Крашевский Иосиф Игнатий - Древнее сказание

т домой, другой половины хватит, чтобы воспрепятствовать заключенным вырваться на свободу.

   Этому совету решено было последовать. Часть кметов разбрелась по домам, другая осталась на городище... Мышки сбирались ужинать, когда из соседнего леса выехало несколько всадников и, не торопясь, направились к отдыхающим. Во главе виднелся Бумир с друзьями - люди, стоящие горой за Лешков как члены одного рода. Они, подобно Милошу с семьей, не хотели держать руку кметов. Подъехав, Бумир не слез с лошади и не поклонился старшинам. Он обратился к Мышко:

   - Обратить в пепел княжеский замок немудрено, а где же сам князь?

   Засмеявшись, указал Мышко на башню. Бумир тряхнул головой.

   - Этим всех Лешков все равно не стереть с лица земли, - отвечал он. - Все же нас довольно останется... Чего вы хотите от нас?

   - От вас? Чтоб вы смирно сидели, а не правили нами, - усмехнулся Мышко.

   - Не старая ли волчья свобода засела у вас в головах? А немцы уж недалеко... Одного князя свергнете, на смену посадите другого! Не так ли?

   - Быть может, но не из ваших! - возразил Мышко. - Не из той крови, которая хотела нами, как скотиной, бездушно, обрабатывать землю. Нет!.. Князя себе мы найдем.

   Бумир посмотрел на башню.

   - Приступом думаете столб-то взять? - спросил он.

   - Нет... - коротко ответил Мышко, - мы до тех пор не тронемся с места, пока они все там не сдохнут с голода.

   Бумир долго не отвечал, опустив на грудь голову.

   - Лишь бы немцы раньше того не пришли и не освободили их, - заметил он наконец. - Тогда и виноватому, и невинному, всем достанется. И мой дом обратится в пепел, людей в плен возьмут...

   Мышки засмеялись.

   - А разве ж мы безоружны? - сказал младший, по прозванию Белый.

   - У саксонцев железа много: в железо закованы и стрелы железные, - продолжал Бумир. - Десятка саксонцев на сотню ваших довольно...

   - Но зато их сотни не придут из-за Лабы, - говорил старший.

   - Нет, конечно, - ответил Бумир, - но пришедшие призовут сотню или две поморцев, а уж последним нетрудно до нас добраться.

   - Ну, с ними сумеем справиться: оружие у нас одинаковое, владеем им тоже не хуже, - заметил Мышко. - Такие угрозы нам не страшны!..

   Все замолчали. Бумир не нашел, что ответить. Кровавая Шея внушительно произнес:

   - Э... Бумир и вы все, Лешки, коль хотите жить мирно, спокойно, так и сидите в своих углах, а в наши дела не мешайтесь... Не желаете против своих воевать, мы и не заставляем насильно. Но не вызывайте волка из леса! Сидите смирно!

   Бумир нахмурился.

   - Я с советом да с добрым словом явился к вам, - сказал он, - воевать с вами мне не приходится. Я только напомнил, что Лешков и их потомков пока еще много... Сегодня вы сильны, завтра мы можем оказаться сильнее. Земля наша общая, не лучше ли мир да согласие, а не резня на радость врагам!..

   - Мы вас не тревожим, живите себе в покое! - сказал Кровавая Шея. - Чего же вам больше надо?

   - Так отпустите и того, которого хотите заморить голодом, - сказал Бумир, снова взглянув на башню.

   Мышко захохотал.

   - Ну, хорошо, пусть и так, - согласился он, - но под условием, что нам возвратят всех тех, которых наш добрый князь отравил или убил...

   Потом, указывая на рану на шее:

   - И мою кровь пускай мне воротит!

   - А разве вам еще мало мести?.. Разорить замок, обратить дом в груду пепла, перерезать людей - этого вам еще мало?

   - Да разве пролитая кровь - его? - горячился Мышко. - Нам нужна кровь за кровь...

   Бумир призадумался.

   - Стало быть, завтра вы то же, что и сегодня, ответите нам и всем Лешкам, живущим на нашей земле?

   - Да, мы вас не трогаем, воевать с вами не думаем, - говорили другие. - Милош сидит же спокойно дома, сын его тоже, да и вам, по-видимому, живется недурно... Власти вам не дадим... а жить вам никто не мешает!

   Бумир замолчал. В стороне столба что-то стукнуло. Хвост открыл ставню в верхнем окне и крикнул:

   - Э, Бумир! Что это вздумал ты вести разговор с разбойниками? С бешеным зверем не разговаривают, а прямо бьют! Соберите людей и приходите защитить нас... Наше дело - вам не чужое...

   Мышко поднял голову и посмотрел на окно, откуда слышался голос. Лук лежал возле него. Мышко взял его в руки, прицелился, и стрела засвистела в воздухе, но она вонзилась в деревянную ставню. В башне раздался дикий смех. Сейчас же другая стрела, пущенная из окна, пробежав с быстротою молнии назначенное ей пространство, с размаху впилась в одежду Мышко. Он вынул ее и с презрением отбросил в сторону.

   - Змеиный род! - кричал Хвостек.

   - Бешеные собаки! - было ответом Мышка.

   - Ядовитые змеи!

   - Подлые гадины!

   - Стерво и падаль!

   Такими словами обменивались друг с другом противники.

   - Бумир! - крикнул, наконец, Хвостек осипшим от злобы голосом. - Отправляйся домой, призови своих. Не дай нам погибнуть! Смотри, доберутся и до тебя!..

   Бумир поворотил лошадь. Мышко не спускал с него глаз.

   - Воля твоя, моего ли, Хвостова ль совета послушаться, делай, как знаешь. Скажем тебе лишь одно и в этом даем священную клятву.

   Мышко, взяв в руку горсть земли, поднял ее вверх.

   - Даю тебе клятву, Бумир, что если ты или твой род вздумаете защищать Хвоста, если хоть один из ваших поднимет руку на нас, мы ни единой живой души не оставим... Помните же об этом!

   Бумир и товарищи его молчаливые еще раз взглянули на башню, откуда доносились невнятные голоса и крики; затем поворотили коней и уехали. Мышки спокойно смотрели им вслед.

   Если бы кто-нибудь вошел тогда внутрь башни, глазам его представилось бы ужасное зрелище, а всего был второй день осады!

   В самом низу, давя друг друга, теснились слуги, молодые парни и рабы, которых держали здесь для защиты. Теснота была страшная, места мало, воздух спертый; челядь и слуги боялись исхода несчастной для них войны и жаловались на свою судьбу, говоря, что гораздо лучше бы сделали, если бы сразу отдались врагам, так как все равно здесь придется погибнуть. Смерды с палками стояли над ними, приказывая смирно сидеть, но слуги не слушались; недовольство росло с каждым мгновением. Из колодца поминутно таскали воду; ее не успевали в достаточном количестве доставать, столько было томимых жаждою в этом хаосе. Немного выше находились стрелки, готовясь к защите. Здесь прохаживались князь и Брунгильда. В углу лежали медвежьи шкуры, служившие им вместо ложа. Еще выше помещались женщины, а на самом верху - часовые. Стоны и плач раздавались повсюду. Два парня умерли от ран, полученных ими во время осады, одна больная женщина - от испуга. С этими тремя трупами не знали, что делать. Волей-неволей пришлось выбросить их из башни, и эти тела, обесчещенные, брошенные на волю судьбы, как бы служили предзнаменованием того, что должно было вскоре произойти на столбе. Такая же судьба ожидала и прочих.

   Хвост, не переводя дух, проклинал всех и все. Брунгильда долго лежала, не говоря ни слова. Супруги не обменялись ни словом; по всему было видно, что постигшее их несчастье они взаимно приписывали друг другу... Хвостек всю вину относил к жене, она же к нему.

   И князь, и княгиня все еще верили в возможность защиты; они надеялись на сыновей, которые должны были вернуться с саксонцами. Брунгильда, мало чего ожидавшая со стороны ругавшегося Хвоста, позвала Муху и с ним отправилась осмотреть запасы. Хлеба было достаточно, но, кроме двух старых камней, у них ничего не было, чем бы можно было приготовлять муку. Печь была тоже, но о печении хлеба нельзя было и думать, так как дров было мало. Пришлось растирать зерно, делать из него крупу, которую, размочив водою, и употреблять в пищу. Но как прожить таким образом целые месяцы?!

   В общей суматохе, когда все бросились к столбу, немногие успели кое-что захватить с собою. Колодезь, из которого черпали воду, был уже давно запущен, так что первые ведра пришлось выливать вон. Томимые жаждою пили потом и эту воду, но находили в ней больше грязи и крови, нежели воды.

   Эта вооруженная толпа полуголодных и полупьяных людей, сидящих в нижнем этаже, которую Брунгильда внимательно разглядывала, опускаясь по лестнице, показалась ей грозной и опасной. Княгиня спросила Муху, возможно ли удержать их в повиновении. Муха, задумавшись, промолчал. Те, которые вчера еще трепетали перед князем, теперь открыто ворчали, давая волю накипевшей горечи, долго переносимой безропотно. Брунгильда видела теперь лишь одних недовольных, вполне равнодушных к участи господ своих слуг, едва на данное приказание поднимающих голову. Некоторые шептались как-то таинственно, осматриваясь по сторонам.

   Все в один голос громко требовали питья и пищи; палочные удары смердов с большим трудом, да и то ненадолго, водворяли порядок.

   Брунгильда отвела в сторону Муху и, указав ему на людей, сказала:

   - Ртов слишком много, а рук слишком мало! Что делать?

   Они долго шептались. Хвостек не знал, куда и деваться: то к одному окну подойдет, потом переходит к другому, не будучи в состоянии равнодушно смотреть на Мышков, спокойно цедивших пиво из бочек и раздававших его своим людям. То Хвостек уляжется на постель, но тотчас же встанет и снова подходит к окну, скрежеща зубами. При встрече с женою он отворачивался.

   Брунгильда искала совета у Мухи; в свою очередь, князь, прискучив молчанием, призвал любимца-слугу и шепотом с ним совещался.

   Начинало уже смеркаться, когда Муха спустился вниз, чтобы выбрать, кого послать наверх сторожить. Действовал он при этом вполне произвольно. Впрочем, те, которые оставались внизу, не сетовали на него; у них, по крайней мере, была гнилая солома, и им можно было на ней растянуться. Едва предназначенные в стражу успели подняться наверх, как явились две служанки Брунгильды и принесли ужин оставшимся внизу. Это была какая-то крупа пополам с водою; но голодным и она показалась вкусной: в одно мгновение в мисках ничего не осталось. Княгиня смотрела в щель, как они ели, затем с непонятной тревогой стала следить за тем, как они полегли. Сон наступил мгновенно, захватив каждого на том месте, где тот сидел. Заснули все удивительно крепким, необыкновенным сном, между тем по движениям некоторых казалось, словно они все силы употребляют, чтобы проснуться, но тщетно. Прошел час, другой... люди все спали, лежали не двигаясь. Гробовое молчание царило кругом.

   Муха с зажженною лучиной спустился вниз, обошел спавших по очереди, дотронулся рукой до каждого лица, прислушался, не слышно ли у кого дыхания, сосчитал всех и вернулся наверх.

   Это были лишние рты, от которых Брунгильда сумела избавиться. Позвали несколько человек с вышки и велели им выбросить вон тела несчастных из башни. Приглашенные, как видно, привыкшие к подобного рода работе, не только не отказались исполнить приказание, но даже не выказали малейшего удивления. Они сняли одежду с бывших своих товарищей, осмотрели их бледно-синие лица и принялись за работу.

   Мышки со своими сидели у костра, издали поглядывая на столб, когда первые тела покойников, выброшенные из окна, пали на землю. Несколько любопытных подошло было к башне. Смельчакам на головы посыпался град камней, одного из приближавшихся прижал к земле падающий труп. Точно спелые плоды, посыпались мертвецы со всех сторон. Осаждающие с изумлением смотрели на это зрелище.

   - Избавились от лишних ртов, - догадались они наконец, - из этого видно, что в башне намерены защищаться, дожидаясь помощи.

   Всю ночь с одной стороны горели костры, с другой - менялись часовые на башне. Одни спали, другие стояли на часах. Иногда, но это случалось редко, стрела или камень, пущенные с площадки столба, ударялись в спящего кмета или зарывались в землю, попав же в костер, разбрасывали уголья.

   Вороны, каркая, вились вокруг башни, не будучи в состоянии попасть в свои гнезда. К утру, казалось, заснули все, но Мышки расставили таким образом людей вокруг башни, что из нее никто не сумел бы выйти, не будучи сейчас же замеченным.

   На башне не видно было никаких признаков жизни, кроме стоявших на верхней площадке часовых. Более ловкие кметы старались попасть в них стрелою, часовые прятались на время за стены и снова все принимало прежний вид. Каждый раз, когда Хвостек входил на башню, его встречали криком и бранью.

   Однажды, около полудня, из башенного окна раздался голос, призывающий подойти к столбу. Кметы думали, что осажденные намерены сдаться. Мышко-Кровавая Шея хотел было уже начать переговоры, но младший брат его, которого прозвали Журавлем за крайне длинные ноги, подбежал к столбу раньше Кровавой Шеи и поднял голову вверх. Из окна раздался дикий хохот, и одновременно с ним громадный камень свалился на голову бедному парню, размозжив ему голову. Журавль, не крикнув, упал, как сноп.

   Мышки вскрикнули, ломая в отчаянии руки.

   - Кровь за кровь!! Ни один не выйдет живым из башни!

   Гнев осаждающих достиг крайних пределов. Хвост все громче смеялся. Смельчаки бросились было спасать тело несчастного от поругания, но на них полетела громадная балка, которая, к счастью, упала только на труп, придавив его своей тяжестью. Мышки стонали; потеря любимого брата привела их в отчаяние. Кметы кинулись гурьбой, наперегон, к покойнику; им-таки удалось освободить изуродованное тело, чтобы предать его огню.

   На том же месте, где вчера сожгли тела Лешков, положили и несчастного юношу. Принесли дров, устроили костер и начали петь обрядовые песни. Ругань, перемешанная с проклятиями, доносившаяся с башни, прерывала их поминутно.

   В это время на дворе почти что уже стемнело. Человек небольшого роста, с остриженной головой, с одним глазом, откуда-то появившийся, подошел к кметам. Он поглядывал на башню, стараясь держаться в стороне. Человек этот собирал разбросанные на земле кости; голод, видимо, донимал его. Он присел вместе с собаками на куче разного сора, никто не обращал на него внимания. Никто, впрочем, его и не знал. В те времена много шаталось людей, подобных описанному, сумасшедших, бедных, слепых или уродов, а по принятому обычаю необходимо было их принимать и кормить. Несчастный Зносек как раз подходил к типу такого несчастного, обиженного природой создания. Несколько кметов бросили ему по куску хлеба и по необглоданной кости, которую он принялся грызть с видимым удовольствием.

   Никому не пришло в голову, что уродец добивался лишь обойти кругом башню, делая вид, что собирает что-то с земли. Было уже совсем темно, когда Зносек, подойдя почти к самому столбу, припал к земле и куда-то исчез. Песни умолкли, люди дремали у костров, часовые глядели на озеро: из одного окна или, вернее, отверстия в башне тихонько, без шума, спустили толстый канат. Зносек осторожно подполз к нему и крепко обвязал им свое туловище. Часовой, стоящий на берегу озера, заметил что-то ползущее по стене башни, точно огромный паук. По понятию часового, это не могло быть ничто иное, как разве дух.

   Паук этот поднимался по стене все выше и выше, наконец благополучно достиг отверстия; ставня тихонько раскрылась, и он уже готовился проникнуть внутрь башни, когда часовой внезапно пустил стрелу, раздался крик, все исчезло. Зносека втащили в отверстие. Он сейчас же со стоном упал... Стрела впилась ему в шею. Прибежавшая на крик женщина вынула стрелу, но кровь ключом била из раны. Наскоро добытыми тряпками старались задержать кровь. Хвостек подошел к умирающему Зносеку и ткнул ему в бок ногой.

   - Эй, слышишь? Был ты у князя Милоша?

   Зносек молчал, извиваясь от боли.

   - Был... - проговорил он, наконец, едва внятно; но тут же потянулся и испустил дух. Княгиня, которая при жизни ему покровительствовала, велела накрыть охладевшее тело холстиной.

   На следующее утро должны были его выбросить в озеро, как ненужную более вещь.

   Между тем время шло. В башне, по всем признакам, творилось что-то неладное: слышались стоны и плач. Казалось, внутри иногда происходил ожесточенный бой. Даже стены тряслись от сильных ударов. Страшный, раздирающий душу крик доносился оттуда, словно печальный вестник умирающей жизни.

   Несколько раз поднималась в башне возня, затем снова все утихало... Чаще и чаще показывались истомленные лица в окнах, жаждущие вдохнуть свежего воздуха; раскрытые губы, высунутые, засохшие языки придавали им ужасный вид, но никто не просил прощения, никто не желал сдаться.

   Десятый день осады... Башня молчит... Вороны стаями слетаются к окнам... Кметы стрелами отгоняют их... Мышки велели позвать кого-нибудь для переговоров: никто не откликнулся... Они прождали еще четыре дня. На башне не было уже часового... Там царила мертвая тишина. Кметам уже надоело столь долгое ожидание, все с нетерпением желали увидеть развязку.

   Мышко-Кровавая Шея велел, наконец, готовить лестницы. Слуги его отыскали где-то полуразрушенные, старые ворота, которые на всякий случай держали над головами решивших приблизиться к башне и ожидавших по-прежнему тучи камней и бревен. Приставили лестницы и осторожно стали взбираться к главному входу.

   В башне не замечалось и признака жизни. Попробовали рубить входные двери, сопротивления никто не оказывал. Вскоре они с шумом упали, провалившись как бы в глубокую пропасть. Внутри была могильная тишина: ниоткуда ни звука... Ощущался запах гнилого тела. Глазам забравшихся в башню кметов представились груды трупов, измятых, с поломанными руками, ногами, посиневших, обезображенных.

   В верхнем отделении лежали тела князя и Брунгильды, покрытые черными пятнами: от голода ли они погибли или от ада?..

   Убедившись в победе, кметы радостно вскрикнули. Они начинали уже тосковать по своим, им хотелось скорее разойтись по домам. Мышки кидали в воздух свои колпаки в знак восторга. Приступили к отыскиванию громадных сокровищ Хвостека, которые, по общему мнению, он спрятал в земле или в стенах башни. Расходившиеся по домам своим кметы спешили разнести радостную для всех весть, что у княжеского столба одни лишь вороны царят.

  

  

   У опустошенного княжеского столба, на развалинах его замка, назначено было вече, которое должно было произойти в первый день полнолуния.

   Дня за три до этого срока старшины уже начали собираться в разных местах для предварительных обсуждений. Собрания их, на которых они выказывали явную ненависть к некоторым известным родам, обещали, что и вече не обойдется без ссоры, что на месте, бывшем свидетелем кровавой распри, легко может снова подняться буря.

   Стибор по пути к своим заехал к Пясту, желая его пригласить на вече.

   - А я вам на что? Я не гожусь в советчики, - ответил Кошычков сын, - мое дело ходить за пчелами... Кто сильней да богаче, тот пускай и решает; я человек бедный, мне не попасть в старшины... Да у меня для этого ни сил, ни способностей нет... К этому я не привык, повелевать не умею, разве пчелам одним, те меня слушаются... да слугам, которые меня уважают. В добрый час: начинайте и торопитесь выбрать князя скорее... Как только немцы узнают, что мы без вождя, сейчас же на нас нападут... Станем по-братски за общее дело... За себя вам ручаюсь: все, что прикажете делать, исполню беспрекословно; что ж именно начинать, это должно быть известно вам лучше меня...

   Стибор улыбнулся и сказал:

   - Твой-то ум нам и нужен, добрый отец, потому, кажись, мы далеки от спокойной развязки, - все предвещает бурю. Лешков, хоть и мелкие все они, осталось еще довольно, а кроме того, и прочие кметы да витязи тоже мечтают о княжеском звании... Нелегко дается нам это дело...

   Оба вздохнули. Старик по-прежнему утверждал, что лучше возиться с пчелами, чем с людьми. Наконец хозяин и гость распрощались. Пяст с корзиной за плечами направился в лес, Стибор поспешил на вече.

   Отовсюду стекались кметы к княжескому замку. Прибыли и Лешки, слегка потрухивавшие, но не желавшие уступить своего права другим. Втайне они надеялись, что в конце концов выбор-таки падет на кого-либо из них.

   Трудно было придумать для сборища место удачнее избранного: развалины, грустный вид свежего пепелища, остатка низверженного могущества, все наводило на мысль, что медлить с избранием князя не следует, так как с каждым мгновением близился час ожидаемой мести за Пепелка.

   На городище было уже много владык, жупанов и кметов, а новые все прибывали. Все предугадывали, что Мышки, уничтожившие Хвоста, займут по праву на выборах первое место; не всем, однако, это приходилось по вкусу...

   - Хоть в жилах у них течет такая же кровь, как и в наших, - рассуждали иные, - но, забрав власть в свои руки, пожалуй, начнут обходиться с нами не лучше Хвостка, от которого только что мы избавились.

   Тут же виднелся и недавно оправившийся Доман с Людеком, сыном Виша, и много других, прибывших из самых отдаленных окраин. Незаметно лишь было Пяста.

   - Жаль, что нет старика, пригодился б он нам теперь, - слышались голоса, - человек он прямой, со светлым умом, говорить много не любит, а дело куда лучше других знает, к тому же ни с кем не связан, всем желает добра...

   Пошли расспросы о Пясте. Стибор объяснил, что старик занят работой по хозяйству в лесу...

   Солнце высоко уже поднялось на небе, а кметы все продолжали прибывать. Видя, что дело затягивается, ранее прибывшие обратились с заявлением к старшинам, что пора бы и начинать.

   Старший летами на съезде оказался Жула, из рода Яксов, богатый кмет, житель дальних лесов, любивший мир и мало привыкший к войне и к вечам. Слыл он за человека строгого, но притом справедливого, особенно если приходилось ему исполнять роль судьи. Расправив рукою усы и бороду, он проговорил:

   - Приступим к избранию князя, к чему нам время терять? Дома у каждого и без того много дела! Вздумалось вам завести себе нового господина?.. Попробуйте... Больше мне нечего вам сказать, замечу разве вот кстати, что вижу отсюда я много князей, а нужен нам лишь один... За князем дело не станет, повиноваться ему будет труднее... Отчего хоть бы и мне не быть вашим князем?..

   Мышки, подобно другим родам, держались вместе... Полагаясь на свою многочисленность, они так шумели, что невольно обращали на себя общее внимание.

   Каждая семья таила надежду, что выбор падет на одного из принадлежавших к ней членов. Никто, по-видимому, не хотел уступать, особенно такие рода, как Лешки, Бумиры, Яксы, Кани, Пораи, Визилиры, Старжи...

   - Мышка выбрать, - послышалось из его семьи, - Кровавую шею! Он уж нам дал доказательство, что умеет при случае быть вождем... нам такого и нужно!..

   - Мышка?! А почему ж бы не Каня, - заметил кто-то в ответ, - Кани не хуже владеют оружием, а кроме того, нам богатый надобен князь, чтобы не было вечных на пользу его поборов...

   - Так и Виши - семья богатая, - оспаривал чей-то голос, - старый Виш первый жизнь положил за вече.

   Крики усиливались, грозя перейти в беспорядок. Лешки бешено волновались, доказывая свое первенство относительно права стать во главе народа.

   - Лешков не надо! Было у нас их довольно! - поднялась буря криков. - Долой их! Мстить еще вздумают нам!..

   Слово за словом - доходило чуть не до драки. Заметив это, Стибор обратился к спорщикам с увещанием, что на вече не кулак, а доброе слово решает дело!

   Людек, сын старого Виша, поднялся с места и начал:

   - Слухи ходят, что отец княгини и молодые князья знают уже о смерти Хвоста. Говорят, что в самый тот день, как мы впервые зажгли огни, сыновья князя, гостившие в замке, отправлены были матерью к деду звать немцев на помощь... Одновременно известили о том же и Кашубов с Поморцами... Эти долго ждать себя не заставят: не сегодня завтра нагрянут на нас... Земли опустошат, дома обратят в пепел... Мы вот спорим, да ссоримся - кого бы, дескать, над собою поставить князем, а о том забываем, что будь нас хоть вдвое больше против действительности, без главы оборона немыслима!..

   Сказав, Людек сел; тогда привстал Добек. Это был богатый жупан: все его знали и относились к нему с уважением, как к умному, хитрому, но вместе с тем и великодушному человеку. Лет ему было около сорока, хотя на вид казалось не более тридцати. Он обладал громадной физической силой: душил медведей, словно котят, и часто, сломав копье, вырывал с корнем небольшое деревце, причем наносил им удары лучше, чем иной копьем или мечом. Непокорную лошадь Добек ногами задавливал до смерти. С людьми он тоже церемониться не любил, а уж что касалось того: предводительствовать ли в битве, водворить ли порядок где, - в этом равного ему и сыскать было трудно. Немцев он выносить не мог; бывало, попадется какой из них ему в руки, он сейчас же запряжет его в плуг или в соху. В мирное время Добек отличался веселым, словоохотливым нравом и, раз привязавшись к кому, отдавался ему всею душою. Такова была личность, обратившаяся к вечу со следующими словами:

   - Нам нужен князь, но только один, сватается же их более сорока... За каждого из них стоит его род... Уступить никому не хочется... Все это неново... Давно ведь рассказывают, что когда в прежнее время приходилось выбирать старшин, Лешки, не зная, как придти к соглашению, взапуски бежали к столбу... Теперь нам не ноги нужны; нужны головы... Что ж... по старому обычаю... кинем жребий... Авось выйдет что-либо путное... Не умеем сами решить, предоставим решать богам...

   Наступило молчание: предложение, видимо, не понравилось.

   - Не добьемся согласия, - сказал наконец Мышко-Кровавая Шея, - тогда и будет время подумать о жребии... А с этого начинать не стоит, пока у нас еще своя воля есть.

   Доман привстал.

   - Чем же худо по жребию? - спросил он. - По крайности, времени напрасно бы не теряли. Положим копья наши на землю, приведем белого коня, чье копье он прежде других тронет ногою, тому и быть князем, тот, значит, избранник богов!

   - Или пошлем на Ледницу, на священный остров, пригласим оттуда женщину, положим перед нею наши колпаки, чей она первым поднимет, того мы и выберем князем, - сказал Загорелец.

   Ни одно из предложенных средств не приняло вече. Шум продолжался, согласия не было. Между тем наступил вечер.

   Кметы расходились, ничего не решив. Одни отправились по дворам, другие полегли отдыхать на соседнем лугу. Одни стояли за Лешка, другие за Мышка, у Виша тоже немало было сторонников; нашлись и желающие избрать Добека; последние хотели тут же провозгласить его князем, но он удержал их от подобного намерения словами:

   - Не хочу! Я скорее готов подчиняться, чем повелевать... При настоящих условиях лучше жить на свободе, нежели служить многим господам... Я предпочту уйти на край света, лишь бы избежать такой неволи...

   Мышки, обманувшиеся в расчетах, поспешили разъехаться. С каждой минутой росло число недовольных и честолюбцев.

   - Чем же мы хуже других, - говорили многие, - богаты мы столько же, если еще не богаче, земли у нас много, родня немалая... мы также сумеем княжить, как и другие.

   Так и разошлись все, недовольные друг другом. Пяст возвращался с пчельника, когда к его усадьбе подъехал Добек и соскочил с лошади.

   - Отец Пяст, - обратился он к старику, - ты вместо того, чтобы придти к нам, отправился к пчелам, а будь ты на вече, авось бы сумел прекратить наши споры добрым советом. Пчелы и без тебя живут хорошо да согласно...

   - А что у вас там случилось? - спросил хозяин.

   - Ничего особенного... Говорят только, что сыновья Хвостека ведут на нас Кашубов... а мы между тем не им, а друг другу грозим кулаками. Вече ни к чему не пришло... А так как самим нам выбрать князя не удается, то нам и предлагают разные средства: кто лошадь, кто женщину, наконец, как водилось когда-то, хотят, чтобы мы взапуски бежали к столбу...

   - Стало быть, я и прав, - усмехнулся Пяст, - отдав предпочтение пчелам: в лесу-то я знаю, что сделал, среди вас же мне, бедному человеку, делать было бы нечего... Ведь вот вы уж и разбежались?!

   - Одни, рассердившись, совсем уехали, другие остались, но сильно ворчат... Некоторые, как я, например, ищут ночлега... А все-таки надо же выбрать кого-нибудь, того и гляди, незваный-то гость на плечи нам сядет!..

   На следующий день рано утром явился Доман с поклоном. Старого Пяста все уважали.

   - Что это ты так бледен? - спросил у него хозяин, который давно уж не видел Домана и ничего о нем не слыхал.

   - Потерял много крови, ножом мне в бок угораздили, - отвечал Доман.

   - Кто ж тебя это?

   - Стыдно признаться... женщина... Я хотел увезти Вишеву дочь, потому она сильно мне полюбилась... Я ее и в руках уж держал, как она, выхватив у меня из-за пояса нож, вонзила его в мою грудь...

   - Дорогой, однако ж, ценой купил ты красавицу!..

   - Не довелось мне только владеть ею, - заметил Доман, смеясь, - убежала на Ледницу в храм, а меня оставила тут залечивать рану...

   - Другую девицу найдешь, - старался утешить Пяст.

   - Я и нашел уж, - сказал Доман, - да что ж из того, когда первой забыть не могу...

   В эту минуту со стороны раздался чей-то знакомый голос:

   - Если б не ведьма Яруха, давно б уж тебя поминай как звали!..

   Пяст и Доман оглянулись: Яруха им кланялась в ноги, старчески шевеля губами.

   - А ты куда, на вече или уже оттуда? - спросил с насмешкой Доман. - Может, ты там бы и пригодилась?

   - Только еще на вече, - не смущаясь, ответила Яруха, - отчего бы и мне не пойти туда? Я слышала, нет там ни складу, ни ладу... Кто знает? Может, я принесла бы с собою порядок... В мешочке водится у меня всякая-всячина... Знаю я многое... Вот, хоть к примеру, рассказала бы сказку...

   - Какую? - полюбопытствовали и хозяин, и гость.

   - Э, это старая бабья сказка, - махнула Яруха рукой, затем продолжала: - Говорят, когда-то случилось, в муравейнике не стало царя... упал он с дуба да так и погиб на месте и детей по себе не оставил... Долго ли, коротко ли стали голодные птицы слетаться, поклевывать муравьев, расхищать муравейник... Старшие-то из муравьиной семьи и собрались, промеж себя совещание затеяли... Кто предлагает власть вручить комару, кто и мухе, а не то пауку, только чтобы муравью не досталась... Муравьи-то все черные, их друг от дружки, поди, и не отличишь, на вид все как есть, значит, равные... Так-то спорили они, спорили, галдели-галдели, да в конце концов ни на чем и не порешили, а птицы тем временем с муравьями порешили уж и к яйцам... Вот как бы и с вами, господа мои милостивые, не приключилось чего-либо в эдаком роде?.. А, впрочем, какое мне, старой ведунье, до этого дело?..

   Пяст и Доман улыбнулись. Яруха, отвесивши им по поклону, поплелась к жене Пяста промочить себе горло пивом.

   Добек с Доманом сильно пристали к Пясту, убеждая его отправиться с ними на вече.

   - К чему собой увеличивать счет, коль скоро на добрый исход нет надежды? - упорствовал Пяст. - Обойдетесь и без меня, я - советчик плохой...

   В этот день повторилось точь-в-точь то самое, что было и накануне. Старшины, проспоривши день-деньской, разошлись, ничего не добившись. Лешки с одной, Мышки с другой стороны старались перекричать друг друга, а дело не двигалось.

   Поздно вечером Мышко-Кровавая Шея явился к Пясту.

   - Приветствую тебя, отец, - проговорил он хмуро.

   - Откуда это, с веча?

   - Да, - ответил гость, вздохнув.

   - Что нового?

   - Пустое ведро, - усмехнулся Кровавая Шея, - нет воды, согласия нет. Чуть не до драки доходят; каждому хочется князем быть, повиноваться лишь никому не желательно.

   - Ну, а ты?

   - Что ж... я? У меня, по крайности, есть основание, право, - заметил уклончиво Мышко. - Кто низверг Хвоста ненавистного, если не я да мои? Кто жизнью своей жертвовал? Чем хуже я Лешков или других!..

   - Положим, - ответил Пяст, - но что же выйдет из этого? Ведь эдак воротятся времена Лешков и Пепелка!..

   - Да что!.. О выборе нечего, видно, и толковать... Кто соберет больше людей, тот и провозгласит себя князем и правление возьмет в свои руки!

   - К чему же было тогда хлопотать о свержении прежнего? - удивился Пяст. - Он на этих именно основаниях и княжил.

   - Что же делать, коли согласия нет? Да и лучше-то что: немцы ли нами чтоб правили или свой человек?

   Помолчав немного и глядя в землю, хозяин ответил:

   - Делайте как знаете, но уважайте вече. Что случилось с Пепелком и Лешком, может легко и с другим повториться...

   - Я не позволю кому бы то ни было собой управлять! - воскликнул Мышко, поднимая с угрозою руки вверх, после чего, не дожидаясь ответа, не попрощавшись с Пястом, он сейчас же уехал.

   На следующий день на месте двухдневного сборища кметов никого уже не было; одни воробьи, нахохлившись, злобно чирикая, оспаривали один у другого крошки от объедков людских, словно подражая вчерашней толпе, тоже неистово спорившей, хоть из-за блюда и более лакомого - власти одного человека над многими!..

   Пяст сидел на крыльце, удивляясь людям, как это они могут стремиться к тому, что в его глазах было ужасным бременем... Он искренне радовался своему убожеству, дававшему ему право не участвовать в этих спорах и стоять в стороне...

   Вече не состоялось; приехавшие на совещание друзьями расстались с взаимной ненавистью. Особенно Мышки нажили себе много врагов. Лешки зато весело потирали руки, так как многие кметы обращались к ним со словами: "Пускай лучше прежний род княжит, лишь бы поступал по закону".

   Наступал праздник жнитва. Старшины полагали, что вторично созванное вече должно увенчаться успехом, и все деятельно подготовлялись к нему. Мышки собирали своих друзей и сторонников, Лешки тоже не мешкали, но, в сущности, каждый думал только о своих личных выгодах.

   Многие не хотели участвовать в предстоящем вече. Другие открыто радовались тому, что князя более нет, это освобождало их от несения известных повинностей; когда же при них говорили о возможном и скором нашествии немцев, они отказывались этому верить, утверждая, что немцам и дома работы достаточно, да вряд ли им удастся так скоро устроить поход на Полянские земли.

   Между тем некоторые, соображая, что не трудно приобрести себе друзей путем хлебосольства, велели наполнить возы мясом, калачами, пивом и медом и везли все это с собою для угощения. Они тем более рассчитывали на успех, что вече предстояло собраться в праздничный день. Так сделали Мышки, а когда Бумир и его товарищи узнали об этом, то так же, что только в доме нашлось, послали на городище.

   Собрание, по численности присутствующих уступавшее первому, имело зато более торжественный вид.

   Кметы внимательнее следили за ходом речей, стараясь больше слушать, нежели говорить. Они стали опытнее и ловчее брались за дело.

   Старый Визун с длинным копьем в руке явился как раз в то время, когда кметы уже заняли свои места. Видно было, что он устал.

   Визун пользовался общим и исключительным уважением как потому, что не раз уже выказал ум свой и опытность, так и потому, что он на своем веку много видел, побывал во всех землях "единого слова", знал обычаи, нравы, законы и порядки всех племен, широко раскинутых по берегам Вислы, Днепра, Дуная, Лабы, Одера и Белого моря; к тому же он слыл за мастера ворожить и умел предсказать все, что должно было совершиться в будущем... Многие прибегали к его советам, хотя он их и неохотно давал. Неудивительно, что все обрадовались его появлению, надеясь, что словом своим он водворит мир и согласие.

   Мышки и Лешки побежали к нему навстречу. Раньше чем приступить к делу, оба рода расставили все привезенное с собою - мясо, пиво, хлеб - и пригласили всех к приготовленной на скорую руку трапезе.

   Визуна усадили на почетном месте, и началось угощение. Погода в тот день была восхитительная; разных напитков достаточное количество, а раз принявшись за них, кметы не заметили, как прошла добрая половина дня. Визун все время молчал. Мышкам казалось, что он непременно будет на их стороне, в свою очередь, Лешки ласкали себя подобной же надеждой. Все обратились к нему за советом, как быть и что делать, чтоб добиться осуществления заветной мечты.

   Старик окинул взором притихнувшее вече и начал:

   - Затем-то я и пришел сюда, чтобы вам правду сказать; не я ее сочинил, а несу ее из того источника, где она зародилась. Я нарочно был в нескольких храмах с целью узнать, что нам делать, чтобы кончить все мирно и беды себе не нажить. Был я в храме Святовида, Радегаста, Поревита... Побывал в Колобереге, в Штетине, в Ретре и на священном острове Ранов, что на Черном пруду... Там царят боги, которые всем нашим племенем управляют: Ободритами, Вильками, Людками и Полянами... У нас нет ни таких храмов, ни таких богов, как те, которые есть у Редаров и Ранов... Я к ним ходил за ворожбою и передам вам все то, что узнал от них...

   Он остановился на минуту, а Мышко спросил:

   - Как же пробрался ты в Ретру?

   - А кто ж бы остановил безоружного старика? - сказал Визун. - Вильки не раз останавливали меня на пути, но тотчас же и отпускали... К Радегасту нелегко было также добраться... Храм этот стоит на острове, подобном нашей Леднице, и построен на возвышении; в окружающей его ограде трое ворот; из них одни никогда не открываются, так как скрывают за собою ход к воде... Изображение бога покрыто сплошь золотом, корона блестит у него на голове, у подножья лежат оленьи рога; над ним возвышается пурпурного цвета крыша, опирающаяся на расписанные столбы. Вокруг него изображения других богов, все в богатых красных одеждах, вооруженные, с мечами в руках... К ним-то я и отправился спросить о нашем будущем...

   - Что ж ты узнал? - раздались вопросы. Визун опустил глаза.

   - Долго пришлось мне ждать, пока добился короткого ответа: выберите покорного... Этого показалось мне мало, и я отправился на священный остров, что на Черном пруду, на Ясмунде, в Реконе... Здесь вопрошал я Триглова и Святовида... Святовид сказал: выберите малого. Триглов - изберите бедного... Советовался я еще с Святовидовым рогом посредством меда и тут получил в ответ, что нас неминуемо ждут война и несчастье, если малого не сделаем великим.

   В течение всей этой речи на лицах присутствующих ясно отражалось овладевшее ими недоумение. Визун продолжал:

   - То, что слышал я от богов, обо всем этом я и сам раньше думал... Прежде всего нам необходимы согласие и единство во всем. Обошел я наши народы и племена, что живут от Днепра вплоть до Лабы, от синего до Белого моря, и убедился, что нас очень много, но сделать-то мы ничего не умеем... Одни поддались немцам и теперь с ними в дружбе живут; другие воюют со своими соседями-братьями; иные забрались в леса и своих знать не хотят. Всяк живет как ему вздумается. Не раз уж встречались нами Поляне у Ранов с Сербами, Людками, Дулебами, Вильками и со многими племенами одной с нами речи: хлеб вместе ели, из одной чарки мед пили, а на следующий день не узнавали друг друга.

   У немцев всего один вождь, и лишь только они повздорят, он сейчас же мирит их, словно мать малых детей, поссорившихся за мискою; у нас царит полная свобода, и ради нее мы не хотим знать единого властелина, а между тем дикие звери могут нас уничтожить. Коль скоро уж иначе быть не может, пусть хоть наши-то земли живут мирно и дружно, а для этого пусть изберут, как советуют боги, покорного, бедного, малого...

   Молчание было ответом на речь Визуна. Как прежде, каждый старался казаться великим, так теперь думал о том, как бы стать меньше, беднее, покорнее. Более знатным кметам не пришлись по вкусу слова старика, смысл которых вызвал ропот неудовольствия.

   Между тем раздались крики нетерпеливых кметов:

   - За дело! Начнем же хоть раз, наконец!

   Снова поднялся говор и шум; слова Визуна были скоро забыты. Мышки выставляли на вид пролитую ими кровь, Лешки опирались на свое право, другие кичились богатством.

   Кровавая Шея, сравнительно с другими, сумел набрать себе больше сторонников; самые смелые из них предложили его в князья, но лишь раздалось его имя, добрая половина участников веча отошла в сторону, не желая и думать о таком князе.

   Тогда предложил кто-то одного из самых покорных Лешков, предложение встретило сильный отпор. Многие разошлись, не предвидя конца.

   Солнце клонилось к закату. Согласия по-прежнему не было. Старый Визун стоял в стороне, задумчиво улыбаясь.