Уаймен Стенли Джон - Красная кокарда

чится приехать в город? И вы занимаетесь с ними, даете ужины, в то время, как у меня сердце разрывается на части! Я хочу туда войти.

   - Вы не войдете! - с негодованием вскричала она.

   Мне показалось, однако, что негодование было поддельным, и в ее голосе слышался скорее смех.

   - Довольно и того, что вы оскорбляете меня, - громко промолвила она. - Но если вы осмелитесь коснуться меня или оскорбить его...

   - Его! - свирепо вскричал он. - Я говорю вам, что я уже слишком долго терпел и...

   Прежде, чем он успел сказать еще слово, я был уже у двери, распахнул ее и очутился лицом к лицу с говорившим. Хозяйка дома, плача и смеясь в одно и то же время, быстро отступила назад, а мы, пораженные, замерли против друг друга.

   Мужчина был не кто иной, как Луи де Сент-Алэ.

  

   Я не видел Луи со времени дуэли в Кагоре, когда, расставаясь с ним у собора, отказался пожать ему руку. Тогда я был страшно сердит на него. С течением времени и нагромождением событий чувство это значительно смягчилось. Теперь я был рад, что встретил его, что он жив и здоров и что он абсолютно далек от мысли сводить старые счеты. Поэтому я протянул ему руку и со смехом сказал:

   - Незнакомец перед вами, сударь. Я искал вас и очень рад, что наконец нашел.

   Луи несколько секунд смотрел на меня, как бы не веря своим глазам. Потом вдруг с любовью прежних лет схватил мою руку.

   - Адриан! Неужели это ты? - взволнованно заговорил он.

   - Я самый.

   - И здесь!

   - Да, здесь. А что?

   Неожиданно он выпустил мою руку. Лицо его приняло иное выражение; он весь изменился, как меняется дом, когда закроют его ставни.

   - Очень жаль, - медленно произнес он. - Зачем вы здесь, сударь? - продолжал он с нотами гнева в голосе.

   - Как зачем я здесь?

   - Да, зачем? - сердито переспросил он. - Неужели вы явились для того, чтобы смущать нас? Неужели вы не понимаете, какое зло причиняете своим присутствием?

   - Я знаю, по крайней мере, что ищу только хорошего, - возразил я, изумленный такой неожиданной и беспричинной переменой тона. - Я не делал из этого тайны никогда. Едва ли кто подвергается такому дурному обращению, как я со стороны вашей семьи. Ваша интонация заставляет меня теперь сказать вам это. Но когда я увижу завтра маркизу, то вновь скажу, что, несмотря на все, я не изменю своих намерений.

   - Вы не увидите ее.

   - Увижу.

   - Нет, не увидите, - стоял он на своем.

   Тут в спор вмешалась сама хозяйка.

   - Довольно, довольно! - вскричала она голосом, в котором слышалась печаль. - Мне казалось, что вы были друзьями. А теперь, когда судьба опять свела вас вместе...

   - Лучше бы этого не было! - воскликнул Луи, опуская руки, как человек, охваченный отчаянием.

   И он принялся нервно прохаживаться взад и вперед по комнате.

   Мадам Катино молча смотрела на него некоторое время.

   - Кажется, вы прежде никогда не говорили со мной таким тоном, - с упреком вернулась она к прежнему разговору. - Если это только потому, что вы застали у меня виконта, - продолжала она спокойно, поблескивая глазами, - то эта причина недостойна ни вас, ни нас обоих, ибо вы оскорбляете и меня, и вашего друга.

   - Боже сохрани! - воскликнул Луи.

   - Это еще не все, - продолжала она гордо. - Еще в течение недели этот дом будет моим, и только по прошествии недели он перейдет к вам. Мне придется хорошенько подумать об этом сегодня ночью. Быть может, ласковое слово будет с вашей стороны впредь такой же редкостью, как теперь грубое?

   Он, не выдержав этого упрека, бросился перед ней на колени и стал целовать ей руки.

   - Простите меня! - страстно закричал он, не замечая моего присутствия. - Я очень несчастен. Вы мое единственное утешение, моя единственная отрада. Я сам не знаю, что говорю. Простите меня!

   - Хорошо, - поспешно согласилась она. - Встаньте.

   Украдкой смахнув слезу, она посмотрела на меня, сконфуженная, но счастливая.

   - Я прощаю вас, но должна сказать, что не понимаю вас. Прежде вы с такой любовью говорили о виконте де Со, о вашей сестре и о многом другом. Нынче виконт здесь, а вы говорите, что вы несчастны...

   - Да, мне не везет, - пробормотал он, бросая на меня взгляд.

   Я пожал плечами и с достоинством заговорил:

   - Пусть будет по-вашему. Но если я потерял друга, то это не значит, что я потерял невесту. Я приехал в Ним просить руки мадемуазель де Сент-Алэ и не уеду отсюда, пока не добьюсь своего.

   - Но это чистое безумие, - промолвил он, вздыхая.

   - Почему?

   - Потому, что это решительно невозможно! - сказал он. - Потому, что маркизы нет в Ниме, по крайней мере, для вас.

   - Неправда, она в Ниме.

   - Вам придется разыскивать ее самому.

   - Перестанем говорить о таких детских вещах! - воскликнул я. - Неужели вы думаете, что в первой попавшейся гостинице мне не дадут ее адреса?

   - Его вы не получите ни в одной гостинице.

   Мы стояли опять друг напротив друга. Мадам Катино наблюдала за нами со стороны. Очевидно, события последнего времени не прошли даром для Луи и еще больше ожесточили маркизу де Сент-Алэ. Можно было подумать, что передо мною стоял не Луи, а его старший брат, Виктор. Отличием было лишь то, что за вызывающими речами младшего Сент-Алэ иногда проглядывал его прежний облик, полный сомнения и сожаления.

   Я попробовал сыграть на этой струне.

   - Послушайте, граф, - заговорил я, с трудом сдерживая раздражение. - Я знаю, что вы говорите это серьезно. Но мы оба напрасно горячимся. Было время, когда мы умели понимать друг друга, и вы были не прочь считать меня своим зятем. Неужели, благодаря этим несчастным распрям...

   - Распрям! - закричал он, резко прерывая меня. - Дом моей матери теперь пуст, как раковина улитки! Дом моего брата в Сент-Алэ обращен в кучу пепла, а вы говорите о распрях!

   - Хорошо, назовите это другим словом.

   - Позвольте, - быстро вмешалась мадам Катино, - извините, граф, вы знаете, как мы нуждаемся в союзниках. Виконт - дворянин, человек умный и верующий. Ему нужно еще капельку, самую капельку, - продолжала она, едва улыбаясь, - чтобы прийти к окончательному убеждению. И если рука вашей сестры будет этой последней капелькой...

   - Он не получит ее, - угрюмо промолвил он, глядя в сторону.

   - Однако, всего неделю назад вы говорили мне... - начала было хозяйка дома, видимо, тревожась.

   - То было неделю назад, - пробормотал Луи. - А теперь я могу сказать только одно: очень жаль, что мы встретились здесь с вами, и я советую вам вернуться обратно. Ничего хорошего не ожидает вас здесь. Наоборот, вы можете причинить себе и другим большой вред. Того же, на что вы рассчитываете, вам не добиться никоим образом.

   - Это мы еще увидим, - упрямо возразил я, разгоряченный. - По вашим словам, мне не найти мадемуазель де Сент-Алэ... А вот нарочно не уйду отсюда до тех пор, пока не уйдете и вы, а тогда отправлюсь следом за вами.

   - Вы не можете сделать этого! - воскликнул он.

   - Будьте уверены, что сделаю, - вызывающе отвечал я.

   - Нет, нет, господин де Со, - вмешалась мадам Катино. - Вы этого не сделаете. Я просто уверена, что этого не будет, ибо тем самым вы обратите во зло мое гостеприимство.

   - Вы запрещаете?

   - Да, - твердо сказала она.

   - Я не могу, - возразил я, - но...

   - Без всяких "но". Пусть наступит хоть временное перемирие. Если между вами и суждено разгореться войне, то пусть она начнется не здесь. Мне кажется, будет лучше, если вы удалитесь первым, - продолжала она, бросая на меня умоляющий взор.

   Я, в свою очередь, взглянул на Луи. Он отвернулся, делая вид, что не замечает меня. Это добило меня окончательно. Возражать хозяйке я не мог. Оставаться в ее доме против ее воли было невозможно. Поэтому я молча поклонился и взял свой плащ и шляпу, лежавшие на стуле.

   - Я очень сожалею, - промолвила мадам, протягивая мне руку. Я поднес ее к губам.

   - Завтра, в двенадцать, здесь, - прошептала она.

   Я скорее угадал, чем услышал эти слова - так тихо они были произнесены. Но красноречивость ее глаз подтвердила догадку.

   Бросив прощальный взгляд на Луи, продолжавшего стоять ко мне спиной, я вышел.

   Слуга проводил меня до двери.

   - Вы найдете свою лошадь в "Лувре", сударь, - сказал он.

   Я поблагодарил его и, не сознавая, куда иду, пошел вдоль улицы, погрузившись в свои мысли. Я шел так, пока не наткнулся на какого-то человека. Это отрезвило меня, и я принялся осматриваться.

   Я пробыл в обществе мадам Катино и, стало быть, в Ниме, не более трех часов. За это время пришлось пережить столько, что мне казалось странным, что улицы города мне незнакомы, и что я бреду по ним один-одинешенек. Было около девяти часов вечера, и редкие фонари, раскачивавшиеся на перекрестках, разливали уже вокруг себя тусклый свет. Однако, на улицах еще было довольно народа, причем большинство спешили в одном и том же направлении: женщины - закутав головы накидками, мужчины - накинув на спины плащи.

   Надо было отыскать себе какой-нибудь ночлег. Чувствуя необходимость избавиться от неотступно преследовавшей меня мысли - объяснить себе поведение Луи, я остановил какого-то человека, шедшего несколько в стороне от потока, и спросил У него дорогу в "Лувр". Я узнал не только дорогу в гостиницу, но и причину столь позднего движения горожан.

   - У нас был крестный ход, - сказал он, глядя на мою кокарду, и, повернувшись, пошел дальше своей дорогой.

   Я вспомнил, что на моей шляпе красуется красная кокарда, и остановился, чтобы снять ее. Лишь только я продолжил свой путь за мной быстро двинулся какой-то человек. Поравнявшись со мной, он сунул мне в руку какую-то бумагу и исчез раньше, чем я успел заговорить с ним. Уличное многолюдье и это приключение отвлекли меня от мрачных мыслей, и я даже не удивился, когда в гостинице мне сообщили, что все комнаты заняты.

   - Но здесь моя лошадь, - заявил я, подумав, что хозяин, видя, что я пришел пешком, не особенно доверяет моему кошельку.

   - Совершенно верно, сударь. Если вам угодно, то мы можем положить вас в столовой, - вежливо сказал он. - И в других местах вы не устроитесь удобнее. Нынче у нас словно ярмарка. Весь город переполнен приезжими. Да и этого добра не мало, - прибавил он с неудовольствием, показывая на бумагу, которую я держал все еще в руке.

   Взглянув на нее, я увидел, что это был манифест, в заглавии которого стояло: "Святотатство! Св. Мария плачет".

   - Это мне всунули в руку несколько минут тому назад.

   - Охотно верю. Однажды утром мы проснулись и увидали, что все стены белы от этого манифеста. На другой день он был разбросан по всем улицам.

   - Не знаете ли вы, - заговорил я, поняв, что он был не прочь поболтать, - не знаете ли вы, где здесь живет маркиз де Сент-Алэ?

   - Нет, сударь. Не знаю этого господина.

   - Он живет здесь вместе со своей семьей.

   - Кого только теперь здесь нет! - отвечал он, пожимая плечами.

   Потом, понизив голос, он спросил:

   - Он из "красных", или иной какой?

   - "Красный", - наобум сказал я.

   - А! Тут были три или четыре человека, постоянно мельтешившие между нашим Фроманом, Тюрэном и Моннелье. Говорили, что наш мэр давно бы должен был их арестовать, если б он захотел выполнять свои обязанности. Но он тоже "красный", как и многие из членов нашего муниципалитета. Может быть, господин, которого вы разыскиваете, был одним из них?

   - Очень может быть, - сказал я. - Стало быть, Фроман здесь?

   - Вы изволите знать его?

   - Да, немного.

   - Может быть, он тут, а может быть и нет, - продолжал хозяин, покачивая головой. - Трудно сказать.

   - Разве он не живет в городе?

   - Живет. Около Австрийских ворот, недалеко от монастыря капуцинов у старой стены. Но...

   Он осмотрелся и продолжал таинственно:

   - Он теперь бывает там, где прежде и не бывал никогда. У него еще есть дом в амфитеатре и есть дом в городе. Говорят, что и монастырь-то капуцинский - тоже его дом. Если вы отправитесь в "Таверну Св. Девы" и там спросите о нем, то от этого ничего не потеряете.

   Все это он проговорил с многочисленными подмигиваниями и потряхиваниями головой. Потом, сообразив вдруг, что он сказал уж слишком много, хозяин сразу повернулся и ушел.

   Мне удалось узнать, что барону де Жеолю и Бютону также не пришлось получить здесь комнаты, и они отправились в гостиницу "Экю". Я, впрочем, не жалел, что еще некоторое время буду свободен от их участия. Согласившись на предложение хозяина, я пошел в столовую и устроился на отдых, насколько это позволили два жестких кресла и мой возбужденный мозг.

   По-прежнему меня занимало лишь одно - поведение Луи и та внезапная перемена, которую я в нем заметил. Он даже, как будто, испугался меня, пришел в ужас. Может быть, Дениза умерла? Но этого не могло быть, так мне подсказывало все мое существо.

   Однако, эта мысль сильно взволновала меня. Я встал и до рассвета ходил по комнате, прислушиваясь к крикам ночного сторожа и торопливым шагам прохожих, напоминавшим о суете города.

   Наконец стала пробуждаться и гостиница. Было еще рано, когда в ожидании назначенной мадам Катино встречи, я отправился безо всякой цели бродить по городу.

   С первым ударом колокола в полдень я был у ее дверей.

   Едва я взглянул на мадам, как сердце мое упало. Слова благодарности, заранее приготовленные мной, замерли у меня на губах. Она была заметно взволнована, и некоторое время мы оба молчали.

   - По-видимому, у вас плохие новости для меня, - начал я наконец, стараясь улыбнуться и казаться хладнокровным.

   - Боюсь, что очень плохие, - отвечала она с явным сожалением, перебирая складки своего платья. - Плохие тем, что их вовсе нет.

   - Говорят, что это хорошо, когда нет никаких новостей.

   Губы ее вздрагивали, и она старалась не смотреть на меня.

   - Послушайте, - начал опять я, чувствуя, как замирает мое сердце, - вы, очевидно, можете сообщить мне гораздо больше, чем ничего. Вы можете указать мне, где можно видеть маркизу де Сент-Алэ, например...

   - Этого я не могу вам сообщить, - промолвила она тихо.

   - Значит, не можете сказать и того, почему так внезапно переменился ко мне Луи?

   - И этого не могу. Очень вас прошу, - вдруг добавила она, - избавить меня от ваших расспросов. Я думала, что мне удастся помочь вам. Вот почему я и просила вас зайти ко мне сегодня. Но, оказывается, что я только причиняю вам лишние огорчения.

   - Это все, что вы можете мне сообщить?

   - Все.

   Я пошел к двери, но на полдороге повернулся назад.

   - Нет! - закричал я. - Я не могу уйти так! Что заставляет вас молчать? Что готовится против Денизы? Чего вы боитесь? Говорите же! Ведь зачем-то вы меня позвали?

   Мадам Катино взглянула на меня с упреком:

   - Такова награда за все мои старания?

   Это было слишком. Не говоря ни слова, я повернулся и вышел из ее дома.

   Я чувствовал себя ребенком в темной комнате. Тупое гнетущее разочарование, готовое ежеминутно перейти в острое нравственное страдание, наполняло мою душу. Что могло вызвать в мадам Катино перемену, почти такую же, какая произошла с Луи? Что заставляло их отворачиваться от меня, словно от чумного?

   Некоторое время я пребывал в полном отчаянии. Но яркое солнышко, заливавшее улицы и говорившее о близком лете, мало-помалу разогнало тяжелые мысли. В конце концов, ведь не так уж и трудно разыскать в Ниме кого угодно!

   Пока я шел так, обдумывая возможный план действий, на улице, позади меня послышался гул голосов и топот сотен ног. Обернувшись, я увидал, что сзади валила прямо на меня целая толпа народа.

   Несли голубые флаги, распятие и орифламы с изображением пяти чудес. Толпа пела и кричала, потрясая палками и оружием. Двигалась она плотной массой, заполнив собою всю улицу от одного тротуара до другого. Чтобы пропустить шествие, я вынужден был войти в арку, попавшуюся мне по дороге.

   С глухим шумом толпа прокатилась мимо меня. Лес палок и дубин поднимался над смуглыми, возбужденными лицами. Сквозь промежуток среди них я заметил в центре трех человек, руководивших движением. В самой середине шел Фроман. Другой был в рясе, на третьем красовалась шляпа военного образца.

   За этой толпой валила другая, человек в четыреста, набранная из всяких городских отбросов: нищих, отъявленных негодяев я бездомных бродяг.

   По странной случайности около меня вдруг очутился тот самый человек, который вчера вечером указывал мне дорогу в гостиницу. Я спросил его, действительно ли это был Фроман.

   - Да, да, - сказал он, усмехаясь. - Это он с братом.

   - С братом? Что же они здесь делают?

   - Будут кричать перед протестантской церковью, - живо отвечал он. - А завтра начнут бить стекла, а на следующий день, когда уж толпа хорошенько взвинтит себя, будут поджигать дома протестантов, вызовут гарнизон из Моннелье. После этого появятся эти - из Турина, мы поднимем восстание. А потом, если все пойдет, как задумано, вы увидите удивительные вещи.

   - А где же мэр? И допустит ли все это Национальная гвардия?

   - Мэр из "красных", - коротко отвечал мой незнакомец. - Из "красных" же и три четверти гвардии. Вот вы увидите...

   И, коротко кивнув мне головой, он пошел своей дорогой. С минуту я стоял на одном месте, глядя вслед процессии. Внезапно мне пришло в голову, что где Фроман, там же может быть и де Сент-Алэ. И, удивившись, что эта мысль не посетила меня раньше, я пустился догонять толпу. Еще были видны ее последнее ряды, заворачивавшие за угол, но и после того, как они скрылись из виду, легко можно было проследить их путь по испуганным лицам в окнах и закрывающимся ставням. Вдруг я услышал, как толпа разом остановилась и заревела. Но, прежде, чем я успел догнать ее, она тронулась дальше. Когда же я настиг шествие на одной из улиц, недалеко от Старых ворот, ядро его уже исчезло, а остальные расходились в разные стороны.

   Моей целью было найти Фромана, и этой цели я не достиг. Пока я в растерянности смотрел на расходившуюся толпу, мой взгляд случайно упал на высокую фигуру в рясе, с опущенной долу головой. Этот человек, видимо, хотел перейти через улицу я остановился, пропуская мешавших ему людей.

   И человек этот был никто иной, как отец Бенедикт! Я с радостным кряком бросился к нему, расталкивая прохожих.

   От неожиданности мы долго не могли заговорить, но все же обменялись поспешными приветствиями. Я заметил на его лице то же выражение беспокойства и неудовольствия, которое столь поразило меня в Луи де Сент-Алэ.

   - О, Боже мой! Боже мой! - тихонько молвил отец Бенедикт, незаметно ломая себе руки.

   Эта таинственность мне уже надоела, и я резко сказал:

   - По крайней мере, вы-то скажете мне, что все это значит?

   Мои слова были услышаны двумя-тремя оборванцами, посмотревшими на меня с любопытством. Чтобы избежать их, отец Бенедикт увлек меня в какой-то подъезд. Но один человек упорно следовал за нами.

   - Поднимемся наверх, - шепнул мне кюре, - там мы будем в полной безопасности.

   И он повел меня по старинной каменной лестнице, которой пользовались, видимо, многие, но которую не убирал никто.

   - Вы здесь живете? - спросил я.

   - Да.

   И вдруг, обернувшись ко мне, он посмотрел на меня взглядом, полным смущения:

   - Тут довольно бедно, - заговорил он, обнаруживая явное желание спуститься опять вниз. - Будет, пожалуй, лучше, если мы пойдем...

   - Нет, нет, - вскричал я, горя нетерпением. - Ведите меня в вашу комнату, какой бы она ни была. Я не могу больше ждать! К счастью, я встретил вас, и теперь не отпущу, пока вы не скажете мне всей правды.

   Он все еще колебался, пытаясь придумать какие-нибудь иные отговорки, но, видя мою беспредельную решимость, все же повел меня дальше, на самый верх дома. Там у него была маленькая комната, в которой стояли кровать, стол, стул, на стене висело распятие, а на полу лежали две-три книги. Свет проникал сюда через маленькое квадратное оконце.

   Окно, очевидно, не закрывалось: когда мы вошли, с пола поднялся и вылетел вон голубь. Отец Бенедикт пробормотал какое-то извинение и объяснил, что кормит у себя голубей нарочно.

   - Они составляют единственное общество для меня, - печально добавил он.

   - Но ведь вы прибыли сюда по собственному желанию, - довольно грубо заметил я, поддаваясь вновь смутным опасениям.

   - Да, и только для того, чтобы расстаться еще с одной иллюзией. Вы знаете, сколько лет я стремился к реформе, к свободе... Я воображал, что и другие хотят того же. Прекрасно, нынче мы достигли того и другого, и первое, для чего народ воспользовался своей свободой - было нападение на религию.

   Тогда я отправился сюда, ибо мне сказали, что здесь собрались защитники церкви, что здесь религия сильна и уважаема. Во мне ожила надежда! А что же я нашел здесь? Мнимые чудеса, ложь, обман... Обман, к которому прибегает как одна сторона, так и другая. И всюду, всюду одно насилие!

   - Скажите же, ради Бога, отчего вы не едете обратно домой?

   - Неделю тому назад я совсем было собрался в дорогу. Но теперь... когда вы...

   - Пожалуйста, оставьте меня в покое, - хрипло воскликнул я. - Я уже видел Луи де Сент-Алэ и знаю, что тут творится что-то неладное. Он не хочет даже взглянуть мне в лицо, не хочет сказать, где живет маркиза. Он обращался со мной, как со своим злейшим врагом! Что все это значит? Я должен это знать наконец. Скажите мне!

   - О, Боже мой! - застонал отец Бенедикт со слезами в голосе. - Как я боялся этого!

   - Чего вы боялись?

   - Что нанесу вам удар прямо в сердце...

   - Послушайте, говорите же откровенно!

   - Мадемуазель де Сент-Алэ обручена, - проговорил кюре, стараясь не смотреть на меня.

   Я остолбенел.

   - Как обручена? С кем же? - опомнившись, заговорил я.

   - С господином Фроманом, - последовал тихий ответ.

  

   - Не может быть! - произнес я, не узнавая собственного голоса. - С Фроманом! Не может быть.

   Произнося эти слова, я сам понимал, как нелепо подвергать их сомнению, и отвернулся, чтобы отец Бенедикт не мог видеть моего лица.

   Фроман! Это имя объяснило мне теперь многое.

   Погруженный в свои мысли, я задержал взгляд на окне, выходившем во двор-колодец. На противоположной его стороне, внизу виднелось крыльцо, похожее на монастырскую паперть, с какой-то каменной фигурой посередине. Я невольно заметил, как во двор вошли два человека и направились к этой паперти. Они не стучали в дверь, никого не звали, но один из них слегка стукнул два раза оземь посохом. Через секунду или две дверь открылась сама собой, и оба незнакомца исчезли за нею.

   Все это я заметил совершенно бессознательно, и только стук закрывшейся двери окончательно вывел меня из раздумья.

   - Фроман, - сказал я. - А где же Дениза?

   Отец Бенедикт покачал головой.

   - Вы должны это знать! - хрипло закричал я. - Должны знать!

   - Я знаю, - медленно отвечал он, не отрывая от меня глаз, - но не могу вам сказать. Я не мог бы этого сказать даже и ради спасения вашей жизни, господин виконт. Это сообщено мне на исповеди.

   Я был ошеломлен и упал духом от такого ответа. Было понятно, что об эту железную дверь, ключ от которой заброшен, я могу биться головой до самой смерти и все-таки не достигну цели.

   - Зачем же вы рассказали мне все это в таком случае? - воскликнул я с тоской.

   - Я хотел, чтобы вы уехали скорее из Нима, - мягко отвечал старый священник, глядя на меня умоляющими глазами. - Мадемуазель Дениза уже обручена, и добраться до нее вы не сможете. Через несколько часов, вероятно, как только кончатся выборы, здесь начнется восстание. Я знаю вас и ваши чувства мне известны. Вы не можете пристать ни к той, ни к другой партии. Зачем же вам тогда оставаться здесь?

   - Зачем?! - воскликнул я с такой силой, что отец Бенедикт невольно вздрогнул. - Я останусь здесь до тех пор, пока мадемуазель Дениза не будет обвенчана. А до этого я буду следовать за нею хоть в сам Турин. Господин Фроман смешивает в одно войну и любовь. Вот почему теперь-то я пристану к одной из партий, конечно, не к той, к которой принадлежит он. Вы спрашиваете, зачем мне оставаться... Затем, что если вы не можете сказать мне, где Дениза, то найдутся другие, которые могут это мне сообщить.

   И, не слушая возражений отца Бенедикта, пытавшегося удержать меня, я схватил свою шляпу и сбежал вниз по лестнице. Выйдя из дома, я прошел улицу, где стояла гостиница, и направился в тот квартал, в котором повстречал процессию.

   Улицы были еще полны народу; все были в ожидании чего-то, словно шествие оставило за собой какой-то след. Там и сям ходили военные патрули и советовали народу успокоиться. Но кучки посвистывающих горожан оставались неподвижными, а люди пристально смотрели на меня, когда я проходил мимо. Из десяти мужчин по крайней мере один был монах.

   Мне пришло в голову отыскать барона де Жеоля и Бютона и разузнать от них о планах Фромана и о том, как сильна его партия. Чувствовалось, что весь город пришел в ненормальное состояние, и что, если я хочу сделать что-нибудь до того, как разразится гроза, то я должен действовать быстро.

   К счастью, мне удалось застать их на квартире. Барон, с которым я не виделся с самого приезда в город, без сомнения, уже успел объяснить себе причины моего отсутствия по-своему. Он поздоровался со мной довольно насмешливо. Но, когда я предложил ему несколько вопросов, он понял, что я не шучу, и переменил отношение ко мне.

   - Это вот кто может вам сказать, - промолвил он, кивая на Бютона.

   От меня не укрылось, что оба они были весьма возбуждены, хотя и старались не показывать этого.

   - Партия Фромана вчера подняла в Авиньоне восстание, - быстро ответил Бютон, - но оно было подавлено с тяжелыми для партии потерями. Эта новость только что получена. Неудача может заставить их поспешить со своими замыслами здесь.

   - Я видел солдат на улице, - заметил я.

   - Да, кальвинисты просили дать им охрану. Но вся эта охрана - одна комедия, - с грустной улыбкой продолжил барон да Жеоль. - Гиенский полк, настроенный патриотически, мог бы защитить нас, но офицеры нарочно удерживают его в казармах. Мэр и муниципальные советники - все принадлежат к "красным": что бы ни произошло, они не дадут соответствующего сигнала и не вызовут на помощь войска. Католические харчевни полны вооруженным народом. Словом, мой друг, если Фроману удастся овладеть городом и продержаться здесь дня три, то губернатор Моннелье явится сюда со своим гарнизоном, и тогда... тогда бунт станет революцией, - прибавил он с особой энергией.

   Едва успел он произнести эти слова, как в комнату вошел какой-то человек, который, быстро взглянув на нас, как-то особенно поднял руку.

   - Извините, - промолвил барон де Жеоль и вышел с этим человеком из комнаты. За ними сразу же вышел и Бютон. Я остался один.

   Я думал, что они скоро вернутся, но прошло уже несколько минут, а их все не было. Наконец, мне надоело ждать, и, желая знать, что делается внизу, я спустился во двор гостиницы, откуда вышел на улицу. Но их и тут не было. Перед гостиницей стояла группа слуг и других обитателей дома. Все они молча к чему-то прислушивались. Когда я приблизился, один из них робко сделал мне знак рукой, очевидно, приглашая меня вести себя тихо.

   Прежде, чем я успел спросить, что все это значит, где-то вдали грянул пушечный выстрел. За ним послышался второй, третий. Потом донесся какой-то глухой шум, как будто проехали по мостовой тяжелые телеги. Потом опять началась стрельба: короткие, резкие звуки выстрелов слышны были совершенно явственно.

   Пока мы прислушивались, а солнце закатывалось, оставляя красную полосу на крышах, где-то торопливо зазвонили в колокол. Из-за угла стремительно выскочил какой-то человек и побежал к нам. Но хозяин гостиницы "Экю" не стал дожидаться его.

   - Пошли все домой! - закричал он своим слугам. - Живо запереть большие ворота! Пьер, заложи хорошенько запоры. А вам, сударь, - торопливо обратился он ко мне, - тоже лучше будет войти в гостиницу. В городе началось восстание, и на улицах оставаться небезопасно.

   Но я, наоборот, бросился бежать по переулку. Попавшийся мне навстречу человек успел крикнуть, что толпа сейчас будет здесь. Далее мне попалась испуганная лошадь, мчавшаяся без седока. Она шарахнулась от меня в сторону и чуть не упала на скользкой мостовой.

   Я продолжал бежать, не обращая внимания ни на что. Вдруг шагах в двухстах от себя я увидел сквозь дым и облако пыли ряд солдат, которые, повернувшись ко мне спинами, медленно отступали перед наседавшей на них густой толпой. На моих глазах их ряды поредели и стали рассеиваться. С победным криком толпа хлынула на то место, где только что были солдаты.

   Сообразив, что я не в состоянии пробиться сквозь толпу, я бросился в узкий проход, почти скрытый от глаз широкими низкими крышами, меж которыми виднелся лишь маленький кусочек бледного неба.

   Из этого прохода я попал в переулок, переполненный прислушивающимися к шуму женщинами с испуганными лицами. Я кое-как протолкался меж ними и, отойдя настолько, что, по моему расчету, мог уже выйти сзади толпы, двинулся по переулку, ведущему к дому, где жил отец Бенедикт. К счастью, толпа валила по главным улицам, а переулки были сравнительно безлюдны, и я безо всяких приключений добрался до самой площади у ворот.

   Нападение на солдат началось, очевидно, здесь, ибо на мостовой валялся сломанный на две части мушкет. Когда я проходил по улице, изо всех окон смотрели бледные лица, провожавшие меня недоброжелательным молчанием. Не видно было ни одного мужчины, и я беспрепятственно дошел до подъезда отца Бенедикта и проник в вестибюль.

   На улице было еще довольно светло, но здесь уже царил мрак. Не успел я сделать и двух шагов, как вдруг споткнулся обо что-то, лежавшее на моей дороге, и упал. Я с трудом поднялся по лестнице, постанывая от боли. Но стон замер у меня на губах, когда, оглянувшись назад, я увидел в полоске света, пробивавшегося через входную дверь, обо что я споткнулся: то был труп мужчины, видимо, монаха, одетый в белое с черным одеяние своего ордена.

   Не без труда мне удалось подавить чувство ужаса. Успокоившись, я сообразил, как попал сюда этот труп. Монах был, очевидно, убит на улице в самом начале беспорядков. Может быть, он одним из первых напал на солдат. Потом тело его отнесли сюда, пока его приверженцы расправлялись за него с солдатами.

   Я спустился вниз и, наклонившись над монахом, поправил ему клобук, который я сбил с него во время своего падения. Предаваться размышлениям было некогда, и я опять взбежал наверх. Комната отца Бенедикта была пуста.

   Не зная, что мне делать дальше, я постоял в полутьме немного, потом безо всякой цели вошел в комнату и выглянул из окна во двор, окруженный скучными, однообразными стенами. В них было всего одно окно, несколько сбоку от меня, но как раз на одном со мной уровне. Пока я тупо созерцал стены, в этом окне вдруг появился яркий свет. В комнате, очевидно, зажгли лампу, и на этом светлом фоне ясно обрисовался женский профиль.

   Я едва не вскрикнул: то была Дениза!

   Она подошла к окну, задернула штору, и видение исчезло.

   С минуту я стоял неподвижно. Сердце у меня билось, словно хотело выскочить из груди, а мысль работала с необыкновенной быстротой.

   Она была рядом, тут же, в противоположном доме! Это казалось невозможным, невероятным! Я сообразил, что фасад этого дома выходит на улицу недалеко от виденных мною старинных ворот. А ведь кто-то и сказал мне, что Фроман живет у Австрийских ворот!

   Очевидно, это так и было. Ясно, что Дениза находится в его власти и живет в смежном с ним доме. Жадно всматриваясь в здание, я пытался определить его фасад и мысленно провести прямую линию, соответствующую лестнице. Потом я продолжил ее еще, и она уперлась в паперть, на которой стояла статуя... В ту самую паперть, на которой я недавно заметил двух мужчин!

   В городе продолжалась схватка. Доносились глухие звуки отдаленных залпов, гул колоколов, иногда волны криков. В вечернем воздухе слышались стоны и проклятия. Стараясь не обращать ни на что внимания, я, не отрывая глаз, смотрел на паперть внизу.

   Вдруг мне пришла в голову одна мысль. Я вновь провел воображаемую линию и запомнил местоположение окна, в котором мелькнул профиль Денизы. Обдумав все хорошенько, я вышел из комнаты и спустился вниз.

   Огня со мной не было, и спускаться приходилось осторожно, держась одной рукой за грязную стенку. Я знал теперь, где лежит труп монаха, и перешагнул через него. Растворив затем дверь, я огляделся.

   Пока я занимался своими наблюдениями, через двор торопливо прошли два человека. Не доходя до ворот, они нырнули в проход направо и скрылись. Под самой крышей огромного мрачного дома, высившегося передо мной, замелькал слабый красноватый огонек.

   Я услышал голоса, которые, как мне показалось, неслись с башни над воротами. Мне показалось даже, что на фоне вечернего неба мелькнула какая-то фигура. Впрочем, кругом было спокойно, и я опять вошел в подъезд.

   Нет надобности рассказывать о том, что я делал в темноте под лестницей. Мне самому противно теперь вспоминать об этом.

   Через две минуты я был уже в монашеском одеянии. Потом я тоже свернул в боковой проход, упомянутый выше, и очутился во дворе. Передо мной была паперть. Обломком мушкета, который я подобрал походя, я дважды стукнул по мостовой.

   Не успел я подумать о том, что будет дальше, как дверь открылась, и я должен был войти. Словно по волшебству, створки ее моментально и бесшумно закрылись за мной.

   Я очутился в длинном пустом коридоре безо всякой мебели. Вероятно, здесь прежде был монастырь. На стене висела зажженная лампа, а против меня на каменной скамейке сидели, мирно беседуя, два каких-то человека. Трое или четверо других прохаживались по коридору. При моем появлении все сразу смолкли и посмотрели на меня с любопытством.

   - Откуда ты, брат? - спросил один из них, приближаясь ко мне.

   - Из "Таверны Св. Девы", - наобум отвечал я.

   Свет бил мне прямо в глаза, и, чтобы защититься от него, я поднял руку к глазам и надвинул на лоб капюшон.

   - К начальнику?

   - Да.

   - В таком случае иди скорее. Он на крыше. Все идет хорошо? - продолжал он, с улыбкой поглядывая на мое оружие.

   - Идет, как следует, - отвечал я, стараясь опустить голову как можно ниже и скрыть свое лицо под капюшоном.

   - Я слышал, что начали уже жечь?

   - Да.

   Он взял маленький фонарь и, открыв дверь в боковой коридор, повел меня к узкой винтовой лестнице, сделанной в толще стены.

   По дороге нам пришлось пройти мимо какой-то открытой двери, и я отметил ее на всякий случай. Дверь эта вела в комнаты первого этажа. Поднявшись по лестнице ступеней на пятнадцать, мы встретили другую дверь, на этот раз запертую. Через еще шагов пятнадцать я увидал третью дверь, которая приковала к себе все мое внимание. Я с отчаянием осматривался кругом, придумывая, как бы ускользнуть от моего провожатого и проникнуть за нее. Но мой спутник продолжал продвигаться вперед, и передо мной опять была гладкая стена.

   Пройдя с полдюжины ступеней, я остановился.

   - Что с тобой? - спросил он, оглядываясь на меня.

   - Я уронил записку, - сказал я и принялся шарить по ступеням.

   - К начальнику?

   - Да.

   - Возьми фонарь, - нетерпеливо сказал он. - Только поскорее. Хорошую новость надо передавать быстро. Послушай, что ты там делаешь?

   Я погасил лампу и бросил ее на лестницу. Мы очутились в полной темноте. Прежде, чем мой спутник оправился от изумления, наверху, над нами послышались голоса и шаги по крыше. На меня пахнуло свежим воздухом.

   - Спускайся вниз! - кричал мне мой провожатый, - и дай мне пройти. Что за неуклюжий человек! Жди теперь, когда я принесу другой фонарь.

   Он прошмыгнул мимо, оставив меня там, где я хотел. Не успел он спуститься и на десять ступеней, как я был уже у двери и схватился за ручку. К величайшей моей радости дверь (очевидно, она была заперта некрепко) уступила моему напору. Пройдя в нее, я поспешил запереть ее за собой и пошел вправо, придерживаясь в темноте руками за стену, вдоль которой я шел внизу. Я знал, что это наружная стена, и в ней было освещенное окно.

   В минуту, когда приходилось ставить на карту все, я старался быть как можно спокойнее. Я отсчитал десять шагов и, по моим расчетам, должен был выйти к окну. Но еще десять шагов, и мой путь был прегражден новой дверью. За нею, должно быть, и была комната - последняя в этом направлении. Прислушиваясь к каждому звуку и опасаясь погони, я нащупал ручку и попробовал ее повернуть.

   Судьба благоприятствовала мне и на этот раз; но, открыв дверь, я очутился, вопреки ожиданиям, опять в кромешной мгле.

   Причину этого я понял очень быстро, стукнувшись лбом о вторую дверь. За нею раздался женский голос.

   - Кто здесь? - отчетливо спросил кто-то.

   Я не отвечал, продолжая в темноте разыскивать дверную ручку. Нащупав ее наконец, я быстро отворил дверь.

   Свет, ударивший мне прямо в глаза после мрака, на несколько сек