Клычков Сергей Антонович - Чертухинский балакирь

  

  

   Сергей Клычков

  

  

  

  ЧЕРТУХИНСКИЙ БАЛАКИРЬ

  

  

  

   Глава первая

  

  

  

   ЛЕСНАЯ СТОРОНКА

  

  

  

   ПЁТР КИРИЛЫЧ

  Не знаю, с кого начать, с чего начать!..

  Садитесь, друзья мои, садитесь, товарищи, родня и знакомыши, не войдёт всё Чертухино - тесно у меня в избе, зато широко у хозяина сердце!..

  Буду я глядеть на вас с печки брюхатой, вспоминать всю нашу судьбу, как на поминальном обеде, всё вспомню, ничего не забуду и навек закреплю, как торжественный дьяк челобитню!..

  

  

  

  

  * * *

  Сторона наша лесная, дремучая, тёмная!..

  Век по заоколице ходит солнце за облаком, сощурившись на болота и гати, и редко выпадет час, когда, словно странники, упёршись в дальние взгорья дождевым кривым подожком, уйдут облака в полуночи на самый край чертухинского всполья, где, огибая покатые груди холмов, вьётся наша лесная шептуха - Дубна; тогда-то поплывут над рекой вдоль дубенского зелёно-муравного берега соломенные и тесовые крыши, и вознесётся высоко, под самый месяц, колокольный купол чертухинской церкви, и с непомерной своей высоты поведёт приподнятой бровью и моргнёт хитрым глазом месяц, круглый, как именинный пирог!

  Хорошо в этот месячный час выйти на двор из избы или спросонья взглянуть из окошка: кругом всё как и днём, только теперь всё будто плывёт, от земли оторвавшись, только туман накинул на всё свои прозрачные тени; лес подошёл к самой околице и машет широким рукавом на крыльцо, а по другую сторону поле тихо дышит еле заметными перекатами бугорков, убаюканное в своей большой колыбели!

  Тогда-то и придёт на разум наш, блаженной памяти, чертухинский враль, Пётр Кирилыч по фамилии Пенкин, у которого всё в жизни было так же, как и у всех, только ему всё казалось иначе, как, может, никогда и нн у кого не бывает, отчего мужик часто, для себя самого невдомёк, завирался.

  Да и то надо сказать: иной проходит по лесу весь день, а и ёлки хорошо не увидит, и ничего с ним в лесу не случится...

  Скушно у нас теперь без Петра Кирилыча стало!..

  

  

  

  

  * * * * *

  Давно это было...

  Лет, может, тридцать, а то и поболе...

  О то время всё наше Чертухино стояло всего только на два порядка... Жили, значит, не очень обширно, не то что теперь... В Чагодуй ещё ни шоссе не было, ни железной дороги, стояли кругом леса, каких теперь больше не вырастет на этом месте, и в этих лесах чего-чего только не шушилось... Мужики были домоседы, без нужды за околицу его не выгонишь, да и страшно было отходить от родного дома.

  Один Пётр Еремеич - был он тогда молодой да фартовый - куда только не гонял свою тройку, да Пётр Кирилыч на своих на двоих измерил, почитай, всю землю липовым лаптем: один был ямщик, а другой - побирушник.

  Эх, нет теперь ни того ни другого!..

  Пётр Еремеич в песне живёт, а Пётр Кирилыч в людской поговорке.

  Говорили про Петра Кирилыча, что он в год своей смерти умирать всё же домой воротился: будто нашли его мёртвым возле церковной ограды и погребли в том самом месте, где наше кладбище даёт в поле большой завулон; завулон потом, когда клали ограду из камня, решили спрямить, и Пётр Кирилыч навсегда, знать, ушёл из памяти ближних своих и родных...

  Да мало ли что говорили!..

  Может, Пётр Кирилыч и впрямь тогда умер возле церковной ограды, а может, и нет, может, Пётр Кирилыч жив ещё по сю пору!.. Кто его знает?.. Наверное сказать что-либо про Петра Кирилыча трудно, потому что и сам он в меру любил загибать, сиречь - речь говорится - приврать, и всё так повернуть, что можно было дивиться, а не поверить нельзя!..

  На то и прозывался: балакирь!..

  

  

  

  

  * * * * *

  Чудна наша мужицкая жизнь!..

  Подчас и не поймёшь, для чего заведена вся эта ваторба?..

  Живёт, живёт человек, переломает на веку столько, что впору двум медведям на бору, а толку от этого - грош!..

  Один крест на кладбище, под которым в родительскую субботу кутью клюют воробьи... Для этих воробьёв человек, может, весь век свой хлопочет, и если кто мог бы - да встал из могилы, да посмотрел на тех воробьёв, так тогда сам себя семь раз бы назвал дураком!..

  Оттого, знать, Пётр Кирилыч очень-то и не зарился на работу.

  Сызмальства был он материн сын, большой лыня и увалень, - до казённых лет пролынили они с братом Акимом за отцовской спиной, большого горя и недохватку не видя... Когда же смерть подобрала стариков, Аким сразу, после ставки в солдаты, тут же женился - обоих их занегодили, была у них грыжа в природе, - по маковку завалился работой, как медведь в берлоге сучьём, Пётр же Кирилыч как был жердяем, так и остался!..

  Любил он по зимам лежать на печке у локового окошка и читать по целым дням на тусклом свету от него книгу "Цветник" (читать Пётр Кирилыч дошёл самоучкой по псалтырю и бакалейным пакетам), а летом больше провожался в лесу: любил Пётр Кирилыч вольный берёзовый дух.

  - Да здесь-то, - говаривал он, - каждый кустик ночевать пустит...

  

  

  

  

  * * * * *

  Прожил так Пётр Кирилыч, не делясь, первые годы после женитьбы старшего брата в полном с ним и хорошем согласии... Невестка Мавра Силантьевна попалась баба страх работящая, с утра до тёмной ночи кружилась она с подоткнутым подолом, из-под подола непривычно белели голяшки, отчего у Петра Кирилыча первое время колотило в виски и в глазах немного рябило... Потом обошлось, да и с Мавриных ног скоро сошёл девичий снег: от неухода они покрылись красными цыпками, сжелтели и, должно быть с работы, стали сильно тощать; каждый год Мавра ходила как с кузовом под передником, туго набитым, и не знала никакой передышки, не поспевая поутру лба как следует быть перекрестить.

  Пошли дети один за другим у Акима, хотя первое время были они всем в немалую радость... Пётр Кирилыч, если дома случался, с ребятишками возился за няньку, врал им на печке, что в голову влезет; Мавра круглый день сбивалась с ног со скотиной и зыбкой, а бессловесный Аким тянул и тянул мужичье тягло на горбу... Жили первое время, инда люди дивились...

  Потом пошли нелады... Семья у Акима стала расти не по дням, а по часам, стало в избе тесновато и ещё теснее в красном углу под божницей за дубовым столом.

  

  

  

  

  * * * * *

  Качает Мавра в зыбке благого ребёнка - какую ночь напролёт ревёт и ревёт, инда до хрипоты обревелся, и сами у неё слипаются веки.

  "И не один ведь обрёвыш не сдохнет!.." - думает она про себя...

  Подумала так и сама испугалась.

  "Наверно, брюшко!" Спохватившись, нагнулась она над малюткой, и в это время ударил ей в уши здоровый, раскатистый храп, который, как колёса, катился с полатей, где всегда спал Пётр Кирилыч.

  "Вот человек зарождён, - в первый раз подумала Мавра, с завистью слушая Петра Кирилычев храп: - В парнях не гулял, жениться не женится и палец о палец не стукнет... не то что мой дурак!"

  В стороне, на тесовой кровати спал, как бездыханный, Аким. Одна рука у него свесилась вниз, и в окошко на неё бил полный месяц: будто рука Акима крепко зажала в мозолях месячный луч, переливаясь вздутыми синими жилами и пугая своей худобой.

  "Осподи-бог-батюшка, - тихонько говорит Мавра, крестясь на тёмный образ угодника Миколы в углу, - кожа да кости, куда что девалось! Какой был ведмедь!.. Да и не диво: с утра до тёмной ночи как на точиле!.."

  Залегла с той поры в ней тайная нерушимая злоба на Петра Кирилыча, долго прятала она сначала её в себе, а потом, когда шестым затяжелела, решила поставить всё на своём и Петра Кирилыча от дома отшить...

  

  

  

  

  * * * * *

  - Слушай, Аким, - завела она в глубокую полночь однажды разговор после мужниной ласки, - долго так будет?..

  - Чего ты ещё, Мавра?.. - не понимая, тихо спрашивал Аким.

  - "Чего, чего"!.. Кажись бы, и сам мог догадаться!.. Насчёт брата!

  - Ну!..

  - "Ну-ну", как безголовый... На лихву нам, видно, бог послал такого братка... вот что... - шепчет Мавра Акиму под одеялом, - вот про него что добрые люди судачат!..

  - Полно, Мавра, не греши, как другие! - ещё тише шепчет Аким. - Брата язык его губит!

  Приподнялся Аким и уставился на полати, где стрекочет сверчок и безмятежно Пётр Кирилыч задувает в обе ноздри.

  - Это всё душегубная кровь... толкает она его от работы и от всякой думы... Добро бы, что приносил...

  - Мавра!..

  - {{Да ну тебя - офеня!.. Офеня и есть!..}}

  "Не услыхал бы, - думает Аким про себя и опять взглянул на полати, - баба дура, ей что взбельмешится в голову, самому чёрту не выдумать!.."

  - Диво ли, мужик гладкий, ничего не делает! - глубоко вздохнула Мавра и повернулась к мужу спиной, зацепила привычно ногой за верёвку от люльки и скоро заснула.

  "Да. Оно что правда, то правда... да поди ж ты!" - не раз сказал Аким сам себе, после разговора с женой не сомкнувши досвету глаз.

  

  

  

  

  * * * * *

  Стала Мавра на Петра Кирилыча сильно коситься и куском его попрекать... Сидели они как-то раз за столом, Аким и Мавра молчали, а Пётр Кирилыч забавлялся с рыжим Пронькой.

  - Вырастет Пронька, непременно разбойником будет! - сказал Пётр Кирилыч, вздумав пошутить.

  Мавру всю обдало жаром.

  - Разве ты окрестишь, - ответила она через минуту, поглядела на Петра Кирилыча - рублём подарила и отодвинула от него чашку с мурцовкой. - Разве ты окрестишь да научишь, братец родимый!..

  Пётр Кирилыч так и осёкся, недоуменно глядя на Мавру и брата, который сидел и, как не его дело, зобал ложку за ложкой.

  - {{Аким, чтой-то седни навной, что ли, Мавру укусил?}} - попробовал Пётр Кирилыч перевести всё на шутку.

  - Эх ты, балакирь!.. Валтреп Иваныч!.. - пропела укоризненно Мавра под самый нос Петру Кирилычу. - У какого воробья, и у того есть дело, а ты вот сидишь да за ложкой потеешь!..

  - А и верно это, Аким?.. А?.. - заглядывая брату в глаза, спрашивает Пётр Кирилыч.

  - Совершенно! - буркнул Аким.

  - Ты бы хоть, хахаль, женился, а то ни семьи в дому, ни свиньи в двору!.. Какой же ты мужик после этого? Смех один да слёзы, а не мужик!..

  - А твоё как рассуждение, Аким?..

  - Совершенно! - опять тихо и смущённо промолвил Аким, не глядя на Петра Кирилыча.

  - Ну, коли по-твоему так, и по-моему эдак: ищи, Мавра, невесту... Нарядим подклет: буду мужичить!..

  - Нешто кабы... Только что же это ты думаешь: под окном они у тебя сидят, дожидаются... Упустил жар из печки - борода в колечки!.. Теперь за тебя ни одна дура не пойдёт!..

  - Не чешись забором, Мавра! - весело ей говорит Пётр Кирилыч.

  - Чего уж тут, не мужик, а картина, не язык, а колоколец... Только, братец родимый, кто на руки-то спор, тот на язык не скор!..

  - Полно, Мавра, от одного слова весь мир пошёл!..

  - Валтреп!..

  - Наладила!..

  - В сам деле, Мавра, чего талабонишь попусту! - осторожно заметил Аким, в искосок посмотревши на Мавру. - Тыр-быр - семь дыр, а толку никакого! Чего тебе надо от брата? Живёт и живёт человек!..

  - Молчи, коровье ботало!.. Лучше молчи у меня, а то так дёрну ухватом...

  И взаправду протянула бы Акима по спине, если бы тот не увернулся и не выскочил в сени.

  - Ну, значит, пошла заваруха!.. - сказал Пётр Кирилыч и полез на полати.

  Скоро Пётр Кирилыч на полатях заснул и что видел во сне - бог его знает... Только во сне всё время бредил, говорил какую-то нескладицу и с кем-то, видимо, спорил. Когда же к вечеру Мавра, смякнув, разбудила его вечерять, он поклонился ей в ноги, не сказавши при этом ни слова, вышел тут же и в эту ночь домой не воротился, а воротился только на другое утро порани, и где пропадал эту ночь, и что с ним этой ночью случилось, узналось только потом, потому что Пётр Кирилыч пришёл домой бледный и сам на себя непохожий, с большими мешками у глаз и весь как осовелый.

  Мавра взглянула на него, когда он воротился, и только перемигнулась с Акимом.

  Пётр Кирилыч полез на полати, а Аким стал улаживать соху, у которой, как у собаки язык на жаре, на пашне от камня заворотился набок лемех.

  

  

  

  

  * * * * *

  С той поры всё пошло кувырком.

  Пётр Кирилыч, как вечер, уходил из дома и пропадал где-то, как казалось Мавре, безо всякого дела, потому что на деревне его вместе с парнями было не видно.

  А время шло своим чередом...

  Катится время, как раскатистые сани на полозах. Уж весна прислонилась к сельскому плетню за околицей, прибавился день на шаг человека, и работы прибавилось втрое: надо поле перепахать и посеять, надо копать огороды, да ещё с пузом... На всё это у Мавры и у Акима рук не хватало, и ещё пуще подмывало Мавру на брань.

  - Ишь, шатается, пёс непривязанный! - говорит она поутру, когда промелькнут в окне Петровы русые кудри. - Найдёт же какого-то дела на всю ночь-ноченскую.

  В последнее время Пётр Кирилыч совсем было пропал, дня три подряд и глаз домой не кажет. Аким заявку хотел подавать, да Мавра отговорила:

  - Несь сидит под мостом... на большой дороге.

  - Ох, только, Мавра...

  - Заявишь ещё, скажет тогда братец спасибо да ещё за заботу... задушит!..

  - Мелешь, Мавра, со зла такое недело, что и слушать тебя неохота!..

  - Разуешь глаза, сам увидишь!..

  Аким больше молчал. В глубине своей бессловесной и миролюбивой души касательно женитьбы Петра Кирилыча и его домоустройства он был во всём согласен с женой, но не хотел увеличивать свары.

  "Бабу надо Петру, - думал Аким про себя, - надо, надо женить, только вот к кому бы посватать?.."

  - Как, Мавра, никому не закидывала? - спросил он жену.

  - Раньше называлась... Морды воротят: балакирь!.. Дуньке Дурнухе седни на выгоне было закинула... Куды тут!.. Так и зашлась!.. "Не славьте, - говорит, - Мавра Силантьевна, попусту, сделайте милость, потому если вы, - говорит, - зашлёте сватов за такого балакиря сватать, так другим дорогу закажете..."

  - Дурной чёрт, - сплюнул Аким, - диви человек, а то сопля соплёй, а тоже туда же!..

  - Сряды три сундука! - поджавши губы, говорит ему Мавра...

  - Что сряда?.. Девка-то чучело!.. Тьфу!..

  - В одежде и пень - барин!..

  Обидно сделалось Акиму за брата, и мысль о его женитьбе ещё безотвязней и крепче засела у него в голове, не привыкшей ни о чём думать подолгу, как только по хозяйству да о работе.

  - Да нет... На это дело свата хорошего надо!.. Чтоб с языка мёд капал...

  Мавра ему на это только процедила:

  - Дурафан!..

  

  

  

  

   СВАТ

  Теперь у нас в леших не верят, да и леших самих не стало в лесу... потому, должно быть, их и не стало, что в них больше не верят. А было время - и лешие были, и лес был такой, что только в нём лешим и жить, и ягоды бьыо много в лесу, хоть объешься, и зверья всякого-разного как из плетуха насыпано, и птица такая водилась, какая теперь только в сказках да на картинках, и верили в них и жили, ей-богу, не хуже, чем теперь живут мужики.

  Должно быть, так уж это положено и иначе быть не должно и не может: потому, надо думать, и такое время придёт, когда не только леших в лесу или каких-нибудь там девок в воде, а и ничего вовсе не будет, окромя разве пней да нас, мужиков, потому что последний мужик свалится с земли, как с телеги, когда земля на другой бок повернётся, а до той поры всё может изгаснуть, а мужик как был мужиком, так и будет... по причине своей выносливой натуры!..

  Только тогда земля будет похожа сверху не на зелёную чашу, а на голую бабью коленку, на которую, брат, много не наглядишь!..

  Всё ещё будет!.. Всему своё время!..

  Так вот, по-вашему, по-молодому, выходит: теперь леших нет! Мы с этим очень даже согласны, но также правда и то, что лешие были! Как тут ни верти, уж были!..

  Пётр Кирилыч так говорил!..

  Что правда, то правда, что Петру Кирилычу можно верить только с оглядкой, потому что Пётр Кирилыч любил загибать через каждое слово, но дело-то в том, что и мы не стали бы верить, если б самый их главный леший Антютик не был у Петра Кирилыча сватом!..

  Тут уж никак нельзя не поверить, потому что у нас в Чертухине живы и посейчас старики, которые у Петра Кирилыча были на свадьбе и могут обо всём рассказать, если только сами ещё чего не прикрасят.

  Случилось это всё так.

  

  

  

  

  * * * * *

  В тот самый вечер, когда Пётр Кирилыч поклонился в ноги невестке, он вышел было до ветру на двор...

  - Экую весну бог посылат раннюю да тёплую! - сказал Пётр Кирилыч, становясь за куток.

  Смотрит Пётр Кирилыч: плывёт над Чертухиным месяц и словно янится, что больно светел да высок... Слушает Пётр Кирилыч, как полощутся на бочаге, как бабы с бельём на плоту, без счёта прилетевшие утки и узывно посвистывают в свои тонкие дудочки на песке кулики, и под этот свист и утиный гал в самом Чертухине, на другом конце, девки тонкими голосами выводят хороводную - синее море...

  Слушает Пётр Кирилыч, и от всего этого ёкает у Петра Кирилыча сердце... Не заходя назад в избу, повернул он от кутка прямо на улицу и по улице, заложивши руки за спину, как барин, пошёл неторопливо на выгон... На выгоне - видно на месяце - кружатся девки, разметая подолами, инда от них по сторонам ветер тихий идёт, а вокруг девок, как тетерева на заре, - вся холостёжь!..

  Прошёл так Пётр Кирилыч всё наше Чертухино, думая про себя, что невестка говорит, пожалуй, по делу и что ему непременно - {{благо красная горка - надо этой весною жениться...}} И невдомёк Петру Кирилычу, с каким смешком смотрели на него чертухинские мужики, сидевшие перед сном на завалке.

  - Пётр-то Кирилыч?.. А?.. - перемигнулись они только, когда Пётр Кирилыч мимо них прошёл и никому головой не мотнул, потому что никого не заметил.

  Подойдя к выгону, на котором девки вели хоровод, Пётр Кирилыч встал немного поодаль, под высокие липы, что и теперь ещё живы, только словно облезли и начали от старости сохнуть; в то же время за этими липами стояла небольшая избушка, и жила в ней бобылка, не тем будь помянута, наговорная баба Ульяна.

  Долго простоял Пётр Кирилыч под липами, прислонившись боком к стволу, а потом сел на завалок под Ульянины окна и стал пристально разглядывать девок.

  Показались они ему одна другой лучше: на месяце каждая девка царица!..

  "Как же я допрежь-то не видел? - удивился сам себе Пётр Кирилыч. - Бывало, у той нос-водонос, у той рот наоборот, а тут и от Дуньки Дурной никак не оторвёшься..."

  С этого часа и начала весенняя луна над Петром Кирилычем шутки шутить.

  

  

  

  

  * * * * *

  Так и просидел бы Пётр Кирилыч, пока не кончили девки вести хоровод, если бы не раскрылась над его головой оконная решётчатая створка: на плечи ему - не успел Пётр Кирилыч и обернуться - легли голые крепкие руки и завились у него мёртвой петлёй на шее...

  - Пришёл ко мне Пётр мой Кирилыч?!.. Пришёл!.. Иди, иди в избу скорее... - услыхал Пётр Кирилыч за собой задыхающийся бабий голосок, по всему похожий на тёткин Ульянин.

  Никак не может Пётр Кирилыч понять, что это тётка Ульяна вздумала с ним пошутить: у одних она слыла за большую причудницу и прибауточницу, весёлую бабу, другие же судачили, что бес ей плюнул в ребро, и с той поры она-де может с тобой сделать что ни захочет: захочет тебя в барана обернуть али в волка и... обернёт {{и сама обернётся в кого ни вздумает}}. Однажды Петьке Цыгану высыпала за околицу столько зайцев из подола, что тот весь порох расстрелял, а домой... ни одного не принёс! Такая после чёрта у бабы появляется сила!..

  Тут же, видно, ведьме на старости лет под хвост попала вожжа, и она немного срахнулась: главное - рук никак не разнять, завязались они у Петра Кирилыча на шее, как бант какой праздничный, и Ульяна всё шепчет, всё шепчет ему в самое ухо, только что она шепчет, ничего хорошо не разберёшь.

  Видит Пётр Кирилыч, что дело выходит совсем не на шутку, и потому немного приподнялся с завалка, чтоб как-нибудь освободиться от Ульяниных рук: крикнуть нельзя - людей насмешишь, а Пётр Кирилыч задумал жениться.

  - В дом возьму, ненаглядный Пётр мой Кирилыч!.. Не гляди на меня, что бобылка!..

  - Пусти, тётка Ульяна... ради бога пусти! - шепчет и Пётр Кирилыч.

  - Али брезгуешь?

  - Не срами на людях... слышишь, пусти!

  И вздумал было рвануться, но не такие руки были у бобылки Ульяны. Почуял Пётр Кирилыч, что немного ещё, и он задохнётся в этой бобыльей петле, так и не женившись на какой-нибудь чертухинской крале.

  "Осподи Суси!" - сказал Пётр Кирилыч сам про себя.

  Уж то ли устала Ульяна держать силком Петра Кирилыча за воротки, то ли ещё почему, только сразу руки Ульяны словно размокли и стали покорные и бессильные, как девичьи в первую ночь.

  Пётр Кирилыч освободился от них и плюхнул вниз на завалок; оконце тут же захлопнулось над головой, и еле слышно из-за стекла Ульяна, придерживая станушку на бобыльей груди, пригрозила:

  - Подожди, балакирь, своё я возьму!..

  Пётр Кирилыч плюнул ей под окно и подошёл к девкам поближе...

  

  

  

  

  * * * * *

  Встал Пётр Кирилыч возле самого круга и заложил для форсу ножку за ножку: так много красивей!.. Уставил непривычно на девок глаза, и в голове у него от ихнего круга тоже стало вроде как немного кружиться... Очувствовался он, когда у самого носа увидел большой, как завёртка в оглобле, Максяхин кулак и у самых глаз его нескладную рожу с кривым ртом, с зубами на улицу, с губами-шлёпанцами и с носом, похожим на земляную лягушку: шли у Максюхи по носу такие пупырья, как у лягушки на спинке!..

  - Что, балакирь, девок пришёл отбивать?.. А вот этого опробовать хошь?..

  - Что ты, Максях?..

  - Живо получишь!..

  - Я так... поглядеть!..

  - Знаем мы эти поглядки... Мавра тобой девкам все глаза протыкала!.. Выбираешь, поди, какая по вкусу... Видно, губа не дура!.. Только попробуй, я те пробор-то причешу по-другому!..

  А у Петра Кирилыча и впрямь по русым кудрям хорошо ложился пробор: прям, как дорожка во ржи, и уж не так он его и холил, а видно, добрая мать ещё в зыбке любящей рукой разгладила его навсегда!..

  - Ей-богу, Максим, понапрасну!..

  Парни глядят на них и смеются, что дальше будет - интересно, а девки по-прежнему безучастно плывут по чуть пробившейся травке и поют хороводную - синее море... Таков уж девичий обычай: девки в хороводе песни поют, а парни возле них кольями дерутся - пускай их, лишь бы нас не тронули!..

  - Катись! - крикнул Максяха в самое ухо Петру Кирилычу и повернул его за плечи, колонув в спину коленом, но Пётр Кирилыч не повалился, только шатнулся немного и пошёл от хоровода не спеша, впервые почуяв, что такое обида и горечь ни за что ни про что.

  Зашагал он прямо по улице и на середине села свернул по лесному выгону в поле, за которым в то время много ближе к селу стоял наш дремучий чертухинский лес...

  Опустил Пётр Кирилыч от этой обиды свою русую кудрявую голову и не видит уж, как катится по небу месяц, чекая яркие звёзды: чеканёт, а они и падают вниз, соединив золотой ниткой на один вещий миг небо и землю...

  Слышит Пётр Кирилыч громкую песню, которую хоровод затянул у него за плечами: парни запевают, вроде как спрашивают, девки подхватывают, вроде как отвечают...

  

  - Наш чертухинский балакирь

  

  Распустил с полатей враки!..

  

  - Говорит, что он мужик:

  

  На боку весь день лежит!..

  "Правду говорит Мавра: жар упустил! - сказал сам себе Пётр Кирилыч, слушая заливистые девичьи голоса. - Что правда, то правда!.."

  Идёт Пётр Кирилыч непокрытый, в одной рубашке, без пояса, под рубаху ему весенний тёплый ветерок поддувает, и месяц смотрит на него с самой серёдки неба, и губа у месяца будто съехала в сторону, смотрит он на Петра Кирилыча и тоже смеётся...

  Завертелась у Петра Кирилыча снова в голове разная блажь, с которой и прожил он весь свой век, как иной проживёт его с бабой...

  

  

  

  

  * * * * *

  И не заметил Пётр Кирилыч, как вошёл он по большой дороге в опушку. По опушке стояли розовым клубом прилесные ольхи, и сквозь них серебрились изредка гладкими точёными стволами осины, рудела сосна и червонела ёлка, бог знает зачем вышедшие сюда на прилесок из матёрого леса...

  В лесу всё как помолодело с весной и теперь млеет умытое и обогретое в весенней теплыни и расправляет в земле захмелевшие корни... Скоро лес пошёл густой и высокий, дорога просунулась меж еловых стволов, вытянутых в струнку, как солдаты на часах, и между ними становилось всё темней и темнее...

  Вдалеке по-прежнему ухал сыч-ухало, утки на реке заливисто крякали и селезни дрались, трепыхая на воде за версту крыльями...

  "Как бы ведмедь не заломал", - подумал Пётр Кирилыч, остановившись, огляделся кругом и увидел, что уже дошёл до самой Густой Ёлки на просеке и что дальше будет Светлое Болото, на котором и жил в та поры леший Антютик...

  "Да чего доброго, вместо ведмедя _самого_ бы не встретить!.."

  Вот в эту-то ночь как раз и встретил Пётр Кирилыч Антютика в лесу, а может, и сам он к Петру Кирилычу вышел, потому что, как увидим потом и не сразу, было у этого Антютика к Петру Кирилычу дело...

  

  

  

  

  * * * * *

  Прилёг Пётр Кирилыч на мох под Густой Ёлкой и загляделся наверх, а вверху всё горит и сияет, как на каком празднике, звё-ёзд - до лешей матери, и на самой серёдке неба, как напоказ, остановилась луна...

  "Отчего это только луна круглая? - спросил сам себя Пётр Кирилыч, - ишь ведь какая, словно обточенная!.."

  - Есть о чём подумать, нечего сказать!.. Эх ты, балакирь! - услышал вдруг Пётр Кирилыч совсем рядом с собой насмешливый голос.

  В лесу тихо, рядом никого нет, и не видно, чтобы и поодаль кто-нибудь был, а голос...

  "Что бы это такое? - озадачился Пётр Кирилыч. - Ведь это... пожалуй..."

  Упёрся Пётр Кирилыч против себя и в темноте скоро разглядел муравейник, а возле муравейника мохнатую кочку, из кочки этой идут по земле большие усы, на манер травы белоуса, над усами шапка, а под шапкой то ли зайчики от луны играют, то ли горят на Петра Кирилыча в самый упор большие да зелёные такие глаза, как у рыси, когда она на человека с ёлки засмотрится...

  - Ты что за пыхто? - отважился Пётр Кирилыч спросить. - Ты что, говорю я, за человек будешь? - повторил Пётр Кирилыч погромче, потому что ответа никакого не получил...

  В лесу стало ещё тише, и по небу запрыгали звёзды, и месяц стронулся с места и покатился под синюю гору, во всю мочь обливая еловые лапы зелено-искристым светом...

  - Я... не чело... век! - вдруг отвечает кочка.

  - О-о!.. Что же ты, баба, что ли? - опять спрашивает Пётр Кирилыч.

  - Нет, Пётр Кирилыч, и не баба... - говорит опять кочка, - я не баба и не мужик, - говорит, - а что-то вроде того и другого!

  - Ну, уж это ты немного... того!..

  - Ничего даже не того... Я - твой сват!..

  - Вижу, что сват... потому больно... усат!..

  - Как хочешь... Только такого свата тебе не найти...

  - Где тут!

  Пётр Кирилыч приподнялся на локтях, чтобы получше разглядеть, и стало почему-то ему ни капельки не страшно, потому что голос такой умильный да ласковый, а откуда он идёт, пока хорошо не поймёшь...

  - Я, - слышит опять Пётр Кирилыч, - вижу твоё положение и готов тебе поелику помочь... Вот только если ты будешь согласен...

  - Вот мать честная!..

  - Тогда мы это дело живо обделаем... Чего проще - найти тёщу? Так хочешь?..

  - Да как же не хотеть: от меня все девки морды воротят!..

  - Это что... будешь, Пётр Кирилыч, не балакирь... а кум королю!..

  - Только вот невестка говорит, что жар упустил - ничего, пожалуй, не выйдет!..

  - Выйдет... {{Я хочу тебе посватать... дубенскую девку!..

  - Что ты?.. Да она ведь утопит!..

  - Не утопит у нас... я скажу, так не утопит!..}}

  - Ну, если так, - говорит Пётр Кирилыч, - тогда нешто бы... А она... то есть эта самая девка... как?... Ничего?.. Красивая?..

  - Как кобыла сивая... Да ты разве ничего не знаешь про... дубенскую девку?..

  - Слыхать вроде как слышал, а чтобы наверное что-нибудь, так не скажу, потому что не люблю много врать, как другие!..

  - Правильно, Пётр Кирилыч, говоришь: у людской породы язык нехороший, вранливый... Ну-ка, вставай, да пойдём, Пётр Кирилыч, а то скоро на Чертухине будут петухи петь!..

  Пётр Кирилыч вскочил с земли и тут-то и разглядел хорошо, кто это ему собрался высватать дубенскую девку и какие они на самом-то деле бывают. Пётр Кирилыч потом говорил, что много про них в деревнях идёт пустой болтовни и что совсем они, совсем на самом-то деле бывают другие...

  

  

  

   ДУБЕНСКАЯ ДЕВКА

  Что у мужика деревенского язык, что у серой коровы на шее ботало, всё едино!..

  Потому-то и перестали сами же верить во все эти совсем и нескладные враки про бороды, хвосты и рога, а они, то есть вся эта нежить и небыль, взяли да и кончили с нами всякое дело. Доведись это и нам: кому же придёт большая охота вязаться с разным треплом, которому только и заботы, как бы тебя понезаметней обойти да обакулить!..

  Обман - великое дело!..

  От обмана нарушается вся жизнь на земле!..

  Вот Пётр Кирилыч говорил нам потом, какие они с виду бывают и как эти лешие вообще родятся на свет. Оказывается, из ничего ничего не бывает, и у лешего, как и у всего, тоже есть корешок...

  

  

  

  

  * * * * *

  Разговор этот у них завёлся, когда Пётр Кирилыч поднялся с земли, а рядом с ним стала расти у него на глазах зелёная кочка, пока не выросла такая высокая и плечастая, что шапка на ней пришлась Петру Кирилычу в самую ровень.

  - Пойдём, Пётр Кирилыч, - говорит Петру Кирилычу леший, - нечего зря провожаться...

  При этих словах леший махнул длинной лапой в ту сторону, где лежит Боровая дорога, и перед ним, как по команде солдаты, кусты, ели и сосны, какие тут были, посторонились и стали ещё прямее друг против дружки. Смотрит Пётр Кирилыч, пролегла сразу, как шнур у портного в руках, прямая тропа, похожая очень на просек, только не просек, потому просек проложен не тут, а гораздо правее. Эта тропа так и осталась с тех пор, хотя рощу не раз уж сводили, пока совсем её не доконали.

  Пропали лесные тропки - было их в старое время в лесу, как паутины в углу: там зверь пройдёт, там богомолец, - заросли они травой и мхом затянулись... Только на Антютиковой тропе и по сию пору растут один белоус да костырь, как щетина, {{потому много позднее прогнал Антютик по этой тропе всех больших зверей из нашего леса - куда, неизвестно!}}

  Заказал, вишь, старый леший на этой своей тропке никакой съедобной траве не расти, чтоб была она ему в вечную память!..

  Вот только знают ли про это про всё Ивашка Баран да ещё Сенька Денщик? По этой тропке они в сенокосное время теперь на лисапетах на Дубну к Боровому плёсу ездят купаться?.. Начальство!

  Наверно, что нет!..

  А мы вот всё помним и знаем!..

  

  

  

  

  * * * * *

  Идёт Пётр Кирилыч рядом с Антютиком и разглядывает его во все глаза: как это, дескать, леший выглядит во всей его полной натуре?

  Допрежь всего у него нет никакого хвоста... Этот хвост прицепили ему совсем противу натуры... Видит ещё Пётр Кирилыч, что леший одет вроде как он, в таком балахоне, каких уж теперь совсем и не носят, потому что вышли из моды, но только если по разности на него будешь смотреть, сначала на ноги, скажем, а потом на башку, так станет чудно - ни на одном человеке того не увидишь: будешь долго смотреть, а никак не решишь, что это - мужик стоит перед тобой али баба...

  Когда его Пётр Кирилыч об этом спросил, то есть почему это он похож то на мужика, то на бабу, так Антютик ему только и сказал:

  - Этого, - говорит, - ты, Пётр Кирилыч, сейчас не поймёшь, а вот когда я тебе сосватаю дубенскую девку да тебя со Христом поженю, тогда и увидишь, что это такое: это, - говорит, - оттого, что в нашей лешей природе никакого сунгуза не бывает!..

  А что это такое за сунгуз такой, Пётр Кирилыч расспросить его постеснялся, а повёл речь издалека и о другом...

  - Скажи, сделай милость, - говорит Пётр Кирилыч, - вот когда меня мать, царство ей небесное, на этот свет родила, так Петром назвала, а как у тебя будет имечко?..

  - Как же, как же, - отвечает леший, - без имени никакой вещи на свете не существует... Зовут, - говорит, - меня мужики Антютик, а бабы Анчутка...

  - На Анютку похоже, если как бабы!..

  - Только, видишь ли, меня мать не родила!..

  - То есть как же это так не родила? - удивляется Пётр Кирилыч. - Откуда же ты на свет выскочил?..

  - Я же тебе говорил, Пётр Кирилыч, что у нас всё по-другому... У нас всё касательно того-сего идёт без сунгуза... Трудно мне тебе объяснить: мы родимся совсем по-другому!..

  - Вот бы послушать! - говорит Пётр Кирилыч...

  - Э?.. Разъело губу?.. Любопытна же эта ваша порода, страсть... Только себе на погибель, потому человеку... многое лучше не знать!..

  - Нет, уж ты, Антютик, мне рассказал бы... Если тебя там сумление какое берёт, что, дескать, потом всем разболтаю... так, ей-ей, во мне, как в могиле!..

  - Да мне-то што... тебе и так ни в чём не поверят... скажут: балакирь!..

  - Верно, Антютик! - печально согласился Пётр Кирилыч...

  - По этому самому: слушай...

  Лес, кажется, так и наклонился к земле, низко распушили свои подолы столетние ели, сосны взбучили шапки, и берёзы выставили на ветер меленькие ушки, которые только-только обозначились в ветках, слушают они, видно, вместе с Петром Кирилычем своего лесного хозяина и никак наслушаться не могут.

  - Родимся мы не в естестве, а от молоньи... Вот когда молонья ударит в какую-нибудь ёлку в лесу или сосну, только в такую, у которой непременно не меньше ста поясков на комле... Знаешь, по чему у дерёв считают года?..

  - Понимаем! - отвечает Пётр Кирилыч.

  - Так вот, когда в такую стогодовалую ёлку ударит молонья, и расщепит её напополам, и сожгёт её по самую землю, так в горелом пне после неё долго потом сидит небесный огонь, как в материнской утробе... Наподобие как и у чаловека: семя жены, по писанию!..

  - А-а-а... - протянул Пётр Кирилыч, - семя жены?..

  - Да... Проходит так год, а может, и больше, и два, и десять лет может пройти - какая погода, - пень этот стоит и стоит, пока у него, у пня, не вырастут руки и ноги и в самом верху из-подо мха, которым он за эту пору весь обнесётся, не прорвутся гляделки с зелёным таким огоньком, каким горят все гнилушки в лесу... Только опять надо тут различать... разбирать надо так же, как и в человеке, - один человек гожий, а другой такой, что, кажется, сотню раз лучше бы было, если бы он совсем на свет не казался, - так и с каждым пнём в лесу: один пень и пень, ни на что другое не годный, как только подкуривать им в подовинье, а другой пень годящий - его в печку не сунешь и голыми руками не возьмёшь...

  - Н-нно! - не удержался Пётр Кирилыч.

  - А что? Не веришь? Никакой вагой такого пня не скорчуешь, когда на него, то есть как это сказать: пень - значит, уже не на пень - а на нашего брата на вырубке где-либо наткнёшься...

  - А ведь это вот как часто бывает... семь потов сгонит, а хоть бы с места.

  - Да ты, Пётр Кирилыч, лучше слушай... Известно, будешь даром потеть и наутро зря пораньше придёшь: никакого пня на этом месте тебе не найти, потому пенёк за эту ночь... убежит!..

  - Убежит?..

  - Убежит!.. А тут увидишь совсем гладкое место, и на этой плешине будет цвести земляника, сиречь ягода, которая только там и растёт, где леший погреет на месяце спину... Пригреется леший, заснёт, а заснувши под месяцем, и не заметит, как стукнет об землю золотое кадило и поплывут по полю и лесу туманы, и в этом кадильном дыму леший будет на этот день уж не леший, а... пень!..

  - Пень? Скажи, сделай милость! - дивится Пётр Кирилыч...

  - Только опять про то же: надо его различать, а то в лесу разведёшь землянику, а печку зимой будет нечем топить!..

  - Не знаю уж доподлинно кто, а кто-то мне про всё это рассказывал в полной подробности... - замысловато закинул Пётр Кирилыч, до того ему всё было интересно выпытать да разузнать. Благо такой случай...

  - Не знаю уж, какой Фрол тебе п