Уаймен Стенли Джон - Красная кокарда

го, - отвечал он с презрением.

   - Бютон здесь?

   - Расхаживает по террасе, словно свой человек. Не могу понять, что теперь делается, - продолжал Андрэ, повышая голос. - Когда вам угодно было уничтожить позорный столб, я знал, что без этого не обойдется. Да, да, - продолжал он мне вслед. - Я это знал, я это предвидел.

   И действительно, если б я не был выбит из обычной колеи мышления, общество трех мужчин, застигнутых мною на террасе, показалось бы мне в высшей степени странным. Они прохаживались взад и вперед, а отец Бенедикт, бывший в их группе средним, двигался, опустив глаза и заложив руки за спину. Рядом с ним шагал с одной стороны грубый широкоплечий Бютон в запачканной блузе, с другой - изящный, просто одетый незнакомец в высоких сапогах и со шпагой. К удивлению моему, в петлице его камзола красовался трехцветный бант.

   Я поспешил осведомиться у него, что сталось с Луи и его спутниками.

   - Они атаковали мятежников, потеряли одного человека и были отбиты, - отвечал он с сухою отчетливостью.

   - А что граф Гаринкур?

   - Он вышел невредимым из свалки и уехал в Кагор набирать людей. Я же направился сюда, так как моим советам не хотели следовать.

   Он говорил прямо, нисколько не стесняясь, как равный. Заметив, что я недоумеваю, с кем имею дело, кюре поспешил познакомить нас.

   - Бывший капитан американской армии Юз. Он предложил свои услуги нашему комитету, - проговорил он.

   Прежде, чем я успел спросить, какого рода могли быть эти услуги, капитан поспешил сам разрешить возможный вопрос.

   - Я предложил набрать в Керси и обучить небольшой отряд для поддержания порядка. Назовем это милицией или еще как-нибудь, все равно.

   Я был озадачен. Этот быстрый, подвижный человек, из кармана которого торчала рукоять пистолета, был для меня совершенно новым типом.

   - Вы были на службе его величества? - спросил я, чтобы выиграть некоторое время и обдумать положение.

   - Нет. В вашей армии нельзя сделать карьеры. Я служил под командой генерала Вашингтона.

   - Но вчера вечером я видел вас вместе с маркизом Сент-Алэ?

   - А почему бы мне и не быть с ним? - в свою очередь спросил он, спокойно взглянув на меня. - Я слышал, что его дом подожжен и предложил ему свои услуги. Но здесь не умеют действовать методически и не слушают хороших советов.

   - У Мариньяка тоже пожар, - вмешался в разговор отец Бенедикт. - Услышим мы, вероятно, и о других пожарах.

   - Дело не в том, чтобы слушать, а в том, чтобы делать, - заметил капитан. - Перед нами целый день, но если б мы не приняли кое-каких мер еще вчера, то завтра пришлось бы плохо всей округе.

   - Но ведь у нас есть войска!

   - Они отказываются повиноваться и потому не только бесполезны, но и вредны.

   - А что же делают офицеры?

   - Они стараются исполнить свой долг, но народ ненавидит их. Орден Св. Людовика для простого народа то же, что и красная тряпка для быка. Довольно и того, что они удерживают солдат в казармах и спасают собственные головы.

   Мне не понравилась его фамильярность и бесстрастие, с которым он говорил. Но, как бы там ни было, вчерашний тон в разговоре я взять не мог. Тогда мне казалось оскорбительным, что Бютон стоит тут же и слушает нас. Теперь - это вещь самая обыкновенная. К тому же Бютон был совершенно другим человеком, нежели Дюри, и доводы, сокрушившие одного, не имели никакого действия на другого. Довольно безнадежно я поинтересовался у отца Бенедикта, что он намерен делать.

   Кюре не дал мне никакого ответа. За него ответил, и довольно решительно, капитан.

   - Мы хотим, чтобы вы вступили в комитет.

   - Я думал об этом вчера. Но я не могу этого сделать. Вот и отец Бенедикт скажет вам то же.

   - Мне нужен ответ не отца Бенедикта, а ваш, - возразил капитан.

   - Я дал ответ уже вчера, - ответил я высокомерно.

   - Вчера - не сегодня. Вчера дом господина де Сент-Алэ был еще цел, а сегодня это груда дымящихся развалин. Вчера о многом можно было только догадываться, а сегодня факты говорят сами за себя. Стоит помедлить еще несколько часов, как вся область из конца в конец будет охвачена пламенем.

   Я не мог не согласиться с этим, но в то же время не мог вновь идти наперекор своим поступкам. Торжественно прицепив себе в гостиной маркизы Сент-Алэ белый бант, я не мог сделать столь решительный поворот в другую сторону.

   - Это невозможно. Невозможно в моем положении, - бессвязно бормотал я. - Почему вы обращаетесь именно ко мне, а не к другому? Здесь найдется не менее двухсот лиц, которые...

   - Будут совершенно бесполезны для нас, - решительно прервал меня капитан. - Ваше имя могло бы успокоить тревогу, привлечь на сторону комитета более умеренные элементы и не оттолкнуло бы народные массы.

   - Позвольте мне быть с вами предельно откровенным, - продолжал он другим тоном. - Мне нужно ваше содействие. Я здесь подвергаюсь разного рода риску, но рискую только там, где это необходимо. Поэтому я предпочитаю, чтобы дело, предлагаемое мне, находило поддержку как снизу, так и сверху. Присоедините ваше имя к комитету, и я возьмусь за это дело. Я, конечно, мог бы распоряжаться в Керси от имени одного третьего сословия, но предпочел бы вешать и миловать от имени всех трех.

   - Но ведь другие...

   - Я сумел справиться с чернью в Кагоре, - нетерпеливо перебил он. - Сумею справиться и с этим сумасшедшим мужичьем, которое воображает, что только и свету в окошке, что у них. А те, о ком вы говорили...

   - Те не годятся, - тихонько подсказал ему отец Бенедикт, поглядывая на меня печальными глазами.

   Утренний ветерок развевал полы его сутаны, шляпу свою он держал в руке, загораживаясь ею от солнца. Я понимал, что в нем происходит та же борьба, что и во мне, и сознание этого дало мне силы не согласиться с капитаном.

   - Невозможно! - промолвил я решительней прежнего.

   - Почему же?

   Мне не хотелось отвечать на этот вопрос. Я повернулся лицом к двери и только собирался добавить что-то, как Андрэ, отворив ее, доложил:

   - Маркиз де Сент-Алэ желает видеть господина виконта.

   Торжественный тон, принятый слугой, подействовал на меня не совсем приятно: он как бы намеренно подчеркивал возвращение к старому.

   Сам маркиз, однако, не показал и виду, что заметил это. Он весело подошел ко мне и поздоровался весьма изысканно. Лишь мгновение я думал, что он не знает всего, что произошло, но первые же его слова показали мне, что я ошибался.

   - Мы обязаны вам вечной благодарностью, виконт, - заговорил он. - Вчера вечером я вынужден был уехать по делам и не мог ничего предпринять. Мой брат явился, кажется, слишком поздно, да и силы его были самые незначительные. Проходя через дом, я виделся с сестрой. Она рассказала мне некоторые подробности.

   - Как, она уже покинула свою комнату? - воскликнул я в изумлении.

   Трое моих собеседников несколько отодвинулись от нас с маркизом, так что мы могли говорить с глазу на глаз.

   - Да, - отвечал он, улыбаясь. - Могу уверить, что она говорила о вас в таких выражениях, какие только может позволить себе девушка, говорящая о мужчине. Моя мать еще будет иметь случай принести вам свою благодарность. Надеюсь, что вы не пострадали.

   Не давая себе отчета, я что-то пробормотал в ответ. Сент-Алэ вел себя совершенно иначе, чем я предполагал. Его спокойствие и веселость до такой степени не соответствовали настроению человека, которому пришлось только что услышать, что его дом сожжен, а управляющий убит, что я был озадачен. Одет он был с обычной своей щеголеватостью, хотя заметно было, что он не спал всю ночь. Несмотря на то, что разгром Сент-Алэ и поместья Мариньяка бесспорно опровергал все его прежние выкладки, он делал вид, что это его нисколько не беспокоит.

   Все это сбивало меня с толку, но я тоже не показал виду, а лишь выразил надежду, что все пережитое не слишком сильно потрясло его сестру.

   - Мы, Сент-Алэ, не сахарные, - отвечал он. - Она вполне отдохнула за ночь... Впрочем, я, кажется, помешал вашей беседе? - Он метнул на моих собеседников быстрый взгляд.

   - В действительности вы должны благодарить не меня, а отца Бенедикта и Бютона, маркиз. Без их помощи...

   - Да, - холодно заметил он. - Я слышал об этом. Позвольте мне привести вам некую притчу. Жил-был человек, сердитый на своего соседа за то, что у того урожай был лучше, чем у него; и вот он стал ходить тайно ночью (не раз, а много раз) на землю своего соседа и сделал так, что пустил к соседу ручей, протекавший мимо их ферм. Он устроил это так ловко, что вода не только залила все поля, но грозила даже потопить самого соседа, а, стало быть, и этого человека и его поля. Убедившись слишком поздно в своем безумии... Как вам нравится эта притча, отец Бенедикт? - неожиданно обратился он к кюре.

   - Я ее не совсем понимаю, - ответил кюре.

   - Я еще не превратился в лакея своих собственных людей, как хвастались эти рабы, - продолжал Сент-Алэ, насмешливо отвешивая поклон.

   - Стыдитесь, маркиз! - воскликнул я, потеряв терпение. - Я уже сказал вам, что если бы не отец Бенедикт и Бютон, то мадемуазель и я...

   - А я уже сказал вам, - прервал он меня раздраженно, - что я на этот счет думаю. Вот и все.

   - Но вы, видимо, не знаете всего, что произошло! - воскликнул я, начиная сердиться от его несправедливости. - Вероятно, вы не знаете, что когда явились на помощь отец Бенедикт и Бютон, мадемуазель де Сент-Алэ и я находились в самом отчаянном положении, что они спасли нас с величайшим риском для себя, что, наконец, мы обязаны спасением скорее трехцветной кокарде, чем применению силы!

   - Вот как! Вот как! - заговорил маркиз, мрачнея. - Я должен кое-что сказать по этому поводу. Но разрешите предварительно задать вам один вопрос. Верна ли моя догадка о том, что эти господа явились к вам от имени (извиняюсь заранее, если я перепутаю название) комитета общественной безопасности?

   Я кивнул головой.

   - Можно будет поздравить их с благоприятным ответом?

   - Нет. Этот господин, - сказал я, указывая на капитана Юза, - обратился ко мне с некоторыми предложениями и высказал свои соображения в их пользу.

   - Но я еще не высказал самого главного из них, - вмешался капитан, сухо поклонившись маркизу. - А понять его вам поможет сам маркиз де Сент-Алэ.

   Маркиз бросил на него холодный взгляд.

   - Очень вам благодарен, - презрительно заметил он. - Со временем, вероятно, нам придется еще поговорить с вами, но пока я беседую с виконтом де Со.

   И, обернувшись ко мне, он заговорил снова:

   - Итак, должен ли я предполагать, что предложения этих господ отклонены?

   - Совершенно. Но из этого не следует, что я не питаю к ним благодарности.

   - Вот как, - промолвил он. Потом, обернувшись, прибавил развязно: - Я вижу здесь вашего человека. Могу ли я дать ему поручение?

   - Разумеется.

   Он махнул рукой. Андрэ, стоявший у двери и наблюдавший за нами, подбежал к нему.

   Маркиз опять обратился ко мне:

   - Вы позволите?

   Я молча поклонился.

   - Иди сейчас, мой друг, к мадемуазель де Сент-Алэ, - сказал маркиз. - Она находится в зале. Попроси ее удостоить нас своим присутствием.

   Андрэ поспешил в дом с каким-то особо торжественным видом. Мы, оставшись вдвоем, молчали. Мне страшно хотелось посоветоваться с отцом Бенедиктом, но я даже не смел взглянуть на него, ибо маркиз, продолжая сохранять на лице загадочную улыбку, не сводил с меня глаз.

   Так мы стояли, пока в дверях не появилась мадемуазель. Остановившись на минуту, она затем робко двинулась дальше и подошла к нам.

   На ней было платье, принадлежащее, должно быть, моей покойной матери и слишком длинное для нее. Но мне казалось, что оно удивительно шло ей. Плечи ее были прикрыты косынкой. Другую она надела на ненапудренные волосы, выбивавшиеся тонкими локонами на шее и висках.

   Я не видел ее с тех пор, как ее сняли с моего седла, и теперь при свете ясного утра она показалась мне божественно красивой.

   Приблизившись к нам, она даже не взглянула на меня: ее глаза были устремлены на маркиза, который притягивал ее к себе, словно магнит.

   - Мадемуазель, - начал он, - я слышал, что своим спасением в прошлую ночь вы обязаны эмблеме, которая и теперь еще на вас. Эту эмблему не может носить ни один подданный его величества, не покрывая себя позором. Соблаговолите прежде всего снять ее.

   То бледнея, то краснея, она бросала на нас умоляющие взоры.

   - Монсеньер! - пробормотала она, как будто не понимая, в чем дело.

   - Я, кажется, выразился совершенно ясно. Будьте добры снять это.

   Она колебалась и, видимо, готова была расплакаться. Затем все же она принялась отшпиливать трехцветную кокарду, которую слуги, скорее всего без ее ведома, прикрепили к ее платью. Губы мадемуазель нервно подергивались, а пальцы заметно дрожали. Эта операция заняла довольно много времени.

   Негодование охватило меня, но я решил не вмешиваться. Другие тоже смотрели на эту сцену с самым серьезным видом.

   - Благодарю вас, - заговорил опять Сент-Алэ, когда его сестре удалось наконец отцепить трехцветный бант. - Я знаю, что вы настоящая Сент-Алэ и скорее умрете, чем сохраните вашу жизнь ценою позора. Будьте добры, бросьте это на пол и растопчите ногами.

   При этих словах она вздрогнула всем телом. Помню, что я сделал шаг вперед и, без сомнения, вмещался бы, но маркиз поднял руку. Вмешаться я не мог: мы были зрителями, они - актерами.

   Некоторое время мадемуазель стояла неподвижно и, затаив дыхание, расширенными глазами смотрела в лицо брата. Потом, по-прежнему не спуская с него глаз, она протянула руку и выронила бант.

   - Растопчите его! - безжалостно скомандовал маркиз.

   Она побледнела, как полотно, и не двигалась с места.

   - Растопчите его!

   Не отводя от него глаз, она выставила вперед ногу и коснулась трехцветного банта.

  

   - Благодарю вас. Теперь вы можете идти, - промолвил маркиз.

   Не глядя на нас, она бросилась в дом, закрыв лицо руками. Маленькая ее фигурка вздрагивала от рыданий, громко раздававшихся в неподвижном воздухе.

   Вся эта сцена взбесила меня до крайности, но, делая над собой огромное усилие, я сдерживал себя. Мне хотелось знать, что он еще скажет.

   Но он не заметил или делал вид, что не заметил, какое впечатление произвела на всех его выходка.

   - Благодарю и вас господа за терпение, - начал маркиз. - Теперь вы знаете, что я думаю об этой трехцветной эмблеме: ни я, ни мои родные не будем прятаться за нее. Точно так же я не считаю возможным вступать в переговоры с убийцами и разбойниками.

   Я уже не смог сдерживать себя далее и бросился к нему.

   - Позвольте и мне сказать вам кое-что, маркиз! - закричал я. - Недавно я отверг эту трехцветную кокарду, отверг предложение тех, кто мне ее дал. Я хотел стать на вашу сторону, хотя и не верю в ваше дело. Но теперь я вижу, что этот джентльмен прав: вы сами даете против себя самое сильное оружие. Я поднимаю этот бант, и знайте же, что это будет делом ваших рук!

   С этими словами я схватил кокарду, брошенную его сестрой, и дрожавшими не менее чем у нее пальцами, прикрепил у себя на груди.

   С насмешливой улыбкой маркиз церемонно поклонился мне.

   - Кокарду ведь легко и переменить, - сказал он.

   Но я видел, что он побагровел от злобы и готов был убить меня на месте.

   - Мной не так-то легко играть, - горячо возразил я.

   Трое остальных, присутствовавших при этой сцене, с явным презрением отошли в сторону, оставив нас на том самом месте, где мы стояли три недели тому назад накануне дворянского собрания.

   Раздраженный поведением мадемуазель и желая кольнуть его, я припомнил ему тот день и пророчества, предрекаемые тогда им и оказавшиеся неудачными.

   - Неудачными? - прервал он меня на втором же слове. - Неудачными? Но почему же неудачными, господин виконт? Потому что те, кто должен бы был поддерживать меня и короля, колеблются, как вы, и не понимают, что творят? Потому что дворяне Франции оказываются трусами, недостойными имен, которые носят? Не осуществились! Потому что вы, господин виконт, и люди, вам подобные, стоите сегодня за одно, а завтра за другое! Сегодня вы кричите "реформы!", а завтра - "порядок!".

   Это замечание только подогрело разгоравшийся во мне гнев. Он заметил это и, воспользовавшись моим замешательством, продолжал с оскорбительным для меня высокомерием:

   - Впрочем, довольно об этом. Я уже благодарил вас за помощь, которую вы оказали, господин де Со, и менее всего склонен забыть, чем мы вам обязаны после этой ночи. Но никакой дружбы между теми, кто носит это, - он указал на мой трехцветный бант, - и теми, кто служит королю, не может быть. Вы должны извинить меня, и я немедленно покину вас, забрав сестру, присутствие здесь которой может быть истолковано совершенно ложно.

   Он опять поклонился мне и направился к дому. Я последовал за ним, чувствуя, как холодеет у меня сердце. В зале никого не было, кроме Андрэ, стоявшего в отдалении у двери. В аллее под окнами маркиза дожидались трое или четверо верховых, а к воротам уже отъезжала другая группа всадников. Бросив на них беглый взгляд, я узнал в первом мадемуазель. Она ехала, низко наклонив голову, и, видимо, горько плакала. В горячем порыве я было обратился к маркизу, но он бросил на меня такой взгляд, что слова замерли у меня на языке.

   - А, - сказал он, сухо кашлянув, - мадемуазель сама сообразила, что ей неудобно оставаться здесь долее. Позвольте и мне проститься с вами, господин де Со.

   Он вновь поклонился и приготовился сесть на лошадь.

   Я сделал слугам знак оставить нас вдвоем и, колеблясь между бешенством и стыдом, горячо заговорил:

   - Нам нужно выяснить еще одно обстоятельство, маркиз. Между мной и мадемуазель не все еще кончено. Ибо она...

   - Не будем говорить о ней, - перебил он меня.

   Но меня не так-то легко было удержать.

   - Я не знаю ее чувств ко мне, - продолжал я, не обращая на него внимания, - не знаю, насколько она симпатизирует мне. Но, что касается меня, то скажу вам откровенно, я люблю ее и не переменился от того, что надел трехцветный бант. Следовательно...

   - Я могу сказать вам лишь одно, - опять перебил он, поднимая руку, чтобы остановить меня. - А именно, вы любите, как буржуа или какой-нибудь сумасшедший англичанин, - добавил он с презрительным смехом. - Мадемуазель де Сент-Алэ не дочь какого-то булочника, и подобного рода сватовство я нахожу для нее оскорбительным. Довольно этого или я должен еще продолжать, господин виконт?

   - Этого мало, чтобы заставить меня свернуть с моего пути. Вы забываете, что я привез сюда мадемуазель в своих объятиях. Но этого не забудем ни я, ни она.

   - Вы спасли ее жизнь и требуете теперь за это награды, - сердито сказал он. - Вы действуете очень великодушно и как настоящий дворянин...

   - Я не требую ничего! - в горячности вскричал я. - Но я имею право искать ее руки и добьюсь этого!

   - Пока я жив, этого не будет, - в гневе отвечал он. - Я ручаюсь, что подобно тому, как по моему приказу она растоптала эту кокарду, так же она растопчет и вашу любовь. С этого дня ищите себе невесту среди ваших друзей! Мадемуазель де Сент-Алэ не для вас.

   Я дрожал от ярости.

   - Вы знаете, что я не могу драться с вами.

   - Я тоже не могу драться с вами. Следовательно, - прибавил он, помолчав немного и снова возвращаясь к изысканной вежливости, - мне остается только покинуть вас. Мое почтение. Не хочу сказать "до свидания", ибо не думаю, чтобы нам пришлось встретиться когда-нибудь в будущем.

   Я не нашелся, что ему ответить. Он тронул лошадь и тихонько поехал по аллее. Мадемуазель уже скрылась из вида, а слуги маркиза дожидались его у ворот. Я долго следил за тем, как он едет среди каштанов, то скрываясь в тени, то снова попадая в полосу солнечного света, лившегося сквозь листву, и, презирая себя в душе, я невольно любовался его молодцеватой посадкой и беззаботным видом.

   Да, у него была сила, которой не хватало окружающим его. Все, что я сказал ему, показалось мне теперь слабым и глупым, а решимость, с которой я было напустился на него, просто детской. В конце концов он был прав: конечно, такой способ заявлять свою претензию на руку девушки был не принят среди французов, да я и сам не допустил бы его относительно моей сестры.

   Вернувшись в дом, я почувствовал себя очень плохо. Мой взгляд случайно упал на пистолеты, которые продолжали лежать на столе. Это напомнило мне, что замки Сент-Алэ и Мариньяк сожжены дотла, что вчера ночью я спас мадемуазель от смерти, что за прохладной каштановой аллеей лежит волнующийся мир Керси и Франции - мир обезумевших крестьян и перепуганных горожан, мир солдат, не желающих сражаться, и дворян, не смеющих поднять оружие.

   - Жребий брошен! Да здравствует трехцветная кокарда!

   Я прошел через дом, желая отыскать отца Бенедикта и его спутников. Но на террасе никого не было уже. Из слуг я нашел одного Андрэ, подошедшего ко мне с надутым видом. Я спросил, где кюре.

   - Он ушел, господин виконт.

   - А Бютон?

   - Он тоже ушел, захватив с собой половину слуг.

   - Ушел? Куда?

   - В деревню, - грубо отвечал он. - Мир, должно быть, пошел вверх ногами.

   - Не поручал ли кюре передать мне что-нибудь?

   Старик видимо колебался.

   - Да, поручал, - отвечал он неохотно. - Он сказал, что если вы останетесь дома часов до двенадцати, то он даст знать о себе.

   - Но он хотел ехать в Кагор? Стало быть, он рассчитывает вернуться сегодня же?

   - Он пошел по аллее к деревне, - с упрямым видом проговорил Андрэ. - Относительно Кагора он ничего не говорил.

   - В таком случае отправляйся сейчас в деревню и узнай, едет ли он в Кагор.

   Старик ушел с недовольным видом, а я остался на террасе один. Какая-то неестественная тишина царила во всем доме. Я сел у стены на каменную скамейку и стал перебирать в памяти события прошедшей ночи, вспоминая с поразительной ясностью события, едва промелькнувшие мимо меня. Мало-помалу мысль моя стала отходить от этих ужасов и невольно направилась к мадемуазель де Сент-Алэ. Мне представилось, как она плакала, склонившись в седле.

   Пчелы низко жужжали в теплом воздухе, с голубятни неслось воркование голубей, и я незаметно заснул, прислушиваясь к этим мирным звукам. Это было неудивительно после ночи, которую я провел.

   Проснувшись, я понял, что проспал довольно долго и забеспокоился. Вскочив на ноги и осмотревшись, я заметил Андрэ, стоявшего у дома. Окликнув его, я спросил, почему он не разбудил меня.

   - Я думал, что вы устали, сударь, очень устали, - отвечал он, прикрываясь рукой от солнца. - Вы ведь не какой-нибудь крестьянин и можете спать, когда вам заблагорассудится.

   - Вернулся кюре?

   - Никак нет.

   - А куда же он пошел?

   Он назвал деревню, лежавшую в полумиле от нас. Потом он доложил, что обед готов.

   Я был голоден и потому, не говоря ни слова, направился в дом и сел за стол. Когда я закончил обедать, было уже два часа. Рассчитывая, что отец Бенедикт вот-вот подойдет, я приказал оседлать лошадей, чтобы иметь возможность ехать тотчас же. Наконец я не мог более ждать и сам пошел в деревню.

   Здесь все шло вверх дном. Три четверти обитателей бросились в Сент-Алэ, чтобы взглянуть на пожарище. А те, кто остался, и не думали заниматься делом. Собравшись группами у своих порогов, на перекрестках, у церковной паперти они беседовали о разыгравшихся событиях. Один из крестьян робко осведомился у меня, правда ли, что король отдал всю землю крестьянам. Другой задал вопрос о том, будут ли еще налоги. Оба относились ко мне с почтением и не проявили никакой грубости. Некоторые выразили даже радость, что мне удалось спастись от негодяев из Сент-Алэ. Но всякий раз, когда я приближался к какой-либо группе, по лицам пробегала какая-то легкая тень не то робости, не то подозрительности. В тот момент я не понимал значения этой тени. Теперь, когда уже слишком поздно, и события идут уже своим ходом, я понимаю, что это было действием социального яда, начавшего свою разрушительную работу.

   Однако кюре мне не удалось разыскать. Поговаривали, что он уехал в Кагор. В конце концов я вернулся домой крайне недовольный и встревоженный всем виденным. Приняв решение не уходить из дому, пока не придет отец Бенедикт, целыми часами я ходил по аллее из конца в конец, прислушиваясь, не растворяются ли ворота, и то и дело поглядывая на дорогу.

   Между тем наступил вечер, а я все еще ждал появления кюре. Фантазия рисовала мне всякие ужасы. Мысль о том, что я нахожусь в бездействии, заставляла меня мучиться стыдом. Когда Андрэ явился доложить, что подан ужин, я обрушился на него с бранью. Вместо столовой я отправился на крышу замка и стал всматриваться, не видно ли где-нибудь зарева.

   Все было, однако, благополучно, но кюре так и не приходил. Ночь я провел без сна и часов в семь утра сел на лошадь и поехал по дороге в Кагор. Андрэ отговорился нездоровьем, и я взял с собою одного Жиля.

   Окрестности Сент-Алэ казались безлюдными. Но, проехав еще с милю, мы нагнали десятка два крестьян, которые куда-то спешили. Я спросил, куда они идут и почему они не на поле?

   - Мы идем в Кагор за оружием, - отвечали они.

   - С кем же вы хотите сражаться?

   - С разбойниками, сударь. Они теперь везде грабят и жгут. Слава Богу, они еще не добрались до нас, а к ночи мы уже раздобудем оружие.

   - Про каких разбойников вы говорите? - спросил я.

   На этот вопрос они не могли дать никакого ответа.

   Долго я потом не мог отделаться от мысли об этих разбойниках.

   Не доезжая до Кагора мили две, лежала маленькая деревушка: и тут только и было разговоров, что о разбойниках. В конце улиц были наскоро устроены баррикады, а на колокольне стоял караульный. Между тем, все, кто мог двигаться, ушли в Кагор.

   - Зачем? - спрашивал я.

   - Чтобы узнать новости.

   Я начинал понимать, что мое воображение было недалеко от действительности.

   Кагор я застал жужжащим, как пчелиный улей. На Валандрийском мосту стояла такая толпа народа, что я едва смог проложить себе путь через нее.

   Когда я проезжал по улицам со своим трехцветным бантом, со всех сторон неслись приветственные клики, и теперь меня это уже не удивляло. С другой стороны, бросалось в глаза, что было не мало людей, украсивших себя белыми бантами. Они ходили по двое и по трое, держа головы высоко поднятыми, но не спуская рук с эфесов шпаг. Толпа смотрела на них искоса с явным недоброжелательством. Некоторых из них я знал лично, другие были мне незнакомы. Но все они бросали на меня взоры, словно на ренегата, и кровь невольно приливала к моему лицу.

   Я был рад избавиться от тех и других и с удовольствием слез с лошади у гостиницы Дюри, над входом в которую развевался огромный трехцветный флаг.

   Я спросил, нет ли здесь кюре из Со.

   Оказалось, что он наверху заседает в комитете, куда мне и предложили пройти.

   С трудом я пробрался сквозь массу людей, заполнивших лестницу и коридоры. Все они энергично жестикулировали и кричали. Казалось, все собирались оставаться здесь целый день. Из приоткрытой двери одной из комнат доносился неясный гул голосов.

   Я вошел туда. Вокруг большого круглого стола собралось человек двадцать, из коих трое или четверо говорили разом, не обращая на мое появление никакого внимания. Некоторые сидели, некоторые слушали стоя. В конце комнаты я разглядел отца Бенедикта и Бютона, которые сразу двинулись ко мне навстречу, и капитана Юза, приподнявшегося со своего места, но не прекратившего, однако, разговора. Кроме них было несколько мелких дворян, также порывисто бросившихся ко мне. Тут же присутствовал и хозяин гостиницы, беспрестанно встававший и опять в волнении опускавшийся на свой стул. Было еще два-три деревенских священника, которых я знал в лицо.

   В комнате было шумно и не более просторно, чем в коридоре. Кое-как мне дали место за столом. По одну сторону от меня сидел капитан, по другую - нотариус из Кагора. В общей суматохе я успел обменяться несколькими словами с отцом Бенедиктом, который остановился позади моего стула.

   - Отчего вы не присоединились к нам вчера? - спросил он, бросая на меня взгляд, значение которого мог понять только я.

   - Но вы же сами велели передать мне, чтобы я дожидался вас.

   - Я? Напротив, я просил сказать вам, чтобы вы ехали за мной.

   - Андрэ мне сказал...

   - Ах, Андрэ! - воскликнул кюре, качая головой.

   - Негодяй! Он, стало быть, солгал мне! Я...

   В это время кто-то окликнул кюре, и от отправился на свое место. Общие разговоры прекратились сами собой. Продолжали говорить лишь два человека, которые не замечая друг друга, обращались к своим соседям, один вещал об "Общественном договоре" [Имеется в виду "Общественный договор" Жан Жака Руссо (1762 г.)], другой - о разбойниках.

   Наконец капитан, давно порывавшийся взять слово, заговорил:

   - Стыдитесь, сударь, - сказал он, обращаясь к первому оратору. - Разве время теперь заниматься теоретическими рассуждениями? Ничтожный факт...

   - Огромной значимости факт, - перебил капитана его противник, торговец овощами, ударяя по столу кулаком.

   - Теперь-то и время выработать теорию! - кричал другой оратор. - Необходимо создать совершенную систему. Необходимо возродить весь мир!

   - Возрождать мир, когда у нас на носу разбойники, - продолжал свое овощной торговец, - когда наши поля сожжены...

   - Послушайте, наконец, - резко оборвал его капитан. - Я столько же верю в ваших разбойников, как и в теорию нашего юриста.

   - Как не верите? - завопил торговец. - Их видели в Фижаке, в Кожаре, в...

   - Кто их видел? - все так же резко спросил капитан.

   - Сотни людей!

   - Назовите хоть одного.

   - Но это всем известно!

   - Все это ложь, - оборвал его капитан. - Разбойники, с которыми вам придется иметь дело, гораздо ближе к вам. Сначала нужно обсудить вопрос, как управиться с ними, а не оглушать виконта вашей болтовней.

   - Слушайте! Слушайте! - закричал адвокат.

   Но человек, твердивший о разбойниках, не мог примириться с таким отпором. Он опять начал что-то говорить. Одни были за него, другие против. Похоже было, что вместо мира, ради которого все собрались сюда, начинается новая ссора.

   Нечего и говорить, как угнетающе подействовал на меня весь этот шум, бестолковые разговоры, отсутствие вежливости, к которому я напрасно пытался себя приучить. Я сидел как оглушенный, не видя пред собою никого, кроме Бютона, делавшего всяческие усилия, чтобы водворить тишину.

   - Теперь вы сказали все, что хотели, - говорил капитан. - Может быть, вы позволите высказаться и мне. Вы, господин адвокат, и этот человек, имя которого я позабыл - вы оба не принадлежите к военным людям и не понимаете затруднений, которые мне представляются достаточно ясно. Но за этим столом есть еще дюжина лиц, отлично их представляющих. Вводите какую угодно организацию, но если ваших должностных лиц будут убивать каждое утро, дело не пойдет на лад.

   - Как убивать? - спросил адвокат, раздувая щеки.

   - Как? - бесцеремонно оборвал его капитан. - Очень просто: ударом небольшой шпаги. Ведь некоторые из нас не сделают отсюда и трех шагов, как будут оскорблены и вызваны на дуэль.

   - Это верно! - в один голос воскликнули двое мелкопоместных дворян.

   - Это несомненно, - продолжал разгорячившийся капитан. - Тут не какая-нибудь случайность, а предумышленный план. Они хотят таким путем сломить нас. Сегодня я видел на улице троих: готов держать пари, что это переодетые учителя фехтования.

   - Убийцы! - громко завопил нотариус.

   - Вы можете называть их как угодно, - продолжал Юз уже спокойнее. - Но какой от этого толк? Если мы не можем выйти из дома, чтобы не нажить дуэли, это значит, что мы совершенно беспомощны. Все наши вожаки будут перебиты.

   - Народ отомстит за них! - напыщенно заговорил нотариус.

   Капитан презрительно пожал плечами:

   - Благодарю вас покорно. Это весьма утешительно.

   - В настоящее время, - вмешался в разговор отец Бенедикт, - уяснить надо только одно. Вы сказали, что некоторые члены комитета не военные люди. Для чего же нам устраивать битвы и играть на руку своим противникам?

   - Вы правы, - откровенно отвечал Юз, обводя глазами присутствующих. - Зачем нам сражаться? Я, по крайней мере, не склонен к этому, что я уже и доказал.

   Воцарилось молчание. Все с сомнением поглядывали друг на Друга.

   - В самом деле, для чего вооруженная борьба? - заговорил опять капитан. - Тут не игра, а дело. А делать его будут уже не простые дворяне; а, так сказать, солдаты под общей командой.

   - Да, да, - поспешно проговорил я, чувствуя, что все взгляды устремились на меня. - Но нам, дворянам, трудно отказаться от некоторых, с детства усвоенных, идей. Если мы не будем защищать себя от оскорблений, то спустимся до уровня животных...

   - Не сомневайтесь! - вдруг закричал Бютон. - Народ никогда не допустит оскорблений.

   - Не допустит, не допустит! - закричали другие, и вся комната наполнилась гулом.

   - Ну, надеюсь, все предупреждены, - сказал наконец капитан. - И если теперь кто-то легкомысленно примет вызов, то пусть он помнит, что сыграл на руку своим врагам. Что касается меня, - добавил он сухо рассмеявшись, - то они могут даже пройтись по мне палкой, но я не приму их вызова. Мы поняли их игру!

  

   Я уже говорил, как тяжело подействовало на меня все это. С неприятным чувством посматривал я на заостренные черты нотариуса, на жирную улыбку лавочника и на грубую физиономию Бютона. Мне было тяжело, что я оказался на одном уровне с этими людьми, с их грубой резкостью с одной стороны, и угодливостью с другой.

   К счастью, заседание продолжалось недолго. Прения заняли еще с полчаса, и собрание стало расходиться. Несколько человек остались, чтобы заняться делами, о которых шла речь, и в числе этих нескольких был я. Отведя отца Бенедикта в сторону и стараясь не показать ему охватившего меня отчаяния, я осведомился, не произошло ли еще где-нибудь погромов.

   - Нет, - отвечал он, незаметно пожимая мне руку. - Комитет сыграл большую роль, надеюсь. - И с откровенностью, показывающей, что он легко читает мои мысли, кюре продолжал: - Только помогите нам поддержать спокойствие. Дайте нам сделать все, что в наших силах. Нам предстоят испытания гораздо более серьезные, чем я предвидел. Дайте нам только зацепиться.

   В это время в комнату с шумом вошел капитан Юз. Его возвращение было внезапно, и все сидевшие за столом вскочили со своих мест.

   Лицо капитана раскраснелось, глаза горели гневом. Нотариус, сидевший ближе всех к двери, почему-то вдруг побледнел и, запинаясь, начал было расспрашивать Юза, но тот только бросил на него презрительный взгляд и подошел прямо ко мне.

   - Вы джентльмен, виконт, - громко заговорил он, в спешке глотая слова. - Вы меня поймете. Мне нужна ваша помощь.

   Взглянув на него, я быстро сказал:

   - К вашим услугам. Но в чем дело?

   - Меня оскорбили, - отвечал он, покручивая ус.

   - Кто и где?

   - На улице. Один из этих франтов! Но я научу его, как шутить со мной. Я, сэр, солдат...

   - Позвольте, однако, капитан! - вскричал я, пораженный. - Я понял так, что больше дуэлей быть не должно. Вы же сами говорили, что даже позволите ударить себя палкой!

   - Черт побери, что же из этого! - закричал он. - Уж не думаете ли вы, что я не джентльмен оттого, что вместо Франции я служил в Америке?

   - Конечно, нет, - отвечал я, сдерживая улыбку. - Но ведь это же значит играть на руку вашим противникам! Минуту назад вы сами говорили это.

   - Могу я рассчитывать на вашу помощь, сэр, или нет? - сердито прервал он меня. - Молчите! - крикнул он пытавшемуся вступить с ним в разговор нотариусу. - Что вы в этом поднимаете!

   - Тише, капитан, тише, - проговорил я, стараясь успокоить его и предупредить готовую вспыхнуть ссору. - Наш нотариус...

   - Я не хочу его знать! Что же, могу я рассчитывать на вас?

   - Конечно.

   - В таком случае ваша помощь нужна мне сейчас же. Местом встречи назначена площадка позади собора. Я просил бы вас приступить к делу немедленно.

   Поняв, что далее говорить с ним бесполезно, вместо ответа я взял свою шляпу. Лавочник, нотариус и еще несколько человек подняли крик и хотели загородить нам дорогу. Но отец Бенедикт продолжал хранить молчание, и мы беспрепятственно спустились вниз и вышли из дома.

   На улице стало ясно, что оскорбление капитана и последовавшая за ним ссора совершились при свидетелях. На залитой солнцем площади там и сям виднелись группки мрачных людей, видимо ожидавших, чем кончится дело. Тротуар же был занят исключительно дворянами. Нацепив на себя белые банты, они расхаживали взад и вперед по трое и по четверо, небрежно помахивая своими тростями.

   Люди на площади молча смотрели на них, а они делали вид, что не замечают их взглядов. Иногда дворянчики останавливались по нескольку человек, чтобы обменяться парой слов и взять друг у друга и