Уаймен Стенли Джон - Красная кокарда

унд совершенно ослепил меня. Но все-таки я заметил двух девушек, стоявших передо мной, несколько в стороне.

   Та из них, что стояла впереди, была Дениза!

   С радостным криком я бросился было к ней; но она быстро отскочила назад. На лице ее был написан ужас.

   - Что вам здесь надо? - спрашивала она, отступая передо мной. - Вы, вероятно, ошиблись.

   Я вспомнил о своем маскараде и об обломке мушкета и поспешил поднять капюшон, и в ту же минуту раздался радостный крик Денизы.

   Мы не виделись с тех пор, как сидели друг напротив друга в экипаже. Не говоря ни слова, она бросилась в мои объятия и, спрятав на моей груди свою головку, залилась слезами!

   - Мне сказали, что вас больше нет в живых, - говорила она среди рыданий.

   Теперь я понял все. Крепко сжимая ее в объятиях, я что-то говорил ей, совершенно позабыв и об опасности нашего положения, и о другой, находившейся здесь же, девушке. Я чувствовал, что теперь нас может разлучить только смерть, одна только смерть! Увы! Она была не так далеко от нас, чтобы забывать о ней...

   Через минуту Дениза освободилась от моих объятий и оттолкнула меня. Ее лицо поочередно то бледнело, то краснело, а глаза горели, кажется, ярче самой лампы.

   - Как вы попали сюда? - заговорила она. - Да еще в таком одеянии?

   - Я хотел видеть вас, - ответил я и хотел опять обнять ее.

   - Нет, нет, не надо! Вы знаете, что вас убьют, если найдут здесь? Умоляю вас, бегите, пока еще есть время.

   - Разве я могу оставить вас?

   - Да, вы должны оставить меня, - с отчаянием воскликнула она. - Умоляю вас, бегите!

   - И оставить вас Фроману? - воскликнул я в свою очередь.

   Она взглянула на меня с явным испугом.

   - Вы знаете?

   - Я знаю все.

   - Так знайте же, - заговорила она, подняв гордо голову и глядя смело мне прямо в глаза, - знайте же, что ни в каком случае я не выйду замуж ни за него, ни за кого-либо другого, кроме вас.

   Я готов был упасть на колени перед нею, но она быстро отошла назад и опять принялась умолять меня спастись бегством.

   - В этом доме вы в опасности, здесь вам грозит смерть, - возбужденно говорила она. - Моя мать не знает жалости, мой брат тоже здесь. Дом полон его приверженцев. Вы и так едва спаслись от него. Если же он застанет вас здесь, то убьет вас.

   - Не очень-то я боюсь его, - запальчиво отвечал я, видя, какой страх отразился в ее глазах. - Если он так опасен для меня, то насколько же он опасен для вас?! Что будет с вами? Неужели я могу оставить вас на произвол судьбы?

   Она посмотрела на меня как-то странно, с неожиданной серьезностью. Ответ ее был таков, что я никогда его не забуду.

   - Разве я боялась на крыше горящего дома с Сент-Алэ? И вы не бойтесь за меня. Здесь та же крыша и я стою на ней. И моему мужу не придется краснеть за меня.

   - Но там я был с вами, - быстро возразил я, сам не знаю для чего.

   - Да, это правда, - улыбнулась она. Ее лицо опять вспыхнуло, а в глазах засветилась нескрываемая нежность. В одну секунду она была уже в моих объятиях.

   Но это и длилось всего одну секунду: почти в гневе вырвалась она из моих рук.

   - Идите, идите, - закричала она. - Если вы любите меня, идите!

   - Дайте мне слово, что вы махнете мне платком в окно, если вам понадобится моя помощь.

   - В окно?

   - Я могу его видеть из комнаты отца Бенедикта.

   Лицо ее озарилось радостью.

   - Хорошо, - промолвила она. - Слава Богу, что вы так близко от меня. Я обещаю поступить именно так. Со мной здесь Франциска. Она предана мне. Пока она со мной...

   Вдруг она остановилась и побледнела, как полотно. Мы молча посмотрели друг на друга: я, очевидно, задержался здесь слишком долго, ибо в коридоре слышен был шум шагов, гул голосов и хлопанье отворявшихся дверей. Мне показалось, что мы все перестали дышать. Первой в себя пришла служанка. Подбежав к двери она бесшумно. заперла ее.

   - Напрасно! - хриплым шепотом заметила Дениза, которая, чтобы не упасть, оперлась о стол. - Они приведут сюда мою мать и убьют вас.

   - Нет ли здесь другой двери? - спросил я, быстро оглядывая комнату и впервые чувствуя в полном объеме опасность, которой я подвергался.

   Дениза отрицательно покачала головой.

   - А это что? - спросил я, указывая в дальний конец комнаты, где а алькове стояла кровать.

   - Это стенной шкаф, - отвечала Франциска. - Впрочем... Может быть, они не станут искать. Скорее в шкаф, и я запру вас!

   В подобном положении мужчина действует инстинктивно. Я слышал, как повернулась дверная ручка, и кто-то решительно постучался. Но я еще колебался. Через секунду стук повторился, и знакомый мне голос нетерпеливо закричал:

   - Открой сейчас же, Франциска!

   Я бросился к шкафу.

   Франциска под впечатлением приказания, с одной стороны, и страха - с другой, стояла в нерешительности между мною и дверью. В конце концов она направилась к двери, так что я сам должен был притворить за собой шкаф.

   Внезапно мне пришло в голову, что, прячась здесь, я навлекаю позор на бедную Денизу. Если б меня нашли здесь, среди платьев и тряпок ее горничной, я повредил бы Денизе гораздо больше, чем если бы я остался посередине комнаты и встретился лицом к лицу с моими врагами.

   От этой мысли кровь бросилась мне в голову. Я распахнул створки и вышел из шкафа, и как раз вовремя.

   Входная дверь открылась настежь, и в комнату вбежал маркиз де Сент-Алэ. За ним виднелось еще человека четыре-пять.

   Первым, кого он увидел перед собою, был я.

   Сент-Алэ горящими от злобы глазами уставился прямо на меня.

  

  

   [*] - франц. - положение обязывает.

  

   Первым заговорил, однако, не он. Один из сопровождавших его людей выступил вперед и закричал:

   - Это он самый и есть! Вот у него и ствол в руках!

   - Схватить его! - коротко распорядился Сент-Алэ. - И убрать отсюда. Кто бы вы ни были, - свирепо обратился он ко мне, - но раз вы взялись шпионить, вы должны знать, что вас ожидает. Взять его!

   Двое из его спутников бросились ко мне и схватили меня за руки. Пораженный появлением маркиза и сказанными им словами, я не оказал никакого сопротивления.

   Однако в подобных случаях мозг работает очень быстро, и я моментально овладел собой.

   - Что за вздор, господин маркиз! - сказал я. - Вам прекрасно известно, что я не шпион. Вы, без сомнения, знаете и то, зачем я здесь. Что касается этого...

   - Я ничего не знаю, и мне ничего не известно, - сухо отвечал он.

   - Но...

   - Я ничего не знаю, и мне ничего не известно, - насмешливо повторил он. - Мне ясно только то, что мы нашли вас здесь в одежде монаха, которым вы никогда не были. Для вас было бы безопаснее попробовать пересечь вплавь Рону, чем входить вечером в этот дом. А теперь уведите его. Мы разберем это дело внизу.

   Это было уж слишком. Я вырвался из рук державших меня людей и отскочил назад.

   - Вы лжете! - воскликнул я. - Вы знаете, кто я, и знаете, зачем я здесь.

   - Я не знаю вас, - упрямо твердил Сент-Алэ. - Не знаю и того, зачем вы здесь. Правда, когда-то я знал одного человека, похожего на вас. Но то был дворянин и предпочел бы скорее умереть, чем спасать себя ложью. Уведите его отсюда. Он до смерти перепугал мою сестру. Вероятно, дверь была открыта, вот он и проскочил сюда, воображая, что теперь спасен.

   Я понял, что это значит. В своей злобе он, очевидно, готов был принести меня в жертву, лишь бы не повредить репутации своей сестры. Я видел теперь даже большее. Я понимал, что он с жестокой радостью наслаждался двусмысленным положением, в которое он меня поставил.

   В моих ушах еще раздавался шум уличной битвы. Я знал теперь, что от людей, которые в этой борьбе поставили на карту все, нельзя ждать ни добросовестности, ни пощады. Я знал, что эти люди почти обезумели от лишений и унижений, которые им пришлось испытать. И я стоял, теряясь в догадках, как мне поступить. Надо было рискнуть, попробовать освободиться, но я все еще колебался. Я даже позволил отвести себя почти до двери, как вдруг задача нашла свое решение.

   Дениза, стоявшая все это время в полуобморочном состоянии у стены, вдруг бросилась вперед, схватила брата за руки и громко закричала:

   - Вы не сделаете этого! Сжальтесь! Сжальтесь!

   - Мадемуазель, - отрезал Сент-Алэ, в глазах которого засветился опять злой огонек. - Вы слишком испуганы и не владеете собой. Эта сцена слишком потрясла вас. Помогите вашей госпоже, - строго обратился он к служанке. - Этот человек шпион и не заслуживает жалости.

   - Он не шпион, - кричала Дениза, не выпуская его рук. - Он не шпион, и вы знаете это!

   - Прочь! Молчите! - яростно крикнул этот злобный человек.

   Но он не рассчитал силы ее сопротивления.

   - Не хочу молчать! - крикнула Дениза.

   К моему удивлению, она отпустила руку брата, откинула назад спадавшие ей на лоб волосы и, выступив вперед, громко повторила:

   - Я не хочу молчать! Это не шпион, и вы это знаете. Вы знаете, что это мой жених. Да, это мой жених, - сказала она с гордым жестом, - и он явился сюда, чтобы видеть меня. Поняли?

   В комнате водворилась мертвая тишина.

   - Вы с ума сошли! - заскрежетал зубами маркиз.

   - Нет, я не сошла с ума, - твердо отвечала она, не сводя с брата пылающего взора.

   - Не чувствуя стыда, вы, должно быть, не чувствуете и страха! - загремел он страшным голосом.

   - Нет, нет! Для любви нет страха. А я люблю его!

   Не могу выразить, что я почувствовал, услышав эти слова. Будучи сам беспомощен, я пришел в бешенство, увидев, как маркиз грубо схватил бедную девушку за руки и отбросил ее на другой конец комнаты.

   Это послужило сигналом к невероятной сцене: я рванулся ей на помощь. В то же мгновение на меня кинулись три человека я оттеснили меня к двери. Сент-Алэ, вне себя от ярости, кричал, чтобы они убрали меня отсюда, а я осыпал его бранью и называл трусом, стараясь как-нибудь добраться до него. На минуту я было справился со всеми тремя, но их было все-таки трое против одного. Среди общего шума, к которому присоединились еще и вопли горничной, им удалось вытолкнуть меня за дверь и закрыть ее за собой.

   Я задыхался от бешенства. Но когда дверь захлопнулась за вами, мы все как-то вдруг успокоились. Люди держали меня за руки уже не так крепко и смотрели довольно мирно. Я прислонился к стене и тоже разглядывал их. Один из них сказал:

   - Довольно, сударь. Стойте смирно, и мы не причиним вам вреда. Иначе...

   - Трусливая собака, - подавляя рыдания, промолвил я.

   - Тише, тише...

   Теперь их было пятеро (двое все это время оставались в коридоре). Здесь было темно, но у них с собой был фонарь. Минуты две-три прошло в молчании. Потом дверь приоткрылась, и, видимо, их начальник подошел к ней и, получив распоряжение, вернулся к нам обратно.

   - Вперед! - сказал он. - В N 6. Петинио, принеси ключ.

   Петинио быстро исчез куда-то, а мы тихонько пошли по коридору. Тяжелые шаги конвойных, шедших позади меня, гулко раздавались в тишине, и их эхо бежало впереди нас. При свете фонаря с одной стороны видна была каменная бело-желтая стена, в которой шли двери, как у тюремных камер. Возле одной из них мы остановились. Я думал, что меня посадят здесь. Стало быть, Дениза будет недалеко от меня. Но когда дверь открыли, то оказалось, что за ней была небольшая лестница, ведшая в нижний коридор, подобный пройденному нами.

   Пройдя половину этого коридора, мы остановились у раскрытого окна, в которое свежий ночной ветер врывался с такою силою, что человек, несший фонарь, должен был прикрыть его полой. Вместе с ветром доносился сюда и шум ночного взбудораженного города. Хриплые голоса и веселые крики, монотонный звон колоколов, иногда пистолетные выстрелы - все это свидетельствовало о том, что делалось внизу" под темным покровом ночи, повергшей в хаос дома и улицы.

   Вдруг в одном месте темнота как бы дала трещину, и сквозь нее хлынул поток красноватого света, заигравший сразу на крышах. Вспыхнул, очевидно, большой пожар где-то в самом сердце города, и само небо как бы приняло участие в тех ужасах, что творились внизу, на земле.

   Сопровождавшие меня люди бросились к окну и, превратившись все в слух и зрение, высунулись наружу.

   А человек, который вес на себе ответственность за все это и ставил на карту самую крупную ставку, беспокойными шагами мерил взад и вперед крышу!

   По отрывочным фразам схвативших меня людей, я догадался, что Фроману удалось захватить Арен и занять его своим гарнизоном, и что перед нами горела одна из протестантских церквей. Можно было понять еще, что застигнутые врасплох "патриоты" кое-где еще оказывали легкое сопротивление, и что, если "красные" смогут продержаться еще двадцать четыре часа, то подоспеют войска из Моннелье и упрочат создавшееся положение.

   - Славно! - сказал один из смотревших в окно. - Если б мы не перерезали им сегодня глотки, завтра они сделали бы это с нами.

   - Однако мы не выбили и половины роты, - промолвил другой.

   - Деревни подойдут только завтра утром, - вставил свое слово третий. - Теперь будут звонить во все колокола отсюда и до Роны.

   - А что, если севеннолы придут первыми? - спросил кто-то.

   Никто не ответил на этот вопрос. Все жадно продолжали всматриваться во тьму, пока раздавшиеся поблизости шаги не заставили их обернуться.

   - А вот и ключ, - сказал их предводитель. - Ну-с, сударь...

   В это мгновение в коридоре появилось новое лицо - высокий человек в плаще и шляпе. В сопровождении трех, видимо, охранников, он быстро шел к нам.

   - Бюзо здесь? - спросил он, подойдя ближе.

   Человек, только что говоривший со мной, вытянулся перед ним в струну:

   - Так точно, сударь.

   - Возьмите с полдюжины людей, самых сильных, какие найдутся у вас внизу, - продолжал вновь прибывший, - и я узнал в нем Фромана, - возьмите еще столько же из часовни Св. Девы и забаррикадируйте улицу, что идет мимо казарм к арсеналу. Там вы найдете много помощников. Кроме того: занять несколько домов, которые командуют над улицей. И... Что это такое? - прервал он самого себя, когда его глаза остановились на мне. - Как попал сюда этот человек? И в таком одеянии?

   - Господин маркиз арестовал его наверху.

   - Маркиз?

   - Да, сударь, и велел запереть его пока в камеру N 6. Это шпион.

   - А!

   Мы в упор смотрели друг на друга. Фроман присвистнул. От колеблющегося света фонарей, а может быть от сильных волнений, жесткие линии его массивного лица стали еще жестче, а тени около глаз и рта еще заметнее.

   Вдруг он улыбнулся, словно заметил что-то комическое в создавшемся положении.

   - Вот мы и опять встретились с вами, господин виконт, - начал он. - Я припоминаю, что захватил кое-что, вам принадлежащее. Вы, вероятно, за этим сюда и явились?

   - Да, за этим, - насмешливо отвечал я, платя ему той же монетою. Я видел, что он понимал меня.

   - А маркиз застал вас наверху?

   - Да.

   - Ага!

   Он, казалось, погрузился в размышления. Потом, повернувшись к людям, сказал:

   - Хорошо, Бюзо, вы можете идти. Я принимаю ответственность за этого человека на себя. А вы, - обратился он к пришедшим с ним, - вы ждите меня внизу. Скажите Фландрэну - это мой решительный приказ, что бы ни случилось, - мэр не должен сдавать города войскам. Скажите ему при этом, что хотите. Ну, хоть, что я повешу его за это на самой высокой башне города. Поняли?

   - Слушаемся.

   - А теперь идите. Я скоро буду у вас.

   Они ушли, оставив фонарь на полу. Фроман и я остались с глазу на глаз. Я стоял в ожидании, но он не смотрел на меня. Вместо этого он, оборотившись к открытому окну, смотрел в темноту ночи.

   Некоторое время царила полная тишина. Может быть, приказание, им только что отданное, отвлекло его мысли в другую сторону, а может быть, он просто еще не знал, как ему поступить со мной, - этого я не могу сказать и сейчас. Но я слышал, как он несколько раз тяжело вздохнул.

   - Только три роты и взбунтовались, - вдруг промолвил он.

   Не знаю, что подтолкнуло меня, но тем же тоном я спросил:

   - А сколько их всех?

   - Тринадцать. Мы в меньшинстве. Зато мы выступили первымя. Все шансы на нашей стороне, и мы одержим верх. А если завтра явятся еще из деревень...

   - Севеннолы не явятся.

   - Да, не явятся. Если офицерам удастся удержать полк в казармах, и мэр не выкинет белого флага, а кальвинистам не удастся захватить арсенал, то, я уверен, победа будет на нашей стороне. Мы более, чем когда-либо, нуждаемся теперь в человеке.

   Тут он повернулся ко мне и посмотрел на меня с какой-то мрачной гордостью.

   - Знаете ли вы, за что мы сражаемся здесь? За Францию! За Францию! - энергично заговорил он, не скрывая охватившего его волнения. - Я успел собрать всего несколько сотен головорезов и всякого отребья, пока ваше милое дворянство лежало на боку и посматривало, что выйдет из всего этого! Рискую я, а ставку, в случае выигрыша, получат они. Они в полной безопасности, а я, случись неудача, буду повешен. Одного этого достаточно, чтобы сделать человека патриотом и заставить его кричать: "Да здравствует нация!".

   Не дожидаясь моего ответа, он порывисто схватил фонарь и сделал мне знак следовать за ним дальше по коридору. Он не спросил меня, как я попал в этот дом, и не сказал ни слова ни по поводу моего положения, ни насчет Денизы. Не зная его намерений, я у самой двери остановился и слегка дотронулся до его плеча.

   - Извините, - сказал я, стараясь сохранить достойный вид, - я хотел бы знать, как вы поступите со мной. Незачем уверять вас, что я проник в этот дом не для того, чтобы заниматься шпионством...

   - Вы можете не говорить мне ничего, - отвечал он, резко перебивая меня. - А что я хочу делать с вами - это я могу объяснить вам в двух словах. Я хочу задержать вас здесь, но лишь для того, чтобы в случае плохого исхода, а это выяснится не позднее, чем через неделю, вы могли оказать помощь мадемуазель де Сент-Алэ и отвезти ее в безопасное место. Для этого бумага о вашей командировке будет возвращена вам. Она у меня цела. Если же, наоборот, мы одержим верх и устроим такой пожар, который разогреет всех этих педантов, то тогда мы еще поговорим с вами и поговорим, как подобает дворянам.

   При последних словах он повернулся, как бы ожидая ответа от меня, и открыл дверь, ведущую на маленькую лестницу, уже знакомую мне. Я стоял, пораженный его словами в самое сердце. Подняв фонарь, он устремил на меня острый взгляд.

   - Господин Фроман, - пробормотал я, не в состоянии продолжать далее.

   - Нет надобности в словах, - величаво сказал он.

   - Вы уверены, что вам все известно?

   - Я уверен, что она любит вас и не любит меня, - отвечал он с заметным раздражением. - Кроме этого, я знаю еще только одно.

   - Именно?

   - Что через сорок восемь часов все улицы Нима будут залиты кровью, и Фроман-буржуа будет Фроман-барон, или его совсем не будет. В первом случае мы еще потолкуем с вами, в последнем - не стоит и толковать, - опять добавил он, пожимая плечами.

   С этими словами он обернулся опять к лестнице. Я последовал за ним, и мы поднялись в верхний коридор. Отсюда по лестнице, на которой я ускользнул от своего первого провожатого, мы поднялись на крышу, а с крыши, по деревянной приставной лесенке, на плоскую кровлю башни.

   Перед нами лежал во тьме и хаосе Ним. Его скорее можно было чувствовать, чем видеть. Лишь темные массивы центральных городских кварталов резко разделялись светлыми полосами улиц, расходившихся от горящей церкви. В трех местах сияли в небе огни, подобные маячным: один на горном гребне, другой на колокольне далекой церкви, третий на башне за чертой города. Но в целом все было спокойно: беспорядки замерли на время.

   С моря дул соленый ветер.

   На башне находилось человек двенадцать, закутанных в плащи. Одни были неподвижны и молча смотрели вниз, другие расхаживали взад и вперед, обмениваясь между собой несколькими словами, когда в городе начинался какой-нибудь шум или раздавались крики. В темноте невозможно было разглядеть их лиц.

   Фроман, получив два или три донесения, отошел к самому дальнему концу кровли и тоже, то смотрел вниз, то, наклонив голову и заложив руки за спину, принимался в одиночестве кружить на одном месте. Но ему, очевидно, хотелось более сохранить свое достоинство, чем остаться одному. Сообразно его желанию, все оставили его в покое. Я сделал то же самое я уселся на том краю, откуда был видел затихавший уже пожар.

   Из разговоров я узнал, что Луи де Сент-Алэ командует мятежниками в Арене, а его брат дожидается только того, чтобы обеспечить успех, тогда отправиться в Соммьер, где полковой командир обещал помощь кавалерийского полка в случае, если Фроман одержит в Ниме верх; боясь скомпрометировать короля и напуганные участью Фавра, который несколько месяцев назад поднял было восстание, но был покинут своей партией и повешен, эмигранты трусили. Окружавшие меня люди, видимо, негодовали против них, но старались не дать этого заметить.

   Не могу сказать, что думали другие. Что касается меня, то я не думал ни о партиях, боровшихся там, внизу, ни о завтрашнем дне, ни даже о Денизе. Все мои мысли были поглощены Фроманом.

   Если он хотел произвести на меня впечатление, то он достиг своей цели. Сидя здесь во мраке, я чувствовал на себе его сильное влияние и дрожал, как дрожит азартный игрок, видя, как другой делает слишком крупную ставку. Я стал в то головокружительное положение, в котором он находился и, вглядываясь в темное будущее, дрожал за себя и за него. Мои глаза невольно искали его высокую фигуру, и я невольно относился к нему с уважением, как к человеку, спокойно стоящему на краю пропасти, где его ждет смерть.

   Около полуночи все стали спускаться вниз. Я не ел ничего в течение двенадцати часов, и, несмотря на неопределенность, в которой я находился, голод заставил меня спуститься вместе с другими. Следуя за ними, я вскоре оказался на пороге большой комнаты, ярко освещенной несколькими лампами. Тут стояли столы с приборами человек на шестьдесят. Сквозь толпу мужчин я заметил на противоположном конце комнаты группу женщин в колыхании вееров и сиянии бриллиантов. Трудно представить себе больший контраст, чем темная, обвеваемая ветрами крыша башни и красивое, веселое зрелище, так неожиданно развернувшееся передо мной.

   Но размышлять об этом было некогда. Давка, возникшая у входа, мало-помалу исчезла, все с шумом занимали свои места, и вдруг я очутился прямо перед Денизой, которая, опустив глаза, со страдальческим выражением лица сидела рядом со своей матерью. Около них была де Катино и еще несколько каких-то дам.

   Я ли поднял на нее глаза, или она сама случайно взглянула в мою сторону, но наши взгляды встретились. С криком ужаса, который я скорее почувствовал, чем услышал, она вскочила из-за стола. Маркиза вскинула на меня глаза и также не могла удержаться от крика. В мгновение ока разговоры прекратились, все повернулись ко мне, и я стал центром общего внимания.

   Как раз в эту минуту вошел опоздавший маркиз де Сент-Алэ. Он, разумеется, сразу заметил меня; по крайней мере, я слышал, как он испустил ругательство. Мне, впрочем, было не до него - я был занят Денизой, и обратил на него внимание только тогда, когда он положил руку мне на плечо.

   - Это уж слишком! - вскричал он, задыхаясь от злобы, смешанной с удавлением.

   Я молчал: положение было так сложно, что я не мог дать себе ясного отчета.

   - Каким образом вы здесь оказались? - раздраженно продолжал он голосом, привлекшим к нам еще большее внимание.

   Маркиз даже побледнел от злости: еще бы! он оставил меня арестантом, а встречает меня гостем.

   - Сам не знаю, - отвечал я. - Но...

   - Это я устроил, - произнес кто-то сзади меня. - Если вам угодно знать, виконт де Со здесь по моему приглашению.

   Говоривший был Фроман.

   - В таком случае мне здесь не место! - запальчиво закричал маркиз.

   - Как вам угодно, - спокойно отвечал Фроман.

   - Я не желаю этого терпеть, - закричал маркиз на всю комнату, - не желаю, слышите!

   - Прекрасно, - отвечал Фроман, не теряя своей серьезности. - Но мне кажется, что вы забыли...

   - Нет, это вы забыли, - яростно закричал опять Сент-Алэ. - Или, может быть, вы не понимаете, не знаете, что этот господин...

   - Я ничего не забыл, - возразил Фроман, нахмурившись. - Мы, однако, заставляем ждать моих гостей. Командование принадлежит мне, маркиз, и это мое дело составлять диспозиции. Я уже сделал их и прошу вас не нарушать их. Я, как и все присутствующие, знаю, что вы не оставите меня без помощи. Но я полагаю, что вы не станете создавать мне и лишних препятствий. Пожалуйте за мной, маркиз. Этот господин не откажется присесть вот здесь, а мы с вами сядем за стол маркизы.

   Лицо маркиза де Сент-Алэ стало мрачнее ночи, но Фроман был не тот человек, с которым можно было спорить, а тон его был вежлив, но решителен. Никогда и никому, кажется, не уступавший маркиз молча последовал за ним на противоположный край стола.

   Оставшись один, я сел на предложенное место. Все глядели на меня с величайшим любопытством. Но для меня любопытнее всего был сам этот ночной раут, в то время, как в городе на улицах валялись убитые, и казалось, что самый ночной воздух замер, прислушиваясь к тому, что происходит.

  

   Когда седой рассвет, столь ожидаемый многими, медленно наползал на бодрствовавший город, на крыше Фроманова дома можно было различить несколько бледных лиц. Эти часы, когда все предметы как бы теряют свой цвет и представляются взору черными, требуют от человека высшего напряжения мужества. Глаза, всего час-два тому назад сверкавшие огнем воодушевления, когда мы сидели за столом и долго пили за здоровье короля, за церковь, за красную кокарду, за графа Д'Артуа, теперь сделались задумчивыми; люда, лица которых недавно горели, теперь дрожали всем телом, всматриваясь в ночную мглу, и лишь плотнее закутывались в плащи. Я уверен, что если бы здесь был какой-нибудь равнодушный наблюдатель всех событий, его мысли были бы недалеки от моих.

   Фроман проповедовал верность, но верность нужна была там, внизу, на улицах. Хотя и здесь было достаточно верных, готовых ринуться на смерть или безжалостно умерщвлять других, людей. В большинстве своем, люда, смотревшие сегодня вместе со мною с башни на Ним, вовсе не были искателями приключений или местными приверженцами Фромана; не были они и офицерами, которых заставили удалиться из полков или дворянами, вроде маркиза де Сент-Алэ. Бесспорно, все это были славные люди, хотя и разгоряченные вином. Однако, не только Фроман знал, что Фавр повешен, де Лоней убит, а мэр Флессель застрелен. Не только Фроман мог строить предположения о том, какое мщение совершит новое лицо - "Нация" - за причиненное ей оскорбление.

   Вот почему, когда явился наконец долгожданный рассвет, уводя к морю туман, наполнявший долину Роны, а облака на западе стали как будто теплее, лица у всех были серьезны, и на всех лежал отпечаток мрачной сосредоточенности.

   Впрочем, кроме Фромана. По каким бы то ни было причинам, его лицо было не только решительно, но и весело. Он прервал свое уединение, в котором он пребывал почти всю ночь, и подошел к парапету крыши, поглядывая на город. Он разговаривал со всеми, шутил, подтрунивая над малодушными и не допуская и мысли, что он может потерпеть неудачу. Враги его говорили, что такова уж его природа, и что все это он делает из тщеславия.

   - Поворачивайтесь живее, господа, - весело говорил он, гордо подняв голову. - Пусть не говорят, что мы боимся высунуть нос, а, выставив вперед других, сами прячемся сзади, словно говоруны этого подлого собрания, которые, желая захватить своего короля, поставили в первые ряды женщин. Идемте, господа! Они привезли короля из Версаля в Париж. Мы будем сопровождать его обратно. И сегодня мы сделаем первый шаг в этом направлении.

   Энтузиазм - самое заразительное из всех чувств. На слова Фромана присутствовавшие ответили громкими криками. Глаза, за минуту перед тем затуманенные, теперь опять горели огнем.

   - Долой изменников! - кричал один.

   - Долой трехцветную кокарду! - вопил другой.

   Фроман поднял руку, требуя молчания.

   - Напротив. Да здравствует тройная "кокарда": да здравствует король, вера, закон!

   Эти слова попали в цель.

   - Да здравствует этот союз! - поддержали его голоса.

   Крик был подхвачен на нижней крыше, затем в окнах и на улице. Словно ружейные залпы, он замер только тогда, когда докатился до самых окраин города.

   Фроман снял шляпу.

   - Благодарю вас, господа; - начал он. - Благодарю от имени его величества короля. Теперь наш клич слышал Атлантический океан, и он эхом отдастся в Ла-Манше. Рона исправит то, что наделала Сена! Взоры всей Франции обращены на Ним и на вас, господа. За свободу! За свободу молиться против тех, кто хочет отнять у нас Бога и осквернить его храмы! За свободу жизни, которую хотят задушить плуты и писаки! За свободу выступлений против тех, кто из короля Франции сделал арестанта! Нужно ли говорить вам еще?

   - Нет, нет! - закричали все хором, взмахивая шляпами и шпагами.

   - Хорошо, - твердо продолжал Фроман. - Я не буду более прибегать к словам. Но я хочу показать, что здесь, в Ниме еще чтят Бога и короля, и их слуги еще пользуются свободой. Идемте со мной, господа! Мы пройдем через весь город и посмотрим, осмелится ли кто-нибудь крикнуть "долой короля"!

   Окружающие ответили таким ревом, что, казалось, дрогнула сама башня, и, столпившись у лестницы, принялись спускаться на нижнюю крышу, а оттуда, через дом - на улицу.

   Сидя на парапете я наблюдал за их спуском. Я видел, как блестят на солнце их шпаги и пряжки на башмаках, как развевал ветер их ленты, и не без сочувствия провожал взглядом каждого исчезавшего в люке лестницы.

   Уже больше половины покинуло крышу, когда кто-то дотронулся до моей руки: около меня стоял Фроман.

   - Вы останетесь здесь, - заговорил он, наклоняясь ко мне. - Если случится несчастье, то мне не надо будет лишний раз поручать вам позаботиться о мадемуазель Денизе.

   - Что бы ни случилось, я это сделаю.

   - Благодарю вас, - сказал он, скривив губы, и на одно мгновение в его глазах блеснул нехороший огонек. - Не забывайте, что если удача будет на моей стороне, мы еще поговорим с вами!

   - Дай Бог, чтобы удача была на вашей стороне! - невольно воскликнул я.

   - А вы так уверены в своем оружии? - насмешливо спросил он.

   Затем, переменив тон, он продолжал:

   - Нет, дело, конечно, не в этом. Вы французский дворянин, и я спокойно поручаю вам мадемуазель де Сент-Алэ, именно как дворянину. Да хранит вас Бог!

   - И вас также.

   Я посмотрел ему вслед. Было около пяти часов. Солнце уже поднялось, и кровля башни, оставшаяся теперь только в моем владении, казалась таким мирным и спокойным уголком, что я не без удивления оглядывался вокруг себя. Я был так далек от бушующего внизу мира, откуда вдруг донесся гул голосов, очевидно, приветствовавших появление Фромана. За этим криком последовал другой, третий. Испуганные голуби стаей закружились над башней. Волна голосов стала мало-помалу удаляться в южную сторону города и вскоре замерла в отдалении.

   Я остался один со своими невеселыми мыслями. Куда девалось тесное единение, союз, о котором столько недель грезила Добрая половина нации? Где братство, к которому взывал отец Бенедикт? Где слияние классов и сословий? Разве не исчезли права человека? А вместе с ними и тысячи других благодеяний, которые, вопреки человеческой природе, обещали философы и теоретики, стоило только принять их в систему? Где все это?

   Набатный звон колоколов огласил окрестность, залитую веселым весенним солнцем; снизу, с улицы вновь неслись крики и шум восстания. По лентам дорог, идущих от города, там и сям быстро двигались небольшие группы людей, блистая на солнце оружием.

   Прошло еще с полчаса. Я продолжал сидеть, погруженный в свои мысли. Внезапно в отдаленном пригороде на западе грянул пушечный выстрел, а за ним рассыпалась дробь отдельных выстрелов.

   Голуби все еще продолжали кружить на фоне сияющих, быстро бегущих облаков. Громко чирикали воробьи. Нижняя крыша, на которой столпилось несколько слуг, была залита солнцем. Здесь было так тихо, так спокойно! А внизу, на улицах лилась кровь и царила смерть.

   Было еще раннее утро. Я прислушивался ко всему почти безучастно, следуя лишь течению своих мыслей и сравнивая про себя зрелище самоистребления с блестящими обещаниями, которые делались всего несколько месяцев назад. Но постепенно волнение слуг, стоявших на нижней крыше, передалось и мне. Я стал прислушиваться более внимательно. Мне казалось, что момент решительного столкновения приближается, что крики становятся чаще и явственнее. Около казарм, недалеко от нас, показались клубы белого дыма, и дважды грянул залп, заставивший задрожать стекла домов. Потом на одной из улиц, которая шла как раз под нами и просматривалась из конца в конец, я увидел бегущих людей прямо в нашу сторону.

   Я окликнул слуг и спросил, в чем тут дело.

   - Нападение на арсенал, - отвечал один из них, козырьком прикладывая руку к глазам.

   - Кто нападает?

   В ответ он только пожал плечами и стал смотреть еще внимательнее. Я последовал его примеру, но пока не заметил ничего особенного. Вдруг до нас докатился громкий гул голосов, словно кто-то отворил запертую ранее дверь. Большая толпа народа с группой шедших посередине монахов с распятием показалась на ближайшем конце улицы. Бряцая оружием, она перелилась на другой конец и куда-то исчезла. Некоторое время еще слышны были ее крики, и можно было сообразить, что она направляется к арсеналу, где время от времени раздавался треск мушкетных выстрелов. Я догадался, что это было подкрепление, за которым присылал Фроман.

   Взглянув случайно на нижнюю крышу, я заметил, что добрая половина слуг уже исчезла, а какие-то люди старались скрыться до безлюдной улице.

   Кризис, очевидно, настал раньше, чем его ожидали.

   Я вновь окликнул одного из оставшихся слуг и спросил его, где дамы.

   - Не знаю, сударь, - быстро сказал он и отвернул от меня свое бледное, как у мертвеца, лицо.

   - Они внизу?

   Он так внимательно следил за тем, что делалось внизу, что вместо ответа только досадливо тряхнул головой. Мне не хотелось покидать своего места, и я приказал ему передать поклон маркизе де Сент-Алэ и попросить ее подняться сюда.

   Но человек, видимо, был так перепуган, что мог думать только о самом себе и не трогался с места. Остальные тоже лишь кричали: "Сейчас, сударь, сейчас!".

   Это, в конце концов, взбесило меня. Я сбежал по лестнице и накинулся на них.

   - Канальи! - закричал я. - Где дамы?

   Один испуганно обернулся на мой крик.

   - Где дамы? - повторил я с нетерпением.

   - Извините, мы не поняли вас, - отвечал за него ближайший сосед. - Они ушли в церковь молиться.

   - В церковь?

   - Так точно. К капуцинам.

   - Так здесь их нет?

   - Нет, их здесь нет, сударь, - отвечал слуга, блуждая глазами. - Но что это такое?!

   И, привлеченный каким-то зрелищем, он отбежал от меня к парапету. Я последовал за ним и тоже посмотрел вниз. Отсюда вид не был столь обширен, как с башни, но главная улица, ведшая в южную часть города все же просматривалась.

   Она полна была народа, двигавшегося в нашем направлении. Одни бегом, другие быстрым шагом, по несколько человек в ряд, и беспрестанно оглядывались.

   Слуги догадались, что это значит. С криком: "Мы разбиты!" они в беспорядке посыпались вниз по лестнице.

   Я оставался неподвижен. Но поток беглецов все возрастал и возрастал. Люди шли все быстрее и все чаще оглядывались. Шум схватки, крики, выстрелы приближались, и я сразу решил, что надо делать.

   Лестница была свободна. Я быстро сбежал по ней и достиг двери верхнего этажа, через которую я попал сюда вчера. Я попробовал отворить ее, но она оказалась запертой. Оставшись в темноте коридора один-одинешенек, не зная, что происходит внизу, я рисовал себе страшные картины. С лихорадочной силой я сломал замок и бросился бежать вниз, пока не оказался в зале нижнего этажа, похожем на монастырскую трапезную.

   Зал этот был переполнен вооруженными людьми с искаженными от страха и злобы лицами. Число их беспрестанно увеличивалось за счет бежавших с улицы. Опоздай я на минуту, хлынувший поток затопил бы все лестницы, и я не мог бы спуститься с крыши.

   Я и так на, короткое время был совершенно притиснут к стене, не в силах сдвинуться с места. Около меня очутился в таком же положении один из слуг, и я схватил его за рукав.

   - Где дамы? - прокричал я ему. - Вернулись ли они?

   - Не знаю, - отвечал он, вращая глазами во все стороны.

   - Неужели они все еще в церкви?

   - Не знаю, - последовал все тот же раздраженный ответ.

   Завидев человека, которого он, по-видимому, искал, слуга оттолкнул меня и быстро скрылся в толпе.

   Дом походил на толкучку: в него постоянно входили и выходили, продираясь сквозь толпу, люди. Некоторые сами отдавали приказания, повелевая закрыть скорее двери, другие звали Фромана, крича, что все потеряно, третьи советовали взорвать порох.

   Я не знал, что предпринять теперь и стоял в самом центре этого хаоса, увлекаемый толпой то в одну сторону, то в д