Крашевский Иосиф Игнатий - Древнее сказание

Пяст кивнул головой сыну, стоящему в стороне, после чего, - не успели еще кметы сообразить, что он намеревается делать, - вскочил на коня и, сопровождаемый сыном, вихрем помчался по направлению к лесу.

   Кметы тотчас же бросились к лошадям, но Пяст тем временем успел ускакать далеко... И тогда впервые представилось чудное зрелище: около сотни всадников неслось сломя голову за избранным князем, а оставшиеся на городище кметы клялись, что до тех пор не сдвинутся с места, пока князь не вернется и не признает народной воли. Догонявшие Пяста неслись, не теряя его из вида, но им удалось поймать только сына, лошадь которого не могла поспеть за отцовским конем и несколько поотстала. Пойманный, не ведая цели настоящей погони, опасаясь притом за отца, с испугу ударился в слезы.

   Пяст, примчавшись к лесной опушке, мгновенно скрылся от кметов, которые только теперь убавили шаг, надеясь найти старика в его хижине.

   Но, к удивлению преследовавших, напрасно они расспрашивали, никто ничего не слыхал о Пясте... Старик, как потом оказалось, бросил лошадь в лесу и, не заходя домой, отправился на свой пчельник. Лошадь прибежала одна, по привычке толкнулась в ворота и ждала, чтоб их открыли.

   Поклявшиеся не расходиться с вече, пока не вернется их князь, кметы три дня искали Пяста в лесу, но никак не могли найти.

   Те, что раньше мечтали добиться власти, теперь и понять не умели, как возможен такой человек на свете, который - бедный, ничтожный - бежит от того, что для них - богатых и сильных - казалось пределом возможного счастья!

   Пястова сына кметы не отпускали, держа его как заложника, надеясь хоть этим принудить старика воротиться. Он не являлся, однако. Так промелькнуло шесть дней. Наконец, как-то раз забрела на городище вездесущая, вечно странствующая Яруха.

   Слуги, стоявшие в стороне и стерегшие лошадей, рассказали ведунье, что Пяст укрывается где-то в лесу, но что его не могут найти, несмотря ни на какие старания. Старуха смеялась, не будучи в силах поверить, чтоб такое количество ищущих не могло отыскать одного человека!

   Она подошла к Стибору, к старшинам, но они не то что говорить, даже взглянуть на нее не хотели.

   - А я его приведу сюда, - сказала она, - навряд ли кто лучше меня знает наши леса... Не раз мне случалось ночевать и с медведем под одной колодой... Я его отыщу...

   Чем больше над ней смеялись, тем упрямее продолжала она стоять на своем... Такое упрямство Ярухи невольно заставило многих подумать, что, быть может, она и действительно кое-что знает, а потому Собеславу и Болько поручено было следить за ней.

   Чуть свет старуха отправилась в лес. Ее приставники с трудом пробирались там, где она, по-видимому, чувствовала себя, как дома. Около полудня старуха присела на пень отдохнуть, вынула из котомки хлеба и, наскоро утолив голод, снова тронулась в путь. Долго шли таким образом Яруха и спутники; наконец, добрались до какой-то насыпи, покрытой густой, сочной травой. В этой насыпи были ворота или, вернее, нечто вроде входа на старое городище. Яруха нырнула туда, спутники приостановились и следили за ней взглядом.

   В самом отдаленном углу, в месте, где сходились две насыпи, виднелся шалаш, а в нем на куче сухих листьев сидел Пяст. Старик вязал из тонких кусков коры лапти, которые в те времена носили бедные люди...

   Увидев Яруху, Пяст испугался.

   Она поспешила заговорить:

   - Наконец-то нашла я тебя, - так-таки и нашла!.. Там люди все головы растеряли от ожидания! А сын твой заливается - плачет, потому его словно в плену содержат! Сжалься над ними, над своим сыном и возвращайся!

   Не давая ответа, Пяст махнул ей рукой, чтоб замолчала. Болько и Собеслав вошли в городище, кланяясь своему князю... Увидев их, старик сделал жест, полный отчаяния...

   - Нас за тобою послали, - сказал первым Болько, - все кметы ждут твоего прибытия... Умоляют тебя... Возвратись, такова уж воля богов! Мы одни не уйдем отсюда...

   Затем оба начали умолять старика. Тот долго молчал, наконец, ответил:

   - Делать нечего, иду с вами!

   Яруха, присевшая на землю в ожидании окончательного решения, смеялась.

   - Это я тебя, милостивый князь, нашла здесь; без меня, где бы им отыскать!.. Пусть же люди узнают, что и старуха на что-нибудь пригодилась... Целый месяц они бы искали тебя напрасно, если б не я!

   Собеслав, Болько и Пяст, уже не противившийся, покинули городище; осталась одна Яруха, которая так истомилась, что, разувши старые ноги, тут же легла вздремнуть.

   Пяст теперь сам повел своих спутников к небольшому лужку, где взяли лошадей у пастуха, пасшего здесь свое стадо. Однако ж, по причине непроницаемой лесной чащи, им удалось добраться до Пястовой хижины лишь далеко за полночь. Собек, дожидавшийся их прибытия, сейчас же отправился к кметам с известием, что князя нашли и завтра его приведут.

   За ужином Пяст не проронил ни единого слова. На утро, чуть свет, Болько уж сторожил своего князя, который, однако, не сопротивляясь нимало, сел на лошадь.

   Старшины вышли ему навстречу.

   - Князь милостивый, - начал Крак, простирая к Пясту обе руки, - почему оставил ты нас? Ведь не по нашей воле, а по воле богов избран ты княжить и управлять нами! Одного лишь тебя кметы единодушно согласились признать над собою!

   - Я считал и считаю себя недостойным почести, выпавшей мне на долю... Сил для этого у меня не хватит, - взволнованно отвечал Пяст, - я боюсь власти. Сжальтесь надо мною! Я беден, но в бедности знаю, что следует делать, принявши же власть в свои руки, буду ли знать, как управиться, не употреблю ли ее я во зло?

   Вместо ответа раздались крики:

   - Пяста! Пяста!

   В эту минуту кметы раздвинулись, и два незнакомца, бывшие гости Пяста, остановились перед стариком. Они высказали приветствие, дружески улыбаясь.

   - Мы пришли еще раз, чтобы на мужа праведного призвать святое благословение Единого Бога!

   Радостные возгласы заглушили их. Все, до последнего человека, веселились и поздравляли Пяста. Мышки, как видно, заранее озаботившиеся приготовить для себя княжеский колпак с пером, подошли к новому властелину и отдали ему этот знак господства, а младший из чужеземцев, сделав над ним таинственный знак рукой, возложил его на седую голову старика.

   Восклицания, крики, шум неслись отовсюду. Старик долго стоял посреди ликующих кметов, задумавшись.

   - Вы видели все, - наконец произнес он, - что я и не желал власти и не гонялся за ней! Вы принудили меня взять ее и - что же делать? - я ее принимаю! Я всеми силами постараюсь воспользоваться ею так, чтобы она явилась источником общего спокойствия и порядка, чтобы она повсюду внесла справедливость; но если вы сами заставите меня быть суровым, - я буду неумолим и строг... Не забывайте: меня принудили сделаться князем, силой заставили княжить над вами!..

   - Повелевай и господствуй! - раздались голоса со всех сторон. - Пусть будет по-твоему! Каждое твое слово должно исполняться!

   Стибор, поклонясь в ноги князю, сказал:

   - Мы только и просим - будь нам отцом, каким ты был для своих пчел!

   Успокоившись несколько, кметы заметили, что у князя, вновь избранного, недостает меча. Стибор ему отдал свой, другой кмет подал Пясту белую, длинную палку.

   Кметы обратились с просьбой к иноземным гостям, чтобы они благословили и меч и палку, на что те с охотой заявили согласие. При этом гости изображали руками какие-то знаки и что-то нашептывали. Кметы считали их пришедшими из-за моря колдунами.

   Пяст долго еще, как бы испуганный тем, что с ним так внезапно случилось, не мог успокоиться; наконец обратился он к окружающим его старшинам со словами:

   - Воля богов и ваша да совершатся! Вы избрали меня, вы и помогать мне обязаны!

   Словно к родному отцу, все стремились подойти к старику, обнять его колени, хоть поближе взглянуть на него. Теперь его все упрекали, что будто бы, убегая в лес, он умышленно оставлял их сиротами. Первый раз Лешки и Мышки сошлись во взглядах, не спорили между собою, не завидовали друг другу.

   Между тем Земко, которому кметы вернули свободу, прибежал к отцу, бросился целовать его ноги; а потом, вскочив на первую попавшуюся ему лошадь, помчался к матери с радостным известием.

   Старуха-мать после отъезда мужа принялась за хозяйство, и прискакавший Земко застал ее за работой. Узнав от сына о всем происшедшем, она было сперва заплакала от радости, как ребенок, но тут же и опечалилась, вспомнив, что тихой, мирной их жизни пришел конец, что впереди предвидится жизнь, полная тревог и опасностей. Старуха обняла своего сына, прижала его к груди, и слезы ручьем полились из старческих глаз...

   Час-другой веселились кметы; но время не ждало, нужно было думать, что предпринять или, вернее, осведомиться о намерениях Пяста, что он им делать прикажет.

   - Прежде всего надо покончить с одним, - сказал Пяст, - у кого найдется хоть капля силы и мужества, тот пусть садится на лошадь. Пока страна не избавится от войны, важнее последней ничего быть не может. Итак, за дело, у кого силы есть! Пускай старшины соберут людей и приводят сюда!

   Раздались крики:

   - На лошадей!

   Это было первое слово и первое повеление князя.

   Пяст немедленно учредил свой совет из нескольких более опытных старшин, остальных назначил воеводами в разных частях полянской земли.

   Кто-то предложил разрушенное жилище Пепелков снова восстановить, окружить забором и основать здесь замок, какой подобает князю.

   - Нет, - возразил князь, - это место поганое... Я не хочу жить на месте, где воспоминания и развалины Хвостека могли бы встать преградой между вами и мною. Там будет мой град и мой замок, где первый раз победим врага... Пускай этот столб остается навеки, пускай он будет свидетельством, как гибнет несправедливость... Поганое это место! Да зарастет оно травой и гадким зельем!

   Теперь уж Пяст не один, а в сопровождении дружины, не хотевшей ни на шаг отступить от него, вернулся в свою бедную хижину... Долго не смолкавшие крики раздавались вслед уезжавшему с городища князю...

   Чужеземцы куда-то исчезли. Их всюду искали, но понапрасну, хотя и никто не заметил, как они удалились.

   Когда князь со своей дружиною остановился у ворот, ведущих в его убогую хижину, жена его, все еще горько плакавшая, вышла ему навстречу. Пример прежних князей сильно ее тревожил, она опасалась и за судьбу своего мужа. Припав к его ногам, старуха громко рыдала.

   - Милостивая княгиня! - обратился к ней Пяст. - Приготовь, что только есть у нас лучшего, расставляй столы!.. Не допустим почтивших меня своим выбором уйти из нашего дома голодными.

   Между тем последнее легко могло бы случиться, если бы не окрестные кметы, явившиеся, как только прослышали об избрании Пяста, с дарами к его жене. Все знали, что новый князь небогат, и хотели ему помочь. Потому-то всего оказалось вдоволь.

   Со всех сторон сбегавшиеся люди окружили хижину Пяста, приветствуя его веселыми криками и различными пожеланиями.

   По всей окрестности, точно в праздник Купалы, виднелись зажженные костры... Всю ночь молодые парни перебегали с одного двора на другой, оглашая радостное событие. С каждой минутой возрастало число сходившихся кметов. Они же потом разбрелись повсюду, неся приказание собирать людей на врага...

   Не прошло с тех пор и полмесяца, а уж озеро окружали целые тысячи молодых ратников, готовых по первому слову князя тронуться на защиту страны. Пяст с воеводами ежедневно расставлял, обучал их, приготовляя к военным действиям.

   Поморцы и кашубы, разорив большие пространства земли, с богатой добычей, вещами и пленными, вернулись домой. Тем не менее, все были уверены, что Лешки успокоились ненадолго и не сегодня-завтра соберут новую рать.

   Посланные к границе разведчики принесли известие, что поморцы действительно подумывают возобновить нападение.

   Но теперь никто уж их не боялся, напротив, все с нетерпением ждали появления врагов.

  

  

   Весть об избрании Пяста с быстротой молнии облетела дальних и ближних кметов. Все изумлялись, и чем дальше, тем разнообразнее передавали подробности этой странной воли богов. Все были глубоко убеждены, что происшедшее случилось по воле сил, управляющих миром... Чужие люди, до того никому не известные, явились как бы нарочно затем, чтобы высказать слово, которому богатые и могущественные не посмели противиться; по этому слову бедного старика, никогда не мечтавшего сделаться князем, бежавшего даже от власти, силой заставили покориться желанию народа.

   Одни только Лешки и их сторонники не казались довольными - они опасались мести за прошлое.

   Старый Милош всего только раз был на вече. Вместе со слепым своим сыном он заперся в доме своем, окружил его стражей и никуда не показывался.

   Милош лелеял теперь одну лишь надежду, что авось он дождется внука, который сумеет осуществить все его прежние затаенные пожелания. Родители подыскали девицу, на которой женили своего сына. Старуха-мать неусыпно пеклась о юной чете, зорко следя за ними. Молодые, жене было всего пятнадцать лет, играли как дети. Жена Лешка, Белка, по целым дням пела разные песни, Лешек бренчал на гуслях, а мать забавляла их старыми сказками про богатырей. Втроем проводили они целые дни на дворе, забравшись под тень вековых дубов. Очень редко заглядывал к ним чужой человек, а еще реже решались впустить его в хижину. Старшины, сопровождаемые Бумиром, пытались было повидаться с Милошем. Он всего один только раз велел открыть им ворота и заявил, что он ни во что не будет и не желает вмешиваться: когда же они вторично зашли, то велел им сказать, что и видеться с ними не хочет.

   В один из первых дней после избрания Пяста, когда Лешки не на шутку дрожали за себя и за своих приближенных, кто-то постучался в ворота.

   Старик Милош лежал в это время, - а был уже полдень, - под дубом. Неподалеку от него, под другим, сидели Лешек с женою и с матерью. Когда послышался стук, медведь, отдыхавший у ног своего господина, поднял голову и начал ворчать, собаки залаяли, все домашние птицы затеяли страшный переполох. Карауливший у ворот человек взобрался на вышку с целью взглянуть, кто стучится...

   У ворот стояли двое людей, чрезвычайно бедно одетые. Почему-то они старались скрыть свои лица. По голосу и телодвижениям - лиц он видеть не мог - сторож догадался, кто были пришедшие посетить князя. Неизвестные требовали, чтобы их впустили во двор.

   - Князь болен, никого не велел к себе допускать... Напрасно они кричали, ругались, сторож решительно был неумолим.

   Наконец один из них снял с пальца большое кольцо и потребовал, чтобы сторож сейчас же показал его князю, а затем отворил ворота...

   Сторож с кольцом в руке подошел к Милошу и, кланяясь в ноги, исполнил данное ему поручение.

   Милош осмотрел кольцо, которое состояло из двух частей, соединенных небольшой цепочкой, вздохнул, украдкой стер навернувшиеся слезы и, приказав удалиться семейству, велел впустить гостей.

   Вскоре оба незнакомца вошли во двор. Здесь, словно по мановению волшебного жезла, они выпрямились, подняли головы, и вдруг от них не осталось ничего похожего на тех бедняков, которых они так ловко изображали еще минуту тому назад.

   То были Лешек и Пепелек, сыновья Хвостека.

   Милош привстал, но не сделал и шагу навстречу. Когда гости остановились перед ним, старик приветствовал их рукой и стал ждать, что услышит.

   Старший заговорил первым:

   - Добрались мы к тебе, князь, не без труда и опасностей... Нас, детей властелина земли, словно диких зверей гонят, выслеживают... А ты заперся здесь, тебе и в голову не приходит стоять за права своего семейства, своего рода... Мы пришли заставить тебя нам помочь и дать нам своих людей!..

   Милош смерил обоих бешеным взглядом и глухо сказал:

   - Вы?.. Заставить?.. Меня?..

   - Да, - продолжал старший, - да! Здесь, после смерти отца моего, властелин - это я!.. И земли, и тебя самого... И, конечно, уж родным-то, да кровным своим я не позволю идти мне наперекор! Этого я допустить не могу!

   Милош не промолвил ни слова, хотя глаза его горели страшным огнем. Медведь заворчал, почуяв чужих людей. Он, казалось, только и ждал приказания познакомиться с ними поближе.

   - Мы должны, - опять начал старший, не дождавшись ответа, - получить обратно и землю, и наш родовой замок! Прямая обязанность всех Лешков нам в этом помочь... Эту сволочь, что теперь поднимает голову, нужно как можно скорей истребить, вырвать с корнем!..

   Князь по-прежнему все молчал.

   - Мы явились сюда спросить у тебя: за кого ты, за нас или за эту подлую чернь?

   По лицу Милоша было заметно, что он сдерживался с величайшим трудом. Всего его нервно подергивало, руки тряслись...

   - Ни за вас, ни за них! - разразился он наконец. - Вас я знать не хочу... Вы вот оба стоите тут предо мной живые, здоровые, а сыновья мои где?.. Как посмели вы только войти сюда... вы... вы знаете ли, что ваш отец одного моего сына жизни лишил, другого велел ослепить?.. Или пришли вы ко мне напомнить, что кровь моих детей требует отмщения? Что и мне поступить с вами следует так: одного приказать убить, а другому вырвать глаза с тем, чтоб бросить их псам на съедение?..

   Молодые князья испугались и невольно взялись за мечи. Старика раздражали их цветущие лица. Гнев его возрастал.

   - Вы являетесь сюда, чтобы мною повелевать!.. Меня заставлять делать то, что хотите вы?.. Вы... меня!

   Старший Хвостеков сын весь даже покраснел от злости.

   - Право свое унаследовал я от отца! - крикнул он, топнув ногой, и гордо взглянул в лицо старику. - Я тебя призываю вступиться за наш род, который и твой вместе с тем. Если отец мой счел нужным убить твоего сына, то потому, что тот оказался мятежником; если другой поплатился зрением, так ведь и он тоже вздумал было подражать брату!.. Будь доволен и тем, что хоть этот остался жив!..

   Тут Милош неожиданно выпрямился, дрожащей рукой схватил висевший всегда у него на поясе рог и затрубил.

   Со всех сторон стали сбегаться слуги.

   Сыновья Хвостека обнажили мечи, готовясь к защите.

   Первым из слуг прибежал старый княжеский смерд; Милош обратился к нему с приказанием:

   - Связать этих людей... и бросить в темницу!..

   - Связать нас? - вскрикнул старший и кинулся к старику. - Ты осмелишься?..

   - Сами того захотели... Не к чему было мне попадаться в руки!.. Я должен отомстить вам за кровь моих сыновей... Кровь требует крови!.. Один из вас должен погибнуть, другому велю выколоть глаза....

   Милош обратился к слугам:

   - Связать их!.. В темницу!

   И, несмотря на отчаянное сопротивление, люди Милоша связали обоих князей.

   На дворе поднялся ужасный шум.

   Женщины выбежали из дома, собаки надрывались от лая, медведь встал на задние лапы и готовился к нападению. Связанных Лешка и Пепелка увели в темницу.

   Темница, собственно, была огромная, вырытая в земле яма, которую закрывали камнем больших размеров, точно колодец. 8 эту-то яму и бросили обоих сыновей Хвостека.

   Затем княжеский двор принял прежний спокойный вид. Один лишь старый князь не мог успокоиться. Он быстро ходил взад и вперед. Видно было, что в нем кипела внутренняя борьба: то он рвал на себе рубаху, то глубоко вздыхал, то дрожащей рукой потирал себе лоб, как будто старался что-то припомнить. По временам лицо его прояснялось, но сейчас же опять становилось и грозно, и мрачно. Раздумывая о способах отомстить за своих детей, он, однако ж, не мог отделаться от навязчивой мысли, что те, на кого должно было пасть мщение, родные его внучата, сироты, лишенные и отца, и матери.

   Между тем, как Милош, мучимый нерешимостью, сам не знал, звать или не звать великана Хулю, чтоб поручить ему исполнение сурового приговора, среди дворни, по наружности столь покорной, начиналось брожение не в пользу князя.

   Дело в том, что слуги Милоша в связанных и брошенных в яму пленниках узнали сыновей убитого Хвостека, которому прежде служили и, хотя не посмели оказать неповиновения Милошу, внутренне все же роптали. Чувство жалости пробудилось в них. Они меж собой перешептывались и как-то странно поглядывали на ходившего по двору князя.

   Хуля, которого звали и Обром, держался невдалеке, инстинктивно угадывая, что скоро ему предстоит работа. На что уж Милош был высокого роста и обладал громадной силой, - Хуля был и выше, и сильнее своего господина. Потомок, по слухам, тех Обров, которые в оные времена покорили Дулебов и, издеваясь над ними, запрягали их женщин в телеги и в плуги, этот полу зверь-получеловек походил на того медведя, что ходил, прирученный, за князем. Ни в одну избу Хуля не мог войти, не согнувшись вдвое, целый воз сена он нес на плечах как вязанку; всякого зверя мял под себя, а взрослых людей валил как ребят. Все его тело было покрыто густою шерстью; он почти не нуждался в одежде. Любимой пищей служило ему сырое мясо, спал он всегда на дворе, даже зимой, в мороз. Исполнить самое зверское приказание своего господина составляло для него наслаждение.

   Он никогда не говорил, как другие люди: слова заменялись короткими звуками, смехом, ворчаньем... Князь трижды хотел отдать ему роковой приказ и не мог, его все еще что-то удерживало...

   Вдруг у ворот послышался шум, затем крики и требование, чтобы Милош немедленно отдал сыновей Хвостека.

   Из леса высыпала толпа вооруженных людей, число которых с каждой минутой заметно росло. По их одежде и говору нетрудно было узнать, что это немцы, поморцы, кашубы и слуги плененных Лешков.

   Сгоряча у Милоша явилось желание сейчас же послать свирепого Обра придушить обоих князей и тела их выбросить немцам, но тут подбежал к нему старший смерд узнать, что прикажет он делать, так как слугам не устоять против сильного войска, обложившего насыпи княжьего дома. Раздраженный, но не испуганный, Милош ограничился тем, что вместо ответа кинул слуге проклятие.

   Прибежала жена-княгиня, притащился сын - слепой Лешек, но никто не мог ничего добиться у разъяренного старика. Кроме мысли о мести, все прочее ему было чуждо... И, однако, слово, ежеминутно готовое сорваться у него с языка, он по-прежнему не решался вымолвить.

   Прошел вечер, ночь наступила. Поморцы расположились лагерем вокруг осажденного ими двора. Князь сидел, погруженный в свои размышления... Обр находился при нем, тупо глядя в пространство...

   Поздно уж ночью взошел смерд на насыпь и объявил старшинам, ждавшим выдачи Лешков, что если они только вздумают силою ворваться во двор, то получат лишь головы молодых князей.

   Милошева челядь расположилась вдоль насыпей. Все это были люди, из рода в род служившие Лешкам, привыкшие к ним и им по-своему преданные. Смотря на то, что творилось теперь, с грустью вспоминали они доброе старое время... Люди эти, лишь недавно попавшие в дворню Милоша, знали отца Пепелка и не забыли еще своей у него службы. К тому же Милош был чрезвычайно строг в обращении, его боялись и недолюбливали, к тому же и жизнь у него была совсем не завидная... Отсюда становится понятным, что ночью, у главных ворот, вместо ругани, которой целый вечер обменивались осажденные с нападающими, послышался подозрительный шепот...

   В то время, когда Милош в борьбе со своей нерешимостью не трогался с места, людей его подкупали враги, склоняя открыть им ворота.

   К рассвету все стихло. Казалось, изнурившись тревогами дня, все заснули. Но тишина та была предательская: втихомолку враги готовились стать победителями. Ворота неслышно отворились, и в них показалась горсть вооруженных людей, за которыми сейчас же и остальные толпой ворвались во двор. Шум этот, хоть и поздно, привел Милоша в себя.

   С мечом в руке, сопровождаемый Обром и немногими из оставшихся верными слуг, кинулся он на поморцев... Но те уже успели и дом занять и освободить молодых князей из темницы... Начались резня и грабеж...

   Первым пал старый князь, пронзенный копьем. Дравшийся рядом с ним Обр уложил немало врагов, но и он был убит. Неприятель не щадил никого, даже женщин, кроме тех, которых намеревался забрать с собою... Он торопился разыскивать княжеское добро, боясь, чтобы кто-нибудь из своих же не успел до времени подпалить усадьбу... К утру двор был завален трупами и дымился от испарявшейся крови... Общей участи не избежали и изменники, так предательски поступившие со своим господином: тела их валялись тут же...

   Опьяневшие от резни дикари кричали и пели, радуясь легкой победе.

   Сыновья Хвостека стояли под дубом, ужасаясь невольно как минувшей опасности, от которой спаслись только что чудом, так и размерам бедствия, которого были единственными виновниками.

   Они лишь теперь заметили, что Бумир и другие Лешки, до сих пор бывшие их сторонниками, куда-то исчезли.

   Тогда они поняли, что и эта победа, и эта кровавая месть не более, в сущности, как страшный удар судьбы, полнейшая гибель их дела.

   Последние, кто еще поддерживал их, разбежались. Они остались одни среди немцев и продажных наемников, которые и на них могли так же броситься...

   Поморцы тем временем, насытившись грабежом, разыскивали и вязали немногих счастливцев, случайно спасшихся от всеобщей резни. Между ними попалась и Белка, жена слепого сына Милоша... Вырвавшись на мгновение из рук мучителей, бедная кинулась к трупу мужа и горько, отчаянно зарыдала...

   Вскоре победители, навьючивши лошадей всяким скарбом, зажгли разрушенную усадьбу и с криком да с песнями скрылись в густом лесу, таща за собой на веревках пленных.

   На смену им с противоположной стороны леса вышел старец: гусляр, которого вел мальчик. Оба направились к месту, где еще так недавно стоял двор Милоша. Ветер нес им навстречу запах горелого дерева... Старик остановился в воротах, палка его дотронулась до лежавшего трупа... Мальчик, дрожа от страха, прижался к гусляру и плакал.

   - Старик Милош лежит с разбитою грудью... Слепой Лешек весь тоже в крови... трупы и трупы... Ни одного существа живого....

   У гусляра ноги дрожали... Он опустился на камень, лежавший у самых ворот... Рука его сжимала гусли, но боялась ударить по струнам... Грудь отказывалась способствовать пению... Он беззвучно шептал:

   - Когда гром, ударив в гнездо, истребит в нем не все живущее, то, что и целым осталось, само себя доконает... Когда судьба захочет покончить с семьей, с каким-нибудь родом, брат убивает брата, дети встают на родного отца... Без тризны полегли среди поля... Вороны расклюют тела... Ветер кости их разнесет, память о них скроется в землю...

  

  

   Окончив необходимые приготовления для похода на поморцев, Пяст велел запереть всех пленных в башне, единственно уцелевшей от недавнего княжеского погрома. В ней представлялось удобнее за ними следить. По дворам кметов о пленных некому было заботиться, притом же случалось довольно часто, что, даже и крепко связанные, они легко избавлялись от пут, уходили в леса к своим, приводя их потом по знакомой дороге.

   Людек, сын Виша, отправил в башню и немца Хенго, которого до тех пор держал при себе. Хенго, несколько раз посещавший эти края, знавший почти всех кметов, вымолил у сопровождавших его людей позволение сперва заглянуть к Пясту, в надежде добиться помилования. Очень уж ему не хотелось отправляться на Гоплу, чтоб там попасть в башню. Ловкий, пронырливый немец рассчитывал, что ему удастся как-нибудь избежать общей участи.

   Когда связанный Хенго предстал перед князем, то, упав ему в ноги, стал жаловаться, говоря, что все его обижают, что не по своей вине был он схвачен тогда с поморцами, что дороги он им не указывал.

   - Я ни с кем не вел никогда войны, врагов у меня нет, - продолжал он с притворной скромностью. - Жена у меня была из вашего рода и говорила вашим наречием. Мое дело - торговля, обмен, заработок, я служу людям, боюсь войны, а теперь я лишился всего имущества, обнищал окончательно... Сжалься, князь милостивый, надо мною...

   Выслушав жалобу Хенго, Пяст спокойно ему отвечал, что война имеет свои права, что страна должна защищаться и заботиться о своей безопасности.

   - Если б тебя теперь отпустить на свободу, - прибавил князь, - а ты на пути повстречался бы с немцами, поневоле пришлось бы тебе подробно им все рассказать, что у нас происходит... открыть нашу тайну... Поэтому лучше пока тебе оставаться с нами, подождать окончания войны...

   Хенго просил, чтоб его по крайности не запирали в темницу, где ужасно трудно безвинно сидеть; он умолял, чтоб его, хоть и связанного, но оставили на свободе, заставляя работать.

   Немец так искренно плакал и притворялся невинным, что ему удалось смягчить сердце Пяста. Старик позволил ему остаться у себя в доме, требуя от него лишь клятвы во имя Бога, Которому поклонялся Хенго. Немец сложил пальцы в виде креста и поклялся в том, что не убежит.

   На следующий же день жалкий этот военнопленный принялся за любимое дело; нашел он в своих лохмотьях кольца и ножики и стал предлагать их всем встречным в обмен за другие предметы.

   Никто не обращал на это внимания. Бежать он, действительно, и не думал, даже напротив, он всюду являлся, где только было много народа, пользуясь всяким случаем рассказать, что жена его одной крови с полянами, говорит на их языке, что у него есть и сын от нее. Вот на таких-то данных он и основывал право считать себя другом полян. О кашубах с поморцами вспоминал не иначе, как с бранью, приписывая им всевозможнейшие пороки, в особенности же страсть к грабежам и убийствам. Мало-помалу народ стал к нему привыкать, тем более, что никто лучше Хенго не умел оттачивать и чинить ножи.

   Разный люд обращался к нему то с тем, то с другим, и каждому он угождал, не споря притом о плате, будь то хоть шкурка ягненка.

   Однажды, в то время, когда Хенго работал, к Пясту явился Добек за приказаниями. Добек сейчас же узнал рыжего немца, а заметив его искусство, начал выражать сожаление, что не имеет под рукой такого слуги, так как дома набралось у него множество всяких вещей, которых не знает он как и поправить.

   - Вот и не к чему было меня тогда от себя отпускать! - улыбнулся лукаво Хенго. - А теперь разве что князь, по милости, взявши клятву, позволит мне ехать с тобой... Иначе придется тебе поискать другого работника...

   Все так и устроили: Добек уверил князя, что будет иметь неослабный надзор за пленником, Хенго заставили повторить его прежнюю клятву, после чего уже Пяст без труда согласился на временную отлучку немца. Хенго посадили на лошадь за одним из Добековых слуг, и, таким образом, вскоре он очутился в новой для него обстановке.

   Добек вел жизнь совершенно иную, чем все прочие кметы. С детства зародилась в нем страсть к войне, и хотя у него было чрезвычайно много земли, лично он ею не занимался. Ведали это дело особо приставленные к тому влодари, бортники, слуги, сам же он исключительно жизнью пользовался. Он не был женат, хотя женщин у него было и много. По его приказанию они обязаны были плясать и петь, чтобы тем развлекать своего повелителя.

   В поле за зверем или в походе устать казалось ему немыслимым, зато уж дома он только и делал, что целые дни лежал у огня или на траве под деревьями. Полная чаша всегда стояла возле него, а женщины поочередно должны были или сказки рассказывать, или петь ему песни. И такой образ жизни иногда подолгу тянулся. Потом он вдруг вскакивал на коня, мчался в лес, по несколько дней кряду охотился и ни разу домой не заглядывал. Тут ему и голод, и холод, все нипочем; он тогда и грязной воды напьется, и закусит, чем попало...

   Незаменимый в сражении, при стремительном натиске, для сидячего дела он совсем не годился.

   И при всем том Добек отличался чрезвычайной хитростью; он умел до поры до времени казаться каким ему было выгодней, все разузнать и только тогда начать действовать. Впрочем, об этом, кроме ближайших слуг, никто не подозревал.

   Хенго тщательно принялся его изучать, и ему уже казалось, что он далеко продвинулся в знании особенностей своего господина.

   Службу Хенго начал с того, что усердно взялся за работу. Чистил, чинил, оттачивал всевозможные железные вещи. Весь хлам, лежавший в сарае, он быстро привел в порядок. А через несколько дней по своем прибытии, хоть и ломаным языком, но умел так смешить и забавлять своего господина, что тот частенько-таки приказывал его приводить к себе. При случае Хенго описывал Добеку жизнь других народов; говорил, что не все люди так живут, как поляне, что воины, женщины иначе одеваются, что господам на чужбине живется гораздо лучше, чем здесь.

   - Иная, привольная жизнь у нас, - так начинал Хенго. - Таким бы людям, как твоя милость, только там бы и жить... Здесь трудно живется, голод не редкость, враги нападают, войны почти беспрестанные, люди уходят в лес, здесь только и есть, что земля, вода да лес... Здесь и живут-то все, словно равные, - нет господ, рабов очень мало. Князь и тот власти большой не имеет, а у нас каждый воин - себе господин!.. Королевские, царские замки так и блестят от золота, серебра, самоцветных каменьев; палаты все каменные... большие, богатые...

   Добек позволял ему говорить что только на ум взбредет, даже сам поощрял его.

   - Ну, продолжай, - говорил он, - я слушаю с удовольствием.

   - Люди у нас не живут, точно звери в лесах, а напротив, строят рядом дома, вблизи королевских замков... Дома все большущие, высокие, светлые... Храмы Божий громадные да блестящие. Иначе пьют и едят, нежели здесь... А женщины, те так наряжаются, что и самих себя в красоте превосходят... Если бы увидел ты города-то наши, ты бы крикнул от удивления! Притом же у нас, что ни вздумают, все из камня устроят!..

   О чем бы не рассказывал Хенго, он все облекал в такие яркие краски, что Добек вскрикивал поминутно, с трудом удерживаясь на месте, глаза его так и горели от любопытства. А когда Хенго начал описывать, как у них рыцари одеваются, что за блестящее вооружение носят они, и затем перешел к красоте иностранных женщин - Добека так и тянуло в эти благодатные земли.

   Он утешал себя тем, что раньше или позже все подобные чудеса заведутся и у полян, как вдруг у него родился невольный вопрос: с какой это стати немец хвалил ему свою родину? Причина должна же быть непременно!..

   - Конечно, и вы бы могли все это иметь у себя, - оканчивал Хенго, - но вы того сами не пожелали!.. Были у вас князья, близкие родичи немцам, хотели они и у вас такие же завести порядки, но вы тех князей уничтожили, избрав на их место князем простого кмета.

   Добек теперь только понял, с какой целью лукавый немец описывал ему свою родину, что он просто-напросто пробовал, не удастся ль ему склонить Добека перейти на сторону Лешков. Добек прикинулся вполне разделяющим мысли немца; он даже прибавил, что должен был согласиться с мнением большинства относительно выбора Пяста, хотя и не был к нему заметно расположен.

   - Кмет кмету равен, - сказал он. - Избрали Пяста - могли бы избрать и меня?

   Немец растаял: ему показалось, что дело уж выиграно, и тогда, не стесняясь, он стал уговаривать своего собеседника перейти на сторону Лешков; против этого Добек не возражал.

   Хенго рассказывал ему о замке отца убитой княгини, сколько там войска, какая жизнь развеселая.

   Добек продолжал делать вид, что все это ему очень нравится, и даже нарочно вызывал Хенго на откровенность.

   Так, на следующий день он первый начал расспрашивать про житье-бытье немцев; Хенго теперь болтал уж без умолку.

   Подчас у Добека сильно рука чесалась - хватить хорошенько болтливого немца, но приходилось сдерживаться, в виду дальнейших признаний. Хенго, между прочим, проговорился, что долгое время служил он у деда молодых Пепелков, причем развязно советовал своему хозяину, повидавшись с последними, не только перейти на их сторону, но и других на то же склонить; за это-де в будущем легко ожидать немалой награды.

   - А как к ним добраться? - спросил хитрый Добек.

   - Пусть лишь милость твоя согласится, - ответил радостно немец, - а за этим дело не станет.

   Таким образом Добеку представлялась возможность еще до войны разведать силы врагов, а главное - увидеть их собственными глазами. Предприятие это, отчасти рискованное, пришлось ему по душе. Если что его и удерживало, то единственно мысль, как бы князь и прочие кметы, узнав обо всем, не подумали заподозрить его в измене. И вот, чтоб покончить со своими сомнениями, он в одно прекрасное утро под предлогом охоты выехал из дому и направился к Пясту, любопытствуя слышать, что ему скажет старик. Надо думать, все устроилось по желанию Добека, так как, вернувшись от князя, он немедленно стал готовиться в дальний путь.

   На следующий день, после короткого совещания с немцем наедине, Добек позвал своего старосту, приказал ему в свое отсутствие заботливо охранять дом, а потом сел на лошадь, немцу велел дать другую, и, не объяснив никому цели этой поездки, оба поскакали и вскоре скрылись в темном лесу.

   Ничего не подозревавший немец беспечно распространялся о том, какие награды ждут Добека, какая веселая жизнь ему предстоит, какие у него заведутся богатства и что он может, если захочет, жениться на княжеской родственнице. Добек на все соглашался, притворяясь так ловко, что даже в глазах незаметно было и тени неискренности. Изредка лишь, взглядывая с боку на немца, Добек презрительно улыбался.

   Так ехали путники лесом несколько дней. Наконец, после немалых трудов и усилий, они добрались до последней, густой, для постороннего совершенно непроходимой чащи на границе поморской земли. Здесь уж все уголки были знакомы Хенго, и он сейчас же нашел людей, согласившихся указать кратчайший путь к немецкому стану.

   В то время как Добек и Хенго приближались к цели своего путешествия, немцы были уже почти готовы к походу. Они только ждали прибытия обещавших им помочь, вечно жаждущих грабежа и опустошений кашубов, а также и прочих союзных племен.

   Оба князя, с дядею своим Клодвигом, расположились ставкой в лесу, известном под прозвищем Дикого.

   Избранное ими место защищалось отчасти рукавами довольно глубокой речки, отчасти тряским болотом. Повсюду виднелись раскинутые шалаши и палатки. Вооруженные люди все еще прибывали с разных сторон, хотя и бывших в наличности казалось достаточно, чтоб рассчитывать на победу.

   Когда Добек и Хенго подъехали к мосту, ведущему к княжеской ставке, и заявили сторожевому ратнику о том, зачем они прибыли, их сейчас же направили к молодым князьям. Княжий шатер, устроенный на скорую руку, занимал самый центр ставки; он был обнесен частоколом; стены его, грубо сколоченные из досок, были обтянуты полотном.

   Возле шатра суетились немецкие рыцари в железных кольчугах. Вооружение их большей частью тоже было все железное: мечи, топоры, копья с железными наконечниками и крытые железом щиты. Одежда была разноцветная.

   Добек, однако, лишь тогда убедился в справедливости россказней рыжего немца, когда вошел в самый центр, где на скамьях, покрытых красным сукном, восседали молодые князья со своим дядей.

   На досках, заменявших стол, Добек увидел богатую золотую посуду, расставленную на скатерти алого цвета сукна, шитой золотом. Хозяева были роскошно одеты: на обоих были длинные синие рубахи, спускавшиеся до колен, с краями, усеянными золотыми блестками; плащи из тонкого сукна и нарядная кожаная обувь, все это, действительно, могло возбудить удивление.

   Но Добек завидовал главным образом их длинным, блестящим мечам и щитам; последние так густо были обиты гвоздями, что кожа едва виднелась. Добек первый раз в жизни встретился здесь с вещами, о назначении которых никак не мог догадаться.

   Едва Хенго вошел в шатер, как сейчас же упал князьям в ноги. Добек его примеру, конечно, не следовал, он тем временем разглядывал убранство шатра и всех находящихся в нем. Хенго на каком-то непонятном наречии стал объяснять князьям, как и зачем явился сюда со своим товарищем, за что, говорил он, их обоих не мешало бы наградить. Казалось бы сперва, что и дядя и молодые князья отнеслись недоверчиво к немцу, словно опасаясь измены.

   Долго они разговаривали. Хенго убеждал их в искренности своих и товарища своего намерений, а тем временем старший Лешек, еще не совсем забывший лешский язык, старался пояснить Добеку, как народ отплатил Хвостеку за его благодеяние, как они, дети прежнего князя, теперь у своего же народа не могут найти поддержки, а, напротив, их гонят, преследуют. Дальше он рассказал о смерти Милоша, о том, как им с братом пришлось обратиться за помощью к родным матери, нанимать чужеземное войско для того, чтоб вернуть себе земли, им одним лишь принадлежащие по праву наследства.

   Младший, кончив расспрашивать немца, обратился к Клодвигу и тогда уже вместе с ним, ударяя о стол ку