление дает известная драма Станислава Выспянского "Свадьба" (1901). Импульсом к ее созданию послужило действительное событие, на котором присутствовал автор пьесы, - бракосочетание поэта Люциана Рыдля с крестьянкой. Три дня и три ночи праздновали свадьбу в доме литератора и художника Влодзимежа Тетмайера, старшего брата Казимежа. Казимеж Тетмайер выведен в драме под именем Поэта. Вначале это томный лирик, находящий упоение в "искусстве для искусства" и светской болтовне с паненками, скрывающий под маской меланхолии свою затаенную боль: "Больно мне. И этой болью я живу. И вот невольно думаю: в страданьях сила, боль и мне ее дала". Но на свадьбе, где происходит много чудесного, Поэту является вдруг видение Завиши Чарного (об этом доблестном польском рыцаре, участнике битвы при Грюнвальде, Тетмайер написал трагедию, поставленную в Краковском театре). Закованный в броню воин призывает следовать заветам предков и бесстрашно сражаться за благо отчизны. Видение исчезает, но Поэт отныне убежден: "Должны на щите начертать мы слово великое: Польша, и помнить - есть дело святое; все мелкое, подлое, злое нас не должно волновать". Вместе с тем он сознает: "Живу я в тумане, в тревоге, а глупость и подлость вокруг, как псы, мне впиваются в ноги, впиваются в кисти рук". Теперь Поэт, у которого растет уверенность в собственных силах, хочет воспарить к высям искусства во имя жертвенного служения Польше, но чувствует, как отяжелели от чужих слез его крылья и как кто-то неведомый вяжет их ему жгутом, мешая оторваться от земли.

   Это место в драме Выспянского вызывает в памяти строки бодлеровского "Альбатроса", с которым перекликается также стихотворение Тетмайера "Орлан". У Бодлера поэт уподоблен альбатросу, что царит в небе, но, пойманный и брошенный на палубу, он бессилен, ибо исполинские крылья мешают ему ходить в толпе, средь шиканья глупцов. У Тетмайера дан не менее впечатляющий образ орлана белохвостого, который попал в неволю с перебитым пулею крылом, заточен в грязную, тесную клетку и теперь застыл там, словно в летаргии, не обращая внимания на толпу зевак:

  

   Люди злятся; им кажется глупым и странным

   неподвижный затворник, на них непохожий,

   и хоть прутья трясут, - не под силу им все же

   разогнать полусон, завладевший орланом.

   Снится клекот ему оглушительно громкий,

   снятся бури, охоты, леса, океаны...

   Что ж в тюрьме тебе снится, орлан балаганный,

   за решеткой, на крохотном скальном обломке?

   (Перевод А. Штейнберга)

  

   Такой могучей нездешней птицей, томящейся в темнице низкой жизни, ощущал себя, вероятно, порой Казимеж Тетмайер. И тогда мысли его улетали в тот край, где он изведал счастье, в страну родимых гор, которой поэт посылал свой тысячекратный привет и куда стремился измученной душой.

   Трудно назвать художника с судьбой более трагической, чем у Тетмайера. Он был рано увенчан громкой славой, но творческая биография его оборвалась намного раньше, чем физическое существование. Подмятый неизлечимым недугом, последние два десятилетия он был лишен возможности заниматься литературным трудом, под конец жизни ослеп. Приютил поэта, предоставив комнату и полный пансион, один из преданных поклонников его таланта, владевший гостиницей. Но оттуда Тетмайер был выдворен после вторжения гитлеровцев в Польшу и угас в январе 1940 года в варшавской лечебнице.

   Словно предчувствуя фатальный исход своей жизни, в отпущенные ему годы творческой активности поэт трудился истово и самозабвенно. Наследие его весьма обширно: помимо стихов и драм (к уже упомянутым "Завише Чарному" и "Революции" в 1917 году добавилась трагедия "Иуда" на библейский сюжет) оно включает в себя множество прозаических произведений. Среди них можно назвать романный цикл "Ангел смерти" (1898), "Панна Мери" (1901) и "Гибель" (1905) из жизни тогдашней художественной среды; романы "Король Анджей" (1908) и "Игра волн" (1911); сатирическое повествование "Роман панны Опольской с паном Глувняком" (1912) и обширное историческое полотно "Конец эпопеи" (1913-1917) о наполеоновских войнах, - все они, впрочем, не имели такого успеха, как стихи.

   Подобно тому как Татры представляют собой наиболее высокий горный массив в Карпатах, венчая их короной, так татранская тема образует тот "массив" в творчестве Казимежа Тетмайера, с которым связаны его наивысшие достижения. Именно в этом массиве сосредоточены "пики" тетмайеровской поэзии и прозы. Татранские мотивы возникли уже в первом сборнике его стихов и получили мощное воплощение в цикле рассказов "На Скалистом Подгалье" (1903-1910), по которым писатель как бы восходил к роману "Легенда Татр" (1910-1911) - своей "главной книге".

  

   Над Вислой вихорь озорной

   поднялся на крыло

   и мчится к Татрам, в край родной,

   в далекое село.

   Лети же, вешний, по прямой,

   минуя рубежи,

   и пенному Дунайцу мой

   привет перескажи!

   (Перевод А. Штейнберга) -

  

   писал Тетмайер в одном из стихотворений. Впечатления детства постоянно оживали в его памяти и горным эхом отдавались в творчестве. В ту пору многими поэтами и художниками татранский край воспринимался как некая "польская Аркадия" - идиллическая патриархальная страна, где на людей нисходит умиротворенность. Так рисовались эти живописные места тем, кто имел о них представление, полученное в основном за благостные месяцы, проведенные летом в курортном Закопане.

   В противоположность этому Тетмайер, уроженец Подгалья, с младенчества впитал самобытную гуральскую культуру, с которой был знаком изнутри, в ее естественном виде, а не только по лубочным картинкам, "нарисованным на стекле". И его навсегда очаровал, став неиссякаемым источником вдохновения, "сказочный мир Татр" (так он назвал книгу очерков, появившуюся в 1906 году).

   В зрелые годы Тетмайер продолжил основательное изучение языка, обычаев, поверий и фольклора подгальских горцев, среди которых чувствовал себя в родной стихии, а не заезжим туристом. Это дало ему возможность глубоко проникнуть в характер своих героев, ощутить всю прелесть специфического гуральского говора и поэтичных сказаний, воссоздать их в живой форме, без искусственной манерности стиля и поверхностного этнографизма. Недаром взыскательный критик-эрудит Тадеуш Бой-Желенский в статье-некрологе отметил, что несомненным вкладом Тетмайера в искусство польского слова наряду с несколькими десятками кристально прекрасных стихотворений останется также его "гранитное "Скалистое Подгалье", которое победно устоит перед всеми сменами литературных эпох и вкусов".

   Справедливость этого прогноза подтвердил позже выдающийся лингвист академик Тадеуш Лер-Сплавинский, констатировавший в капитальном труде "Польский язык. Происхождение, возникновение, развитие", что "Скалистое Подгалье", по его мнению, "не имеет себе равных в литературе и по восприятию и пониманию природы Подгалья, души его жителей, и по овладению тем языком, которым выражает себя эта душа". "Стилизация Тетмайера, - заключал ученый, - отличается большим чувством меры и мастерством в применении диалектного материала, при помощи которого он разнообразит и подчеркивает местный колорит рассказов..."

   Пять томов рассказов, составляющих цикл "На Скалистом Подгалье", с одной стороны, и развитие яношиковской темы в его поэзии, с другой стороны, вплотную подвели Казимежа Тетмайера к созданию "Легенды Татр".

   Татры расположены на границе между Польшей и Чехословакией, и с давних пор горы эти не только разделяли территорию, но и сближали культуру родственных славянских народов. Вот почему в песнях и преданиях польских гуралей, которые с детства запали в душу Тетмайеру, слышны отзвуки словацкого фольклора о благородном разбойнике Яношике. Юрай Яношик (1688-1713) - фигура историческая. В 1707-1708 годах он участвовал в антигабсбургском восстании князя Ференца Ракоци, позже стал атаманом "горных хлопцев" и окончил свои дни на виселице в Липтовском Микулаше.

   Можно убить человека, но нельзя убить легенду о нем. А вокруг Яношика и его отважной дружины сложились легенды, в которых народ воплотил свои мечты о свободе и избавлении от феодального бесправия. В песнях, балладах и сказках предстает этот словацкий Робин Гуд надежным защитником простого люда, он отбирает неправедно нажитое добро и деньги у богатых, раздает все бедным. Народная фантазия наделила его самыми привлекательными чертами, дала в руки волшебный топорик-валашку, в котором таилась сила сотни бойцов, обвила стан волшебным поясом, делающим неуязвимым, - так что одолеть атамана враги сумели лишь с помощью хитрости и коварства.

   Яношик пленил воображение Казимежа Тетмайера, решившего перенести этот собирательный образ на польскую почву, где имя предводителя "горных хлопцев" стало произноситься как Яносик. Уже в первом его сборнике стихов появилась "Песнь о Ясеке-разбойнике", а во второе издание того же сборника (1900) была включена "Смерть Яносика" - переложение поэмы словака Йонаша Заборского. О хорошем знакомстве Тетмайера со словацкой литературой, посвященной полюбившемуся ему герою, свидетельствует и очерк о Яносике, помещенный в книге "Сказочный мир Татр". Наконец, в его пятой поэтической тетради (1905) был напечатан цикл баллад о Яносике. Так постепенно в творческом сознании художника складывался тот образ великодушного и отчаянного разбойничьего "гетмана" Яносика Нендзы Литмановского, который был воплощен им на страницах "Легенды Татр".

   Книга эта буквально пропитана поэзией - поэзией чувств и поэзией красоты татранского фольклора, красоты татранской природы, пластичность описаний которой у Тетмайера, как считает польская критика, достигает порой высот мицкевичевского "Пана Тадеуша". Если бы романы, как пьесы, предваряли списком действующих лиц, то в "Легенде Татр" на одно из первых мест следовало бы поставить природу. Ибо она выступает здесь не в виде условного театрального фона или мимолетных зарисовок, а в качестве живой основополагающей стихии. То ласковая и щедрая, то враждебная и неумолимо жестокая, но величественная во всех своих проявлениях, стихия эта играет важнейшую роль в творимой писателем легенде, и в соприкосновении с нею полнее раскрывают душу герои. Нерасторжимую связь с природой ощущает и тот, кто лишь вступает в жизнь, и тот, кто уже прощается с нею, - символичны в этом отношении сцены, которые обрамляют роман: неизъяснимое волнение девушки-ребенка, когда ей впервые довелось погрузить взор в бездонную глубину Черного озера, и спокойное подчинение старого Саблика вековечному закону гор перед ликом приближающейся смерти.

   "Легенда Татр" состоит из двух частей, и названы они по именам центральных персонажей - Марины из Грубого и Яносика Нендзы Литмановского. При создании этих образов, несомненно, сказались неоромантические тенденции, присущие всему творчеству Казимежа Тетмайера. Образы эти как бы приподняты над остальными, над повседневностью, и неординарность их подчеркивается той добровольной романтической смертью, которую избирает каждый из них.

   Брат сумел увести юную Марину от Черного озера, когда она загляделась в него. Но затянула ее иная пучина - любовь. Не в силах преодолеть роковую страсть к воеводичу Сенявскому, гордая Марина вонзает себе в грудь нож, которым пришла убить своего неверного возлюбленного и его молодую жену. Ее мученическая и одновременно исполненная достоинства смерть потрясает даже не отличавшегося до тех пор благородством Сенявского: положив руку на холодеющий лоб Марины, он дает клятву в память о ней впредь не наказывать "ни мечом, ни колом, ни четвертованием" никого из своих мужиков.

   Тетмайер не случайно отнес сюжет своего романа к середине XVII столетия. Угнетение польских крестьян в ту пору достигло такого предела, что не могло не вызвать противодействия с их стороны. Противодействие это выливалось в разные формы - от стихийных народных восстаний до "збуйництва", то есть разбойничества. Разбойничество, как это верно показывает Тетмайер, было одним из проявлений борьбы крестьян, доведенных до отчаяния нуждой и панскими притеснениями.

   Далеко не все разбойники, скрывавшиеся в горах и лесах, были столь благородными, как выросший из легенд тетмайеровский Яносик, - многие руководствовались сугубо личной выгодой и не брезговали иной раз поживиться за счет бедняков. Но встречались среди них и настоящие народные мстители, имена которых окружались почетом и любовью. В них видели спасителей от шляхетского произвола, жестокости и насилия. Яносик в романе созывает земляков идти на войну - за хлебом, мясом, вином и золотом. Примечательно, что золото - на последнем месте. Главная беда, которую надо превозмочь гуралям, - голод. Потому-то и отправляются они, покинув родные дома, под водительством разбойничьего гетмана "за Татры".

   Высокого драматизма исполнены страницы, повествующие о последних часах Яносика. Автор приводит Литмановского к могиле сына, которого тот никогда не видел. Тут Яносик открывает свое имя его матери, прекрасной Веронке, которую не мог забыть все минувшие десять лет. А когда она, наслышанная о подвигах разбойника, в страхе отшатывается от него, он говорит в свое оправдание: "Никогда я не брал ничего у бедняка. Я брал только там, где было много добра. Я людей равнял. А мне самому не нужно было ничего. Веселый я был! И смелый..."

   Затем Яносика настигает весть, что половина доверившихся ему людей пала от рук императорских солдат, пока он отсутствовал. Если реальный Яношик, послуживший ему прототипом, был повешен, то Тетмайер опоэтизировал смерть своего героя: испытывая неотступную вину за гибель товарищей, разбойничий гетман велит заживо предать себя огню. И вслед за взметнувшимся столбом пламени разгорается посмертная слава Яносика: "По всем городам и деревням, по самым глухим углам и безлюдным степям шла о нем слава. Ваг и Орава, Попрад и Дунаец разносили его имя. Вся его жизнь смолоду и до смертного часа была как жизнь орла в Татрах".

   Яносика, превращенного им в легендарного героя польских Татр, Тетмайер поместил в напряженнейший период истории своей родины. Пятидесятые годы XVII века были временем освободительной войны украинского и белорусского народов против гнета магнатско-шляхетской Речи Посполитой, временем антифеодальных волнений "голытьбы" внутри самой Польши, среди которых выделяется восстание Александра Леона Костки Наперского, вспыхнувшее в 1651 году на Подгалье, временем оккупации польских земель шведскими войсками, отпор коим опять-таки лег немалой тяжестью на крестьянские плечи.

   В своей книге Тетмайер обратился к той эпохе, образ которой уже был как бы канонизирован "Трилогией" Генрика Сенкевича, и отважился вступить в историческую и художественную полемику со знаменитым предшественником, удостоенным в 1905 году звания Нобелевского лауреата. "Роман Тетмайера во многом расходится с "Трилогией" Сенкевича, - пишет советский историк И. С. Миллер, - эти расхождения касаются крупнейших проблем истории той эпохи: оценки освободительной борьбы украинского народа, оценки роли польских народных масс в борьбе против шведских захватчиков, наконец, оценки исторической роли церкви. Но, несмотря на всю важность этих конкретных исторических проблем, на первый план необходимо поставить иной, более общий вопрос - коренное различие Сенкевича и Тетмайера в их отношении к крестьянству и шляхте". В самом деле, увлекательной эпопее шляхетско-рыцарской доблести автор "Легенды Татр" противопоставил повесть ив крестьянской жизни, и тот романтический ореол, которым окружил он некоторых своих персонажей, не помешал ему достоверно передать колорит эпохи.

  

   Казимеж Тетмайер рано приобрел известность в России, где в 1907-1911 годах было издано десятитомное собрание его сочинений. Из числа переводчиков писателя выделяется тот, благодаря кому обрела столь великолепное русское звучание "Легенда Татр", - Владислав Ходасевич (1886-1939). Он был талантливым поэтом "серебряного века", свято верившим, что "звуки правдивее смысла и слово сильнее всего". О стихах его высоко отзывались Брюсов и Горький, Белый и Гумилев. Ходасевич занимался также литературоведением и переводами, среди которых особенно много с польского, ибо в жилах его текла польская кровь. Благодаря его труду и таланту достоянием русского языка стали стихи Мицкевича, Словацкого и Красинского, романы Сенкевича, Реймонта и Тетмайера.

   Они скончались почти одновременно - Ходасевич в Париже накануне предчувствовавшейся им "европейской ночи", в которую вверг человечество фашизм, а Тетмайер спустя полгода в оккупированной Варшаве. Но продолжает жить замечательная проза "Легенды Татр", созданная поэтом и переведенная поэтом.

  

   Источник текста: Легенда Татр: роман / Казимеж Тетмайер ; пер. с пол. В. Ходасевича; предисл. С. Бэлзы; примеч. И. Миллера. - М.: Худож. лит., 1988. - 368 с.

  

   Перевод с польского В. ХОДАСЕВИЧА

   Предисловие С. БЭЛЗЫ

   Примечания И. МИЛЛЕРА

   Оформление художника В. СУРИКОВА

   Вступительная статья, художественное оформление. Издательство "Художественная литература", 1988 г.

  

   Электронная версия: Дама Пик, июнь 2012 г.