Жданов Лев Григорьевич - Последний фаворит

рше всех у государыни моей... Что ж мне говорить. Я верный слуга, первый подданный, не боле...

   - И хорошо, что так мыслишь. Смирением вознесешься. Гордость помехой будет во всем. Помни, Платон. Что там еще за писулька? От кого?

   - От графа Воронцова, от Семен Романыча...

   - А, кстати. И я вести получила из тех краев. Что он пишет?

   - Тоже мне выговор дает. Да еще почище вашего недотроги Суворова. Это уж прямо терпеть невозможно... Коли меня так будут почитать, зачем мне все эти чины и звания? Лучше в неизвестности, да в спокойствии жить...

   - Батюшки, философия какая глубокая! И не примечала я за тобою раньше того. Неужели одно письмо из Лондона веселый твой нрав так изменило? Читай и его. Послушаем, что там.

   - Вы шутить изволите, ваше величество, а я...

   - И нисколько не шучу. Читай, прошу тебя!..

   - Читать долго будет... Дело такое: писал я графу о некоторой комиссии. Вот собираемся мы на Персию походом... И далее еще. Есть у меня хороший оружейник, англичанин. Индрик его звать. Он пришел ко мне, списочек дал, кого и откуда с его родины вызвать надо. Там, по закону ихнему, таким мастерам от королевских заводов отъезжать нельзя. Да за большие деньги, если умеючи подойти, и бросят службу, потихоньку к нам переберутся... Я о них и писал графу Семену Романычу... Второе, тот же Индрик сбирается сам на время в свою сторону съездить. Соберет там некоторые секретные инструменты и машины небольшие, которые нам тут очень нужны... И думает все тайком сюда предоставить... Все я по чести отписал...

   - Депешей, шифрами?

   - Д-да... то есть нет... Зачем? Почтой, письмом, как обычно...

   Екатерина молча покачала головой. Но Зубов, занятый своею мыслью, не заметил этого и продолжал:

   - Что же получаю в ответ? Выговор по всей форме. Мне! От него!.. Пишет то, о чем я и сам знаю: что невозможно проделать ничего из требуемого, ибо в Англии то запрещено. И пишет: "Каково мне будет, если прочли на почте письмо и королю сказали, чем посол русский промышлять намерен?" Потом целую проповедь прибавил. "Что бы, - спрашивает Воронцов, - тут в Петербурге сказали, ежели бы сэр Уайтворт стал русские секреты увозить, закупать людей?.. Верно, не похвалили б за то". Дальше пишет, что про все теперь известно в министерствах. И ежели бы он, Воронцов, пошел на отвагу - ему все равно не удастся затея. Теперь смотрение усиленное будет за всем, что нам надобно... Да Индрика бы теперь в Англию не посылать. Тут его схватят в одночасье и посадят на веки в Товер! Что ты на это скажешь, матушка?! Как он посмел писать такое мне?

  

   Император Павел I

  

   - Д-да, нехорошо... Плохо д л я н а с с т о б о й, генерал! А что делать, знать желаешь? На сей раз уступи ему. Послушаем князя. Давно он там живет, порядки хорошо знает... Потом и попросим снова все наладить, как суматоха теперешняя забудется. Потерпим, подождем...

   - Да время не ждет, государыня...

   - Оно пускай себе не ждет, пусть вперед летит. На то его с крыльями изображать люди стали. А мы с тобой - бескрылые. Поплетемся помаленечку. Знаешь присловье русское - "Тише едешь - дальше будешь"?..

   - От места от своего, да не от цели... Ну, подождем... - И, совсем насупясь, фаворит медленно стал прятать письма в карман мундира.

   - Вот какой вы милый, уступчивый сегодня, генерал! - по-французски начала Екатерина. - За это я вам секрет открою... Большой... Из двух половинок... Но раньше еще два слова. Мне тоже пишут из Англии. Наш "странствующий принц" там чуть было в беду не попал... Долги у него. Чуть бы он ступил на берег, а там уж и полицейские сторожили: цап - и в заточение... Так он на нашем корабле и пробрался дальше, в Шотландию. Там полегче закон... Сидит наш принц в королевском старом, мрачном, сыром замке в Эбердине. Выходит лишь по закате солнца. Тогда не смеют свободного человека за долги схватить. Закон тоже... И в воскресенье он свободен, от утра до рассвета понедельника... Забавные законы... Пишут, кто-то натолковал принцу, что там и долги за него король заплатит либо наш резидент... И все будет ему как на скатерти-самобранке подано. Хотела бы я знать: кто там бедного принца подвел? Кто советы ему давал?

   Говорит и с легкой, снисходительной улыбкой смотрит на фаворита.

   Покраснел Зубов, но сейчас же принял гневный вид:

   - Вот-вот. Князь Воронцов и это на меня, поди, сваливает. Вижу, подкопаться он под меня хочет. Я с ним спорить не стану. Старый слуга вашего величества. Разве вы меня променяете на него? Никогда! Я знаю...

   - Ничего вы не знаете, генерал! Никакой мены затевать я не желаю. Это барышники лошадьми меняются... А я того не любила, да и делать вперед не стану... Всякий на своем деле и при своем месте хорош. Бросим. Лучше меня слушайте. Готовьтесь к наградам, к радостям. В конце этого месяца свадьбу играть будем. Сашу моего обвенчаем с принцессой Луизой... Елисаветой, как мы будем ее звать... Сами знаете, к чему это приведет. Так не хмурьтесь. Не думайте о пустяках. У вас много серьезного дела в руках. А я пригляделась хорошо к принцессе. Очаровательное создание.

   - Совсем дитя, подросток... тринадцатилетний...

   - Ничего. У меня зоркий глаз. Из нее выйдет очаровательная женщина... Увидите. И очень скоро.

   - Я никого не вижу и видеть не хочу, кроме моей государыни...

   - Хорошо, хорошо, льстец... Ну а теперь поговорим серьезно. Вы полагаете, я соглашусь в конце концов на тот грандиозный план, который вы лелеете уже столько времени. Оставлю без защиты свой север, забуду про новые южные губернии, которые столько крови и денег взяли... И кинусь не то на Царьград, который здесь, под рукой, а куда-то, по дорогам, где шли полки Македонца? В Персию, на Индию, на самый Китай, с которым много веков мирно живем мы по-соседски? Вы на это надеетесь? Напрасно, милый, отважный мой генерал... Во-первых, план сложен, труден и почти несбыточен, если не безрассуден, должна вам сказать... Уж не говоря о том, что денег у меня нет и на самое крайнее, что здесь необходимо. А бросить десятки, сотни тысяч людей с оружием за тысячи верст?! Дитя мое, вы подочли, во что это обойдется? Чем это пахнет?

   - Славой великого имени Великой Екатерины...

   - Но, но! Взяток мне не надо. Да я их и не беру. Мы говорим серьезно, генерал...

   - Что делать, ваше величество, если даже о серьезных вещах я умею говорить только весело? Вы сами, государыня, приучили меня к тому. Иным дело трудно, невообразимо. А у вас в руках само спорится, как это говорят по-русски... А уж если желаете цифр и фактов - извольте. Они у меня есть...

   - Все у вас есть... И кто только толкает вас на эти несбыточные пути? Кто внушает такие походы?

   - Прошлая удача вашего величества... Заботы о том, чтобы империя ваша росла и укреплялась... Вера в высокое назначение, посланное вашему величеству небом!

   Екатерина только молча отмахнулась рукой.

   - А затем ваши советники, генерал... Знаю я их. Стриженый бирюк Альтести. Умный, тертый калач, как это говорят мужики... Но пройдоха. Он понимает: где кипит большой котел, там и в его тарелку кое-что попадет. И все остальные.

   - Не стану спорить, государыня. Но сами вы не раз говорили: строго судить людей, но также помнить, что и самый неприятный на вид полезен быть может. Я не даю никому власти надо мною. Но сам беру от них, что могу... И не Альтести был мне подсказчиком. И Иван Четвертый, и Великий Петр мечтали о вольном торге с Индией, о гаванях при Великом океане, о засилье над слабой, обленившейся Персией, которая ни одному воинственному натиску никогда сильно противостоять не могла. И думается, то, что замышляли эти мужи, именно вам, великой жене, свершить суждено... Я молчу... Я не льщу... Я покажу мои документы... Вот что пишет в своей записке митрополит Хрисанф... Это посерьезнее Альтести, надеюсь, ваше величество...

   - Хрисанф? Ты бы раньше сказал. Он знает Восток. Человек глубоко ученый, умный. Честолюбив, завистлив... Но верить можно этому монаху... Читай, что там у тебя? Если он что советует, следует подумать...

   - И я так полагал, ваше величество... Вот главная суть, - пробегая глазами исписанные листки, сказал Зубов. - Сначала он описывает богатства племен и стран, лежащих у врат вашей империи на юго-востоке: Туркестан, Хива, Бухара, все Закавказье, видавшее некогда дружины Мстислава... Вы сами знаете, как изобилуют они дарами природы, какую выгоду и сейчас имеет казна от одних пошлин на товары, приходящие оттуда. А между тем эти отдельные владения не имеют над собою близких и сильных господ... Между собой воюют, ослабляя себя тем. Стоит приманить одного князька, он будет помогать покорению остальных. А после, конечно, и сам должен будет войти в общую компанию... Это первый шаг. Персия на ее границах с нами почти беззащитна, как сами знаете. И даже не станет очень хлопотать, чтобы отбить у нас то, что будет взято на первых порах там, у гор Кавказа. А эти первые куски будут опорой для дальнейшего похода на Тегеран. И дальше, на Тибет, на Индию... Но тут же и боковое движение начнем... От берегов Кавказа, из гаваней Тавриды потекут корабли к Босфору... И на них сама Екатерина... Возьмем Анапу, а со стороны суши пойдут суворовские орлы, румянцевские знамена... На Адрианополь потом! И Царьград скорее будет у ваших ног, государыня, чем вы сами думаете... Сама Англия не поможет. Ей придется там, на далеком Востоке, боронить свою индийскую жемчужину... Франции дома с делами не управиться. Австрия же за нас. Пруссия пока не глядит к востоку...

   - Стой, стой, стой! - волнуясь, по-русски заговорила Екатерина. - Одно упустил. Пройти страну потоком, с солдатами, с пушками, устрашить, покорить ее, подобно Македонцу, мыслимо еще. Но удержать как столь славное завоевание? То много труднее. Дитя ты неразумное, хотя и генерал мой, умник писаный... Что скажешь?

   - Ответ готов, матушка. Я и о том думал. Вот что пишет владыко. А он знает: англичане владеют в Индии царством, пожалуй нашему равным. А держатся там всего силой армии в двадцать пять тысяч людей европейских. Да своих, сипаев, - пятьдесят тысяч еще под ружьем. Ужли мы в пять раз более выставить туда не сможем?

   Екатерина даже не ответила, погруженная в глубокую задумчивость.

   Лицо у нее загорелось, глаза заискрились.

   Насколько трудно, почти невозможно было заговорить императрицу, увлечь ее словами, идеями, высокими фразами, настолько каждая отважная, но деловой вид имеющая затея, особенно пограндиознее, могла воспламенить могучее воображение этой вечной искательницы приключений и в жизни, и на троне.

   Простая во вкусах, сдержанная в своем тщеславии, постоянная в привычках, Екатерина являлась ненасытной, если могла проявить силу духа, блеск фантазии, силу царственной власти.

   Зубов успел с этой стороны разгадать свою покровительницу и, даже не ожидая ответов, продолжал:

   - Мы сперва сделаем хорошие разведки. Без того нельзя. Вот Хрисанф пишет: врачей, хакимов бродячих много в тех краях. Принимают их, любят, все им говорят. У нас найдутся люди подходящие, которые по-восточному знают... Пошлем. Они соберут справки, срисуют пути и крепости, сосчитают врагов... А ты, матушка, уж тут и дело порешишь: сидеть на месте али вперед идти с Божьей помощью...

   - Вперед? До коих пор вперед? Кабы Бог остановки не поставил... И еще задача: шведы нешто в такие для нас трудные минуты про свое не вспомнят? Финляндия еще тепленькая лежит, друг мой... Еще не все по дороге прибрано, что растеряли генералы шведские, домой уходя. Теперь свое искать явятся... И наше подберут.

   - А ежели, ваше величество, будет шведский король вам не такой родич, как теперь, а внуком доводиться станет? Может, и беды от него ждать не придется.

   - Как? Как ты сказал?.. Ты мог подумать, чтобы я... свою внучку какую-либо да выдала за этого... молокососа... за шведского короленка полунищего... за...

   - Матушка... Да что ты! Да Бог с тобой! - заговорил перепуганный неожиданным взрывом негодования фаворит. - Так я это... Лишь бы с северу тебе покойной быть... Лишь бы оттуда не было никакой угрозы нам...

   - Нам? Это еще что? Кому это "нам" - спросить дозволь, ваше превосходительство!

   - Русским... России... Земле вашей... империи, ваше величество... Да я... сохрани Бо...

   Вдруг веселый, звучащий по-прежнему молодыми нотками смех прервал его смущенные речи:

   - Ох, батюшки! Сама загорелась не из-за чего... и тебя вон как напугала... Господи, видно, еще не уходилась на старости лет. Перестань бормотать. Ничего дурного ты не сказал и не подумал. Каждый волен свои мысли излагать, как знает. Сама я о том прошу всех. Бывает порой, сам знаешь, подымет меня. Вы же все виною. Почитай, никто никогда слова поперек не скажет... Я и привыкаю... Ты будь покоен. Спасибо тебе за твои советы. Я о том, что мы говорили, еще подумаю... Бог в помощь... Работать еще мне тут надо... Иди...

  

  

  

   Понемногу Зубов достиг своего.

   Уже стали понемногу готовить войска, копить деньги для долгих и трудных походов. Были под рукой сделаны распоряжения на окраинах, откуда намечалось выступление войск. Там шли осторожные приготовления...

   И вдруг грянула гроза с другой стороны.

   Англия в эту пору особенно опасалась России и всегда была настороже. Кроме официального посла, агента по делам и других дипломатических особ, в Россию, преимущественно в ее столицы, от лондонского министерства иностранных дел направлялись опытные, снабженные большими средствами, тайные соглядатаи, которые являлись то под видом художников, как известный Том Драйер, то купцами, то артистами кочующих зверинцев и точно сообщали обо всем, что удавалось подметить их проницательным глазам, что могли они услышать и узнать. Сестра Зубова, жена камергера Жеребцова, в то же время любовница лорда Уайтворта, хотя и надеялась, что сумеет англичанина вынудить к откровенностям, полезным для ее брата, служила умному сыну Альбиона великолепным осведомительным органом...

   Вдруг в самое Светлое Христово Воскресенье - 6 апреля 1794 года - прозвучал кровавый набат варшавской заутрени...

   Вместо красного яйца - потоки пурпурной человеческой крови пролились в этот день, когда особенно громко слова мира, всепрощения и любви звучат и раздаются во всех христианских храмах...

   Сомненья нет, что победители вели себя вызывающим образом, как это бывает всегда. Побежденные были озлоблены, таили вражду, готовую вспыхнуть при каждом удобном случае, собирались отомстить...

   Но вожди понимали, что начинать снова борьбу вслед за недавним поражением - безумно. И только обещание поддержки и помощи с чьей-нибудь стороны, у которой много денег и сил, могло дать толчок, открыть выход для неумолимой народной вражды и мести.

   Так было сделано...

   За варшавскую заутреню Суворов скоро отплатил пражской резней.

   Вызванный спешно из Херсона, он, не отдыхая, прискакал сперва в Петербург, потом на место действий.

   История записала на своих страницах все, что совершилось потом. Она будет судить и правых, и виноватых.

   Но Зубову и тут посчастливилось. Он получил новые награды, новые земли и души... И с удвоенной силой возобновились приготовления к великому персидо-индийскому походу, который теперь стал мечтой Екатерины, как раньше был мечтой Зубова.

  

  

  

   После сильных бурь всегда наступает пора усталости, затишья.

   Таким затишьем был отмечен конец 1794 и следующий за ним год.

   По крайней мере - во внешней политике России. А так как весь аппарат, правящий этой огромной страной, все министерства и кабинеты, по удачному выражению принца де Линя, помещались на пространстве двух вершков: между висками Екатерины, в ее голове, - то отдыхала и сама императрица.

   А отдых был необходим. Кроме душевных потрясений и забот, телесные недуги сильно напоминали о начале конца.

   Особенно беспокоили всех сердечные припадки и признаки водянки, от которой напухали ноги, низ живота.

   Потом на ногах открылись какие-то нарывы. Они были неприятны сами по себе.

   Но дышать стало легче, ноги не так затекали. Мощная, здоровая натура сама боролась с недугом, нашла исход дурным сокам.

   Одно печалило императрицу: она не могла уже ходить много и легко, как прежде каждое лето, по аллеям царскосельского парка, зимой - по залам Эрмитажа, по его зимнему саду.

   Опираясь на трость, ходит Екатерина и часто садится отдыхать. О том, чтобы по-старому принять участие в играх молодежи, бегать с ними по лужайкам, - и думать нечего!

   Но любит она глядеть на юное веселье.

   А его много теперь в доме.

   Принцесса Луиза Баденская, в святом крещении - Елисавета Федоровна, прелестная молодая жена юного Александра, внесла новую жизнь и очарование в интимный круг усталой императрицы.

   Всегда спокойная, ясная, веселая, готовая побегать и порезвиться, как дитя, несмотря на свои серьезные, даже печальные глаза, Елисавета овладела любовью Екатерины и расположением всех окружающих...

   Чудесный августовский вечер готов спуститься на сады и дворцы Царского Села.

   Большая зеленая лужайка у пруда звенит от молодых голосов, оживлена группами кавалеров и дам в легких, простых нарядах, как любит Екатерина.

   Здесь мужчины в будни все во фраках, дамы без пудры и кринолинов или фижм.

   Императрица сидит на скамье и любуется милой картиной.

   Длинной вереницей вытянулись пары. Впереди - высокий, толстый Державин.

   Он своим звучным голосом произносит заветные слова:

   - Горю, горю, пень!..

   - Чего ты горишь? - спрашивает Зубов, стоя в первой паре с Елисаветой.

   Во второй паре - Александр с Варей Голицыной, смуглой, очаровательной девушкой, с которой он на вид так же дружен, как и его пятнадцатилетняя жена.

   Дальше - Константин с молодой графиней Брюс, за которой теперь ухаживает, что выражает щипками и толчками. А когда ему за это девушка начинает драть уши, он целует мягкие руки до боли крепко, даже кусая их...

   Желая угодить Екатерине, стоит в паре и толстая графиня Шувалова, затем любимая фрейлина государыни, побочная дочь Бецкого, Александра Сергеевна де Рибас, урожденная Соколова, княгиня Екатерина Александровна Долгорукая, за ней - прелестная, здоровая, тайно обвенчанная много лет с мужем и недавно прощенная за это княжна Нарышкина, Жозефина Потоцкая и много других стоят в этой блестящей веренице. Кавалеры тоже свои. Из молодых - одни дежурные камер-пажи, разобравшие фрейлин. А то больше люди почтенные. Седые без пудры. Но "матушка" веселится с молодежью, веселятся и они...

   Кончен допрос.

   - Раз, два, три... Лови! - кричит Зубов.

   Пара разделилась, переменясь местами для отвода глаз Державину.

   Мчатся оба по лужайке. Он вправо, она влево, к пруду...

   Державин, багровея от одышки и напряжения, старается догнать Елисавету.

   Без шляпки, повешенной тут же, на кусте, мчится вперед красавица, едва касаясь ножками земли, легкая, воздушная, как эльфа... но такая стройная и полная созревающей женской силы и прелести... Волосы светлым каскадом вьются по плечам, веют по воздуху от быстрого бега... Лужайка делает уклон к воде. И еще быстрее несется она, порою через плечо поглядывая, где Державин, где ее пара.

   А Зубов уже резко повернул мимо Державина, видя, что тот отстает, и приближается широким, упругим бегом, словно желая защитить слабую нимфу от насилия нападающего сатира.

   Вот он близко... На влажной траве, у самой воды, Елисавета поскользнулась, заколебалась, словно на лету, но удержала равновесие...

   Но Зубов был уж тут.

   - Боже мой!.. - вырвался у него крик испуга, и, словно желая охранить ее от падения, он обеими руками крепко сжал ее гибкий стан - довольно смело и неловко.

   - Пустите... оставьте... Видите, я не падаю... На нас смотрят. Что подумают? - почти недовольно говорит она, чувствуя, что руки размыкаются у ней на груди гораздо медленнее, чем бы это следовало...

   Мимо усталого, пыхтящего Державина, отирающего большим цветным фуляром мокрый лоб и лицо, прошла на свое место красивая пара.

   Екатерина обратилась к графине Шарлотте Карловне Ливен, ставшей потом светлейшей княгиней, воспитательницей внучек Екатерины, и к Луизе Эммануиловне де Тарант, герцогине де Тремуйль, своей статс-даме, сидящей рядом:

   - Как хороша эта милочка! Жаль, художника нету. Вот бы срисовать!

   - Да и генерал на удивленье! - любезно ответила герцогиня.

   Ливен промолчала.

   Игра шла свои чередом.

   Вот Константин, взяв путь к озеру, завертелся зайцем, уходя от Державина, которому надоело ловить, почему он и решил поставить на свое место великого князька.

   Неуклюжий на вид, Константин увертлив. Державин упорно гонится... Вот настиг, ухватил... Но юноша выскользнул. Державин не рассчитал движения и, поскользнувшись на влажной траве, грузно упал на правую руку...

   Все кинулись к нему, подымать и очищать стали.

   Вдруг поэт скорчил гримасу и глухо застонал.

   - Что с вами, что такое?

   - Что случилось, Гавриил Романыч? - подойдя, спросила императрица.

   - Да я... да вот... - Не досказав, с новым стоном Державин опустился на траву, бледный, без чувств. Его перенесли во дворец, позвали врачей. Оказался вывих.

   - Печально кончились наши игры, - заметила Екатерина, когда ей донесли о результатах осмотра.

   Но и с другой стороны игра эта кончилась не совсем хорошо.

   Когда унесли поэта, общество еще осталось на лугу.

   Елисавета с Голицыной отдалились от других, вошли в темную аллею и стали гулять в ней, по-дружески делясь маленькими секретами и впечатлениями.

   Никто почти не заметил, куда ушли обе подруги, и не обратил внимания на их отсутствие.

   Зубов, незаметно подойдя к гитаристу-виртуозу Санти, который о чем-то говорил со стариком Штакельбергом, спросил:

   - Романс с вами?

   - Готов, ваше превосходительство.

   Итальянец передал Зубову свернутый в трубочку нотный листок, перевязанный красивой лентой.

   - А вы не заметили, в какую сторону прошли Голицына и... великая княгиня?

   - Я? Нет, генерал...

   - Сюда, сюда... в эту сторону, - негромко сказал Штакельберг, глазами указывая место. - Я нарочно последил... За каскадом прямо...

   - Благодарю вас...

   И Зубов быстро направился в сторону совершенно противоположную, миновал лужайку и за кустами вернулся туда, где была указанная аллея.

   Только один человек заметил этот маневр.

   Александр со своим спокойным видом и ясным взором болтал с дежурным камер-юнкером - графом Растопчиным.

   Что-то мелькнуло такое на лице собеседника, что заставило молодого князя не только насторожиться, но и кинуть незаметный осторожный взгляд в сторону, направо... Там заметил он среди зелени фигуру Зубова, который направлялся в ту же сторону, куда ушли недавно Елисавета и Голицына.

   Чуть-чуть ярче блеснули глаза Александра. Но, не меняя тона и позы, он продолжал свою беседу с Растопчиным:

   - Так ты полагаешь, мир с Турцией, заключенный еще в прошлом году, мало к чему обязывает нас? И через два года бабушка имеет право двинуть войска на Восток?.. Ты, конечно, шутишь, по своему обыкновению... Я понимаю тебя...

  

  

  

   А Зубов быстро нашел обеих дам.

   Он сделал вид, что это произошло случайно.

   С опущенными глазами, погруженный в глубокую задумчивость, медленно побрел он по тенистой, полутемной аллее и, казалось, не видел ничего кругом.

   Молодые женщины давно заметили фаворита, поняли его маневр и переглянулись с насмешливой улыбкой.

   Почти поравнявшись с ними, слыша шелест платьев, шорох шагов по песку, он вдруг поднял свои красивые, хотя и не блещущие выражением глаза и даже издал легкий возглас удивления.

   - Ваше высочество!.. Вот о ком думаешь... Я было и не заметил...

   - Да мы видели. Такая задумчивость... Вы не стихи ли сочиняете, граф?

   - О, нет... То есть... почти... Тут именно у меня романс... Новый, очаровательный... Позвольте вам показать?

   Заинтересованные дамы закивали головой.

   Он развернул листок и стал декламировать.

   Первый куплет был без особого значения. Общие фразы о любви к ней.

   Но второй Зубов прочел с особенным выражением, кидая пламенные и томные взгляды на Елисавету:

  

   Судьба свершает преступленье!

   Заставила меня желать ее воспламенить!

   Давал своей жертве в искупленье

   Права роковые - л ю б и т ь!..

   Эту строфу Зубов даже пропел на мотив, подписанный под словами...

   - Батюшки, как это печально! - едва не разражаясь смехом, подхватила задорная Голицына.

   - Да, очень грустно... - отозвалась Елисавета.

   - Как моя душа теперь. Я хотел просить ваше высочество... Ваше восхитительное пение... Райский голос... Если бы вечером, на маленьком концерте, вы пожелали осчастливить... спеть сей романс...

   - О, нет, ни за что! Я боюсь. Не разучив... И это так печально... Нет, я прошу вас, увольте... Ах, вот и Александр... Он ищет нас, - обрадованно сказала Елисавета и быстро двинулась навстречу мужу, который медленно, с веселым, беспечным видом показался в конце аллеи и приближался сюда.

   Зубов неожиданно очень нежно взял под руку Голицыну и почти на ухо, словно делая признание, зашептал:

   - Как эти мужья всегда являются некстати... Но я на вас надеюсь. Вы одни можете ввести меня в рай... Уговорите нынче вечером княгиню исполнить мой романс...

   И, так же нежно шепча ей всякий вздор для отвода глаз, прошел мимо Елисаветы и Александра, как будто и не думая о них.

   Холодным, тяжелым взором проводил Александр плотную, теперь даже отяжелелую немного фигуру фаворита...

  

  

  

   Вечером состоялся обычный домашний концерт.

   Играли, пели... Лев Александрович Нарышкин изображал торговца Завулона, который всюду являлся с кучей золотых вещей по карманам.

   Нарышкин тоже набил карманы мелкими вещицами, копировал говор и манеры Завулона Хитрого, который был одним из тайных агентов Англии при дворе...

   Было очень весело.

   Неожиданно после короткой беседы с Зубовым императрица обратилась к Елисавете:

   - Дитя мое, вот тут генерал нашел какой-то очень интересный новый романс. У вас чудесный голосок. Я так люблю вас слушать! Больше, чем моих певиц, которым плачу десятки тысяч в год. Ваше пение я понимаю. В нем ласка матери ребенку, порыв жены к мужу... Хорошо вы поете. Вот не хотите ли посмотреть? Я вас послушаю.

   Желание, высказанное императрицей, служило законом для всех окружающих.

   Но Елисавета нашла в себе твердости дрожащим голосом заявить:

   - Я совсем не в голосе... Простите, ваше величество... Другой раз...

   - Если позволите, ваше величество, Варвара Николаевна знакома с романсом. Она нам споет, - вмешался снова Зубов, решивший поставить на своем.

   - Ну, пой, дитя мое. Ты тоже очень мило поешь... Пой...

   Овладев собой, сдерживая негодование против дерзкого фаворита, Голицына взяла ноты. Санти начал аккомпанировать.

   Первый куплет, скучный и тягучий, даже лишенный опасных намеков, пропет.

   Звучит рефрен. Начинается вторая строфа... Но находчивая девушка снова поет слова первого куплета. Все переглядываются.

   Императрица, почти и не слышавшая пения, не любившая музыки, когда певица умолкла, обратилась к ней:

   - Милочка, что это за иеремиада такая?

   - Так точно, государыня. Истинная иеремиада... Самая скучная на свете, которую я лишь знаю.

   Александр с незаметной улыбкой дружески поглядел на умную женщину.

   Зубов, надутый, красный, отошел прочь и целый вечер был не в духе.

   К концу вечера Елисавета шепнула Голицыной:

   - Выйдемте вместе. Александр хотел с вами говорить...

   Когда стали расходиться, Елисавета с мужем и Голицына втроем отправились еще прогуляться по тихим аллеям парка.

   - Знаете, Зубов влюблен в мою жену! - сразу, неожиданно заявил Александр, держа под руку слева Голицыну, справа - Елисавету. - Что мы теперь будем делать?

   - Быть того не может...

   - Но, но... без хитростей... Вы знаете сами...

   - Если он так дерзок, ваше высочество, если он сошел совсем с ума... надо его презирать...

   - Гм... Это легко сказать... Теперь, когда... Ну да все равно... Ссориться с ним нет оснований... Но что всего противней - ему помогают почтенные люди... Княгиня Шувалова, старый дурак Штакельберг... Впрочем, мы еще подумаем... Вот ваша дверь, chere Barbe. Доброй ночи!

  

  

  

   Говорят, хорошие, радостные вести должны разрушить трое дверей бриллиантовых, чтобы достигнуть человеческого уха. А печальные, горькие слухи, как легкий пух одуванчика, разлетаются по ветру, проникают повсюду и находят того именно, кому на душу должны лечь тяжким, свинцовым гнетом...

   Екатерина и сама скоро стала замечать особое внимание, какое Зубов выказывал Елисавете, и с разных сторон полунамеками, улыбками, выразительными взглядами и пожиманием плеч, яснее, чем открытым доносом, многие из приближенных дали знать старой покровительнице, что ее молодой друг сердца если уже не изменил, то собирается это сделать и пока остается чист, но не по своей вине.

   Зубов и сам по себе не нравился Елисавете, несмотря на "писаную красоту" его, да и благоразумие подсказывало молодой женщине, что фаворит может и вольно, и невольно завести в беду ее и великого князя Александра еще больше излишней близостью, чем показной холодностью, даже искренней враждой.

   Екатерина ничего не сказала фавориту, даже когда получила прямые доказательства до неприличия явного ухаживанья Зубова за женой ее родного внука.

   Только к Мамонову немедленно полетело письмо... Очень дружеское, даже ласковое.

   Раньше ей писал много и часто оставленный фаворит, не нашедший счастья в браке по страсти, каким был его брак со Щербатовой.

   Но, не получая благоприятного ответа на все взрывы раскаяния, просьбы о прощении и намеки о возврате прошлого, граф Мамонов умолк.

   Письмо Екатерины поразило его не меньше, чем тон самого послания, почти вызывающий на новые признания, предлагающий вернуться ко двору.

   Пока он думал, что ответить, Зубову очень осторожно "друзья" его, конечно настроенные самой государыней, дали знать о возникшей переписке.

   Чего ждала Екатерина, то и произошло. Ей не хотелось первой нападать, и, согласно пословице, что на начинающего - Бог... Да! И могла опасаться оскорбленная женщина, что Платон помянет имя брата Валериана, ревновать к которому Екатерину он имел полное основание.

   Она решила выжидать... и дождалась.

   Объяснение произошло в первое же утро после сообщенных ему подробностей о неприятной переписке, причем Зубов получил в руки черновые наброски, даже не задумавшись слишком над тем, как они попали к лицу, предающему Екатерину.

   Кончив доклад о более важных делах, о том, как успешно идет преследование мартинистов здесь и в Москве, насколько подвинулись приготовления к персидо-индийскому походу, фаворит вдруг мягким, но звенящим, напряженным голосом спросил:

   - А что, ваше величество... Вот теперь надо много людей повернее к делу поставить. В Москве и здесь... Что, если бы графа Александра Матвеевича вызвать?

   - Какого графа Александра... - как будто не сразу вспомнив, переспросила Екатерина. - Да ты что?! - вдруг с хорошо разыгранным изумлением заговорила она. - Ты это про Мамонова? Да какая муха нынче нас укусила?

   - Нисколько, ваше величество, - по-французски продолжал Зубов, как бы желая, чтобы холодные обороты чужой речи подчеркнули содержание делового разговора. - Я по совести. Вы изволите доверять бывшему своему любимцу. А это много значит. Не зря же такая доверенность. Видно, что стоит он ее... И... - Зубов набрал воздуху, словно подбодряя себя. - И слышал я - снова теперь переписку с графом возобновить изволили... Вот я...

   - Переписку? С графом? Да кто тебе сказал? Кто это посмел?..

   - Никто, ваше величество... Случайно это вышло... Люди толковали, не знали, что я слышу. Тут никто не виноват...

   - Ты еще покрываешь? За мной шпионят, значит? Я уж не вольна писать, кому хочу? Если справилась, как там живут они с женой, что же в том?..

   - Если бы даже и сюда звали графа - тоже ваша воля! - выпалил Зубов, давая этим знать, что ему известно точно содержание письма...

   - Вот как! Не подивлюсь, если и брульон попал к вам, генерал, который я в корзину бросаю по доверчивости к людям моим порой. Это никто, как Захар... Или одна из девиц моих, к вам неравнодушная... Вы и их очаровали вашими глазами, как чаруете вон внучку мою, княгиню великую... Елисавету...

   Настала очередь Зубову притвориться изумленным, сдержанно-негодующим.

   - Я?! На великую княгиню?! Глаза!..

   - А то что бы еще? Руки коротки, сама понимаю. Она молода - раз. Муж у нее красавец - два. Наследник трона - три... Если с ней не горяч, так и с другими не пылок нисколько - четыре. Чего же ей отвечать на вздохи и стрелы чужих глаз, хотя бы и таких красивых, как ваши?! Понял?! На первое время попомни эти мои сентенции. И не будем больше говорить ни о письмах моих Мамонову, ни о вздохах твоих под окнами внучки, о серенадах, в ее честь даваемых... О романсах, которые приказывал слагать от имени своего для той же княгини Елисаветы. Видишь, и я кое-что знаю... Положим, молода она, хороша, как утро... И близко вы друг от друга... Но об этом я подумала... Дворец построю внуку особенный в Царском... И не будет тебе летом искушений... А зимой... Зимой, поди, они теперь реже станут бывать у нас... Может быть, семья прибавится... Хотя и плох внук на этот счет, как сказывают... Словом сказать, помни. А я забыть постараюсь и проказы твои, и графа в красном кафтане... Доволен? Перестал брови хмурить? И слава Богу. Будем кончать дела твои.

   Вечером, говоря с Анной Никитишной Нарышкиной о сцене, которая разыгралась у нее с фаворитом, Екатерина между прочим сказала:

   - Что его винить? Оба молоды. Я понимаю. Да и своего уступать не хочу... Знаешь, тут вышло по старой скороговорочке французской, которой учила меня еще в детстве m-lle Кардель: le ris tenta le rat, le rat tente tata le ris. Попробуй сразу выговори так скоренько...

   Екатерина даже пропела скороговоркой мудреную фразу, как, должно быть, делала это в детстве.

   - Вот и тут: рис приманил крысу... Крыса - взманенная - хотела попробовать рису!.. Да не удалось... Бедненький, ты бы видела его рожицу. Делаю вид, что сердита. А сама бы так и поцеловала моего милого генерала!..

   На этом и кончился роман Зубова с Елисаветой - на самой своей завязке.

   Мамонов тоже не помешал. Взвесив все шансы, влияние Зубова, его силу, при помощи которой фаворит-пигмей свалил колосса Потемкина, Мамонов очень осторожно, ссылаясь на недуги, отказался от предложенной ему чести возвратиться в Петербург.

   "Хотя высшим счастьем почел бы служить моей великой государыне, хотя бы в самой последней должности, да, видно, Бог не хочет! Его воля!" - так позолотил свой отказ "красный кафтан", теперь давно потемнелый, смирившийся.

  

  

   Осенью того же года снова появился на дворцовом горизонте второй Зубов, Валериан, хотя и в очень печальном виде.

   Посланный в Польшу для получения чинов и орденов, ничего там, конечно, серьезного не делая, Валериан во время какой-то разведки наткнулся на отступающий польский отряд.

   Небольшое ядро, пущенное поляками, ударило по ногам ему и ехавшему рядом с Валерианом офицеру.

   Левая нога Зубова и правая офицера были раздроблены.

   Собрались доктора. Все внимание обратили на Зубова. А когда подошли к офицеру, оказалось, что он истек кровью и умер...

   Валериан, конечно, был спасен.

   Екатерина плакала, когда узнала о несчастии "писаного мальчика". Она послала ему удобную коляску для возвращения в Петербург, десять тысяч червонцев на дорогу, ленту Андрея Первозванного для утешения в горе, чин генерал-майора ему, юноше двадцати лет... Триста тысяч рублей затем были даны ему на погашение всех долгов...

   Милости посыпались без конца...

   Когда Валериан в кресле появился в покоях Екатерины, она искренно плакала от печали, но тут же заметила, что он очень возмужал и стал куда красивее брата... Сохранилась даже записка, полученная Валерианом, в которой сказано: "Весьма рада, что понравилась вам накануне..."

   Но Платон и брату не позволил занять много места в сердце своей покровительницы. После разных колебаний именно Валериану было поручено главное начальство над армией, отправляемой на Кавказ и дальше - в Персию, в Тибет.

   "Вон из глаз - вон из сердца", - совершенно основательно полагал Платон.

   И он не ошибся.

   Начало широко задуманной, почти несбыточной кампании было довольно счастливо, несмотря на многие недочеты. Правда, Валериану на руки было дано три миллиона рублей, но он скоро все истратил и стал требовать новых денег, припасов и людей... Однако дело шло хотя бы потому, что сопротивляться на местах было некому.

   15 февраля 1796 года обвенчали Константина с такой же очень юной принцессой Анной Кобургской, едва достигшей четырнадцатилетнего возраста. Муж и жена ссорились, и новобрачный даже щипал и бил свою молодую, если очень выходил из себя. Бабушка не только должна была мирить детей, но и брала Константина из Шепелевского дворца, отведенного новобрачным, под свою строгую опеку, поселяла в покоях Зимнего дворца...

   Только таким образом можно было смирить причудливого