Уаймен Стенли Джон - Красная кокарда

sp;   Хорошо, что невероятная мысль о возможности такой встречи пришла мне в голову еще за ужином, и я внутренне был несколько готов к этому.

   На мое счастье, комната была полна табачного дыма и пара от сушившегося у огня платья. Я нарочно закашлялся у входа, не торопясь выходить на свет.

   Кроме старшины здесь было еще четыре человека. Мне некогда было разглядывать каких-то хмурых мужчину и женщину, игравших в карты за столом посередине комнаты. Глаза мои устремились на маркизу и мадемуазель Денизу, сидевших на стульях подле камина. Девушка прислонила голову к стене и прикрыла глаза. Маркиза стояла около и внимательно следила за старшиной с презрением во взгляде. Ни тюрьма, ни опасность положения, ни даже Грязное общество в этой вонючей дыре - ничто не могло сломить ее гордости и самообладания. Но когда ее взор, скользнув несколько раз по старшине, остановился на мне, из уст ее вырвался громкий пронзительный крик.

   Может быть, вследствие окутавшего комнату дыма она еще сомневалась, кто стоит перед ней. Но этот крик вывел из забытья мадемуазель: она в испуге вскочила на ноги, но, увидев меня, опять опустилась на стул и громко зарыдала.

   - Эге! Что тут такое? - спросил старшина.

   - Кажется, тут произошла ошибка, - заговорил я, заранее подбирая слова. - Слава Богу, сударыня, что я оказался здесь в такую минуту, - продолжал я, кланяясь маркизе с самым равнодушным видом, на какой только был способен в данный момент.

   Она что-то пробормотала в ответ и прислонилась к стене. Видимо, она еще не успела прийти в себя от изумления.

   - Вы знаете этих дам? - спросил старшина, поворачиваясь ко мне. В его голосе слышалась нотка подозрительности, и он быстро посматривал то на одного из нас, то на другого.

   - Очень хорошо, - отвечал я.

   - Они действительно из Кагора?

   - Из окрестностей Кагора.

   - Однако, когда я назвал вам их имена, вы сказали, что вы таких не знаете.

   У меня перехватило дыхание. Украдкой я бросил взгляд на маркизу. На ее лице застыло выражение ужаса. Я пошел вперед, очертя голову - все равно мне не оставалось ничего другого.

   - Вы назвали их Корва, между тем, как фамилия этой дамы Корреа.

   - Корреа? - повторил он, открывая от удивления рот.

   - Ну да, Корреа. Вероятно, от испуга эти дамы произнесли свою фамилию недостаточно внятно, - продолжал я с напускной вежливостью.

   - Стало быть, их фамилия Корреа?

   - Да ведь я так и сказала вам, - заговорила маркиза. - Еще я прибавила, что ровно ничего не знаю о вашем капуцинском монахе. Я готова подтвердить это еще раз, - продолжала она серьезно, устремив на меня взор, в котором я ясно видел страстную мольбу о спасении.

   - Да, господин старшина, боюсь, что вы сделали ошибку, - поспешил я ей на помощь. - Я могу отвечать за эту даму, как за самого себя.

   Старшина почесал затылок.

  

   - Конечно, если вам ничего не известно о монахе, - заговорил он, обводя комнату блуждающим взором, - то, очевидно, тут произошла ошибка.

   - Остается сделать только одно, - подсказал я ему.

   - Но есть еще одно обстоятельство, которое требует объяснения, - возразил он, опять принимая важный вид, - Красная кокарда! Что вы можете сказать по этому поводу?

   - Красная кокарда? - переспросил я, чтобы выиграть время.

   - Да, что вы скажете о ней?

   Я не ожидал этого вопроса и в отчаянии взглянул на маркизу. Авось ее женский ум подыщет какой-нибудь выход...

   - А вы спрашивали об этом г-жу Корреа? - спросил я, стараясь отбиться от вопроса и обратить его к ней. - Вы требовали у нее объяснений?

   - Нет.

   - В таком случае, я спрошу ее сам.

   - Меня нечего спрашивать, а спросите лучше господина виконта, - вмешалась маркиза. - Спросите его, какого цвета кокарды Национальной гвардии из Керси?

   - Красного! - воскликнул я, чувствуя, что у меня словно гора упала с плеч.

   Я стал припоминать кокарду на шляпе Бютона, что лежала около кузницы. Но как об этом стало известно маркизе, этого я не знал.

   - А, вот что! - промолвил Фландр, сомнения которого, видимо, еще не рассеялись вполне. - Ради чего же вы носите эту кокарду?

   - Нет, господин старшина, - отвечала маркиза с хитрой улыбкой. Я видел, что она хочет привести его в хорошее настроение. - Не я ношу эту кокарду, а моя дочь. Если вы хотите узнать о причине, то спросите ее сами.

   Как всякий буржуа, Фландр был страшно любопытен. Его лицо после такого предложения расплылось в глупой улыбке.

   - Если мадемуазель позволит... - начал он.

   До этого момента Дениза пряталась в тени, за своей матерью.

   Но теперь она должна была выступить вперед.

   Как только она заговорила, я увидел внезапно произошедшую перемену в ней. Несколько минут назад лицо ее было бледно, как полотно, теперь же оно покрылось ярким румянцем, и глаза горели, подобно звездам.

   - Это очень просто, - промолвила она тихо. - Мой жених находится в одном из отрядов Национальной гвардии.

   - Вот почему вы и носите эту кокарду! - воскликнул старшина, приходя в восторг.

   - Я люблю его, - мягко заметила Дениза, посмотрев мне прямо в глаза.

   Не знаю, кто в эту минуту покраснел сильнее - я или она. Вонючая и грязная комната показалась мне дворцом, а пропитанный табачным дымом воздух - прекрасными духами.

   Я не слыхал, что еще сказал старшина, и пришел в себя только тогда когда Дениза снова скрылась за матерью, а на ее месте вновь явилась маркиза. Она держала палец на губах и предостерегала меня взглядом.

   Предостережение было не лишним, так как в порыве душевного энтузиазма я мог сам сказать что-нибудь лишнее. Но старшина уже был побежден. Романтическая история и объяснение мадемуазель Денизы устранили в нем последние подозрения и снискали его благосклонность. Он покровительственно посмотрел на маркизу, бросил нежный взгляд на Денизу и отпустил какую-то шутку насчет монаха.

   - Произошла ошибка, но я не раскаиваюсь в ней, - начал он с неуклюжей вежливостью. - Эта ошибка дала мне возможность познакомиться с вами.

   - Помилуйте, господин старшина! - воскликнула, улыбаясь, маркиза.

   - Но состояние края таково, - продолжал он, - что дамам путешествовать одним небезопасно. Они могут подвергнуться...

   - ... худшим встречам, чем эта, - подхватила маркиза, бросая на меня быстрый взгляд. - Но что же делать, провожатых у нас нет.

   Могучий старшина вдруг засопел носом. Я решил, что он собирается предложить свои услуги. Но ему в голову пришла другая мысль.

   - Может быть, вас проводит вот этот господин. Ведь вы едете в Ним, господин виконт?

   - Да, - отвечал я не сразу. - Конечно, если госпожа Корреа...

   - Но нам не хотелось доставлять вам неудобства, - перебила меня маркиза, отступая на шаг от меня к старшине.

   - Я уверен, что это не доставит никаких хлопот, - галантно возразил тот. - Впрочем, если это действительно затруднит господина виконта, то я найду кого-нибудь другого...

   - Кого же вы можете нам предоставить?

   - Да себя самого.

   - Ах, если вы сами...

   Поняв, что теперь я сам могу вступиться без опаски, я воскликнул:

   - Нет, нет! Старшина напрасно подозревает меня в отказе. Могу уверить вас, сударыня, что я с удовольствием готов вам сопутствовать, тем более, что нам по дороге. Если, следовательно...

   - Буду вам весьма благодарна, - вежливо отвечала маркиза. - Но надобно, чтобы господин старшина еще выпустил нас, бедных арестанток, которые виноваты только в том, что питают пристрастие к национальной гвардии.

   - Это я уже беру на себя, - промолвил с важным видом Фландр. - Дело тут совершенно ясно. Однако, - прибавил он, слегка покашливая, - чтобы избежать возможных осложнений, вам будет лучше уехать рано утром. А когда вы уедете, я сумею объяснить ваш отъезд. Если вы не побрезгуете провести здесь ночь, - продолжал он, оглядывая помещение не без некоторого смущения, - то...

   - ... мы еще менее будем обращать внимание на все окружающее, чем прежде, - перебила его маркиза, вздохнув. - Я чувствую себя в полной безопасности с тех пор, как познакомилась с вами.

   И она протянула ему свою нежную белую руку.

   Старшина быстро поцеловал ее.

   Через несколько минут я уже возвращался к себе, направляя свои шаги по желтой полоске света, исходившей из фонаря старшины. А он шел тоже погруженный в свои мысли, временами закрывая фонарь полой своего плаща, совершенно забывая о своем спутнике. Мне вновь стало казаться, что все, что произошло сейчас, было лишь сном. И эта грязная комната, из которой я только что вышел, и удивительное присутствие в ней двух дам, и признание Денизы - все это представлялось чем-то совершенно невероятным.

   Забили часы на колокольне. Я принялся было считать удары, но сбился. Вдруг в темноте, совсем рядом закричал по старинному обыкновению сторож, сообщая, что пробило одиннадцать часов. Это вернуло меня в мир действительности, подтверждая реальность событий.

   На следующее утро, едва забрезжил рассвет, я отбыл из гостиницы в экипаже. Еще издали я увидел вышедших из тюрьмы и стоявших подле ее дверей маркизу и ее дочь, дрожавших от утренней прохлады. Усадив маркизу, я, сам не помня себя, взял за руку Денизу, помог сесть ей в экипаж и сам уселся на переднее сидение, как раз напротив нее.

   Минут через пять мы беспрепятственно проехали городские ворота и выбрались на большую дорогу. Стояли еще серые предрассветные сумерки, деревья казались черными на фоне светлеющего неба. Вскоре мы переехали большой мост через Тавр и стали подниматься по долине Дурби.

   Мы не могли еще видеть лиц друг друга. Внезапно из угла, где сидела маркиза, послышался веселый смех.

   - Старый дурак, - едва проговорила она, не имея сил удерживаться более от торжествующего смеха.

   Эти слова показались мне не особенно благородными, но она была матерью той, которую я любил, и я промолчал.

   Разгорался рассвет. Одна половина неба мало-помалу окрасилась в розоватый цвет, другая - бледно-голубая, с золотистыми облачками, осталась позади нас. Еще мгновение и зазолотились вершины гор. Я жадно взглянул в лицо Денизы, увидел, как оно порозовело с рассветом, и, весь дрожа, поспешил отвести от нее свой взор.

   Из угла маркизы опять послышался смех, невольно покоробивший меня.

   - Она создана не для монастыря, не правда ли? - вдруг спросила маркиза.

   Этот веселый, развязный тон подействовал, как удар хлыста, не столько, правда, на меня, сколько на Денизу.

   - Ты, очевидно, хорошо напрактиковалась, - продолжала она насмешливо, обращаясь к дочери. - Я люблю, ты любишь, мы любим... Отлично, превосходно! Ты, должно быть, изучала это с самим директором? Или вычитала из надписей на заборах?

   - Послушайте! - воскликнул я.

   Дениза же только ниже натянула капюшон своего пальто, и легко понять, какой стыд она испытывала в эту минуту.

   Но маркиза была неумолима.

   - В самом деле, Дениза, я не помню, чтобы я когда-либо сказала твоему отцу: "Я люблю вас". По крайней мере, до тех пор, пока он не получил права поцеловать меня. Надеюсь, ты соблюдаешь правила приличия...

   - Послушайте, это уж нехорошо, - пробормотал я.

   - Что такое, сударь? - обратилась она ко мне. - Разве я не могу пожурить свою дочь, когда нахожу это нужным?

   - Можете, но не при мне, - возразил я, начиная внутренне дрожать от ярости. - Это жестоко! Это...

   - Не при вас, господин виконт? - переспросила маркиза, подсмеиваясь надо мной. - А почему я не могу сделать этого при вас? Я не могу унизиться больше, чем она сама себя унизила.

   - Неправда! - закричал я, покраснев от гнева.

   - Если я нахожу что-то нужным, я должна это сделать, - тем же беспощадно шутливым тоном продолжала она, глядя мне в глаза. - А вы... Не угодно ли вам выслушать меня? Не впадайте в ошибку, господин виконт. Из того, что я считаю нужным сделать ей замечание при вас, не выводите заключения, что вы принадлежите или когда-нибудь будете принадлежать к нашему семейству.

   Дениза глухо вскрикнула и еще глубже забилась в свой угол.

   - Связь наша порвалась уже давно, тогда еще, когда ваши друзья сожгли наш дом в Сент-Алэ. Разрыв углубился, когда они разграбили наш дом в Кагоре, когда короля сделали пленником, когда убивали наших друзей. Она порвалась раз и навсегда, и ее не восстановишь комико-героическими позами. Запомните это хорошенько, господин виконт. Но, так как вы видели унижение моей дочери, то вы должны были видеть и ее наказание. Она первая из рода Сент-Алэ, которая позволила за собой ухаживать.

   Я знал, что это неверно, но спорить на эту тему в присутствии Денизы мне было неудобно, и потому я просто поднялся со своего места:

   - По крайней мере, я могу избавить мадемуазель от моего присутствия сейчас.

   - Нет, вы этого не сделаете, - нисколько не волнуясь, промолвила маркиза. - Если вы опять займете свое место, я объясню почему.

   Я сел.

   - Вы не сделаете этого потому, - заговорила она, холодно глядя мне в лицо, - что я, не любя вас, должна все же признать, что вы - благовоспитанный человек.

   - Вот поэтому-то я и должен оставить вас.

   - Наоборот, поэтому-то вы и должны ехать с нами.

   - Но не в вашем экипаже...

   - В нашем экипаже, - все так же спокойно перебила она меня. - У нас нет ни паспорта, ни бумаг. Без вас мы будем арестованы в первом же городе, через который нам придется проезжать. К несчастью, я не подозревала, что страна находится в столь отчаянном положении, - продолжала она, пожимая плечами, - иначе я приняла бы меры предосторожности. Но, как бы там ни было, с этим нужно считаться и ехать вместе.

   Я почувствовал, что час моей мести близок.

   - Благодарю вас за то, что вы мне это сказали, - отвечал я, раскланиваясь. - Но вы сами понимаете, что вы теперь в моей власти.

   - Что такое?

   - И, чтобы наказать вас за оскорбление, которое вы нанесли мадемуазель, я должен был бы вас покинуть.

   - Как? Что?

   - Я уже вижу впереди какой-то городок. Минут через пять мы будем у городских ворот. Предупреждаю вас, что если вы скажете дочери хоть одно слово, если вы будете издеваться над ней в моем присутствии, я расстанусь с вами тотчас же.

   К удивлению моему, маркиза так и залилась смехом.

   - Этого вы не сделаете, - сказала она. - К тому же, я могу обращаться с моей дочерью, как нахожу нужным.

   - Сделаю!

   - Нет, не сделаете!

   - Это почему?

   - Все потому, что вы благовоспитанный человек и не захотите навлечь на нас опасность.

   Откинувшись назад, я с негодованием смотрел на нее. Я чувствовал свое бессилие, подушки экипажа жгли мне спину, но я не мог ничего ей ответить и продолжал сидеть неподвижно.

   Она опять рассмеялась с самодовольным видом.

   - Вот, я же говорила вам, что вы ничего не сделаете такого. А теперь я скажу вам, что надо будет делать. Нам придется иметь дело с людьми, подозревающими всех. История с г-жой Корва едва ли удовлетворит их. Поэтому вы скажете, что я ваша мать, а Дениза - сестра. Если она предпочитает, - продолжала маркиза, бросая на дочь колючий взгляд, - можно сказать, что это ваша жена, хотя это мне и не нравится.

   Я задыхался от злобы, но делать было нечего: я был в положении раба, которому остается лишь повиноваться. Выдать их я не мог, не мог и оставить на произвол судьбы: тут были замешаны и честь, и любовь. Я предчувствовал, что мне часами придется выслушивать язвительные нападки на бедную девушку, действовавшие на нее, как удары хлыста. У маркизы, очевидно, был готов целый план, и этим между нами воздвигалась непреодолимая преграда.

   Бедная Дениза призвала на помощь всю свою гордость и сидела молча, не плача и не протестуя. Лишь только я делал вид, что заснул, она глядела в окно и не спускала глаз с матери, когда я сидел прямо. Может быть, эти издевательства не действовали на нее так сильно, как я предполагал, но я все же надеялся, что она больше не допустит подобного, по крайней мере, сегодня. Она слышала, как я боролся за нее, но не сказала мне ни одного слова!

   Живописная долина была уже позади. Мы двигались через пустынные ущелья, где на верхушках скал еще лежал зимний снег, сверкая на солнце. Но на все это мы едва обращали внимание. Мысли наши витали внутри нашего экипажа, где маркиза сидела, улыбаясь, а мы хранили угрюмое молчание.

   Около полудня мы остановились высоко в горах у какой-то деревенской гостиницы. Надо было отдохнуть и подкрепить силы. Местность была довольно дикая: горы ярусами громоздились друг на друга, а книзу шел крутой спуск. Но ветер перемен достиг и этого затерянного уголка. Едва мы успели съесть по куску хлеба, явился синдик и потребовал наши бумаги. Выбора не было, и маркиза сошла за мою мать, а Дениза - за сестру. Пока синдик, на которого моя командировка произвела сильное впечатление, между поклонами старался узнать от меня какие-нибудь новости, перед воротами гостиницы остановилась лошадь, и послышался чей-то мужской голос. Немного погодя, в комнату, где мы находились, вошел барон Жеоль.

   Увидев дам, он снял шляпу.

   - Вы рано уехали, - заговорил он с невеселой улыбкой, узнав меня. - Я долго ждал вас у восточных ворот, но вы не приехали.

   Я покраснел и рассыпался в тысячах извинений. Сказать по правде, я совсем забыл о нем, да и сейчас не сразу вспомнил, что уговорился встретиться с ним у восточных ворот.

   - Вы не верхом? - спросил он, как-то странно поглядывая на моих спутниц.

   - Нет, - отвечал я.

   Больше я ничего не мог прибавить. Синдик все еще стоял, посматривая на меня с улыбкой, и вдруг передо мной открылась бездна, на краю которой я стоял.

   - Вы встретили знакомых? - продолжал расспрашивать барон, глядя на маркизу.

   - Да, да, - пробормотал я.

   Правила вежливости требовали, чтобы я представил его дамам, но я не решался этого сделать. В конце концов, он, кажется, понял мое положение и удалился вместе с синдиком.

   Едва они покинули нас, маркиза напустилась на меня с величайшим гневом.

   - Глупый человек, - заговорила она без всяких церемоний. - Почему вы не представили его? Неужели вы не понимаете, что таким путем вы можете возбудить подозрение и погубить нас? И ребенок понял бы, что вы что-то скрываете. Если б вы сразу представили его мне, как вашей матери...

   - То?

   - То он ушел бы отсюда вполне удовлетворенным.

   - Сомневаюсь в этом и имею к тому достаточные причины, - насмешливо заметил я. - Еще вчера я в разговоре сказал ему, что у меня нет ни матери, ни сестры.

   В этом для меня было маленькое мщение. Маркиза, то бледнея, то краснея, заходила по комнате. Потом, крепко сжав губы, она села, опустив взор на стол.

   - Кто это такой? Что вы знаете о нем? - спросила она.

   - Он из обедневших дворян и ревностный протестант.

   Маркиза молча закусила губы...

   - Как можно предвидеть такие случайности! Как вы думаете, догадывается он о чем-нибудь, или нет?

   - Без сомнения, догадывается. Прежде всего, я оставил его сегодня утром одного, нарушив тем самым обещание ехать вместе. Затем, если он узнает, что я еду с матерью и сестрой, которых еще вчера у меня не было...

   Маркиза подняла на меня глаза, желая, видимо, испепелить меня взором.

   - Что же вы намерены делать? - воскликнула она.

   - Это уж пусть укажет мне моя мать, - равнодушно отвечал я, принимаясь за сыр. - Она ведь привыкла всем распоряжаться.

   Маркиза побледнела от гнева, а, может быть, от волнения, а я внутренне смеялся и торжествовал. Но сердись - не сердись, а ей пришлось отложить свою гордость.

   - Что же вы посоветуете предпринять? - спросила она наконец.

   - Я вижу только одно средство, и мы должны пустить его в ход, ничем не стесняясь.

   Она была согласна на все. Но легко было советовать и трудно было осуществить совет. Через несколько минут я прекрасно понял это. Выйдя во двор, чтобы посмотреть, готов ли наш экипаж, я лицом к лицу столкнулся с бароном де Жеолем.

   - Вы уже отправляетесь? - спросил он. - Позвольте поздравить вас, - продолжал он с неприятной улыбкой.

   - С чем?

   - Как с чем? Вы нашли себе семью, - не без горечи отвечал он. - Найти себе в течение двадцати четырех часов мать и сестру - это ведь настоящее счастье. Но позвольте дать вам один совет.

   - Пожалуйста, - холодно согласился я.

   - Вы так счастливы на находки... Если в следующий раз вы столкнетесь с Фроманом, с этим подстрекателем из Нима, разъезжающим под видом монаха-капуцина, то, пожалуйста, не записывайте его себе в родственники. Вот вам и весь мой совет.

   Все это он проговорил с видимым раздражением.

   - Я совершенно не знаком с этим Фроманом, - холодно возразил я.

   - И не знакомьтесь.

   Я пожал плечами. Он хотел было что-то прибавить, но в эту минуту показались мои спутницы. Когда они уселись в экипаж, я вскочил на сидение сзади, и мы тронулись в путь.

   Подъем в гору был довольно крут. Ехать было утомительно, и мы раз двадцать останавливали лошадей, чтобы дать им передохнуть. И раз двадцать я оглядывался на старый постоялый двор, лежавший на сером, унылом плато. И каждый раз мой взор встречал барона, неподвижно стоявшего у дверей домика и, видимо, пристально следившего за нашим движением.

   Мне сделалось жутко.

  

   Встреча с бароном не способствовала ни подъему духа, ни успокоению за те опасности, что я предвидел при проезде через более населенные местности. Там не так-то легко будет устранить подозрения, если они зародятся. Конечно, де Жеоль не выдал меня, и, может быть, у него были на то свои причины, но я не мог смириться с тем, что сзади нас находится этот тощий человек - само олицетворение религиозного фанатизма, искавшего только случая отомстить за старинные обиды.

   Отвесные скалы и голые склоны, поднимавшиеся над нами все выше по мере нашего продвижения, ущелья, по которым лошади едва могли бы тащить и пустой экипаж, меланхолические снежные поля, чередовавшиеся со скалами - все это усугубляло тяжелое впечатление, производимое на меня этим путешествием. Мне хотелось как-нибудь освободиться от этого впечатления, хотелось солнечного тепла и света, хотелось, чтобы склоны эти были бы покрыты оливковыми деревьями и тянулись бы до самого моря.

   Впрочем, в приключении была и хорошая сторона: маркизе де Сент-Алэ пришлось умерить свой пыл и свое торжество, которое она было собиралась проявить надо мной. Теперь она держалась тихо и, сидя в экипаже или идя возле него , она оставила меня в покое. От меня не укрылось, что чем дальше мы уезжали от барона, тем сильнее возрастало ее беспокойство: она начинала внимательно всматриваться в дорогу и переставала смотреть на меня.

   Это предоставляло мне возможность устремлять свои взоры туда, куда я хотел. До сих пор живо помню, как мы проезжали подножие горы Эгуаль. Утомленная крайним напряжением последних дней, Дениза заснула в углу экипажа. От мерного покачивания кузова капюшон мало-помалу спал с ее лица. На щеках ее играл румянец, словно она и во сне чувствовала, что я смотрю на нее.

   - Дениза, Дениза, - повторил я про себя и почувствовал себя счастливейшим человеком, несмотря ни на что: ни на холод, ни на утомительную дорогу, ни на присутствие маркизы, ни на встречу с бароном. И вдруг раздался голос маркизы, сразу спустивший меня на землю:

   - Это он!

   Я обернулся к ней. Но она смотрела не на меня, а на дорогу, которую мы только что проехали. Экипаж внезапно остановился - потому ли, что она приказала остановить его, или потому, что это сделал кучер по собственной воле. Остановились мы в ущелье, где скалы нависали над нами с обеих сторон.

   - В чем дело? - спросил я с удивлением.

   Она не отвечала, а среди горной тишины слышно было, как кто-то насвистывал арию "О, Ричард, мой король!" [*] В этом безмолвии она звучала резко и отчетливо, производя сильное действие. Я тоже посмотрел на дорогу и скоро заметил позади нас человека, который шел, беззаботно посвистывая. Он был высокого роста и крепкого сложения, носил грубые сапоги и такой же грубый плащ. Но, несмотря на это, он все-таки был не похож на деревенского жителя.

  

   [*] - Ария из музыкальной драмы А. Э. Гретри "Ричард Львиное сердце", звучавшая 1 октября на скандальном обеде и ставшая своеобразным знаком роялистов.

  

   - Вы идете в Ганж? - без всяких предварительных обращений закричала ему маркиза.

   - Да, сударыня, - спокойно отвечал он, подходя и кланяясь.

   - Мы можем взять вас с собой.

   - Тысячу раз благодарю вас, - ответил он, сверкнув глазами. - Вы очень добры, если только этот господин не имеет ничего против.

   И он посмотрел на меня, не стараясь даже скрыть своей улыбки.

   - О, конечно, он ничего не имеет, - отвечала за меня маркиза с оттенком презрения в голосе.

   Как ни был я сначала удивлен этой встречей, но она открыла мне глаза. Очевидно было, что она была подготовлена заранее, и я не мог более переносить такого положения.

   - Позвольте, маркиза. Ведь я не знаю, кто этот господин.

   Маркиза молча уселась опять на свое место, а незнакомец подошел с ее стороны к карете и заглянул внутрь. Его широкое грубоватое лицо выражало большую силу и было не лишено приятности. Глаза были быстры и блестящи, подвижный рот не переставал улыбаться. Рука же, которой он взялся за дверцу кареты, была огромна.

   - Пустяки, - промолвила маркиза, бросая на меня сердитый взгляд. - Пожалуйста, садитесь, - прибавила она, обращаясь к незнакомцу.

   - Позвольте, - возразил я, приподнимаясь. - Велите ему остановиться. Подождите, пока я...

   - Это мой экипаж, - с яростью перебила меня маркиза.

   - Совершенно верно.

   - В таком случае, что же вы хотите?

   - Я хочу выйти из него прежде, чем этот господин займет в нем место.

   С минуту мы молча смотрели друг на друга. Видя мою решимость, она понизила тон.

   - Почему вы хотите выйти? - спросила она, часто задышав. - Неужели только потому, что он хочет сесть с нами?

   - Потому, что я не вижу никаких причин приглашать к себе в экипаж человека, которого мы не знаем. Мало ли кем может быть этот человек...

   - Я знаю его, - отрезала маркиза. - Довольно с вас этого?

   - Пусть он назовет себя.

   До сих пор незнакомец стоял молча, не принимая никакого участия в споре, и только с улыбкой посматривал на нас. Но тут он вступил в разговор:

   - С удовольствием. Меня зовут Алибан, я адвокат из Монтобана, и неделю тому назад у меня еще было хорошее состояние...

   - Неправда, - резко перебил я его. - Я вам не верю. Вы не Алибан из Монтобана, а Фроман из Нима.

   Он стоял спиной к заходящему солнцу, и его лицо было в тени. Поэтому я не мог видеть, как подействовали на него мои слова.

   Прошло несколько секунд, прежде чем он собрался мне ответить. Но заговорил он совершенно спокойно, с большим тщеславием, чем с беспокойством.

   - Ну, а если и так? Что же из этого?

   - Если вы действительно Фроман, - решительно заявил я, встречаясь с ним глазами, - то я отказываюсь ехать вместе с вами.

   - Следовательно, маркиза, которой принадлежит эта карета, не может ехать со мной?

   - Не может, пока она моя спутница.

   Он нахмурился, но сейчас же напустил на себя прежний беззаботный вид.

   - А почему бы и не ехать со мной? Разве я недостаточно хорош, чтобы составить вам компанию?

   - Дело не в том, хороши вы или нет, - резко сказал я, - а в паспорте. Я не желаю ехать с вами потому, что я имею поручение от теперешнего правительства, и знаю, что вы действуете против него. Я солгал ради маркизы и ее дочери, ибо надо было спасать женщин, но я не хочу лгать ради вас и служить вам ширмой. Поняли?

   - Вполне, - медленно проговорил он. - Я служу королю. Позвольте узнать, кому вы служите?

   Я промолчал.

   - От кого же вы имеете командировку?

   Я бесился от этих вопросов, но продолжал молчать.

   - Послушайте, виконт, - вдруг заговорил он совсем другим тоном, - будьте сами собою. Я Фроман, вы угадали. Я беглец, и если б мое имя обнаружилось за какую-нибудь милю отсюда, в Вилльроге, я был бы немедленно повешен. То же самое случилось бы и в Ганже. Я в вашей власти, и прошу меня приютить. Позвольте мне проехать через Ганж в качестве одного из ваших спутников, я постараюсь извернуться сам.

   Я не ожидал, что отказать для меня будет так трудно. Приняв твердое решение несколько минут назад, я теперь колебался самым жалким образом. Я чувствовал, что лицо мое горит, что маркиза не спускает с меня сверкающих глаз, испепеляя меня взором, и я почти уж согласился. Но, отвернувшись от них в сторону, я быстро дотронулся рукой до кармана, в котором лежал пакет с моей командировкой, и это прикосновение сразу произвело переворот в моих чувствах. Я опять увидел вещи в их прежнем свете и, хорошо это было или дурно, возмутился тем, что я только что хотел сделать.

   - Нет! - с гневом воскликнул я. - Не желаю! Не желаю этого!

   - Вы трус, - страстно закричала маркиза.

   Вскочив со своего места, как будто желая ударить меня, но, дрожа, вдруг опустилась на свое место.

   - Может быть, - сказал я. - Но я не желаю ехать с вами.

   - Почему? Почему? - кричала она.

   - Потому, что я еду по поручению правительства, и пользоваться своим положением для того, чтобы прикрывать господина Фромана, значило бы сделать то, чего бы и он сам не мог сделать. Вот и все.

   Фроман вместо возражения только пожал плечами. Зато маркиза была в неистовстве.

   - Дон-Кихот! - кричала она. - Вы несносны! Но за это вы поплатитесь! Да, поплатитесь, - повторила она гневно.

   - Пожалуйста, маркиза, прошу вас не угрожать мне, - возразил я. - Если бы я даже и хотел посадить к нам господина Фромана, то все равно не мог бы этого сделать. Вы забываете, что барон де Жеоль отстает от нас всего на какую-нибудь милю и тоже едет в Ним. Он может показаться каждую минуту, и, если окажется, что я отыскал себе еще и брата, и что семья моя увеличивается, то едва ли он отнесется к этому равнодушно.

   Но мои слова, которым она не могла отказать в основательности, не произвели на нее никакого впечатления.

   - Вы несносны! - кричала она. - Пустите меня! Пустите меня!

   Последние слова относились к Фроману. Я не противоречил ей.

   Оба отошли на несколько шагов и поспешно о чем-то заговорили. Я следил за ними краем глаза. Вновь Фроман представлялся мне каким-то оторванным от всех, затерянным в этой печальной местности, одиноким, среди опасностей пути, и я начал чувствовать угрызения совести. Через мгновение я, быть может, уже раскаялся бы в своем отношении к нему, но вдруг кто-то тронул меня за рукав. Обернувшись, я увидел восхищенное, и вместе с тем, любопытное лицо Денизы.

   - Сударь, - заговорила было она, но я схватил ее за руки и с жаром поцеловал их.

   - Не надо, не надо, - прошептала она, краснея до корней волос. - Я хочу предостеречь вас, хочу просить вас...

   - А я хочу благодарить вас, - прошептал я так же тихо.

   - Я прошу вас быть осторожнее, - продолжала она, сердито покачивая головой, как бы желая этим заставить меня замолчать. - Слушайте! Для вас готовится западня... Моя мать не желает вам зла, хотя и очень сердита на вас. Но этот человек - отчаянный, а мы теперь в самом узком месте... Берегитесь!

   - Не бойтесь! - успокоил я ее.

   - Нет, я очень боюсь.

   Когда маркиза вернулась к экипажу и уселась на свое место, я чувствовал себя совершенно другим человеком. Это, должно быть, отражалось на моем лице, ибо маркиза, бросив на меня подозрительный, полный ненависти взгляд, потом пристально уставилась на дочь.

   Фроман подошел к дверце экипажа, захлопнул ее и, приподняв свою шляпу, сказал:

   - Если бы даже собака подошла к моей двери так, как я сегодня подошел к вам, виконт, то я бы впустил ее в дом.

   - На моем месте вы поступили бы точно так же.

   - Ну, нет, - твердо возразил он, - я бы ее впустил. Впрочем, мы встретимся еще в Ниме, и я не теряю надежды убедить вас.

   - В чем это? - холодно спросил я.

   - В том, что нужно иметь маленькую веру, - пояснил он. - Веру во что-нибудь, и иногда рисковать ради этого "что-нибудь". Я стою здесь, - делая величавый жест, продолжал он. - Одинокий и бездомный, и не знаю, где мне придется завтра провести ночь. А почему? Потому, что я единственный человек во Франции, не утративший веры! Потому, что я один верю в себя. Неужели вы думаете, - продолжал он с возрастающим гневом, - что нас, дворян, можно выгнать с мест, если мы только верим в себя! Никогда! Неужели можно искоренить церковь, если вы верите в нее? Никогда! Но вы не верите ни во что, вы не уважаете ничего и, стало быть, осуждены. Да, осуждены. Ибо даже у людей, с которыми вы связали себя, есть вера в их теории, в их философию, в их реформы, долженствующие перевернуть мир. А вы, вы не верите ни во что! И вы погибнете!

   С угрожающим жестом он взмахнул рукой, но прежде, чем я успел ему ответить, карета тронулась, оставляя его позади. И опять за окном потянулись унылые серые горные виды. Начинало темнеть, а до Вилльрога было еще с милю. Я был рад, что мы наконец освободились от Фромана.

   Теперь я понимаю, почему Фромана прозвали "зачинщиком из Нима". От него так и веяло горячим дыханием южного города, в голосе его слышалась страстность известных на весь мир спорщиков. С тяжелым чувством я продолжал обдумывать его слова, вспоминая, что по этому поводу говорили отец Бенедикт и барон де Жеоль. И на протяжении всего оставшегося пути, сопровождаемого частыми толчками на ухабах, я размышлял об этом, забившись в угол кареты. Наконец стало совсем темно, и мы остановились на улице деревни.

   Я хотел помочь маркизе выйти из экипажа и предложил ей Руку.

   - Нет, нет! - воскликнула она, отстраняясь. - Я не хочу даже дотрагиваться до вас!

   Она, видимо, намеревалась удалиться и оставить меня ужинать одного. Но в деревенской гостинице оказалась всего одна комната для проезжающих и кухня. В комнате был небольшой альков, занавешенный темной тканью, и где дамы могли бы уснуть, но где они не могли, конечно, ужинать. Гостиница была одна из самых худших, что мне только приходилось встречать. От грязной служанки несло хлевом, а в роли посетителей выступали три каких-то мужика. Окна были без стекол, пол земляной. Маркиза, привыкшая к дорожным неудобствам и поддерживаемая своим гневом, отнеслась ко всему этому с пренебрежением большой барыни. Но Дениза, не так давно покинувшая монастырскую школу, широко раскрывала глаза, слыша крики и ругательства. Бледная и испуганная, она сжалась в комок в своем кресле.

   Сначала мне показалось, что маркиза не обращает на мужланов внимания, но скоро я заметил, что ошибаюсь. После ужина, когда шум особенно усилился, она подошла ко мне и, вложив в интонацию весь свой гнев и презрение, подавляемые доселе, крикнула мне в ухо, что мы должны ехать как можно раньше.

   - На рассвете, и даже раньше! - прохрипела она с яростью. - Это ужасно, ужасно! Эта комната убивает меня! Я бы поехала и сейчас, несмотря ни на темноту, ни на холод...

   - Я поговорю с ними, - перебил я и направился к столу.

   Она схватила меня за руку и ущипнула так сильно, что я чуть не вскрикнул.

   - Безумный человек! - быстро заговорила она. - Неужели вы хотите погубить нас всех? Одно слово - и мы будем раскрыты! Нет, нет! На рассвете мы уедем. Спать мы не станем, а как рассветет, мы уедем.

   Я, конечно, согласился с нею. Подойдя к кучеру, занявшему наше место за столом, она шепнула ему несколько слов и направилась к алькову, куда уже спряталась было мадемуазель. К несчастью, ее движение привлекло к себе внимание троих пьяных за столом, и один из них, поднявшись с места, перехватил ее на полпути.

   - Тост! Тост! - закричал он, громко икая, и, едва передвигая ноги, совал ей стакан вина. - Тост! Каждый мужчина во Франции, каждая женщина, каждый ребенок - все должны пить, а иначе - черт их всех побери! А вот и трехцветный бант. Долой мадам Вето! За трехцветный бант! Пейте!

   Пьяный грубиян совал ей стакан прямо в лицо, а его товарищи орали:

   - Пейте! Пейте! Да здравствует трехцветный бант! Долой мадам Вето!

   Это было уж слишком. Я вскочил на ноги и бросился на негодяев. Но маркиза, изумительно сохранявшая присутствие духа, остановила меня взглядом.

   - Нет, - гордо поднимая голову, крикнула она, - пить я не буду.

   - Ага! Аристократы! - с подлым смехом завопил он.