Жданов Лев Григорьевич - Последний фаворит

ных светил.

   Блестящие кафтаны, золотые и серебряные позументы, осыпанные драгоценными каменьями, пряжки, шпаги, пышные платья придворных дам, их бриллианты, высокие, пудреные прически мужчин и женщин - все это придавало какой-то особенно праздничный вид собраниям при дворе.

   - Идет, идет! - неожиданно послышалось в одной группе, стоящей ближе других от дверей, ведущих в апартаменты фаворита.

   Чуткое ухо придворных заслышало за дверьми приближение баловня судьбы, и все заволновались сильнее. Группы пришли в движение. Из углов вышли многие до сих пор стоящие в стороне, чтобы очутиться на пути, попасть на глаза любимцу Екатерины, удостоиться от него кивка головы, услышать словечко...

   Два негра-служителя распахнули тяжелую дверь и стали по бокам ее, как живые изваяния из эбенового дерева.

   Любезно и снисходительно, в то же время отвечая на приветствия, отдавая поклоны, Зубов довольно торопливо, с озабоченным видом направлялся к покоям императрицы, и многие питавшие надежду перехватить фаворита и узнать от него кое-что или попросить о своих делах ограничивались глубокими поклонами.

   Только завидя Салтыкова, фаворит замедлил шаги и первый свернул к нему с приветливым и почтительным поклоном:

   - Ваше сиятельство! Каковы в здоровье своем? Слыхал, припадки у вас начались? Теперь, видимо, миновало, благодарение Богу?

   - Полегче малость, голубчик мой. Спасибо, не забыл старика. Сказывали мне: справляться присылывал... Помнишь старое - и Бог тебя не забудет...

   Платон в это время обменялся приветствиями с Безбородко, Морковым и другими, подошедшими к группе, чтобы хоть краем уха услышать что-нибудь новенькое.

   - А что матушка наша? Как ей?

   - Да утром, ваше сиятельство, лучше было. Мне приказать изволила, чтобы поехал освежился, поохотился. А тут вдруг, говорят, снова доктора звали. И сейчас он там. Вы уж простите, я тороплюсь...

   - Иди, иди с Богом. Узнай и нам скажи...

   Зубов пошел дальше. Но у самых дверей, отделясь от остальных групп, его поджидал Валериан с Сегюром.

   - Рад видеть вас, граф! - предупреждая вопросы, заговорил Зубов. - Вы не уедете? Я, должно быть, скоро вернусь сюда, и тогда потолкуем. Есть кое-что новое. Пока - на лету - могу вам сказать одно: мои предположения о влиянии светлейшего оказались справедливы. Даже в последнем письме князь прямо пишет: "России, при ее слабости, в годину смут благоразумнее всего обратиться к Англии. Несогласно со здравой политикой особое приближение послов Австрии и Франции. Холодное отношение к другим вызывает, как слышно, сильное недовольство и может повести к осложнениям..."

   - Значит, мне предстоит опала, а пруссак и лорд Уайтворт войдут в милость? Так я понял ваше любезное и дружеское сообщение?

   - Нисколько. Мы еще поборемся... Хотя великаны-циклопы - сильны, но у нас есть русская пословица: "Не в силе Бог, а в правде..."

   - А у нас, у французов, другая: отсутствующие всегда не правы! - улыбаясь и снова повеселев, прибавил Сегюр.

   - Пожалуй... Поэтому... Но об остальном после. Я спешу узнать, что с императрицей. Еще увидимся. Валериан, пойдем со мной!..

   Оба брата скрылись за дверью, ведущей в покои Екатерины.

   - Видели, государь мой, - зашептал неугомонный Зайчик - Голицын, - как наш сокол французика подмасливает? Тут руки греет. А сестричка его, Жеребчиха, с английским послом, с Уайтвортом, махается, шуры-муры завела. Оттуда тоже золото польется ручьем. Папенька в Сенате с живого-мертвого кожу драть стал, сказывают, как лишь его в прокуроры постановили... И братьев пристраивает... Истинно благодетель для семьи наш Зубок дорогой... Ха-ха! Как полагаете, ваше превосходительство? Теперь, сказывают, спит и видит фаворит - светлейшего бы ему сковырнуть. Сам перед ним колечком вьется. Письма пишет сладкие... А корешки свои все больше и больше впускает... Ловко, не правда ли?

   - Что же, если зубы растут, значит, еще сильное тело, - уклончиво ответил Безбородко, сам недолюбливающий нового фаворита, но всегда осторожный и уклончивый. - А портиться станет зуб... так у нас в деревнях кузнецы их ловко дергают, "впотемочках"... Зуб на ниточку да раскаленным железом тык в очи! Больной рванется - и здоров. Нет больного зуба, порченого... И другим дела не портит!

   - Ха-ха-ха!.. Ловко вы это... аллегорию, ваше сиятельство батюшка мой! Утешили. Я уже светлейшему отпишу... "Впотемочках"... Так и надо, видно, за кузнечное ремесло браться... Ха-ха-ха! Я уж напишу... и помяну, что за сказочку вы мне сказать изволили, ваше сиятельство...

   - Рад, что угодил, ваше сиятельство!..

   Оба, довольные, разошлись.

  

  

  

   Осеннее солнце ярко освещает, но слабо греет покой.

   Жарко пылает камин, который по утрам разжигает сама Екатерина, если только здорова.

   Сейчас полулежит она на кровати полуодетая, опираясь на высоко взбитые подушки.

   После мучительного приступа колики лицо у нее бледно, измято, резко проступают все складки и морщины, которых почти не заметно на этом лице, когда государыня здорова и весела.

   Врач Роджерсон, много лет пользующий Екатерину и знакомый со всеми ее особенностями, уже собирался уйти, но при появлении Зубовых задержался после почтительного поклона, ожидая вопросов.

   - Что так скоро с охоты? - ласково улыбаясь и протягивая руку одному и другому брату, спросила Екатерина. - Я не ждала так скоро вас видеть... Хотя очень хороню, мой друг, - обратилась она к Платону. - Сердце вам, должно быть, подсказало... Со мной тут неожиданно приключились снова противные колики... Но милый мой Роджерсон так же скоро помог... Видите, я снова чувствую себя хороню... Идите, Роджерсон. Я все сама расскажу. Уж я теперь могу лечить себя вместо вас... Хорошо знаю всякие порядки и лекарства...

   Роджерсон отвесил еще поклон и ушел.

   - Я так был встревожен, матушка-государыня, когда мне сказали...

   - Вижу... верю. Но успокойся. Еще повоюем... и поживем. Сама виновата. Не побереглася давеча на молебствии в соборе... Забываю, что не двадцать мне годочков по-прежнему... когда ни холод, ни жар, ни усталь не ведомы были... Ну да ничего. А удачно ли полевал, друг мой?

   - Ничего. Завтра будем есть рагу из зайца собственного лова.

   - Великолепно. Очень люблю это рагу... Ты весьма кстати поспел. Там явился принц по моему приглашению... Сам желает рассказать мне о своей баталии, об августовской. Мне приятно будет, чтобы и ты послушал... Мальчуган мой милый, а ты что такой грустный стоишь? Я здорова. Так, пустое было, верь мне, - обратилась Екатерина к Валериану, который скромно стоял поодаль с печальным, смущенным видом.

   - Слава Богу, ваше величество! Я уж очень испугался... Да сейчас вижу: и следа нет недуга... Правду сказать, я теперь об ином. Вот, слышу, подвиги кругом свершаются. Принц приехал. Героем. Победу посылает Господь моей государыне на суше и на морях... А я тут сижу... Время теряю... Хотелось бы и мне послужить родине и моей дорогой государыне...

   - Ого! Знаю... слышала... Мой маленький Баярд... Мальчик ты мой писаный... Отличиться охота? Не терпится? Ну иди сюда, милый... Красавчик ты мой... - Как ребенка, стала Екатерина гладить по волосам и по лицу Валериана, который весь зарделся от гордости и удовольствия. - Успокойся. Потерпи. Не долго уж осталось. Я писала светлейшему. Ответа жду со дня на день... Туда тебя и пошлем... На суше все же поспокойнее, чем на воде. Жаль мне будет, если что случится. Ишь куколка какая ты... Создан природой на удивление. Не красней. Я могу тебе это сказать. Других не слушай... Вот заметила я: княжна Голицына очень с тобой махаться стала... Ого... Совсем загорелся мальчик... Неужели серьезное дело пошло? Рано еще... рано, дитя мое... Меня слушай. Лучше будет... Нечего, нечего руки целовать. Глаза мне не отведешь тем... Ну, будет. Позвони, узнай: есть там принц? Пусть зовут его, если приехал...

   Бодрый, статный, несмотря на года, интересный в своем белом с голубым мундире, принц Нассау-Зиген скоро появился в покое.

   - Рада, рада вас видеть, принц... - протянув руку для поцелуя и указывая место у постели, встретила героя Екатерина. - Здоровайтесь, садитесь, рассказывайте: как себя чувствуете после боевых приключений? Я читала подробную реляцию. Но послушать очевидца - это совсем иное, чем читать холодные строки... И обсудим заодно, что дальше делать предстоит... Нам пишут из Версаля, из Лондона, из Берлина, со всех сторон, что следует выиграть одну-две баталии - и мир будет подписан на самых выгодных для нас условиях... Поглядим. Я немножко расклеилась. А вот один ваш вид действует на меня уже чудесным образом... Говорите же. Мы слушаем вас...

   - Дело очень было трудное и опасное, государыня. Когда наша гребная флотилия стала все уже и уже сжимать кольцо вокруг ихнего флота, шведы, очевидно, поняли, что лучше поскорей выбраться из западни. По их маневрам я заметил, что они решили прорваться к Зунду. Сделал последние распоряжения, часть моей флотилии укрыл за островами, в засаде, на всякий случай... И не ошибся! 13 августа, часов в одиннадцать утра, они дали первый выстрел с адмиральского корабля... Мы, конечно, перестреливаться по-пустому не стали. Все время лавирую под выстрелами к ним на абордаж... Большие корабли шведов, тяжелые... Не так послушны им, как нам наши скорлупки... Но зато и опасностей больше выпало на нашу долю. Хорошее ядро с их стороны топило целый баркас, полный людьми... Вплавь люди спасались на другие суда... Но все, гвардия особливо, истинно героями оказали себя. Кавалер Литта славою покрыл и оружие вашего величества, и себя. Два-три часа тянется бой... Кружимся мы вокруг кораблей высоких, как злые псы медиоланские кругом ощетиненных кабанов... Держится кучей шведский флот... Удалось наконец нам первый кутер отбить сорокапушечный... Взошли на него... А там, почитай, и людей нет. Успели все враги в лодки прыгнуть - как воробьи, во все стороны брызнули. Там их другие корабли и приняли... Удача ободрила наших... Глядим, и на втором кутере вашего величества флаг вместо шведского взвился... Я на адмиральский корабль главные силы направил. Только мы успели с ним справиться, как я взошел на него, а тут из-за островов гром баталии новой грянул. Часть судов ихних наутек туда кинулась, на нашу засаду наскочила... Но все же битва далеко конца не видит... А уж день клонится к вечеру. Без хлеба, без воды люди по шести-семи часов в огне выдерживают... Я, конечно, сменял отряды, как возможно было... А как стемнело, решил последний удар нанести... Повел все силы в бой... И только к десяти часам Господь помог полное одоление получить над врагами... Уходить стали в свою сторону, разными курсами, кто как успел прорваться мимо наших сил... Да в наших руках тоже немало оставили: кроме корабля адмиральского, четыре кутера сорокапушечных, галеры три... офицеров сорок; матросов мало, тринадцать человек всего. Не хотелось им, видно, в плену сидеть. Вплавь кидаются, если на лодках уйти не успели в минуту последнюю... Потонуло немало... Помяни Господи, души храбрецов, и наших, и ихних!

   - Аминь, милый принц! Это был прекрасный день, который отметится на страницах не только российской, по и всемирной истории как одна из славнейших ваших побед! Примите еще раз мою благодарность. Видите, ваш рассказ один влил силы и здоровье в мое тело. Я встану сейчас... Глядите, как эта простая геройская картина повлияла на других слушателей... У друга моего слезы на глазах... Слезы радости. А это милое дитя! Он весь пылает... Я вижу, вы хотите выразить свой восторг принцу... Не сдерживайтесь... Я первая... я сама хочу поцеловать геройское чело... Подите сюда, принц!..

   И Екатерина крепко поцеловала в лоб сияющего принца, пожав дружески, по-мужски его широкую руку.

   Сама государыня словно преобразилась.

   Никто бы не поверил, что пять минут тому назад эта помолодевшая, бодрая женщина лежала в подушках желтая, сморщенная, более дряхлая, чем это даже бывает в ее годы...

   Когда Зубовы по примеру государыни расцеловались с принцем и восторженно выразили ему свое удивление, Екатерина обратилась снова к Нассау:

   - Пока я больше не задерживаю вас. Радость утомляет, как и горе. У меня слегка закружилась голова. Сообщу и вам наскоро, что с юга тоже шлют нам добрые вести. Суворов и принц Кобург еще 7 августа вошли в Фокшаны. Генерал Потемкин с Ангальтом теснят румелийского пашу и надеются на его скорую сдачу. Наши войска обложили весьма важный пункт - Гаджи-бей... В помощь генералу Рибасу туда подоспеет и Суворов; а может быть, он уже и на месте... На этих днях ожидают решительный бой с армией визиря... Недаром у меня щемит сердце. Я всегда чую, если происходит решительное действие... Сердце - вещун... Но будем верить, что и там все будет так же хорошо, как здесь, с моим милым героем-моряком!.. Вы скоро намерены назад? Впрочем, конечно, это выяснится сегодня или завтра, на совете... Я дам вам знать, когда решим собраться... Отдохните немного, мой милый герой. Еще раз благодарю. Да хранит вас Бог!

   Оживленными, загоревшимися глазами проводив принца, государыня спустила ноги с постели, откинула меховую мантилью, покрывающую их, сделала движение к Платону Зубову, который поспешил принять протянутую ему руку и прижать к своим губам.

   - Знаешь, друг мой! - весело, бодро заговорила Екатерина. - Я должна сказать тебе... Я верю, что это ты принес мне счастье... С твоим появлением удача по-старому служит мне, милый друг... Дай Бог, чтобы всегда так было!..

   - Дай Бог, ваше величество!..

   Вдруг детское хныканье заставило их обоих обернуться.

   - Что такое? Что случилось?..

   Валериан, часто забавлявший Екатерину своими шаловливыми выходками, стоял и, вытирая кулаками воображаемые слезы, по-детски всхлипывая, заговорил:

   - А пло меня и забыли... Я к няне пойду... Она мне тозе конфетку даст...

   - Ах ты ревнивец! Это к какой же няне? Княжне Голицыной? Гляди не обкушайся ее конфеток. Ну поди сюда, шалун... У-у... баловник! Ну, я и тебя поцелую... Не ревнуй, не завидуй... Брату грешно завидовать... Я и тебя люблю... Ты славное дитя. Я верю, вас обоих мне на радость судьба послала теперь... У, баловник-мальчишка!..

   Молча, внимательно глядел Платон на материнскую нежность, которую проявляла Екатерина к его брату.

   Невольно настоящее чувство досады, ревности вдруг сжало ему грудь, и он подумал: "Как, однако, смел стал с нею мальчишка... Нет, и брату в этом случае лучше не доверять... Скорее бы уехал... И чем дальше, тем лучше..."

  

  

  

   Двух месяцев не прошло, как Валериан Зубов мчался на юг, в армию Потемкина.

   - Гляди все сообщай подробно, что увидишь, что услышишь, что узнать стороной доведется о "подвигах" "князя тьмы", с Суворовым поладь при встрече. Он тоже, как слышно, зубы точит на своего неуча-фельдмаршала... Шепни старику, что я дивлюсь его делам... Хотел бы достойных наград добиться для такого героя... Да, мол, Циклоп на пути стоит... Словом, будь начеку там... А я здесь постараюсь укрепиться... Тогда нам с тобой хорошо будет жить на свете...

   Валериан прекрасно понял и сумел выполнить советы старшего брата, как это выяснилось в самом скором времени.

  

  

  

   Как-то особенно быстро пролетело время до конца года, полного для Екатерины самыми разнообразными, но преимущественно приятными событиями.

   С юга доходили добрые вести о победах над турками. Морская война приостановилась до более теплой поры. Обе враждующих стороны воспользовались желанной передышкой, чтобы собраться с силами для дальнейшей борьбы.

   А в то же время за кулисами при помощи союзных держав подготовлялись к миру, необходимому России, но еще более - Швеции, окончательно истощенной непомерными затратами на войну. Не помогали и субсидии Англии, тем более что удача не особенно улыбалась самонадеянным "морским королям", как величали себя в память давних лет шведы. Но другие заботы одолевали Екатерину.

   Когда ей сообщили, что король Людовик был доведен до того, что вошел с мятежными толпами в ратушу Парижа и вышел из нее с трехцветной революционной кокардой на шляпе, негодованию Екатерины не было границ.

   - Чего же теперь можно ждать! - восклицала она, шагая по своему кабинету и засучивая порывисто рукава. - Скоро и у нас при дворе начнут петь бунтарские песни... Недаром стали появляться такие книжки, как этот возмутительный пасквиль Радищева!.. Но я того не потерплю!.. В корне уничтожу гидру возмущения, которая сюда, в мое царство, протянула свои лапы... Я всех государей подыму на борьбу с этими якобинцами, с мартинистами, с масонами. До сих пор я считала их добрыми людьми. Но вот к чему вели их бредни. Предательство скрывали они под своею насыщенной болтовней. Довольно. Меня никто не проведет. Слышали, генерал, что пишут из Москвы? - обратилась она к Зубову, который сидел тут же. - До сих пор считают меня чужою, немкой, а сами так офранцузились, начиная от первых вельмож до последнего приказного, что готовы променять родину на бредни этих заморских болтунов. У нас во всем Петербурге нет столько выходцев французских, шпионишек, пропагандистов разных, сколько в Москве у двух-трех тамошних "больших бояр"... Все простить не могут новой столице, что здесь, а не там и наш двор, и главнейшее правительство живет. Так можно ли сравнить новую столицу с этой огромной деревней?.. Вот я их подберу. Я думаю туда генерала Прозоровского в главнокомандующие послать. Он подберет их всех там!..

   - Давно бы пора, ваше величество. Я тоже очень плохие вести имею из Москвы. Но тут же указывают, что в Петербурге надо искать опору, ради которой там решаются голову подымать... Здесь порицают войну, а там откликаются... Здесь толкуют о союзах с Пруссией и Англией, для вас неприятных, государыня. А там поддакивают... Так мне пишут...

   - И совершенную правду. Я тоже знаю. Это из Гатчины дирижируют... Или хотят, по крайней мере, свою силу проявить. Посмотрим! Я с Прозоровским сама поговорю, когда ему ехать надо будет... Он уже не станет никого слушать, кроме меня...

   - Посмел бы он, государыня... Хотя вот светлейший словно и против этого назначения...

   - А ты откуда знаешь? Я тебе еще не давала его последнего письма...

   - Так. Он и другим здесь писал... На ваше величество дабы повлияли... удержали вас от излишних подозрений и строгости... весьма благодетельной, на мой взгляд...

   - И на мой. Так что же об том и толковать! А князь пишет очень осторожно. Он знает, что я прямых приказаний не люблю... Да правду сказать, и надоели мне указки. Ужели не могу по-своему даже тут поступить? Он издалека все надеется править здесь всем. Пусть лучше делает свое дело. Побеждает - и слава Богу! А мы здесь уж справимся как-нибудь с Божьей помощью. Вот гляди, что он пишет... Вот тут о Прозоровском... Остальное не интересно. Да я и передавала тебе... Читай... Остроумно, надо сознаться, но несправедливо... Нашел?

   - Нашел, ваше величество... - И Зубов стал вслух читать: - "Ваше величество собираетесь послать в Москву на командование князя Прозоровского. Это самая старая пушка из вашего арсенала, государыня, и за неимением собственной будет всегда бить в вашу цель... Но одного боюся: чтобы не запятнал кровью в потомстве имени вашего величества..." Какая дерзость!

   - Хуже, генерал: неуместное вмешательство. И дерзость иногда бывает кстати. А что не впору и не к месту, то хуже всего! Но я больше по указке светлейшего ходить не стану. Можете быть покойны. За свои подвиги он стоит всяких наград. И дело за ними не станет... Но и я хочу быть свободна. Он это скоро поймет из моих действий. А какие вести у тебя из Ясс? Там дела как будто остановились? Сухопутная кампания - не морская. Зима - самое время для боев.

   - Я, государыня... Вы знаете мое глубокое восхищение талантами господина фельдмаршала... Но любовь моя к родине и к вашему величеству не позволяет таить и о тех, конечно, неважных слабостях, которые мешают светлейшему достичь высших степеней славы... покрыть славой имя и оружие вашего величества... И я все скажу, что мне пришлось узнать... Хотя бы и пришлось вести обвинение...

   - Никаких обвинений. Говори прямо. Я вижу, как ты добр и привязан ко мне... Не виляй только. Со мною будь всегда начистоту... Это первое твое правило быть должно... Что же? От кого получил вести? Наш мальчик пишет, должно быть? Говори...

   - Не только Валериан... Генерал Суворов тоже не очень хвалит распоряжения фельдмаршала, находя, что не совсем они к делу и мало говорят об искусстве вождя...

   - Суворов порицает?.. Это нехорошо... Хотя... нет ли тут посторонних причин? Он давно заглядывает ко мне в руки: нет ли и для него фельдмаршальской шпаги и жезла у меня наготове? Пусть еще отличится немного... Найдем и для этого чудака... красивую игрушку... Пусть потерпит. А Валериан что пишет?

   - Все то же. Кутежи... Дамы без числа и всяких наций... Траты непомерные. Игра на десятки и сотни тысяч рублей... Оргии всякие... Словом, не желаю только оскорблять слуха вашего величества... А вести все те же... Причем, смею заверить, что брат не ищет сравнения с князем... Наоборот, удивляется уму его и сетует, что мало в дело применяются такие большие способности великой души...

   - Милый мальчик... Я хотела бы его видеть скорее у нас... Неужели тебе не жаль держать брата там, среди опасностей?.. Поди сюда... Ревнуешь? К нему! К ребенку! Не стыдно? Глупый... Ну Бог с тобой. Батюшки, даже слезы проступили на наших красивых глазах! Генерал, это вам вовсе не идет... Успокойтесь... Все будет так, как есть. А может быть, еще лучше... Я осторожно постараюсь напомнить князю. Если начать очень строго, он все бросит и прискачет сюда. Может быть, ты этого желаешь? Нет? И я тоже... Значит, пошлем ему новые награды... Пообещаем еще... Только бы поступал поживее, не погружался бы в свою лень и беспутство... Да, он не может. У этого человека все на широкую ногу... И хорошее, и плохое... Уж такова, видно, его судьба. Ну, поглядим... А пока удача улыбается нам, надо ловить ее ласку. Она редко улыбается людям на земле...

   - Вам ли это говорить, государыня... Столько лет счастливого правления... Победы, успехи, слава... И это не дело удачи... дело рук моей государыни, великой Екатерины... достойной наследницы Великого Петра...

   - А ты великий льстец и сладкопевец... Тебе бы с Державиным в конкурс вступить... Но я верю, что искренно.

   Зубов горячо поцеловал протянутую руку и получил ответный поцелуй в голову.

   - Да, кстати: Державин теперь, я слышала, при тебе... Он хлопочет о своих делах. Там ссорился со всеми по службе, где ни сидел. И дела запутал. Как ты ладишь с нашим Пиндаром? Положим, характер у тебя золотой. Еще получше моего Храповицкого, которому все друзья. Но положения ваши разные... Вот что удивительно. Если и дальше так будет, мне только радоваться остается, что Бог послал тебя под конец жизни...

   - Государыня, не говорите этих печальных слов...

   - Пустое, друг мой. Ко всему привыкать следует. Обо всем надо подумать. Потому и желательно, чтобы ты с князем нашим светлейшим в ладу был... И...

   Екатерина остановилась.

  

   Император Александр I

  

   Осторожная и недоверчивая даже со своими фаворитами, особенно первое время, когда узнавала их, Екатерина не решалась, говорить ли дальше, но слово сорвалось.

   Почтительный, преданный по-собачьи, но словно пронизывающий взгляд маслянистых, красивых глаз Зубова она чувствовала у себя на лице и, подняв твердо глаза, заговорила:

   - Большую тайну открою тебе. И моя, и всех наиболее опытных в правлении людей такая мысль явилась, что наследовать по мне надо не цесаревичу... Опасность от того большая для царства и для него самого произойти может. От склонности его к русской монархии, как то и у покойного мужа было... Помилуй, Господи!.. И по свойству души, по характеру пылкому, ненадежному, словно бы и непорядочному порою. Я знаю все, конечно, что в Гатчине делается... И жаль мне невестку. Хотя и хитрит она против меня... Да Бог ей простит... С таким мужем еще не то сделаешь! Но империя - не жена. Тут иные потребны качества, кроме увенчания... И с надеждой гляжу я и все близкие ко мне на великого князя Александра. Ты еще мало с делами знаком. Понемногу все узнаешь. Твоя преданность и явная любовь ко мне дает на то права. А пока старайся заслужить милость внука... Чтобы он полюбил тебя. Тогда и смерти моей бояться тебе будет нечего... Вот что хотела сказать тебе.

   - Матушка, родная моя... Богиня небесная... Зачем это? Не думаю ни о чем, только бы тебя покоить и тешить... А там...

   - Вижу. Тем более мне заботиться надлежит о друге прямом и бескорыстном. Только гляди не проболтайся до срока. И мне неприятно будет, и себе врагов лишних наживешь. Говорят, кто знает тайну, тот ее и ковал наполовину... Так лучше: ничего ты знать не знаешь, ведать не ведаешь, по русской отговорке... А теперь пойдем, партию на бильярде сыграть не желаешь ли? За целое утро засиделась. Хорошо разойтись немного... Кровь пошевелить.

   - Плохой я игрок, государыня. Все теряю партии. Охота ли вам с таким?

   - Нарочно теряешь, я приметила, чтобы мне угодить... милый друг. Ну, Грибовского позовем. Он там сидит на дежурстве. Дел нет. А ему выиграть ставку всегда приятнее, чем меня потешить. Он уж не станет поддаваться мне... Плут ты этакой... Идем...

  

  

  

   Желание чаровать всех, "всем нравиться", как об этом порою говорила сама Екатерина, врожденное ей как женщине и воспитанное потом обстоятельствами, было в ней сильнее других чувств.

   Решив совершенно уйти из-под руки своего многолетнего друга, ментора, почти господина, из-под власти Потемкина, которого многие даже считали законным ее супругом, тайно обвенчанным, подобно Разумовскому с Елизаветой, Екатерина тем не менее осыпала героя самыми несомненными знаками внимания. И только делала все как бы по секрету от других.

   Посылая ему бриллиантовый лавровый венок за победы, такую же шпагу и аксельбант в двести тысяч рублей, она оставила Зубова в убеждении, что все вещи стоят не более сорока тысяч рублей.

   В марте того же, 1790 года светлейший получил назначение, которого в прошлое царствование удостоен был один тайный супруг Елизаветы: князь был пожалован в гетманы целой Малороссии.

   Зубов узнал об этом только из ответного благодарственного письма, присланного новым гетманом государыне.

   Бледный, взволнованный явился Зубов к Екатерине. И когда она подтвердила фавориту справедливость известия, нарушил даже свое обычное детски-почтительное отношение к нежной покровительнице:

   - Значит, справедливы и слухи, что наскучил я... что мне скоро придется вернуться в тот же мрак, откуда извлекли лучи ясного солнца на миг... Что светлейший... "князь тьмы"... так очаровал мою государыню, что и после многих лет на расстоянии тысяч верст хранит над ней силу и власть?.. Что же, я жду лишь слова... Пусть умру от горя... но быть игрушкой ни для кого не желаю... Тем менее для этого выскочки, в ком даже истинной любви не вижу к вашему величеству!.. Одно высокомерие и даже обманы, против вас направляемые, государыня...

   - Насчет обманов потом поговорим, если не с досады ты молвил, друг мой. А прочее все вздор. Единым словом успокою тебя. Помнишь нашу беседу последнюю о наследовании трона? Не знаю откуда, но, думается, проведал обо всем мой сыночек сумасбродный. Совсем нос повесил, запечалился. Даже супругу свою меньше тиранить стал... Может, по дурости и на шаг какой решится. Тут нам светлейший особенно и надобен. Изворотлив он на всякие вещи, как никто! Много раз то доказывал и мне, и целому свету... Свои дела порою плохо ведет. А уж мои никогда. И знает он, поди, что тогда я его особливо отличаю, когда нужда в нем бывает особая... Он даже и говаривал о том... В надежде, конечно, что перенесут и тем меня побудят быть еще к нему добрее. Хитер наш князь. Ты и не знаешь как! Я знаю его. Теперь его обидеть - прямо на Павла толкнуть. А вдвоем они мне... стало, и тебе... опасны вдвое. Вот пишет князь, что сюда сбирается... Скоро того не будет. Еще там баталии и дела всякие. Я его позадержу, как смогу... Но если нагрянет, помни: лаской да угождением можно только с ним сделать. Он не первый куртизан, которых так много кругом... Все они мною сделаны. Я их могу и в пыль бросить. Князь не таков. Сам он себя да Господь его поднял. Если и упадет, так сам же да по воле Божией... Осторожно надо поступать. Обещаешь ли помнить и слушать, что сказала? Видишь, на добро, не на вред тебе это.

   - Обещаю, матушка...

   - Как грустно сказано! Ну, иди, целуй руку... и жди. Авось и тебя найдем чем повеселить. Не хмурь своих красивых глаз. Нейдет это вам, сударь... И не люблю я...

   - Хорошо, ваше величество.

   - У-у, как почтительно. Ну, Бог с тобой. Ступай, отмякни... И жди... Ты свое получишь...

   На другой же день был написан указ о наделении Зубова новыми земельными участками и крестьянскими душами из казенных людей. Он получил также генеральский мундир вместо полковничьего. Но это не утешило фаворита.

   Несколько дней хворал он. Притворно, истинно ли - трудно было разобрать. Хандра и потревоженная желчь придавали совсем болезненный вид этому завистливому человеку.

   Наконец только красивая орденская лента и крупная сумма денег, которую он получил от Екатерины, благодетельно повлияли на болезнь, и снова Зубов, теперь еще более самоуверенный и надменный, появился и занял свое постоянное место рядом с Екатериной и во время выходов, когда шел с правой руки, отступая на полшага, и вечерами у игорного стола или в Эрмитажной ложе.

   Внутри государства только гонениями на русских масонов, на мартинистов и других вольнодумцев отмечен был этот год. Смертный приговор, объявленный преступнику Радищеву, императрица заменила вечной ссылкой.

   За Радищевым стал на очередь Новиков и даже покойный уже Княжнин с его "Вадимом".

   Генерал Архаров деятельно нес обязанности директора Тайной канцелярии, блаженной памяти, потерявшей свое прежнее имя, но не силу.

   Шешковский прославился в потомстве, ставши пугалом для всех жителей обеих столиц и целой России с его допросами, пытками, с его креслом в подполье, о котором начали ходить целые легенды...

   Все шло своим чередом.

   Чума на юге приостановила военные действия.

   Так гласили официальные сообщения.

   Но, кроме чумы, мало было людей, провианту, боевых припасов. И все лето, всю осень это собиралось, подвозилось... Набор был произведен с небывалой строгостью... И только к зиме могли пополниться ряды русских войск.

   Вся жизнь двора, как и остальной России, понятно, вращалась главным образом вокруг военных событий.

   А домашняя, внутренняя жизнь Екатерины и окружающих ее шла ровно, своим чередом.

   22 мая 1790 года принц Нассау, командующий гребной флотилией, прислал курьера к императрице.

   Прочитав донесение, она смутилась.

   - Вот, взгляните, - по-французски обратилась она к Храповицкому, с которым занималась в этот ранний обычный час.

   Храповицкий прочел и тоже не мог сдержать волнения, сильно побледнел.

   - Однако отвагу взяли шведы! - проговорил он, чтобы нарушить неловкое, даже тяжелое молчание.

   - Да, плывут прямо к нашей резиденции. Десант, видно, решен на подкрепление ихним сухопутным силам. Куда направят удар, интересно знать... Позвоните. Скорей бы разослали известия ко всем начальникам частей. Чтобы быть наготове... Вызвать Салтыкова... Впрочем, лучше я сама... Старика нечего беспокоить. И вообще надо это потише сделать, чтобы напрасно не пугать публику... Я уж сама. Генерал еще спит? - обратилась она к Захару, вошедшему на звонок.

   - Почивать изволят, надо полагать. Рано для них...

   - Хорошо. Скажи там, как только проснется, чтобы дали мне знать... А ты пиши, - по-русски обратилась она к Храповицкому, - Мусину-Пушкину... да генералу Салтыкову... Повести их... Я подпишу... Чтобы были наготове... Чтобы... Ну, сам знаешь. Такая беда... А между генералами свои счеты идут. Вот уж людское неразумие! Себя не жалеют... Родины не берегут... Пиши: "Главное командование я вверяю..." Нет, постой... Подумать еще надо...

   И дольше обыкновенного пришлось просидеть в это утро Храповицкому за рабочим столом в комнате императрицы.

   А на половине Зубова царили тишь и покой.

   Между тем уже к девяти часам утра приемные и передние покои там начали наполняться целой толпою лиц, явившихся на поклон к новому баловню счастья.

   Было тут немало просителей и клиентов из провинции, пришедших в надежде найти защиту и покровительство у человека всесильного, как это все знали, и очень любезного, мягкого всегда и со всеми на вид.

   Но только в первое время Зубов надевал маску льстивости и услужливости по отношению ко всем, кто сталкивался с этим новым фаворитом по условиям придворной жизни или хотя бы случайно.

   Чем больше крепло его положение и усиливалось влияние, тем холодней и надменней становился он.

   Теперь именно начали проявляться сильные признаки этой мании величия, которая владела фаворитом до минуты кончины его покровительницы.

   Прибывают посетители...

   Уж не вмещают их покои, соседние с тремя комнатами, куда не допускается никто без приглашения, как во внутренние апартаменты фаворита.

   Почтенные, седые сановники, генералы со звездами, в блестящих кафтанах ловят проходящих лакеев, стараются узнать: скоро ли встанет фаворит? Поздно ли уснул вчера? Здоров ли и есть ли надежда на хорошее расположение его духа, когда он проснется?

   Слуги, уже привыкшие к этой рабской толпе, не стесняясь, захлопывают двери перед носом тех посетителей поназойливее, которые стараются пробраться дальше предела, отведенного для них.

   У входной двери рослый лакей чуть не в шею толкает вновь прибывающих просителей и гостей, если те не очень крупных чинов, и повторяет:

   - И без вас уж не протолпиться... Подождите там. Ослобонится место... Уйдут которые, ну и пройдете. Чай, не больно важные дела... Знаем мы...

   Рублевки скользят из жирных пальцев посетителей в цепкие пальцы лакея, и он кое-как пропускает догадливого искателя...

   В первой комнате из трех, куда посторонних не пускают, горит камин, несмотря на то что майские дни довольно теплы.

   Зубов изнежен, зябок и особенно плохо себя чувствует в этих старых, мрачноватых внутри дворцах...

   Козицкий, дальний родич Зубова, его посредник в щекотливых денежных делах, сидит здесь с портфелем под рукой. Тут же вертится другой наперсник и агент фаворита - Николай Федорович Эмин, стихотворец средней руки и угодник ради личных выгод, беззастенчивый и смелый, прячущий свои клыки порою под маской шутовства. Третьим допущен в интимную компанию человек весьма известный и в обеих столицах, и по всей России - Гавриил Державин, поэт, признанный всеми, автор "Фелицы" и других излюбленных в лучшем обществе стихотворений, поэм и од.

   Стараясь совместить гражданскую карьеру с высшим служением Аполлону, Державин уже достиг поста вице-губернатора, но везде не уживался со своими сослуживцами. Он считал их намного глупее и ниже себя, а они его терпеть не могли, как гордеца и зазнайку. Это порождало целый ряд кляуз, по поводу которых и пришлось поэту, бросив симбирские дебри, прискакать в столицу, искать тут милости Зубова, князя Вяземского и других влиятельных людей.

   Стихи и популярность Державина, его личная способность приноровиться к сильным покровителям, если этого требовали обстоятельства, сразу доставили поэту доступ во внутренние апартаменты фаворита.

   Узнав, что Державин поднес Зубову "Оду к изображению Фелицы", имеющую связь с первой его большой поэмой, Екатерина приняла стихи, прочла, осталась довольна и сказала Зубову:

   - Его не мешает приласкать. Такие певцы полезны бывают для общественного мнения. А вам особливо это пригодиться может.

   Зубов научился с полуслова понимать свою благодетельницу, и Державин получил разрешение без зова являться к выходу Зубова и к его столу, когда пожелает.

   Державин тоже не упускал случая поймать фортуну за хвост и немедленно сделался завсегдатаем в доме фаворита.

   Ожидая появления хозяина, все трое, сидящие здесь, или молчали, или перекидывались негромкими, короткими замечаниями.

   Вдруг осторожно распахнулась широкая дверь, ведущая через приемную в покои для служащих, на пороге показался толстый, важный генерал в полной форме, держа в руках довольно обширный поднос.

   Он продвинулся в комнату, а лакей снаружи снова запер дверь, оттеснив плечом несколько человек, которые уже навалились было, чтобы заглянуть и в эту заветную комнату.

   - Здравствуйте, здравствуйте, государи мои... Не опоздал, сдается... А уж пора... Нынче хотел наш благодетель пораней встать... Вот я кофейку и приготовил... Пойду загляну: не изволил ли проснуться?.. Звонка не было? Нет? Я все же погляжу...

   И осторожно, на цыпочках, держа поднос перед своим мясистым носом, чтобы фарфор, стоящий на подносе, не загремел, генерал пробрался в соседнюю комнату, поставил ношу на стол, поджег спирт под золотым кофейником и еще осторожнее и тише стал красться к двери, ведущей в спальню фаворита, за которой царила полная тишина и мрак благодаря тяжелым опущенным занавесям и портьерам.

   - Аккуратен наш генерал! - насмешливо улыбаясь, заметил Державин Эмину.

   - Чего хотеть от Кутайсовых? Дед его за нос держал государя, бороду брил и в знать попал. Этот тоже берется за что попало, лишь бы не пропасть... Ха-ха-ха! Каков каламбур!..

   - Тише, - отозвался серьезный, невозмутимый Козицкий. - Кажется, проснулся... Да, звонок... Вон и камердинер прошел... И генерал наш проследовал с кофеем...

   - Слава Богу, значит, все обстоит благополучно! - торопливо заметил Державин.

   Действительно, Зубов проснулся. Первый его взгляд упал на толстое, глупое и преданное лицо Кутайсова...

   - Вы? Ну, идите... Несите. - И, протянув руку, вторично дернул сонетку.

   Но, предупреждая камердинера, который немедленно явился на звонок, Кутайсов уже откинул занавеси у одного окна, и веселый майский день ворвался лучами солнца в высокую, роскошно убранную опочивальню женственно-изнеженного фаворита.

   Только поставя свой кофе на столик у кровати, Кутайсов отвесил вновь поклон и заговорил:

   - С добрым утром, с веселым пробуждением, милостивец... Кофеек готов... Без лести скажу: нынче, как никогда, удался на славу... А сливочки... кренделечки... Мм-м... Сам приглядел за пирожником... Кушай на здоровье, ваше сиятельство!..

   - Благодарствуй...

   Зубов небрежно протянул руку своему угоднику.

   Тот в порыве рабской преданности взял обеими руками пальцы Зубова, слегка пожал и, неожиданно заметив, что нога у колена фаворита обнажилась от покрывала, осторожно нагнулся, коснулся губами открытого места и покрыл его одеялом, бормоча:

   - Озябнуть изволят ножки твои, милостивец... Беречь, чай, их надо, ножки-то...

   Зубов, привыкший ко всяким формам угодливости, все-таки смутился и, быстро укрывшись поплотнее, сказал:

   - Что ты, государь мой... Не женщина я, чтобы подобные ласки... Верю, что от сердца. Да лучше не надо...

   - Не буду, не стану, милостивец... Не стерпел... Когда ножку увидел, ту самую... твою... хе-хе-хе... сердце взыграло. Все мы рабы нашей государыни-матушки. Ничего не пожалеем для нее... Вот я и... Не взыщи, милостивец... Пей... На здоровьице... Горячо ли? Хорошо? И ладно... А я пойду... Только... словечко вот еще...

   - Что такое? Говори...

   - Да слыхал я: принца немецкого сменить думает государыня. Благодетель наш князь Николай Иваныч братца на его место ладит... генерала Салтыкова... Должно полагать, и вакансий при том немало откроется... Так уж попомни меня, слугу своего верного... И племянничка, Сережку... Знаешь, чай, его. Оба мы тебе готовы усердствовать... Так уж ты...

   - Хорошо, хорошо. Если только перемена будет, я буду помнить... А много народу там ждет? Из чужих?

   - Полны горницы... Лизоблюдишки набежали... Лишь бы беспокоить тебя, благодетеля! Того не понимают, что мужей таких в их деятельности государственной излишними заботами утруждать нельзя, докучать им не подобает. Дух чтобы бодрый у милостивца был, чтобы он мог угодить и матушке-государыне, чем Бог послал... Хе-хе-хе... Ну, я тоже докучать не стану... Уж сам попомнишь просьбишку...

   - Да, да, буду помнить. Скажи там, чтобы отказали всем. Я не принимаю сегодня... Что-то не по себе мне...

 &