Уаймен Стенли Джон - Красная кокарда

   Library of the Huron: gurongl@rambler.ru

   "Волчье логово; Красная кокарда; Капитан Поль": Комета; 1993

   Перепечатка издания: Красная кокарда. Ист. роман / Станлей Вейман; Пер. с англ. А.Б. Михайлова. - Петроград : тип. т-ва А.С. Суворина "Новое время", 1916. - 204 с.

  

   Когда мы дошли до террасы, которую мой отец построил незадолго до своей смерти и которая, извиваясь под окнами замка, отделяет дом от нового луга, маркиз де Сент-Алэ окинул местность презрительным взглядом.

   - Что же вы сделали с садом? - спросил он, скривив губы.

   - Мой отец перенес его в другую сторону, - отвечал я.

   - Туда, где его не видно...

   - Да его не видно из-за кустов роз.

   - Английская мода, - сказал он, вежливо пожимая плечами. - Вам больше нравится, чтобы у вас перед глазами была эта трава?

   - Да.

   - А эти посадки? Ведь они совсем закрывают вид на деревню...

   - Да, пожалуй.

   Маркиз громко рассмеялся.

   - Я замечаю, что таков обычный образ действий тех, кто распинается за народ, за его свободу и братство. Они любят народ лишь издали. В Сент-Алэ я предпочитаю, чтобы мои крестьяне были всегда у меня на глазах и видели, в случае необходимости, позорный столб. Кстати, что вы сделали со своим, виконт? Он прежде стоял как раз против подъезда?

   - Его сожгли, - отвечал я, чувствуя, что кровь ударила мне в голову.

   - Это, вероятно, тоже сделал ваш отец? - переспросил он, глядя на меня с удивлением.

   - Нет, нет, - упрямо твердил я, презирая самого себя за то, что стыжусь маркиза. - Это велел я. Мне кажется, что подобные вещи отжили свой век.

   Маркиз был старше меня лет на пять. Но эти пять лет, проведенные им в Париже и Версале, давали ему значительное преимущество передо мной.

   Помолчав немного, он переменил тему и заговорил о моем отце. В его словах было столько уважения и любви, что мое раздражение быстро улеглось.

   - Когда я впервые убил птицу на охоте, мы были тогда с ним, - сказал Сент-Алэ с присущей ему с детства обворожительностью.

   - Это было двенадцать лет тому назад.

   - Совершенно верно. В те поры за мной бегал по пятам и считал меня великим человеком некий юноша с голыми ногами. Но я уже и тогда подозревал, что рано или поздно он станет разъяснять мне права человека. Ах, Боже мой! Я должен забрать от вас Лун, виконт, иначе вы сделаете из него такого же реформатора, как и вы сами. Впрочем, - прервал он самого себя с легкой улыбкой, - я приехал сюда не за этим. У меня есть к вам другое дело, в высшей степени для вас важное, виконт.

   Я почувствовал, что опять краснею, хотя и по другой причине.

   - Мадемуазель вернулась домой? - спросил я.

   - Вчера. Завтра она едет с моей матерью в Кагор. Я надеюсь, что самым интересным впечатлением в этой поездке будет виконт де Со.

   - Мадемуазель в добром здравии? - довольно неловко спросил я.

   - Вполне, - вежливо отвечал маркиз. - Завтра вечером вы убедитесь в этом сами. Думаю, вы не откажетесь предоставить себя в ее распоряжение на недельку-другую?

   Я поклонился. Услышать эту новость я рассчитывал еще на прошлой неделе, но не от маркиза, а от Луи, заменявшего мне брата.

   - Отлично, в таком случае вы должны сказать это и самой Денизе! - воскликнул Сент-Алэ. - В ней вы найдете отличную собеседницу. Сначала, конечно, она будет застенчива, - продолжал он, надевая перчатки. - Сестры в монастыре, несомненно, боятся каждого мужчины как волка, но ведь женщины в конце концов всегда остаются женщинами, и через неделю все обойдется. Итак, смею надеяться видеть вас у себя завтра вечером.

   - Я буду у вас непременно, маркиз.

   - Почему вы зовете меня "маркиз", а не Виктор, как раньше? - спросил он, дотронувшись рукой до моего плеча. - Мы совсем скоро породнимся... А пока проводите-ка меня до ворот. Мне что-то еще надо было сказать вам... Но что именно?..

   Оттого ли, что он действительно не мог вспомнить, или же потому, что считал неуместным заговорить об этом теперь, но он смолк и продолжил беседу, лишь пройдя половину аллеи.

   - Слышали вы об этом протесте? - вдруг спросил он.

   - Да, - неохотно отвечал я, смутно чувствуя тревогу.

   - Вы, конечно, подпишите его?

   Именно этот вопрос, видимо, вызвал заминку в нашей беседе. Настала моя очередь колебаться, но уже с ответом.

   Протест, о котором маркиз говорил, предполагалось подать в собрание дворянства в Кагоре. Целью его было выразить неодобрение нашим представителям в Версале, которые согласились заседать с третьим сословием [*].

  

   [*] - До революции 1789 - 1794 гг. население Франции было разделено на три сословия: духовенство, дворянство и третье сословие, включавшее в себя лиц от крупного буржуа до нищего крестьянина, с ведущей ролью в нем буржуазии.

  

   Я лично считал этот шаг непоправимой ошибкой, хотя он и был одобрен королем. Лица же, составившие упомянутый протест, не хотели бы никаких реформ и стояли за сохранение своих привилегий. И я медлил с ответом, не желая насиловать своих убеждений.

   - Итак, как же? - спросил опять маркиз, видя, что я молчу.

   - Думаю, что нет, - ответил я, вспыхнув.

   - Вы не считаете возможным поддержать протест?

   - Не считаю.

   - А я-то думал, что вы это сделаете, - воскликнул он, громко смеясь. - Но ведь это пустяки, а нам необходимо действовать единодушно. Сейчас это только и нужно.

   Я покачал головой. Мы дошли до ворот, где приезжавшие в замок оставляли своих лошадей. Слуга уже вел их к нам.

   - Послушайте, - настойчиво продолжал Сент-Алэ, - неужели вы думаете, что из этих Генеральных штатов [*], которые его величество так неразумно разрешил собрать, могло выйти что-нибудь хорошее? Они собрались 4 мая, а теперь уже 17 июля, и до сего времени они не сделали ничего путного. Ровно ничего. Теперь их распустят, и всему будет положен конец.

   - Для чего же в таком случае подавать протест? - тихо спросил я.

   - Это я вам сейчас объясню, - снисходительно промолвил он, ударяя хлыстом по носкам своих башмаков. - Разве вы не слышали последней новости?

   - Какой новости? - осторожно осведомился я.

   - Король уволил Неккера [**].

  

   [*] - Генеральные штаты - высший орган сословного представительства. Созывались во Франции с 1302 г. по 1789 г.

   [**] - Неккер Жак (1732 - 1804) - женевский банкир, живший во Франции. В 1777 г. был назначен генеральным директором финансов. В 1788 г. сыграл заметную роль в подготовке и созыве Генеральных штатов. Эмигрировал в сентябре 1791 г.

  

   - Первый раз слышу! - воскликнул я, пораженный.

   - Да, да, банкир уволен, а через неделю будут распущены и Генеральные штаты, Национальное собрание или как там им угодно называть это собрание. Чтобы укрепить короля в его мудром решении, мы должны показать ему свое сочувствие, должны действовать, должны протестовать.

   - Уверены ли вы, однако, маркиз, - спросил я, разгоряченный этой новостью, - что народ отнесется к этому совершенно спокойно и будет терпеть свою участь? Никогда еще не было такой холодной зимы, никогда еще не было такого неурожая, как прошлый год. Кроме того, теперь их надежды ожили, умы возбуждены выборами...

   - Не беспокойтесь, виконт, все обойдется благополучно, - сказал он со странной улыбкой. - Я знаю Париж и могу вас уверить, что там уже нет фронды [*], хотя Мирабо [**] и пытается играть роль Ретца [***]. Теперь этот мирный Париж не восстанет. Будут два-три голодных бунта, но с ними управятся две роты швейцарцев.

  

   [*] - Фронда - букв. праща (франц. fronde) - общественное движение во Франции в 1648 - 1653 гг., направленное против абсолютизма, представленного правительством Мазарини.

   [**] - Мирабо Оноре Габриель, маркиз (1749 - 1791) - деятель революции, происходивший из аристократов. Перед революцией опубликовал несколько памфлетов против правительства. В 1789 г. после того, как дворянство Прованса отвело его кандидатуру в Генеральные штаты, был избран депутатом от третьего сословия Экса и Марселя. Напуганный взятием Бастилии, стал искать союза с королевской властью.

   [***] - Рец (Retz) Франсуа Поль де Гонди (1613 - 1679) - парижский архиепископ и кардинал. Во времена Фронды добивался положения первого министра, используя то оппозицию народных масс, то поддержку буржуазии, то союз с "партией принцев".

  

   Поверьте, что с этой стороны опасности нет никакой.

   Но эта новость возбудила во мне оппозиционный дух.

   - Не знаю, - холодно произнес я. - Не думаю, что дело так просто, как оно вам представляется. Королю надо добыть денег, или ему грозит банкротство. А у народа нет средств дать эти деньги. Вот почему я не думаю, что все будет по-старому.

   Маркиз быстро взглянул на меня неожиданно злыми глазами.

   - Вы хотите сказать, виконт, что вы не желаете, чтобы все было по-старому?

   - Я думам, что прежнее положение вещей невозможно, - резко сказал я. - Так долго продолжаться не может.

   Минуты две он ничего не отвечал, и мы молча стояли напротив друг друга: я по одну сторону ворот, он по другую. Над нами простиралась холодная листва, а сзади тянулась пыльная дорога, раскаленная июльским солнцем. Лицо Сент-Алэ было красно и носило решительное выражение. Но вдруг это выражение переменилось: он рассмеялся тихим вежливым смехом и с легким пренебрежением пожал плечами.

   - Не будем спорить, - промолвил он. - Надеюсь, что и вы подпишите протест. Подумайте об этом, виконт. Подумайте, ибо, - прибавил он, весело глядя на меня, - мы даже не знаем, что может зависеть от этого.

   - Конечно, необходимо сначала обдумать это дело, - спокойно сказал я.

   - Именно, хорошо подумать, прежде чем отказываться, - подхватил он, отвешивая мне поклон и на этот раз не улыбаясь.

   Потом он повернулся к своей лошади и с помощью слуги сел в седло. Подобрав узду, он склонился ко мне.

   - Конечно, - тихо сказал он, глядя на меня испытующим взглядом, - договор есть договор. Монтекки и Капулетти, как и ваш позорный столб, уже вышли из моды. Однако мы все должны идти или одной дорогой или разными. По крайней мере, я так думаю.

   И, приятно кивнув головой, как будто он высказал какой-нибудь комплимент, а не угрозу, маркиз тронул лошадь, оставив меня в одиночестве.

   Мысли неслись в моей голове вихрем, один план сталкивался с другим, пока я наконец не побрел обратно под тень деревьев.

   Невозможно было ошибаться в значении слов маркиза: несмотря на всю свою вежливость, он в сущности предлагал мне выбирать между родством с его семьей, о чем так усердно хлопотал мой отец, и политическими взглядами, воспитанными во мне также моим отцом и укрепившимися после года пребывания в Англии.

   После смерти отца я остался один в моем замке и жил, мечтая о Денизе де Сент-Алэ, которая должна была стать моей женой, и которой я со времени ее возвращения из монастыря еще не видел. В словах Сент-Алэ, очевидно, заключалась угроза с этой стороны. Внезапно мое раздражение показалось мне смешным. Мне было двадцать два года, ему - двадцать семь и он диктовал мне условия. Для него мы были деревенские увальни, а он явился к нам из Парижа и Версаля учить нас...

   Уже через полчаса после того как мы расстались, у меня был готов план сопротивления. Остальную часть дня я провел, обдумывая тот путь, на который я хотел вступить. Я то перечитывал послание де Лианкура, в котором он развивал свой план реформ, то раздумывал насчет обмена мнений, которым удостоил меня Рошфуко во время его последнего приезда в Лушон. Я был не одинок в своих раздумьях о новом курсе. Но управляющий маркиза Сент-Алэ Гаргуф, например, до которого в этот день, очевидно, тоже дошла весть о падении Неккера, и не подозревал, к чему это может привести. Наш кюре, аббат Бенедикт, ужинавший вчера со мной, также не видел ничего дальше своего носа.

   Слышал эту новость, конечно, и сын содержателя гостиницы в Кагоре, но и он не мог подозревать, что скипетр скоро упадет на дорогу. В июле 1789 года, увы, еще никто не видел, что старая Франция, старый мир умирает.

   Однако, были признаки, которые можно было видеть простым глазом. По дороге в Кагор я видел сам опустошения, произведенные лютой зимой: почерневшие каштановые деревья, побитые виноградники, вымерзшие рисовые поля, общую привычную бедность, грязные хижины, тусклые стекла, соленных женщин, собиравших какую-то траву. Но бросалось в глаза и многое другое, еще более страшное - толпы людей около мостов и на перекрестках, неизвестно чего ожидавшие. В их безмолвии чувствовалось скрытое недовольство, их потупленные глаза и впавшие щеки таили угрозу. Голод совсем измучил их. Выборы принесли с собою возбуждение.

   Подъезжая к Кагору, я не встречал таких зловещих признаков, но только некоторое время. Они вновь явились в другой форме.

   Опоясанный блестящей Лотой, защищенный валами и башнями, город производил впечатление гнезда под скалами. Бесподобный мост, изъеденный временем собор, огромный дворец - все это сильно действовало на зрителя, даже увиденное не в первый раз. Но в этот день не это бросалось в глаза. Когда я спустился к рыночной площади, там продавали хлеб под охраной солдат с примкнутыми штыками. Жадные взгляды толпы, заполнившей всю площадь, полуголые фигуры, сморщенные лица, глухой ропот - все это так захватило меня, что я почти не замечал ничего другого.

   Поражало то равнодушие, с которым относились к происходящему те, кого привело на площадь любопытство, дело, или привычка. Гостиницы были переполнены дворянством, съехавшимся на местное дворянское собрание. Они выглядывали из окон и вели спокойные разговоры, словно у себя в замках. Перед собором прохаживалась группа мужчин и женщин, равнодушно посматривая на толпу. Мне случалось слышать, что у нас во Франции образовались два мира, столь же далекие друг от друга, как ад и рай.

   Все, что я видел в этот вечер, подтверждало верность этого замечания.

   В маленьком сквере находилась лавочка, где продавались газеты и брошюры. Она была набита людьми. Все другие лавки из опасения погрома были закрыты. В последних рядах толпы я заметил управляющего маркиза Сент-Алэ-Гаргуфа. Он о чем-то беседовал с крестьянами. Проходя мимо, я слышал, как он сказал им:

   - Ну что, накормило вас ваше Национальное собрание?

   - Пока еще нет, - резко отвечал один из крестьян. - Но я слышал, что через несколько дней все будут сыты.

   - Не они вас накормят. Для чего им кормить вас? - грубо заметил управляющий.

   - Пожалуй, что и так... Говорят...

   В это время Гаргуф заметил меня. Он поклонился и замолк. Через минуту я увидел в середине громко беседовавшей группы моего кузнеца Бютона. Сообразив, что он замечен, Бютон угрюмо взглянул на меня и так же угрюмо поплелся домой.

   Бывая в городе, я всегда останавливался в гостинице "Трех королей". Содержатель ее, Дюри, подает ужин для дворянства в восемь часов.

   У Сент-Алэ в Кагоре был собственный дом, где у него, как предупреждал меня маркиз, в этот вечер собралось несколько гостей. Я нарочно опоздал, чтобы избежать частных разговоров с маркизом. Комнаты были уже ярко освещены, на лестнице стояли лакеи, из окон доносились звуки музыки. Мадам де Сент-Алэ считалась гостеприимной хозяйкой. Она обыкновенно устраивала так, что ее гости разбивались на живописные, оживленные группы; модные в то время кружева, брильянты, напудренные парики, красные каблуки - все это придавало ее салону очень элегантный вид.

   Едва войдя в гостиную, я понял, что передо мной политическое собрание. Здесь были все, кто потом должен был заседать в дворянском собрании. И, однако, пробираясь между гостями, я почти не слышал серьезного разговора: все спорили о достоинствах итальянской и французской оперы, о Гитри и Бьянки и т. п. Казалось, что хозяйка дома, собрав у себя в салоне все, что было лучшего в провинции, думала об одних развлечениях. В известной степени она достигла желаемого. Трудно было не попасть под обаяние этой атмосферы духов и музыки, болтовни и быстрых взглядов.

   В дверях я встретился со старинным другом моего отца - Гонто, разговаривавшим с двумя Гаринкурами.

   Он улыбнулся мне и рукой сделал знак идти дальше.

   - В самую крайнюю комнату. Глядя на вас, я хотел бы опять помолодеть.

   Я постарался быстро проскочить мимо него. Затем мне пришлось столкнуться с тремя дамами, задержавшими меня такими же бессодержательными разговорами. Наконец навстречу попался Луи: он схватил мою руку, и мы некоторое время простояли вместе. В его глазах была тревога. Он спросил, не видал ли я Виктора.

   - Я видел его вчера, - отвечал я, отлично понимая, зачем он спрашивает об этом.

   - А Денизу?

   - Пока нет. Я еще не имел удовольствия ее видеть.

   - В таком случае, идем. Моя мать рассчитывала, что вы придете пораньше. Что вы думаете насчет Виктора?

   - Он уехал в Париж Виктором, а вернулся сюда важной персоной, - смеясь, отвечал я.

   Луи слабо улыбнулся и с видом страдания поднял брови.

   - Боюсь, что это правда. Он как будто не совсем доволен вами. Но разве мы обязаны исполнять все его желания? Идем же, однако. Мать и Дениза в самой дальней комнате.

   С этими словами он повел меня вперед. Сначала надо было пройти через карточную комнату. Но у дверей последней комнаты столпилось столько народа, что войти туда удалось не сразу.

   Посередине этой небольшой комнаты стояла сама маркиза, разговаривавшая с аббатом Менилем; тут же находились две-три дамы и Дениза де Сент-Алэ.

   Она сидела на кушетке возле одной из дам. Мой взгляд, естественно, устремился на нее. Одета она была во все белое, и я невольно был поражен ее детским видом. Высокий напудренный парик и жесткое, вышитое золотом, платье придавали ей некоторую величавость, но все же она была слишком миниатюрна, и я почувствовал даже легкое разочарование. Увидев меня, сидевшая около нее дама что-то сказала ей, и девочка вдруг вспыхнула, как кумач. Наши взоры встретились... Слава Богу, глаза у нее такие же, как у Луи! Она быстро потупила взор и еще мучительней покраснела.

   Я подошел к маркизе поздороваться и поцеловал ее руку, которую она, не прерывая разговора, мне протянула.

   - Однако такая власть, - продолжал аббат, пользовавшийся репутацией философа, - безо всяких ограничений! Если употребить ее во зло...

   - Король слишком добр для этого, - улыбаясь, отвечала маркиза.

   - Когда около него хорошие советники, конечно. А дефицит?

   Маркиза пожала плечами:

   - Его величество должен получить деньги.

   - Но откуда? - спросил аббат, в свою очередь пожимая плечами.

   - Король был слишком добр с самого начала, - продолжала маркиза с оттенком суровости. - Он должен был заставить их внести указ о налогах в реестр. Впрочем, парламент ведь всегда уступал. И теперь то же будет.

   - Парламент - да, - отвечал аббат со снисходительной улыбкой, - Но нынче речь идет не о парламенте, а о Генеральных штатах.

   - Генеральные штаты распускаются, а король остается.

   - Могут возникнуть беспорядки...

   - Этого не будет, - с тем же самоуверенным видом ответила маркиза. - Его величество предупредит их.

   И, сказав еще два-три слова с аббатом, она повернулась ко мне.

   - А, ветрогон! - произнесла она, ударяя меня веером по плечу и бросив на меня взгляд, в котором смешивались любезность и некоторая строгость. - Судя по тому, что мне передавал вчера Виктор, я даже не была уверена, что вы явитесь сюда сегодня. Вы уверены, что это вы сами?

   - Мне свидетельствует об этом сердце, - отвечай я, прикладывая руку к груди.

   - В таком случае приведите его в должный порядок, сударь. И, повернувшись, она церемонно подвела меня к дочери.

   - Дениза, это виконт де Со, сын моего старого друга. Виконт, это моя дочь. Может быть, вы постараетесь занять ее, пока я продолжу наш разговор с аббатом...

   Бедная девочка, очевидно, жестоко страдала весь вечер в ожидании этого момента. Она сконфуженно присела в реверансе; я стоял перед ней, держа в руках шляпу. Стараясь поймать сходство между ней и тем смуглым тринадцатилетним ребенком, каким я ее помнил, я вдруг неизвестно почему оробел сам.

   - Вы изволили вернуться домой на прошлой неделе, мадемуазель? - спросил я наконец.

   - Да, монсеньер, - шепотом отвечала она, не поднимая глаз.

   - Для вас здесь все, должно быть, так ново.

   - Да, монсеньер.

   - Сестры в монастыре были, конечно, добры к вам? - снова начал я после некоторого молчания.

   - Да, монсеньер.

   - А вам не жалко было расставаться с ними?

   - Нет, монсеньер.

   Почувствовав, вероятно, банальность своих ответов, Дениза вдруг быстро взглянула на меня. Я заметил, что она готова расплакаться. Это привело меня в ужас.

   - Мадемуазель, - торопливо сказал я, - не бойтесь меня. Что бы ни случилось, вам не надо бояться меня. Прошу вас, смотрите на меня, как на друга, как на друга вашего брата. Луи мой...

   Не успел я докончить фразы, как вдруг послышался какой-то треск, что-то ударило меня в спину. Пошатнувшись, я почти упал девушке на руки. Кругом звенели стекла, кричали перепуганные дамы. Минуты две я не мог сообразить, что такое произошло, и очнулся лишь когда Дениза в ужасе схватила меня за руку. Обернувшись назад, я увидел, что окно сзади меня было выбито большим камнем, лежавшим тут же на полу. Он-то и ударил меня в спину.

  

   Комната быстро наполнилась перепуганными лицами, и не успел я прийти в себя, как вокруг образовалась уже целая толпа, засыпавшая меня вопросами "что случилось?". Впереди всех был Сент-Алэ. Все говорили разом; дамы, стоявшие сзади и не видевшие меня, кричали, и мне было очень трудно рассказать все происшедшее. Впрочем, разбитое стекло и лежавший на полу камень говорили сами за себя.

   В одну минуту зрелище погрома раздуло в целую бурю страсти, тлевшие под пеплом мнимого спокойствия.

   - Долой каналий! - раздалось несколько голосов.

   - Обнажайте шпаги, messieurs, - кричал кто-то сзади.

   Несколько гостей, предводительствуемые Сент-Алэ, который горел желанием отомстить за нанесенное его дому оскорбление, бросились, толкая друг друга, к дверям. Гонто и два-три человека постарше пытались удержать их, но все их доводы были тщетны. Через минуту комната была почти пуста. Мужчины выбежали на улицу с обнаженными шпагами. Явилось с дюжину услужливых лакеев с факелами. Вся улица наполнилась двигающимися тенями и огнями.

   Негодяи, бросившие камень в окно, конечно, убежали заблаговременно, и гости скоро стали возвращаться обратно: одни - сконфуженные вспышкой овладевшего ими гнева, другие - со смехом, третьи - с тайным сожалением о своих выпачканных башмаках. Многие, отличавшиеся более страстным темпераментом, продолжали еще кричать об оскорблении и угрожали мщением. В другое время все происшествие показалось бы пустяком, но теперь, когда нервы у всех были в высшей степени натянуты, оно получило крайне неприятный и угрожающий оттенок.

   Пока гости отыскивали на улице виновников этого происшествия, в разбитое окно образовалась тяга. От движения ветра занавесь приблизилась к подсвечникам и разом вспыхнула. Ее удалось, однако, быстро сорвать. Тем не менее запах гари распространился по всем комнатам. Испуганные лица женщин, разбитое окно, запах гари - все это производило такое впечатление, как будто комната подверглась настоящему разгрому.

   Меня не удивило, что Сент-Алэ, вернувшись с улицы, помрачнел еще больше.

   - Где моя сестра? - спросил он резко, почти грубо.

   - Она здесь, - отвечала маркиза.

   Дениза давно уже подбежала к ней и крепко держалась за нее.

   - Ее не ушибло?

   - К счастью, нет, - отвечала маркиза, лаская девушку. - Жаловаться может только виконт де Со.

   - Спасите меня от друзей, не так ли, монсеньер, - сказал Сент-Алэ с нехорошей усмешкой.

   Это меня взбесило. Смысл, который он придавал этим словам, был ясен.

   - Если вы предполагаете, - резко сказал я, - что я знал о таких выходках...

   - Что вы что-нибудь знали? Конечно, нет, - с беззаботным видом возразил он. - Мы еще до этого не дошли. Невозможно предположить, чтобы кто-либо из присутствующих сделался сообщником этих негодяев. Однако это может дать нам хороший урок, господа, - продолжал он, обращаясь к окружавшим его гостям. - И этот урок говорит, что нам должно крепко держать свое, иначе мы все пропадем.

   Гул одобрения прошел по комнате.

   - Надо защитить наши привилегии.

   Человек двадцать заявили о том, что они вполне с этим согласны.

   - Выставить наше знамя! - продолжал оратор, поднимая руку. - Теперь или никогда!

   - Теперь, теперь!

   Кричали уже не одни мужчины, но и женщины. Вся комната с энтузиазмом вторила ему. Глаза мужчин блестели, слышалось их тяжелое дыхание, щеки загорелись румянцем. Здесь даже самый слабый приобретал влияние и кричал так же громко, как и другие.

   Я никогда потом не мог дать себе полного отчета в том, что произошло, никогда не мог уяснить себе, было ли все это подготовлено заранее, или же вдруг родилось само собой, из охватившего всех энтузиазма.

   Пока от раздававшихся криков звенели стекла, и все внимание было сосредоточено на маркизе де Сент-Алэ, он выступил вперед и театральным жестом обнажил шпагу.

   - Господа! - воскликнул он. - Мы все одного образа мыслей, здесь у всех одни и те же слова. Так пусть у нас будет и единый образ действий. В то время, как весь мир сражается для того, чтобы завладеть чем-нибудь, мы одни думаем только о защите. Соединимся, пока не поздно, и докажем, что мы еще в состоянии бороться. Мы знаем о клятве в Jeu de paume 20 июня [*].

  

   [*] - Речь идет о знаменитом "Заседании в Зале для игры в мяч" 20 июня 1789 г., на котором изгнанные из Национального собрания депутаты общин поклялись в том, что не разойдутся ни по чьему приказу и будут собираться до тех пор, пока не выработают конституции.

  

   Давайте поклянемся 22 июля. Мы не будем поднимать рук, как эти говоруны, которые чего только не обещают. Мы поднимем наши шпаги. Как дворяне, дадим клятву стоять за права и привилегии нашего сословия.

   В ответ поднялся такой крик, что заколыхалось пламя. Его было слышно и на улице и, вероятно, даже на рынке, находившемся довольно далеко. Многие выхватили шпаги и размахивали ими над головами. Дамы махали платками и веерами.

   - В большую залу! В большую залу! - раздались голоса.

   Повинуясь этому приказу, все бросились, толкаясь и теснясь, в соседнюю комнату.

   Между этими людьми были, конечно, такие, кто не разделял общего энтузиазма. Многие только делали вид, что они увлечены, но не было никого, кто пошел туда так неохотно, с таким тяжелым сердцем, как я. Ясно сознавая дилемму, встававшую передо мной, но разгоряченный и раздраженный, я не мог найти выхода из нее.

   Если бы я мог незаметно выскользнуть из комнаты, я сделал бы это без малейшего колебания. Но лестница была, как нарочно, на противоположном конце залы, и от нее меня отделяла густая толпа. Кроме того, я чувствовал, что Сент-Алэ не спускает с меня глаз: в нем заговорила кровь, и он, видимо, решил не дать мне ускользнуть.

   Не теряя надежды, я продолжал стоять у двери в залу. Вдруг маркиз обернулся лицом прямо ко мне. Около него образовался круг. Наиболее неугомонная молодежь продолжала кричать: "Да здравствует дворянство!". Сзади образовался второй круг из присутствовавших дам.

   - Господа! - закричал маркиз. - Обнажите ваши шпаги!

   В мгновение ока приказание было исполнено, и блеск шпаг отразился в зеркалах. Сент-Алэ медленно обвел всех глазами и устремил взор на меня.

   - Виконт де Со, - вежливо промолвил он, - мы ждем вас.

   Все разом обернулись ко мне. Я хотел что-то сказать, но только махнул рукой, чтобы Виктор оставил меня в покое. Я надеялся, что во избежание скандала он пойдет на это.

   Но меньше всего он думал об осторожности.

   - Не угодно ли вам последовать нашему примеру? - мягко - продолжал он.

   Уклоняться было уж невозможно. Сотни глаз, любопытных и нетерпеливых, устремились на меня. Лицо мое пылало.

   В комнате вдруг водворилось молчание.

   - Я не могу этого сделать, - промолвил я наконец.

   - Почему же, позвольте спросить? - с прежней мягкостью обратился ко мне Сент-Алэ.

   - Потому, что я не вполне разделяю ваши взгляды. Мой образ мыслей вам известен, маркиз, и я твердо держусь его. Я не могу дать клятвы.

   Движением руки он остановил с полдюжины дворянчиков, готовых закричать на меня.

   - Тише, господа! - сказал он. - Тут не место угрозам. Виконт де Со - мой гость, и я отношусь к нему с уважением, хотя не могу сказать того же про его убеждения. Полагаю, надо избрать другой способ. Я не решаюсь входить с ним в споры сам.

   Но, если вы позволите, - обратился он к матери, - чтобы Дениза сыграла на этот раз роль сержанта, набирающего рекрутов, то, может быть, ей удастся предупредить разрыв.

   Это предложение вызвало громкое одобрение. Кто-то захлопал в ладоши, женщины замахали веерами. Маркиза продолжала стоять, улыбаясь, как сфинкс, и молчала. Потом она повернулась к дочери, которая, услышав свое имя, старалась съежиться так, чтобы ее не было и заметно.

   - Подойди сюда, Дениза, - сказала маркиза. - Попроси виконта де Со оказать честь сделаться твоим рекрутом.

   Девушка тихо вышла вперед. Видно было, как она вся дрожала. Никогда не забуду этого момента, когда стыд и упрямство попеременно овладевали моей душой по мере ее приближения ко мне. Быстрая, как молния, мысль подсказала мне, в какую ловушку я попал. Но мучительнее всего был момент, когда бедная девушка, с трудом преодолевая свою застенчивость, остановилась передо мной и прошептала несколько слов, которые едва можно было понять.

   Ответить ей отказом, по понятию всех этих господ, было невозможно. Это было бы такой же грубостью, как и ударить ее. Я чувствовал это всеми фибрами души. И в то же время я осознавал, что согласиться на ее просьбу значит признать себя одураченным, признать себя жертвой ловкой западни, показать себя трусом. Одно мгновение я колебался между гневом и жалостью. Затем, взглянув на все эти лица, глядевшие на меня вопросительно и злобно, я тихо сказал:

   - Мадемуазель, я не могу.

   - Монсеньер!

   Это крикнула сама маркиза, и голос ее резко и пронзительно раздался в комнате. Его звуки сразу рассеяли туман, в котором работал мой мозг. Я окончательно стал самим собой. И, повернувшись к неб, поклонился.

   - Не могу, маркиза, - отвечал я твердо, не испытывая более никаких сомнений. - Мой образ мыслей известен вам тоже, и я не могу лгать даже ради мадемуазель.

   Едва я успел промолвить последнее слово, как чья-то перчатка, брошенная невидимой рукой, ударяла меня в грудь. Все, находившиеся в комнате, казалось, вдруг помешались. Крики: "Негодяй! Вон предателя!" - так и носились в воздухе. Шпаги замелькали перед моими глазами, десятка два вызовов обрушилось на мою голову. Тогда я еще не знал, как безжалостна возбужденная толпа. Изумленный и оглушенный всем этим шумом, еще более усиливавшимся криками дам, я невольно отступил вглубь комнаты.

   Маркиз де Сент-Алэ, соскочив с кресла и отклоняя рукой устремленные на меня шпаги, бросился прямо ко мне.

   - Господа, слушайте! - закричал он, заглушая гул толпы. - Это мой гость. Он более не принадлежит к нашему кругу, но он должен уйти отсюда цел и невредим.

   - Дайте дорогу виконту де Со!

   Все неохотно повиновались ему и, отхлынув в обе стороны, образовали широкий проход до двери. Маркиз повернулся вновь ко мне и отвесил самый, что ни есть церемонный поклон.

   - Прошу вас следовать сюда, господин виконт, - сказал он. - Маркиза более не задержит вас.

   С пылающим лицом я последовал за ним по узкой блестящей полоске, отражавшей на паркете свет канделябров, между двумя рядами насмешливых лиц. Никто не вступился за меня, и я прошел до двери среди мертвой тишины. Здесь маркиз остановился, мы раскланялись друг с другом, и я вышел из комнаты.

   Пока я пересекал вестибюль, любопытная толпа лакеев, наполнявших его, смотрела на меня во все глаза. Но я не замечал ни их дерзости, ни даже самого их присутствия, а лишь двигался, как человек оглушенный, потерявший способность мыслить. Так длилось до тех пор, пока я не вышел из дома. Холодный воздух привел меня в чувство, и первой дала о себе знать злость. Я вошел в дом Сент-Алэ, обладая многим, а вышел из него, лишенный всего - друзей, репутации, невесты. Я вошел сюда, полагаясь на старинную дружбу наших семей, маркиз же своей хитростью лишил меня всего.

   Сначала мне пришла в голову мысль, что я сглупил, что я должен был уступить. Встав на выбранный мною путь, я не мог предвидеть всего, что меня ожидало, не мог быть уверенным, что старая Франция действительно отходит в вечность. Мне приходилось считаться с понятиями того круга, к которому я принадлежал. Шагая по дороге, я раздумывал, как мне поступить завтра - бежать отсюда или принять вызов. Ибо завтра...

   Народное собрание - неожиданно пришло мне в голову. Эти слова сразу дали новый поворот моим мыслям. Вот где я могу отомстить!

   Ночь я провел в лихорадке. Раздражение подстрекало честолюбие, усиливало злость против касты и любовь к народу. Перед моими глазами проходили все признаки нищеты и страдания, виденные еще вчера. Рассвет застал меня шагающим по комнате из угла в угол. Когда старый Андрэ, служивший еще моему отцу, вошел в комнату с письмом, он увидел, что я не раздевался.

   Несомненно, до него уже дошли слухи о том, что вчера случилось. Не обращая внимания на его мрачный вид, я распечатал письмо. Подписи под ним не было, но я узнал почерк Луи.

   "Уезжайте домой и не показывайтесь на собрании. Они хотят вызвать вас на поединок один за другим. Уезжайте из Кагора немедленно, иначе вы будете убиты."

   Вот и все. Я горько улыбнулся при виде слабости человека, который только и мог, что предупредить друга.

   - Кто принес письмо? - спросил я Андрэ.

   - Какой-то слуга, сударь.

   - Чей?

   В ответ он пробормотал, что он этого не знает. Я особенно его не расспрашивал. Андрэ помог мне переодеться и, когда я выходил из комнаты, вдруг спросил меня, в котором часу подавать лошадей.

   - Для чего? - сказал я, пристально взглянув на него.

   - Для отъезда, сударь.

   - Но я не намерен уезжать сегодня, - произнес я тоном холодного неудовольствия. - О чем ты говоришь? Мы поедем обратно завтра вечером.

   - Слушаю, сударь, - пробормотал он, продолжая возиться с моим платьем. - Но хорошо было бы уехать днем.

   - Ты прочел это письмо? - с гневом закричал я. - Кто тебе сказал...

   - Об этом знает весь город, - отвечал он, пожимая плечами. - Везде только и кричат: "Андрэ, убирайтесь поскорее с вашим барином!.. Андрэ, на твоего господина скоро наденут намордник!" Жиль подрался с одним из лакеев Гаринкура за то, что тот назвал вас глупцом. Ему разбили лицо. Что касается меня, то я уж устарел для драки. Стар я и для другого, - продолжал он с усмешкой.

   - Для чего это другого?

   - Для того, чтобы опять хоронить своего господина.

   Помолчав с минуту, я спросил его:

   - Неужели ты думаешь, что меня убьют?

   - Так говорят все в городе.

   - Послушай, Андрэ, ты ведь служил еще моему отцу. Неужто ты хочешь, чтобы я бежал отсюда?

   Он в отчаянии всплеснул руками:

   - Боже мой, я и сам не знаю, чего я хочу. Эти канальи погубят нас. Бог создал их только для того, чтобы они работали и ковыряли землю, иначе мы пропадем. И если вы за них заступаетесь...

   - Молчи, - строго сказал я. - Ты ничего не понимаешь в этом. Ступай вниз и в другой раз будь осмотрительней. Ты рассуждаешь о канальях, а ты сам кто такой?

   - Я, сударь? - воскликнул он в изумлении.

   - Да, ты.

   С минуту он смотрел на меня в полном остолбенении. Потом грустно покачал головой и вышел из комнаты. Несомненно, он был убежден, что я сошел с ума.

   Он ушел, а я не двигался с места. Покажись я сейчас на улице, я тотчас же получил бы вызов и принужден был бы драться.

   Поэтому я выжидал, когда начнется собрание; ждал в мрачной комнате наверху, терзаемый чувством одиночества. Не могу сказать, что я не ощущал искушения прибегнуть к способу, указанному Андрэ, но упорство, доставшееся мне от отца, удерживало меня на том пути, на который я встал. В четверть одиннадцатого, когда по моему расчету члены собрания уже явились на совещание, я сошел вниз. Щеки мои горели, глаза смотрели серьезно и строго. У двери стояли Андрэ и Жиль. Я приказал им следовать за мной к собору, где в доме дворянства назначено было собрание.

   Впоследствии мне говорили, что если бы я был внимательнее, то я без труда заметил бы необычайное оживление на улицах. Густая толпа стояла на площади и прилегающих тротуарах. Лавки били закрыты, все дела прекращены, в переулках слышался сдержанный гов