Крашевский Иосиф Игнатий - Древнее сказание

лаками, стал ругать, проклинать всех полян, похваляясь отмстить им за все.

   Добеку волей-неволей пришлось выслушать безобразную эту ругань, не будучи в состоянии ничем на нее отвечать. Он до сих пор еще ни разу рта не открыл.

   Старший, уставши ругаться, первый обратился к гостю со словами, что и ему и его друзьям необходимо всеми силами постараться приобрести как можно больше сторонников. Клодвиг подтвердил то же самое по-немецки, а Хенго, переведя сказанное на лешский язык, прибавил, что наградам князей не будет конца.

   - От тебя одного, - сказал Клодвиг Добеку, - помощь не велика будет. Вот разве бы ты мог указать нам дорогу. Но это еще не особенно важно. Если же хочешь сослужить нам действительную службу, так это нужно иначе устроить. Ты немедленно возвращайся домой и старайся стать во главе какой-нибудь значительной части народа, а когда выступишь против нас, то займи со своими людьми последнее место, сзади всех остальных. В случае, если дело дойдет до битвы, ты бросишься на полян с одной стороны, мы с другой. Так-то от нас ни один живой человек не уйдет. Они попадут как в тиски. Уговори и других своих товарищей то же самое сделать.

   Добек, несмотря на то, что с радостью удушил бы князей, а с ними и Хенго, выслушал все терпеливо. Тогда посыпались обещания; ему сулили огромные пространства земли, власть, богатства, а когда Хенго что-то шепнул на ухо одному из князей, то даже и красавицу-немку посулили Добеку в жены.

   Добек слушал и кланялся, искоса поглядывая на своего немца.

   Князья сейчас же пригласили его сесть на скамье рядом с ними и начали угощать его пивом и медом. Лешек подарил Добеку золотое кольцо, которое снял с пальца, в знак заключенного договора; младший брат подарил ему меч, а Клодвиг, не желая отстать от других, вручил ему золотой кубок.

   Напившись пива и меду, Добек стал разговорчивее, прикинулся крайне глупым, смешил немцев своими рассказами, а то, что им непонятным казалось, Лешек немедленно объяснял по-немецки. Внутренне Добек радовался, что ему так ловко удалось провести ненавистных врагов.

   Так просидели они за столом до самого вечера. По уговору Добек должен был вернуться к своим, сделать все, чтобы стать вождем, а затем окружить себя как можно большим числом сторонников Лешков. Добек обещался все это устроить, а сам между тем горел нетерпением скорей присмотреться к порядкам немецкого стана.

   Наконец Хенго отвел Добека в нарочно очищенный для него шалаш, после чего вернулся еще к своим.

   Добек же, не теряя удобной минуты, внимательно стал следить за всем, что вокруг него делалось.

   Поздно ночью пришел к нему Хенго и лег у входа в шалаш. На вопрос рыжего немца: понравилась ли ему здешняя жизнь, Добек поспешил выразить удивление всему, что видел и слышал. У него являлось желание убить проклятого немца, но пришлось пока от этого воздержаться.

   Полученные им подарки, которых он не мог не принять, жгли его как огнем.

   В княжеском стане все уже знали, что Пяст со значительным войском спешил подвигаться к границе с целью не допустить неприятеля внутрь страны, и немцы торопились тронуться в путь, как можно скорее.

   На следующий день, ни с кем не прощаясь, Хенго и Добек покинули стан. Добек нарочно избрал такую дорогу, чтобы еще раз внимательно все осмотреть. Хенго не отставал от него ни на шаг. Рыжий немец вез с собой много ценных подарков, предназначенных для существовавших пока лишь в надежде союзников.

   Движение в стане было большое; немцам хотелось как можно скорей увидеть врагов, они ругали полян и кляли их без устали. Крики, шум, суета везде...

   Когда Хенго и Добек, наконец, очутились в лесу, кмет наш вздохнул с облегчением. Хенго болтал беспрерывно, Добек угрюмо молчал. Кольцо, меч и кубок не давали ему покоя, он досадовал на себя, что не бросил князьям их в лицо. Он только и думал, как бы отомстить врагам за обиду, в лице его нанесенную всему народу Полянскому. Об отыскании кратчайшей дороги домой Добек теперь не заботился; он отлично запомнил, до мельчайших подробностей, все тропинки, по которым вел его Хенго. Все дело состояло лишь в том, как расправиться с немцем?

   Убить его - слишком мало, да и не утолит ненасытного чувства мести.

   Когда они остановились на ночлег среди леса и начали спутывать лошадей, чтоб пустить их на луг, Добек, со свойственной ему хитростью, притворился, что в пути потерял веревку. Немец, все всегда предусматривающий, предложил Добеку запасную, но тот нашел ее слишком тонкой.

   Чтобы горю помочь, принялись они превращать запасную веревку в довольно увесистый шнур. А костер уж пылал под раскидистым дубом.

   Добек наскоро сделал петлю и, раньше чем Хенго успел заметить, искусной рукой накинул ее на него. Сперва было немец счел это шуткой, но Добек перебросил шнур через толстую ветвь, пришедшуюся как раз над костром, и Хенго повис в воздухе... Добек затем прикрепил веревку к дубу и отошел несколько в сторону. Здесь он лег на траве, время от времени усиливая огонь, чтобы Хенго испечь живым.

   Все это произошло с быстротой молнии. Испуганный немец лишился сознания, но вскоре пришел в себя. Добек был до того взволнован, что говорить уже не мог, одни лишь глаза его, казалось, сыпали искры: он любовался на висящего над костром немца.

   Хенго стонал, умолял о пощаде, - кмет сурово молчал и только за каждым словом молившего подбрасывал в пламя хворост и листья.

   Огонь, разгораясь, охватывал немца, и стоны его становились все тише. Добек привел с пастбища лошадей, уложил на них вещи и стал дожидаться, скоро ли немец испустит последний вздох, чтоб затем сейчас же уехать.

   Хенго едва слышно стонал. Добек, прождав еще много времени, наконец, потерял терпение: он бросил копье прямо в грудь несчастного и тем ускорил развязку.

   Не успел Добек взобраться на лошадь, подгоревшая ветка вместе с телом упала на костер, и пламя приняло свою жертву... Теперь уж не оставалось сомнения, что с Хенго все кончено!.. Добек приблизился, плюнул на труп врага и быстро двинулся в путь.

   Не чувствуя прежней на сердце тяжести, он торопился как можно скорее вернуться домой. Сперва он, однако, решил заехать на Ледницу, так как надеялся застать еще там старшин.

   Тем временем Пяст собрал на берегах Гопла всех, кто только годился для военного дела. Тысячники, сотники и десятники, по личным указаниям Пяста, разделяли собравшихся на отряды, а он назначал начальников, воевод, которые лишь ему одному подчинялись. У Пяста оказалось войско несравненно сильнее того, какое по обстоятельствам требовалось. Несмотря на то что он в первый раз воевал, что всю жизнь свою он возился с пчелами, Пяст, однако, из этой массы людей, не привыкших к повиновению, сумел устроить такие воинственные отряды, что они даже немцам могли сопротивляться с успехом. Вооружение было тоже недурно. Каждый воевода осматривал каждого ратника отдельно, снабжая необходимым оружием. В одно осеннее утро, когда на полях стояли под стягами готовые тронуться в поход воины, Пяст взошел на небольшой холм, и представившееся глазам его зрелище обрадовало старика. Никто не нарушал образцового порядка, на вопросы все весело откликались.

   Тогда Пяст, разделив всех своих воинов - межиречан, куявян-познанцев, бахарцев и прочих - на три отдельных отряда, по трем различным дорогам двинул их на границу. При этом все обязаны были знать и помнить, какими путями идут их товарищи, чтоб не мешать друг другу, не заводить из-за пастбищ споров, вообще не опустошать своей собственной земли. Также обязаны были обращать и на то внимание, чтобы враги раньше времени не проведали о движении войск и таким образом были лишены возможности устроить внезапное нападение или же засаду. Сам же Пяст, сопровождаемый сыном, которого, несмотря на его молодые годы, начал уже приучать к войне, занял место в середине войска, чтобы оттуда следить за всем.

   Кметы первый раз в жизни встретились с обстоятельством, особенно их поразившим: князь, назначая вождями людей, никогда о том не решавшихся и подумать, в то же время заметно чуждался тех, кто сам себя прочил в вожди. Кроме того, всех занимало, куда девался Добек? Князь-то об этом знал, но прочие толковали различно, тем более, что и его дружину временно поручили другому.

   Однажды вечером, когда воины расположились на отдых, а Пяст, его сын и старшины грелись у пылавших костров, перед Пястом неожиданно появился Добек, бледный, едва державшийся на ногах.

   - Добек! - воскликнул Пяст, как будто не зная происшедшего с Добеком и откуда он явился сюда. - Где был, что делал? Мы уж оплакивали тебя, думая, что с тобою случилось несчастье.

   - Никогда не угадать тебе, милостивый князь, что со мной приключилось! - ответил Добек. - Да всему и поверить-то трудно. А все же нет худа без добра, и, как видишь, я цел остался; я прямо являюсь к тебе из лагеря Лешков, еще немцами несет от меня.

   Все вскрикнули от удивления, а Добек начал свой рассказ:

   - Взял я у тебя, милостивый князь, ради починки мечей какого-то немца, который чуть было совсем не сгубил меня. Хитрый змей, вздумалось ему меня подговаривать на измену и на то, чтобы я перешел на сторону Лешков. Я возьми, да и притворись, что во всем, значит, с ним согласен, да и отправься в лагерь-то к Лешкам. Ведь недурно разведать, какие у них силы, да как там живут. Они допустили меня к себе, уговаривали, льстили мне - обещаниям не было и конца. Я подчас хоть и кусал язык себе со злости, но все же надо было с ними и соглашаться и уверять, что я их вернейший друг. Тем временем я пригляделся к вооружению немцев и к их порядкам. Вот этим хотели меня подкупить, - тут Добек бросил на землю кольцо, меч и кубок. - Наглядевшись на все, я уехал от них и вот прямо к тебе прискакал.

   - А немец, что был с тобою? Он где? - спрашивали старшины.

   - Не удержался, не мог я дольше смотреть на него, - объяснил Добек, - сейчас же, на первом ночлеге живым испек его для волков, чтоб стал вкуснее, иначе, пожалуй, и не дотронулись бы...

   Теперь посыпались отовсюду вопросы: как поморцы живут? Какое у них оружие? Сколько их? Что они говорят? Какими путями думают повторить нападение? Добек на все вопросы принужден был давать обстоятельные ответы.

   Когда Пяст узнал, что Лешки выслали уже передовые отряды на Ледницу, волей-неволей пришлось скорее сниматься с места, чтобы раньше врагов прибыть на границу. Из всего, что рассказывал Добек, видно было, что врагов по числу значительно меньше дружины Пяста, а страшно одно их вооружение. Старшинам не терпелось скорее повидать неприятеля, чтобы раз навсегда с ним покончить.

   Выступление Пяст назначил на следующий день, чуть свет, с самого раннего утра.

  

  

   Пяст вел свою дружину с такой осторожностью, словно боялся вспугнуть диких зверей окрестных лесов. О других воеводах он сведений не имел. Не имели и они сообщений друг с другом. Тем не менее все сошлись почти одновременно на равнине у Ледницы. Это охотно сочли за хороший признак, и общий восторженный крик наверное бы вылетел из тысячи грудей, если бы не строгое приказание князя хранить глубокую тишину.

   Пяст, остановившись на возвышенном месте, любовался своими дружинами, которые в образцовом порядке стекались к нему с разных сторон.

   Решено было здесь ожидать неприятеля до следующего утра, а если не явится, то общею массой двинуться к Поморской границе. Настало и утро - веселое, ясное, так бодро смотревшее после холодной осенней ночи... Вдруг у самой опушки ближайшего леса показались всадники, вооруженные с головы до ног.

   То были Лешки и их дружина.

   Они, видимо, не надеялись встретить полян готовыми к обороне, так как передовой их отряд остановился на месте как вкопанный и казался испуганным неожиданностью.

   В воздухе тишина стояла торжественная. Никто не произнес ни одного слова.

   Поляне, нисколько не испугавшись врагов, не тронулись с места. Поморцы тоже не двигались, хоть, может быть, и охотно вернулись бы в лес.

   Судьба так распорядилась, что на этой равнине, расположенной над Ледницей, должна была совершиться решительная, последняя борьба Лешков с кметами. Молодые князья, полагаясь на оружие немцев, на их умение, а, может быть, и на помощь, обещанную им Добеком, велели своим подвигаться вперед... Число их росло; из лесу прибывали все новые воины... Пяст, окруженный своими вождями, стоял и зорко следил за немцами. Он еще ни одного приказания не отдал.

   Лешки виднелись несколько в стороне... Молчание полян вернуло Лешкам их бодрость духа; они огласили воздух воинственным криком, надеясь хоть этим испугать врага.

   Поляне, как и раньше, безмолвствовали.

   Пяст и шесть окружавших его стариков-воевод наблюдали за движением неприятеля, силы которого продолжали все возрастать.

   Первым близ Пяста замечался Стибор, начальник отряда, селившегося по берегам реки Варты, - муж, богато одаренный способностями, молчаливый, упорно преследующий раз избранную цель. Он сидел верхом, наклонившись несколько телом вперед, а так как он не любил покрывать чем-либо голову, то ветер играл густыми, серебристыми его волосами. Открытая мохнатая его грудь вся усеяна была зажившими ранами. Стибор держал в руках длинное копье с железным наконечником, а на шее и на плечах он имел металлические круги, которые получил еще по наследству от дедов.

   Рядом со Стибором стоял чуть моложе него товарищ, по прозванию Нагой. На голове у него был колпак из волчьей пасти, и, несмотря на возраст, кровь старика бушевала при виде врага; он с нетерпением ждал момента атаки. Он беспокойно водил глазами, как бы считая своих и врагов; губы его нервно вздрагивали, по временам бросая проклятия. Если бы только зависело от него, он уж давно затеял бы драку, не давая противнику собраться с силами! Копье дрожало в его руке, казалось, вот-вот, и он пустит его в поморцев.

   Сейчас за Нагим стоял Лютый, глава межиречан, худощавый, бледный, высокого роста, почти без волос в бороде и на голове, с небольшими глазами и низким лбом. Это был страстный охотник и воин; не раз случалось, что он один с незначительной горстью людей врывался в земли поморцев, сея вокруг себя смерть и ужас. Копье не пользовалось у него особой любовью: вооружение его состояло из тяжелого молота и секиры. В те времена воеводы не только обязаны были отдавать приказания войскам, но и лично вести их в битву.

   Четвертым был воевода Болько, известный под кличкою Черный ради цвета волос с отливом вороного крыла. Он говорил неохотно и редко только тогда, когда к тому принуждала его необходимость. Праздности он не терпел, и никто никогда не видел его без дела.

   Далее следовал Мышко, прозванный Куликом, подобно всем Мышкам - высокого роста, широкоплечий, ни разу не испытавший в течение жизни, что значит болезнь; великий охотник идти на врага, болтун немалой руки. При всем том человек с замечательной твердой волей: отлично всем было известно, что если Кулик что высказал, ни за что от того не отступится, хотя бы пришлось поплатиться жизнью.

   Ладить с ним далеко не каждому удавалось, но кому он хоть раз обещал свою помощь, тот всегда мог на нее положиться. Война для него представлялась самым веселым пиром. И теперь на его губах скользила усмешка: он почуял уже запах крови.

   Наконец, последним стоял Порай - воевода моложе других летами. Он только и ждал приказания князя - броситься на врагов.

   Пястун все еще медлил, раздумывая: начать ли первому наступление или предоставить поморцам затеять битву?

   Два вражеских войска смотрели одно на другое с двух противоположных холмов, разделенных небольшим, извилистым ручейком. Ни один воевода не брал на себя разрешить сомнения Пяста, чтобы в случае неудачи не явиться ответственным... Вдруг в нескольких шагах показался Визун. Жрец с длинным копьем в руке подошел к князю. Лицо его озарилось радостным чувством.

   - Я прямо из храма, - так начал он, - и несу тебе от богов блестящие предсказания. Я вопрошал судьбу, чем окончится эта война. Огонь, вода, полет птиц, воск, дым священного пламени - все, все решительно дало мне один и тот же ответ, что враг погибнет!.. Смотрите! Вот над вашими головами летает птица, белая, словно голубь, а там, на вражеской стороне, одни черные вороны!.. Лада! Коляда! - крикнул он изо всех сил. - Вперед, на врага! Ни один не должен уйти живым!.. Лада! Вперед!

   Воеводы повторили этот воинственный крик; за ними и все отряды.

   Пяст простер руку по направлению врагов. Первым повел атаку Стибор со своею дружиной... Он обошел неприятеля с левой стороны, Лютый поддерживал с правой, далее следовали - Болько Черный и Мышко... Порай же, Нагой и Пяст остались посредине. Как один человек, дружным натиском кинулись кметы... В воздухе реяли стяги... Тысячники и храбрейшие воины замечались в первых рядах... Щиты, копья, мечи угрожающе поднимались кверху...

   - Лада!.. - кричали все.

   Во главе поморцев скакали князья в ярко-красных плащах. Колпаки на них были золотом шитые. Их окружали телохранители в блестящем вооружении.

   Стороны быстро сходились... Слышались шум, крики, обоюдная ругань, проклятия... Те, которые были впереди, плевали в лицо врагам, угрожали им кулаками, не щадя при этом самых унизительных слов... Возбуждение росло, а когда, наконец, оно достигло крайних пределов, то первые ряды полян и поморцев сцепились в отчаянной схватке, не замедлившей перейти в общую битву... Люди падали, как снопы, образуя собой целые груды трупов... Лежавшие на земле душили друг друга, напиравшие сзади топтали их... Сделалось невозможным отличить своих от врагов...

   Лютый, узнавший Клодвига по одежде, ринулся на него, разбрасывая толпы поморцев... Он уже поднял над немцем тяжелый свой молот, но увертливый враг, к тому же сидевший на лошади, успел отскочить назад и со своей стороны отплатил противнику ударом меча по шее... Шея у Лютого вспухла, но кровь, по счастью, не выступила... Лютый, рассвирепев, с такой яростью ударил Клодвига молотом в грудь, что тот сейчас же свалился с лошади... Смертельно раненного вождя подхватили свои; остальные же немцы с воплями ярости окружили смелого кмета... Удары дождем посыпались на него... Но, видно, полянской кожи не могло пробить неприятельское оружие, и Лютый, счастливо отделавшись от врагов, присоединился к своей дружине...

   Болько Черный и Мышко врезались было тоже в самую середину толпы, окружавшей молодых Пепелков. Но немцы, испуганные участью Клодвига, так тесно сплотились вокруг князей, что подойти к ним не оказалось возможности.

   Наконец поморцы не выдержали и начали отступать. Поляне охватывали их, как кольцом. Единственно свободный проход, сообщавшийся с лесом, с каждой минутой суживался. Лешки поняли, что в бегстве их единственное спасение, и, бросив войско на произвол, скрылись в чаще. Между тем солнце клонилось к закату... Бой продолжался с тем большим упорством, чем ясней становилось врагам, что всем им придется погибнуть... Лютый никого не пускал в лес... Всякий путь к бегству был прерван... Поляне окончательно замкнули поморцев со всех сторон.

   О пленных никто и не думал... "Гибель немцам!.." - кричали все. Дикая бешеная резня продолжалась до тех пор, пока уже некого было резать и бить... Равнина и оба склона сплошь были усеяны трупами...

   Когда наступил вечер, старшины объехали поле битвы, воины же кинулись прикалывать тех из врагов, в ком еще замечалась хоть искра жизни.

   Пяст с воеводами сел отдохнуть; началось совещание. Старый князь, по обыкновению, долго слушал, взвешивая, что говорили другие, и не торопился высказывать свое мнение. Наконец, после всех он сказал:

   - Пусть двое из воевод, каждый со своей дружиной, отправятся вслед за поморцами удерживать их от нового нападения... Мы же останемся здесь и на месте, где боги нам помогли уничтожить врага, заложим престольный город, которому имя да будет Книжное! Завтра во избежание заразы зароем тела павших на поле брани, а там, как народ отдохнет, сейчас же приступим к постройке города!..

   Громкий крик: "Княжное!" - огласил воздух.

   Воеводам, всем до единого, хотелось отправиться в поморскую землю, и у каждого были на то свои причины. Долго спорили и кричали. Пяст, наконец, прекратил неурядицу, назначив Лютого с Болько Черным в погоню за неприятелем. Остальным поневоле пришлось согласиться с решением князя, хотя без зависти они и не могли взглянуть на счастливцев. Несколько в стороне лежал раненый Добек; около него стояли Людек - сын Виша - и Доман. Добек так много в тот день перебил врагов, что и счесть было трудно, но один из них, которого он полагал уже мертвым, нанес ему в ногу сильный удар железным копьем. Рана оказалась настолько жестокой, что, несмотря на приложенные к ней листья с древесной корой, кровь все еще продолжала показываться. Добек, бледный как полотно, лежал неподвижно, страдая от боли, но лицо у него сияло, на губах блуждала улыбка. Мысль, что враг побежден, заставляла его иногда забывать о своем мучении.

   - Эх, - проговорил Доман, - лежать здесь да на трупы смотреть не здорово. Визун, обмочив копье в крови, вернулся на остров... Мы и тебя туда же свезем. Там живо залечат твою царапину, обмоют ее священной водой... И меня когда-то воскресили на острове!..

   Самбор, подойдя к разговаривавшим, прибавил:

   - Возьми и меня с собой... Я облегчу тебе перевозку раненого...

   - Я бы тоже охотно поехал на остров, - сказал Людек, - но у меня надорвется сердце, когда увижу родную сестру у священного огня... Она могла бы быть госпожой у себя дома!.. Нет, останусь здесь... Передайте ей от меня приветствие... А ты, Доман?

   - Я поеду, - ответил Доман, - поеду! Правда, Дива пролила мою кровь, но потом она так усердно за мной ухаживала, что вот теперь я совсем оправился!

   - Передай же ей мой привет, - снова напомнил Людек. - От меня, от братьев, сестер, от стен, порога, домашнего очага...

   Доман, при помощи Людека и Самбора, снес Добека в лодку, уложил его голову у себя на коленях, а затем приказал отчаливать. Ночь была светлая, тихая.

   Когда лодка приблизилась к острову, на берегу стояло много людей; виднелась и Дива, словно предчувствовавшая приближение кого-то знакомого!

   Доман узнал ее первый.

   - Вот она там стоит! - крикнул он радостно. - Дива! Дива! Есть ли другая женщина такого же роста? Есть ли, которая бы умела так гордо носить красивую голову?.. Есть ли подобная ей?

   Лодка между тем подъехала к берегу.

   Дива обратилась к приезжим, нисколько, по-видимому, не удивленная их прибытием, как будто знала о том заранее.

   Самбор припал к ногам девушки и почтительно коснулся губами края ее одежды. Дива ласково ему улыбнулась. Когда Доман здоровался с нею, она покраснела, а Добека встретила с живейшим участием.

   Здесь были: Визун, старуха Нана и несколько женщин из храма.

   - Мы победили! - воскликнул Доман, обращаясь к жрецу. - Твое предсказание сбылось. Немногим лишь удалось избежать наших рук... Один вождь погиб... но Лешки успели скрыться в лесу.

   Визун, наклонившись над раненым, осматривал его ногу. Вдруг он спросил у Добека:

   - А ты... что сделал с тем, кто нанес тебе этот удар?

   - Лежит он там среди трупов, и вороны над ним потешаются... Я убил его тем же немецким мечом, который получил в подарок от Лешков.

   - Несите его скорее к священному ключу, - сказал старик, - вода его вылечит, так как виновник раны не существует уж более...

   Добека взяли под руки и направились с ним к ключу. Дива шла впереди.

   Иногда она оглядывалась, и глаза ее встречали пристальный взор Домана. Тогда Дива краснела.

   Вскоре шедшие очутились близ храма и хижины Визуна. Здесь, на том самом месте, где лежал некогда раненый Доман, уложили и Добека, а Дива пошла зачерпнуть священной воды.

   Доман немедленно побежал за нею: она была уже у ключа, когда заметила приближавшегося Домана... Девушка вспыхнула и опустила глаза.

   - Я пришел подсобить тебе и снести за тобою воду, - начал кмет, взяв кружку из рук красавицы.

   Та молчала и только испуганно смотрела по сторонам.

   - Что скажут люди, - решилась она, наконец, произнести, - когда увидят нас вместе!..

   - Скажут, что я принес тебе поклон от брата, сестер, от стен, порога, огня...

   Дива вздохнула.

   - Скучно им без тебя, тоскуют они...

   Дива, словно опасаясь чего, вырвала у Домана кружку и быстро исчезла.

   В хижине у больного толпилось множество любопытных. Нана перевязывала рану, Визун приготовлял траву, Дива вошла со священной водой, намочила ею чистую тряпку и приложила к больному месту.

   - Ты скоро выздоровеешь, - шепнула она Добеку, приветливо улыбаясь. - А теперь отдыхай...

   Визун велел посторонним уйти из избы. На этот раз Дива устроила так, что Доман не видел, как она скрылась.

   Ему, впрочем, было не до того: его окружила большая толпа, прося рассказать о победе, как кто сражался, сколько погибло людей.

   Доман уселся на камне перед хижиною и начал подробный рассказ о недавнем событии.

   Долго он говорил, а чуть останавливался, сейчас же слышались крики:

   - Еще, еще, рассказывай еще!..

   Лишь поздней ночью согласились нетерпеливые слушатели оставить Домана в покое, и только тогда ему удалось зайти в храм поклониться священному месту. Он смутно надеялся взглянуть лишний раз на Диву. Но в храме ее уж не было. Старуха Нана одна внимательно следила за каждым движением кмета и не отступала от него ни на шаг.

   Доман вышел из храма и лугом направился к берегу с целью лечь в лодке, чтоб отдохнуть. Он медленно шел, задумавшись, как вдруг услыхал за собою чьи-то шаги. Он оглянулся.

   Его догоняла Яруха, издали улыбаясь ему.

   - Тянет тебя сюда... тянет, - сказала она. - Ой, знаю я, знаю все!.. А что тогда обещала, помнишь? Исполню!.. Потому ворожить, заколдовать - все это дело мое!..

   - А что же ты сделала для меня? - ответил Доман, глядя вопросительно на старуху. - Дива по-прежнему сторонится!..

   - Ишь ты какой! - вскричала колдунья. - Ты разве не знаешь, что женщина, коль бежит от тебя, тем самым выражает желание, чтобы ты ее догонял?

   Она подошла к Доману, внимательно огляделась по сторонам и шепнула ему:

   - Теперь если силой возьмешь, не будет уж защищаться... не ранит тебя...

   - А как же ее из храма-то взять?

   - Бывало и так... бывало! - сказала Яруха. - Спроси у Визуна! Князья не раз увозили из храма девиц, кметы тоже, а потом за них приносили выкуп...

   Сказав это, Яруха скрылась в кустах.

   Доман настолько увлекся, обдумывая слова Ярухи, что всю ночь напролет и глаз не сомкнул, а как утро настало, тотчас же отправился в храм.

   Здесь увидел он Диву, которая с опущенной головою стояла у раскрашенного столба и тихим голосом пела грустную песню. Постепенно звуки делались тише и тише. Дива умолкла. Доман, которого она еще не заметила, приближался к ней осторожно...

   Девушка подняла голову: лицо ее выражало печаль, хотя- я с оттенком какой-то уверенности; она лишь слегка покраснела.

   Доман весело приветствовал Диву.

   - Я бы сказку тебе рассказал, - начал он, - если бы ты захотела меня послушать.

   - Какую? - спросила Дива.

   - О тебе и о самом себе, - ответил Доман. - Что бы сказала ты, если б я внес за тебя выкуп в храм, а тебя взял отсюда в свою светлицу? У меня не было бы ножа... чем бы ты защищалась!

   Дива вспыхнула, отрицательно покачав головой.

   - Нет, этому не бывать, - проговорила она, - ты не сделаешь этого...

   - Ну, а если бы сделал?..

   Говоря таким образом, Доман в раздумье опустил глаза вниз, когда же он поднял их, Дивы не было у ограды. Она вошла в храм, села на камне, прижала обе руки к сердцу и со страхом поминутно оглядывалась...

   Доман долго следил за нею, наконец, воскликнул с решимостью:

   - Случалось же прежде, да и не один еще раз... Почему бы и теперь не повториться тому же... По доброй воле со мною не пойдет, но сопротивляться не будет... Без нее я жить не могу!.. Она должна быть моею!.. Собственной кровью заслужил я ее!..

   Он уж хотел было тронуться с места, как Визун неожиданно удержал его за руку:

   - Что с тобою, Доман?

   - Еще вчерашняя битва из головы не выходит... да... и много других дел, о которых я думал ночью во время бессонницы... Кстати, скажи-ка, старик, правда ли, что князья увозили женщин из храма?..

   Визун посмотрел на него.

   - И не только князья, но и кметы? - прибавил Доман. Старик долго угрюмо молчал.

   - Скверные люди, скверно и делали... что же тут особенно удивительного?.. Да тебе-то на что знать об этом?

   Оба взглянули друг другу в глаза.

   - Казалось бы, время тебе и домой воротиться, - промолвил сердито старик. - Нечего здесь без дела сидеть...

   Визун повернулся спиной к кмету и тихо побрел в свою хижину.

   Доман со злостью поглядел ему вслед и направился к берегу.

   Там уж Самбор давно дожидался в лодке. Доман уселся с ним рядом, и оба, взявшись за весла, отчалили от берега. Доман мысленно повторял про себя:

   - Видно так суждено... Она будет моей!

  

  

   Уже издали можно было заметить людей, собиравших трупы и складывавших их в одну общую кучу, которую потом засыпали землею. Люди работали над могилами - казалось, где бы тут взяться веселью? Между тем отовсюду неслись песни и оживленные крики.

   - Вот чем кончилось ваше желание нас уничтожить, разбойничье племя! Куда девались ваша уверенность, мужество ваше, да пленные? Горсть земли на глаза, удар в грудь копьем - вот вам и вся награда... Долго будут вас ждать ваши жены, стоя у порогов своих... Вернетесь к ним вурдалаками разве, чтоб по ночам высасывать кровь из детей...

   Итак, беспрестанно меняясь, дружина Пяста рыла могилы день, рыла другой и третий - до тех пор, пока мать-сырая земля не покрыла всех. Тела павших в битве полян предали торжественному сожжению.

   Когда покончили с очисткой поля, Пяст, собрав своих воевод и старшин, обратился к ним с речью:

   - Я сказал вам, что на том самом месте, где судьба нам пошлет первую нашу победу, я велю выстроить стольный город. Как сказал я, так и быть должно. Но не время еще приступать к работам: сперва пусть вернутся те, что пошли на поморцев покарать их мечом и огнем; сперва подумаем, как бы Лешков в плен захватить, чтобы опять не пожаловали сюда со своими проклятыми немцами... Пусть теперь отдыхают все... А там соберемся и мы в поморскую землю на охоту за молодыми князьями...

   Эта весть всех обрадовала, и каждый пошел готовить оружие. В Миршовой хижине, снова обстроенной на скорую руку, гостил бортник-князь у старого гончара. Кметы сбирались недолго. Был назначен и день выступления в поход, как однажды утром заметили нескольких всадников, выезжавших из леса. То были Бумир и Лешки. Медленно подвигались они вперед, ни с кем не здороваясь; да и их никто ни рукою, ни словом не подумал приветствовать. Доехав до хижины Пяста, всадники сошли с лошадей.

   Стоявшие тут воеводы грозно смотрели на них, но Бумир ответил им тем же. Он сделал знак своим спутникам, и прибывшие, не снимая с головы колпаков, вошли в княжескую светелку. Пяст сидел у стола, приготовляясь к обеду.

   Вошедшие остановились перед ним. Бумир во главе.

   - Ты нас знаешь, - обратился он к старику. - Мы Лешки, сыновья той же земли, на которой и ты родился.

   - А теперь завзятые наши враги, - сказал негодующим тоном Пяст.

   Бумир тяжело вздохнул.

   - Не говори этого, - ответил он, - вы первые пролили нашу кровь.

   - Нет, мы только за нашу искали мщения, - возразил Пяст, - а проливали ее Лешек, Пепелек, старый и молодой... Много, много они напились нашей крови, прежде чем успели мы наказать их за это.

   Бумир переглянулся с товарищами.

   - И не только кровь, - продолжал старик, - вы хотели отнять у нас вече, свободу, а этого мы допустить не могли... Это наследство, дошедшее к нам от дедов...

   - Пяст, - сказал Бумир торопливо, - мы пришли к тебе не с тем, чтобы ссориться или советовать, мы все желаем мира.

   - Говорите, с чем явились ко мне.

   - Согласие, мир принесли мы с собою, - отвечал Бумир. - Испокон веку жили мы на одной земле, жили - не ссорились... Хватало для всех и воздуха, и воды, и хлеба! Или ты хочешь уничтожить весь Лешков род, чтобы о нем и помину не было? Говори!

   - Лешки с чужими нападают на наши земли, - промолвил Пяст в ответ на вопрос. - Сыновья Пепелка действуют как злейшие наши враги, понятно, и мы отвечаем им тем же.

   - Но ведь они хотели лишь отомстить вам за смерть отца своего и матери, а кровь родителей для детей священна, - защищался Бумир.

   - Довольно ли им той, которую пролили? - спросил Пяст,

   - Мы с миром пришли, - продолжал Бумир, - будем жить в братском согласии, поклянемся в том на священной воде, на "камне, брошенном, в воду"! Позволь вернуться к землям своим сыновьям Пепелка, примири наш род с кметами...

   Пяст призадумался.

   - Почему именно вы явились ко мне, а не сами они, так недавно еще воевавшие с нами?

   - И они придут, - отвечал Бумир.

   - Пусть придут, пусть выскажут желания свои передо мною, старшинами, кметами. В случае, между нами согласие не выйдет, - мы отпустим их с миром... Мы вот сегодня хотели выступить на границу, теперь же будем стоять здесь и ждать, коли правду сказал ты о мире. Итак, приводи же их скорее!..

   Лешки вышли из хижины, сели на лошадей и поехали восвояси. Никто до них не дотронулся пальцем.

   По отъезде их Пяст вышел на двор и обратился к воеводам со словами:

   - Вы их видели всех. Они мир предлагают... Говорите, что бы вы думали сделать?

   Воеводы и старшины взволновались, недовольные этой вестью. Одни считали необходимым продолжать войну; других возмущало то, что Лешки избегнут примерного наказания; большинство же не верило ни словам, ни клятвам желавших мириться...

   Особенно омрачились лица у всех, когда Пяст объявил, что следует обождать и не трогаться с места.

   В первый раз Пяст заметил, что желания его не сошлись с желаниями воевод и старшин.

   - Подождем пока, - сказал он, - а как Лешки приедут, тогда пусть каждый и выскажет свое мнение. Я буду внимательно слушать и поступлю согласно с вашей волей, если признаю ее справедливой.

   Снова воины разложили костры. Всюду шли оживленные толки. Из воевод ни один не хотел и слышать о предложенном мире. Мышки усердно возбуждали всех против Лешков, опасаясь со стороны последних кровавой мести. Пяст, по обыкновению, молчал.

   Три дня прошло таким образом - никто не являлся. Недовольство кметов заметно росло. Многие открыто высказывали, что Лешки хотели лишь выиграть время, обмануть старого князя.

   Все это Пяст оставлял без внимания, но едва воеводы потребовали настойчиво выступления в поход, он сурово им объявил, что будут ждать до тех пор, пока он сам не прикажет им тронуться с места.

   Наконец, уж на пятый день показалась, но не прежняя, бедная численностью, кучка людей, а целая дружина, шедшая кметам навстречу. Впереди колыхался стяг, на котором изображен был дракон с открытою пастью. За стягом ехали Лешек и Пепелек, просто одетые, без всяких наружных признаков княжеской власти; дальше виднелись - Бумир и прочие родичи Лешков. Медленно, в глубоком молчании, приблизились все к хижине Пяста и здесь остановились.

   Пяст созвал воевод и старшин. Он вышел к собравшимся в старой сермяге, сохранив в знак достоинства княжьего один только меч. Для того чтоб удобнее совещаться, необходимо было расположиться всем полукругом, и Пяст, занявший место в центре старшин, в воспоминание прошедших дней, велел принести себе улей, на котором и сел. Воеводы явились заметно разряженные.

   Долгое время обе стороны хранили молчание, искоса поглядывая друг на друга. Наконец, Лешки вышли вперед, а Бумир стал во главе их.

   - Принесли мы с собою мир, - сказал он, - рады жить с вами в добром согласии...

   - Пусть решат старшины, как нам быть и что делать, - ответил Пяст, обращаясь к своим.

   Никто еще не успел и слова сказать, как из окружавшей толпы любопытных вышли два незнакомца, известные уже по прежним своим появлениям в критические для полян минуты. Оба они подошли к Пясту.

   Пяст приподнялся с сиденья и приветствовал их. Они поспешили осведомиться, что означали это сборище и этот совет.

   - Домашняя расправа двух родов, детей единой земли, - молвил Пяст. - Много она нам стоила крови! Теперь Лешки предлагают мириться...

   - А вы?.. - спросил младший гость.

   - Старшины будут решать... Взойдите, сядьте и не откажите советом.

   Гости сели, а когда кметы признали их, то дружески обменялись с ними приветствиями. Все радовались появлению их в эту минуту.

   Затем начали говорить старшины, обращаясь к собранию. Одни восставали против Пешков, обвиняя их род в измене, в том, что отец их пролил так много безвинной крови, а, наконец, еще в том, что они и теперь решили попытаться, не удастся ли им захватить власть в свои руки, посягнуть на свободу полян...

   Другие, среди этих Мышки играли главную роль, открыто выражали свою ненависть ко всему, что хоть отдаленно касалось Лешков. Зажигающими речами они чуть не наделали великой беды: уж у многих руки чесались, держась за оружие, многие бледнели лицами... Вдруг младший гость поднялся с места и обратился к Пясту и старшинам с просьбой дозволить ему высказать несколько слов.

   - Мы гости и странники, - произнес он, - но в вашем деле общая с вами мать взывает к нашим сердцам. Благочестивые воины, подайте друг другу руки в знак мира и восстановленного согласия... Простите взаимно обиды, забудьте обоюдные оскорбления, живите не ссорясь... Вы сознаете, что земли вашей хватит на всех! У вас есть общие враги, иного языка, иного племени; от них следует вам себя оградить. А кому больше на руку ваши ссоры, как не тем же врагам? Итак, не лучше ли протянуть руки друг другу? Защищаться общими силами? Да господствуют мир и согласие между вами!..

   Долго говорил чужестранный гость, и хотя старшины сперва не хотели и слышать о том, чтобы мириться, но он так сумел затронуть их чувства, так подействовал на их ум, что понемногу кметы начали улыбаться, успокаиваться, а по лицам их видно было, что они уже не прочь от мира.

   Болько Черный вымолвил первым:

   - Пусть же будет по их совету; но какие доказательства и залог предложат нам Лешки в том, что мир действительно сохранят? Что завтра же деды их, иль немецкие дядья не вторгнутся в нашу землю, прослышав, что войско мы распустили?..

   - Мы же будем жить среди вас безоружные, - ответил Бумир, - наши головы - лучший залог!

   - Кто ж поручится, - прибавил и Мышко, - что вместо дружбы, которой сегодня вы добиваетесь, не взбредет вам на ум завтра потребовать власти?

   - Дадим вам торжественную клятву на "камне, брошенном в воду", - сказал Бумир. - Что можем мы вам предложить в залог, если вы не довольствуетесь словом, клятвою, нашими головами?

   Долго совещались старшины. Пяст спокойно выслушивал мнения их. Наконец он поднялся с места, сказав:

   - Теперь отправимся к священному озеру; пусть каждый из нас запасется камнем для обряда торжественной клятвы... Бросая его на дно, повторим, что говаривали наши отцы: "Как этот камень, брошенный в воду, так пусть исчезнут все наши ссоры с враждой навеки".

   - Как камень в воду! - воскликнули в один голос все Лешки. Старшины и воеводы угрюмо молчали, но князь, окинув их

   грозным взглядом, поднял камень с земли и сказал: