Соловьев Всеволод Сергеевич - Сергей Горбатов

а я добраться до свету, ничего не помогло - остановки, осматривают, все пожитки наши перерыли. Нет ли, к ишь ты, чего запретного. А что у меня такое запретное может быть?! Ничего, говорю, у меня нету, так ведь поди ж ты - не верят!.. Ну уж порядки, да и людишки-то здесь... грубые!.. Много страху дорогой натерпелись... Как нам здесь быть? Где устроиться - ничего я того не знаю. Вот привезла дочка к Сереже, а захочет ли он нас - о том мы его и не спросили, и о приезде не предупредили его, как снег на голову...

   Карлик замахал руками.

   - Матушка, ваше сиятельство, да куда бы вам было, как не к нам во двор?! Ведь Сергею Борисычу кровная была бы обида, кабы его миновали. А что не известили заранее, то уже это барышнино дело - видно, знает она, зачем так сделала...

   - Да меня-то, Татьяна Владимировна,- обратился он к Тане, - меня-то зачем словечком не известила? Ведь я тут как есть пропадом пропадал, не получая от тебя весточки, а теперь вот чуть с ума не сошел от радости. Да не знаю, может, и впрямь я не в своем рассудке - верю и не верю, что вы передо мною!.. Эх, известила бы, сударыня, пожалела бы старика Моську...

   Таня опять нагнулась к нему и крепко поцеловала в сморщенный лобик.

   - Ну, Мосечка, прости, может, и впрямь мне тебя оповестить следовало, только у меня тут своя мысль была - дай время, все расскажу по порядку...

   - Ох, матушка! - засуетился Моська. - И то правда - будет время, все узнаем, спасибо, золотая барышня, что надоумила - а я-то, старый дурак, ошалел совсем... Ваше сиятельство, где же люди? Где поклажа? Да и проголодались вы, я чаю, с дороги? Мигом, матушка, мигом все будет... да вот позвольте-ка...

   Он вертелся как волчок, соображал, звал своим пронзительным, звонким голосом прислугу. Не прошло и пяти минут, как он уже все сообразил и всем распорядился.

   Совсем запыхавшись, вернулся он в залу, где все на прежнем месте сидела княгиня с княжной.

   - Пожалуйте, ваше сиятельство, пожалуйте, боярышня,- восторженно пищал он,- пожалуйте в наши апартаменты, - у нас, слава те, Господи, места немало...

   Княгиня и Таня последовали за Моськой.

   Хоть княгиня и сказала Моське, что вот, мол, оне приехали незваные и непрошенные, прямо в дом к Сергею Борисычу, но слова эти не имели ровно никакого значения и были сказаны единственно ради соблюдения приличий. Эта фраза показывала только, что княгине известны все тонкости светского обхождения. Моська так это и понял, и, конечно, ни ему, ни Сергею, ни самим приезжим не могло и в голову прийти, чтобы они могли поступить иначе. Где же бы княгине, очевидно, приехавшей на короткое время в Париж, и было остановиться, как не в доме ее родственника. Объехав его дом, она нанесла бы ему, как верно выразился Моська, кровную обиду. Странность заключалась только в том, что его не предуведомила о приезде,- но это было уже дело Тани, и княгиня не хотела и не смела в это вмешиваться. Раз подчинившись дочери, она уж не выходила из ее власти, и эта власть была для нее счастьем. Следить за малейшим желанием Тани и исполнять его сделалось теперь целью жизни княгини.

   А зачем Таня так поступает, зачем она выдумала эту почти невероятную поездку и так быстро ее осуществила - все это княгиня тогда же еще поняла вдруг проснувшимся своим материнским сердцем. Тане нечего было и объясняться с нею. Она только показала ей письмо Моськи, и княгиня, прочтя его, привлекла к себе Таню, нежно ее поцеловала и сказала ей:

   - Ну, что же, поедем, Танечка, поедем, мой ангел, навестим его, проведаем. Я и сама страсть как по Сереже соскучилась. А что проветриться нам с тобой не мешает - это правда. Я вот почти до старости дожила, а много ли видела - хоть теперь-то посмотреть, какие такие чужие страны, как там живут люди.

   Таня благодарно глядела на мать и целовала ее руки.

   Марья Никитишна Горбатова, убедясь, что Таня не шутит, назвала ее огонь-девкой, и хотя изумлялась ей и в недоумении качала головой, но была очень рада. Она послала с ней Сереженьке письмо, посылала ему образок и успокоилась в уверенности, что теперь все пойдет лучше.

   Поехали Пересветовы в Петербург, и тамошние доктора, начиная с самого Роджерсона - лейб-медика государыни - подтвердили, что большая поездка может принести только пользу княгине. Препятствий никаких не оказалось, а о том, что главная и единственная цель их поездки - Париж, Пересветова никому даже не говорила, да и кому могло прийти в голову, что они стремятся туда, откуда теперь все убегают...

   Апартаменты, указанные Моськой, были, конечно, не только удобны, но даже роскошны.

   Карлик велел растопить камины, поспешить с ужином, а княгиня объявила, что она все же чувствует себя немного утомленной и покуда приляжет.

   У нее в последнее время явился необыкновенный такт, тонкое чутье относительно того, что касалось дочери, и она видела теперь, что Тане очень хочется наедине побеседовать с Моськой и именно сейчас, безотлагательно, пока не вернулся Сергей.

   Так оно и было. Едва княгиня прошла в спальню, как Таня бросилась к Моське, взяла его за ручонку, потащила в угол комнаты, усадила рядом с собою на диванчике и заговорила:

   - Ну, что же, Степаныч, не томи, говори скорее, что у вас такое? Ведь ты такое письмо написал мне, ведь насмерть напугал!..

   - Ты не путайся! - нежно прошептал Моська, - не пугайся ты, золотое дитятко, страшен сон, да милостив Бог, ох как милостив Он, наш Батюшка! Вот и ноне явил Он свою великую милость. Только скажи ты мне, объясни, ведь я одурел совсем, как вы здесь-то, как оно могло статься? Да знаешь ли, родная, ведь вот и радуюсь я, а и страх тоже берет. Ведь не то, что приезжать сюда, а бежать всем отсюда надобно, такое тут творится!..

   - Не пугай меня, Степаныч, я не из трусливых!.. Сам говоришь о Божьей милости, оно и верно - коли чего Бог не попустит, того и не будет. А как мы сюда попали - что же тут такого. Как прочла я твое письмо да узнала, что государыня не желает возвращения Сережи в Петербург...

   Моська вздрогнул и перебил ее:

   - Как не желает! Да что же это? За что же? Чем он провинился?!

   Таня грустно пожала плечами.

   - А уж этого я не могу сказать тебе, сама не понимаю. Ну, так вот, я говорю, как узнала, что ему нельзя вернуться, одно мне и оставалось - скорее сюда ехать. Упросила я матушку и приехала.

   - Да княгиня-то, княгиня как согласилась?!

   Таня положила руку на плечо карлика.

   - Молчи, молчи, Мося, потом, все потом, а теперь, ради Бога, скажи, что тут у вас? Ведь не потому только писал мне, что здесь опасно, что в народе волнение. Ведь так... ведь правда, ведь я угадала?! Оно, конечно, и это все нехорошо, очень нехорошо, ведь я понимаю,- но нет, в твоем письме другое было, да, другое... Не мучь, говори скорее!

   Моська опустил глаза, в сморщенном лице его мелькнуло жалкое и смущенное выражение.

   - Ах, Танюша, ох дитятко ты золотое, любил я тебя, крепко любил, а отныне и почитать буду. Великий разум дал тебе Господь, силу великую, и коли у тебя уж такой разум, да такая сила, так все мои страхи, о которых я писал тебе, теперь прошли и пропали. Здесь ты - ну и слава Богу!

   Таня нетерпеливо пожала плечами.

   - Вот ты всегда так, Степаныч,- досадливо проговорила она, - тебя Христом Богом просят поведать всю правду. Ведь душа истомилась, ведь чего-чего я не передумала, сюда едучи,- а ты все тянешь и пугаешь еще больше. Степаныч, да коли ты так написал мне, так знаешь же, что мне такое Сережа?

   - Знаю, дитятко, знаю, - восторженным голосом прошептал Моська, - и радуюсь, давно радуюсь и верю, что вы друг для друга самим Богом назначены...

   - А если так, зачем же ты от меня скрываешь? Если ты хочешь моего счастья, если ты меня любишь, ты обязан сказать мне всю правду,- я чувствую, я знаю, и вот теперь по лицу твоему вижу, что это какая-нибудь страшная правда, но должна же я знать ее, Степаныч. Ничего, ничего не скрывай от меня.

   - Да и не скрою,- ответил он,- а только что правда моя страшная, так это ты, боярышня, неверно сказала. Может, и была страшная, да говорю, коли ты здесь сама - ничего страшного уже больше нет. Не пугайся, успокойся и подожди Сереженьку - ведь он того и гляди вернется. Потолкуешь с ним, сама увидишь, каков он и что тебе скажет. А уже потом, коли не поймешь чего, и приди ко мне, я тебе и объясню все как есть, всю нашу жизнь здешнюю перед тобою выложу - а пока больше ни о чем меня не спрашивай, нечего мне теперь сказать тебе, да и времени нету - еще многим распорядиться надо.

   Карлик быстро соскочил с дивана и почти выбежал из комнаты. Таня было кинулась за ним вслед.

   - Степаныч, что с тобой, да вернись, послушай!..

   Но Степаныч ничего не слышал, он уже скрылся в незнакомых ей комнатах.

   Она остановилась растерянная, не понимая, что все это может значить, следует ли ей тревожиться и ожидать чего-нибудь слишком страшного или можно теперь, успокоиться.

   А Моська, убедясь, что она потеряла его из виду и теперь не нагонит, стал тихо пробираться к подъезду с тем, чтобы встретить там Сергея, когда он вернется.

   "Да, думал Моська, вот оно дела-то какие!.. А что, коли я чересчур поспешил радоваться, что, коли французская ведьма свое возьмет?! Нет, нет, быть того не может. Ну, Сергей Борисыч, погляжу я, как-то ты встретишь невесту свою, красавицу, что-то говорить ей станешь... Ах, Танечка, Танечка, вишь, скажи ей сразу все! Да нечто это можно?! Наперед нужно знать, что он-то ей скажет!.."

  

  

   Сергей возвращался домой совсем грустный и расстроенный. Он еще ни разу так рано не возвращался от герцогини, а потому, выйдя из отеля д'Ориньи, не нашел своего экипажа. Но он даже был рад этому - в том томлении, которое его охватило, ему хотелось движения, хотелось бежать куда-нибудь дальше.

   На него дунуло темнотой и свежестью позднего вечера, и он спешным шагом пошел по смолкавшим улицам Сен-Жерменского предместья. До церкви Магдалины конец ему предстоял значительный, но он шел машинально знакомой дорогой, почти никого и ничего не замечая.

   Он очнулся только перед самым отелем; поднялся на крыльцо. Двери перед ним распахнулись - его, очевидно, ждали. Он сбросил с себя теплое платье и уже собирался пройти в свою спальню, как вдруг перед ним очутился Моська.

   - Степаныч, я пешком пришел, не знаю, где мои лошади... Если кучер дома, так чтобы сказали ему, что я вернулся. Если же нет его, так нужно будет послать в Сен-Жерменское предместье, а то лошади там меня будут всю ночь дожидаться.

   И, говоря это, он не замечал, что карлик сам не свой и глядит на него как-то совсем необыкновенно.

   - Слушаю, батюшка!.. Эй ты, Петр, слышал, что барин приказывали - пойди, узнай скорее... А ты, сударь, Сергей Борисыч, пожалуй-ка сюда... дай, я проведу тебя...

   Он взял его за руку и стал тянуть. Сергей совсем очнулся.

   - Что такое? Куда ты меня тащишь?!

   - Нужно, нужно, золотой мой, посмотри-ка что я покажу тебе.

   - Ах, да оставь, пожалуйста! - раздражительно перебил его Сергей, отдергивая от него руку. - Право, мне не до твоих чудачеств, у меня голова болит, я спать хочу!..

   Но карлик не унимался.

   - Никаких моих чудачеств тут нет, Сергей Борисыч, а изволь-ка идти со мною; коли говорю - значит, нужно; слышь ты, по большому делу тебя дожидаются...

   - Кто там еще... Какое ночью дело?

   Между тем карлик говорил так настоятельно и серьезно, что поневоле пришлось за ним последовать.

   "Из посольства, что ли?" - в томлении думал Сергей, проходя через залу.

   Он чувствовал, что тоска его душит все сильнее и сильнее. Все казалось ему таким ненужным, противным...

   Между тем он прошел вслед за Моськой еще дветри комнаты и вошел в маленькую, освещенную гостиную.

   - Вот кто тебя дожидается! - торжественно произнес Моська, а затем отошел в сторонку и так и впился глазами в Сергея.

   - Кто это? Женщина!.. Кто это, Боже мой?!

   Она стремительно бросилась к нему.

   - Сережа?!

   - Таня, Таня!! - безумно повторял он, не понимая, что это такое - спит он или грезит?..

   Он протянул руки, и через мгновение Таня была в его объятиях.

   Моська не удержался, подпрыгнул и радостно хлопнул в ладоши.

   - Ведь я знал,- умиленно шептал он, не сводя глаз с молодых людей,- ведь я знал, что оно так и будет! Стоит ей только показаться - и все колдовство как рукой снимет...

   Но он тут же должен был убедиться, что радость его преждевременна.

   Первое мгновение прошло.

   Сергей начинал мало-помалу приходить в себя. Ведь он готов был к чему угодно, но только не к появлению Тани. Если бы его предупредили, что она здесь, что он сейчас ее увидит, он вряд ли даже в первую минуту решился бы подойти к ней. Но он увидал ее вдруг, без всяких приготовлений, и появление ее заключало в себе так много не только что нежданного, но даже совсем почти невероятного, что он сразу забыл всю действительность, забыл себя, свое положение. Это был сон, как во сне он без размышлений отдался первому чувству своего сердца, а это чувство была радость.

   Да, увидав Таню, он вдруг неудержимо ей обрадовался. На него пахнуло давно забытым родным воздухом.

   Вместе с ее милым образом перед ним снова воскресло все старое, милое и дорогое, все детство, юность, все, о чем в тяжелые свои минуты безотчетно и мучительно толковал он.

   Да и она сама, эта Таня, которую он знал с детства, всегда почти с тех пор, как себя помнил, ведь он так давно, так привычно любил ее - и не мог не любить.

   И вот теперь она - сестра, друг, добрая, милая Таня - здесь перед ним, в такие тревожные минуты, когда он нигде не находит себе покоя, когда он считает себя таким одиноким! Как же ему не радоваться ее появлению, как же не чувствовать, что он любит ее всем сердцем.

   Но только в этой любви нет ничего такого, что волновало его когда-то в голубой беседке.

   - Таня, Таня!! - повторил он, покрывая поцелуями ее руки.

   И в то же время сознание действительности просыпалось в нем.

   Это не сон, Таня приехала, Таня здесь, не сестра, не друг, а Таня - невеста, которой он поклялся в любви, которую так обманывал в последних своих письмах, не смея, не решаясь сказать ей правду. Таня здесь! Она поборола все препятствия, она сделала почти невозможное, чтобы свидеться с ним, с любимым и любящим ее человеком, ее женихом, ее будущим мужем!..

   И то, что за минуту казалось ему сладким сном, что вызвало в нем такую горячую радость, теперь, при первом же сознании действительности, явилось новым ужасом, тяжким испытанием:

   "Таня здесь! Боже мой, что же это будет?!"

   Он чувствовал, как останавливается его сердце, как холод пробегает по его жилам.

   Последняя краска пропала со щек его, он невольно отшатнулся от Тани и глядел на нее диким, растерянным взглядом.

   Это его движение, выражение его лица, его бледность не ускользнули от Моськи.

   "Вот тебе раз! - тревожно подумал он.- Как же так? Ведь это неладно что-то... Видно, совесть заговорила. Оно и точно - чему и быть другому... Как он ей теперь в глаза смотреть станет, ведь, может, меньше часу как с тою, с ведьмой-то своею, обнимался - так оно и зазорно?! Ну, что же, батюшка, и казнись - сам виноват... поделом вору и мука. Да только боязно мне - напугает он Татьяну Владимировну, она и невесть что подумает. Ведь как ни умна, а все же еще дите малое..."

   И карлик, подвинувшись ближе и встав на цыпочки, тревожно вглядывался то в Сергея, то в Таню.

   Ему было от чего тревожиться.

   Молодые люди после первых восклицаний еще не сказали друг другу ни одного слова, а все ж таки между ними уже велся мучительный, безмолвный разговор.

   Таня еще раньше Моськи подметила перемену, мгновенно происшедшую в Сергее, его смущение; его бледность и дикий взгляд. Да она только это и видела - ей некогда было заметить ту радость, которая озарила его в первое мгновение, потому что она сама вместе с ним испытывала радость еще сильнейщую: ведь ей до самой этой минуты все казалось, что она его не увидит, что не доживет до такого счастья.

   "И вот это он, он живой, с нею!"

   Она все позабыла, она вне себя целовала его и обнимала. И если бы он даже не отвечал ей на ее поцелуи, она не обратила бы на это внимания. Но вот она очнулась, и что же: он бледный, почти неузнаваемый глядит на нее безумным, непонятным взглядом.

   Боже, как он изменился! Он ли это? Отчего ей вдруг показалось, что он какой-то чужой, другой совсем, не прежний Сережа?! Да ведь и он смотрит на нее как на чужую, и он не узнает ее!

   Таня слабо вскрикнула и, все продолжая, не отрываясь, глядеть на него, схватилась за голову. Ей казалось, что случилось что-то страшное, невыносимое. У нее упало сердце, тоска стала душить ее. Она ничего не знает, не понимает, только чувствует, что все страхи, тревоги теперь кончены; но они разрешились не успокоением, не радостью, не счастьем, а тяжким горем. Какое это горе, что все это значит, она уже не спрашивала себя об этом, она только чувствовала всю тяжесть этого непонятного, но уже разразившегося горя.

   "Но ведь он должен же сейчас, сию минуту сказать всю правду! Зачем он молчит, зачем он меня так терзает?" - думала Таня.

   Между тем ей не суждено было так скоро узнать решение своей участи - в гостиную вошла княгиня, задремавшая было, но проснувшаяся, заслышав голос Сергея. Впрочем, ее появление принесло пользу молодым людям: они совсем пришли в себя и поневоле должны были сдержаться и хоть несколько отойти от своих мучительных ощущений.

   Сергей, по крайней мере при взгляде на княгиню, позабыл весь ужас своего положения - так поразила его перемена, происшедшая в этой женщине; он почти не узнавал ее, и совсем не потому, что она постарела: она глядела совсем иначе, совсем иначе говорила...

   Сергей и в Петербурге, и даже здесь, в Париже, в первое время немало думал о "деле Тани", о намеках на это дело, встречавшихся в письмах. Он знал, какое это "дело" и теперь понял, что Таня привела его к благополучному окончанию, что она вернула себе мать свою. Но, конечно, он никогда не был в состоянии и представить себе, чтобы с человеком могла произойти такая перемена, какую он с каждой минутой, с каждым новым словом видел теперь в княгине...

   И потом - как же, наконец, они приехали, как могло случиться все это?! Сергей с бессознательной радостью ухватился за расспросы, как преступник, который хотя и понимает неизбежность казни, но хватается за каждый предлог, чтобы отдалить минуту ее исполнения...

   Но вот все объяснено, на все вопросы получены ответы. Княгиня начинает рассказывать о своих путевых впечатлениях, о приключениях, бывших с ними в дороге.

   Таня сидит грустная и бледная, изредка и рассеянно вставляя свое слово.

   И опять тоска охватывает Сергея. Теперь ему все ясно, да, впрочем, ведь и с первой же минуты он почти понимал, как и зачем они приехали.

   "Что же теперь я буду делать?! - отчаянно думал он.- И что я наделал?.. Ведь никакого оправдания для меня нет... О, позорное малодушие! Зачем я давно и прямо не написал ей, а теперь!.. Ведь это мало того, что жестокость, ведь я должен нанести ей здесь, в своем доме, самое страшное и незамолимое оскорбление, и ей, ей - этой Тане!.. Нет, я не должен, я не смею этого сделать!.."

   Он уже почти решался скрыть от Тани свою любовь, свои отношения к герцогине, решался отказаться от этой любви.

   "Пусть она ничего не знает, пусть мое счастье, моя жизнь будут разбиты - ведь они все равно и так уже разбиты, если я чувствую себя почти убийцей... Да, я уйду от Мари, я никогда больше не увижусь с ней... пускай берет меня Таня! Я стану ее обманывать - по крайней мере, она будет счастлива..."

   И вот, когда ему казалось, что он уже решил все это и что решение его неизменно, перед ним вставал образ герцогини, и представлялась она ему не такою, какой была в этот вечер, а любящей, доверчивой, полной нежности и страстной, горячей ласки. "Я твоя! - вспоминал он ее замирающий голос, - о, как люблю я тебя!.." Жгучее, мучительное и сладкое чувство наполняло его, и он понимал, что не может уйти от нее, не может расстаться с нею...

   Он слушал и не слышал того, что рассказывала ему княгиня, он отвечал невпопад на ее вопросы.

   Моська, незаметно скрывшийся из гостиной, снова появился и прошептал, что готов ужин. Какой это был печальный ужин! Одна только княгиня, давно проголодавшаяся, кушала с аппетитом. Но вот и ужин убрали со стола. Время далеко уже за полночь. Княгиня простилась с Сергеем и прошла в спальню. Пошла за нею и Таня, да тотчас же и вернулась - она не в силах была больше себя сдерживать.

   Она быстро огляделась - в комнате никого не было, только Сергей стоял неподвижно, с опущенной головой на том самом месте, где за минуту перед тем они с ним простились.

   - Сережа! - проговорила Таня, кладя ему на плечо руку.

   Он вздрогнул и печально, растерянно взглянул на нее.

   - Сережа,- повторила она, едва выговаривая слова,- скажи мне, не томи, скажи, что такое случилось?!

   - О чем ты, Таня? Ничего не случилось... постой... успокойся, отдохни - завтра успеем поговорить, - дрожа как в лихорадке отвечал он.

   - Завтра! Да разве я могу... я с ума сойду... ради Бога, пожалей же меня - говори!..

   Но он не находил слов, он молчал.

   - Так я сама тебе скажу, что случилось, - вдруг произнесла она и так и впилась в него страстно и мучительно засверкавшими глазами.- Я скажу тебе - ты меня не любишь, ты любишь другую...

   Он вздрогнул и все же ничего не мог ей ответить.

   - Да? Правда? Я угадала? Это правда?

   Она схватилась за сердце. Он взглянул на нее и как безумный бросился из комнаты.

   Она угадала, она по имени назвала свое горе; но все это совершилось внезапно, потому что до самой последней минуты она еще сомневалась и отгоняла от себя ненавистную мысль, что у нее есть соперница; но теперь уже не может быть сомнения - своим страшным молчанием, своим видом он сказал ей все, он во всем ей признался...

   Так вот что значили эти странные письма! Вот о какой беде извещал ее карлик, вот зачем она приехала в Париж - для того, чтобы узнать о своей участи, для того, чтобы узнать, что она ему чужая, что ему тяжело и неприятно ее появление!.. Зачем он не написал ей прямо, зачем он должен был подвергнуть ее этому унизительному положению?! О, как это жестоко!!! Бежать, бежать скорее отсюда!..

   Она бы не медлила ни минуты, но ведь она не одна, она с матерью, которую эгоистично заставила следовать за собою, которая хоть и здорова в последнее время, но все же сильно утомилась от этой поездки. И как она ей скажет, что она жестоко ошиблась, что она подвергла и ее и себя незаслуженному оскорблению?

   Но все эти мысли едва мелькнули и тотчас же пропали, уступая место жгучему горю, тоске невыносимой.

   Ведь она любила его, ведь она в него верила, так долго и терпеливо ждала его. Она привыкла полагать в нем счастье всей своей жизни, без него она и представить себе не могла жизнь эту - и вот он уходит, уходит навсегда, уже ушел, его нет!..

   "Он любит другую! Кто же она, кто? Кто у меня его отнял?.."

   В сердце ее всесильно поднялись, уничтожая все остальное, два чувства: любовь к нему и ненависть к неизвестной сопернице. И Таня уже не роптала на него, ни в чем его не винила. Она только чувствовала, с какой силой его любит, как невыносима для нее мысль об этой новой и уже вечной разлуке.

   "Где же она? Кто она? По какому праву разбила она мое счастье?!" - почти громко воскликнула Таня, и загорелись глаза ее гневом и страстью. Прилив никогда не испытанной злобы охватил ее. Она готова была бежать и искать эту ненавистную женщину и уничтожить ее, не боясь греха, чувствуя себя правой. Но это было лишь мгновение. Таня очнулась, в ней заговорил другой голос:

   "Да чем же она виновата, ведь она меня не знает, верно, не знает даже о моем существовании... И потом, разве кто-нибудь мог бы его отнять у меня, если бы он любил меня? Боже мой, да ведь приди весь свет, соберись все самые умные, самые красивые люди в мире, чтобы заставить меня разлюбить его, изменить ему - ведь никто же ничего со мною не сделает! Ведь вот и теперь, когда он так жестоко поступил со мною, а когда он от меня уходит - ведь я же не в силах разлюбить его, ведь я люблю его еще больше, еще больше... Ах, я несчастная!.."

   Бедная Таня упала в кресло и залилась слезами. И эти горячие обильные слезы производили самое благотворное действие - эти слезы были ее спасением. В Тане было слишком много молодости, силы и здоровья, горе не могло подломить ее, и глядя на нее, незачем было приходить в отчаяние.

   Так думал и Моська, незаметно пробравшийся опять в гостиную и подошедший к креслу Тани. Он глядел на нее растроганный и печальный.

   - Плачь, дитятко, плачь, выплачешься - легче будет! - шептал он, как старая няня, гладя Таню по головке,- дай волю слезкам, а как выльются они, мы и потолкуем с тобою!..

   И Таня все плакала, склонившись к карлику. Его тихий, детский голосок, прикосновение его крохотной руки подействовали на нее успокоительно - жгучая боль сердца и тоска несколько стихли. Она отерла глаза, подняла свое заплаканное, бледное лицо и вдруг бодрым голосом, какого он даже и не ожидал от нее, сказала карлику:

   - Да, Степаныч, потолкуем. Вот ты ничего не хотел сказать мне, теперь я все знаю.

   - Что знаешь? Откуда? Неужто он сказал тебе?! Что же он сказал такое?

   - Все знаю, сама догадалась, а он не мог притвориться. Как же это, кто она? Ведь ты обещал сказать мне правду!

   - Да я скажу, голубка моя, уж коли так, коли сам он не посовестился, бесстыдник этакой, так скрывать тут нечего. Попался наш Сергей Борисыч, по глупости своей да по Божьему попущению, в лапы ведьмы одной здешней, французской...

   Моська рассказал все, что знал про герцогиню. Таня слушала его внимательно, едва переводя дыхание. Снова ненависть и негодование закипали в ее сердце.

   - Замужняя женщина! - шептала она.- Но как же он может ей верить? Ведь если одного обманула, так обманет и другого, и его обманет...

   - Так, так, золотая!..- говорил, одобрительно кивая головою, Моська,- вот и я думаю то же самое.

   - Да ведь от этого не легче! - отчаянно перебила его она.- Ну что же, ну обманет она его, будет он несчастный, а мне от этого легче, что ли, станет? Ведь еще тяжелее. Я не хочу его несчастья, Бог с ним! Уж коли он принес мне такое горе, так сам-то, сам-то хоть пусть будет счастлив...

   - Нет, ты не жалей его, матушка! - вдруг строго произнес карлик и даже погрозился кулачком,- не стоит он того, чтобы ты его жалела, да и сама не убивайся, все перемелется - мука будет!

   - Ах, Степаныч, не утешай ты меня, а посоветуй лучше как мне так сделать, чтобы скорее, как можно скорее уехать отсюда и не очень встревожить матушку. У меня в голове мыслей нету, сама ничего не могу придумать...

   - Уехать? Зачем тебе уезжать?! Боже сохрани тебя и помилуй... Нет, золотая моя, коли уж приехала, так дело надо сделать. Жалеть ты его не жалей - говорю, не стоит он этого, а простить - прости, ежели хорошенько прощения попросит.

   Таня в изумлении взглянула на Моську, она не понимала, что такое говорит он. Но он внушительно продолжал:

   - Верно говорю, недолго этой ведьме теперь тешиться. Ей ли устоять перед тобою!.. Только не уезжай, и будет на нашей улице праздник. Бросит он ее, бросит, либо он, либо она его. Разве это что? Разве из этого может что-нибудь выйти?! Грех один только. А ты вот и избавь его от греха-то. Уезжать! Что ты, что ты, окстись, золотая боярышня! Уедешь, ну тогда точно карачун ему, тогда и Бог от него отступится...

   - Так чего же ты хочешь?! - отчаянно и изумленно произнесла Таня,- как мне здесь оставаться? Ведь я не иначе себя понимала, как его невестой, а теперь, после этого горя, после этой обиды, мне здесь оставаться - ведь я только для него одного и приехала. Нет, Бог с ним, я не стану мешать ему, и не мое теперь дело... Мне стыдно и страшно!..

   Она в волнении поднялась и снова заплакала. Моська суетился вокруг нее, не зная как и чем ее успокоить.

   "Эх, Сергей Борисыч,- шептал он,- хороших делов ты понаделал! И точно что стыдно и зазорно нашей белой голубке в такие дела мешаться. Эх, Сергей Борисыч, стоишь ты того, чтобы взять тебя да бросить!.."

   - А как тут бросишь! - вдруг забывая свои угрозы и свое негодование,- взвизгнул карлик,- спасать дитю надо, а то и впрямь пропадет пропадом. Успокойся, золотая,- обратился он к Тане,- пойди приляг, усни. Помнишь, сказки-то я сказывал: "Утро вечера мудренее..." - до утра надумаешься, и потолкуем. А об этом, чтобы ехать,- лучше и не думай, никак нельзя тебе уехать и нас так бросить, не затем ты приехала!..

   - Не затем приехала! - бессознательно повторила Таня слова карлика и, удерживая слезы, тихо прошла в спальню.

   Моська потушил лампу и стал пробираться впотьмах.

   "Нет, не выпущу я ее, ни за что не выпущу,- думал он,- а коли с ней не полажу, делать нечего, потолкую с княгиней... Княгиня-то, вишь, равно совсем другая стала - может и выслушает Моську..."

  

  

   Прошло несколько дней. Моська сделал свое дело - он убедил Таню отказаться от мысли о немедленном отъезде. Он представил любовь Сергея к герцогине просто дьявольским наваждением, избавить от которого может только Таня.

   Он говорил так убедительно, с такою уверенностью, что несчастная девушка, у которой, действительно, мысли путались от нежданного горя, мало-помалу поддалась и ухватилась за эту соломинку.

   Достигнув с одной стороны желаемого результата, карлик обратился в другую сторону, то есть к самому Сергею. Теперь он уже не боялся, что его заставят молчать и станут отговариваться делами. Он видел, что неразумное "дите" совеем растерялось и само ищет опоры.

   Сергей был слишком молод, и в таком тяжелом положении ему, действительно, необходим был человек, с которым можно было бы сказать откровенное слово. Такой человек был у него прежде, человек, знавший его характер, понимавший малейшее движение души его и всегда умевший подать вовремя добрый совет; но этого человека теперь уже не существовало.

   Где Рено? Что с ним? Сергей не знал.

   Рено затерялся в бездне волновавшегося Парижа и не подавал о себе вести. Да ведь все равно и без этого, после последнего свидания и разговора Сергей почувствовал, что прежнего Рено нет, он похоронил его и оплакивал его погибель. Оставался один верный, испытанный человек - карлик Моська, и он не мог обойтись без него в эти дни, когда сознавал себя таким беззащитным.

   Но Моська не в силах был его успокоить, хоть сразу, как только Сергей заговорил с ним о Тане, он представил ему самую определенную и ясную программу действий.

   - А ты бы, сударь, прежде об этом подумал,- строго и грустно начал карлик,- и уж не ждал, не ждал я от тебя такого. Ну там, коли грех попутал - оно хоть и неладно, а все ж таки Бог простит, и был молодцу не укор. Да как это ты барышню-то, княжну в такое дело впутал - стыдно, батюшка, очень стыдно! Скрыть тебе от нее все следовало, не след ей про такие дела знать. А кабы ты сам не бухнул - я, что ли, бы проболтался?! - она бы и не знала.

   - Совсем ты ничего не понимаешь! - отчаянно перебил его Сергей.

   - Это я-то не понимаю? Нет, сударь мой, все хорошо понимаю. И коли ты сам об этом со мною речь завел, так послушайся ты меня, старика - худому учить не стану. Брось ты всю эту дурь, ни ногой теперь туда, слышь, ни ногой, будто тебя там никогда и не было. Твое место не там, а здесь, около княжны. Она добрая, сердечко у нее золотое, коли хочешь, заслужишь у нее прощение. Слышь - к ней иди, она простит, да и помолись тоже усерднее, чтобы Господь был милостив - ну все и будет ладно.

   Сергей безнадежно заломил руки.

   - Ах, Степаныч, ведь я и сам так думал, да нет, сил моих не хватает - ведь я люблю ее, понимаешь, ту люблю, я не могу ее бросить, я не могу жить без нее!

   Моська выпучил глаза, лицо его вспыхнуло, он весь даже задрожал. Он окончательно забыл даже о том почтении, которое, несмотря на свою фамильярность, он соблюдал всегда в разговорах с Сергеем, и громко отплюнулся.

   - Тьфу, не тебе бы говорить, не мне слушать! Тьфу, срам какой!.. Да Бога ты побойся, Сергей Борисыч! И как это язык у тебя повернулся сказать слова такие. Ее любишь, без нее жить не можешь...- а боярышня-то наша что же? На нее наплевать, что ли? Ее бросить?.. Да кто же ты после этого, ведь это самый последний, самый как есть последний человек не сделает так-то, Сергей Борисыч!.. Не ты это сказал мне, не слышал я ничего и впредь не услышу и слушать не стану... Очнись, одумайся!..

   Моська зажал уши и выбежал из комнаты, оставив Сергея в крайнем смущении и отчаянии.

   Но этот разговор не прошел бесследно. Ведь карлик не сказал ничего нового, ведь все это не раз Сергей сам повторял себе. Конечно, низко, позорно бросить Таню, но ведь все это уже сделано - и бесповоротно. Он, может быть, нашел бы в себе силы скрыть от Тани и затем поступить так, как советовал Моська, но она сама догадалась, она сама вырвала у него невольное, молчаливое признание - теперь все от нее зависит, как она решит, так и будет. Она сама его не захочет, зная, что он любит другую.

   И в то же время он невольно следовал совету Моськи - в течение четырех дней не видал он герцогини. Приходил вечер, и он отказывался от привычного свидания к величайшей радости Моськи; он играл тяжелую, мучительную роль, обманывал себя и Таню, представлялся любезным и внимательным хозяином, показывая Париж своим гостям и в то же время чувствовал, что нельзя же так долго тянуть, что должно же это чем-нибудь разрешиться и разрешиться скоро. Он ждал, что вот-вот заговорит Таня - но Таня молчала.

   И странное дело - молчала не одна она, молчала и герцогиня. Ему случалось и прежде раза два, за спешными делами, не явиться на свидание в отель д'Ориньи, но тогда рано утром его уже будила записка Мари. Она с тревогою спрашивала, что с ним такое, здоров ли он, отчего он не был?

   А вот теперь прошло четыре дня, а герцогиня не присылает.

   Сергей задыхался, он едва дожил до пятого вечера и, не сказавшись Тане, как преступник, тихомолком выбежал из своего дома, сел в первую попавшуюся извозчичью карету и велел кучеру ехать в Сен-Жерменское предместье.

   Остановившись у отеля д'Ориньи, он, по своему обыкновению, вошел не с главного подъезда, а через маленькую дверь во дворе, которая вела прямо в отделение герцогини. Здесь его встречали или старый слуга, или любимая камер-юнгфера герцогини, Сильвия. Сильвия и теперь попалась ему навстречу в коридоре. Это была молоденькая и очень хорошенькая итальянка, привезенная герцогиней из ее последнего путешествия в Италию. Сильвия была не последнее лицо в доме. Ее родные принадлежали к порядочному обществу в Болонье, но в какой-то неудачной спекуляции обеднели, и Сильвия предложила свои услуги герцогине. Всегда веселая, кокетливая, остроумная, быстро выучившаяся хорошо говорить по-французски, она понравилась Мари и пользовалась ее милостями, мало-помалу устраивая свои денежные дела и помышляя года через два-три вернуться на родину с порядочным приданым. Сам герцог даже обратил свое благосклонное внимание на Сильвию. Но та покуда ухитрялась держать его на почтительном расстоянии и в то же время никогда не отказывалась от его щедрых подарков.

   С появлением Сергея ее дела пошли было еще лучше. Нимф и амуров будуара оказалось недостаточно - необходимо было посвятить в тайну живое существо, которое бы охраняло спокойствие влюбленных. Такой поверенной явилась Сильвия, но неожиданно для себя самой молодая девушка скоро стала тяготиться этой ролью - она сама влюбилась в Сергея и страшно ревновала его к герцогине. Она готова была на все, чтобы обратить на себя внимание молодого русского вельможи и в то же время отлично сознавала, что это для нее невозможно, что он, несмотря на свою доброту и любезность, относится к ней как к существу, бесконечно ниже его стоящему. Он выказывает ей благодарность за ее услуги и в то же время, конечно, презирает ее, полагая, что она служит ради денег...

   Эта мысль очень мучила бедную Сильвию, и она ухватилась за единственное средство возвысить себя в глазах Сергея - перестала принимать его подарки. Он очень изумлялся этому, но в конце концов цель Сильвии была достигнута - он начал больше обращать на нее внимания, смотрел на нее не просто как на горничную, которой платят деньги, а почти как на друга.

   Иногда, явившись слишком рано и поджидая герцогиню, Сергей охотно беседовал и шутил с Сильвией и, конечно, не подозревал, какое счастье и какое мученье заключалось для нее в этих минутах. Если бы он не был так страстно увлечен герцогиней, ему нетрудно было бы заметить красноречивые взгляды девушки, краску, вспыхивавшую на ее щеках от всякого его ласкового слова, он заметил бы, может быть, и красоту ее. Теперь он ничего этого не видел, всецело был поглощен своею любовью к ее госпоже...

   - Дома герцогиня? - спросил он Сильвию, здороваясь с нею.

   Сильвия, как и всегда, вдруг вспыхнула, потом побледнела и с изумлением и тревогой стала вглядываться в лицо его.

   - Дома, дома,- проговорила она,- и я сейчас проведу вас к ней, только прежде мне нужно кое-что сказать вам...

   - Что такое? Я вас слушаю, милая Сильвия.

   - Но прежде... нет, скажите вы мне, сударь, что такое с вами? Вы такой бледный, вы, верно, больны? Вот уже пять дней как мы вас не видели - я очень тревожилась...

   - Да, я нездоров, но дело не в этом, это пустое. Что такое вы хотели сказать мне?

   - К сожалению, в моих словах будет очень мало для вас приятного, но я не должна молчать. Вот вас пять дней не было, и вы ничего не знаете... А между тем вам следует знать, что все эти вечера у нас проводит какой-то граф Монтелупо...

   Сергей вздрогнул.

   - Что же он здесь делает? Ведь это шарлатан.

   - Да, шарлатан,- перебила его Сильвия,- и, может быть, даже гораздо хуже. Дело в том, как я его увидала, так сейчас и поняла, что тут неладно. И начать с того, что я почти головою могу ручаться, что он вовсе не граф Монтелупо... Лет пять тому назад я встречала в Болонье одного синьора Бринчини, который как две капли воды был похож на него. Этот Бринчини пользовался самой дурной репутацией, он несколько раз попадался в каких-то неприличных историях и был уличен в плутовстве за картами... Кончилось тем, что он бежал из Болоньи. Конечно, иногда встречаются люди очень похожие друг на друга, но такого сходства я никогда еще не видала, да и вряд ли оно может быть, только этот господин постарел немного и научился лучшим манерам... Но этого мало, в Италии никто никогда не слыхал имени графа Монтелупо, а недалеко от Болоньи, по дороге во Флоренцию, есть только гора, которая носит это название...

   - Все, что вы говорите, Сильвия, очень важно,- в волнении произнес Сергей. - Я как только увидал этого человека, заметил в нем много фальшивого, я сам думал, что это самозванец; но ведь у меня, кроме моего впечатления, не было никаких данных, чтобы утверждать это, а вот у вас есть и данные. Вы должны были тотчас же рассказать все это герцогине.

   - Я так и сделала,- отвечала Сильвия.

   - Ну и что же? Что она?

   - Она на меня рассердилась и приказала мне молчать. О, я никогда еще не видала герцогиню такой сердитой, она даже топнула ногой: "Как вам не стыдно,- говорит,- клеветать на человека, вы и сходство это, и свою гору Монтелупо во сне видели! Графа все знают за самого почтенного и интересного человека - это великий ученый".

   Сергей слушал, грустно опустив голову. Сильвия продолжала:

   - Может быть, и правда, что он великий ученый и колдун, потому что сразу заколдовал герцогиню - она только о нем и говорит эти дни, только им и бредит. И знаете ли, вчера сама повезла его в Тюильри представить королеве, вернулась такая радостная, а к вечеру он опять явился.

   Сергей не знал, куда деваться от тоски и самых мрачных предчувствий.

   "Так вот отчего она в эти пять дней не поинтересовалась узнать, что с ним такое, вот почему не писала ему ни строчки - ей некогда было думать о нем, так она занята своим новым знакомым!"

   - Может быть, и теперь он там? - спроси