Соловьев Всеволод Сергеевич - Сергей Горбатов

йста, опишите мне его подробнее... Расскажите, где и как вы с ним встретились...

   Сергей исполнил его желание.

   - Да, теперь я почти не сомневаюсь, что это он!- проговорил Рено.- Теперь многое становится ясным.

   - Так и вы его знаете - тем лучше... Вот его адрес, не будем терять ни минуты, мой экипаж уже готов - поедете, я подожду вас в карете... Вы только назначите ему удобное место в Булонском лесу и попросите его не запоздать, а мы поедем туда прямо...

   - Постойте, Serge, времени довольно - все успеем еще сделать, вы позвольте прежде всего сказать вам, что этот граф Монтелупо, этот шарлатан, обделывающий свои дела в великосветских салонах и ухаживающий за герцогинями и маркизами, в то же время член якобинского клуба.

   - Право?! - изумленно воскликнул Сергей. - В таком случае мы уличаем его еще в новом шарлатанстве!

   - Да, это ловкий малый,- перебил Рено,- он мне сразу показался подозрительным, и я теперь ясно вижу, что он шпион. Ему, наверное, поручено выведать в придворном кругу все, что только можно, и ваши дамы не только позволяли себя одурачить, но и впустили к себе опасного врага.

   - Это ужасно, Рено! Но как мне ни отвратительно пачкать руки об эту гадину, я все же не раскаиваюсь, что вызвал его,- его нужно уничтожить!

   Рено печально улыбнулся.

   - Прежде всего,- сказал он,- вы должны мне доказать, что не утратили своей ловкости. Где ваши рапиры?

   - Благодарю, мой друг, что напомнили,- живо ответил ему Сергей,- как это я сам об этом не подумал? Пойдемте, я сейчас достану рапиры... Вот здесь нам будет удобно.

   Рено превосходно владел шпагой, хотя это и было трудно представить себе, глядя на его угловатую фигуру. Он передал Сергею свое искусство в совершенстве, и в течение нескольких лет рапиры были их любимым занятием. Под конец ученик превзошел учителя. Но вот уже более двух лет как поединки их окончились, и Сергей не брал шпагу в руки.

   Они надели маски и встали друг перед другом.

   Рено скоро убедился, что Сергей так же ловок и изворотлив, как прежде.

   - Прекрасно,- сказал он,- теперь все дело в твердости и хладнокровии, и я уверен, что в нужные минуты они вас не покинут. Только помните, что с подобными людьми нужно быть очень осторожным; конечно, я буду, не спуская глаз, следить за вами и при малейшем отступлении от правил вмешаюсь в дело... Ну, насколько возможно, вы меня успокоили, теперь едем - я посмотрю как-то встретит меня тот самозваный граф - наверное, уж он не ожидает, что я явлюсь вашим секундантом...

   Рено совсем оживился. Он говорил бодро, почти даже весело. Но вся эта бодрость, веселость были, конечно, только напускными. Он понимал, что в настоящих обстоятельствах, самое важное - поддержать Сергея, не дать ему упасть духом, возбуждать его насколько возможно. Но, начиная разыгрывать роль деятельного и бодрого секунданта, Рено в глубине своего сердца был далеко не спокоен.

   "Что такое искусство и ловкость, когда все дело в случае, в мгновении, в едва заметном повороте, в невольном движении руки, и так далее!.. И при этом еще противник, на честность которого нельзя положиться!" Рено и так уже в последнее время видел все в черном цвете. Ему просто начинало казаться, что ничего хорошего, счастливого и быть не может. Вот и теперь, неотвязно, как предчувствие какое-то, которому он не хотел поддаться, которое старался отогнать - и не мог, у него явилась мысль, что сегодняшний день должен плохо кончиться.

   "Что это такое будет? Что с княжною? La petite fee... Она, верно, спит еще и не подозревает ничего!.. Хоть бы взглянуть на нее! Но нет, теперь уже пора, нечего мешкать".

   - Едем, едем, мой друг! - крикнул он.

   Они поспешно вышли из спальни.

   Но только что шаги их успели замолкнуть в соседней комнате, как тяжелая портьера шевельнулась, и на пороге спальни показалась фигурка карлика. Проснувшись и выйдя из своей кельи, он узнал о том, что в доме Рено и что он прошел прямо к Сергею Борисычу.

   - Когда же он? Давно ли? Зачем же мне сейчас не сказали? - взволнованно спрашивал карлик.

   - Недавно, всего несколько минут будет как пригнел,- отвечали ему.

   Он успокоился и поспешил по направлению к спальне барина.

   Но его подгоняла не радость свидания с французом, он готов был Бог знает что дать, чтобы только никогда с ним не встречаться, он спешил в известный ему уголок, откуда можно было слышать каждое слово, произносившееся в спальне.

   "Ну, теперь авось узнаю в чем дело,- думал Моська,- ох, боюсь, неладно что-нибудь и нежданное стряслось над ним! Тут уж не одна эта ведьма, тут, пожалуй, что-нибудь другое - недаром трещотка поганая, Реношка, затесался, опять объявился... Видно, и он тут руку прикладывает".

   Карлик добился своего, он не проронил почти ни одного слова из разговора Сергея с Рено и все понял. Выйти из своей засады и явиться перед Сергеем он не посмел. Он верно сообразил, что помешать ничему не может, что только раздражит Сергея и ничего больше. Он пришел в отчаянье и ужас, зубы его стучали, ножонки тряслись. Выйдя из-за портьеры, он подбежал к окну, вскарабкался на него и стал глядеть на улицу. Вот к крыльцу подъехала карета, Сергей и Рено сели в нее, дверцы захлопнулись, лошади тронулись, еще несколько мгновений - и карета мелькает уже далеко, и ее не воротишь.

   - Да разве это возможно?! - отчаянно крикнул карлик,- Господи Боже мой! Да ведь это что же такое?! Дитя будет драться не на живот, а на смерть?! Дитя искалечат, убьют, пожалуй! Да как же это?! Да чего же начальство-то смотрит - али в этом басурманском городе убивать людей можно без запрета?!

   Почти всегда благоразумный и рассудительный, Моська теперь совсем потерял голову. Возможность искалечения и смерти Сергея Борисыча представились ему с такой ясностью, что он чувствовал один ужас и ничего более.

   Как теперь быть, что делать - он не знал. Бежать, звать на помощь... Надо вовремя остановить их! Но куда бежать? Кого звать? - Кто это скажет?

   И он как сумасшедший побежал на половину дома, занятую княгиней и Таней.

   Княгиня была еще не одета и не выходила, но Таня уже вышла в гостиную совсем готовая. Она хотела именно велеть позвать Моську и через него передать Сергею, что ей необходимо переговорить с ним и что она ждет его в гостиной. Она решилась просить его сегодня же отыскать им приличное помещение до их отъезда из Парижа. Видя испуганное, заплаканное лицо Моськи, она остановилась, растерянная, и едва успела выговорить:

   - Что такое?

   - Ах, матушка Татьяна Владимировна, беда пришла, беда! - запищал карлик, - Сергей-то Борисыч!..

   Таня вскрикнула и пошатнулась.

   - Что с ним? Что? Где он? Боже мой, как ты смотришь! Ведь он жив?! Ведь он не умер?!

   - Да говори же скорее!

   - Жив еще, матушка, да что в том проку-то, когда может через час, через два в живых не будет. Сейчас уехал с французом... С Рено... Драться, вишь, будут на шпагах, насмерть...

   Таня ничего не понимала.

   - Как драться? С Рено драться? Разве они поссорились?.. Да нет, этого быть не может! Рено не станет с ним драться!..

   - Матушка, да не Рено, Рено-то с ним только вместе поехал, а драться Сергей Борисыч с другим будет, с итальянцем, слышь ты, каким-то... Как, бишь, они его называли... Шарта... ном...

   - Где же дуэль будет? - хватаясь за голову, проговорила Таня.

   - В Булонском лесу.

   - Ты знаешь, где он?..

   - Еще бы не знать... Я, матушка, тут все знаю.

   - Ну так, Степаныч, слушай - беги скорее, как можно скорее за экипажем, останови первую наемную карету - у вас тут долго будут закладывать - а я вслед за тобою... Поедем... Вези ты меня в Булонский лес... Только скорее, голубчик, ради Бота, скорее!..

   - Ладно, золотая, ладно... Вот это так... Я мигом... Выходи на крыльцо - карета уже будет.

   Он исчез. Таня поспешно оделась и, не успев даже сказать матери, пробежала длинный ряд комнат и спустилась с широкой лестницы на подъезд.

   Моська уже дожидался ее с каретой.

  

  

   Свежее ясное утро стояло над Булонским лесом. Деревья были еще голы, но уже кое-где показывались первые признаки приближавшейся весны. Местами из черной, сырой земли, покрытой сгнившей прошлогодней листвой, робко выглядывала свежая, бледно-зеленая трава. По временам в вышине древесных веток слышалось птичье щебетанье. Кругом все было тихо и пустынно - Булонский лес, и в то время любимый парижским людом, все же был совсем не то, что теперь, когда в нем трудно найти уединение, когда он весь расчищен и насквозь прорезан широкими аллеями. Тогда в этом лесу можно еще было встретить густую чащу - аллей было немного.

   В значительном расстоянии от опушки, на малоезженной дороге, мелькала наемная карета, кучер то и дело стегал лошадей. Из окна кареты ежеминутно выглядывал Бринчини.

   - Стой! - наконец закричал он кучеру. Карета остановилась. Итальянец вышел в сопровождении Ранси и огляделся.

   - Должно быть, здесь! - сказал он своему спутнику.- Да, конечно, здесь, я это место хорошо знаю... Вон и его экипаж!.. Тут, за этими деревьями, сейчас и лужайка, про которую говорил этот проклятый Рено... Кучер, ты будешь стоять здесь, через полчаса мы вернемся, только смотри, чтобы мы застали тебя на этом же месте!..

   - Будьте покойны, куда я поеду? Да и лошадей так загнали, что они, коли уж раз остановились, так теперь ни с места... Хоть целый год гуляйте, пускай себе отдохнут...

   Кучер слез с козел и тотчас же вошел в карету, собираясь подремать на досуге. Итальянец и Ранси двинулись в сторону, пробираясь между деревьями и кустами.

   - Черт возьми, - говорил Бринчини, - проснулся я совсем спокойным, а вот теперь и берет сомнение - благополучно ли у нас кончится?.. Ну мог ли я ожидать, что секундантом его окажется этот Рено?!

   - Признаюсь, вы меня даже изумили, гражданин Бринчини, - перебил его Ранси, - вы так смутились при появлении Рено, что вас трудно было и узнать, а я вас считал таким молодцом, который не в состоянии смутиться даже при встрече с чертом.

   - Черта-то я не испугаюсь; но иногда бывают такие скверные встречи!.. Поймите вы, что если мы теперь не отделаемся от этих господ, то могут быть большие неприятности не только мне, может пострадать даже и наше дело... Рено знает мою деятельность в клубе, русский знает мою деятельность в салонах... Ну, одним словом, я попал в скверную историю... Вы вот вышли из комнаты, когда я объяснился с Рено, и я не знаю, где пропадали, ведь я едва вас дозвался!.. Вы не слыхали, как этот сумасшедший меня отделывал... Я едва удержался, чтобы тут же, не говоря худого слова, не угомонить его...

   - Хорошо сделали, что удержались, потому что сами знаете: нам пуще всего нужно избегать огласки: А если я замешкался, выйдя из вашей комнаты, то это потому, что у вас в передней меня встретил человек, передавший мне вот эту записку... Вот, прочтите!.. Я нарочно отложил до последней минуты, чтобы вас порадовать...

   - Кто это? Знакомый почерк... А, наш общий приятель Пти!.. "Не выпускать Рено и избавиться от него тем или другим способом..." Что же вы мне сейчас же не сказали?! Впрочем, тут нет ничего нового - эта записка только подтверждает то, что я сейчас говорил вам.

   - Так, так, - с какой-то отвратительной улыбкой перебил его Ранси,- да для меня-то она очень важна - она мне развязывает руки... Вы постарайтесь управиться с одним, а я не упущу другого...

   Они замолчали и быстро направились к засветившейся из-за деревьев лужайке.

   Между тем Сергей и Рено давно и с нетерпением поджидали их в этом условном месте. Великолепные лошади Сергея примчали их сюда уже около часу. Дорогой Рено передал своему воспитаннику подробности переговоров с мнимым графом Монтелупо. Горячий француз, окончательно взбешенный и взволнованный, едва мот удерживать свое негодование.

   - Мне тяжело, Serge,- говорил он,- что вы связались с этим мошенником, он заслуживает наказания, но не в честном поединке с порядочным человеком, а наказания по закону, самого позорного наказания... Да, но где же теперь закон, теперь все перепуталось во Франции, теперь торжество темной силы более, чем когда-либо!.. Когда вы назвали мне его имя, мне трудно было сомневаться, я сразу был почти уверен, что это он, но все же у меня оставалась хоть некоторая доля сомнения. Ведь, знаете ли, еще недавно, когда я еще находился в моем несчастном, детском, смешном заблуждении, когда я на все глядел глазами моего воображения, моих страстных желаний и не видел печальной действительности, я считал этого человека, этого Бринчини-Монтелупо искренним и горячим демократом! Если бы вы знали, какие пламенные речи произносил он в клубе! Но я не в нем одном обманулся, не один он провел меня - меня провели все, как последнего дурака. Мне страшно, стыдно в этом сознаться... Я сам себе жалок... Однако простите меня, вам, конечно, теперь не до моих признаний. Скажите мне, мой друг, откровенно: достаточно ли вы спокойны и тверды?!

   - Сам себе удивляюсь, Рено,- отвечал ему Сергей,- вчера я чувствовал себя самым несчастным человеком в мире, я был так измучен, так слаб, что, конечно, изобразил бы очень печальную фигуру на поединке. Но сегодня, с самого утра, со мною произошла странная перемена - я спокоен и ничего не чувствую, ни о чем не думаю, я будто окаменел...

   Рено тревожно глядел на него.

   - Да, но это нехорошо! Это апатия, которой не должно быть в нашем положении.

   - Апатия! Пожалуй,- отвечал Сергей,- только не беспокойтесь, я вовсе не желаю, чтобы этот самозванец, этот негодяй убил меня; я намерен защищаться изо всех сил и чувствую, что как только его увижу, во мне исчезнет моя апатия. Уже при одной мысли о нем, вот теперь, поднимается настоящее бешенство!.. О, дайте мне его скорее! - почти проскрежетал он, и глаза его засверкали, - уничтожить его, умертвить, надругаться над его трупом!.. Я на все способен... Это, может быть, отвратительно, недостойно человека, но я не могу иначе - никогда со мной не бывало ничего подобного и не будет, если я останусь в живых, но теперь я сам себя не понимаю. Вот, я говорю вам, за минуту я был спокоен, а теперь целый ад во мне!..

   Рено всеми силами старался его успокоить. Они вышли из кареты, достигли назначенной лужайки и стали дожидаться Бринчини. Они медленно бродили, взявшись под руку, как бывало в Горбатовском, и каждый думал свои думы.

   Лицо Сергея опять приняло не то спокойное, не то какое-то застывшее и ко всему безучастное выражение.

   Что касается Рено, то он никак не мог подавить в себе тоски, наполнявшей его с каждой минутой больше и больше. Глядя на Сергея, он вспоминал прежнее время, их деревенскую жизнь, эти тихие, спокойные годы, которые теперь он поневоле должен был считать чуть ли не самыми лучшими годами своей жизни. Как он любил тогда этого юношу, развивавшегося под его влиянием и которого он так тщательно вылепливал в свою любимую форму. О какой светлой, чудной будущности мечтал он тогда для этого юноши!..

   Конечно, эта будущность и теперь возможна, для него все открыто, все ему доступно, но что-то будет сегодня?

   "Чем кончится это несчастное дело? Ведь вот я его успокаиваю,- думал Рено,- ему толкую о хладнокровии и твердости, а сам-то, нечего сказать, хорош! Да вздор, пустое, что за малодушие!"

   Он подбодрял себя, но ничего не выходило - тоска не покидала его. И когда захрустели вблизи ветки и сквозь деревья мелькнули две мужские фигуры, он вздрогнул и взглянул на Сергея грустно и испуганно.

   А в это время в глубине одной из аллей Булонского леса показались две бегущие фигуры: это была Таня, за которою едва поспевал на своих коретеньких ножках карлик.

   Когда они выехали из дома, Моська ее несколько успокоил, он рассказал ей все, что Сергей с Рено отправились не прямо на место поединка, а должны еще заехать к тому человеку, с которым Сергей будет драться.

   - Степаныч, мы приедем раньше них! - почти радостно крикнула она,- надо только будет нам остановиться на таком месте, где они должны будут непременно проехать. Знаешь ли ты такое место?

   - А вот постой, матушка-боярышня,- отвечал все еще трясшийся как в лихорадке Моська,- вот я сейчас переговорю с кучером. В лес-то этот мы не раз с Сергеем Борисычем ездили, дорогу я знаю, да вот порасспрошу хорошенько...

   Он высунулся из окошка и стал на своем ломаном французском языке объясняться с кучером.

   Тот уверил его, что дорога одна и что они никого не пропустят.

   - Хорошо, ситойен,- сказал Моська на уверения кучера,- ты останешься доволен, заплатим, как еще никто не платил тебе... только, Бога ради, скорее! Vite, vite!..

   Кучер утвердительно кивнул головой; карлик закрыл окошко, спустил ноги с каретной подушки, на которую вскарабкался для переговоров, и начал глядеть на Таню.

   Но у нее было такое страдальческое лицо, что он не мог долго выдержать. Слезы то и дело застилали глаза его. Он отвернулся и начал смотреть в окошко, Таня хлядела в другое - таким образом, им трудно было пропустить кого-нибудь.

   Они почти уже выехали из города, когда мимо них промчалась карета.

   Моська всплеснул руками.

   - Голубушка, да ведь это он, Сергей Борисыч!.. Карета-то наша... и лошадки!

   - Не ошибся, Степаныч? Верно это?

   - Верно, верно говорю! Точно я знаю - любимые вороные Сергея Борисыча, сущие черти!.. Раз поехал с ним, так они чуть вдребезги не разбили... И нужно же было ему нынче на них выехать - ну где нам теперь угнаться на эдаких клячах!..

   - Так как же мы? Ради Бога, Степаныч... что же это будет! - в отчаянии говорила Таня.

   Она мгновенным движением открыла окошко и крикнула кучеру, чтобы он догнал эту карету, не выпускал ее из виду, что он получит пять, десять луидоров, если догонит.

   Кучер стал изо всех сил хлестать лошадей, а сам думал:

   "Ну где же там догнать! Десять луидоров не шутка, да не догонишь, а лошадей только зарежешь - так тут и дороже десяти луидоров обойдется..."

   Однако все же мысль о такой крупной получке была слишком соблазнительна, и он пустил своих лошадей во всю прыть.

   Между тем дорога делалась все хуже и хуже. Начались выбоины. Старую карету качало из стороны в сторону, и по временам даже раздавался подозрительный треск; но ни Таня, ни Моська в своем волнении ничего не замечали. Они оба, высунувшись из окошек, смотрели вперед за мелькавшей вдали каретой Сергея.

   Вот и Булонский лес начался. Вокруг давно уже смолкло людское движение - ни души живой.

   - Скорее, скорее! - кричит Таня.

   Кучер погоняет - и вдруг раздался треск... карета пошатнулась на бок. Кучер едва сдержал лошадей.

   - Боже мой, что такое?

   Таня распахнула дверцу, выскочила, за нею выкарабкался Моська. Карета на боку, ось сломана, дальше ехать нет никакой возможности.

   Таня стояла бледная, отчаянно заломив руки и бессмысленно глядя перед собой. Карета Сергея уже скрылась из виду, кругом лесная тишь. Кучер уныло осматривает свой экипаж и повторяет:

   - Вот и догнал! Что я теперь буду делать?

   Таня бросила ему несколько золотых монет и как сумасшедшая кинулась бежать по дороге. Моська за нею.

   Вот перекресток, дороги идут по всем направлениям. И ничего не слышно. Запыхавшийся карлик остановился, стал оглядывать колеи, следы лошадиных копыт.

   - И направо будто свежие следы, и налево! Куда они проехали, Бог их знает!

   - Да что же мы стоим? Боже мой! - говорила Таня,- бежим, бежим, ради Бога!..

   - Куда же, матушка, бежать-то? - отчаянно вопил Моська.- Куда? Я почем знаю?

   - Господи, помоги нам!!!

   И она опять побежала прямо перед собою, хватаясь руками за сердце, которое будто хотело выскочить из груди ее. Моська долго не отставал от нее, наконец, начал выбиваться из сил. К тому же время шло, они пробежали довольно значительное расстояние, никого не встречая, останавливаясь, прислушиваясь и ничего не слыша.

   Больше часу прошло в этом невыносимом положении. Таня не чувствовала усталости, но карлик едва волочил ноги. Наконец, он споткнулся, упал и горько заплакал. Таня должна была остановиться, помочь ему подняться.

   - Оставь меня, Степаныч, пусти одну...

   Но он не мог этого. Он собрал последние силы и опять побежал за нею.

   - Родная моя! - едва ворочая сухим языком, вдруг взвизгнул карлик.- Глянь-ка сюда! Там вон... видишь, на повороте... видишь, карета наша... лошади наши... бежим скорее!!

   Она пустилась как стрела и скоро была у кареты. Моська не отставал от нее, цепляясь за ее платье.

   Он еще издали исступленным голосом кричал кучеру, спрашивая, где Сергей Борисыч, с какой стороны искать его.

   Кучер молча указал по направлению к лужайке.

   Таня бежала, не видя под собой земли, натыкаясь на кусты, раздвигая их руками, проникая в лесную чащу. Острые, сухие сучья зацепляли ее за платье, рвали его, но она ничего не видела.

   Ей казалось, что она летит, а навстречу ей мчатся, удерживая ее полет, целые полки черных великанов, сонмище лесных духов, высланных злобною, неведомой силой, чтобы помешать ей найти человека.

   И эти черные, косматые привидения хлестали ее по лицу, царапали ее своими когтями. Но она не обращала на них внимания, она рвалась вперед, вперед, всматриваясь зоркими глазами, нет ли где просвета, ловя чутким, напряженным ухом малейший шорох.

   Вот ей что-то послышалось - будто человеческие голоса, потом какой-то другой звук - то лязг стали! Да, она уже не сомневалась в этом. Она сделала последнее усилие и вырвалась из частого кустарника на лужайку.

   Но тут вдруг ее оставили последние силы, ноги подкашивались, дыхание сдавило - она ухватилась за древесный ствол и несколько мгновений стояла, будто окаменевшая, с широко раскрытыми глазами, не в силах сделать малейшее движение.

   Она видела: на противоположной стороне довольно обширной лужайки - Сергей и Рено и два неизвестных ей человека. Сергей бьется со своим противником... блестят их шпаги... И вдруг, миг один... страшная, отчаянная боль схватила ее за сердце. Сергей опустил свою шпагу, пошатнулся... шпага выпала из рук его... Он ухватился за грудь и медленно, как-то странно присел на землю... Рено бросился к нему...

   Таня, наконец, крикнула не своим голосом, силы вернулись к ней, она побежала через лужайку... но тут на ее глазах произошло что-то совсем непонятное: один из двух неизвестных людей, но не тот, который бился с Сергеем, быстро подбежал к склонившемуся Рено и замахнулся на него каким-то блеснувшим оружием...

   Рено выпрямился, отскочил и уже готов был броситься на этого человека... но в это самое мгновение перед ним с отчаянным криком появилась Таня; за нею, жалобно плача, поспевал карлик.

   Два неизвестных человека, смущенные этим нежданным появлением, несколько времени стояли неподвижно, потом, будто сговорившись, быстро повернулись и скрылись за кустами.

   - Сережа, Сережа! - шептала Таня, дрожа всем телом и падая на колени перед раненым.- Кровь, кровь!.. Сережа! Он не слышит... да нет, не может быть этого... неужели они его убили?!

   Она трепещущими руками силилась расстегнуть на его груди пуговицы и никак не могла этого, она заглядывала в его бледное лицо, прислушиваясь к его дыханию. Моська рыдал громко рядом с нею.

   Первый пришел в себя Рено. Он быстро и твердой рукою сделал то, чего не в силах была сделать Таня: он осмотрел рану Сергея и вздохнул свободнее.

   - Княжна, дорогая моя, успокойтесь! - произнес он, и в выражении его голоса было что-то такое, что заставило Таню очнуться.- Успокойтесь, он жив, и я даже надеюсь, что рана не чересчур опасна. Он в обмороке, но это пройдет скоро, и прежде всего помогите мне перевязать рану...

   Таня преобразилась, как это всегда бывает с любящей женщиной в подобных обстоятельствах; Рено нашел в ней искусную помощницу. Скоро Сергей открыл глаза, изумленно и слабо улыбнулся Тане. Кое-как им удалось довести или, вернее, донести его до кареты. В ней оказалось достаточно места для Рено и Тани. Моська, задыхаясь от рыданий, взобрался на козлы...

   Не пришлось Тане уехать из Парижа, и она благодарила судьбу за то, что промедлила несколько дней окончательным решением под влиянием какого-то предчувствия. Значит, все так и надо было, значит, недаром она сюда приехала. Теперь она забыла оскорбление, нанесенное ей Сергеем, забыла все горе обманутой любви и всецело отдалась своим новым обязанностям сиделки у постели любимого человека.

   Когда Сергея привезли почти бесчувственного домой, княгиня Пересветова так перепугалась, что сама чуть не разболелась; но на другой же день, придя в себя и видя Таню, все поглощенную хлопотами, она горячо поцеловала ее и сквозь слезы проговорила:

   - Ах ты, мое бедное дитятко, опять в сиделках!

   Таня не удержалась - зарыдала.

   - Матушка!- шептала она.- Знаешь ли, что доктора сказали? Ведь это опасно, и не рана тут... рану обещают вылечить скоро, а за голову, за разум его опасаются - все-то он бредит... неладно с ним... Боже мой, Господи! Неужели не выздоровеет он?!

   - Успокойся, Танюша, - своим новым, ласковым голосом перебила ее княгиня, - выздоровеет он, верно говорю тебе... уж коли ты у него в сиделках, так выздоровеет!

   Княгиня, действительно, была уверена, что так оно и будет; но Тане она не могла передать этой уверенности, и много дней прошло в тревоге, много ночей протянулось между страхом и надеждой.

   В первые дни положение Сергея возбуждало серьезные опасения: лечение раны шло успешно, а между тем он почти не приходил в себя, он то и дело бредил, борясь в этом бреду с призраками. Таня не покидала его почти ни на минуту; не покидал его и Рено, снова переселившийся в дом и бросивший все свои дела, по-видимому, забывший всю ту тревожную жизнь, которая в последние месяцы увлекла его от любимого воспитанника, увлекла в бурное море политических страстей и борьбы. Его порывистая натура переживала новый кризис. Он убедился в своих ошибках, печальных заблуждениях, и вдруг ему отвратительно, невыносимо стало все, что еще недавно его увлекало.

   Теперь у него было одно только чувство - любовь к Сергею, страх за его жизнь, надежда на его выздоровление. Он не мог оторваться от больного, не мог оторваться и от Тани, которую любил почти так же, как и Сергея. Он приносил ей большую пользу - он поддерживал ее в эти тревожные дни, возбуждал ее упавший дух, искусно скрывая перед нею свою тоску и сомнения.

   Долгие часы у кровати Сергея сблизили их окончательно, они передали друг другу все, что могли передать, между ними не было тайны, не было недомолвок. И вот, когда опасность, наконец, миновала, когда доктора объявили, что ручаются не только за жизнь, но и за рассудок больного, Рено заметил, что к радости Тани стало примешиваться новое, мучительное чувство. Один раз она даже проговорилась.

   - Слава Богу, - сказала она, выйдя с Рено из спальни Сергея и усаживаясь в маленькой гостиной, в уютном уголке, который теперь они оба полюбили,- слава Богу, я сама начинаю видеть, что он поправляется. Еще неделя, другая - и он будет здоров. Мои услуги ему будут не нужны... Тогда скорей, скорей, бежать отсюда!

   - Да, бежать!- грустно повторил Рено.- Мне кажется, и я убегу вместе со всеми вами... Нет, я не убегу! - вспыхивая, крикнул он. - Как ни тяжела будет разлука с вами, я все же должен здесь остаться... Здесь ад, здесь отрава; но все равно, уйдя отсюда, я через месяц какой-нибудь повешусь! Я француз и был бы изменником, был бы недостоин называться французом, если бы в такое время убежал из Парижа!.. А вы спешите дальше, в вашу тихую Россию... Благодарите судьбу, что все это для вас чужое, а главное - будьте счастливы друг с другом!

   - Друг с другом...- тихо, тихо выговорила Таня. - Нет, Рено, я уеду одна и постараюсь никогда не встречаться с ним в жизни... В ту минуту, как его болезнь пройдет совсем, моя обязанность будет исполнена, и я прощусь с ним...

   Рено оживился. Добрая улыбка мелькнула на губах его.

   - Как вы заблуждаетесь, дорогая княжна! - сказал он.- Неужели вы не верите, что теперь, именно теперь вы с ним не расстанетесь, он вас не отпустит, он дня одного не проживет без вас... и вы, конечно, не будете так жестоки, чтобы его бросить. Думая обо всем, что случилось, я, право, начинаю верить в какой-то рок, в какую-то добрую судьбу, которая дала вам смелость и решимость сюда приехать... Не будь вас здесь - что бы такое было! Да и не с одним Serge'ем, а и со мною - ведь я обязан вам жизнью! Не подоспей вы в ту минуту - эти негодяи зарезали бы меня, я в этом не сомневаюсь. Serge был в забытьи - он не мог быть свидетелем... его нашли бы раненым, меня - убитым. Они, конечно, позаботились бы убить меня таким образом, чтобы не возбудить ничьих подозрений. Что бы ни говорил Serge, его прежде всех стали бы считать моим убийцей. Но еще вопрос - выздоровел ли бы он, если б мы с вами не перевязали вовремя его рану, если б не привезли его немедля домой и не сдали бы на попечение лучших докторов?!

   - Я благодарю Бога за мое присутствие в Париже, - сказала Таня. - Может быть, все, что вы говорите, и верно, в таком случае я счастлива, и это сознание на всю жизнь останется лучшим моим сокровищем... Но что же из этого, Рено?! Или вы хотите навязать меня Serge'у из благодарности? Это будет чересчур большая плата за мою случайную услугу, и уж во всяком случае я не приму такой платы...

   - О, как мы самолюбивы и мнительны! - с улыбкой перебил ее Рено, беря и поднося к губам ее нежную и в то же время крепкую руку.- О, как мы самолюбивы и мнительны!- повторил он.- Какая тут плата, какая благодарность! Подождите несколько дней, дайте ему встать на ноги, и вы увидите, каким он встанет! Конечно, не я буду говорить за него - он сам вас уверит, что любит вас истинно, страстно и на всю жизнь, и вы ему поверите, потому что он будет говорить правду... Поймите, княжна, поймите!.. Хоть вы еще чересчур молоды, хоть вы и не знаете жизни, но вы так умны, вы должны понять: ведь все это был только сон, тяжелый кошмар, неизбежная гроза, которая из юноши должна превратить его в зрелого человека. Если бы всего, что случилось, не было, я бы еще усомнился, пожалуй, в вашем семейном счастье - теперь я в нем не сомневаюсь! Я давно знаю, что вы созданы друг для друга; судьба привела вас сюда, с вашей помощью он избавился от душившего кошмара, он просыпается... а когда проснется совсем, вы возьмете его как свою законную собственность!..

   Таня сидела в видимом возбуждении. Глаза ее блестели, на щеках играл яркий румянец.

   - Какой вы мечтатель, Рено, какой мечтатель! - шептала она.

   - Мечтатель! Нисколько. Я только прожил на свете больше вашего, я только хорошо знаю Serge'a... и потом, теперь, вот в эти последние три дня, я за ним наблюдаю, шпионю, глаз с него не спускаю... ну, и я хорошо вижу, как он глядит на вас, и знаю, что он думает - я привык читать мысли на лице его...

   - Оставьте меня, Рено! - сказала Таня, опуская глаза.- Мне с вами страшно - вы искуситель! То, что вы говорите, так заманчиво, что я боюсь... я вам поверю, пожалуй, а я не должна этому верить...

   Рено все улыбался. Он видел, что цель его достигнута - искушение оказалось чересчур сильным, и с этой минуты он стал подмечать, что за Сергеем шпионит уже не он один, а, может быть, ещё больше него шпионит за ним Таня.

   Только слабость, последний остаток нервной болезни, перенесенной Сергеем, заставляла его, по предписанию докторов, оставаться несколько дней в кровати. Не будь этой слабости, он чувствовал бы себя совсем здоровым, а главное - к нему вернулось спокойствие, не было прежней тоски, прежней сердечной муки. Он радостно смотрел на жизнь, он чувствовал, что живет, что впереди еще много жизни - и радовался этому.

   Наконец ему позволено одеться и выйти из спальни. Он лежит на диване в своем рабочем кабинете. Рено неслышными шагами ходит по мягкому ковру, княгиня у окошка что-то вышивает на пяльцах. У самого дивана, грациозно откинувшись на спинку кресла, сидит Таня и громко читает только что принесенные газеты.

   Сергей смотрит на нее не отрываясь.

   Да разве Таня - эта высокая, стройная девушка с темно-голубыми задумчивыми глазами, строгим профилем, с таким спокойным и в то же время грустным выражением в лице? Разве Таня - эта чудная красавица, созданная для того, чтоб останавливать на себе всеобщее внимание, чтобы возбуждать восторг мужчин и зависть женщин?! Таня, прежняя Таня, эта круглая, румяная вострушка, эта милая девочка с доверчивой и наивной улыбкой - где она, куда она девалась?..

   Но вот она читает, и Сергей вслушивается в ее голос: да, это она, прежняя милая Таня! Так же точно, бывало, в Горбатовском читала она вслух... та же манера, то же выражение, так же мило не выговаривает она букву "р" - и эта милая манера чтения, эта буква "р" воскресила вдруг перед Сергеем прежнюю Таню, и он продолжал глядеть на нее не отрываясь, не подозревая, что с каждой новой секундой глаза его начинают светиться все ласковее и счастливее.

   Таня остановилась и взглянула на него. Быстро-быстро вспыхнула она румянцем и опустила глаза, опустила голову и несколько минут не могла приняться снова за чтение - так шибко стучало ее сердце, такой прилив счастья охватил ее.

   Рено продолжал тихо расхаживать по ковру, по временам взглядывая на них и ласково улыбаясь.

   Скрипнула дверь кабинета, шевельнулась портьера - показалась фигурка Моськи. Он бережно нес большой пакет и передал его Сергею.

   - Сергей Борисыч, из посольства прислали!

   Сергей распечатал пакет, проглядел бумаги. В их числе была записка к нему от Симолина, который осведомлялся о его здоровье и извещал его, что в самом непродолжительном времени русское посольство будет отозвано из Парижа.

   Сергей передал это известие присутствовавшим.

   - Слава тебе, Господи,- крикнул карлик и перекрестился.- Давно пора! Да и у нас все готово к отъезду... я-то, признаться, уж с неделю как стал помаленьку собираться...

   - Да кто же это велел тебе? Почем ты знал, что я уезжаю?

   - А то как же?! Вот ведь моя же правда вышла, али и теперь мы, батюшка Сергей Борисыч, все еще тут сидеть будем? Все добрые люди из этого тартара вырвутся, а мы останемся?!

   Сергей улыбнулся.

   - Успокойся, Степаныч,- сказал он,- коли посольство государыня отзывает, так и я волей-неволей должен ехать...

   И при этом он взглянул на Таню так ласково, с такой любовью, что она не могла усомниться в значении этого взгляда. Она снова зарделась румянцем, и даже счастливые, благодатные слезы сверкнули в глазах ее.

   Моська хорошо подметил все это.

   "Ведь вот же и на нашей улице праздник! - радостно думал он.- Ведь я говорил, что сам бог надоумил боярышню нашу в этот омут проклятый приехать... Только за что же муки-то столько мы все натерпелись?! За что дитя-то чуть в гроб не уложили?"

   "Эх, болтун пучеглазый! - чуть громко не крикнул он, исподлобья посматривая на Рено. - Много ты начудесил!.. По твоей милости все вышло... ты тянул к этим разбойникам... ты отвратил дитя от Господа, ты натолкнул его на грех тяжкий!.. Ну, чего шагаешь... ишь ведь... чай, опять за нами потащишься!.."

   Он подошел к Рено и заискивающим, ехидным голосом спросил его:

   - Мусье Рено, а как же вы, разве не будете скучать у нас по вашем Париже?

   - Я здесь останусь, я не еду с вами... je vous fais ce plaisir, mon très cher Stepanitch! - ответил француз с печальной улыбкой.

   - Рено, что вы? Неужели не шутите? Неужели мы должны расстаться? - тревожно спрашивал Сергей.

   - Да, мой друг, я остаюсь, и не будем больше говорить об этом... Эта разлука мне тяжелее, чем вам... я остаюсь один на свете... я остаюсь не на радость. Но я не смею и не могу отсюда теперь уехать... я почти уже не верю ни во что светлое, у меня мало надежды... Наше наказание начинается, да наказание, потому что мы хоть не совсем вольные, а все же преступники. Желая блага, мы оказались пособниками зла!.. Мечтатели, фантазеры, незнакомые с народом, мы начали наше дело во имя народа - и губим этот народ, пробудив к жизни его дикость, дав силу только плесени, только отребью человеческого общества... Мы, как легкомысленный заклинатель, вызвали адского духа - и не в силах с ним справиться, и он готовится растерзать нас... И нам остается только честно погибнуть в борьбе с нами же вызванным адским духом...

   Рено замолчал. Глубокое страдание пробежало по лицу его.

   Сергей и Таня грустно глядели на него; но им нечего было возразить ему и нечем было успокоить...