Уаймен Стенли Джон - Красная кокарда

ые теми, кто должен был вести их, они...

   - Что такое, хозяин? - вскричал я.

   Дюри густо покраснел:

   - Надеюсь, господин виконт понимает, что я говорю о народе. Оставленные теми, кто должен был быть их естественными защитниками...

   - Но кто же оставил народ?

   - Разве вы еще не слышали? Герцог д'Артуа [*],принц Конде [**], герцог Полиньяк... Через три дня после взятия Бастилии эти принцы крови все бежали тайком из Франции.

  

   [*] - Имеется в виду граф д'Артуа (так и далее в тексте) - брат Людовика XVI, позднее, после событий 5 - б октября 1789г. (см. ниже) возглавивший образовавшийся в Турине, вблизи французской границы, а затем в Кобленце, центр контрреволюционной эмиграции.

   [**] - Принц Конде (1736 - 1818) - один из руководителей дворянской эмиграции в Кобленце.

  

   - Это невозможно! - вскричал я опять. - Для чего им бежать?

   - Вот в этом-то весь вопрос, господин виконт. Одни говорят, для того, чтобы своим отстранением от дела наказать Париж. Другие утверждают, что это сделано для того, чтобы выразить свое неудовольствие против амнистии, объявленной на днях его величеством. А третьи уверены, что они хотели избежать участи Фулона.

   - Вздор! - строго остановил я его. - Ты говоришь вздор. Отправляйся назад к своим супам и наварам. Что ты можешь понимать в государственных делах? Если бы ты посмел так говорить о принцах крови при наших дедах, то тебя посадили бы на шесть недель на хлеб и воду.

   Забыв о своей новой внешности, он забормотал какие-то извинения. Я хотел было прочесть ему нотацию, как вдруг, к моему изумлению, в разговор вступил Бютон.

   - Это было лет тридцать тому назад, - ворчливо произнес он.

   - Как? Ты тоже здесь по государственным делам?

   - Да, господин виконт.

   - Почему же вы, в таком случае, не привели с собой еще сторожевой собаки? - воскликнул я, приходя во все большее изумление. - Или козла от фермера Жана?

   Тут я почувствовал, что кюре тихонько дотронулся до моего плеча.

   - Может быть, лучше выслушать, что им нужно? - мягко заметил он.

   Я молча кивнул головой.

   - Что же вам здесь нужно?

   - Интендант бежал, - заговорил Дюри, вернув себе прежнее достоинство, - и мы, следуя примеру Парижа, образовали комитет, который будет управлять местными делами. Чтобы справиться со своей задачей, комитет, членами которого мы оба имеем честь быть, должен включать в себя представителей всех классов. И мы пришли просить вас, господин виконт, не только войти в состав комитета, но и...

   - Но и?

   - Но и стать его председателем.

   - Благодарю вас, господин трактирщик, - заговорил я, едва оправившись от такой наглости. - Если я правильно вас понял, вы предлагаете мне заседать в вашем комитете рядом с этим человеком? - продолжал я, указывая на Бютона. - С этим мужиком, который родился в моих поместьях и до вчерашнего дня подлежал моему суду?

   - Но, господин виконт, - промолвил Дюри. - В комитете должны быть представлены все.

   - Комитет! - закричал я, не в состоянии сдерживать овладевший мной гнев. - Это что-то новое во Франции! Что же будет делать этот комитет?

   Дюри тоже взял себя в руки и вновь заговорил с важным видом:

   - Интендант бежал. Народ больше не верит чиновникам. Ходят слухи о разбоях. Нет хлеба. И комитет должен заняться всем этим. Надо принять меры по снабжению населения съестными припасами и по умиротворению местности. Кроме того, господин виконт, комитет войдет в сношения с Парижем.

   - Одним словом, - перебил я, - управлять будет комитет, а король, очевидно, уже отрекся от власти.

   Дюри как-то съежился и побледнел.

   - Боже сохрани, - трусливо сказал он. - Комитет будет действовать от имени его величества.

   - И его властью?

   Трактирщик в смущении посмотрел на меня и что-то забормотал о народе...

   - А, стало быть, меня приглашает управлять народ? Но ведь это значит присваивать себе права короля и заменять собою его чиновников, словом, совершить государственную измену. Понимаете?

   Трактирщик дрожащей рукой вытер лоб. Вместо него опять заговорил кузнец.

   - Господин виконт, - начал он, поглаживая бороду огромной ручищей. - Вы забываете, что комитету предстоит решить еще одну задачу.

   Говорил он мрачно, стараясь не смотреть мне в глаза.

   - Какая же это задача?

   - Охрана дворянства.

   - От кого же? - кратко спросил я после небольшой паузы.

   - От их собственных крестьян.

   - Вот что! Стало быть, нас будут сжигать в собственных постелях?

   Бютон покраснел сквозь загар и вдруг в первый раз взглянул мне прямо в лицо.

   - Вы знаете, - заговорил он, - что я готов умереть за своего сеньора. Прежде, чем огонь коснется Со, он должен сжечь меня. Но, господин виконт, - продолжал он деловым тоном, - развелось много разных злоупотреблений, а этому надо положить конец. Женщины и дети умирают с голоду, и мы должны помочь им. Бедняки платят подати, а богатые люди свободны от них. Бедняки чинят дороги, а богатые только ездят по ним. У бедняков нет даже соли, а король ест на золоте. Всему этому надо положить конец, хотя бы и путем сожжения замков, - мрачно закончил он.

  

   Неожиданное красноречие, обнаруженное кузнецом, уверенность, с которой он говорил, совершенно новый ход мыслей, который я никак не мог у него подозревать, - все это озадачило меня, и некоторое время я не мог сказать ничего. Дюри воспользовался этим, вновь вступив в разговор.

   - Теперь вы изволите видеть необходимость такого комитета, - вкрадчиво сказал он. - Надо как-нибудь поддерживать спокойствие...

   - Я вижу только то, что есть бунтовщики, которые находятся на воле, но которым лучше было бы сидеть в колодках. Поддержание спокойствия - это дело короля... Администрации...

   - Она же совершенно расстроена... - произнес было Дюри, но смутился.

   - Так пусть приведут ее в порядок! - закричал я. - Ступайте прочь! Я не желаю иметь дела ни с вами, ни с вашим комитетом!

   - Однако, в других провинциях Лианкур, Рошфуко отнеслись к этому делу иначе, - проговорил опять Дюри, сокрушенный неудачей своей миссии.

   - А я не желаю, - возразил я. - Не забывайте, что вы потом ответите за свои действия. Я уже предупредил вас, что это государственная измена.

   - Ну, в таком случае, быть пожарам, - пробормотал кузнец. - Не успеет наступить утро, как зарево будет уже на небе. И все это падет на вашу голову.

   Я хотел запустить в него тростью, но он уклонился от удара и медленно пошел прочь. Дюри двинулся за ним. Его лицо стало еще бледнее, а парадный костюм висел на нем, как на вешалке.

   Я молча стоял и смотрел на них, пока они не скрылись с глаз, потом повернулся к кюре, желая услышать, что он скажет.

   Но кюре исчез. Может быть, для того, чтобы перехватить их у ворот и потолковать с ними. И действительно, скоро из-за угла показалась его сухая фигура, почти не отбрасывавшая тени: был полдень. Он что-то бормотал про себя, но, подойдя ко мне, поспешил принять бодрый вид.

   - Я вступил в их комитет, - сказал он со слабой улыбкой.

   - Не может быть!

   - Почему же не может быть? Разве я не предсказывал наступления этого дня? Вам я советую оставаться на стороне вашего сословия. А я человек бедный и стану на своей стороне. Что касается комитета, то лучше хоть какое-нибудь правительство, чем вообще никакого. Вы сами прекрасно понимаете, что прежний механизм правления разрушен. Интендант бежал, народ на доверяет чиновникам. Солдаты заодно с народом, сборщики податей - Бог знает где...

   - В таком случае нужно, чтобы дворянство...

   - Приняло на себя руководство и стало править? - перебил он меня. - При помощи кого же? Кучки слуг и стражников? И это против такой толпы, что вы видели на площади? Невозможно!

   - Кажется, все перевертывается вверх ногами, - сказал я тоном полной безнадежности.

   - Нужно более крепкое и устойчивое управление, - произнес он, обмахиваясь шляпой. - Вот что я еще хотел вам сказать: я слышал от Дюри, что дворянство решило собраться в Кагоре, чтобы общими усилиями обуздать народ. Теперь это бесполезно и даже вредно. Это может привести к тем самым эксцессам, которых хотят избежать. Бютон говорил, конечно, не зря. Он сам - добрый человек, но знает, что есть люди другого склада, и есть не мало уединенно стоящих замков, где живут лишь нарядные женщины и дети.

   - Неужели вы опасаетесь жакерий [Жакерии - крестьянские восстания во Франции в период Столетней войны 1337 - 1453 гг.]? - вскричал я в ужасе.

   - Бог знает, что будет, - торжественно отвечал он. - Сколько лет знать веселилась в Версале, принося в жертву жизнь мужика. Теперь, может быть, пришел черед расплатиться за все это.

   Кюре ушел, а я еще долго не мог успокоиться. Чтобы узнать новости, я велел оседлать лошадь и поехал в сопровождении двух слуг по направлению к Кагору. Едва выбрался я на большую дорогу, как из-за пригорка показался экипаж. Перевалив через гребень, он медленно спускался по дороге. На фоне ясного неба над кузовом четко вырисовывалась фигура дородного кучера я две головы стоявших на запятках лакеев. По мере приближения экипажа я сообразил, что он принадлежит маркизе де Сент-Алэ. Первым моим желанием было взять в сторону и избежать встречи. Но гордость помешала мне сделать это, и, натянув поводья, я двинулся ему навстречу.

   Вскоре мы поравнялись. Втайне надеясь встретить Луи, я был убежден, что встречу саму маркизу. Поэтому, проезжая мимо, я снял шляпу и отвесил поклон: вежливость нигде не мешает.

   Ожидания мои не оправдались: вместо маркизы посередине экипажа восседала маленькая мадемуазель Дениза. После всего случившегося ранее я должен был ограничиться поклоном, не произнося ни слова. Но я заметил, как лакеи оскалили зубы - вероятно, обращение со мной маркизы сделалось предметом их пересудов. Тотчас бледное лицо Денизы вспыхнуло, и я инстинктивно остановил лошадь. Перед мадемуазель сидели спиной к упряжке две служанки, уставившиеся на меня с самым глупым видом.

   - Мадемуазель! - воскликнул я.

   - Монсеньер, - машинально ответила она.

   В сущности было сказано все, что было допустимо в данной ситуации. Оставалось только раскланяться и ехать дальше. Но что-то заставило забыть меня о правилах этикета, и я спросил:

   - Вы изволите ехать в Сент-Алэ?

   Ее губы зашевелились, но ответа я не расслышал. Вместо нее ответила - и довольно грубо - одна из ее служанок:

   - Предположим, да.

   - А сама маркиза де Сент-Алэ?

   - Маркиза по делам осталась в Кагоре с сыном, - тем же тоном отвечала прислуга.

   Теперь уже наверное мне следовало ехать, но вид девушки, еще недавно бывшей моей невестой, заставил меня высказать все же опасения, которые были у меня в голове.

   - Мадемуазель, - порывисто сказал я, не обращая внимания на служанок. - Если вам угодно выслушать мой совет - не ездите туда.

   - Вот как! - вскричали дерзко обе служанки, покачивая головами.

   Маленькая маркиза молчала некоторое время.

   - Почему же? - вдруг спросила она. Любопытство, видимо, пересилило в ней робость.

   - Потому что, - почтительно начал я, - состояние округи таково, что... Я опасаюсь, что вы не изволите знать...

   - Что же? - застенчиво переспросила она.

   - Что в Сент-Алэ есть много недовольных...

   - В Сент-Алэ?

   - То есть, я хотел сказать, в его окрестностях, - неловко поправился я. - По моему мнению, было бы лучше, - продолжал я в смущении, - если бы вы вернулись назад.

   - Чтобы составить вам компанию, вероятно, - хихикнув, проговорила одна из служанок.

   Мадемуазель быстро взглянула на мою оскорбительницу и, вспыхнув, неожиданно громко приказала:

   - Трогай!

   Выглядел я довольно глупо, но мне не хотелось отпускать ее одну.

   - Тысячу извинений, мадемуазель... - заговорил было я.

   - Трогай! - крикнула она опять тоном, недопускающим никаких возражений. Дерзкая служанка громко повторила приказание. Экипаж тронулся, и я остался на дороге один все с тем же глупым видом.

   Обсаженная тополями дорога, спускавшаяся вниз, подпрыгивающий на ухабах экипаж, насмешливые физиономии лакеев, обернувшихся ко мне и глазевших на меня сквозь пыль - все это я помню, как теперь.

   Взбешенный на самого себя, я не мог не сознавать, что перешел границу дозволенного и заслужил такой отпор. Лицо Денизы де Сент-Алэ, полное удивления и презрения, не выходило у меня из памяти всю дорогу, и, вместо того, чтобы думать о комитете, я невольно думал о ней.

   Очнулся от дум я лишь на половине дороги в Кагор. Тут я остановил лошадь. Возбуждение овладело мной и усилило мою нерешительность. Через полчаса я могу быть у маркиза Сент-Алэ и, что бы ни случилось, исполню свой долг и упрекнуть себя потом будет не в чем. Но можно вернуться домой и через те же полчаса быть в полной безопасности, не выиграв, однако, в собственном уважении к себе.

   Поколебавшись так некоторое время, я все же двинулся вперед и через полчаса уже переезжал Валандрийский мост.

   Высокомерие, с которым обращалась со мной маркиза, было еще свежо в моей памяти. Из гордости и самолюбия я раз десять хотел повернуть назад, но каждый раз передо мной мысленно являлись физиономии простолюдинов со злыми глазами, виденные мною в деревне. Ужасы, которые могли произойти прежде, чем подойдет помощь из Кагора, заставляли меня продолжать путь.

   Переполненные народом улицы, несомненно, свидетельствовали о беспорядках. Вновь повсюду видны были группы людей, горячо обсуждавших что-то. В двух-трех местах ораторы стояли на стульях, окруженные толпой бездельников. Некоторые лавки были закрыты, перед булочными стояли стражники. Я заметил, что в руках прохожих было много газет. Мое появление вызвало удивление. Кое-кто поздоровался со мною, но большинство смотрело на меня молча. В двух местах раздались даже крики против меня.

   Это рассердило было меня, но произошло нечто, заставившее забыть гнев. Кто-то сзади окликнул меня по имени. Оглянувшись, я увидел Гонто, спешившего за мной, насколько ему позволяла его хромота. По обыкновению, он опирался одной рукой на лакея, а в другой держал палку и табакерку.

   - Вот уже несколько месяцев я не испытывал такого удовольствия, как от встречи с вами, - начал он с подкупающей сердечностью. - Вы превзошли всех нас, господин виконт. Вы хорошо проучили их, а знаете текст: "На небесах больше радости об одном раскаявшемся грешнике, чем..." Ха-ха-ха! Теперь мы опять с вами вместе.

   - Позвольте, барон, - промолвил я в величайшем изумлении. - Я вас совершенно не понимаю!

   - Не понимаете? А, вы думали, что мы не узнаем этого так скоро? - проговорил он, со значительным видом покачивая головой. - Мы хорошо осведомлены. Кампания началась, и не следует пренебрегать нашим информационным бюро. Этот мошенник Дюри все выболтал. Я слышал, вы прочли ему превосходную нотацию! Комитет! Скажите, что выдумали, негодяи! Если б вы присоединились к ним...

   Он вдруг остановился. Какой-то человек, переходивший улицу, толкнул его. Старик, памятуя недавние события, вышел из себя и замахнулся на прохожего. Тот трусливо убежал.

   Но барону было нелегко успокоиться.

   - Бродяга! - кричал он вслед убежавшему дрожащим от гнева голосом. - Опять хотели сбить меня с ног. Погодите, мы поставим вас на место! Когда я был молод...

   - Вы уверены в том, что нам удастся сдержать их? - спросил я Гонто, чтобы отвлечь его от этого инцидента, ибо около нас уже собралось несколько человек, бросавших злобные взгляды.

   Старый барон все еще не мог овладеть собой.

   - Вы увидите! - кричал он. - Вот, наконец, мы и у цели. Видите, на балконе сидит маркиза де Сент-Алэ со своими телохранителями? - добавил он, посылая воздушный поцелуй. - Поднимайтесь наверх, вы узнаете, что вас ждет, а я счастлив, что привел вас сюда.

   Все происходящее казалось мне просто сном. Две недели назад меня с насмешками выгнали из этого дома, а теперь мне приветливо махали платками с балкона. На лестнице, где толпилось множество слуг и лакеев, меня встретили громом аплодисментов.

   Всюду мне любезно предлагались табакерки, а блестящие взгляды из-за вееров по блеску могли равняться с зеркалами. В дверях меня встретил Луи. Навстречу мне вышла маркиза, словом, получился какой-то триумф, совершенно мне непонятный. Впоследствии я узнал, что отпор, данный мною Дюри по поводу комитета, был преувеличен чуть ли не в сотню раз. Люди. более благоразумные и рассудительные приветствовали в моем лице роялистскую реакцию [Роялисты - приверженцы королевской власти.], которой все ждали с первых же дней возникновения беспорядков.

   Для того, чтобы заявить об истинной цели своего посещения, для того, чтобы объяснить, что хотя предложение депутации и было мной отвергнуто, я вовсе не собираюсь действовать, против нее - для всего этого требовалось такое мужество, каким я похвастаться не мог.

   Обстоятельства, вызвавшие появление у меня депутации Дюри, намеки Бютона, наконец насилия, произведенные парижской толпой, - все это оказало на меня сильное впечатление, которое никак нельзя было назвать благоприятным. Подобно тысячам других людей, с нетерпением ожидавших реформ, я отступал перед ними, начиная понимать, к чему они могут привести. Въезжая в Кагор, я всего менее рассчитывал присоединиться к партии де Сент-Алэ. Но объясняться с ним теперь я счел невозможным.

   Будучи молодым, опьяненным лестью, я стал игрушкой обстоятельств - слабый в том, в чем нужно было быть твердым, и упрямый там, где надо было уступить. К тому же мадемуазель Дениза не выходила у меня из головы.

   - Немало случилось с тех пор, как я видела вас в последний раз, господин виконт, - с достоинством начала маркиза. - Извините меня. Слово женщины и меч мужчины не наносят оскорбления.

   Я поклонился, краснея от удовольствия. И немудрено: после двухнедельного одиночества я вновь обретал огромное влияние среди этих людей, говоривших сдержанно и серьезно со мной.

   - Король, - продолжала маркиза, всегда ставившая короля на первое место, - через неделю или две примет нужные меры. До сих пор он получал неверные сведения. Теперь этому будет положен конец. А пока мы должны вооружить наших слуг, подавить беспорядки и оказать сопротивление грабителям.

   - А что делать с комитетом?

   Она улыбнулась и по-дружески коснулась моего плеча выхоленными пальцами:

   - Мы обойдемся с ним так же, как обошлись вы.

   Вокруг нас шумела толпа красивых и нарядных мужчин и женщин. Но под этой блестящей внешностью скрывалась дряхлость и духовная пустота, порочность и равнодушие. Пудренные парики, мушки, шелк и бархат придавали старому, отжившему свое, режиму вид силы и достоинства. Хотя военных здесь было немного, но шпагу носили все и все умели действовать ею. Увы, не все понимали, что страшное на дуэли оружие не годится против толпы, вооруженной камнями и дубинами. Им казалось, что для восстановления в провинции порядка достаточно будет каких-нибудь трехсот всадников.

   Отбросив всякие мечты о реформах, я тоже стал думать, что сохранение порядка - это единственное, что требуется в данный момент. Говорить о мадемуазель было как-то неловко в такую минуту: я предчувствовал, что буду осмеян за мои опасения и молчал.

   Дав обещание приехать сюда завтра, я собирался уже уходить.

   Двинувшись к выходу, я столкнулся с Луи. Тут только я спросил его, уверен ли он, что его сестра в Сент-Алэ находится в безопасности.

   - Какое же в этом может быть сомнение? - в свою очередь спросил он, кладя мне руку на плечо.

   - Волнения замечаются не только в городе, - осторожно намекнул я.

   В ответ Луи пожал плечами.

   - Вы придаете этому слишком большое значение, - отвечал он. - Поверьте, раз мы будем действовать все вместе, беспорядки прекратятся сами собой.

   Этот разговор происходил накануне 4 августа, накануне того самого дня, когда в Париже Национальное собрание в ночном заседании уничтожило все привилегии, феодальные права, десятину и налог на соль.

   А Луи думал, что беспорядки уже кончились!

  

   В те времена большой костер на площади, да три-четыре фонаря на углах улиц составляли все освещение города. Проехав Валандрийский мост, я остановился на пригорке, чтобы дать лошади немного отдохнуть, и оглянулся на Кагор. Город исчез в темноте, лишь местами виднелись желтые пятна света. Вокруг города обвивалась, слабо поблескивая волнами, река, присутствие которой лишь угадывалось во мраке. По небу неслись быстрые облака, гонимые холодным, несмотря на жаркий день, ветром. Вся эта картина навевала какое-то торжественное настроение.

   Пока я стоял на дороге, возбуждение, в котором я находился последние два часа, стало постепенно спадать. Все виденное мной в этот день, стало казаться довольно пошлым. Эти хвастливые циничные голоса, эти в высшей степени эгоистические планы, которым я должен был внимать в течение вечера, - все это представилось мне с особой отчетливостью.

   Впрочем, что сделано, то сделано. На моей груди красовался белый бант, а я не ощущал никакого энтузиазма. По мере того, как падало настроение, приобретало особое значение то дело, ради которого я ездил в Кагор. Дернув поводья, я попробовал быстрой ездой рассеять овладевшие мной мысли.

   Но ночью так же трудно ускользнуть от себя, как и днем. Завывание ветра в ветвях деревьев, быстро бегущие облака и стук копыт - все действовало мне на нервы. На расстилавшейся передо мной равнине не было ни одной светлой точки. Казалось, что в этом море мрака я был единственным живым существом.

   Наконец я добрался до холма, с которого открывался вид на поместье Сент-Алэ. Из-за крутизны склона здесь можно было ехать только шагом, и это тоже сильно раздражало меня. Вдруг я услышал сзади знакомый неверный звук и вспылил.

   - Стой! - крикнул я, повернувшись в седле. - Твоя лошадь сломала подкову, а ты едешь, как ни в. чем ни бывало! Слезай скорей и осмотри остальные!

   - Виноват, - пробормотал Жиль, видимо задремавший дорогой.

   Он быстро слез с лошади. Оказалось, что сломана была одна из задних подков. Это было уже не в первый раз. Бютон применял все способы ковать ее, но, как видно, не особенно успешно.

   - Лошадь не может идти дальше в таком состоянии, - сердито сказал я.

   Оба слуги молчали, внимательно рассматривая подкову. Потом Жиль заговорил:

   - Кузница в Сент-Алэ находится недалеко от дороги за поворотом. Мы достучимся к Маленькому Жану, и он как-нибудь прибьет подкову. Только...

   - Что только? - угрюмо спросил я.

   - Я поссорился с ним на ярмарке в Кагоре, - смущенно сказал Жиль. - Он, пожалуй, не выйдет ко мне.

   - Отлично, - резко ответил я. - Тогда я сам сейчас же поеду туда. А ты с лошадью оставайся здесь и жди.

   В крайнем раздражении я слез с лошади и отправился пешком. Ближайший дом в деревне находился в четверти мили от этого места. Шагов через пятьдесят я был уже на перекрестке, откуда шла дорога в Сент-Алэ. Быстро я зашагал по ней, и вскоре голоса моих людей перестали долетать до меня.

   По обеим сторонам дороги на возвышении росли тополя, отчего на самой дороге было темно, как в яме, и я должен был идти чуть ли не ощупью. Я споткнулся и едва не упал. Это было последней каплей, и я пустился ругать Жиля, дорогу за ее ухабы, луну за несвоевременное исчезновение. Непрерывный шелест тополей производил на меня странно удручающее впечатление. Внезапно до меня донесся какой-то шум, будто кто-то ехал за мной верхом. Я остановился и стал прислушиваться.

   Сначала мне представилось, что слуги ослушались моего приказания, но вскоре я убедился, что звуки доносились спереди и были гораздо громче, чем бряцание уздечек. Вслепую я двинулся дальше и за поворотом сквозь просвет между деревьями заметил слабый красноватый свет. Мне показалось странным, что в кузнице еще работают.

   Пройдя еще немного вперед, я очутился перед кузней и остановился в изумлении: работа в ней шла полным ходом. Два молота поднимались и опускались на наковальню с приглушенным стуком. Отблеск огня падал на дорогу и стоящие против дома деревья.

   Была уже полночь, но около кузницы стояла толпа народа. Назвать точное число людей было трудно, да я и не пытался пересчитать все эти полуобнаженные фигуры со всклокоченными волосами. Некоторые из них были вооружены пиками и вилами, а какой-то человек делил их на группы и давал распоряжения. Все двигались в полной тишине, нарушаемой стуком молотов.

   Я инстинктивно отступил в тень на край дороги и стал наблюдать дальше. Человек, бывший, очевидно, их предводителем, держал на плече топор, широкое лезвие которого ярко сверкало всякий раз, когда человек поворачивался боком к кузнице. Каждую секунду он был в движении; беспристанно переходя от одной группы к другой, вожак жестикулировал и ободрял их. Иногда он выбирал из группы какого-нибудь человека и толкал его в другую. Временами он что-то говорил, но за дальностью расстояния я не мог расслышать. Когда же он входил в кузницу, его огромное туловище закрывало просвет двери. То был кузнец Маленький Жан.

   Воспользовавшись тем, что при его входе в дом на дороге Делалось темнее, я несколько продвинулся вперед. Я уже понял, что происходит, но необходимо было узнать подробности. Ползком я подобрался к месту сборища еще шагов на тридцать и замер. Маленький Жан вышел с новой партией оружия и стал раздавать его. Слышно было, как они беспристанно повторяли имя Гаргуфа - управляющего маркизы де Сент-Алэ и первого врага крестьян. Теперь наступил час расплаты за прежние грехи!

   Какой-то человек зажег факел и закричал:

   - К замку! К замку!

   Первым моим побуждением было броситься вперед и образумить их, заставить их угрозами или обещаниями отказаться от их намерений. Но в тот же самый момент благоразумие подсказало мне все безрассудство такой попытки. Передо мной были уже не крестьяне, не терпеливые мужики, а взбесившиеся звери.

   Я пополз обратно и, выбравшись поодаль на дорогу, побежал назад, не обращая внимания ни на рытвины, ни на темноту. Едва переводя дыхание, добежал я до своих слуг и прерывающимся голосом объяснил им, в чем дело:

   - В деревне восстание! Они хотят напасть на замок, а там находится мадемуазель... Жиль, скачи галопом в Кагор и предупреди маркиза. А ты, Андрэ, скачи в Со и расскажи все отцу Бенедикту. Скажи, чтобы он вел сюда всех, кого можно.

   Оба слуги смотрели на меня во все глаза, открыв от изумления рты.

   - А как же лошадь? - спросил Жиль.

   - Бери мою и скачи немедленно! До лошади ли теперь? Замок...

   - А как же вы сами?

   - Я вернусь домой садовой тропинкой. Сто ливров каждому, если удастся спасти замок! - вскричал я.

   Я сказал "замок", не решаясь опять произнести вслух то, что было у меня на уме. Живо я воображал себе одинокую беззащитную девушку среди разъяренных чудовищ. Мысль о ней все время подгоняла меня. Я пересек поле и вскоре был уже у опушки парка. Ограды с этой стороны не было, ее заменяла живая изгородь из кустов и деревьев.

   Замок Сент-Алэ, выстроенный отцом теперешнего маркиза, представлял собой здание с двумя флигелями, выходившее фасадом на дорогу и стоящее от нее шагах в ста. От железных ворот, всегда стоявших открытыми, вела к главному подъезду широкая пыльная аллея.

   Бунтовщикам было недалеко идти, и ничто не могло задержать их. Я содрогался при мысли, как беззащитен замок и с ужасом представил, как толпа, вломившись в главный подъезд, быстро наводнит парадную лестницу. И, спотыкаясь о кусты и корни, падая и вновь поднимаясь, покрытый потом и пылью, я все же летел вперед.

   Наконец я оказался на тенистых аллеях парка, изобиловавших статуями нимф и фавнов. Я оглянулся на деревню. Между деревьями мелькали красные огоньки, и доносился отдаленный шум голосов: они приближались! Я бросился бегом по аллее. Через минуту я был у подъезда. Толкнув плечом дверь, я убедился, что отворить ее не так уж легко! Каждая секунда была дорога. Огоньки скрылись за углом замка, но мое воображение рисовало мне, что бунтовщики уже у подъезда.

   Я начал изо всей силы колотить кулаками в дверь. Тщетно вертел я дверную ручку: дверь не поддавалась. В безумном порыве я стал трясти ее и, наконец, забыв всякую осторожность, громко закричал.

   Через минуту, показавшуюся мне вечностью, за дверью послышались чьи-то шаги, и под дверью мелькнула узкая полоска света.

   - Кто здесь? - спросил дрожащий голос.

   - Виконт де Со, - нетерпеливо отвечал я. - Впустите меня скорее. Слышите!

   И я опять принялся колотить в дверь.

   - Что случилось? - спросил тот же трепещущий голос.

   - Деревня взбунтовалась! Они идут сюда, чтобы поджечь замок.

   Отворяйте скорей, если не хотите заживо сгореть в ваших постелях! - кричал я.

   Поколебавшись немного, слуга отпер мне, и я проскользнул внутрь. Передо мной стоял с подсвечником старый лакей маркизов Сент-Алэ, которого я не раз видел в передней. Свеча задрожала в его руках, когда он увидал меня. Быстро закрыв засов, я выхватил у него подсвечник.

   - Скорее! - закричал я. - Наверх! Наверх!

   Он что-то хотел сказать мне, но я не стал дожидаться. Зная дорогу, я кинулся к лестнице. Споткнувшись раза три-четыре о лежавшие на полу тюфяки служанок, я наконец добрался до входа во внутренние комнаты. В обступившей меня со всех сторон темноте свеча была не ярче ночника, но все же я убедился, что дверь заперта. Потом я бросился опять вниз и едва достиг последней ступени, как старый слуга, следовавший за мною так быстро, насколько позволяли ему больные ноги, сделал какое-то неловкое движение и задел прялку, стоявшую у стены. Она упала с грохотом, и послышался целый хор испуганных голосов. Шагая через три ступеньки, я поднялся вновь наверх. Передо мной очутился другой пожилой лакей с мальчиком, смотревшие на меня расширенными от ужаса глазами. За ними, прижавшись к обитому коврами дивану, тянувшемуся вдоль всей залы, стояли три или четыре женщины, с криками и плачем прятавшие лица в одежды друг друга. Они не обратили на меня даже никакого внимания, а только продолжали кричать и плакать.

   Старик напрасно пытался заставить их замолчать.

   - Где Гаргуф? - спросил я его.

   - Он пошел запереть заднюю дверь, сударь.

   - А мадемуазель?

   - Она там.

   Я оглянулся назад и заметил, что тяжелая занавесь, отделявшая залу от коридора, ведущего во внутренние комнаты, заколыхалась. Через мгновение показалась сама мадемуазель с бледным от страха лицом, но, видимо, сумевшая взять себя в руки. На ней было легкое платье, волосы были распущены. В темноте, которую не могли рассеять свечи, она сначала не заметила меня.

   - Вернулся ли Гаргуф? - спросила она.

   - Нет, но вот... - заговорил лакей, указывая в мою сторону.

   Не узнав меня, она гневно вскрикнула:

   - Да позовите сюда Гаргуфа! Неужели никто не хочет повиноваться?

   - Мадемуазель, - сказал я, выступая вперед. - Вы должны немедленно бежать через парковые ворота.

   Она вздрогнула и пристально поглядела на меня своими огромными глазами.

   - Господин де Со! Вы здесь, - бормотала она. - Я не понимаю... Я думала...

   - В деревне восстание! Через минуту бунтовщики будут здесь.

   Глухой шум на дороге становился все явственнее. Женщины, притихшие во время нашего разговора, опять принялись кричать. Неосторожным движением одна из них уронила подсвечник. Старый слуга, сопровождавший меня, разбранил ее,

   - Неужто нельзя заставить этих безумных вести себя спокойно! - в гневе закричал я. - Никто вас не тронет, не кричите, а вы, мадемуазель, должны сейчас же следовать за мной. Нельзя терять ни секунды.

   - Разве необходимо бежать? - вдруг спросила Дениза таким тоном, что я остановился в изумлении. - Разве нет какого-нибудь другого средства?

   Шум все приближался.

   - Сколько у вас людей? - спросил я.

   - А вот и Гаргуф! - быстро отвечала она. - Он вам все скажет.

   Обернувшись, я увидел поднимавшегося по лестнице управляющего. Лицо его было решительно и угрюмо. В одной руке он держал канделябр, в другой - пистолет. Я вновь спросил, сколько людей в его распоряжении.

   - Здесь все, - упавшим голосом отвечал он, делая вид, что мое присутствие вовсе не удивляет его.

   - Только-то?

   - Было еще трое. Но двери оказались незапертыми, и они ушли.

   - Мадемуазель должна сейчас же удалиться отсюда, - проговорил я поспешно.

   - Как это сделать? - равнодушно спросил Гаргуф.

   - Через ворота в парк.

   - Но они уже там. Дом окружен со всех сторон.

   Я вскрикнул от отчаяния, и в следующий момент, как подтверждение его слов, раздался сильный удар в парадную дверь, прокатившийся гулким эхом по всему дому. Вслед за первым ударом послышался второй, третий...

   - Вы должны спрятаться, - прошептал я мадемуазель. - Есть же здесь какое-нибудь место для этого... Вы...

   - Я не желаю прятаться, - резко отвечала она.

   Ее лицо было по-прежнему бледно, и только глаза горели как уголья.

   - Это наши люди, и я буду говорить с ними, - продолжала она, храбро двинувшись вперед. - Если они осмелятся...

   - Она с ума сошла! - воскликнул я. - Есть еще возможность спастись. Откройте окно!

   Я уже хотел отдернуть занавеску, как вдруг передо мной очутился Гаргуф. Он схватил меня за руку и спросил:

   - Что вы хотите делать?

   - Я сам хочу говорить с ними из окна.

   - Они не будут вас слушать.

   - Все-таки я хочу попробовать. А это что еще такое?

   - Это два охотничьих ружья маркиза. Возьмите одно, а я возьму другое. Мы, по крайней мере, не пустим их на лестницу.

   Я машинально забрал одно из ружей. Дверь трещала под градом ударов. Снаружи неслись дикие завывания толпы. Помощи ждать было неоткуда приблизительно в течение целого часа. Сердце у меня невольно упало, и я только дивился мужеству управляющего.

   - Неужели ты не боишься? - спрашивал я его, зная, как притеснял он крестьян и в течение многих лет всячески злоупотреблял своей властью над ними.

   - Ты останешься при мадемуазель? - продолжал я, чувствуя, как его присутствие возвращает мне самообладание.

   В ответ он схватил мою руку, словно железными тисками, и более я не расспрашивал его.

   Внезапно одна мысль молнией мелькнула в моей голове:

   - Они хотят поджечь дом! Какой смысл нам охранять лестницу, когда они хотят сжечь нас, как мышей!

   - В таком случае мы умрем вместе, - промолвил он, ткнув ногой одну из плакавших женщин. - Тише ты, рева! Неужто ты думаешь, что слезы тебе помогут?

   Быстро подскочив к окну, я все же отдернул тяжелую занавесь.

   В комнату ворвался красноватый свет, заигравший на потолке. Я боялся, что дверь вот-вот слетит с петель и будет уже поздно. К счастью, рама поддалась легко. Я настежь распахнул окно и вскочил на подоконник, как раз над дверью главного входа.

   Прямо перед ним горела большая голубятня, посылая к небу длинные языки пламени. Дым пожара несло прямо на парк, и он был весь окутан едкой гарью, сквозь которую местами поблескивали огни. На этом фоне виднелись черные фигуры беснующихся людей, подбрасывающих в огонь солому. За голубятней горел флигель и стог сена. Перед подъездом переливалась волнами толпа: одни били стекла в окнах, другие несли горючие материалы, и все это кричало, шумело и, словно стая демонов, хохотало под треск пламени и звон разбиваемых окон.

   Маленький Жан сновал впереди, раздавая какие-то приказания. В середине толпы приплясывала полуголая женская фигура, размахивая головней. Она первая увидела меня и с ругательствами показывала пальцем в мою сторону.

  

   Кто-то из нападавших потребовал молчания, и часть людей, затихнув, тупо уставилась на меня. Большинство, впрочем, грозило кулаками и осыпало меня ругательствами.

   - Долой сеньоров! Долой тиранов! - носилось в воздухе.

   Начало не предвещало ничего хорошего. Через минуту притихшая было толпа, заметив управляющего, или, быть может, вспомнив о предмете своей ненависти, от которого ее отвлекло мое появление, заревела снова:

   - Гаргуфа! Гаргуфа!

   Я почувствовал, что бледнею от этого крика.

   - Гаргуфа! Подавайте нам Гаргуфа! Мы покажем ему, как обижать наших дочерей!

   Дым стало оттягивать в сторону. В задних рядах наступавших раздался выстрел, и я услышал, как разлетелось вдребезги стекло позади меня. Кто-то, стоявший ближе, запустил в меня головней: она упала на подоконник и трещала у моих ног. Я сбросил ее ударом вниз.

   Это заставило толпу на время прекратить крик, и я воспользовался моментом.

   - Эй, вы! - закричал я, стараясь покрыть своим голосом треск пламени. - Слушайте! Солдаты уже идут из Кагора. Уходите, пока они не явились сюда. Тогда я заступлюсь за вас. Если же вы останетесь здесь и вздумаете буйствовать, то вас повесят всех до единого!

   Несколько голосов ответили мне насмешками, будучи уверенными, что солдаты с ними заодно. Некоторые утверждали, что дворянство уже уничтожено, а его имущества переданы им. С особенной настойчивостью кричал один пьяница:

  &